С божьей помощью

Маленькие ,серые людишки
Ходят по земле моей отчизны.
Ходят и уныло ищут места,
Где бы можно спрятаться от жизни.
Все хотят дешёвенького счастья,
Сытости, удобств и тишины
Ходят и всё жалуются, стонут
Маленькие трусы и лгуны.      
                М. А. Горький.
Между нами (мною и не больше -не меньше  Максимом Горьким) время длиною в один век. Всего-то 100 лет.! Он жил, мыслил, любил,  страдал в абсолютно других обстоятельствах, в абсолютно другой,  даже не подлежащей сравнению стране.
 Ещё не было в России Социалистической революции 1917 года и большевики ещё не начали истребление своего же народа через массовые расстрелы, повсеместную нищету, через дикий голод с сотнями трупов на дорогах.
Ещё не началась Гражданская война 1918 года, когда с оружием в руках ,вплоть до взаимоуничтожения шли брат -на брата, дети- на родителей.
Ещё не прогремела Отечественная война 1941-45 годов, когда в топках сгорело шесть миллионов евреев и погибло порядка двадцати семи миллионов  всех граждан Союза, в том числе и детей.
 А  страну ещё не возглавлял  “великий кормчий” Сталин, которого по силе безумия можно будет сравнить только со столь же “великим” Гитлером или комбоджийским дикарём Пол Пото.
На “дворе” стоял 1904 год. Именно в этот год Горький написал свою пьесу “Дачники” и именно здесь он впервые говорит о людях, которые ищут “где бы можно спрятаться от жизни”. Но почему? Почему?.. Только ли оттого, что хотели и не находили “сытости, удобств и тишины”? Только ли потому, что жаловались и стонали лишь” маленькие трусы и лгуны”?  Нелицеприятно, жёстко  судил свой народ Горький. И только в еврейскую кожу, одну из многочисленных составляющих  российского народа, он не сумел,(а скорее и не хотел) влезать. Нет, не знал, не чувствовал Горький что такое” Черта оседлости” ,что такое “еврейские местечки”.  Да и мы сами, по чистой случайности оказавшиеся в более крупных местах проживания, типа моего города Одессы, лишь от Шолом-Алейхема узнали о тех районах, где разрешалось тогда жить большинству еврейского народа. Да и КАК они жили?! Помню, как моя любимая тётя, сестра погибшего на фронте  отца, человек добрейшей души и глубокого сострадания к людям, искренне плакала, слушая по радио  рассказ
 Шолом-Алейхема “Мальчик  Мотл” . Главный герой этого печального и в тоже время почти смешного рассказа семилетний мальчишка Мотл радостно  бегал  по посёлку и восторженно кричал: “ Мир гит- их бин а юсым!” (Мне хорошо- я сирота)! А хорошо ему было только потому, что в день смерти его мамы жители посёлка, жалея его, дарили: кто яблоко ,кто кусочек хлеба ,а кто и маленький квадратик сахара.
 Хорошо знакомое мне чувство сиротства. Нет, нет в моём детстве такого голода уже не было. Но масло, сахар, мыло и даже керосин (для разжигания примусов) были ещё очень дефицитны и выдавались только по специальным карточкам.
 На начало моей сознательной жизни пришёлся уже 1952 год. Именно тогда, в возрасте четырнадцати лет я уехала от маминой заботы. Из любимого города, которым уже тогда очень гордилась. От любимой учительницы, так талантливо преподававшей мне Русскую литературу и оставшейся моим самым близким другом на всю и мою и её длинную жизнь. От друзей детства и первых робких признаний дворового хулигана Лёньки:” Адка- давай с тобой дружить.”
 А уехала я совсем в другой город, даже в другую Республику, а для тех  моих лет - на другую планету. И  уехала только потому, что не удалось мне тогда, 14 летней попасть в те пресловутые 5%, которые так “милосердно” были отданы Партией и Правительством под учёбу в средних и высших учебных заведениях еврейским детям. И  поступила я в г.Кишинёве (Молд. Сов. Соц. Респ.) в музыкальное училище,  на фортепианное отделение. И начала свою самостоятельную жизнь со всеми её радостями, тяготами, нередко страданиями и, конечно, ожиданиями настоящей любви (созревание приходило быстро).
