В недоумении остановился посреди моста, утопающего в тусклом свете понурых уличных фонарей и вдруг понял, что в его городе нет реки. Неподалеку, буквально в нескольких шагах, стоял весьма похожий на него самого юноша, полусвесившись через узловатые перила, и разглядывал отражения фонарей на зеркальной глади воды. При внимательном рассмотрении стало понятно, без тени сомнений, что это никто иной, как он сам, в том же длинном пальто, не очищенном от ворсинок, с той же взъерошенной копной волос, в тех же ботинках; а тем более эти впалые бледные щеки. Нет, ошибки быть не могло, это именно он.
Но нет, стоп. Сейчас бы Фарид этого не понял. Поэтому это происходит не сейчас.
***
Семилетний Фарид накрывал сачком пестрокрылую бабочку, колдующую над пыльцой ромашки, когда в холостяцкой квартире Фарида двадцатишестилетнего раздался телефонный звонок.
Откинулось махровое одеяло, правая рука, только что крепко сжимавшая сачок,потянулась к телефонной трубке.
- Ал-ло...
На другом конце провода послышалось отрывистое дыхание.
- Слушаю! - прохрипел Фарид.
Собеседник прокашлялся, потом заговорил вполголоса:
- Фарид, ты в опасности, - помолчал, - против тебя готовится заговор, готовится нечто… нечто ужасное… в доме твоего главного врача, доктора Сардара.
Из-под полуприкрытых век разглядел робко колыхающийся над подоконником тюль, и зевнул в сладкой дреме. Говор незнакомца, ровным шипением дующий в ухо, так убаюкивал, что вскоре крылья бабочки вновь стали реальнее кремового тюля. Отец говорил, что бабочки живут не дольше сезона, особенно красивые, и что хорошо бы придумать способ продлить лето до бесконечности. Фарид стоит посреди яркого макового поля с сачком, под которым мечется махаон. «Пап, а можно чтоб мы… мы как-нибудь продлили»…, но в трубке опять закашляли, и темнота комнаты вытеснила далекое детство.
- Ты, кажется, даже не врубаешься, насколько все серьезно, - шептал незнакомец, - ты даже не слушаешь меня...
- Что за бред, - сонно пробурчал Фарид. - Кто вы? Кто дал вам мой номер и вообще.., - запнулся, не зная как бы лучше выразить мысль, как это обычно бывает в полусонном состоянии.
Голос пробормотал что-то невнятное, начал оправдываться, извиняться за столь поздний звонок, а потом заявил:
- Зато у меня есть доказательства.
- Надо же... - зевнул.
- И не смейся! Завтра вечером, в девять, иди в дом доктора Сардара, сам все поймешь.
- Глупо. Да, очень глупо. А вы кто?
- У меня на подбородке большущая родинка! - было сказано настолько громко и горделиво, что Фариду показалось, будто из уст говорящего слетела слюна и, вылетев из трубки, попала Фариду на мочку уха.
-Это прямо очень интересно. А имя?
- Какие вы все одинаковые... Всем подавай один и тот же атрибут.
- Что?
- А ведь что имя? Это ведь не сам я, верно? Разве по имени ты меня узнаешь где-нибудь в переулке? По родинке гораздо проще ориентироваться.
- Ну и чудак... я просто спрашиваю вас, вас, который звонит мне посреди ночи с неопределенного номера, как вас зовут?
- А это не наглость с твоей стороны?
- Я не спрашиваю пароль вашей кредитной карточки, я просто спросил имя!
- Пароль от кредитной карточки еще можно было бы как-то понять, пароль можно поменять, да и саму карточку я периодически меняю… а вот имя… нет уж, это уже слишком личное. Хотя, скажу тебе по секрету, не нравится мне эта родинка, я, пожалуй, отращу бороду.
Послышались ровные гудки. Голова безошибочно плюхнулась на пуховую подушку, рука потянулась за одеялом. И вот он уже снова в объятиях макового поля, наконец, онпридумал, как продлить жизнь бабочке, он просто гений. "Папа, подержи за меня сачок одну секундочку, я сейчас!".
День первый, в котором тоскливо и не начинается дождь
Чиркнул спичкой, зажег конфорку и поставил на плиту чайник. В холодильнике валяются пачка молока и хлопья трехмесячной давности: придется завтракать. Тяжело опустился на стул, и, подобрав под себя ноги, спасаясь от ледяного кафельного пола, закрыл глаза. Вот бы еще немного поспать... Каким слабым стал он в последнее время, каким хилым и болезненным, надо бы попить витаминов. И какие круги под глазами от бессонницы – иссиня-черно-колючие, и какие дни непогожие на дворе, и как тоскливо, как тоскливо… Отчего? Протяжно заскулил чайник, выдыхая горячий пар, под крышкой забулькало, зажурчало, и от этого стало еще тоскливее и холоднее. По телу пробежались злорадствующие мурашки, а Фарид сидел неподвижно и тупо смотрел на экран ноутбука, стоящего прямо перед ним на столе. Высморкавшись кипятком, чайник запыхтел, и крышка стала подпрыгивать в ритмичном танце, выталкивая воду через края и заливая плиту.
По-прежнему не двигался. Да, можно выключить газ… Но иногда усталость становится тяжелее тела, а нежелание начинать очередной ноябрьский день парализует конечности и не хочется думать ни о чем: ни о больнице, ни о неоплаченных счетах, ни о тем более Медине с поражением миокарда веснушчатой дочке доктора Сардара. Как тоскливо... За окном полуголые деревья, скрипят и трещат от ветра, вот-вот должно полить... Как тщетно все пройденное и не хочется этих тупых хлопьев, боже, да они еще и пропахли муравьином ядом...Ведь Медина нравилась, искренне нравилась, они успели договориться на встрече на желтой улице за день до катастрофы. Они могли бы посидеть в кафе, после - можно было уговорить подняться к себе на бокал вина, или на худой конец посидеть вместе где-нибудь в полушумном баре и вести задушевные беседы о том, что еще будет, но нет, конечно, у него никогда ничего не может получиться, не одно, так другое, конечно, с ней должно было произойти такое несчастье... И всегда, всегда приходится доводить чайник до опустошения, до сухого шипения, до такой тоски, что приходится заново наполнять его холодной водой и так до бесконечности, нет, чтобы купить, наконец, электрический… Встал, не без труда преодолевая отвращение от соприкосновения с холодным полом, подошел к окну. Поочередно скрипнули двустворчатые ставни, вслед за синими шторами высунулся Фарид и сказал: «Скверная погода».
- Погода – лучше не придумаешь! Красота! – многозначительно заметил отец подбегающему к нему сыну. Тот попросил отца включить фотоаппарат и передать ему сачок.
- Сними! – скомандовал малыш.
- Сам придумал? – удивился отец, улыбнулся. – Ловко же, ловко, на фотографии мы сможем любоваться ею целую вечность.
Заслышав писк мобильного, пробежал глазами по комнате. А вдруг снова этот полуночный проходимец? Но нет, сообщение оказалось совершенно посторонним, и так странно екнуло сердце: почему-то хотелось, чтобы сообщение было от того, с родинкой, чтобы наладить с ним контакт и не отпускать его, пока он не сознается, чья это шутка, зачем ему это нужно, зачем тревожить человека посреди ночи?
Фарид решил выплеснуть всю какофонию ощущений, завладевшую его мыслями этим ноябрьским пасмурным утром, в живой журнал.
«Ничего не могу с этим поделать: чайник кипит, а я не могу встать и выключить. Понимаю, что он выкипает и что так нельзя, что надо выключить, потому что надо завтракать, по утрам – обязательно надо завтракать, но все равно – не могу встать и сделать это. Не хочется идти на работу, они все там как-то странно стали на меня посматривать, и мне как-будто неловко. Доктор Сардар за что-то точит на меня зуб, не пойму за что. И вообще, почему именно кардиохирургия? Разве это мое? Как все сложилось так? Автобусы ходить стали реже, мне опаздывать нельзя, но утром ведь надо завтракать, а чайник...Нет, совсем не то. Я хотел про облака написать, про то, что они слишком уж низко нависают, как-будто стоит вытянуть руку в окно и можно будет их потрогать. Надо как-то повыше. Надо, чтобы поскорее пошел дождь и все это прекратилось».
Набухшие тучи обещали дождь, больница – карьеру и деньги, доктор Сардар – спасти жизнь своей дочери, а свистящий чайник – завтрак; и только бледный, осунувшийся юноша с взъерошенной гривой, разглядывающий свое отражение в реке (при этом отчего-то улыбаясь) не обещал ничего, и, тем не менее,был единственным, рядом с кем Фарид теперь находился.
***
Наутро превратить все в сон. Какая разница: было это наяву или пригрезилось, если не осталось ничего, кроме воспоминаний - пары слайдов в затуманенной памяти, цветных и неприятных слайдов. Да, был звонок, было маковое поле, чья-то родинка и заговоры в доме доктора Сардара. Убедиться, что все это – не более, чем сон, страшный, липкий ночной кошмар,в вязи которого ты чуть не утонул, но теперь ведь утро, все ведь кончено, да? Вздохнуть, вобрать полные легкие воздуха и сказать прохожему: "у вас ведь тоже бывают кошмары, правда? Но наутро они кажутся такими забавными и нелепыми, что думаешь, каким же я был идиотом, что боялся". У прохожего усталые серые глаза и родинка на лице, большая-большая, старомодное темно-синее пальто с высоченным воротником и молчание, которое хуже всего остального. Он смотрит на тебя с сочувствием, словно знает о тебе что-то такое, что лишит тебя сноведений и права дышать, но тем не менее пройдет мимо, как и все остальные. И пройдет он мимо не потому, что не знаком с кошмарами или завидует твоейотносительной молодости, все гораздо проще: он не услышит тебя. И тебе выгоднее решить, что его просто нет, пока он не решил тоже самое про тебя, или, что еще хуже, пока ты сам не понял, кого из вас нет на самом деле.
