Воровка

Семья Пейчевых на предвоенном фото: Надежда Ивановна, сыновья Николай, Дмитрий, Александр и дочь Прасковья



Имя у Паши, как у знаменитой на всю страну трактористки, а вот судьба совсем даже отличная, негероическая.

О такой стихи слагать не будут. И фотографию с неё для районной газеты не снимут. Пусть даже в почти ненадёванный, заветный костюмчик бирюзовый мамкин нарядится.

Только костюмчик этот кашемировый – мечта несбыточная. Повседневно Паша в то одета, что братья издалёка прислали: сарафан из военных галифе скроенный, а на ногах – шахтёрские широкие с запахом в голенищах сапоги, чуть не вдвое больше нужного размера. И, конечно, ватник солдатский.

Да и не важно во что одета: всё равно, как идет по селу, шепоток осуждающий сзади.

Учится Паша в школе прилично. И зла никому не сделала. Но сам директор школы при людях заявил громогласно: «Чего же иного ждать от Пейчевой. Известно: где яблонька – там и яблочко. Баща – враг был. А она – воровка!..»

…До поры Пашиного отца Ивана Пейчева крепким хозяином считали, что всего своим горбом добился. А к работящему человеку всегда с уважением относятся. Не иначе.

А в двадцать девятом иные ветры подули. За пот, в землю пролитый, да за достаток во дворе кулаком объявили. Отобрали всё подчистую, со всей семьёй со двора взашей вытолкали. Свои же, сельские, горлопаны голоштанные да ленивые. А только отстроенный дом Пейчевых, кирпичный, в три окошка, под красной черепицей, председатель сельсовета себе за бесценок выторговал.

Но и тогда Иван Николаевич духом не пал. И в голод, что вскоре приключился, семью спас, на Донецк вывез.

Когда в тридцать четвёртом в Вячеславку вернулся, многих из тех, кто Пейчевых из дома выселял, уже в селе не было: кого за перегибы сняли, кто с голоду помер. Снова умелые да работящие понадобились. Председатель колхоза предложил Ивану на открытых торгах дом собственный выкупить, даже половину цены от правления предложил заплатить. И на работу к себе взял. Кучером.

Работал Иван честно. Не в свое дело не лез. Но посчитали вокруг: коли чуть не всё время возле начальства – не иначе, как особое влияние имеет. При случае, ежели попросить хорошо, скажет председателю нужное. Вот проворовавшиеся кладовщики и попросили за мзду словечко замолвить. Отказал. И мзду не взял. А они в отместку – донос куда следует. О тайных преступных связях и помыслах супротив народа.

Особо разбираться не стали. Кулак ведь бывший. Тройкой спешно срок по политической статье огласили и в тундру за Мурманск под конвоем отправили. На десять лет без права переписки!

И с семьёй не церемонились. Ясное дело – враги, хотя и не разоблачённые до поры органами. Значит – и отношение соответствующее требуется.

А ведь обещал товарищ Сталин с высоких трибун, что сын за отца не в ответе. Выходит, весу в этих его словах, словно в лае бестолкового соседского пса, что воздух трясёт почём зря.

Вот и прослыли в округе братья Паши Николай, Дмитрий да Александр драчунами и отъявленными хулиганами – ведь не раз пришлось самолично кулаками имя доброе защищать, маму с сестричкой и, конечно, память об отце.

Когда в Вячеславку немцы пришли, маме Надежде Ивановне новая власть деньги предлагала, как безвинно пострадавшей от Советов, и надел земельный. Отказалась. А раз отказалась – и не жертва вовсе. В кутузку на полгода посадили.

Уже в тюрьме, хоть и били нещадно, не стала донос писать, признавать коммунистами тех, кого для подпольной работы в селе оставили: школьного директора и председателя сельсовета. Урядник всё уговаривал: «Подписывай, Дяшо, не думай. Они же твоего мужа под срок подвели, детей осиротили. Чего их жалеть?»

Пожалела. За то и угодила снова в тюрьму, когда Красная Армия пришла. Едва выручили. Всем миром от оговоров защищали. И спасённые ею от виселицы на базарной площади коммунисты-подпольщики тоже. Подписывали в органы бумагу, что не вредила она советской власти, даже когда повесить рядышком с коммунистами обещали. Оправдали. И домой отпустили. Только жизнь легче не стала. И от отца ни единой весточки…

Старшего брата Пашиного в армию призвали. Их нацию тогда в действующие войска на фронт не посылали – ведь болгарский царь Борис у немцев в союзниках числился. Лишь в трудовую армию. Далеко за Урал на полуголодный паёк. Или как Николая – словно в издёвку – в Республику Коми. Заключённых стеречь. А среди них, наверное, и отца родного. Чтобы, значит, не словом, а делом верность власти доказывал.

