Возвращение

- Мам, уже скоро?
В зеркало заднего вида на меня смотрели заспанные глазки пронзительно зелёно-голубого цвета.  Именно такими они бывали только по пробуждении.
- Скоро, родная, - я ласково улыбнулась им.
Только бы не заблудиться! Только бы память меня не подвела! Правда, я была здесь так давно, когда мне было столько же, сколько сейчас моей дочке: семь. Детская память ненадёжна, да и время меняет слишком многое. Глупо надеяться на такие ориентиры, ка одиноко стоящее дерево, камень у обочины. Да и дома тоже не ориентир, хотя этот дом, я надеялась, всё-таки ещё оставался прежним: дом с резным коньком на крыше. Пусть изменился его цвет, может быть размер, но конёк… Я внимательно глядела по сторонам улицы, на заросшие заборы, на покосившиеся дома, на вновь отстраиваемые дома… наверное, было бы проще выйти из машины и спросить адрес у кого-нибудь из местных. Но я была упряма и слишком горда, чтобы идти лёгким путём.
- Ой, мам, смотри, какая крыша!
- Угу… Где?
- Вон там, мы проехали!
Чёрт возьми, я чуть не пропустила. Это был точно он! Только мне казалось, что он должен быть с другой стороны. Значит так: если память мне не изменит снова, то нужный нам дом должен быть напротив. Господи!, подумала я, и зачем я только согласилась на эту авантюру? Ведь не ради же детских воспоминаний, тем более, что тот период моей жизни был не самым счастливым: не знаю точно до сих пор, какая беда нависла тогда над моей семьёй, но общую атмосферу перешептываний и молчания , когда я входила в комнату родителей помню отчётливо. Таким вот невольным гостем в доме бабушки моей троюродной сестры оказалась я тогда.  Вот и сейчас. По её же, троюродной сестры звонку примчалась я сюда непонятно зачем. «Слушай, - сказала она мне. – Я из-за этого разваливающегося наследства из-за границы не поеду, участок продадут по доверенности. Но вдруг там что осталось ценного, а? Может какие старинные вещи… жалко ведь! А ты своя, и дом знаешь. Может чего себе приглядишь…» И чего я согласилась? Я помнила старую прялку в чулане, какие-то половики ручной работы, но вряд ли что-то из этого ещё сохранилось. Скорее это было чувство долга: обещала ведь!
-Вроде тут.
Машина остановилась возле заросшей покосившейся калитки. Похоже. Всё меньше, чем в памяти, заросшее, но что-то похоже.
-Выходим.
-Вау! А тут здорово!
Дочка оглядывалась вокруг с восхищением. Ещё бы! Мне в семь лет тоже было бы здорово попасть в заброшенный дом с разросшимися вокруг деревьями, кустами, одичавшими цветами. Сколько лет тут уже не живут? Кажется, не так уж много, чтобы дом стал опасен для посещений.  И , если ничего не изменилось, ключ от замка всё там же, над верхним косяком… тропинка от калитки была едва заметна, но вела прямо к двери. Я подняла руку. Так и есть, ключ там, грязный, ржавый, но ключ.  Замок открылся с трудом: пришлось поднажать, он крякнул, как будто сломался, но поддался. Дверь скрипнула, приоткрылась: на нас пахнуло давно заброшенным жильём, согретым теплым солнечным днём.
-Ух ты! – выдохнула моя девочка. Ух ты. Я и сама подумала то же самое: дом был волшебным. Сквозь щели в потолке и стенах сеней просачивались лучики солнца, заставляя плясать пылинки. Заблудшие мухи тихо жужжали у маленького окошечка с треснутым  грязным стеклом. В воздухе витал запах застарелого сена, сухой травы. Я шагнула внутрь – половица скрипнула, чуть прогнулась, но вынесла мой вес. Дерево дверного проёма казалось отполированным от множества касавшихся его рук и плеч.
- Ну, заходим?!
-Да!
Дверь налево – вход в кухню, из неё – ещё две в разные комнаты, дверь напротив – в камору, где хранились когда-то банки и кадки с продуктами, лежали старые вещи и сушились травы.
Я берегла своё волшебство напоследок, потому сначала мы вошли в кухню. Всё так же: печка, старый стол-тумбочка, полки с давно истлевшими остатками сахара, соли, чая, круп и зёрен, пакеты, погрызенные мышами, уже давно, уже покрытые толстым слоем пыли…
-Мам, я  погуляю сама?