***
Фарид второпях добрался до больницы. Вокруг сновали люди в белых халатах. Мечту стать кардиохирургом когда-то придумала мама, сделав все возможное, чтобы внушить Фариду, что мечта эта изначально принадлежала ему, за неимением своей – Фарид поверил и пошел за ней. И вот он здесь, в белом халате, поздоровался с главным врачом, доктором Сардаром, у которого полуседые волосы и угольно-черные глаза, черные, как ночь без электричества и звезд, или как крылья ворона, жуткие, когда сделаешь что-то неправильно и он, вместо упрека, смотрит черными глазами из-под густых мохнатых бровей и молчит. У доктора Сардара черные усы, служащие камуфляжом его скошенным набок губам. Маме казалось, что из Фарида получится талантливый и успешный кардиохирург. Но вот навстречу вышла Лора, медсестра, главная помощница доктора Сардара, которая явно не разделяла маминого мнения. Лора казалась ненастоящей, может виной тому нарисованные брови или аккуратно собранные в пучок волосы? Но скорее всего, это уже фаридовские додумки, он просто знал каким-то шестым чувством, что ее нет на самом деле, что она выполняет в больнице, да и вообще во вселенной, какую-то декоративную функцию, как статуэтка, которая вроде и не нужна, но почему-то при каждой уборке аккуратно снимаешь с нее пыль и переживаешь, как бы ее не разбили.
- Доброе утро, мать Тереза, - полушутя сказал Фарид ненастоящей Лоре.
- Ты неисправим, - огрызнулась, и даже не попыталась улыбнуться. - Оставь свой сарказм при себе.
- Да ладно, ты же знаешь, я шучу. Как Медина? Есть новости?
Оглянувшись по сторонам, и не заметив никого поблизости, Лора ответила:
- Сардар серьезно обеспокоен, если донора не будет на этой неделе, все будет гораздо сложнее... Сам не свой с утра... Я так надеюсь, что донор все-таки найдется...
- Нужно смотреть правде в глаза.
- Донор найдется, - не унималаст Лора.
- Ты найдешь? – зачем-то съязвил Фарид.
- Если понадобится – найду, - отпарировала Лора, с вызовом зыркнув на него. Фарид поперхнулся и замолчал, потирая пальцами горло.
В конце коридора показался доктор Сардар, он шел по направлению к Фариду и Лоре. Лора смотрела на него восторженно, приоткрыв рот, она и не старалась скрыть своих симпатий, даже при посторонних. Когда доктор Сардар поравнялся с ними, Фарид еще раз поздоровался, но Сардар просто прошел мимо, не ответив.
- Ты до сих пор без ума от него? – спросил Фарид, как только Сардар исчез из виду.
- Что ты себе позволяешь?
- А что? Это же видно, об этом все знают, но извини, со стороны это выглядит довольно смешно, он же тебя использует, а ты...
- Хам! Тебе недолго здесь осталось!
- Правда?
Лора ускоренным шагом удалилась в сторону лифта, она ведь знала, что терпеть осталось совсем немного, зачем же тратить нервы и время на тех, кого уже почти нет?
В палате Медины он совсем не ожидал увидеть постороннего человека. У койки Медины, лежавшей в коме, сидела весьма симпатичная рыжеволосая девушка, и теребила край медининого пододеяльника. Обернулась, заслышав отворившуюся дверь.
- Меня зовут Майя, - поспешила представиться, - я пришла навестить Медину, потому что она... она мне очень дорога.
Выглядела она немного странно, но нельзя было сразу понять, в чем именно заключалась эта странность. Может, чересчур старомодное выцветшее платье в горошек в сочетании с игривым кокетливым взглядом, а может цвет ее кожи, не то, чтобы бледный, а какой-то непочеловечески невзрачный, тусклый. Волны рыжих волос, беспорядно рассыпанные по окутанным в белый халат плечам, выглядели несколько вульгарно на фоне мертвенно-тихих палат, по которым неустанно разгуливала безразличная ко всему смерть.
- Доктор Сардар осведомлен о вашем визите? – только и спросил Фарид. Он знал, что к Медине разрешено заходить только определеным людям, и родственников у нее не так много; всех имеющихся Фарид знал в лицо.
- Нет, нет, и я прошу вас не выдавать меня. Это в ваших же интересах.
Фарид посмотрел на нее недоумевающе. Он был всего лишь ассистирующим хирургом, и пользовался некоторым доверием доктора, благодаря которому имел возможность ежедневно наблюдать состояние Медины, но не более того.
- Прошу вас, – Майя смотрела на Фарида упор, и от этой решительность ему сделалось не по себе, – Мне просто очень хотелось повидать ее и заодно познакомиться с вами. Прошу вас, не выдавайте меня.
Вопросительно вскинул брови.
- Со мной? Зачем?
- У меня свои причины. Только я не хочу об этом сейчас. Кстати, Медина рассказывала, что вы встречались.
- Это не совсем так, - сказал Фарид. И ему сделалось холодно.
- Как бы там ни было, - не унималась Майя, – У вас ведь было назначено свидание.
Наступила неудобная, липкая по ощущениям, пауза. Пальцы, усеянные серебряными кольцами, перестали, наконец, играть с пододеяльником, она встала и прошла к окну, которое выходило на больничный двор, где вдоль свежевыкрашенных скамеечек зеленели аккуратно подстриженные газоны, где царили тишина и покой, где люди расхаживали с улыбками, медленно. Так, будто они счастливы.
- Я вот думаю, в вашей клинике умирает множество людей, - Майя задумчиво посмотрела на оконную раму, - а за окном такой вид неправильный.
- Что значит, неправильный вид? - Фарид старался говорить как можно тише. Она не на шутку его заинтриговала.
- Ну, как бы сказать... люди здесь умирают, и в последние дни они видят, как хорошо жить, как это красиво и замечательно, и им становится обидно. Я так думаю. Мне кажется, людям легче умирать, когда жизнь вокруг представляется мрачной, ужасной, такой, из которой захотелось бы уйти даже добровольно.
- Я так не думаю, - облизнул сухие губы.
- И как же вы думаете?
- Не знаю… я только знаю, что по-другому, но как именно… правда, не знаю…
- Знаете, я пришла неспроста. Нам нужно поговорить. Насчет Медины. Но только не здесь.
- О чем?
Вместо ответа Майя сняла со спинки стула ромбообразную сумку и направилась к двери. Немного подумав, остановилась, и полуобернувшись к Фариду, подытожила:
- Не сейчас. Поговорим, когда встретимся.
- Поговорим о чем?
- У меня к вам будет просьба. Выполните?
- Какая?
- Так выполните или нет?
- Я должен знать, что это за просьба.
- Насчет Медины. Если она для вас хоть что-нибудь значила... вернее значит, она ведь еще жива (?), то выполните. А сейчас мне пора идти.
- Так вы скажите, что это за загадочная просьба?
- Не сейчас. Поговорим об этом позже, а сейчас я пойду.
Теперь разговор задерживал сам Фарид. Кто она? К Медине ни разу не приходили подруги, сестры у нее нет, а эта Майя...
- Но... но у меня даже нет ваших контактов, - не выдержал наконец Фарид.
- А зачем они?
- А как же мы... вы же хотели поговорить о чем-то?
- И поговорю.
- Но как? Где?
- Пусть вас это не волнует. Мы должны поговорить. А раз должны – значитпересечемся, это просто.
Сказав это, Майя подошла к выходу, тяжелая дверь подалась от одного нажатия ладони. Вышла торопливо и не оборачиваясь. Воздух в палате словно замер и появилось ощущение, что здесь никого и не было, все стояло слишком неподвижно, кажется, что не было даже характерного стука двери. Фарид подошел к койке и несколько мгновений простоял в оцепеняющем раздумии, а затем посмотрел на Медину. И вдруг ему показалось, что там, на белоснежной простыне, лежит эта самая девушка, это ведь она, ее тонко очерченные брови, ее бледная кожа, ее разрез глаз, только вместо рыжих локонов у Медины короткие черные волосы. Но даже не смотря на это, это ведь та самая, это она, она, она.
Лихорадочно выбежал из палаты и понесся вдоль коридора в надежде догнать незнакомку, но, увы, не успел он добраться до лестничного пролета, как к нему подбежал какой-то подросток лет двенадцати,в красной кепке и, вскинув брови, заявил:
- Здравствуй. Ты должен мне деньги.
- Какие еще деньги?
Приподняв левую руку, Фарид собирался было отодвинуть от себя наглеца, но тот вовремя спохватился и сказал уже мягче.
- Не сердись, я ведь хочу совершить с тобой сделку.
- Сделку?
- Именно так, - вторил мальчик, - я ведь неспроста требую денег, я продам тебе нарциссы.
- И где же твои нарциссы? – Фарид замедлил шаг. Забавно, подумал он.
- А зачем тебе сейчас нарциссы? – мальчик выглядел озадаченным.
- Вот именно, мне они сейчас ни к чему.
Тут к ним подскочил еще один подросток, несколькими годами старше первого и с огромным зеленым шарфом, обмотанным вокруг шеи и увенчанным двумя неуклюжими узлами. Он приблизился к Фариду, и, приникнув к его уху, прошептал:
- Не верьте ему, он аферист еще тот.
