Коллективный плохишизм

zina_korzina пишет:

"В конце 1980-х большинство ярых перестройщиков орали лозунги не из желания быть свободными, а, банально, из зависти к элитным распределителям и ненависти к мальчикам-мажорам. Тут нет правых - виноваты все. Одни превратили кормило в кормушку, а другие просто сошли с ума от зависти. Человеческую природу переделать трудно. Плохишизм - это жизнь в категориях выгодно/невыгодно, которые обозначены в его речи, как разумно-неразумно, адекватно-неадекватно"

"Плохишам невдомёк, что есть нечто, не умещающееся в кармашке или в сейфе. Или на столе. Душа, долг, честь... Потому что Плохишу это не нужно - он взял бы деньгами или печеньками"[1]

А так уж ли плохо "плохишистское" мышление, которое оценивает все через призму "интересов" и "разумности"? Так уж плох разумный эгоизм, который отстаивали Спиноза, Гельвеций и Чернышевский? Альтернативой утилитарному мышлению "плохишей" является мышление, опирающееся на категории долга, верности, служения неким "высшим", "над-человеческим" ценностям (которые чаще на деле оказываются идолами, как например, поганые идолища государственного патриотизма и религии) и нравственным абсолютам. Здесь перед нами вырисовывается пресловутая авторитарная личность, о которой в свое время писали Александр Богданов (сборник из "Из психологии общества") и неомарксисты Франкфуртской школы (Адорно, Фромм), личность "верного раба", порабощенного не только экономически, но и духовно, неспособного разглядеть за фасадом догм интересы господствующего класса. Также, перед нами всплывают мерзкие формулы типа "моя честь зовется верность" (девиз ССовцев), "правосудие должно свершиться, хотя бы погиб мир", "мы тебя научим родину любить" и т.д., которые являются порождением того самого авторитарно-догматического мышления. Будучи носительницей этого самого авторитарного мышления, zina_korzina ("поклонница абсолютной монархии в виде всяких Луёв") ставит "плохишам" в вину то, что они осмеливаются подвергать суду разума некие априорные "высшие ценности", в которые нужно просто верить.

"Плохиши" потому "плохиши", что они осмеливаются поднимать вопрос о смысле подвига, вместо того, чтобы молчаливо поклониться подвигу. Им в принципе органически чужда иррациональная стихия войны, о которой писал Бердяев: "Очень интересна психология войны. В ней следует искать разгадки психологии народных масс, она является самым сильным опровержением рационалистического обоснования общественности. Если вообще нельзя построить общество на разумном общественном договоре, то всего менее можно построить на нём войну. Война всегда имеет иррациональные основы и предполагает покорность человека целям, стоящим выше его постижимых интересов. Воевать нельзя во имя рассудочных, утилитарных, слишком понятных и взвешенных целей. Безумно воевать во имя разумных целей, и в высшем смысле «умно» воевать лишь во имя целей безумных. Это основной парадокс психологии войны. Всякая рационализация войны есть её убиение, всякая попытка сделать слишком понятными цели войны подрывает её пафос. Нельзя воевать за «землю и волю», как нельзя воевать во имя отвлеченной пользы государства, во имя «проливов» и т. д. Хорошо воевать можно лишь во имя безрассудных целей, таинственных, далеких и непонятных целей жизни, по иррациональным инстинктам, без рефлексии и рассуждения, за «веру, царя и отечество», за народные святыни, из любви к родине, превышающей все интересы"[2] . Впрочем, организаторы войн всегда "ведают, что творят" и преследуют вполне определенные цели. Как верно подметил в свое время неомарксист Фромм, "любому человеку, хоть мало-мальски знакомому с историей, идея о причинной связи между войной и врожденной деструктивностью человека кажется просто абсурдной. От вавилонских царей и греческих правителей до государственных деятелей современности — все и всегда планировали свои войны, исходя из самых реальных оснований, тщательно взвешивая все за и против"[3]. "Иррациональность" - это только для пешек, но не для королей. Рабам думать о смысле не положено (иначе весь военно-патриотический туман рассеется перед светом разума), от них требуется только послушание и усердие в исполнении возложенных на них задач: "во всех иерархических социальных системах подчинение и послушание является, возможно, самой укоренившейся чертой характера. Послушание здесь автоматически отождествляется с добродетелью, а непослушание — с грехом. Непослушание — самый страшный первородный грех. Авраам был готов покорно принести в жертву своего единственного сына Исаака. Это было на все времена разительным примером силы веры и послушания. Солдат, который убивает и калечит других людей, пилот-бомбардировщик, который уничтожает в один миг тысячи человеческих жизней, — вовсе не обязательно ими руководят деструктивность и жестокость; главным их мотивом (импульсом) является привычка подчиняться, не задавая вопросов... Солдатам испокон веков внушали, что их моральным и религиозным долгом является беспрекословное подчинение командиру. Понадобились четыре страшных года в окопах, чтобы пришло осознание того, что командиры просто используют их как пушечное мясо; тогда идеология абсолютного послушания рухнула, значительная часть армии и подавляющее большинство населения перестали беспрекословно подчиняться и начали роптать"[4].