А младший брат Александр сам на донецкие шахты подался. Работа под землёй рисковая. Но выжить шансов поболе, чем в голодном селе.

Опустел к сорок седьмому дом Пейчевых. Ртов поубавилось. А всё едино – едва концы с концами сводили.

К весне совсем худо стало. Мать, колхозница, на трудодни за полугодие перед этим пуда два ячменя получила. Ещё хорошо дали: в полеводческой бригаде ведь всего по семьдесят граммов за трудодень положено. Не то, что у механизатора или комбайнёра: там и по два кило на день выходило. Они, считай, досыта ели. А у Пейчевых – лишь мамино. Да ещё два пуда пшеницы, что Дмитрию полагались – он пока не опух и не ослаб, в кузне колхозной работал.

Еды – вдосталь! Живи-радуйся: хочешь – всё сразу ешь, хочешь – растягивай, насколько сил хватит. Кабы не соседи-добрые люди, что видели, как Пейчевы маются, да не подсобляли по мере возможности, вряд ли бы уцелели.

До того немощными стали, что мама в сердцах Бога просила, чтоб уж коли суждено кому уйти из детей, то пусть это будет Паша. Ведь ребёнок ещё, несмышлёныш. Авось и не поймёт, как Господь приберёт. А Дмитрию уже двадцать – ему жить надо и род продолжать. А ещё просила, как особой милости, себе смерти наперёд, чтобы не видеть, как дети уйдут.

Спасибо дело к лету шло. Паша в округе всю травку съедобную повыщипала. Да ещё по-пластунски через кладбище к полю ползала. Там колхозный ячмень всходил. Стебли редкие, низкие. Колос слабый. Его даже косить невозможно – лишь руками рвать. Вот и рвала, и от приглядывающих за полем сторожей хоронилась, чтобы до дому хоть горсть донести.

В августе, как время для озимых подошло, Дмитрия к конной сеялке определили. А Паша ему в поле еду носила. Борщ травяной постный в бидончике и кашу из гарбуза с крапивой в кастрюльке махонькой. Как зерно в мешках увидала – взгляд отвести не могла. В доме ведь – шаром покати. А ещё вся зима впереди. Рука сама тянется.

Брат шепчет: «Брось, Паша! Посадят ведь!»

Да где там… Бидончик наполнила, и кастрюльку тоже. И даже, грех сказать, в рейтузы себе под резинку несколько пригоршней с горкой насыпала. На круг – килограмма два, а то и чуть больше.

Брат просит: «Ты хоть не спеши, не беги сразу, подожди пока на край поля отъеду».
Не выдержала. Побежала.

Уж у самого двора на бригадира наткнулась. А может, он и раньше следил: поле то на взгорке, далеко видать.

«Что несёшь? – спрашивает. – Колхозное воруешь?» И бидончик из рук рвёт.

А у неё слёзы по щекам ручьём. И не понять самой: то ли наказание страшит, то ли стыдно, ведь пионерка, председатель совета отряда…

А бригадир уже в правление ведёт и участкового из Ногайска вызывает. Серьёзное дело намечается. О хищении социалистической собственности.

Чуть ли не полгода на допросы вызывали. И в сельсовет, и в райотдел ногайский. Всё уговаривали подтвердить, что это брат посевной материал воровать надоумил. Паша же малолетка – привлечь тяжело. А Дмитрию можно полный срок отмотать. Пусть, считали, вражеское отродье по отцовским следам отправляется. Давно тундра по Пейчевым скучает.

Так что не только уговаривали – грозили. Только без толку.

Стояла на своём: «Отговаривал брат. Сама без спросу взяла. На мне и вина, дяденьки. Меня судите. Потому что нет мочи смотреть, как брат голодает да мама мается…»

А потом Дмитрия на восстановление запорожских заводов призвали.
Сперва крановщиком работал, а потом и к мартену встал. В передовики вышел. Знатным машинистом завалочной машины считался. Как такого судить?
А раз виновного нет, то и дело поутихло потихоньку.

Перестали Пашу на допросы дёргать. Может – потому что не призналась, а может – иные кражи, более крупные, участковому расследовать довелось.

А мама попросила Дмитрия Пашу в город по возможности забрать. Способная ведь. Учиться бы ей дальше. А в колхозе, как пить дать, пропадёт. Или сгубят её. Дочка ведь врага народа. Да ещё и воровка…