Но первый мальчик словно и не заметил второго, и спокойно продолжал:
- Это сейчас тебе не нужны нарциссы, но откуда тебе знать, что может произойти потом?
- Если понадобится, - запротестовал Фарид, - потом и куплю.
- Ну уж нет, потом тебе негде будет их купить, и тогда ты пожалеешь.
Второй ворчал вполголоса.
- Аферист, болван, он хочет обвести вас вокруг пальца, а ему ведь никто не поверит, да? И вы ведь не поверите?
Конечно, второй мальчишка действует сообща с первым, это очевидно. Между тем разъяснение безразлично плыло из уст мальчика:
- Но денег тоже у тебя потом не будет, поэтому лучше расплатиться сейчас, это самое разумное решение.
- Чьи вы дети? Что вы делаете в больнице? – Фарид понял, что бороться с ними бесполезно, что нужно все решать мирным путем.
Но ответа не последовало, Фарид собрался немедленно уйти от странноватых мальчишек, но второй подросток как-то ловко преградил ему путь и снова залепетал какую-то белиберду.Фариду определенно надоело тратить время попусту и захотелось поскорее покончить с бессмысленными препирательствами малолетних аферистов во что бы то ни стало.
- Сколько я тебе должен? - Фарид обратился к первому. Тот явно был актером поталантливее.
- Это уже зависит от того, сколько ты хочешь нарциссов. Чем больше дашь, тем больше получишь тогда, когда они будут нужны.
Совсем уж забавно. Нашарив в кармане пальто сдачу сутреннего кофе, Фарид извлек ее и протянул попрошайке. Подростки тут же сбежали вниз по лестнице, оставив Фарида, наконец, в покое, и он моментально вспомнил все происшедшее несколько мгновений назад, раскрыл губы и полушепотом у него вырвалось: «Майя».
- Доброе утро, - сказал доктор Сардар и прошел в свой кабинет.
- Доброе утро, - ответил Фарид и подозрительно посмотрел ему вслед. Что это за желтая пыльца у него на носу? Сегодня в девять… Бред. У доктора Сардара – скошенные набок губы и угольно-черные глаза, черные, как смерть, и сквозит из них какая-то холодящая душу пустота…
***
Уже смеркалось и рабочий день подошел к концу, но взять и просто выйти из больницы и отправиться домой отчего-то было невозможно. Для начала нужно было окончательно убедить себя в том, что все совпадения – случайны, а ночной звонок незнакомца – чья-то неудачная шутка, и для этого Фарид отправился в комнату для совещаний и, не включая свет, сел на стул в уголке за шкафом и принялся себя утешать. Ничего из этого не получилось, и мысли вновь и вновь уносили его в недавнее утро, и встречу с Маей – Мединой. А вдруг Медина умрет? Кем она останется для него? Любовью? Просто несостоявшимся романом? А может кроме уан-найт стенда им ничего и не предстояло? Но если она умрет, но все козыри окажутся на ее стороне. Ведь у мертвых куда больше прав – о них нельзя говорить плохо, воспоминания о них возвышенны и неприкосновенны. Когда разглядываешь фотографию, на которой – четыре человека, смотришь на всех одинаково, выделяя тех, кто посимпатичнее, и тех, у кого больше выраженных эмоций, но когда тебе сообщают, что один из персонажей этого снимка – мертв, ты заостряешь на нем внимание. Все остальные перестают для тебя существовать, ты начинаешь расспрашивать, а почему он умер? Что случилось? Ты смотришь и думаешь о его жизни, о его когда-то жизни, и о его смерти. Если до этой новости ты мог сказать: что за придурки на этой фотке? То после этого известия ты уважительно промолчишь, скажешь «как жаль» и наверняка не соврешь. Мертвым не надо работать, чтобы быть.
Живым надо работать, чтобы быть. Живым нужно предпринимать очень много усилий для этого. Чтобы была живая Медина, ей нужно: просыпаться каждый день, чистить зубы, ходить на работу, в супермаркет, готовить, есть, стирать, читать газеты, смотреть телевизор, общаться, говорить «алло» по сотни раз в день, любить что-нибудь и непременно что-нибудь ненавидеть. Очень многое нужно делать Медине, чтобы быть Мединой. Живой Мединой. А что нужно делать Медине мертвой, чтобы быть?
Но вдруг открылась дверь и включился свет, вернув Фарида в реальность комнаты для совещаний. Вошли несколько человек: Сардар, Лора и еще двое человек в белых халатах. Фарид растерялся и от неожиданности вместо приветствия просто кивнул, хотя навряд ли кто-то его заметил. Доктор Сардар расположился в своем кресле, остальные – кто где: Лора облокотилась о стену, двое работников опустились на стулья.
- Мы не сможем провести операцию без посторонней помощи, нам нужен специалист по пересадке сердца. – Начал Сардар. Он не хотел, чтобы первой его операцией по пересадке сердца была его собственная дочь, да и вообще, хирурги весьма суеверны на этот счет.
- Да, мы уже неделю как начали поиски, - сказал один из неизвестных. – Например, здесь, в клинике...
- Я не для этого вас позвал. Поиски можно прекратить. Думаю, я нашел достойную кандидатуру. Но до определенного времени его имя будет держаться в секрете.
- Вплоть до операции? – ужаснулась Лора.
- Но нам нужно составить... – начал было второй из неизвестных, но Сардар его перебил:
- Поэтому я и созвал вас. Я бы хотел, чтобы это осталось между нами.
Фарид вдруг понял, что никто не заметил его приветствия, да и вообще его самого, и хотел было что-то сказать по этому поводу, а то получилось как-то нехорошо, но в то же время было неудобно прерывать говорящих и теперь он выжидал подходящего случая.
- А почему бы нам прямо сейчас и не обсудить более важный вопрос? – снова начал один из неизвестных.
Тут Лора вдруг заметила Фарида и с выражением ужаса в глазах остановила говорящего многозначительным:
- Таааак..., - и кивком указала всем на Фарида.
Наступило неловкое молчание. Даже обычно сердитый и всем недовольный Сардар не стал ничего говорить, глупо улыбнулся Фариду, как бы извинясь и опустил взгляд.
- Итак, до завтра? – сказал он всем остальным.
Под столом
Скорее бы сбросить с себя пропитанный запахами лекарств халат, сбежать вниз по лестнице, кивнуть на прощание девочке из приемной, и – туда, туда, где реальность не выдерживает света поочередно просыпающихся фонарей, рассеивающих сумерки, где она сбрасывает платье и предстает перед тобой букетом из давно позабытых грез и еще не совсем умерших воспоминаний. Туда, где перестают ждать смертельно-раненого, где никому нет дела до тикающих сердец прохожих. Где людям неинтересно, жив ты или мертв. В клинике все по-другому… Черт, какое счастье, вечерние улицы! Где ты, наконец, обретаешь право выбора,хочешь, гуляй себе живым, хочешь – мертвым. Свет желтоглазых фонарей скользит по ровному асфальту, усеянному люками, урнами, тенями. Девочка в синем сарафанчике торопливо перебегает жужжащее шоссе, и мысленно уже сидит за столом с зеленой скатертью, где через десять минут будет стоять тарелка горячего супа. Чокнутый лунатик дожидается полуночи, и его трясущиеся пальчики нервно бродят по именам в записной книжке. И в унисон всему этому ты можешь гулять, живым или мертвым.
Остановился у облупленных стен пятиэтажки, в которой жил доктор Сардар.
Что я здесь делаю? Разве у меня не кружится голова с самого утра и мне не хочется как можно скорее оказаться в теплой постели? Что со мной, я ведь не верю этому умалишенному? Бред какой-то…
Первый подъезд, первый этаж, в первый раз явился без причины (хотя, можно задать вопрос относительно желтой пыльцы), впервые задался вопросом: «Отчего они не запирают дверей?», и, поколебавшись пару мгновений, прошел в темный коридор. Ну, довольно, решил про себя, хватит с меня бреда этого полуночника, как я только мог повестить на это? Само собой, доктор Сардар - приличный человек, очень ему надо замышлять что-то против какого-то несчастного ассистента, все, мне здесь делать больше нечего, пойду-ка я домой.
Но, не успел он принять это решение, как в коридоре послышался громкий смех, сопровождаемый внушительным лязгом связки ключей. Они забыли запереть дверь? Оправдываться не имеет смысла, и так у меня не самая безупречная репутация в клинике, а тут еще и вором посчитают – размышлял Фарид, пробираясь вглубь квартиры.
Из-под стола было видно, как в комнату вошла девушка в красных мокасинах и плиссированной серой юбке чуть ниже колен, и включила свет. Вслед за ней зашаркало множество пар ног. Люди обменялись смазливыми комплементами, выразили негодование по поводу резкого похолодания в середине ноября и, выдавив из себя дежурное «какой аппетитный стол!», сели ужинать. Все, за исключением одного мужчины в грязных истоптанных ботинках, видимо, ему не хватило стула.
- Ой, секунду! – вскочила девушка в красных мокасинах и выбежала из комнаты. Через пару мгновений она вернулась со стулом.
Вилки хором застучали по тарелкам. Окруженный кремовой скатертью, за кончиками которой начинались колени пиршествующих, Фарид чувствовал себя немного неловко. Сидел, сжавшись в комочек, с вынужденно приопущенной головой, и рассматривал обувь гостей, из которой узнал только Лору по высоченным каблукам с застежкой в форме змейки и доктора Сардара с его привычными черными ботинками с острым носом.