 Помню, как ранним, зимним утром, по только что выпавшему свежему снегу я бежала в училище. Уже при подходе к нему начиналось настоящее соревнование по бегу. На скорость. Важно было одной из первых добежать и  побыстрее занять класс с фортепиано. Только так реально было получить возможность спокойно позаниматься и подготовиться к предстоящему  уроку  с моим педагогом, великолепным пианистом, окончившим одесскую Консерваторию,  Виктором Левинзоном. Ни в коем случае нельзя было опоздать, ибо уже в 6.05 утра в дверь начинали стучать другие студенты (такие же горемыки) и настойчиво требовали освободить класс, Им ведь также необходимо было успеть позаниматься до начала занятий. И только, заскочив в класс ровно в 6.00 и немедленно защёлкнув щеколду (примитивный аналог будущего замка), можно было перевести дыхание и  начать спокойно  работать. Ну, а когда попадалась аудитория, где на фортепиано не западали клавиши и даже работали обе педали, за такой класс и до драки порой доходило ( обычно- между ребятами.).
Это были годы, когда пианино было только в очень богатых семьях, а уж рояли - только в Концертных залах.
 Это было время, когда вместе со мной учились ребята, совсем недавно вернувшиеся домой из Армии. Ведь и после окончания Отечественной войны страна продолжала воевать уже  на Дальне- Восточном направлении, и сотни поездов с солдатами и военным оборудованием теперь уходили в сторону Японии.
Многие мои сокурсники, особенно баянисты, нередко оказывались бывшими участниками тех боевых событий и возвращались лишь в пятидесятые годы: одни после госпиталей, другие после освобождения как фашистских, так и сталинских концлагерей, а многие просто после демобилизации из Армии и партизанских отрядов, только-только прекративших  действовать на уже освобождённой территории.
 А один мой однокурсник Ваня Магала вернулся абсолютно слепой, лишь большие чёрные очки закрывали его зашитые глазницы. Но как же любил он свой фронтовой баян! Нередко, после общих занятий, останавливал он меня, уже  бегущую из училища и просил:” Пожалуйста, помоги мне - подиктуй новое задание. Мы взяли  в работу только что написанный  Женькой Догой  вальс, и мне так хочется поскорее начать его играть”.
 А Дога наш, очень  талантливый виолончелист и начинающий композитор, уже тогда поражал и нас и наших учителей степенью своей одарённости и работоспособности. А  когда вся страна услышала его музыку к кинофильму” Мой ласковый и нежный зверь” ,а вскоре и любимую кишинёвцами песню “Мой белый город”, мы просто очень гордились им.  Не  помню, да и не верю, что существовало  тогда между нами такое, ныне очень модное понятие, как зависть.
 А сейчас, услышав просьбу Магалы,  я тотчас сама себе приказывала – стоп, мне нужно ему помочь. И начиналась нудная,  однообразная, растянутая на несколько часов диктовка:  “Пиши, Ваня: До первой  октавы, четвертная. Затем две восьмушки ре-ми и ля восьмушка плюс восьмая пауза .Тактовая черта”. Какое же терпение было у этого парня. На твёрдом листе, полужёлтой (специфичной) бумаги, какими-то особыми иголочками накалывать музыкальные знаки нового произведения, и затем подушечками пальцев, нащупывая каждую такую точку, переводить всё это в игру на баяне. Нет, нет - этот парень, уверена никогда не искал” где бы можно спрятаться от жизни.” Внешне он уже несколько лет был далеко запрятан ,ведь за глазницами -полная темнота. Ну а внутренне, убеждена- бежал по жизни и пусть вслепую, но без устали и не позволяя себе” жаловаться” и “стонать”.
 И  ещё  вспоминаю я, как  мои однокурсники - солдаты, только - только вернувшиеся из Армии домой и поступившие на различные отделения музыкального училища, от тубы до тромбона  и  даже саксофона, который только что получил  от Партии разрешение на  право своего  существования в группе других духовых инструментов, просто страдали от незнания азов математики. Почему в программу будущих преподавателей музыки входила сдача экзаменов по математике – по сей день не понимаю.
  Ну, а я, 14 летняя девчонка, только вчера окончившая восемь классов общеобразовательной школы, слыла среди них самым большим математическим знатоком. Особенно много ласковых слов и благодарных улыбок (они были старше меня на 10-15 лет – ну просто старички) я получала в период экзаменов.
 На одном из последних таких экзаменов по математике, я послала  всем студентам-“воякам” 21 шпаргалку. Не хватило одной. И  тогда мне пришлось передать свою, чистовую, уже законченную экзаменационную работу. Как назло, (а может и вполне сознательно) мимо моего стола проходил наш учитель, старенький Иван Казимирович. Ещё не дойдя до меня, он удивлённо раскрыл свои маленькие, круглые глазки и уже издали спросил:” А ваша работа где, неужели вы до сих пор ничего не сделали?”  (его “вы” очень  повышало  мою самооценку). Мгновенно,  из под стола  выпрыгнул  ко мне мой  лист с уже готовыми алгебраическими уравнениями.  “Извините, у меня на пол  упало задание, я уже всё закончила”- оправдалась я. Подслеповатый, добрый, умный  учитель наш сделал тогда вид, что всё в порядке, это просто случайность.