- Да, конечно, только аккуратно, дом старый, смотри, чтоб ничего не упало на тебя.
- Хорошо.
И дочка побежала во двор.
- Мам, а ягоды есть можно?
- Можно, если не слишком зелёные.
Я вспоминала… здесь мы ели, здесь нас купали в корыте. Печка топилась и от неё шел жар, потому на лето еду готовили на керогазе, вот он, всё ещё тут, на самом верху. И даже ещё чуть пахнет керосином… Может он? Но зачем? Что я буду делать с ним в своей городской квартире? Да и на даче тоже ему нечего делать. Старая посуда… оловянные миски. Ещё выжили… Я прикасалась к вещам как к старым знакомым, которых едва узнаёшь, только тогда, когда кто-то тебе скажет: это же Л. Я узнавала их внезапно, вспоминала фрагменты той жизни: мою сестру, которая была старше на два года, её бабушку, большую и сильную, как мне тогда казалось. Она копалась в огороде, готовила еду, мыла, стирала, кормила кур и свиней, гоняла на пастбище овец. Приносила от соседки парное молоко, сметану, творог, масло, кормила свежими овощами прямо с грядки, приносила из местной пекарни свежий, ещё горячий и удивительно пахучий хлеб. Иногда ходила с нами на покос, чтоб мы повалялись в сене, отправляла за ягодами и грибами в ближний лесок. Счастливое беззаботное время! Да, и старенькая слепая прабабушка, которая сидела тихо в своей комнате, а когда выходила, то вечно попадала кому-нибудь под ноги.  «Мама, Бога ради, не ходи сама! Хочешь погулять, я  тебя выведу», - я как будто слышала этот густой низкий голос бабушки. И слабый, чуть виноватый голос прабабушки «Так ведь помочь же…» - «Да какая ж от тебя помощь-то, сиди, не мешай!» Прабабушке было интересно с нами, интересно слушать наши юные веселые голоса. Если мы играли во дворе, а она сидела на лавочке возле дома, то она наклоняла голову на правое плечо, прислушиваясь к нашим разговорам, тихонько посмеивалась временами, иногда пыталась вставить какие-то свои воспоминания, которые нам были совсем неинтересны. И мы тихо покручивали у виска, а иногда, пользуясь тем, что бабушка нас не видит подкрадывались к ней тихо-тихо и пугали. Жестокие детские забавы.
Я вошла в большую комнату, где мы когда-то жили: на полу всё так же лежали половички, сотканные вручную, стол у окна, покрытый вышитой скатертью, вышитые же занавески… жаль, они уже в таком состоянии, что скоро рассыплются на кусочки, ржавчина на спинках железной кровати. Икона в красном углу… Икона? Неужели икону забыли здесь, когда уезжали? Ах, да, дом же покинули внезапно, надеясь вернуться сюда, кажется, бабушку отвезли в больницу с каким-то приступом, потом мама сестры забрала её на долечивание к себе в дом в городе, потом всё как-то затянулось, как объяснила мне сестра, а бабушка внезапно умерла. Маме было не до поездок, потому как сама не отличалась сильным здоровьем, А потом и её на срочную операцию забрала сестра , которая к тому времени очень удачно вышла замуж во Франции. Понятно. Икону нужно забрать обязательно, позвонить сестре, вдруг всё-таки захочет забрать – ведь может имеет какую ценность… Да и скатерть, пожалуй. Ах, да, камора! Там должна быть прялка, и, возможно, ткацкий станок… ведь именно за этим я ехала, представляя, как стильно будут смотреться эти вещи в салоне тканей, который я собираюсь организовать: эдакий салон-кафе с отделом тканей, ателье и кофеварочным аппаратом и пирожными, нечто подобное старинным магазинам подобного типа. И вот в это-то пространство как раз здорово вписать соответствующий антураж… Правда, я хотела оставить камору на потом, но в комнате прабабушки вряд ли что можно найти, насколько я помню. Если только корзинки с клубками ниток и старые спицы…Предмет ещё одной нашей жестокой забавы, инициатором которой являлась сестра. Негативные воспоминания стираются очень быстро, особенно когда тебя мучает совесть по поводу совершенных тобой поступков. Что-то же было связано с прабабушкиными клубками, зачем-то же мы залезали, хихикая в её комнату… Потом, я вернусь, но сначала в камору, мою волшебную страну того лета. Надо бы позвать дочку, ей тут тоже понравится, я окликнула её но она была чем-то увлечена вне дома и сказала, что придёт позже. Ну и пусть. Сердце замерло на мгновение перед входом и испугалось: а вдруг там пусто? А вдруг не так, как раньше? Но волшебство остаётся волшебством: всё так же ниточки солнечного света спускались с потолочных балок, всё так же жужжали насекомые, всё так же было ощущение нереальности существования, всё так же пахло сушеными букетиками лекарственных трав, старого варенья, мясных копчёностей , старых деревянных вещей, всё так же казалось, что кто-то за тобой наблюдает и вообще, что тут иной мир, и если постоять так достаточно долго, то увидишь каких-то нереальных существ. Так оно и было, как я видела это в своих воспоминаниях: кадки и бочки с чуть сдвинутыми крышками, ряды банок на полках, покрытых толстенным слоем пыли, веники трав по стенам и свисающие с потолка верёвки, где раньше вялились куски мяса. Сваленные в кучу колёса, половики, горшки, и вот она! Прялка! И станок. Всё как хотелось! И старая колыбелька-колыханка. Её я тоже, пожалуй возьму с собой. И старую скатерть, и половики… Мой аппетит разошелся, я вдруг вспомнила, что не нежданный гость, а последний из родни, кто ступает сюда, значит, имею прав вывезти хоть всё!