Казалось, все говорили одновременно. «Доктор Сардар, все обойдется…»,«Вы протерли обувь?»,«Ты выглядишь усталой…»,«Да, болит голова, у вас нет таблеток от головы?»,«Медина – ваша единственная дочь и…».
- Лучше не злоупотребляй медикаментами, - на этот раз Фарид четко различил голос Сардара.
- И это говорите мне вы? – кокетливо ответила Лора и туфелька со змеиной застежкой подвинулась к черному ботинку. И дальше опять неразборчиво: «Да, сейчас везде одна химия…»,«Медина, бедная девочка…»,«Скоро, уже скоро все будет…»,«Поверьте, стрельцы всегда какие-то странные…».
- Итак, коллеги, всем нам известно, как обстоят дела, - сказал тяжелый, как упавшее с десятого этажа пианино, бас доктора Сардара, и на этот раз с какой-то особенной важностью, заставившей всех остальных замолчать, – Времени совсем мало... если как максимум через неделю мы не найдем донора, Медина, моя дочь... она... времени в обрез, мы больше не можем ждать. Я не могу ждать!
- Мы все с вами согласны, ждать больше нельзя, - сказал кто-то из незнакомых Фариду.
- Нужно незамедлительно действовать.
- Иначе все потеряно.
- Да как такое можно говорить? – вспорхнула правая ножка в туфельке со змеиной застежкой и повисла на левой.
- Да, прошу вас, не говорите такого... – присоединился к ней Сардар.
- Извините, я... – тот самый, в поношенных ботинках.
- Да, кстати, забыл о главном. Хочу представить всем вам моего коллегу – специалиста по пересадке сердца. Он будет руководить операцией Медины.
Вилки перестали стучать по тарелкам. Новость была ошеломляющей. Судя по тому, как нервно заерзали истоптанные ботинки, Фарид понял, что речь шла именно об их хозяине.
- Мы столько о вас слышали! – наконец решился кто-то в коричневой обуви и поднялся с места, видимо, чтобы пожать руку новопреставленному хирургу.
- Я часто видела вас в больнице. Вы не работали? – спросила Лора.
- Я, я всегда в больнице, но...
- Может не будем об этом?
- Да, извините, просто интересно... Я и не знала, что вы специалист по пересадке сердца...
- Этого никто не знал, пока я случайно не пересадил одно.
- Бывает.
- А вы всегда были хирургом? Просто я...
- Нет, не всегда. Раньше я подрабатывал... Несколько иначе. Но я всегда был привязан к больнице. Я просто не могу из нее уйти, даже если захочу.
- Мне так неловко... – заёрзали красные мокасины.
- Не вмешивайся... И молчи. Тебе лучше не тратить энергию на пустопорожние разговоры.
- Я думала на днях о доноре... И думаю, нужен кто-то, у кого никого нет, кто совсем один.
- Бомж какой-нибудь, у нас там недадеко от больницы ошивается один, похож на старую развалину.
- Чушь! Зачем Медине старое сердце?
По столу, кругом, прошелся легкий смешок. Фарид съежился и, обняв колени, уткнулся в них носом и тоже позволил себе слегка улыбнуться, хотя и совсем не понимал, о чем разговор.
- Нет, у меня другое предложение – сердце Фарида.
Проглотил слюну. Дыхание участилось. От неудобной позы отчаянно заболела спина и захотелось немедленно ее выпрямить.
Все хорошо. Все хорошо. Все хоро...
«Фарида?», «Как Фарида?», «А почему Фарид?», «Он же так молод и...», «Хотя, очень несобран», «вечно зевает на операциях», «он живет один, у него, кажется, никого нет», «никто не заметит его исчезновения».
Плотнее прижался туловищем к коленкам и стал вслушиваться внимательнее.
- А может кого-то другого? – убаюкивающая слух ля красных мокасин.
- А чем он не подходит? Идеальная кандидатура.
- Но почему Фарид? – мокасины нервно подпрыгнули на месте.
- А почему не Фарид? – пропищала Лора.
- Но я немного сомневаюсь в его здоровье. Он на вид весь какой-то болезненный.
- Да, может с психикой что-то и с желудком, но с сердцем все в порядке, я проверял.
- Но он же твой ассистент!
- И что? Ты этого остолопа еще плохо знаешь. Сегодня наш юный ассистирующий кардиохирург зашивал больному митральное протезирование, так из больного вытекло около двух литров крови!
- Недоучка! – запищала Лора и сдвинула каблук.
- Скорее, просто идиот, - возразил какой-то мужчина, которого Фарид, скорее всего, не знал.
Стараясь не шевелить локтем, приподнял кисть левой руки и взглянул на часы. Часовая и минутная стрелки смиренно топтались около двенадцати, секундной на циферблате не было.
- А вы-то, - сказал доктор Сардар, - кем себя считаете, недоучкой или просто идиотом?
Ответа не последовало. Непонятно, к кому обращался доктор Сардар. Кого из присутствующих посмел он так оскорбить.
- Фарид, я кажется, к тебе обращаюсь, - продолжил он.
Сердце заерзало, начало отчаянно колотить по стенкам грудной клетки.
Тук-тук. Тук-тук. Все хорошо. Все хорошо.
(- Все хорошо? – спросила пожилая дама, положив тяжелую ладонь Фариду на плечо. Из-за света фонарей лицо ее казалось желтым, и в глазах мерцали огоньки автострады, располагавшейся неподалеку от моста.
- Доктор Сардар… - заикаясь, начал отвечать Фарид, - он ведь убить, оказывается… меня убить…
- Что? – переспросила она.
Понял, что спасения от нее лучше не ждать, и зашагал прочь, крепко сжимая в руках свою фотографию. Не лучше ли просто выбросить ее в ближайшую урну и раз и навсегда распрощаться с бессмысленными надеждами удержать то, что итак уходит безвозвратно? Или дождаться той, которая должна прийти (встреча назначена здесь, он это чувствует) и добиться, чтобы она помогла? И откуда этот несносный гул вдалеке? Словно духи города устроили совещание посреди ночи и обсуждают, как бы свести Фарида с ума окончательно? Желтая улица, желтая улица… отчего ее так много, почему он бредет по ней и знает, что его там быть не может…)
- Чего это он не отвечает? – съязвила Лора и снова вспорхнула ножкой, выудив Фарида с желтой улицы.
- Представьте, - снова заскрипел доктор Сардар, - что Фарид сидит сейчас где-нибудь неподалеку, например, под столом, и подслушивает?
- Действительно, а что, если? – отозвались каблуки.
- Это можно легко проверить, остается решить, кто из нас нагнется и проверит?
Тук-тук переросло в ТУК-ТУК и бросило в озноб. Но тут Сардар сказал:
- Нет, господа, это уже несерьезно, давайте не будем отвлекаться на шутки.
- Да, простите, доктор Сардар - согласилась Лора. – Но все же Фарид – идеальная кандидатура. Я перепроверила – родных и близких у него нет, исчезновения никто не заметит.
И снова бросило в дрожь, а голоса все неразборчевее и жестче. «Вы... Ты... Нет, лучше вы... Давайте я соберу тарелки. А вы знаете, моя знакомая отлично разбирает натальные карты».
- О Боже! Здесь огроменная летучая мышь!
Гости всполошились, вскочили со своих мест и почему-то побежали к окну.
Фарид решил воспользоваться единственным шансом. Пока все внимание перекинулось на неизвестно откуда взявшуюся летучую мышь, он вылез из-под стола и на четвереньках пополз к коридору. Кажется, никто его не заметил, так как все взоры были обращены к потолку. Не без труда отворив входную дверь, выбежал из квартиры и без оглядки помчался вниз по лестнице. Быстрее! Быстрее от чуть было не настигнувшего его позора! Да что и говорить, все ведь уже наверняка знали о его присутствии, видимо, лишь природная тактичность, свойственная людям их уважаемой профессии, не позволила им выставить его на всеобщее посмешище и они дали ему спокойно улизнуть.
Что такое воздух можно понять только после получасового пребывания под столом, в окружении вспотевших ног. Дышать, вдыхать, втягивать в себя утомленность столицы, гулять мертвым и воображать, что ты в силах направлять свои шаги.
Фонари, понурив головы, скользят по рыхлому тротуару желтоватыми сумерками. Выстилают себе путь вдогонку Фариду, сворачивая на узковатые улочки, к которым он устремляется. Могильная тишина города сбивает с толку. Из полуоткрытых окон не доносится гудения телевизора, шоссе тоскует по поцелуям резиновых колес, обезображенные пустотой улицы стыдятся своей неожиданной наготы и зябко кутаются в вывески и афиши.
