Рязанское самадхи

В духе бессмертен человек

Доводилось, кому, наблюдать эстетическое буйство рязанской природы, которое чутко уловили древние жители этого благословенного края, давшие такое точное название своему главному городу?

Рязань – слово серебристое, мелодичное, как нельзя более точное в отношении необыкновенной атмосферы благодатной земли. Особенно это чувствуется ранней весной, когда  с первой капелью воздух и все пейзажи вокруг наполняются бледной-бледной голубизной и мелодичным перезвоном ледяных сосулек, падающих с крыш.

Рязань и играет на языке как льдинка, чистотой и свежестью. Поймете меня, кто знает эти места.

Богата рязанская земля  не только природными красотами, но и необычным опытом человеческого бытия, необъяснимыми явлениями, событиями, историями, людьми с неповторимыми талантами. Дух религиозной мистики, присутствует всюду.

Выйдешь на улицы старинных городков, имеющих тысячелетнюю историю, и обязательно окажешься  в местечках, связанных с древними легендами, поверьями вокруг церковных людей или с их участием, вокруг икон, монастырей, церковных обрядов. Выберешься на природу, попадешь в самый эпицентр мистического буйства земли рязанской. Здесь есть шанс на собственном опыте узнать, что такое духи природы и как они могут, искусно заморочив голову, завести в болото при совершеннейшей ясности маршрута или заставить плутать среди трех деревьев либо на ровном месте споткнуться и упасть.

Особенно, эта игра увлекает в период угасания дня, когда о сумерках можно говорить как о только-только наступающем явлении. Когда клочки тумана спускаются в лощины и цепляются за кусты, скрывая за ними сказочных существ. Когда наступает звонкая тишина, доносящая звуки из нереальной дали и окутывает нежная вечерняя прохлада, лаская утомленную дневным солнцем кожу.   Если же удастся оказаться в районе разрушенных часовен, церквушек, монастырей, коих в той земле неисчислимое количество, то впечатления зашкаливают под напором мистической энергетики.  Здесь просто не может не быть фантастических историй, они являются самой душой этих мест, их сущностью и предполагаются как само собой разумеющееся.

Хочу поведать об одной, поскольку она потрясла меня одновременной реальностью и совершенной логической невозможностью.

Довелось как-то отдыхать у своих рязанских друзей в небольшом старинном городишке на Оке. Во время традиционных вечерних посиделок, с разговорами о сверхъестественном, выяснилось, что в одном из местных храмов, обитает странный монах, вокруг которого начинают складываться легенды.

Этот факт обнаружился, когда я в очередной раз пытался произвести на Рязанцев впечатление своими познаниями в сфере религиозного. Рассказывал что-то  об индийских религиях, о буддизме, о выдающихся практиках, о глубоком погружении, о самадхи, о нирване, сансаре и прочих штучках, в которых мало чего понимал, на самом деле, и в которые вряд ли верил, но о которых был начитан, как всякий постсоветский интеллигент той поры, дорвавшийся до дешевой литературы, заполонившей прилавки книжных магазинов. Эти познания помогали захватывать интерес аудитории, и я вовсю трепался ради красного словца под водочку с солеными огурчиками, грибочками и прочей снедью.  Тогда, в самом начале девяностых, подобной духовной экзотики мало кто знал даже в столичных городах, а в глубинке и вовсе такие рассказы были в диковинку. Особенно окружающим нравились мои разглагольствования о трансцендентальном созерцании, о блуждании покинувшего тело духа в запредельных измерениях. Я это чувствовал и, подогретый интересом аудитории, заливался соловьем, придумывая на ходу недостающие детали.

Рязанцы меня слушали, слушали, да и говорят:
- Чудные слова  не очень понятны, но верим твоим рассказам, потому что, похоже, есть у нас такой человек,  который уходит туда, откуда можно не вернуться.

Слегка оторопел,  думал, перебрали Рязанцы. Или я перебрал в своих фантазиях так, что людей сбил с толку.

