Казачка

На Дону, на Доне степь в полыни тонет,
Ветер тучи гонит, тучи-облака.
Вольная казачка по-над речкой плачет,
Видно, не иначе, любит казака.


   Разговорились как-то о казаках. Заспорили. Много мнений неоднозначных,
что мол, народец-то отдельный, гордый, не признающий пришлых равными.
Самобытный и независимый, смутьянистый народец.
Я никогда по этому поводу не спорю. У меня своё отношение к казакам.

   Мой дед Павел Федорович, знатный станичник, был сапожником.
Самым лучшим в крае. Хромовые сапоги высшее краевое руководство  заказывало
только у него.

   Ох и крут был нравом старый казак. И, не приведи бог, не по его воле что-то
делалось – грозен был на расправу. Боялись его домашние, но и любили сильно.
Справедлив был, да и быстро отходчив.

    Бабушка моя – Маруся, интеллигентнейшая, с той, врожденной
добропорядочностью, присущей  женщинам, воспитанным в  старо-русских традициях, 
одним тихим словом умела усмирить разбушевавшегося деда.

   Троих детей родили и воспитали, на ноги поставили. Каждому, семьёй
обзаводившемуся, достраивали на усадьбе дом, чтоб рядом, чтоб под дедовским
присмотром.

   Да только средний, мой отец, вылетев из отчего гнезда, воли-то
дедовской ослушался. Едва засверкали золотом на плечах лейтенантские погоны,
женился не спросясь на красавице моей маме. 

   Не признал дед сноху. Не признал и первую внучку свою, мою сестру.
Не простил сыну ослушания.

   И лишь Маруся, таясь от мужа, приезжала к моим молодым родителям,
нянчить мою сестричку и помогать молодой семье, по мере сил. Дед делал вид,
что не понимает, куда уезжает Маруся, кряхтел, раскуривая крутой табачок и
молчал.

   Пять лет моталась Маруся по стране, к месту службы сына, чтобы хоть
несколько дней побыть рядом. И лишь когда родилась я, не выдержала, устроила
деду тихий бунт, и сдался старый казак – позвал сына с семейством на побывку
в родной дом.

   Маму и сестру мою дед будто-то бы и не видел- ну есть и есть, и лишь
взяв меня на руки – оттаял, дрогнуло дедовское сердце, разглядел кровинушку.

   Каждое лето я проводила несколько недель в станице, бегая с ребятней
по улице. Дед сидел на лавочке перед домом и курил трубку.

- Казачка, – говорил он соседу, кивая в мою сторону, и гордо улыбался.

       Сосед согласно тряс головой, постукивая клюкой по утоптанной земле.

- Черноглазая. Ваша порода. Резва шалунья.

   И быть бы мне битой за мои шалости, да Маруся, подставляла руку, чтобы,
не дай бог, чтобы ни-ни. И дед утихал, пряча в небритых щеках улыбку.

   И не было мне отказа ни в чем.  Дед, кряхтя,  сносил мои проказы,
забывая об обещанном нещадном наказании, лишь только я целовала  щетинистую
щеку,  и слезился глазами,  когда я крепко обнимала его,  сжимая изо всех сил,
чтобы показать, как сильно я его люблю.

   Казачка. Не национальность, а скорее определение вольности.
Подчинение семье и быту и в то же время,  изредка да взбушует кровь –
«Эх, рубануть бы шашкой!»,  восстановить справедливость,  и нет удержу:

Любить – так любить, Гулять - так гулять, Стрелять – так стрелять
Но утки уже летят высоко- Летать – так летать, Я им помашу рукой….