***
Стремительные шаги – это когда ты бежишь от кого-то или к кому-то, или ты просто умер и запутался. Озираешься по сторонам, замечаешь свежевыкрашенные стены новостроек, силуэт мечети неподалеку от крохотного ларька, в котором купил коробку конфет полгода назад, когда спешил в гости к доктору Сардару.Ты знаешь наверняка, что идешь сейчас по вечерней улице, где свет неоновых вывесок местами вытесняет звезды и делает бессмысленными фонари, но так же точно ты знаешь, что тебя здесь нет; ведь на самом деле сейчас ты оперся локтями о перила, полусвесившись через них, смотришь на реку, вернее, на отражение желтых фонарей, тонущих в ней. И тихо. Только вдали слышен заунывный стон, тихий, тоскливый. А людей – ни одного. (Если не считать ту пожилую даму, которая не сумела помочь). Здесь тебе спокойно и хочется наконец облегченно вздохнуть, ты широко раскрываешь рот, готовясь втянуть в себя долгожданный покой, пропитанный зеркальным отражением города, и ты вдыхаешь... Но ничего не выходит. Потому что ты не знаешь, что это за город. Ты никогда в нем не был. И на том мосту. Да и шаги у тебя чересчур стремительные для того, чтобы успеть вдохнуть в себя все это великолепие. И у этого чувства нет начала и нет конца. И сердцу не по себе и уже слишком тесно в твоей грудной клетке, где оно заточено в замкнутое пространство, неоднозначное, безвыходное, страшное. Ведь хочется верить, что наступит конец этому ночному городу, в котором нет уже сил идти, но идти надо... И в котором люди ненастоящие, к ним нельзя подойти и сказать: "хотите, сходим вместе в кафе и выпьем чаю?", их нельзя потрогать, им нельзя заглянуть в глаза. Но если будет конец, значит, было начало? Где? Когда? Когда позвонил незнакомец с родиной на подбородке? Или когда он остался совсем один, в этом чужом городе, без семьи и друзей. Хотя, все могло начаться там, на мосту, у реки, под светом желтых фонарей в неизвестном городе. Только бы выяснить, где оно, начало, и тогда и до конца уже будет рукой подать.
И кто-то за тобой идет. Становится жутко и липко, как в навязчивом кошмаре, от страха трясутся пальцы; губы – от мороза.
Майя коснулась его плеча и, едва переводя дух, сказала:
- Видишь! Я же говорила, что мы скоро увидимся. Я не знала, где именно, но знала, что скоро. Что ты здесь делаешь?
- Я был у доктора Сардара, - ответил Фарид в растерянности, сам не зная почему, вдруг почувствовав к этой еще недавней незнакомке особое доверие и предрасположенность.
- У главврача?
- Да,- замедлил шаг, внимательно заглянул ей в глаза. – Ты ведь неспроста здесь? Как ты здесь оказалась?
- То есть? – искренне удивилась. Поправила сумочку на плече, встряхнула волосами. Он увидел, как в теплоте ее карих глаз утонул фонарь. И она моргнула. И фонарь теперь не спасти, никогда-никогда не спасти, потому что дна в зрачках ее не видно… - я за тобой не следила, не придумывай.А что ты там делал? Зачем ты к нему ходил? – с искренним участием спросила Майя.
- Ну... ты навряд ли поверишь... Майя, они очень страшные люди, кто в больнице... и твоя подруга, Медина... она, может, и хорошая, но из-за нее они... меня...
- С тобой все в порядке?
Ответить было нечего, Майя ведь ни за что бы не поверила.
- Слушай, - вдруг позабыв о его бреде, сказала Майя, - я тут работаю неподалеку, забыла свой мобильный в офисе, а позвонить нужно очень срочно. Поднимешься со мной?
Почему-то не верилось в случайность встречи. И еще было такое чувство, что знаком он с ней уже много тысяч лет и она уже успела отложиться илом на дне его памяти. Но не успел он разобраться в своих мыслях, как Майя взяла его под руку и увлекла за собой.
- Так что произошло? – спросила. – Расскажи мне. Мы ведь с тобой друзья. Теперь – друзья. И уже навсегда.
- Я... я не знаю, как тебе сказать, ты навряд ли поверишь, но...
- Но?
По-матерински заглянула ему в глаза, продолжая держать за руку.
- Меня хотят использовать, - честно признался.
- Всех нас так или иначе используют, ты до сих пор не понял?
Бизнес-центр, в котором работала Майя, находился неподалеку. Улицы, ведущие к нему, не освещались, и только окна бодрствующего города помогали различать дорогу. Фарид сказал, что может подождать внизу, пока она заберет телефон, но Майя отрицательно покачала головой. Дойдя до лифта, нажала на кнопку и нетерпеливо посмотрела на часы.
- А кому ты собираешься звонить так срочно? Час поздний, не лучше ли...
- Тебе, - отрезала Майя.
- Мне?
- Да.
- Но уже не нужно, мы ведь встретились.
- Мне не в «сейчас», сейчас я не могу сказать тебе то, что скажу по телефону, сейчас это не нужно.
Фарид решил, что Майя шутит, и улыбнулся, а она еще разс ожесточением нажала на кнопку лифта, хотя он уже был вызван. Почему-то она сильно переживала из-за этого телефона, и была какая-то особая торжественность в ее тихом переживании. Но ему всенепременно нужно было поделиться своим страхом, ведь не может же быть такого, что Сардар действительно хочет его убить, скорее всего, все это привиделось, или случилось только в его воспаленном мозгу, но для того, чтобы убедить себя в этом, нужно выговориться.
- Убить. – Одним словом высказал все, что терзало его уже целый час.
- Что? –удивленно взмахнула ресницами.
- Меня хотят убить.
- Кто?
- Доктор Сардар. Из-за Медины, она же его дочь. Она его единственная дочь и она очень красивая, ты же сама знаешь, очень красивая. Но разве можно из-за этого меня? Неужели во всем мире нет никакого другого сердца? Зачем им нужно мое? Майя, зачем им нужно мое? Почему я? Почему?
Казалось, что Майя не слишком удивилась его словам, возможно, просто не восприняв их всерьез.
- Есть вопросы, на которые нет ответов, - ответила вполне серьезно. – Не потому, что мы не можем их найти, а просто потому, что их нет.
Когда двери лифта отворились, Майя сразу же вошла, а Фарид не мог тронуться с места. Словно что-то удерживало его, какая-то тяжесть в теле, как бывает во сне, когда знаешь, что нужно всего лишь пошевелить какой-нибудь конечностью, чтобы проснуться и положить конец кошмару, но тело не подчиняется и ты лежишь одревенелый. Майе пришлось потянуть его за рукав, чтобы наконец втащить внутрь и нажать на нужную кнопку.
- Ты хотела попросить что-то? – словно очнувшись, с тревогой в голосе спросил Фарид.
- Что? – удивленно.
- Для Медины, - он наконец отважился повернуться к ней и посмотреть ей прямо в глаза. – Ты сказала, что если я хоть что-то к ней чувствую, то я это сделаю.
- Аа.. ну да... сделаешь.
- Так что это?
- Не сейчас. Я срочно должна позвонить.
Когда двери открылись, она стремглав выбежала и понеслась к дверям своего офиса, не дожидаясь Фарида, которому ничего не оставалось, как послушно поплестись за ней.
Кабинет Майи выглядел так, словно в нем давно никого не было. Майя подошла к столу, не включая свет, а потому очертания предметов в полумраке можно было различить лишь благодаря скупому сиянию ночного города, льющемуся в незанавешанные окна. Фарид никак не решался войти. Майя стала рыться в бумажках на столе и из-под одной из бумажек извлекла мобильный телефон.
- Какой у тебя номер? – с излишней поспешностью.
Фарид продиктовал свой номер, и Майя тут же торопливо его набрала, в нетерпении кусая сломанный ноготь. И затем, в трубку:
- Фарид, что ты делаешь?
- А что я делаю? – удивился Фарид.
Майя отобрала телефон от уха и как бы с упреком помотала головой, глядя теперь Фариду в глаза:
- Ну и тип же ты.
После чего развернула к себе офисное кресло и тяжело в него опустилась.Майя посмотрела куда-то вдаль. Она явно успокоилась и сделалась далекой и безучастной. Фарид все еще стоял на пороге. Его смущало, что в офисе до сих пор темно, но никак не решался включить свет.
- Майя, - наконец произнес.
Она обернулась.
- Мне страшно, - сказал он.
- Всем рано или поздно должно быть страшно, - ее равнодушный голос, ее собранные в пучок рыжие локоны, ее непроницаемость... – Ты прав, самое страшное – это терять, ты потеряешь сердце, это нелегко.
Фарид оцепенел и не смог ничего вымолвить, хотя в его голове зароилось множество вопросов.
Майя посмотрела на него в упор и откровение устало поплыло из ее уст.
- Когда-то давно я потеряла очень близкого мне человека и только тогда я поняла, что это такое – страшно терять. Это знаешь как... Это... Так... А теперь я теряю Медину... Это так...
- Как?
- Смотри, - сказала она, после того, как кинула мобильный в сумочку, и двумя пальцами оторвала край первой попавшейся под руку исписанной бумаги. Взяла этот клочок в правую руку, показала Фариду. Пальцы опустились на ладонь, образуя кулак, словно раскрывшийся бутон вновь закрылся.
- Видишь? - трепетно спросила Майя. Фарид кивнул. - Оторви и ты клочок бумаги, и сделай точно так же.
Он повиновался, но пришел к заключению: она что-то знает о желтой пыльце, и, главное, она одинока.
Поманив Фарида указательным пальцем свободной руки, направилась к окну. Полуоткрытое открылось настежь. Словно пристыженный цветок, ее зажатый пальцами книзу кулак, высунулся через проем окна.
Он сделал тоже самое.
(На самом деле его рука, конечно, над рекой, сжимала фотографию).
- Чувствуешь, как ладонь привыкает к этому клочку? - она.
- Да.
- Сожми кулак сильнее. Вложи в этот клочок часть своего сердца… нет, все сердце. Чувствуешь, как ладонь бесповоротно привыкает к этой бумаге? Чувствуешь, как все твое сердце, все, что есть в тебе, привязано к тому, что сейчас в твоей руке. Все твое существо становится неотъемлемой частью этой бумажки, или эта бумажка становится неотъемлемой частью тебя, но это уже не имеет смысла, потому что ты и эта бумага, это уже нечто одно, какое-то неделимое целое.