Но они говорят:
- Давай сходим, посмотрим его, скажешь нам, похож  он на твоих буддийских практиков или нет.

Согласился из уважения к друзьям, но настроен был скептически, полагая, что придется смотреть очередного продвинутого попа, каких уже навидался вдосталь и интереса к их созерцанию явно не испытывал. Побалагурить с хорошим, симпатичным человеком, которому ничто человеческое не чуждо, и который, прекрасно аккомпанируя себе на гитаре, споет нам под водочку молитвенные слова, конечно же, неплохо, но как-то предсказуемо и однообразно.

Наутро Рязанцы, обязательный народ, напомнили наш уговор и повезли меня с компанией к храму. Выяснилось, нам повезло, монах, который интересовал, готовится к таинству молитвы и через день-два возможно посещение. Такой подход меня несколько обескуражил и я стал приставать к Рязанцам с расспросами о том, что все это значит, что за подготовка, что за таинство? Ничего толком объяснить мне не смогли, поскольку, вероятно, сами до конца ничего не понимали, к тому же народ меня окружал немногословный. Чувствовали они мир, понимали его удивительно тонко, только предпочитали об этом больше молчать, чем говорить. Иногда мне казалось, что они между собой общаются при помощи телепатии.   

Через пару дней двинулись к месту назначения. По дороге заметил некоторое оживление на лицах и в поведении Рязанцев. Появился обмен словечками, мало мне понятными, скорее всего религиозными. Тогда и прозвучало известное, но временно выпавшее из области моего внимания и памяти словечко «раж», в голове закрутилось:
- Точно ведь! Впадать в раж в молитвенном состоянии – это какое-то психосоматическое отклонение от нормы. Как я забыл про это выражение? Надо бы покопаться в литературе по этому поводу. Говорят, Серафим Саровский в раж впадал, иногда, во время молитвы, – вспоминалось мне.

Во дворе храма нас встретила монашка и повела внутрь. Обилие икон в храме, их красота и магия возраста завораживали. Увлекся разглядыванием ликов, росписей на стенах и куполе, церковной утвари. Перекинулся несколькими словечками с монашками, оказавшимися на удивление весьма приветливыми и разговорчивыми, насколько это вообще возможно среди храмовых служек.   

Собрав нас поплотнее, монашки повели по коридору туда, где находилась келья таинственного монаха. Шли быстро и, как мне показалось, довольно долго, даже необычно долго для такой церквушки. Помню, перед нами все открывались, открывались двери, мы все шли  по тесному темному коридору, поворачивая то в одну, то в другую сторону через каждые пару шагов.
Вдруг распахнулись  последние, массивные, старинные   двери и я оказался в огромном зале с потолком, куполом уходившим высоко-высоко в самый верх. Будто влетел в этот зал и был остановлен мягкой, но могучей волной света, звука и запаха. Как в пуховую подушку уткнулся.

Посреди зала, стоя на коленях спиной к нам, в центре сияющего света находилась маленькая фигурка монаха в черном холщовом рубище, подпоясанном обычной веревкой с узлом на боку.  Монах молился, откидываясь, время от времени назад, вздымая голову вверх и снова ниспадая ею вниз, упираясь лбом в пол.  Молитву он пел, звук его голоса не забуду никогда. Это было такое могучее звучание, какого мне не приходилось больше слышать нигде. Неземной звук.  Понимаю, что акустика в церкви прекрасная, понимаю, что голос может быть развит, как у Шаляпина, но эти факторы в данном случае просто не имеют никакого значения. Здесь все другое, все! Тембр, мощь, и что-то еще, никак не объяснимое. Воздух в помещении искрился серебром, трепетал и струился под давлением запредельной октавы этого звучания. 