 И ещё одна “хохма”, связанная с именем этого же преподавателя, также  сохранилась в моей памяти.
 Мы сдавали геометрию, устно, у доски. Я быстро справилась со своим заданием, вышла в коридор. В  руках у меня уже была записка - срочно решить и передать шпаргалку с теоремой Пифагора. С криком о помощи обратился ко мне наш красавец - вокалист. Он действительно был музыкально талантливым человеком. У него был дивный, густой, с большим диапазоном баритон. Больше всего на свете он любил ходить по нашему длинному коридору и именно в то время, когда в аудиториях шли  занятия  и  повсюду стояла тишина, самозабвенно, во весь голос распевать любимую арию:”  Кто может сравниться с Матильдой моей”. Ну, а о его математических  познаниях рассказывать можно было лишь в виде анекдота. Вот и на этот раз я быстренько написала для него  пресловутую теорему .
 Теорема  Пифагора, как назло, была длинная,  требовала подробных доказательств и  потому мне пришлось расписать её на двух страницах, в клеточку. Срочно, по цепочке  записку  передали в экзаменационную  аудиторию.  И  вдруг…какой-то неимоверный шум, чуть ли не в крик звучит голос  Иван Казимировича. В гневе он выбегает в коридор и обращается прямо ко мне:
 “Если уж вы такая добрая, что неучу передаёте шпаргалку, то потрудитесь хотя бы  нумеровать страницы, ведь подопечный ваш переписал на доску сначала вторую и только потом первую страницу доказательств”.
 Долго потом смеялся весь наш курс. С трудом успокоили, уговорили мы добрейшего Иван Казимировича поставить нашему таланту “трояк”. Ведь в противном случае ему грозило вылететь из училища и бесславно, преждевременно закончить свою оперную карьеру. Впрочем, и в училище, а потом и в Консерватории о таких людях, счастливых обладателях  хороших голосовых связок, но не прочитавших в своей жизни ни одной книжки, я нередко слышала снисходительное:  “Ну что от  него ожидать, он же вокалист”. Не знаю, многие ли из  подобных талантов нашли потом своё место в жизни, но думаю, что и таких “жалел” в своё время Горький.
Однако  молодость, (а для меня – ещё просто юность) всегда  прекрасны. Трудности быстро преодолевались, обиды легко  прощались. И даже полуголодная студенческая жизнь порой сменялась бурной обжираловкой.  Это мама моя и бабушка собирали в полунищей, послевоенной  Одессе всё, что умудрялись “достать” в очередях, и раз в месяц присылали  мне продуктовую посылку на 5-6 кг.  Вот когда  эта весть мгновенно разлеталась  по  аудитории  и уже к вечеру ко мне в комнату набивалось 12-15 человек. Все дружно  налетали на посылку  и только “стон раздавался по  всей  Руси великой”( Некрасов): “ Вкусно, просто невероятно вкусно”.
 Кстати, по послевоенным правилам и бабушке и мне полагалось получать аж по 15 рублей  пенсии за погибшего моего отца и её сына.  Но самая  добрая в мире бабушка свои 15 рублей пересылала мне и плюс  22 рубля  моей  повышенной стипендии (за успехи в учёбе) позволяли  мне- во всяком случае не голодать.
Жила я на квартире, у одной милой семейной пары .Оба вдохновенно работали солистами  Молдавского танцевального ансамбля “Дойна”. Оба постоянно  бывали на гастролях, а в промежутках, уже дома  сами плели из разноцветных, каких - то пластмассовых верёвочек пошлые, но очень в то время модные  женские шляпки, и сами же их продавали. Когда они уезжали в командировки, а бывало это довольно часто, ибо ансамбль пользовался большой популярностью по всему Союзу, свою десятилетнюю дочку Леночку они оставляли на меня .Она была достаточно музыкально способным ребёнком и в мои обязанности входило не только кормить-поить её, но и ежедневно заниматься с ней по  фортепиано, готовить к занятиям в школе “Музыкально одарённых детей” (по типу одесской школы им.Столярского или аналогичной ташкентской школы-десятилетки имени Успенского). Эти занятия требовали серьёзной, вдумчивой, многочасовой домашней подготовки и далеко не всегда у меня хватало на них времени и терпения. Однако, и у десятилетней ученицы и у её пятнадцатилетней  учительницы хватало ума не выкладывать родителям всю правду.