Тишина. Третий этаж, не так уж высоко, но так жутко смотреть вниз, туда, где сумасшедшие машины беспорядочными лентами тянулись вдоль шоссе (странно, их ведь не было, когда он брел один). Где люди - шахматные фигурки. Где сигналы - вопли опасных для жизни монстров. Куда - ни за что не хочется.
- Ты когда-нибудь терял близких?
- Да, отец умер, когда мне было девять лет.
- Тогда ты поймешь лучше, чем кто-либо. Резко разожми кулак, оттопырив пальцы. Только резко, очень резко, - скомандовала Майя.
Бутоны кулачков раскрылись синхронно. Его большой палец, вытянувшийся влево, случайно коснулся ее оттопыренного мизинца.
Но он этого не заметил. Ладонь слишком привыкла к клочку бумаги, чтобы так просто выбросить его в пропасть, в пасть визжащим монстрам, на шахматную доску, туда, куда не хочется...
Утрата. Мурашки совершили торжественный парад по телу.
Очень страшно, когда так вот... И опять тоскливо. Раскрытая ладонь и куда-то вниз то, что ты только что так крепко сжимал.
- Это то, что я чувствую сейчас. - Она посмотрела туда, вдаль. –Теряя Медину... А в детстве я так потеряла брата.
Где сейчас этот клочок бумаги? Там, внизу, под шинами колес разрывается сердце, вдавливаясь в асфальт, задыхаясь от пыли…
- Тетя забыла выключить газ на кухне... Это тоже самое, что не вовремя раскрыть ладонь, как сейчас... И его не стало. Теперь я учусь утрате, что-то вроде прививки, понимаешь... стою вот так с вытянутой рукой и раскрываю...
Выступили росинки. Отвернулась и, как показалось Фариду, уронила слезу.
Он хотел, хотел сказать, как понимает ее! Как же он ее понимает! Как когда-то хотел сказать отцу, что любит его. И как пришлось завернуться в занавеску, спрятавшись за окном – от стыда.
- Никчемный муж, никчемный отец! – кричит мама. Очень громко кричит, и вибрации ее голоса разбиваются об стенку – вдребезги, – Ненавижу!
Отец обхватил голову руками, молчит. И лицо его ничего не выражает, но Фарид уже не маленький, ему целых девять. Он знает, что отцу хочется заплакать, что ему очень больно… как же хотелось сказать: «Отец, я люблю тебя! Не плачь!». Но он не умел, не умеет говорить главного…
До улицы они дошли молча, Фарид предложил проводить ее домой, но она отказалась, покачав головой.
- Так ты мне не скажешь, что я должен сделать для Медины? – опомнился, наконец, Фарид.
- Скажу, - не глядя на него. – Только не сейчас. Когда придет время. Вот, - она протянула выуженный из кармана плаща скомканный клочок бумаги, - здесь мой номер. Ты сам поймешь, когда звонить.
На пустынную улицу вдруг откуда ни возьмись вплыло такси, и Майя, остановив его взмахом руки, так и не повернув головы в сторону Фарида, отчеканила холодное «пока».
Фарид оглянулся и не сразу сообразил, где они находятся территориально.
- Что это за улица? – спросил он.
Но повернувшись снова к Майе, он застал только пустоту и тишину: никакой девушки, никакого такси, словно их и не было никогда здесь, рядом с ним.
Ночь продолжается. Встреча с тенью.
По разукрашенной граффити стене ползла скрючившаяся тень Фарида. Тень Фарида сгорбившегося, Фарида, обнявшего себя за плечи, едва передвигающегося на полусогнутых. Фарида трусливого. Переведя взгляд на свои ступни, он слегка пошатнулся. В действительности держался он прямо, уверенно. Между тем, тень отчаянно замахала руками, и Фарид, предварительно оглянувшись по сторонам, кинулся на помощь. Когда подошел к ней вплотную, она немного успокоилась, опустила руки, а потом поднесла их к верхнему овалу, на котором должно было быть лицо, и затрясла плечами.
- Ты плачешь? - спросил вслух.
Тень оказалась говорящей. Не отодвигая рук от предполагаемого лица, ответила.
- И все из-за тебя! - прозвучало полушепотом, но грозно.
- Из-за меня?
- Мне страшно, - прошипела тень, слегка разжав пальцы и поглядывая на собеседника сквозь щель между двумя безымянными и двумя средними пальцами (удивительно, что это удалось рассмотреть!) – тебя должны убить! А ты опять бродишь один по улице, ночью!
- Трусливая тряпка, - повысив тон, заключил Фарид.
Он стукнул кулаком по стене, прямо по тени, и развернулся, собираясь уйти прочь. Но тень тут же жалобно застонала и магическим образом перекинулась со стены на асфальт, расположившись прямо перпендикулярно Фариду.
- Отвяжись, - Возмутился он и повернулся на девяносто градусов так, чтобы не видеть тени, но она вновь перехитрила его и снова распласталась под ногами.
Фарид наступил на тень, но тут она ловко увернулась, отскочив в сторону и, как и подобает всякой приличной тени, подняла ногу синхронно с Фаридом.
- Выслушай! Тебе нужно разыскать того, с родинкой на подбородке, и потолковать с ним с глазу на глаз.
-Зачем?
- Но ты ведь не хочешь умирать, так?
- Это еще вопрос, не знаю.
- Доктор Неймат.
- Что? – переспросил Фарид.
- Его зовут доктор Неймат!
Фарид задумался. Решив, что подобный разгвор не может привести ни к чему хорошему, стремительно зашагал прочь.
- Найди его! – отчаянно крикнула тень ему вдогонку.
- Где мне его искать? – Фарид остановился.
- В больнице, ты его найдешь,только начни искать!
Потом тень вдруг замолчала и больше не разговаривала. Она снова превратилась в обыкновенную тень, лишенную какой бы то ни было индивидуальности, и более не реагировала на немногочисленные попытки Фарида заговорить с ней.
Дома машинально разделся, решив, что слишком устал для того, чтоб включить лаптоп и проверить почту и социальные сети (мало ли что еще подготовили ему лихие на выдумки неприятели), ведь все, что приключилось сегодня, наверняка какая-то нелепая шутка. Но увы, на этот раз слишком много фактов и совпадений, навряд ли обыкновенный разводила справился бы с работой подобного масштаба, ведь сколько декораций и бутафории пришлось бы пустить в ход, чтобы окончательно запудрить мозги усталому юноше. Таблетка, вода, неумение проглотить таблетку всухую, потому что мама говорила, что так невозможно. Невозможно жить, понимая, что скоро умрешь, потому что тогда вроде невкуда жить. Ах, какой бред, поскорее бы, поскорее бы растворить все невинным сном.
Сном, и на этот раз, про маковое поле из далекого детства, где отец держит под сачком пленницу-бабочку, а маленький Фарид пытается запечатлеть ее огромным фотоаппаратом; где отец объясняет сыну, что на фотографии бабочка может жить вечно. Хорошее, доброе, невинное детство. Но нет, что-то сегодня не так с режиссером снов, почему-то сон с любимым воспоминанием вдруг перерастает в кошмар и бабочка, отчаянно мечущаяся под сачком, превращается в монстра; он угрожающе смотрит на Фарида точечными глазками, шевеля огромными усиками, изрыгает хрипом неразличимые угрозы и кажется, сейчас вонзится в глотку, и если бы он смог пошевелить хотя бы мизинцем, проклятый монстр растворился бы в небытие, но точечные глазки все ближе, лапки уже щекочут шею, дыхание учащается, сердце бешенно бьется о стенки грудной... Шевельнул пальцем, проснулся в поту и издал нечленораздельный звук.
День второй, в котором убили
(-… У вас несколько подозрительный вид, - отметила пожилая дама в бардовой шляпке, хотя, Фарид думал, что она давно оставила его в покое. Оторвав взгляд от реки, он отрицательно покачал головой, дав тем самым даме понять, что не нуждается в ее помощи.
- аа… - как-то неоднозначно отозвалась она и перевела взгляд на другого Фарида, стоявшего чуть поодаль от первого, и точно так же, как и первый, глядящего в реку.
- Уходите, - сказал Фарид, - ему уже все равно ничем не помочь).
***
Дойдя до дверей больницы, боязливо оглянулся. Облезлый рыжий кот лакал воду из грязной лужицы, видимо, она образовалась из ночного дождя, который так и не пошел. Привычным движением руки повернул ручку двери, и, медленно перешагнув через порог, окинул взглядом холл. Почему-то облегченно вздохнул, ведь ночной кошмар уже успел изрядно полинять в памяти.
Вниз по лестнице мчались заостренные каблучки, стук которых отдавался в унылом пространстве больничных стен ритмичной музыкой, напоминающей уютные зимние вечера. Когда на время отключают свет, блаженно затыкается ворчливый телевизор и во внезапно помрачневшей, едва освещенной тусклым мерцанием керосиновой лампы комнате отец монотонно размешивает ложечкой сладкий чай. Цок-цок, цок-цок, чаинки поднимаются, вальсируют коричневатой воронкой, мешаясь с уже растворившимся сахаром, а затем снова опускаются на дно. Медленно и печально, как и положено опускаться, не только чаинкам, медленно, и очень, очень печально. Единственное, о чем способен думать в такие минуты Фарид - это руки отца. Его сильные, морщинистые руки.
По тому, как стремительно и в то же время величественно скользили каблучки по волнам ступенек, Фарид узнал Лорку и весь скособочился. Каблучки опустились ниже, показалась изящная талия, обвитая белым халатом, затем приспустилась головка, обозначенная колючими кофейными глазками, крошечным пятачком вместо носа и до одурения громадными губами.
