Не Выдуманное

   - Не знаю, способна ли я на любовь,- сказала она самой себе, положив телефонную трубку. Разговор по телефону был намного оптимистичней - о предстоящих двух днях на даче, где лес, грибы, костёр, шашлык, и завтра - да, и завтра мы снова встретимся. Но всё это было только по телефону. В действительности - она знала - ничего не будет. То есть будет, конечно - день, проведённый дома с книгой, томительный, тоскливый день, и тревожный вечер, который ни с кем не хочется делить. Потом будет отпуск - тоже томительный, хоть и долгожданный, море, солнце, волны и песок, которые не принесут ни радости, ни отдыха, общение во время этого отпуска с бывшей подругой, а теперь - никем, настолько они отошли друг от друга, с подругой, столь же глубоко ушедшей в себя, как и она сама.
   "Я просто разучилась радоваться обыденным вещам", - подумала она.
   - Ты очень изменилась за последнее время, - сказал он ей сегодня. Он неожиданно пришёл вечером, чтобы вытащить её из дома, подарил длинный, пахучий, тёплый французский батон, пригласил к себе.
   ...они пили сухое вино и кофе. Он играл на тромбоне мелодию какого-то американского композитора.
   - Первый раз играю в этой конуре, - сказал он, - а валторна и саксофон там, - он махнул рукой в сторону. Это, очевидно, должно было означать - на работе. В оркестре.    
- Ты знаешь, - с улыбкой сказала она, - я долго не могла догадаться, кем ты работаешь. Приезды - отъезды. А мама моя, представь, решила, что ты работаешь в магазине и непременно в мясном отделе. Почему-то именно в мясном. Ты не обиделся?
   - А меня многие принимают не за того, кто я есть - да, пожалуй, чаще всего за продавца. Мои соседи до сих пор ломают голову, чем я занимаюсь. По-моему, их грызёт зависть.
   - Ты любишь свой тромбон.
   - Да. И валторну. Когда-нибудь я буду в лучшей форме, и буду играть тебе долго-долго. Понюхай, как пахнут шишки - это кедрач.
   - Пахнет смолой.
   - И хвоей тоже. Пойдём.
   - Нет.
   - Я хочу.
   - А я нет.
   - Почему? У тебя что-то случилось? Мне кажется, у тебя что-то случилось.
   Сейчас, сидя у телефона, она подумала, что самое лучшее было - сказать правду: "Я не могу разобраться в себе, Виктор." Но сказала совершенно другое: "Ничего не случилось. Всё в порядке. Я решила...- Что? - ....что хватит любовей, пусть останутся дружбы, - так ответила она и зачем-то пошла в ванную комнату мыть руки. Аккуратно и тщательно вытерла их полотенцем, аккуратно, не сходя с резинового коврика перед входной дверью, надела туфли и куртку, аккуратно...
   - Подожди. Значит, ты поставила на мне крест?
   - Нет. Не на тебе. Я на всех поставила крест. Я же сказала - хватит любовей и...
   - Значит так, - перебил он её, - всё или ничего. Не хочешь размениваться.
   - Приблизительно так, - согласилась она, хотя это было совсем не так. И опять она говорила не то, что хотела. А хотела сказать, что крест поставила на себе. Но не сказала, считая, очевидно, что женщина не должна говорить таких слов мужчине. В ней было много хрупкости, нежности и женственности, но абсолютно отсутствовал практический женский ум.
    ...и ей было очень обидно. Обида была давняя и глубокая, и совсем не на Виктора, а на другого человека, который однажды ей сказал: "Ты - чудо. Но такое чудо, нежное, трепетное и слабое, может иметь право на существование только в качестве любовницы, в качестве жены - никогда. Мужчине, мужу нужна женщина крепкая, сильная и здоровая. На её плечах должно лежать всё. А твои плечи этого не выдержат. Вот так."
   Самое главное, что обижалась она напрасно, потому что то, о чём ей сказал любитель хрупких, нежных любовниц и крепких жён, было правдой, и она знала это. После этого она и решила: хватит любовей, пусть остаются только дружбы. И стала вести себя, как существо бесполое. Когда кто-нибудь напоминал ей о её женской сущности, она категорически это отрицала, научилась сознательно не понимать недосказанное, прячась, как за щит, за свою любимую формулу: хватит любовей, пусть остаются только дру...После этого жизнь стала спокойной и пустой. Выслушивая чьи-то комплименты, она не смущалась и не краснела, как раньше, а снисходительно их принимала как нечто само собой разумеющееся. И стала благоразумной.
   Только изредка, случайно вспомнив или подумав о некогда близком ей человеке, сердце её чуть-чуть сбивалось с ритма и глаза наполнялись слезами. В такие минуты она шептала себе: "Вдох - раз-два-три-четыре - выдох - пять-шесть-семь-восемь-девять," - и садилась решать очередной кроссворд.