Монах молился в сторону огромного окна во всю стену и до самого потолка. Оно было занавешено прозрачной колышущейся тканью, сквозь которую в зал врывался ослепительно яркий свет.  Я знал, что это солнечный свет, но это было другое Солнце и, странно, одновременно наше. Свет пронизывал все, он притягивал, согревал, играл, заманивал, завораживал; он сыпал золотыми блестками, искрился в занавесках радугой, взрывался бенгальскими огоньками. Этот свет был началом и концом. Это было наше Солнце, светившее из другого мира.

Воздух в келье был живой и имел запах, потрясающий, нежный, тонкий, очень чистый, неизвестный мне доселе запах. Нет слов его описать. Это не ладан, это не мед и не молоко, не миндаль и не роза, но этот запах обо всем, что названо и обо всем, что не названо. Он вместе со светом и звуком захватил меня, мое сознание и я почувствовал себя где-то в неведомом мире, в том, где есть истинный дом, от которого я случайно отбился, и который ждет терпеливо.  Охватило состояние счастья, не только духовного, но какого-то буквально физического счастья, того, которое воспринимается органами чувств, вселяющего самые что ни на есть физиологические ощущения. Это было выше удовольствия, это было блаженство.   

Перед глазами открылись картины необыкновенных миров, которые словно кадры быстрой съемки неслись перед внутренним взором с головокружительной скоростью, на разум обрушился поток откровенных знаний. Я летел! Летел прямо внутрь этих миров, этих знаний с потрясающей скоростью. Дух захватывало! Поток информации, проносившийся перед внутренним взором, запомнить в деталях было невозможно, но помню, что видел, как возникают и исчезают вселенные, как зарождаются и гибнут цивилизации самых разнообразных живых существ, таких, что я даже и представить себе не мог, не то чтобы когда-то и где-то видеть раньше.

Оказался в неописуемо красивом месте на обрамленном базальтовыми скалами песчаном берегу бескрайней синей воды, уходившей своими пределами в саму бесконечность космоса.  Горизонтов не было. Там, где заканчивалась сила моего взгляда, сразу начиналась темная пустота космоса. Я находился не на Земле, это было ясно. Яркое неземное солнце светило так, что вся окружающая действительность просматривалась до мелочей с предельной четкостью, словно я смотрел сквозь линзу микроскопа. Ни малейшего ветерка, ни малейшего движения воздуха, да и был ли он?

Место это - сама сущность вселенной. Оно не имело пределов, его границы сливались с бездной космоса, были едины с ним, представляя собой лишь перетекание космических красок из одной гаммы в другую. Было впечатление, что этот кусочек красоты проявился из самой пустоты космического пространства специально для встречи с представителями материального мира. Что удивительно, меня не покидало осознание иллюзорности всего того, что представало перед моим взором, и всего того по чему я ступал, чем дышал, что видел и слышал. Я понимал, что кто-то бесконечно могущественный проявил этот кусочек космической пустоты, придав ему иллюзию материальности с тем, чтобы я ощущал себя в привычных условиях и не потерял способности соображать.

Это была площадка для несовершенных существ, объявлявшихся по тем или иным причинам перед вратами в какой-то сверхпредельный мир, остававшийся невидимым. Этот мир словно разглядывал, таким образом, нечто, достучавшееся до его внимания. Он как бы создавал эту иллюзорную реальность вместе с просителем, чтобы изучить то, что его интересовало.  Было очевидно, что земной мир в глазах абсолютного начала вселенной всего лишь одна из мириадов иллюзий, всего лишь мимолетный этап бесконечного процесса, время от времени порождающего некоторые заметные всплески живого духа, заслуживающие внимания.

Шли с сопровождавшей меня женщиной  по белому песку к краю воды. Она вела туда, выполняя какую-то миссию. Это была очень знакомая женщина, близкая. Чувствовал ее заботу о моей судьбе. Она вела вглубь синевы потому, что так было надо. Спутница двигалась за моей спиной, поодаль от меня, не то чтобы только из опасения, но испытывая высочайшее почтение и даже благоговение к тому месту, куда мы направлялись, поэтому лица ее я не видел. Понимал, что бескрайний синий океан висит посреди космоса, и мы можем идти по этой воде как по суше только потому, что этого хочет некто бесконечно могущественный, который в каждую секунду может поместить нас в любую иную реальность, выдернув иллюзорную опору из-под ног. Мы не видели то место, к которому стремились, шли к нему бессознательно, не ведая маршрута, но ясно осознавая, что идем туда, куда надо. Нас влекло к себе нечто величественное, которое не давалось зрению, но которое мы чувствовали и стремились увидеть даже ценой своей жизни.