Лора, вполне почтительно бросив Фариду непринужденное "привет", прошла к выходу.
У проема двери, что вела на главную лестницу, за пустеющим столом, скучал пожилой сторож. За три года работы в больнице Фарид ни разу не беседовал с ним, хоть и успел привыкнуть к его коротенькой зебровидной бородке, из седеющих волокон которой местами прорезывались черные.
Сторож поманил его пальцем. Пройдя по опустевшему за несколько минут холлу, Фарид приблизился к сторожу и зачем-то отвесил ему поклон.
- Насколько я понимаю, вы меня звали? – почтительно осведомился Фарид.
- Именно так, - прохрипел сторож и оперся локтями о столешницу.
- Я вас слушаю.
- Слушает. Он. Нас, - как-то неожиданно, и вместе с тем издевательски.
- Вы что, вздумали глумиться надо мной?
- Глумиться. Тобой. Над. - столь же двусмысленно проронил сторож и взгляд его вдруг устремился дальше головы Фарида, а затем разочарованно пополз к кафельному полу.
Фарид обернулся.
Лора. Ее колючие кофейные глазки предвещали грозу. Отвернувшись от нее, наклонился к сторожу, оперевшись ладонями о край столешницы и заговорщически сказал, - Послушайте, у вас должен быть полный список работников, ну... - замялся. - ...врачей.
- Врачей. Меня. У. Должен.
- Так вот, - тактично (на этот раз) пропустил мимо ушей дурачество старика, - Не могли бы вы проверить, не значится ли в нашей клинике некий доктор Неймат?
- Я же говорила! – сказала Лора, - Этот парень – псих! Нет у нас никакого Неймата. И потом, такие вопросы задают в приемной, а не сторожу.
- Ли. Значится. Неймат. Некий..., - на этот раз сторож призадумался, почесал безымянным пальцем левой руки затылок и вновь уставился на Фарида, - а фамилия?
Между тем Лора сделала шаг вперед, поравнявшись с Фаридом, повернулась лицом к его профилю и боковым зрением он заметил, как грозно она уперлась руками в бока.
Имело смысл поторопиться.
- Фарид, ты игнорируешь меня? - пропищала.
Не обращая внимания, Фарид взмолился, приникнув к уху сторожа.
- Видите ли, я не знаю его фамилии, но умоляю вас просмотреть списки.
- Список. Фамилии. Ли.
Поразмыслив пару секунд, сторож пошарил рукой под столом. Видимо, он знал свои списки наощупь, так как взгляд его продолжал блуждать то по Фариду, то по неумолимой Лоре. Затем извлек тоненькую тетрадку, полистал ее, приговаривая:
- Такс... Список... Неймат.. ммм.
- Фарид! Я с тобой говорю или нет? - писк Лоры оглушил даже сторожа, и он укоризненно покачал головой.
- А! - вдруг буркнул он и горделиво ткнул указательным пальцем в правый верхний угол развернутой тетрадки, - вот он, Неймат!
- Фарид! - на этот раз взвизгнула. – Доктор Сардар возмущен, через полчаса операция, а ты! Ты прохлаждаешься тут!
Неймат реален.
Все хорошо. Все хорошо.
Взяв себя в руки, вежливо ответил Лоре "сейчас иду", и, вновь повернувшись к сторожу, сказал:
- Не могли бы вы подсказать, как я могу найти его?
Лорка дергала Фарида за рукав и требовала идти за ней.
- Подсказать. Могли. Доктора, - сторож пребывал в своем амплуа. - Мог бы, доктор Неймат - это я.
- В таком случае, - едва удерживаясь на месте от хватких лориных рук, продолжал Фарид, - где ваш кабинет, и вообще, мне хотелось бы кое-что с вами обсудить.
- Случае. Вообще. Обсудить. С. Хм...Сейчас не могу... Хотелось. Кое-что. В девять вечера меня сменят, тогда смогу уделить тебе время.
- Так значит, в девять?
- Именно так.
- Фарид! Немедленно в операционную!
Стало быть, доктор Нейматнайден. Остается только переговорить с ним... А пока лучше не гневить заговорщиков и следовать за подозрительной Лорой. Может, все еще уладится? Тук-тук. Тук-тук. Быстро так. А его плоская подошва целует кафельный пол пролета неслышно, интимно. Соприкосновение - это всегда лично, даже на лестничном пролете, такие как Лора этого не понимают. Но ведь он все равно пойдет к доктору Неймату к девяти? Или не пойдет? Если покончить с этим сегодня же, плюнуть на все эти придуманные заговоры, пройтись до дому пешком, купить хлеб и сосиски, поразмышлять, слиться с толпой... открыть дверь, поставить чайник, в общем - как раньше, и тогда все встанет на свои места...
Кафельный пол, модные Лоркины каблучки, отворяющаяся дверь, Сардар, стол... Смуглый анестезиолог колдовал над колбочками, Сардар разговаривал со всеми остальными, что-то объяснял, размахивая руками. Временами обращался к Фариду, отдавая ценные указания. Скошенные набок губы при этом смешно шевелились. То касались друг дружки, то размыкались и из-за них показывался шершавый язык. Через какое-то время увлекательное зрелище подошло к концу и на операционной стол положили полного мужчину с потрясающими джунглями в области груди. Сначала его осмотрел Сардар, затем Лора, после - все остальные, и вот, наступила очередь Фарида, и тогда он, едва расслышав голос Сардара, надрезал бедняге кожу.
- Вот эту артерию, Фарид.
На операции не бывает времени, чтобы рассмотреть стальные глаза хирурга. Когда все остальное лицо закрыто белесой повязкой, имеет смысл полюбоваться его одинокими волчьими глазами, черными, как каприз Малевича, пустыми, как тоскующие по шампанскому фужеры.
Вот там, внутри, даже под джунглями-лесами кишели красные черви, бурлили,извивались; с ними приходилось сражаться, вот так, скальпелем, пинцетом...
- Еще немного, - сказал кто-то.
И вдруг на стене появилась тень. Закружилась. Отвлекая от операции, напевая странные песни о чайнике и оМайе. Она вопила! А черви умирали, сохли… а потом снова возвращались и множились. В руках застыл тоненький скальпель, он и забыл, для чего брал его. Но ведь она кружилась! А они множились! А за окном чернело и гасило все подряд. Тень корчила рожицы со стены. Откуда она взялась? На этот раз она выглядела суровее и натуральнее. Часть ее словно стала выпуклой и теперь она являла собой некий безобразный параллелограмм, сужающийся посередине, как песочные часы.
Фарид оглянулся, не заметил ли ничего доктор Сардар? Но тот, как и все остальные, не отвлекался от дела и продолжал усиленно дирижировать. Лорка запорхала над колбочками, пальцы Фарида беспрерывно копошились с артериями, тогда как разум его пребывал в поисках наиболее подходящего побега от назойливой тени. (Желтый цвет начинал действовать на нервы. Фарид искоса взглянул на себя, глядящего в реку, и подумал: «а что, если подойти к нему, и спросить о главном?» Ведь наверняка он получит ответ, на этом мосту невозможно остаться без ответа, тем более, когда стоишь на ним так долго, не смыкая глаз).
Присутствующие облегченно вздохнули.
Убедившись, что все, кроме Сардара, уже разошлись, вышел в коридор, захлопнув на всякий случай за собой дверь. На случай, если тени вдруг вздумается вынырнуть следом.
Но что, если расклад уже разложен и десятка мечей, означающая в Таро насильственную смерть, уже выпала по самому центру, и маньяк с родинкой вовсе не маньяк, а напротив, доброжелатель, пытающийся отодвинуть от Фарида низкое громовое небо, повисшее над ним еще вчера. Ничего не обдумав заранее, (нет, нет, он о таком и подумать не смел), влекомый заранее все продумавшим роком, по окончанию смены Фарид остался в больнице под предлогом недописанного отчета, и, убедившись, что главного врача в больнице уже нет, направился в палату Медины. У Медины черные короткие волосы, веснушчатые впалые щеки и вся она такая бледная, словно смерть уже поцеловала ее в сухие тонкие губы.
Заслышав шорохи чьих-то шагов в кордоре, Фарид отошел к шкафу и спрятался за ним, ведь его посещение в такой час может быть истолковано привратно. Дверь неслышно отворилась и в палату вплыла Лора, хотя обычно после дежурного осмотра она больше на заходила. Подошла к ночному столику, даже не посмотрев в сторону койки, и убрала с него оставленную кем-то по неосмотрительности монету, заметила грязь на столике, раздосадовано пробурчала «опять эта чертвова пыльца», выудив из шкафчика влажную салфетку, все протерла. Оправив напоследок одеяло, почему-то вздохнула. И ушла.
Ну вот, нужно действовать прямо сейчас. Не совсем понятно, что именно нужно делать, но тень была права, что-то делать нужно, не ждать же, сложа руки, пока тебя не прибьют где-нибудь в подворотне. И вот он подошел к койке, вот он потянулся к шнуру, который поставлял Медине кислород, вот он поднял руку и
Вдруг, внезапно, скоропостижно в кармане завибрировал телефон и Фарид невольно одернул руку.
- Алло? – голос перепуганный, застигнутый врасплох.
- Фарид, - серьезный голос Майи, - что ты делаешь?
Нет, не может быть. Что она имеет ввиду? Что ей ответить? Но Майя сразу же отключилась, и Фарид понял, что чуть не совершил непоправимое. Истремглав выбежал из палаты.
