Любовь иного. 6. Сладкая горечь...

                ГЛАВА 6.
                СЛАДКАЯ ГОРЕЧЬ.

      Филипп отнёс Марине чашку горячего чая в столовую, рядом на подставке поместив серебряный чайничек, и оставил на несколько минут в грустном размышлении.

      Задумчиво крутя обручальное кольцо на безымянном пальце, она о чём-то усиленно думала, иногда нервно вздыхала, едва сдерживая слёзы. В такие моменты носик краснел, и прозрачная капелька готова была сорваться с кончика. Изящным забавным жестом стирала её пальчиком и прятала в носовой платочек.

      «Не платочком вытирает, а пальчиком снимает росу!

      Мягко улыбнувшись смешному действу, на цыпочках скрылся на кухне, собираясь покормить ужином и… попытаться уговорить остаться, на сколько сможет.

      – Хотя бы на сутки. Они мне так нужны! До дикой боли в сердце боюсь разлуки с ней, до дрожи, до крика, до стона! Готов сделать, что угодно, если это поможет делу. Только оно, кажется, окончательно проиграно, даже не начавшись – победа за Маришкой. Безоговорочная. Сама решила исход сражения. Сама».

      Быстро приготовив нежный омлет с грибами, нарезав салат с зеленью, поджарив в тостере хлеб, уставил большой серебряный поднос с ручками едой и аккуратно понёс в столовую, прижав в подмышке стопку льняных салфеток.

      Накрыв на небольшом столике у огромного окна ужин, сел рядом с грустной девушкой, взял безвольные тонкие кисти в свои горячие руки и ласково стал целовать: пальчик за пальчиком, сустав за суставчиком, ладошки и тыльную сторону, тоненькие запястья с нежной кожей, под которой туго бился быстрый пульс. Загораясь, застонал, опомнился, глубоко вдохнул, поднял на тихое и нежное лицо Русалки глаза цвета жемчуга, такие яркие на таком бледном лице.

      – Может, останешься у меня? – заговорил надрывно, с хрипом. – Ещё на день, воскресенье? Целые сутки будут нашими! А, Маринка? Подари мне, умоляю, ещё немного радости…

      Притянул её руки к лицу, прижав к своим горящим щекам ладони, ища в их прохладе утешение и страстно ожидаемое согласие.

      Мари так посмотрела, что безвольно отпустил руки, отшатнулся, откинувшись на спинку стула, отчего-то резко побледнел ещё больше, ужаснувшись нечеловеческому выражению её глаз: «Как у Пифии! Это конец!»

      Смотрела в душу холодно, неподвижно, каменно, как смотрит мраморная статуя в древнем языческом храме, потом опомнилась, словно очнулась от наваждения, ожила, потеплела взглядом, стала живой, близкой, родной и такой желанной!

      Фил потерянно улыбнулся и едва сдержал горькие слёзы: «Понятно: мне никогда её не победить. Не мытьём, так катаньем».

      – Пойми, моя Жемчужинка…

      Протянула худую руку к его изысканному красивому лицу, провела пальцами по нежному овалу, подбородку и пухлым губам, которые от такой ласки дрогнули.

      Потянулся к ним с поцелуем, закрыв на мгновенье глаза.

      – Мне нельзя остаться у тебя – подруга не уснёт в тревоге, а позвонить нет никакой возможности – район не телефонизирован, новостройка. Да и пора впрягаться в обычную жизнь, пора, – лаская лицо, отвечая на жадные поцелуи, грустно смотрела в печальные, потерянные серые глаза. – Тебе придётся учиться жить самому уже в новом качестве, сочетая в своей голове и теле две сущности, понимаешь? Как тебе удалось разбудить вторую – для меня загадка, но я этому так рада!

      Потянув любовно за волосы, нежно сжав их в кулачок, поцеловала так, что Филя ринулся навстречу, рухнул на колени, радостно задрожал от осознания: «Она меня любит!»

      Вцепился руками в голову, продлевая поцелуй-радость, поцелуй-бальзам, поцелуй-надежду. Загорелся, нырнул рукой в её тайну, погладил бутон, мгновенно забылся, погрузил до упора два пальца рай, большим продолжая играть с «кнопкой». Сжала бёдра, завладела его языком и так «поласкала»… Нескоро опомнился, застонал, задохнулся от страсти и боли – равны в этой войне. Через крик отпустил, виновато и покаянно улыбнувшись. Помогла ему привести себя в порядок, глазами укорила и порадовала, шепнула: «Медовый варвар».