Однако вместо того, чтобы окунуться в стихию иррационального, некоторые несчастные рабы начинают искать "смысл", в результате чего, "Зою Космодемьянскую стали называть шизофреничкой, а героев Молодой Гвардии - хулиганами". Кстати, подвиги времен ВОВ далеко не были иррациональными, особенно если сравнивать их с подвигами "героев" войн, которые вел царский режим (включая "великую отечественную" войну 1914-1918 годов), поскольку во время войны советское правительство проводило активнейшую политическую работу в массах, разъясняя советским гражданам смысл войны и возможные последствия победы гитлеровцев. Поэтому, советские граждане, включая Космодемьянскую и Молодогвардейцев, знали за что воюют. Однако, сердцу наших "авторитарных личностей" милее всего именно иррациональные подвиги, в которых доводится до высшей точки (до уровня мученичества, полного самоотречения) "добродетели" послушания и верности. Если уж и отдавать за что-либо свою жизнь, то только за веру (как крестоносцы), за царя (как Иван Сусанин) или, на крайняк, за "отечество", причем "отечество" непременно в государственном смысле ("единую и неделимую"). Ну а если воевать "за интерес" ("за нашу и вашу свободу", "за социализм"), то что здесь героического? Пролетариат как раз ведет революционную борьбу только за свои объективные классовые интересы, а вовсе не за некие "святыни" и "высшие ценности", и революционная борьба для пролетария не есть "подвиг послушания". Революционная борьба не имеет ничего общего с традиционным "подвижничеством" и "послушанием", о чем писал Троцкий, критикуя статью Горького о Ленине "«праведничество» и «подвижничество» бывают тогда, когда человек служит «высшему» началу наперекор своим личным побуждениям и страстям... а Ленин в своей исторической работе осуществлял себя, свою личность, полностью и до конца"[5].