Как только подошли к кромке воды  небеса содрогнулись с оглушительным треском и в воздухе завис тяжелый гул от движения невероятной силы энергии, словно мы находились под высоковольтными проводами в сотни и тысячи раз превосходившими своим сечением все возможные на Земле. Откуда-то сверху, как выстрел  колоссальной пушки  возле самого уха, раздался голос, настолько превосходивший тот, который я приписывал монаху, как если бы собрать вместе децибелы всех земных громов и сопоставить их с голосом ребенка.

- Человек! - ударили слова, будто сто орудий небесных масштабов, вдавив мое ничтожество в песок. - Отступи на шаг!

Это был запредельный звук, он остановил меня, буквально ввергнув в окаменелость.
Я был ничто перед этой запредельной мощью. В этом голосе и в этой фразе слышалась такая непререкаемая воля и такая сила, что до каждой клеточки мозга добрался страх уничтожения. Надо сказать, в земной жизни не из робких я, и уже тогда обладал зачатками философского отношения к своей возможной кончине, но здесь какой-то безграничной силой сопротивляемость к страху перед смертью была абсолютно подавлена, уничтожена. Каждой клеточкой организма даже не понял, а прямо-таки всей своей плотью ощутил ужас того, что может произойти. Это не смерть в нашем земном понимании, поскольку земная смерть вовсе не конец. Это то, что лежит после земной смерти, это действительное уничтожение, навсегда, на самом что ни на есть микроскопическом, атомарном, нейтронном или каком-то еще запредельно глубинном уровне. В пространстве играла такая могучая энергетика, для которой ничего не стоило распылить на невосстановимые частицы любую галактику и саму вселенную.

Монашка со смиренным и виноватым видом отступила, отступил и я. Привели меня рано.  Это было ясно.

Очнулся от сильных толчков и встряхиваний. Монашка выталкивала нас из зала профессиональными, наработанными движениями. Быстро-быстро, и значительно более коротким путем нас провели обратно  к иконостасу. Встал в сторонке и не мог прийти в себя. Наконец, слегка очнулся. Огляделся вокруг, кое-кто из моих компаньонов тихо переговаривались между собой и с монашками, некоторые стояли с задумчивым видом, слегка потряхивая головами.

Заметил пристальный взгляд в мою сторону из дальнего угла. Смотрела, словно буравя шилом мое сознание, худенькая, невысокая монашка в возрасте.  Оценив своим цепким взглядом мое состояние и заметив, что смотрю в ее сторону, быстро подошла.

-Что видел? - спросила, будто затвор передернула и будто мы знакомы сто лет.
Попытался рассказать, с трудом вылавливая в сознании подходящие слова, которых оказывалось катастрофически мало. В общем, кое-как описал окно, свет, звук, запах, впечатления, ощущения.

Она пристально смотрела мне в глаза все время, пока я пытался обрисовать увиденное.

- Пойдем, - сказала коротко и повела меня к тому коридору, по которому мы долго шли к монаху.

В этот раз коридор был слегка освещен, и я увидел, что он в длину не более десяти-пятнадцати метров с парой промежуточных простеньких дверей, которые сейчас были открыты. В глубине виднелась часть той, массивной деревянной двери, которая отгораживала обиталище монаха от храмового зала.  Понял, мои ощущения длительного перехода никак не совпадают с реальностью.