      Стыдливо покраснела совсем по-девичьи нежными щёчками, вернулась к разговору:

      – Не обделяй себя теперь, используй их обе! Не позволяй взять верх чему-то одному – заставляй работать все стороны жизни, – настойчиво притянула вновь.

      Он встал перед ней на колени. Прижав его тёмно-русую голову к своей груди, она положила пепельную головку на макушку, страстно целуя её совсем по-матерински.

      – Филиппка… умоляю… не сорвись! Ради себя самого. И ради мамы. Она так и не смирилась в душе с твоим выбором. Я это чувствую.

      Поднял страстное лицо навстречу её губам, со стоном целуя и бережно прикусывая, зашептал слова ласки и откровенного неприкрытого признания в любви, предлагая стать законной женой. Ни минуты не промедлил, поняв: не признается, не выскажет, не «застолбит участок» – будет сожалеть всю оставшуюся жизнь, жизнь без неё, единственной.

      Время, казалось, замедлило бег, дав влюблённым ещё несколько мгновений истинного счастья и любви, что вот-вот должна была прекратиться – не судьба.

      Оба это понимали, но принимала только девушка.

      Парень же протестовал всем существом, каждой мышцей, каждым вздохом. Вжимая в отчаянии тонкую фигурку в горящее напряжённое тело, вновь страстно любя, сильно дрожал, мотал головой, отказываясь внимать голосу рассудка и суровой необходимости. Кусал её плечи и грудь, ставил синяки и засосы, хрипло шептал: «Люби! Останься! Не покидай меня, молю!»

      Гладила непокорную русую голову, целовала возмущённые глаза, прижималась к бунтующему неистовому сердцу, уговаривала ретивое, пыталась примирить с необходимостью быть взрослым и самостоятельным, способным принимать трудные и тяжёлые, непростые решения. Когда заплакал, села сверху и порадовала самой сокровенной лаской, такой заветной и желанной…


      Наконец, солнце скрылось за горизонтом, время предъявило им разорительный счёт: срок.


      …Выходя из подъезда, Филипп поздоровался с консьержем, извинился за невнимание днём, не выпуская Марину из рук ни на мгновенье.

      Так и вышли, обнимаясь: он стискивал её плечи, целуя голову, она держалась за талию, поднимала навстречу губам, поцелуям и любви тонкое маленькое худое личико, радостно принимая ласку, купаясь сияющим зелёным взглядом в счастливых и грустных глазах возлюбленного.

      Нерешительно постояв на набережной, решили всё-таки идти к станции метро «Сокольники», а не трястись на троллейбусе или трамвае по улицам района битый час.

      Проходя по Русаковской набережной реки Яузы, замедлили спешный шаг, не сговариваясь, взошли на Филин мостик и страстно, жарко, плача, поцеловались, разрывая друг другу сердца и души в клочья!

      Первой опомнилась девушка, оторвала от себя рыдающего парня, нежно встряхнула и молча смотрела в мокрые несчастные глаза. Слов не требовалось.

      Через несколько мгновений взял себя в руки, нежно притянул в ласковые объятия и безмолвно, покорно повёл к «Сокольникам».


      В полной темноте пришли к метро, всё не решаясь разорвать руки. Стояли на площадке, обещая звонить и не терять связи друг с другом.

      Филипп, сильно обняв напоследок, приник губами к шее, утопив пунцовое расстроенное лицо в её бордовом кашне, затрепетал, застонал, вдыхая впрок запах кожи, волос и духов любимой, прошептал прощальные слова, стараясь говорить разборчиво, борясь с сильной дрожью тела:

      – Спасибо за короткое счастье, Маринка!

      Прикоснулся с лёгким поцелуем к опухшим и истерзанным губам, окунулся напоследок в изумруд глаз, любовно коснувшись их серо-голубым жемчугом, и… ушёл резко и стремительно, ни разу не оглянувшись.


      Быстро идя к набережной, внимательно окидывал взглядом окрестности.

      «Ночь. Опасно гулять одному. Если наткнутся те, кто знает о моей сущности – убьют. Бывали и такие случаи в Москве.

      Вокруг всё было тихо и спокойно – непогода разогнала всех по тёплым квартирам. Снег становился всё гуще, сменив дождь, начавшийся, когда вцепился в Маришку под мостом, решив для себя, что больше не отпустит и не потеряет никогда.

