Материнская любовь

           Эта женщина в черном платке пришла чуть позже меня. Лет сорокапяти, крепкотелая, с очень красивыми, ногами в чорных же чулках (траур?), вообще интересная, она как бы напомнила мне, что многие из них в этом возрасте вновь расцветают, в последний раз, но этот "бутон", к несчастью, прихватил мороз: увяло лицо, скорбно опустились углы губ, лоб заморщинился "дровами", - словно она просидела месяц в камере-одиночке, и только густые, блестящие волосы выбивались из-под платка у висков и пушились на шее, как у девочки. Так хотелось поцеловать её туда...
             А я пришел в этот двор домов, примыкающих к тюрьме, почти в темноте, раньше всех, и занял короткую лавочку у дерева, поближе к крыльцу передач. Привалившись к дереву,  ещё как бы досыпая, я наблюдал,  как постепенно собираются люди с узлами, свертками, коробками и. всем прочем, что необходимо арестантам. Я принес продуктовую передачу своему племяннику, безработному грабителю, хорошему, в общем-то, мужичку,  который в другие времена конечно же трудился бы на заводе.
Видимо эту женщину уже просветили, что к тюрьме надо собраться чем раньше, тем лучше. Очень обрадовалась, что со мной место свободно. Сперва сидела, смотря в землю, на свой сверток с одеждой, зашитый в наволочку, и коробку с продуктами, а потом незаметно так чуть привалилась ко мне. Видно, что почти  не спала.
В это холодное утро (как и во все утра года) люди подходили. во двор,  садились, где можно, стояли, лежали на подстилках прямо на земле. Многие друг друга знают, разговаривают, обсуждают следственные дела своих родненьких арестантов, делятся едой - горе сближает много сильней, чем радость. А ждать долго, если не полдня, то и до вечера. У кого есть деньга или связи, те,  конечно,  проскакивают вперед, и все это знают, и все привыкли. Знают, что к тюремщикам есть тайные телефоны за большущие деньги, можно даже вызвать зэка на день-два догулять дома, или же привести в камеру проститутку. Но уж это - для п а х а н о в. Управленцы,  "белые воротнички", т.е. легальная уголовщина, или вообще не сидит, или сидит в каких-нибудь "Белых Лебедях" или "Красных Шапочках". Я это всё быстро сообщал моей соседке, а то сидеть скучно, но, по-моему, она ничего не поняла и ничему не поверила. Особенно, когда я стал рассказывать фантастические вещи про вора "Пашу-Цветомузыку"... Да Бог с ней, пусть лучше и не знает.
           Горе женщины было, чувствовалось, такое непомерное, что она, забывшись, не постеснялась привалиться ко мне, чужому человеку, а измучившись ожиданием, тоской, всей этой жутью, что неожиданно упала на неё, - только недавно счастливую, любимую (СТРАННО ЛЮБИМУЮ, СТРАШНО ЛЮБИМУЮ), заставило её словно в бреду рассказывать мне такое... Видимо, по природе я располагаю к. себе именно несчастных и больных. Было бы мне быть доктором или священником.
- Мы с вами, - говорю, - будем, может быть, двадцатыми-тридцатыми, и это уж хорошо, часам к трём освободимся.
Она в ужасе посмотрела на меня:
- Что ж это так поздно-то? Мы ж первые...
- Тут своих натолкают вперед. Вот скоро увидите одну бабёнку, так она с тюрьмой связана, очередями торгует. И другие есть, и консультируют, и всё такое. Легально. Они сами делятся с тюрьмой: принимающий, пропускающий на свиданку, разные.
       -Но как же,  если мы первые?
       -А там окажутся  д р у г и е,  которые будто бы вчера были последними,  не дождались очереди, и теперь вперед встанут. Да вы что, ей Богу, как девочка! Сто лет так.
       -А дорого за очередь берут?
       -Кто как. Рублей двести-триста. Смотря по делу. Да ты ещё, ход к ней найди. (Она только вздохнула).
       - У вас кто сидит?
      Я сказал. Спросил, а кто у ней там?
Она сперва долго, в землю плакала,  потом вытерла лицо, закурила и начала судорожно рассказывать.
        -Он у меня очень ласковый, домашний, привязчивый такой... Как вот он теперь там? С кем? Я слышала - там такие чудовища... Один он у меня, я его тяжело рожала, малый вес, такой вырос беззащитный, высокий,  сутулый,  очень застеничный юноша.
       -Сколько ж ему?
       -Вот было шестнадцать.
       - Малолеток. ("Да, -подумал я, - этих там уродуют.") За что же сидит?