Как известно, противоположностью "героя-подвижникка" является "предатель". Абсолютное табу на предательство - это характерная черта авторитарной личности. Авторитарная личность в принципе не может допустить мысли, что, к примеру, иноземные завоеватели могут играть роль освободителей, что народ может извлечь выгоду от "предательства". И дело здесь даже не в том, что "оккупант - это априори угнетатель". Это не всегда так, примером "освободительной" оккупации могут служить две оккупации Германии - наполеоновская и советская. Авторитарная личность же считает: даже если при оккупационном режиме народу будет комфортнее, чем при "родном" тиране, все равно надо защищать "родное" государство, поскольку "так надо", "предавать западло", "родина - это святое" и т.д. Как выразился один из комментаторов моей предыдущей статьи, для патриота "в самом понятии «отечества», «державы» и т.п. дрянных словечках есть некая высшая суть, отличная от пещерного иенталитета", точно также как для православного попа религиозная вера представляет собой нечто отличающее человека от животного. Поэтому, они не могут допустить такой мысли, что если бы Космодемьянская и Гастелло воевали не за Советский Союз против Германской Империи, а к примеру, за Российскую Империю против Советской Германии, то их подвиги был бы не менее бесславны, чем "подвиги" немецких "мальчишей-кибальчишей" - гитлерюгендовцев, которые в 1945 году шли на советские танки с фауст-патронами. Государство (именуемое "отечеством") ставится выше народа. Не суббота для человека, а человек для субботы, не государство для народа, а народ для государства, люди сдохнут, а держава останется - таково мышление патриотических книжников и фарисеев. Отсюда вытекает распространенная теория "непатриотичного народа". Можно отдать должное zina_korzina в том, что она вешает ярлык "коллективного плохиша" только на перестроечную интеллигенцию, в то время как другие "патриоты СССР" распространяют его на весь народ. Из уст патриотических "авторитарных личностей" не раз приходится слышать филиппики в адрес народа, который "предал свою родину за сникерсы и жвачку", призывы к "покаянию за развал СССР", ничем не отличающиеся от аналогичной риторики современных монархистов-царебожников, проповедующих "чин всенародного покаяния". Весьма показательный пример такого "антинародного патриотизма" явил всвое время реакционер Шульгин:

"я пробирался сквозь злобные кулуары II Государственной думы – «Думы Народного Гнева». Пробирался для того, чтобы с всероссийской кафедры, украшенной двуглавым орлом, высказать слова истинно киевского презрения к их «гневу» и к их «народу»… Народу, который во время войны предал свою родину, который шептал гнусные змеиные слова: «Чем хуже, тем лучше», который ради «свободы» жаждал разгрома своей армии, ради «равноправия» – гибели своих эскадр, ради «земли и воли» – унижения и поражения своего отечества… Мы ненавидели такой народ и смеялись над его презренным гневом… Не свободы «они» были достойны, а залпов и казней"[6].

Для "буржуинов" вроде Шульгина восставший в 1905 и в 1917 году народ был "коллективным плохишом", который продал светлые идеалы патриотизма за "банку варенья и коробку печенья", т.е. за землю и волю. Их злоба напоминает бессильную злобу циркача, от которого сбежал в лес дрессированный медведь (как в советском фильме "Король манежа"). Сколько ни дрессировали русский народ цари и попы, все равно "Русь слиняла в два дня"[7], оставив своих православно-патриотических "дрессировщиков" у разбитого корыта. zina_korzina обвиняет перестроечных "плохишей" в том, что они действовали "из зависти к элитным распределителям и ненависти к мальчикам-мажорам". Это неудивительно, ведь реакционеры всегда любили обвинять революцию в "нравственной порочности", "бездуховности", в том, что ее движущей силой являются "дурные, греховные, низменные страсти" и т.д. Социализму они ставят в вину то, что он "основан на ненависти и зависти", на "материализме", при этом слово "материализм" они употребляют не в философском, а в филистерском смысле слова. Как писал Энгельс: "под материализмом филистер понимает обжорство, пьянство, похоть, плотские наслаждения и тщеславие, корыстолюбие, скупость, алчность, погоню за барышом и биржевые плутни, короче — все те грязные пороки, которым он сам предаётся втайне. Идеализм же означает у него веру в добродетель, любовь ко всему человечеству и вообще веру в «лучший мир», о котором он кричит перед другими, но в который он сам начинает веровать разве только тогда, когда у него голова болит с похмелья или когда он обанкротился, словом — когда ему приходится переживать неизбежные последствия своих обычных «материалистических» излишеств. При этом он тянет свою любимую песню: Что же такое человек? Он — полузверь и полуангел"[8]. В ответ на это многие революционеры, особенно из тех, которые имеют наклонность к этическому социализму и гуманизму христианского толка, часто начинают бурно доказывать, что людьми в революции движут вовсе не "греховные страсти", а стремление к "высоким нравственным идеалам", к "социальной справедливости". Впрочем, даже если реакционеры и правы, и народными массами в революции действительно движут преимущественно зависть, ненависть, жажда мести и прочие "дурные страсти", это не может служить аргументом против революции. Если для пользы революции требуется "разнуздать" эти самые страсти в народе, то это и нужно сделать, и Бакунин был полностью прав, когда призывал к разнузданию дурных страстей. Было бы ошибкой рассматривать и ненависть, и зависть как нечто абсолютно деструктивное, как путь в никуда. Этот филистерский взгляд является следствием неизжитого христианства, которое по сей день отравляет своим ядом даже не худшие умы человечества. В противовес нашим христианским, а также полу- и пост- христианским моралистам, любящим рассуждать "о добродетельности добродетелей и о порочности пороков", Маркс писал в "Капитале" о зле как движущей силе прогресса:

"Влияние преступника на развитие производительных сил можно было бы проследить до мелочен. Достигли ли бы замки их теперешнего совершенства, если бы не было воров? Получило ли бы изготовление банкнот такое усовершенствование, если бы не существовало подделывателей денег? Проник ли бы микроскоп в обыкновенные торговые сферы (смотри Баббеджа), не будь в торговле обмана? Не обязана ли практическая химия своимиуспехами в такой же мере фальсификации товаров и стремлению ее обнаружить, в какой она ими обязана рвению честных производителей? Изобретая всё новые средства покушения на собственность, преступление вызывает к жизни всё новые средства защиты собственности и этим самым в такой же мере стимулирует производство, в какой забастовки стимулируют изобретение машин. И, — если покинуть сферу преступлений частных лиц, — мог ли бы без национальных преступлений возникнуть мировой рынок? Могли ли бы без них возникнуть сами нации? И разве древо греха не является со времен Адама вместе с тем и древом познания?
Уже Мандевиль в своей «Басне о пчелах» (1705) доказывал производительность всех возможных профессий и т. д., и у него уже видна общая тенденция всего этого рассуждения:
«То, что мы называем в этом мире злом, как моральным, так и физическим, является тем великим принципом, который делает нас социальными существами, — является прочной основой, животворящей силой и опорой всех профессий, и занятий без исключения; здесь должны мы искать истинный источник всех искусств и наук; и в тот самый момент, когда зло перестало бы существовать, общество должно было бы прийти в упадок, если не разрушиться совсем».
Только Мандевиль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее проникнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества"[9].