      – Наивный! Всё предчувствовала уже тогда, в ту самую минуту, когда ты вжался в неё своими пылающими бёдрами. Потому и решилась, пошла с тобой. Прощальная любовь получилась у нас. Обоюдная. Короткая только очень: всего пять часов! В три встретились здесь, немного погуляли, а проводил почти в девять. Пять часов радости. Боже…

      Остановился на мостике, грустно смотря вниз на чёрную воду Яузы с белёсыми пятнами от фонарей.

      – Вот так, парень. Всё знала заранее. Не иначе – провидица. Не зря не отпускало ощущение, что “слышит” мои мысли. Вероятно, увидела моё будущее. Как странно смотрела там, в столовой, как-будто издалека, за многие века то ли вперёд, то ли назад, а в глазах – вселенские познания и такая печаль!.. Богоматерь. Почему вновь её так называю в уме? Что было с Божьей Матерью? Потеряла сына в цвете лет. Знала о его судьбе, но, смирившись, жила в ожидании того, что уже предрешено на небесах. Искупительная жертва. Бог мой… Не такую ли судьбу Мариша увидела в моих глазах? Мою? Или свою? Или… нашу? Тогда многое объясняется в её поведении. Мы жили эти дни, словно перед концом света! Только ли для нас?..

      Чей-то далёкий голос заставил очнуться и быстро уйти с моста.

      – Поздно уже для таких рассуждений, завтра и подумаю над этим. Нельзя оставлять эту мысль незавершённой. В ней есть что-то скрытое, такое, что очень важно для меня, чувствую! Вот только, что?

      Остановился возле дома, закурил последнюю на сегодня сигарету и улыбнулся.

      – Даже курить не хотелось, стоило встретить Маришку! Она посильнее тяги к курению или “коксу” – не вспомнились ни разу!

      Негромко засмеялся, сделал несколько неглубоких затяжек, замер, внимая тишине и покою, подставляя лицо мелкому снегу, ощущая холодные прикосновения к коже лба, лица, шеи… Вздрогнул, когда крупная холодная капля покатилась за воротник.

      – Пора в дом. День закончился, а с ним и счастье, о котором даже не посмел сказать вслух».

      Сделав шаг к подъезду, остановился, вскинул голову к небу и тихо произнёс, прищурившись воинственно:

      – Не сдамся! Слышишь? Верну её, вот увидишь!

      Решительно одёрнув курточку, вошёл в дом, чётко ступая, стуча по мраморному полу огромного фойе каблуками осенних сапожек, гордо вскинув голову.

      Консьерж видел жильца в таком настроении впервые, странно посмотрел вслед, проводил глазами до лифтов, подумал, вернулся в дежурку.

      Присел к столу, на котором стояло несколько телефонов, замер, потом протянул руку к необычному аппарату без номерного диска. Сняв трубку, заговорил:

      – Вернулся один. Настроен решительно. Женщина ушла, – выслушал ответ, удивился, но спокойно ответил абоненту: – Не думаю. Это было похоже на окончательное прощание, – опять прислушался к словам. – Есть! Понаблюдаю и доложу.

      Трубка аккуратно легла на рычаг. Задумался, погрустнел, тяжело вздохнул и снял трубку другого аппарата, похожего на городской.

      – Она ушла. Он один. … Нет, расстались. … Доложу.

      Выйдя из дежурки, окинул пустой холл внимательным насторожённым взглядом, подошёл к щитку освещения и щёлкнул тумблером – погас почти весь свет, оставив лишь «дежурный» вариант.

      «Ночь. Тишина. Все жильцы в квартирах. Отбой».


      …На седьмом этаже сталинского дома в ту ночь всё горело и горело окно кухни, одинокий силуэт мужчины всё стоял, прислонившись правым плечом к стене, и всматривался в темноту московской ночи, разглядывал вереницу мачт освещения вдоль набережных Яузы, следил за огнями редких припозднившихся машин, медленно проезжающих по дорогам вдоль реки.

      Снег становился гуще, крупнее, обильнее, ощутимо заметал дорожки тротуаров, мостики, перекинутые через узкую ленту реки, погружал любимый район и город в белое торжественное безмолвие.

      Филипп нарушил табу мамы – курил на кухне, даже не открыв фрамуги окна – был пьян.

      Коньяк сильно ударил по мозгам, развезя в душе море отчаяния и бездонную непроглядную пустоту.

      – Маринка! Как мне тебя сейчас не хватает, любимая! – закричал в голос.