 Так, в свои  пятнадцать лет я стала работать по своей будущей специальности. А уже на четвёртом курсе мой педагог по фортепиано  доверил мне обучение своего семилетнего сына, очень смышленного, подвижного, талантливого ребёнка, и  вот этим я уже просто была горда. Так что довольно рано я стала приобщаться к музыкальной педагогике и подталкивала меня к этому, казалось, сама  жизнь.
  Мой рабочий день проходил весьма напряжённо, постоянно угнетала мысль – мало успела позаниматься. В благоприятные дни заниматься удавалось с 6-8 утра и после занятий в училище с 4-7 часов вечера. Очень увлекалась занятиями по классу камерного ансамбля  т.е. аккомпанировала  как скрипачу, так и великолепной  педагогу-певице, обладательнице нежнейшего колоратурного сопрано. На гос. экзамене  мы исполнили с нею “Соловей” Алябьева и были награждены аплодисментами зала, хотя такой экзамен, как правило, не включает собой реакцию слушателей. Впрочем, для студентов и тогда не существовали законы академического поведения.
 Удивительно, но в моей будущей жизни я так и не стала концертмейстером. Предполагаю, что это моя закомплексованность, мои вечные страхи  перед сценой помешали мне осуществить ту  мечту молодости.
 О еде думать было просто неинтересно и некогда. Только к вечеру, уставшая, часто внутренне неудовлетворённая собой ,(а это чувство я довольно трепетно пронесла через всю свою жизнь) я заходила в соседний с домом магазин. Покупала там  100 грамм какого-то вкусного, хрустящего печенья и 100 грамм самой дешёвой колбасы. Запахи продаваемых здесь деликатесов и особенно копчёных колбас (Молдавия в тот период была несравнимо богаче Украины), вызывали аппетит и желание” съесть слона.” ( одесский жаргон).
Свой обед-ужин я покупала всегда у одного и того же продавца, старого еврея, очень добродушно ко мне настроенного.
 Однажды мы сидели на кухне, почти по-семейному ужинали. Хозяйка моя всегда боялась поправиться и потому вечером лишь “чаи гоняла”. Я же с удовольствием съедала  свои 100+100 и запивала сладким чаем.
 Как вдруг… в нашем  кухонном окне мелькнула  страшная мужская  морда. От неожиданности  я  заорала во всё горло.  Моя хозяйка героически выбежала во двор и тотчас поймала за штаны этого мужика. Оказалось, что это тот самый продавец колбасы, “старый еврей” из соседнего магазина. Украдкой, тёмным  вечером пошёл он за мной, до самого дома, только потому, что заметил из своего рабочего окна, как за только что купившей у него 100 грамм колбасы  15-16 летней  еврейской девочкой  увязался какой-то здоровый молодой парень. Вот и пошёл он за мной -  охранять, как бы чего не произошло. И подслеповато вглядывался в наше окно, на первом этаже, безумно нас напугав.
 Это сейчас, в свои 75 я с нежностью вспоминаю того “старого еврея.” (пожалуй, я  уже старше  его, тогдашнего). А в тот вечер только искренне возмутилась:”  И зачем за мной следить, я ведь уже взрослая”.
Вспоминаю с тоской и глубокой грустью и свой последний в училище выпускной экзамен. Послушать меня, поболеть за меня приехали из Одессы моя мама и тётя, сестра мамы, врач по специальности. Ко  всеобщей радости в доме никого не было, хозяева уехали на гастроли, а дочку отправили к бабушке.
 Спать мы легли в разных комнатах, но дверей между комнатами не было и это создавало невероятную слышимость.
 Ночью тётя моя стала громко храпеть. Этот храп не позволял мне заснуть, да и , конечно, сказывалось внутреннее напряжение из-за предстоящего утром выпускного экзамена по специальности.
Такие экзамены, как правило, собирали полный зал слушателей, как болельщиков, так и зубоскалов. Помню, что играла я на этом экзамене вместе с моим педагогом: “Концерт Сен-Санса” для двух роялей;  большую,  четырёх –частную” Сонату Моцарта” (на третьем курсе именно эта Соната принесла мне первое место на Моцартовском конкурсе), очень сложный Этюд Шопена  и ещё какие-то две разнохарактерные пьесы. И, конечно,(впрочем, как всегда) было очень волнительно.