Теперь не мешало бы сказать несколько слов о пресловутом "материализме". Действительно, смешение философского материализма (высшей ступенью которого является диалектико-исторический материализм) с материализмом в смысле "вещизма" представляет собой настолько грубый софизм, что его ложь видна невооруженным глазом. Марксист Франц Меринг в свое время остроумно заметил, что "употребляя слова идеализм и материализм в этом переносном смысле, можно сказать, что исповедание исторического материализма требует высокого нравственного идеализма, так как оно влечет за собою неизменно нищету, преследование и клеветнические наветы, в то время как исторический идеализм приходится как раз на-руку искателем карьеры"[10]. И все же, определенная связь между материализмом в смысле идеи первичности материи перед сознанием с одной стороны, и материализмом в "обывательском" смысле, в смысле "вещизма", "консюмеризма" (примата материальных, экономических потребностей) с другой, существует. Марксистский социально-исторический материализм, согласно которому развитие общества определяется его экономическим базисом, действительно предполагает, что наиболее фундаментальными, первичными для человека являются именно потребности материально-экономического характера. Человеческое общество не может жить политикой и религией, как выразился сам Маркс, отвечая критикам "Капитала", утверждавшим, что материалистическое понимание истории применимо только к анализу капиталистической эпохи ("Я пользуюсь этим случаем, чтобы вкратце ответить на возражение, появившееся в одной немецко-американской газете по адресу моей работы «К критике политической экономии», 1859. По мнению газеты, мой взгляд, что определённый способ производства и соответствующие ему производственные отношения, одним словом «экономическая структура общества составляет реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания», что «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» всё это, по мнению газеты, справедливо по отношению к современному миру, когда господствуют материальные интересы, но неприменимо ни к средним векам, когда господствовал католицизм, ни к древним Афинам или Риму, где господствовала политика. Прежде всего удивительно, что находится ещё человек, который может предположить, что эти ходячие фразы о средних веках и античном мире остались хоть кому-нибудь неизвестными. Ясно, во всяком случае, что СРЕДНИЕ ВЕКА НЕ МОГЛИ ЖИТЬ КАТОЛИЦИЗМОМ, А АНТИЧНЫЙ МИР ПОЛИТИКОЙ. Наоборот, тот способ, каким в эти эпохи добывались средства к жизни, объясняет, почему в одном случае главную роль играла политика, в другом католицизм"[11], основой всякого общества является именно производство материальных благ, удовлетворение МАТЕРИАЛЬНЫХ потребностей. И это не порок марксизма, как считают многочисленные критики Маркса (например, подобные аргументы против марксистского исторического материализма выдвигались Бернштейном, Эрнестом Белфорт Баксом, а также Корнелиусом Касториадисом), а наоборот, его положительная сторона. Я сейчас не буду касаться приводимых тем же Касториадисом примеров, "доказывающих" неприменимость исторического материализма для анализа докапиталистических обществ (эти примеры приводились еще Баксом и Бернштейном, которых наголову разбил Каутский, и Касториадис здесь ничего принципиально нового не сказал), но связь между материалистическим пониманием истории и характером мотиваций Касториадис подметил в целом верно:

"Точно так же, как и любая общая и упрощенная теория подобного типа, марксистская теория истории необходимым образом приходит к выводу, что во всех обществах фундаментальные мотивации людей есть и всегда были одни и те же. Производительные или какие-либо другие «силы» могут действовать в истории лишь через активность людей, и говорить, что одни и те же силы везде играют определяющую роль - значит утверждать, что они всегда и везде соответствуют неизменным побудительным причинам. Так, теория, рассматривающая «развитие производительных сил» как движущую силу истории, имплицитно предполагает инвариантный тип основной мотивации людей - в целом экономической: она исходит из того, что во все времена человеческие сообщества имели целью (неважно, сознательно или бессознательно) прежде всего рост производства и потребления"[12].

К сожалению, пониманию этой связи мешает засилье в современном левом движении мелкобуржуазной идеологии "анти-консюмеризма", влиянию которой подвержены не только откровенные оппортунисты, но и те, кто позиционируют себя в качестве пролетарско-революционного крыла социализма. Например, "ортодоксальный ленинист" Гачикус расценил указание мной на наличие связи между историческим материализмом и материализмом в "экономическом" смысле как апологетику экономизма:

"И это пишет человек, называющий себя «маоистом»! Напомню, что ранние, революционные, маоисты, говорили, что «лучше есть траву при социализме, чем деликатесы при капитализме».
Вообще определение "вещизма", "консюмеризма" как «примата материальных потребностей над духовными», которое даёт Бунтарь – это определение либерально-поповское, секуляристское. Из контекста моих сочинений видно, что я понимаю под "вещизмом" и "консюмеризмом" не «примат материальных потребностей над духовными», а «примат непосредственных, узко понятых материальных потребностей над классовыми интересами пролетариата». Из слов Бунтаря же можно сделать вывод, что я по-поповски проливаю крокодиловы слёзы об утрате «духовности», мечтаю о погружении в нирвану «чистой духовности», в молитву, в религиозный транс и т.п. Т.е., Бунтарь не может выйти за рамки противопоставления «вещизм – духовность», для него вопрос стоит в буржуазных рамках - «или вещизм, или духовность», третьего (революционности) не дано. Т.е., по сути, Бунтарь, используя цитаты Маркса в качестве фигового листка, примиряет марксизм с вещизмом, с экономизмом, т.е. подменяет рассмотрение отношений по производству рассмотрением отношений по распределению. Такой постановкой вопроса Бунтарь фактически продаёт революцию за корыто сытости, показывает себя идеологом рабочей аристократии. И это делается в то время, когда буржуи, с одной стороны, нагло навязывают вещизм, отвлекая пролетариат от революции, да ещё подкрепляя это всевозможными подачками, а с другой стороны, через своих попов предлагают тем, кто вдруг потерял веру в это иллюзорное консюмеристское «счастье», погружение в нирвану «чистой духовности» в духе: «если у тебя сосёт под ложечкой от голода – помолись, и всё пройдёт». В современную эпоху марксисты должны подчёркивать отличие марксистского материализма от материализма вульгарного, вещистского, а Бунтарь подчёркивает их сходство...