       -Убил отца своего, моего бывшего мужа. Мы в разводе вообще-
то давно,  он нас бросил, когда Вите было десять лет. Наверно, я
слишком изнежила его, держала при себе, как девочку, ото всего
берегла. И от этих поганых передач по телевизору.
      -Секс, что ли?
      -Да. А в школе разве убережешь. Девчонки все такие фигуристые, вольные,  наглые, чуть не в штаны к парню лезут. Просвещают, даже в компанию водили, где их же соученицы догола раздевались. И вот пришла она,  беда: учительница английского. Очень молодая,  очень красивая,  и формы,  и всё... Вы актрису Печерникову помните по фильму "Доживём до понедельника"?
       -А-а, как же,  как же. Я её всю жизнь хотел. Спилась, страшная стала.
       -Ну это не важно. Мне Витя сначала ничего не говорил, но по разным признакам я догадалась, что он влюбился в неё до безумия. Но ведь есть же девочки,  ровесницы, любовь-дружба, такая стыдливость, тайна, целомудрие, вздохи, уважение... Ведь так? Впрочем, что мне вам говорить, тем более вы старше, вы поймёте.
        -Я-то? 0-о,  ещё как пойму. Я сам в такую историю влип пацаном.
        -Ну да, и я тоже понимаю вас: мальчики, тут вот всё горит... А тут тем более зрелая женщина, она уж чуть ли не замужем была -какие уж там чувства Наташи и Андрея Болконского.
        -Простите,  - говорю, - один раз перебью вас: вы бредите, вы забыли, где мы живём, какой век на дворе.
Нет, эта женщина осталась жить там же, где, кстати, и я живу, я поэтому её так душевно понимал! А она продолжала лепетать:
        -Это какая-то дикая страсть.. Я смотрю: ночь не спит, другую не спит,  почти не ест,  ходит дурной,  со мной ни слова, а я же была для него всё... Говорю:  "Сына, забудь про неё, не для тебя она, ты же ещё малыш, ты женщин не знал, ты просто игрушка для неё, а ей нужен настоящий мужчина, кобель, бык... Простите, что я так...
        - Ничего, вы всё точно говорите. У меня было так же, я вам уже упоминал.
        -Как! - воскликнула она. - Да что вы! По вам не скажешь,  вы... И чем же кончилось?
       -Между прочим, тоже англичанка. Я её чуть не застрелил. Она меня год на верёвочке водила, а потом вдруг стала отдаваться, да так, что я еле ноги таскал... Впрочем, не надо обо мне. Вы рассказывайте,  облегчайтесь.
       -Легко сказать: рассказывайте. Знаете, какой грех мы на душу-то приняли? Конечно, отвечать перед Богом мне, не сынуле же моему не-счастному...
       В общем,  он два раза пытался выпрыгнуть в окно - мы на девятом этаже живём - вы представляете?!  Из-за неё,  гадины! Она смеялась над ним, дразнила, и весь класс знал о том, что Витя обожает эту тварь, сзади провожает её до дома. И вот она взяла да и пригласила его к себе, домой... Не помню,  какой-то предлог нашла, пригласила на дополнительные занятия, мол,  отстаёт, а встретила его в одном халате на голое тело,  безо всего... Он потом целовал ей ноги. Каждый день после школы мой сын, голодный, шел, как собака, к ней, а приходил домой среди ночи. Вдруг начал писать стихи, да ещё по-английски, схватился за альт (он немного играл) - всё для неё, всё для этой ненасытной прорвы! Ведь худенькая, одни глазки анютины - а сколько ж неженской, прямо сатанинской силы! А он... два раза падал на улице. Вы представляете?
       -Ещё бы, мадам.
       -И вдруг она уходит из школы. Вышла замуж за одного из РОНО и уехала. Господи, я сразу в церковь побежала, на колени стала перед Богородицей,  пол целовала. А он... Будто конец света для него настал. Уж как я отвлекала, развлекала его, после работы скорей его веду в Консерваторию, на какую-нибудь выставку, как девчонка, ходила с ним на дискотеки - жалась в углу, в молодёжное кафе. Как подруга старалась быть: шутила по-ихнему, ихний слэнг дурацкий освоила, даже танцевала с ним. Ведь сами видите, как я ещё очень хороша как женщина...
      -О да. Я бы в вас влюбился.
      -Ну уж, - усмехнулась она,  как бы опомнившись, - теперь-то... Но не в этом деле. Всё вроде успокоилось, он забыл её, отвык, даже с ненавистью вспоминал о ней. А я... Без мужчины тоже была сама не своя, природа требует, на службе один очень интересный мужчина, да ещё мой начальник,  начал строить мне глазки. И хоть ради Вити я держалась изо всех сил, нельзя же его оставлять пока одного,  полностью не отгорело, фото её я то и дело в книжках находила, но - словно чорт теперь уже меня поджег. Как у школьницы, эротические сны...