Монашка повела меня на улицу, и я уже ничего не спрашивал, поскольку мысль билась в голове – заглянуть в окно монашеской кельи.  Зашли со стороны обители монаха – сплошная стена с малюсенькими окошечками на высоте уровня второго этажа современной хрущевки!
В шоке посмотрел на монашку с вопиющим вопросом в глазах?
- У него келья три на три, окон нет, только такое, – кивнула она на одно из отверстий в стене, размерами едва превосходившее обыкновенную форточку.
Мозг отказывался понимать хоть что-нибудь. Он просто смирился. Пошли обратно. У входа столпились мои товарищи. Монашка попрощалась и исчезла в храме.

Разместились в машине и двинулись восвояси. Ощущение было такое, что нас вырвали из жизни на пару-тройку лет. Та жизнь, в которой мы крутились до посещения кельи странного монаха, возвращалась в сознание очень медленно.

В дороге слегка расслабились, не сказать - утонули в спорах и разговорах, так, слегка переговаривались тихими голосами, делились впечатлениями. Оказалось, видели разное, точнее одно в основе, но в нюансах разное и по-разному.  Свет, звук, запах, объем, и все остальное было у всех, но степень их нереальности для каждого своя. Необычным было то, что все видели яркий солнечный свет там, где в принципе его быть не должно. И объем помещения. Не все было ясно  и со временем. В келье монаха, как выяснилось, мы находились в пределах минуты, хотя некоторым из нас казалось, что мы прожили там часть своей жизни.
Остальное как-то поддавалось объяснению, может и не вполне логичному, но все же. Воздействие каких-либо дурманящих веществ было отброшено всеми сразу и безоговорочно, слишком короткое время находились в молитвенном месте, к тому же не все впали в транс и свидетельствовали о том, что никакого дурмана не было.

Сошлись на том, что монах, силой молитвы, изменяет свое сознание, а вместе с ним пространство и время в своей келье. Тот, кто своим духовным состоянием находится, по разным причинам, в момент посещения этого странного места на одной частоте с сознанием монаха, неизбежно попадает в сферы блуждания его рвущегося в беспредельность духа. И благородный запах был запахом измененного пространства. И звук, и свет, и время! Теперь я знаю.

Выяснилось, что монах молится так столько дней, сколько выдержит, пока не упадет бездыханным. Он не останавливается в молитве, не ест, не пьет и это при том, что начинает он эту процедуру  после длительной подготовки, связанной с очищением организма, то есть уже после предварительного ограничения в приеме пищи и жидкости. Было несколько таких погружений в бессознательное состояние  и всякий раз монашки не знают, вернется ли он в этот мир. Они, конечно же, опытны в этом деле, знают, как выхаживать, растирать, отпаивать, но все это вторично. Главный вопрос решается не здесь, а там, где монах бывает, но он не всегда и не все рассказывает. Думаю, потому-то монашка так дотошно выпытывала у меня - что видел?

Четверть века минуло с того момента, как попал в эту историю. Не знаю дальнейшей судьбы монаха. Рязанских друзей об этом не спрашиваю, да и общаемся мы теперь крайне редко, разбросала жизнь. Они тоже не напоминают. Бессмысленно спрашивать о том, что и так ясно. Уверен, нет того монаха среди нас, живых. Приняли его небеса. Они благосклонно относятся к такой преданности и к такому упорству.

Выходит, довелось мне побывать в месте, куда монах так настойчиво стремился, и увидеть один из эпизодов процедуры его прошения о допуске в необыкновенное царство. Захватила страстная воля его молитвы мое сознание и перенесла туда, куда стремилась сама. Все чувства, все картины, все мысли и все желания, которые были предметом переживания там, в запредельном измерении, принадлежат не мне. Это мир странного монаха, его взаимоотношения с невидимым и властным хозяином вселенной, в которые мой дух был втянут случайно.   Стал я свидетелем дерзости вызова, бросаемого небесам человеческой душой.

Вот вам и самадхи по-рязански.

Случай этот изменил меня полностью. Посещение кельи странного монаха перекроило не просто мое мировоззрение, но самую сущность мою.