Давайте поставим вопрос конкретно, без абстрактной «научной» фразы, любителем которой является Бунтарь, и под фиговым листком которой он пытается увильнуть от конкретного ответа на конкретные вопросы – ради чего мы, сознательные пролетарии, идём в революцию? Ради крутых тачек, секса с топ-моделями, отдыха на Канарах и т.п.? Нет (хотя наши союзники из рядов рабочей аристократии идут именно за эти цели, и, как видим, Бунтарь является представителем интересов именно этого класса). Ради какой-то абстрактной, непонятной «высокой духовности», ради «кренделей небесных», ради рая в загробной жизни? Нет. Ради чего же? Насколько я понимаю, ради создания непротиворечивых отношений между людьми – если говорить простыми словами (об этом верно пишет Набхани – но наши «марксисты» его читать не собираются из евроцентристского презрения к исламу). Безусловно, такие непротиворечивые отношения между людьми – это тоже материальный фактор (хоть их и нельзя пощупать), но к таким узко понятым материальным потребностям как «тачки», «тёлки» и прочая роскошь он отношения не имеет"[13].

Во-первых, данный лозунг никогда официально не выдвигался ни самим Мао Цзэдуном, ни возглавляемой им КПК. Даже зарубежные маоистские теоретики никогда не водружали этот лозунг себе на знамена и не включали его в свое "кредо". Во-вторых, даже если бы этот лозунг в состав "Красной книжечки" Мао, это не отменяет неправильности данного лозунга, поскольку "и на старуху бывает проруха". Противопоставление "социалистической травы" "капиталистическим деликатесам", социальной справедливости и равенства - экономической эффективности, есть проявление домарксистского мышления, о чем я писал ранее в своей статье "Развитие социализма от науки к утопии". Будучи носителем этого домарксистского мышления, Гачикус хочет изобразить любую борьбу пролетариата за увеличение своего потребления "экономизмом", даже когда пролетариат хочет достичь этого путем радикального социального переворота. Но с этой точки зрения и Маркса можно причислить к числу апологетом "экономизма" и "потреблятства", поскольку тот писал, что "действительная экономия — сбережение — состоит в сбережении рабочего времени (минимум — и сведение к минимуму — издержек производства). Но это сбережение тождественно с развитием производительной силы. Следовательно — отнюдь не отказ от потребления, а развитие производительной силы, развитие способностей к производству и поэтому развитие как способностей к потреблению, так и средств потребления. Способность к потреблению является условием потребления, является, стало быть, первейшим средством для потребления, и эта способность представляет собой развитие некоего индивидуального задатка, некоей производительной силы"[14]. Если Маркс считал вполне естественным то, что пролетариат идет в революцию в первую очередь по "экономическим" мотивам (не "ради крутых тачек, секса с топ-моделями, отдыха на Канарах", а ради того, чтобы вырваться из болота бедности, в которое его загнала капиталистическая система), то Гачикус валит в одну кучу экономически мотивированную революционную борьбу с "экономизмом" в смысле тред-юнионизма, реформизма. Безусловно, у революция, которая не прячется за вывеску "высоких нравственных идеалов", и без обиняков водружает себе на знамя лозунг "лучше есть деликатесы при социализме, чем траву при капитализме", есть некоторое сходство с пресловутым "экономизмом", но различие между ними гораздо существеннее. Если революционная борьба сродни "разумному эгоизму", то "экономизм" есть эгоизм неразумный, узкий и близорукий. Впрочем, здесь мы имеем дело не столько с неразумностью, сколько с особой мещанской трусостью, которая выражается формулой "лучше синица в руках, чем журавль в небе". Пролетариат потому революционен, что у него нет синицы в руках, следовательно ему в революции "нечего терять, кроме своих цепей", и понимая это, буржуазия стремится подкупить часть рабочего класса синицами, чтобы рабочие не дай бог, не начали охоту на давно поделенных между капиталистами журавлей.