- Мам! – голос шёл откуда-то сверху. – Мам! Я тут! На чердаке!
- Боже! Как ты туда попала? Там же можно упасть! Спускайся!
-Хорошо, иду, я тут кое-что нашла!
Вот неугомонный ребёнок! Только бы не упала!
-Мам, вот, посмотри! Очень забавно, правда?
Я узнала их ещё до того, как она протянула мне. Время вдруг поползло медленно, а мысли очень быстро. Два нелепо ярких вязаных комка, расправленных моей дочкой.
- Смотри, их постирать и они как новые будут, тут какой-то абстрактный рисунок, и они мне подходят по размеру. Мам, что с тобой? – её восторг вдруг замер, отразив моё оцепенение.
- Это олени…
- Олени? Странно, совсем не похожи…
Да где уж там быть похожими! Гадкие, грязные, подлые маленькие твари, считающие всё невинными шалостями. Ведь мы же знали тогда, что поступаем плохо! Вот что я забыла, вот что не пускало меня в комнату прабабушки! Я кинулась туда. Старая кровать с ветхим покрывалом, стул с подломаной ножкой и корзинки: там всё ещё лежало несколько выцветших, выгоревших на солнце клубков, рассыпающихся в прах, то ли от времени, то ли от работы моли…
- Это олени, дочка, это олени. Не их вина, что они такие!
Не их вина, наша, моя и моей сестры. Прабабушка была слепа. Ничего не видела, только руками. Всё ощупывала. И это нас раздражало: ощупывала нас, наши вещи, когда мы их где-нибудь оставляли, но всегда держала для нас в своей комнате сушеные яблоки и слипшиеся конфеты.  Нам казалось, она влезает в нашу жизнь, в нашу приватность и мы не хотели её туда пускать. Где-то через неделю после нашего приезда она сказала бабушке: «А где-то мои нитки и спицы, не могу найти…» «Господи, мама, тебе всё неймётся! На что оно тебе? Ты ж не видишь ничего» «Ну так…» и  всё-таки нашла их где-то, ощупью, как-то разобралась с цветами, разложила по разным корзинкам, взяла спицы. Спицы чуть отличались по диаметру, прабабушка может и заметила это, но не смогла найти две одинаковые, потому и стала вязать, как получилось. Это тоже нас веселило. Мы придумали игру:  зашли в её комнату, пока она сидела во дворе на солнышке, нашли другие спицы и стали менять их по одной: то толще, то тоньше. Прабабушка замечала, что что-то не так, удивлялась, но всё списывала на свои старые руки, которые её уже не слушаются, потому и вязка идёт то туже, то слабее. Бабушка ничего этого не видела и только ворчала на прабабушку: «Вот занялась не делом, так что ж ты хочешь. Придумала себе мороку! Оставь ты, ради Бога!» но прабабушка упрямо продолжала вязать, считая шепотом петли. А мы придумали новые гадости: пробирались к ней в комнату и меняли клубки местами, спускали по нескольку рядов , пользуясь тем, что нитки в клубках были старые, обрывали их и связывали с нитками другого цвета. Прабабушка снова удивлялась, но вязала полотнища с нелепейшим узором, Бабушка иногда брала в руки эту абстракцию, вздыхала, качала головой, думая, что это всё прабабушка, но ничего уже ей не говорила, махнула рукой, чем бы дитя ни тешилось, поскольку прабабушка стала меньше выходить на кухню в самый неподходящий момент. Мы продолжали хихикать и всё портить втихаря, уверенные в своей неуязвимости.  А потом…