         И вот как-то, кажется, в субботу, лежу утром в постели, нежусь, не вставать на службу. Я,  знаете, очень любила спать голой, ну - совершенно голой. Вдруг без стука входит Виктор... В странно спадающих штанах, глаза блуждают, руки дрожат...  "Ты заболел, сынуля?" - спрашиваю.  "Да, мама... Я не знаю... Мне очень плохо..." - говорит.  "Ой, да у тебя руки ледяные!. Ну,  иди ко мне, ляг рядышком, погрейся, я место нагрела, не стесняйся, я же твоя мама, вот я повернусь спинкой, а ты что-нибудь расскажи. Как утебя с физикой?" Да... Прижался. Боже мой! Руками по мне шарит, дышит, как запаленный,  и член его чувствую! Изумилась:  надо же, у моей детки уже совершенно огромный член! Как у мужа. Когда же это случилось? Он уже мужчина. Мне стало страшно, а он мычит:  "Мама... мама..."    Я сошла с ума, я отдалась ему...
        -Да, мадам, надо было к девочкам-ровесницам, которые поспокойнее, его водить, а вы в кафе, танцы,  "как подруга"...
Она плакала и безудержно курила и уже молола невесть чего.
        -Это чудовищно, но такого наслаждения я не получала от мужа,
как и от других мужчин. Да с мужем-то как раз всё было больше
имитацией.
             Сын после первого раза на коленях молил у меня прощения, я же сама каялась перед ним,  оба стоим и плачем... Так вот и начали сходить с ума, а сделать уже ничего не можем. Я лечь спать без него не могла. И так каждую, ночь, каждую ночь... Сперва боялись от стыда глядеть друг другу в глаза, но безумная страсть -разве с ней справишься. Привыкли. Я ходила в церковь, но не к батюшке, он бы меня сразу выгнал, к  сексологу - но это был полнейший дурак:  "А вы презервативом пользуетесь?"  Отравиться? Но что же будет с моей деткой, с моим единственным, с моим желанным... Мы искали выход, ломали головы, он неделю жил у товарища но приходил назад и целовал мои ноги... Кошмар! Кошмар!
          К счастью, или к несчастью - вот разберись тут! - вдруг вернулся муж. Та женщина ему надоела, она была какая-то карелка, тупая и холодная в постели,  и вообще, как он говорил,  "лошадь"'. А на меня он прямо вылупил глаза: как я расцвела! Я тоже немного обрадовалась ему, ведь любила же когда-то, со студенчества. Но ему,  видите ли, вместо добрых разговоров,  прощений, взаимных поглаживаний ран... не знаю, как сказать... ему нужна я немедленно в постель. Он, видите   ли, голодный. Вернулся, то надо же обдумать дальнейшую жизнь, если, конечно,  серьезно, на чем-то твердо договориться. Про Витю я,  конечно, ничего не сказала - ещё бы!
       Вот он пришёл, любуется, выставил вино, любовные слова... Ох, что-то мне стало нехорошо от них, как-то всё это... неверно. Да, неверно, лукаво. Напоил меня здорово и овладел мною прямо на полу. Мне бы только руку протянуть к ножу на столе...
         Ладно,  пустила его пожить. К Вите попробовал подластиться, но тот -   холодное равнодушие. Как знал, что не жить мужу с нами! Он тогда, давно, совсем выписался отсюда, так что прав на жильё никаких, а без прописки на работу не берут, он инженер, а мясо продавать на рынке не хочет. Так что жил он у нас, как квартирант, постоялец. Но спал - уж твердо приказала - на кухне.
Я уходила на работу, Витя в школе, а этот целыми днями на диване и глаза в потолок, или в телевизор. Ночью рвался ко мне, я успокаивала:  "Когда всё приживётся, когда я тебе поверю, когда ты станешь кормильцем..."
        Да всё, я уж почти кончаю... Всё же как-то не заперлась на ночь, он прилез  ко мне, всё на мне изорвал, что я из предосторожности всё-таки на себя одевала... и тут вошёл Витя. Я ничего не могла сделать, я бессильно лежала под этим тяжелым сильным мужиком и даже не видела, что у Вити был в руках тесак для разделки мяса...
       - Ой, простите, - встрепенулся я, - там уж открыли, выкликают, бежимте скорей!
       Вот, собственно,  и вся эта ужасная (и изысканная, добавлю) история,  рассказанная мне несчастной, хорошей женщиной в тюремном дворе. Правда, мелькнула подловатая мысль: попросить у неё телефон. Она была так в моем вкусе... К счастью, мысль только промелькнула.


сентябрь 2000 г.
В.М.Галкин