 А вот сейчас, уже глубокая ночь, а я заснуть всё никак  не могу, мешает храп. Помню, как вначале ещё  ходила, дёргала тётю - не храпи, я не могу уснуть. Вскоре поняла - бесполезно. Так и промучилась всю ночь. А утром, с тяжеленной головой и  полуслипающимися  глазами  пошла на свой последний,  выпускной  экзамен. Однако, ( и в этом я уже давно убедилась) - такие стрессы, как правило, дают обратный, положительный эффект. Вероятно, такое состояние притупляет волнение, которое неминуемо, как бы ты не был хорошо подготовлен. И подтверждают это пианисты любого уровня дарования. Так что, быть может именно “ благодаря”, а не “вопреки”, у  меня  получился  ХЭПИ ЭНД.  И только память моя по сей день сохраняет ту тревожную ночь.
Так я закончила столь полюбившееся мне музыкальное училище в городе Кишинёве. С красным дипломом. И памятью: на огромной,  обитой красивой, торжественной тканью доске,  в большом холле преподаватели училища неизменно, из года в год записывали имена своих лучших студентов.
 Именно благодаря такому диплому я получила право выбора своего дальнейшего места работы. Вот такие тогда существовали порядки в учебных заведениях. Каждый студент по окончании обучения обязан был поехать работать “по назначению”. Выбор такого назначения предлагался только лучшим .Остальные вынуждены были ехать туда, куда  направляло их учебное заведение.
 Одна из первых я зашла в комнату, где заседала распределительная комиссия. Передо мной лежал длинный список, перечень музыкальных школ, в которых требовались педагоги музыки. Лучшим из них предполагался город Тирасполь. Это  был второй по величине город этой республики.
 Я хорошо помнила, что мама моя  просила по возможности выбрать именно этот город, ибо находился он  на одной железнодорожной ветке  и ближе всех других к  моей Одессе. Потому, не задумываясь, уверенно сказала:” Тирасполь”  и… получила согласие комиссии. Довольная, почти счастливая ушла я с друзьями в соседнюю  столовую, где очень вкусно готовили чисто молдавское блюдо” митетеи”, (остро перчённые длинные палочки-котлетки) и подавали вкуснейшее, именно молдавское “Шампанское”-  отмечать своё столь удачное  назначение на работу.
  Всё в этот день  казалось мне таким лучезарным, перспективным, давало надежду на яркое, нестандартное будущее, ведь наконец,  я получила   признание своим музыкальным  способностям, помноженным  на трудолюбие. И  вдруг. Вдруг… Сколько же ещё таких” вдруг” будут врываться в мою жизнь, перемешивая планы, надежды, превращая жизнь мою в абсолютно непредвиденный хаос. Но мудрые люди говорят, что Б-г возлагает на человека именно столько, сколько он способен действительно вынести.
 Моя судьба, увы, очень часто проверяла меня на прочность.
На этот раз, уже к вечеру пришла ко мне одна из лучших моих подружек. Очень красивая, очень способная, с великолепным  чувством юмора, она умела  сразить острым словом любого мальчишку наповал, и потому многие её просто боялись.
. А вот  сейчас она стояла передо мной, обливаясь слезами, и я с трудом сумела понять что же с ней произошло. Оказалось, что не удалось ей одной  из первых выбирать назначение на работу, ибо в дипломе было полно троек. Именно поэтому попала она  к распределяющей комиссии лишь где-то в середине дня, когда все  более  не менее крупные города уже разобрали предыдущие претенденты. И ей ничего не оставалось, как согласиться на маленький городок, скорее деревню, Сороки. А это примерно 6-8 часов езды автобусом от её родного города Тирасполя  и примерно двое-трое суток,  с 2-3 пересадками  от моего родного города Одессы. Подружка моя  всё стояла и плакала, а я судорожно решала как же мне поступить .В одном она несомненно была права – лично для меня оба города были одинаково чужими.
 А наутро мы вместе пошли в Министерство Культуры и обменялись своими направлениями. Чиновники Министерства несколько снисходительно, с удивлением  смотрели на меня и в глазах их я читала:”  А не пожалеешь ли ты уже вскоре о такой своей  глупости и наивности?”
 Нет, никогда я об этом не пожалела. И по сей  день убеждена - иначе поступить я просто не могла, не по-человечески было бы это.
 Впрочем, и городок оказался на удивление чистым, романтичным, зелёным.
 Одной  стороной он спускался прямо к  воде, к реке Днестр .
 А противоположной упирался в довольно высокую, очень зелёную гору, на которой проживали два или три цыганских табора, придающих настоящую экзотику этому городку .