      Заплакал, сползая по стене на пол, обхватив руками голову, мотал ею в приступе безысходного горя, беспросветного одиночества и чёрной тоски, стараясь всеми порами души и тела вспомнить всю радость и сладость сегодняшнего дня – дня его любви и страсти.

      «Нет, такое не повторится, понятно, но попытаться её вернуть я могу? Хотя бы на это у меня есть право? Или даже надежды нет?»

      Внезапно прекратив пьяную истерику, встал, встряхнул головой, сел в кресло, на котором совсем недавно сидела девочка, нежно погладил подлокотник, где ещё оставались её отпечатки пальцев, прикоснулся руками к губам, целуя и страстно шепча:

      – Я тебя найду, моя пташка, моя Белая Лебедь! Вот только приду в себя и займусь этим. Ну и пусть, что ничего о тебе кроме имени не знаю, всё равно не отступлюсь, потому что ты мне стала нужна, как воздух! А разве можно без него жить?.. Вот и я не могу… Не получается… Задыхаюсь я…

      Приняв решение, решительно направился в душ.

      Выйдя, медленно приблизился к кровати. Замер, задохнулся от горечи, опустился на колени, долго целовал и гладил задрожавшими руками простыню, на которой сегодня почувствовал себя настоящим мужчиной: истинным, сильным, страстным, ненасытным, желанным и таким любимым, единственным! С трудом оторвавшись от синего шёлка, стянул с постели, целуя, сложил несколько раз. Задумавшись, что-то вспомнил, вышел в другую комнату и вскоре вернулся, неся в руках плоскую красочную коробку с нарисованными бабочками. Сняв крышку, уложил простыню внутрь, закрыл, перевязал алой лентой, что лежала внутри. Прижал упакованное счастье к груди, постоял с закрытыми глазами, опомнился и спрятал в шкаф на самую верхнюю полку. Решительно закрыл створку, развернулся и прижал её спиной, закрыв глаза и не сдерживая больше слёз: «Прощай, свидетельница истинной любви и страсти! Мы тебя извлечём из коробки только с Маришкой. Клянусь!»

      Застелив постель заново, наконец, лёг, положил голову на подушку, на которой лежала голова Мари, задохнулся от липового аромата её волос, застонал и закрыл глаза. Едва смежил веки, усталый и измотанный бурными переживаниями сегодняшнего дня, опять оказался под мостом и вновь прижимал тонкие плечики Лебеди к опоре, целовал дрожащие губы, пахнущие летом, духмяной земляникой, вжимался в худое тельце возбуждённой плотью. Жёстким и грубым в мягкое, нежное и податливое, сладкое…

      Застонал через сон, перевернулся на живот и… уплыл в чувственную негу. Вспомнив сладость жаркого лона, мысленно вжимал гибкое тело в своё, снова ощущал немилосердный и волшебный плен её сильных мышц на «мальчике»: яростный, хищный и такой бархатный… Содрогнулся и вдруг испытал дикую радость пика наслаждения, уносящего к самым небесам всё выше и выше…

      – Как я счастлив! Господи! Я люблю! Я летаю!..

      С этим криком проснулся и… ужаснулся! Он кричал запретные слова вслух на всю квартиру, вонзая их в удивлённые, чистые, ясные небеса, жадно смотрящие с потолка прямо в его счастливые, распахнутые, сияющие глаза.

      «…Ты победил, всё же, Господи. Наслав пьянящее ночное наваждение, от которого стала мокрой простыня, обманом вытянул эти слова. Прости, любимая, я не сумел их сохранить для нас. Не смог! – горючие слёзы полились из серых, почти серебристых глаз Фили, свято уверовавшего с младенчества в сказку-притчу о волшебных словах и вероломстве небес. – Что ж, только что я и сам в этом убедился, нянюшка! Выдал им заветное, когда коварно обманули, опоив патокой страсти во сне, и вот теперь она обернулась такой хиной, что и сладкое имеет оттенок горчинки. Отныне буду пить до самой смерти эту сладкую горечь, которую назову именем моей Белой Лебеди – Марина».


      …Через пять часов начал обзванивать детские дошкольные учреждения района метро «Коломенская», разыскивая воспитателя Марину.

      Сотни голосов, сотни вопросов, насмешки и ругань, презрение и навязчивое женское любопытство – всё пришлось вынести обезумевшему парню, но его мучения, наконец, увенчались успехом.