А потом, за несколько дней до окончания нашего лета в деревне, прабабушка вышла торжественно из своей комнаты, когда мы собирались ужинать. В руках у неё было сложено то, что она вязала. «Вот, - сказала она таким нежным и слабым голосом. – Это для моих девочек, на память, чтоб зимой не мёрзли.» - и расправила то, что было в руках: два свитера с нелепым сочетанием цветов. «Для тебя – нащупала она мою голову, - с синими олешками, а для тебя, - погладила голову моей сестры, - с красными». Мы онемели, мы не знали, что сказать. Бабушке было жалко сказать прабабушке, что вместо красных и синих оленей по свитерам скачут нелепые разноцветные полосы и пятна, а нам, нам вдруг впервые стало стыдно… больно и стыдно. Она вязала их для нас, слепая, вывязывала свои воображаемые узоры, вкладывала свою душу, тепло, любовь. А мы…
«Спасибо большое, - не помню, кто из нас первым выдавил эти слова, которые застревали в горле. – спасибо буля, очень красиво.» «И зимой тепло будет. Очень.» У бабушки в глазах стояли слёзы. Не знаю от чего: от боли за старого человека, что уже не может ничего или от нашей , как ей казалось, деликатной благодарности. Она молча обняла нас и поцеловала в макушки. «Ну, так примерьте, хочу посмотреть какие вы красивые». Лицо прабабушки светилось добрым светом, невидящие глаза улыбались невидимому нам. Мы переглянулись, натянули их на себя: каждой её свитер был как раз впору, чуть больше на вырост. «Ну вот и хорошо,» - прабабушка ощупывала нас и впервые нас это не раздражало.  «Тепло?» «Очень.»
Нам было не тепло, нам было жарко, свитера жгли нашу кожу, наше нутро. Мы вышли во двор. Молча. Стянули их, долго держали в руках. «Что будем делать?» - спросила моя сестра. «Не знаю.» Я ничего не знала. Я боялась. Нам казалось, что отвези мы эти свитера с собой, нам придётся дома объяснить всё нашим мамам, которые так умели распознавать ложь. «А давай их спрячем?» «Давай»
Мы договорились. Мы сложили их на дно наших чемоданов, которые уже потихоньку начали собирать перед отъездом, постепенно завалили их вещами, а в последний день вытащили потихоньку в надежде, что бабушка не станет проверять всё содержимое, и отнесли на чердак, где положили в дальний тёмный угол и завалили соломой и сеном, чтоб никто не нашёл.
Потом мы с ней долго не встречались – ещё бы! Мы жили в разных городах, у меня дома всё нормализовалось и поводов увозить меня на лето подальше от родителей не было. Мы постарались забыть об этом и, когда в более старшем возрасте всё-таки встречались пару раз, никогда не вспоминали этот случай. Наверное, я бы его так и не вспомнила, если бы не моя дочь.
- Значит, тот, что поменьше – он с синими оленями?
- Да, - меня всё время поражало в моей дочке умение проникать в суть вещей ещё до того, как окончится повествование.
- А знаешь, я пригляделась и вижу их… - мой ребёнок бредит? Или утешает меня? Нет, она была вполне серьёзна и сосредоточенно глядела на узоры. – И они красивые…
- Где?
- Вот, смотри,  - маленький пальчик вычерчивал линии по переплетению разноцветных петель и я вдруг увидела тоже: гордые олени с ветвистыми рогами и стройными ногами вышагивали один за другим по снежной равнине.
- Действительно красиво…
- Мам, мы заберём их? Я буду их носить.
Я обняла её. Мою маленькую глупенькую девочку. Которая оказалась мудрее меня, добрее меня, лучше меня. В моих глазах дрожали две крупные капли.
- Обязательно возьмём.
Мы ехали домой, моя девочка спала, обняв как плюшевого мишку два старых шерстяных свитера. Я молчала глядя на дорогу, солнце садилось, становилось темно. Я везла много «ценных» вещей, но по настоящему ценные лежали сейчас в руках моей дочери. Она вернула мне память и совесть. Но только одно я не могла понять никак: эти свитера пролежали там больше двадцати лет, трава истлевала, под крышу проникали дожди и ветры, солнечный свет. Как они смогли сохраниться?