Именно здесь, в этом маленьком молдавском городке Сороки я прожила три года. Именно здесь впервые, по-настоящему впитывала методы профессиональной работы с детьми. В соседнем со мною классе работала замечательный педагог, по тем моим понятиям старушка 50-52 лет .Как же много она знала, как щедро делилась со мной, начинающей своими методическими находками. Как умела она подобрать ключи к любым детям, и талантливым и бесталанным, выявить  порой глубоко запрятанные самой природой музыкальные способности и максимально их  развить. И как же любила  я  слушать её учеников, ибо своей игрой они косвенно и меня обучали – как я должна  учить других..
 Своё образование эта “старушка”, незабвенная Раиса Менасьевна получила ещё в Румынии т.е. до 1940 года .Именно в тот год  длинная рука Сталина отхватила Молдавию  у  Румынии и силой присоединила её к Союзу, благо было это  действительно  относительно близко. А Раиса Менасьевна, случайно оказавшаяся в водовороте тех событий, так и осталась жить в этом прелестном, маленьком  молдавском городке.
Мне  же  несомненно просто  очень повезло- рядом с таким Педагогом начинать свой путь в музыкальную педагогику.
 Помню,  как однажды мы с моим классом отправились “слушать лес”. Именно наш, сорокский , вполне конкретный лес . Он стоял высокой, тёмной стеной на противоположном берегу Днестра. Казалось рукой  можно было достать до него,  таким близким он виделся. Но это был лишь мираж. Чтобы добраться до него,  я  попросила двух родителей, отцов моих ребят, помочь нам  в этом. А они, заядлые  любители-рыбаки,  даже обрадовались просьбе молоденькой учительницы музыки, так увлёкшей их детей  занятиями  на фортепиано. Для этого они ранним утром подготовили на нашем берегу две большие, вёсельные лодки  с запасным мотором, который умел работать только на бензине, но так и не был использован нами на этот раз.
 Уже в восемь утра мы погрузились по семь человек в каждую лодку. Ребята очень радовались такому путешествию. Это были фактически сельские дети, искренние, радушные, открытые всему новому ,интересному.
Утро было тёплое, ласковое  солнце только что взошло и лишь мягкий ветерок обдувал наши лица. На место мы прибыли уже минут через 25-30. Лес действительно оказался именно таким сказочным, каким рисовала я его для  них  своим воображением. Сценарием под такое “слушание леса”  послужило нам произведение композитора Шумана” Дед мороз”.  Отсюда, из этого леса должен был приехать к нам на Новый год этот сказочный персонаж. Он -на санях, как и положено в русских сказках,( а быть может и из немецкого, Шумановского леса).  Ну, а мы прибыли сюда, в виде исключения - на лодках и “виновато” в этом было лето и тёплая погода.
 Лес  буквально ворковал с нами. Громко, очень громко распевали птицы. Кто-то из ребят  в этом месяце играл “Мышки” композитора Жилинского и сейчас сказал нам:” А птицы распевают почти так, как мышки, у них тоже много трелей и форшлагов”. Ребята, особенно те, кто постарше, посмеялись, но не без удовольствия приняли и такую трактовку. Потом затеяли игру в” Жмурки”. Кто-то один прятался за огромным, высоченным дубом, а остальные, на полный серьёз его разыскивали и” как ни странно” шумно, победоносно  возвращали ко  мне, дежурной по этой весёлой игре. Желающих вновь и вновь постоять за деревом было много. Для этого нужно было победить в конкурсе на лучший рассказ:” Как я представляю о чём рассказывает музыкальное произведение, над которым мы работали в последнее время.”
 Незаметно, почти внезапно стало темнеть, и лес зашумел как-то сильнее, почти зловеще. Я обратила внимание  ребят, что и во второй части “Дед мороза” Шумана  вдруг меняется тональность и сама музыка становится напряженнее, страшнее. Вот и заканчивается каждое новое музыкальное предложение  большим крещендо (постепенное увеличение громкости) и двумя аккордами на форте (громко).
В нашем жизненном сценарии оказалось, что это внезапно налетел ветер, стало быстро темнеть, но не из-за того, что приближался вечер (время я контролировала), а потому, что над лесом нависли тёмные тучи. Стало страшновато, и потому мы резко сократили свои планы и устремились вниз, к воде .На берегу нас уже ждали наши отцы -рыбаки, они то уж точно поняли куда эта внезапная темнота может нас привести. Мы быстро погрузились в лодки и поплыли обратно. Удивительно, но никто ничего не боялся. И только я одна (одесситка несчастная) вся сжалась, напряглась, просто испугалась-  ведь и сама-то я впервые поплыла “послушать лес”, а не море, из моего детства.