Гачикус считает, что подлинно революционной является только борьба за создание "непротиворечивых отношений между людьми" (т.е. за уничтожение классового антагонизма, за "равенство" и прочую "социальную справедливость") как самоцель, а все разговоры о потреблении уводят революционеров в сторону экономизма, в "корыто сытости", но это лишь свидетельствует о непонимании Гачикусом марксизма. Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не боролись за коммунизм ради коммунизма. Еще в 1844 году Маркс писал, что "коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития"[15]. Коммунизм сам по себе ценности не представляет, вопрос состоит в том: что коммунизм может дать человечеству? Если буржуазные экономисты правы, и коммунизм не только не является более эффективным способом ведения хозяйства, чем капитализм, но и ведет к разрушению производства до такой степени, что люди при коммунизме будут есть траву, то у нас не останется ничего другого, кроме замены "непротиворечивых" отношений более "противоречивыми", как в свое время на смену "непротиворечивому" первобытному коммунизму пришли более эффективные с экономической точки зрения эксплуататорские способы производства. Сколько ни повторяй мантру о том, что "лучше есть траву при социализме, чем деликатесы при капитализме", все равно массы будут втайне тяготеть к капитализму и презирать "социалистических" демагогов (поскольку трава и деликатесы есть вещи вполне реальные, а "социальную справедливость" и "отсутствие классовых антагонизмов" на хлеб не намажешь), и при первой же возможности продадут этот "прекрасный-распрекрасный" социализм за банку капиталистического варенья и коробку капиталистического печенья. Гачикусы же из всего этого извлекут лишь один вывод - что "социализм хорош, да вот народ не очень, недостоин он оказался наших высоких идеалов", и закончат все дело шульгинскими проклятьями в адрес народа как "предателя" и "коллективного плохиша".

Но если, то это еще не значит, что мы должны страшиться трудностей переходного периода к коммунизму. Прогресс требует жертв, и даже если людям придется в первые годы после революции попитаться травой, это не говорит против перехода на человечества более высокую ступень развития. В этом отношении лозунг эпохи "большого скачка" в маоистском Китае: "три года упорного труда и 10 тысяч лет счастья" был правилен, в отличие от лозунга о "лучше есть траву при социализме...". Как я отмечал ранее в статье "Что такое прогресс?", социалистическая революция на первых порах должна с большой долей вероятности привести не к улучшению, а наоборот, к ухудшению жизни масс. Если даже отмена крепостного права ударила по крестьянству, о чем писал в свое время Некрасов: "порвалась цепь великая, порвалась - расскочилася: одним концом по барину, другим по мужику!..", то логично будет предположить, что порвавшаяся капиталистическая цепь одним своим концом ударит по рабочему классу. Против политических забастовок антикоммунисты нередко выдвигают следующий аргумент: устраивая массовые политические стачки, рабочие бьют не только против буржуазии, но и по самим себе, поскольку данные забастовки дезорганизуют экономику и снижают уровень жизни рабочего класса. Особенно сильно революционная борьба бьет по рабочей аристократии, которой всегда есть что терять в результате "великих потряснений". Отсюда вытекает и шовинизм рабочей аристократии, которой не выгодно проявлять солидарность с антиимпериалистической борьбой угнетенных народов, поскольку любой удар по империалистической буржуазии неизбежно обернется ударом и по рабочей аристократии тоже: "если эти черножопые выгонят нашу родную Юнайтед Фрут Компани из своей Черножопии, то нам зарплату понизят, а могут и вообще уволить по сокращению штата". Ярким примером такого рабочеаристократического шовинизма могут служить рассуждения национал-социалиста ak747 по сирийскому вопросу:

"Даже самому тупому понятно, что поставляемые в Сирию (а также в Алжир или еще какую-нибудь дружественную страну) ракеты, танки и автомобили падают не с неба по желанию Путина и Едроссии. Все это изготавливают, как было сказано выше, весьма длинные цепочки промышленных предприятий, на которых трудится кто? Правильно, он самый. Учитывая смежные организации, учитывая семьи работников - счет косвенно связанных с "сохранением режимов" идет на миллионы человек...
Что получится при разрыве контрактов и связей в случае падения Сирии? Правильно. У предприятий уменьшится заказ, что, в конечном итоге, пролетариату пользы никакой не принесет и радости не добавит
А если падут все союзники и "империалистическая буржуазия" лишится всех контрактов? Правильно. Это выльется в понижение зарплат и увольнения работников этих самых предприятий. Нет, возможно, в мыслях леваков и существуют некие рабочие-мазохисты...но доказать это леваки все равно не смогут"[16].

Примечательным является также то, что ak747 очень органически сочетает в себе рабочеаристократический "плохишизм" и "экономизм" (например, он сильно возмущается тем, что коммунисты традиционной экономической борьбе предпочитают борьбу либо за "сферическую модель коммунизма в вакууме", либо за "петухов, лесбиянок, чеченских бандитов, мигрантов и наркоманов") с типичной для "авторитарной личности" апологетикой "святых идеалов патриотизма". Все это весьма характерно для представителей рабочей аристократии и мелкой буржуазии: "по отношению к мировой революции мы будем "плохишами", а вот по отношению к своему буржуазному государству - пламенными патриотами, и все как один умрем за яхту Абрамовича", что в очередной раз подтвержает высказанную левым публицистом НКВД мысль: т.н. "аристократический идеализм" является идеологией "взбесившейся мелкой буржуазии, которой не хочется больше потреблять, а хочется подвигов, хочется морального удовлетворения", а точнее - обратной стороной мещанского "материализма".

[1] Zina-korzina. Мальчиш-Плохиш, как зеркало современной «адекватности» http://zina-korzina.livejournal.com/690442.html

[2] Н. Бердяев. Философия неравенства http://www.vehi.net/berdyaev/neraven/11.html

[3] Э. Фромм. Анатомия человеческой деструктивности http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/from_an/03.php

[4] Ibid

[5] Л. Троцкий. Верное и фальшивое в Ленине // Время и мы №119 (1993)
[6] В. Шульгин. Дни http://lib.rus.ec/b/101339/read

[7] В. Розанов. Апокалипсис нашего времени http://www.vehi.net/rozanov/apokal.html

[8] К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т.21, с.290

[9] К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т.26, ч.I, с.394-395

[10] Ф. Меринг. На страже марксизма, М.: 2011, с.31

[11] К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т.23, с. 91-92

[12] К. Касториадис. Воображаемое установление общества, М.: 2003, с. 32

[13] А. Гачикус. Софизмы идеологов рабочей аристократии http://proza.ru/2013/05/23/1544

[14] К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т.46, ч.2, с.221-222

[15] К. Маркс, Ф. Энгельс. ПСС, т.42, с.127

[16] Ak747. Коммуно-лефтишизм как форма предательства http://ak747.livejournal.com/37501.html