      В каком-то детском саду микрорайона Нагатино у телефона оказалась добрая пожилая женщина. Она и помогла: была наслышана о юной женщине, прославившейся добротой к детям и… скандальной любовной связью с офицером Госбезопасности, который водил в её группу сына.

      Услышав об этом, Филя едва не бросил трубку, но, собрав все силы, дослушал до самого конца тихий рассказ милой старушки-медсестры, которой было одиноко и скучно в своём медкабинете.

      Она всё рассказывала и рассказывала, но, что самое странное, не осуждала Марину, а восхищалась ею!

      – …Это надо же было найти в себе силы и ответить на любовь того, чьё чувство убьёт её, рано или поздно! … Весь район затаил дыхание в ожидании развязки их любви: одни бьются об заклад, что она испугается и сама бросит своего офицера, а другие, а их большинство, уверены – не бросит и погибнет вместе с ним. … Почему погибнет, спрашиваете молодой человек? Так ведь они уже давно «под колпаком» у «комитетчиков»! … Нет, милый мальчик, это совсем не шутки! Они обречены оба. Это только вопрос времени, Вы же понимаете. Вот, только, кто первый «пропадёт без вести»? … Да, конечно, нам всем их так жалко, но они давно не дети и прекрасно сознавали, что «встали против ветра»! … Если Вы её друг и попытаетесь Мариночку спасти, да ещё и вывезти из страны, то я дам Вам адрес её яселек. … Записывайте! … И Вам счастья и любви, милое дитя!

      Уже слушая в трубке лишь короткие прерывистые гудки, Филипп поражённо смотрел мимо стен и окон, уставившись в никуда.

      «Вот это история! Боже, не убивай мою Маринку! Спаси её! Я не смогу теперь спокойно жить, узнав об опасности, нависшей над её отчаянной головой! Так вот о чём и о ком она рыдала тогда на набережной… Зная Маришу, представляю, что за офицер оказался рядом: достойный, равный, сильный и такой же отчаянный. Вероятно, нашлась настоящая пара и ей, и ему, а раз уже весь район в курсе – история явно не месячной давности. То-то она ничего не рассказывала ни о себе, ни о работе, ни о друзьях. О том, что моя девочка работает с детишками, понял случайно из её забавных историй о проделках малышей, тогда догадался, что имеет отношение к детсаду. Вот и были на руках только скупые сведения: Марина, детсад, “Коломенская”. Спасибо, бабушка, что помогла! Если бы на тебя не попал – не разыскать бы мне мою Русалку Зеленоглазую! Никогда больше не испытать бы ни сладость любви, ни горечь разлуки с ней.

      Смотря на листок бумаги, на котором записал адрес яслей, крепко задумался. Приняв решение, помедлил и стал одеваться.

      – Пора навестить кое-кого. Нужна машина, значит, пора выходить в мир. С “коксом” покончено – старые знакомства можно возобновить. Пожалуй, вернусь в универ. Начинается новая жизнь».


      Как только пришёл в себя окончательно, прояснилась и голова.

      Привёл в порядок всю квартиру, вызвал помощницу по хозяйству, помогавшую их семье долгие годы, а ему время от времени, и попросил освежить все портьеры и покрывала.

      Домашние дела закружили в приятных хлопотах: повеселел, просветлел лицом, что-то напевал под нос, и чаще всего это были песни «Машины времени».

      Помощница косилась на Филю с любящей улыбкой, гладила плечо, что-то говорила, хваля и одобряя рвение к порядку, и тихо спрашивала:

      – Скоро ли приедет София Алексеевна? Как долго погостит в родном доме? Или просто навестит сына? А тебе есть, чем обрадовать маму?

      Деликатно отвечая на вопросы пожилой Варвары Игоревны, старался не посеять в её душе сомнений, что у него что-то не ладится, в чём-то неудачи.

      «Пусть не беспокоится старушка. А мама?.. Как только найду Маришку – вызову её из Канады, познакомлю женщин. Так хочется! Пусть Маринка несвободна и вряд ли когда будет – хочу знать мнение Софии о ней. Мне это очень важно! Очень. Нет, не могу так ошибаться в Лебеди – понравится маме сразу! Они схожи во многом, почти сёстры по своим душевным качествам…»

      Размышления прервал телефонный звонок в прихожей.

      Трубку взяла помощница и через минуту позвала.

      Разговор был коротким: приятель назначил встречу в кафе, пообещав заехать через час.

                Июнь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/06/25/1395