 Мы уже были на середине реки, когда быстро-быстро засверкала молния, буквально разорвал небо гром и тут же начался дождь. Как же хохотали мои бесстрашные ребятки, ну точно как я когда-то, в своём детстве, когда купалась во время дождя в нашем любимом Чёрном море.
 Довольно быстро и вполне благополучно мы причалили к берегу. Все весело, с ещё долго звучащим в моих ушах детским смехом  на фортиссимо (очень громко), разбежались по своим домам. Ведь всё близко, всё всем знакомо, да и дожди, такие шумные, почти ливневые здесь никому не были в новинку.
 И только я, утомлённая больше всего своей ответственностью, медленно поднималась  метров  на 400-500 к своему дому. К этому времени было уже совсем темно  из-за  тяжелых, почти чёрных туч, хотя и совсем не поздно. Когда я подошла к своей двери, у порога меня  ждала моя подруга. Мы жили с ней вместе уже целый год. Она  -моя бывшая учительница литературы, (разница в возрасте одиннадцать лет) переехала временно ко мне из-за тяжёлой формы астмы. Здесь, далеко от моря она заметно лучше себя чувствовала. Здесь впервые была издана её первая поэма “Над раскрытой тетрадью”, посвящённая нашему  восьмому” бэ” классу одесской школы  номер 52. Моя, теперь уже подруга, стояла на пороге, напряжённо ждала меня и в её глазах я  читала волнение.
 И вдруг, для меня абсолютно неожиданно, она стала неудержимо, почти по-сумасшедшему хохотать. Я всё никак не могла понять, что же вызвало в ней вот такой дикий хохот. Наконец, она передохнула, набрала в грудь воздуха, затем взяла наше единственное зеркало и поднесла его мне .Теперь я всё поняла. Я стояла  с головы до ног мокрая,  волосы налипли  на глаза, я почти дрожала от холода. Но главное, главное- моё платье, моё новое платье, только вчера купленное на весьма скромную зарплату, оно как-то сжалось, “село” ,а длина его  теперь почти совпадала с началом моих нижних трусиков. Мгновенно, мысленно я увидела себя глазами своих учеников. Нет, нет  юмора мне сейчас не хватало. И куда только исчезает этот пресловутый одесский юмор? Или это только я не умею им пользоваться в экстремальных ситуациях? Сейчас я видела  лишь весь комизм  своего внешнего облика и от этого мне было совсем не смешно.
 А на другой день, как ни в чём не бывало, жизнь побежала дальше. То ли не заметили мои ученики тем тёмным дождливым вечером мою несчастную фигуру с платьем” до пупа”  . То ли  смышленые, природно - тактичные деревенские дети ,ещё не познавшие сарказма, не стали напоминать или хоть как-то посмеиваться по поводу моего  вчерашнего внешнего вида .
 Платье  же то я с удовольствием выбросила. Никогда не думала, что есть на свете такие ткани, которые одним, несчастным дождиком (пусть даже с громом и молнией) способны платье превращать в блузку.
 А жизнь, моя сорокская , полудеревенская жизнь продолжалась и о каких-то изменениях её я даже не мечтала .  По выходным дням мы с моей любимой подружкой Машенькой ходили на танцы, в клуб и стояли, опираясь на полугрязную стенку , в ожидании, когда кто-нибудь из деревенских парней пригласит нас на танец. Через год она уедет учиться в Ленинградский художественный институт имени Репина и станет великолепным, высокоэрудированным  художником-искусствоведом.
А пока, поздно вечером, почти заполночь  мы возвращались ночевать в её родной , очень гостеприимный дом и буквально до отвала наедались совершенно невероятным по вкусу “эсэк флэйш”(в переводе с идыша- “сладкое жаркое”), с абсолютным совершенством приготовленным её папой.
И ещё, с какой-то невероятной,  светлой грустью вспоминаю я , как местный, сорокский  волторнист, большой любитель и знаток классической музыки, человек весьма одарённый и увлечённый, организовал и по сути обучил местных любителей  музыки играть на различных духовых инструментах. Он-то  и создал настоящий духовой оркестр, который с каким-то  непостижимым   упорством работал над Увертюрой Дунаевского к кинофильму “Дети капитана Гранта”.
 Нет, денег они за это не получали, они просто хотели дарить своим землякам  удовольствие от приобщения к  ТАКОЙ, высокой  музыке.
 Уже много лет позже я увидела  великолепный  кинофильм “ Безымянная звезда”  безмерно талантливого режиссера Михаила Козакова, и он долго не отпускал  меня из своих объятий, поражая сходством с тем маленьким сорокским  духовым оркестром  и его незабываемым мною руководителем.
 Я же в этом оркестре  была концертмейстером, впервые  аккомпанировала настоящему оркестру, где с таким удовольствием играло человек 20-25 истинных любителей серьёзной музыки.
 Нет, эти люди, как и педагог-пианистка, безусловно  талантливая Раиса Менасьевна (светлая ей память), никогда  не искали “где бы можно спрятаться от жизни.”  Они  так интересно умели жить, что невольно заражали  такой  жизнью и  своё окружение. Этим же увлекли и меня, 18  летнюю учительницу музыки только, только начинавшую Жизнь.
 Однако” дай”,” маспик”(достаточно!)-помогает мне уже  новый мой язык. Хватит философствовать, продолжать мысленную дискуссию с одним из великих писателей Максимом Горьким. Его слово, во всяком случае в  советской литературе, было столь значительным, столь авторитетным, что, пожалуй, не мне оспаривать это его, чисто горьковское понятие “мещанства”. Да и с тех пор  столько  изменений произошло в нашей жизни ( как-никак, а целый Век пробежал), что само понятие “мещанство”, даже как класс, (а оно скорее  эмоциональное, чем логическое)   как-то растворилось, исчезло, а быть может просто  переродилось  в  уже новые, но не  менее  ёмкие понятия: пошлость, серость, непомерное увлечение добыванием материальных ценностей.
 Для меня же самой те годы получили весьма счастливое окончание.
 Я влюбилась. Неожиданно.  Была в это время по горло увлечена музыкальной  педагогикой, а вот и меня любовь настигла. Впрочем, не ко  мне  первой, вероятно, настоящая  любовь приходит  вот так внезапно, “когда её совсем не ждёшь.” Помню только, как тогда, в телефонную трубку ( нас разделяли тысячи  километров) слушала я его голос. Вслушивалась больше не в то ЧТО он говорил, а в то КАК он говорил.
 Его голос волновал меня, останавливал  дыхание, он просто “дивно звучал”, понимаю - для меня. В эти мгновения хотелось просто петь или в крайнем случае аккомпанировать в любимом романсе Чайковского на стихи А. Толстого.
                А смех твой и грустный и звонкий
                С тех пор в моём сердце звучит.
Или мысленно (вслух ещё абсолютно стеснялась) неустанно повторять:
                Люблю ли тебя я не знаю,
                Но кажется мне, что люблю…
Прошу прощения, но вероятно, это сама музыка, внутри которой я просто существовала, мечтала, страдала, чуть ли не каждую поэтическую фразу принимала за свою, личную, поддерживала во мне  вот такую романтическую настройку.
 Однако время, Время было всё ещё очень страшное. Это  был  именно тот год, когда  внезапно, после  ещё не ушедшего из памяти 1941года, в воздухе снова повисла угроза  войны. Началось настоящее лязгание оружием между Союзом  и Америкой.
“Игрушкой” для разногласий внезапно стала Куба. Это был настоящий военный кубинский кризис. Теперь уже- непредсказуемый, полуграмотный Хрущёв грозился со дня на день начать новую войну. И даже подводные лодки  перебросил к самым берегам Кубы.
 Его внезапное разоблачение Сталина, а вскоре и Берии; его выворачивание наизнанку всего кошмара и фальши внутренних, большевистских взаимоотношений придали  ему смелости, уверенности в том, что  именно он сумеет  со всеми расправиться и, теперь уже по-своему, по-хрущёвски всему миру навязать коммунизм.
 Как же боялась я ,именно тогда особенно, новой войны. Если бы умела, если бы знала  Как, если бы с раннего детства впитала в себя веру в Бога, именно тогда я скорее всего стала бы  верующей. Главным же для меня в тот период оказалось :      
                Спросите вы  у тишины
                Хотят ли русские войны ?!
И за всех русских, я – еврейка во всех поколениях, уверенно, со всей искренностью отвечала:” Нет! Не хотят!.”
 Больше всего на свете лично я хотела  поскорее оказаться рядом с любимым.  А там… и война не  страшна.
 Уж не знаю кто какому Богу молился в то время (а ведь факт-война не случилась).  Вероятно, всё как обычно: христиане - своему  Йисусу,   мусульмане – своему Аллаху,  индийцы - своему Будде, католики – своей Деве Марии. Ну, а евреи - своему Элоиму, которого вслух, именем не называют, на бумаге полностью не прописывают. И только при каждой молитве  самозабвенно приговаривают: Бэ эзрат А ШЕМ  -(с твоей помощью ,Б-г)
 БЭ  ЭЗРАТ А ШЕМ! –мы вместе уже более пятидесяти лет.