Встреча с Нейматом
Наступление сумерек легко определить, глядя на окно в конце продолговатого коридора, зеркальным отражением увеличивающее пространство вдвое. Показалось, что это не дубль коридора, а его вполне естественное продолжение, и там, за окном, в другом коридоре, возле медининой палаты, стоит другой Фарид, чем-то напоминающий настоящего, внешним обликом, белым халатом, сутулостью, нерешительностью, неподвижностью. Тот, который только что чуть не убил человека. Девушку, которая была ему небезразлична. С которой он должен был когда-то встретиться на желтой улице. Единственное их различие заключалось в том, что тот Фарид сжимал в кулаке какой-то снимок.
- А! Вот ты где прячешься!
Обернувшись, Фарид увидел перед собой на расстоянии вытянутой руки сторожа и незнакомого ему доктора. Видимо, сторож соврал, что доктор Неймат это он, видимо, этот – и есть тот, кто ему нужен. Оба они сурово вглядывались Фариду в глазаи недоумевающе качали головами.
- Ты обещал прийти в девять, - обиженно промямлил доктор Неймат.
- Именно так, - поддержал его сторож и посмотрел на свои наручные часы, - девять ноль два.
- Иногда опоздание на две минуты, - прокомментировал доктор Неймат, - приравнивается к опозданию на всю жизнь. И тебе повезло, что сегодня – не совсем тот случай. Так! Ты, кажется, хотел поговорить? - доктор Неймат явно разозлился, и на секунду перевел взгляд на сторожа, посмотри, мол, на какого болвана мы тратим время.
- Да, нам нужно... - чуть слышно ответил Фарид.
Сторож скосил правый уголок губ в ожидании. Не дождавшись продолжения фразы, ответил сам:
- Мы давно знаем, что нам нужно, и было бы неплохо, если бы и ты определился.
Доктор Неймат решил сгладить ситуацию:
- Излишне тратить время на болтовню, пройдемте в мой кабинет и потолкуем о деле.
Сторож не преминул тут же подбежать к доктору. Взявшись за руки, они, нога в ногу, зашагали в сторону лифта. Фарид, бросив прощальный взгляд на окно, увидел, что другой Фарид стоит один, возле него нет ни доктора, ни сторожа, и он вдруг скидывает с себя халат и улетает, выкрикнув напоследок: «До встречи на желтой улице!».
***
У дверей лифта произошла неловкая пауза. Сторож жестом пригласил доктора Неймата войти первым, но тот тем же жестом пригласил войти первым сторожа, и так, не сумев договориться, они вдруг многозначительно перемигнулись, и, встав по обе стороны от Фарида, грубо затолкнули его в кабину.
Первым в лифте заговорил Неймат:
- У нас слишком много дел.
- Много. Слишком. У нас. - подтвердил сторож, тоже обернувшись к Фариду.
- И мы не собираемся тратить на тебя все свое время.
- Все. Время. Свое. Тебя. На.
Наконец Неймату надоело оправдываться перед незнакомцем и он повернулся к сторожу:
- В оттенках желтого я смыслю гораздо больше.
- А куда подевался наш посыльный?
- Я послал его подзаработать. Он продал весь товар, принес деньги, но товар еще не готов.
- Стоило бы поторопиться, времени в обрез.
Двери лифта раскрылись, и доктор со сторожем вышли, взявшись за руки. Как и догадывался уже Фарид, они прошли к рабочему столу сторожа и начали спускаться в подвал.
Когда до самого подвала осталось четыре ступеньки, доктор обернулся, не выпуская руки сторожа, и взглянув на Фарида снизу вверх, сказал.
- Значит так.
- Так. Значит, - не унимался сторож.
- Пройдем в наш кабинет.
- Кабинет. Наш. Пройдем.
Фарид спустился еще на две ступеньки, дабы приблизить к концу неудачную попытку договориться с умалишенным доктором и халтурщиком-сторожем. Но тут доктор Неймат признался в любви сторожу и непонятным образом залез в него и стал им. А сторож, в свою очередь, залез в доктора Неймата и хитренько потер друг о друга ладони. Вышло так, что доктора Неймата не стало. И не стало сторожа. Получилось, что есть только доктор Неймат и сторож одновременно.
- Прошу вас, - сказал несколько растолстевший сторож. Сказал мгновенно разжиревший доктор Неймат и, спустившись, наконец, полностью, прошел под лестницу, сгорбившись, и достал из кармана ключи. Фарид прошел следом и теперь стоял за спиной сторожа. Стоял за спиной доктора Неймата. После недолгого шуршания в замочной скважине, дверь размером в экран телевизора отворилась и, сначала присев на корточки, а затем и вовсе распластавшись на полу, сторож с трудом пролез в квадратное отверстие.
- Послушайте, - промямлил ошарашенный Фарид, - я просто хотел сказать, что...
- Залезай! - скомандовал доктор Неймат из кабинета-подвала, когда за порог протиснулась замыкающая шествие пятка левой ноги.
Нагнувшись, Фарид попытался рассмотреть кабинет снаружи, дабы не пачкаться и не утруждаться, если ничего обнадеживающего там не обнаружится. Но самодовольное лицо доктора Неймата затмило всю картину и Фариду ничего не оставалось, кроме как смиренно последовать приказу. Сначала он опустился на четвереньки и попытался проникнуть в так называемый кабинет, но ничего не вышло, ибо туловище его, опирающееся на ладони и колени, оказалось слишком уж объемным для столь маленького квадратика. Пришлось лечь на пол и проползти на животе.
- Спасибо, - сказал Фарид, слегька поклонившись сторожу.
- Не за что, - ответил доктор Неймат, - вот мы и пришли.
Темная крошечная комнатушка, в которую едва помещались операционный стол, два стула, столик с необходимыми инструментами и на облезлой стене, на которой неплохо было бы поместить окно, красовалось огромное, двухметровое зеркало. Пахло старым бельем, спиртом, затхластью и немного - мертвыми голубями. На ободранном потолке с тонюсенького провода моргала голая лампа, тусклое мерцание которой казалось лишь символическим.
- Вы работаете в темноте? - решился Фарид. Впервые в жизни сетовал на свой относительно высокий рост. Потолки были настолько низкие, что если привстать на носочки, можно былозадеть лампу головой.
Человек, вобравший в себя и доктора Неймата и сторожа, начал раздваиваться в глазах. Сторож отошел к операционному столу и присел на краешек.
Сторож, оставшийся стоять в теле, которое разделял с доктором Нейматом, оскалился.
- Дурак, - заявил он.
Порыскав взглядом по полу, Фарид с любопытством обнаружил, что у человека, стоявшего рядом с ним, две тени.
- Я пришел к вам по вопросу.., - начал было Фарид, но доктор Неймат прервал его, дотронувшись указательным пальцем до свернутых в дудочку губ.
- Нам все известно, - прошептал он. – Да, тебя преследуют и, скорее всего, убьют.
- Но ведь вы мне поможете?! – полувопросительно, полуутвердительно залепетал Фарид и, почувствовав себя крайне неловко, начал поправлять воротник рубашки.
Доктор Неймат подошел к столику с инструментами и через некоторое время поисков, вернулся к Фариду с лупой в руках. Наведя лупу на ботинки Фарида, внимательно их изучил, после чего с совершенно невозмутимым выражением лица обратился к сторожу:
- Да, не врет, тут что-то серьезное.
Фариду надоело. Посмотрелся в зеркало и начал кривляться. Отражение, сначала смиренно повторявшее за его мимикой, вдруг не выдержало и растерянно хихикнуло.
- А ну не перебивать! - разозлился сторож и пригрозил кулаком отражению Фарида, встав с койки и подойдя к зеркалу вплотную.
- Извините, - Фарид посерьезнел, но отражение уже не могло сдержать смеха, – Но мне кажется, что вы, как врач, должны быть заинтересованы в моем спасении.
Отражение скорчилось от смеха и схватилось за живот.
- Обоснуйте, - спокойно попросил доктор Неймат.
- Да, пожалуйста, - закивал сторож, и снова вернулся к койке, на которой на этот раз бесцеремонно разлегся.
- И пусть твое отражение заткнется и не мешает нам беседовать, - подключился сторож, тот, который по-прежнему пребывал в одном теле с доктором.
Все перевели взгляд на зеркало, и отражение Фарида, видимо, испугавшись угрозы, посерьезнело и обиженно опустило голову.
- Я видите ли… Чайник сегодня выкипел, а я полагаю, что по утрам завтракать надо… Ну, словом, какой-то незнакомец звонил мне глубокой ночью, сказал, что против меня готовится заговор. Не знаю, насколько это правдиво. А утром я заметил, что облака стали слишком низкие, и мне кажется, неправильно это, может, их чуть повыше? Мне кажется, все это как-то взаимосвязано. Да, конечно, ко мне это мало какое отношение имеет, и я вообще другое сказать хотел, но теперь мне еще подумалось, что…
- Да, веские аргументы,- перебил доктор Неймат.
Сторож отрицательно качнул головой, но доктор Неймат не обратил на это никакого внимания, прошел к койке, столкнул с нее сторожа и приказал Фариду лечь.
Лег. Доктор Неймат опустился на пол и заглянул под койку. Покопошившись там с минуту, удивленно объявил:
- Вот уж сюрприз, - сказал он, - ты не соврал. Все так и есть. У тебя пропала тень!
- Значит нельзя его убивать! - послышался баритон скинутого на пол сторожа, который только сейчас надумал подняться на ноги и приблизился к доктору Неймату.
- Как пропала? Уже пропала? - голос распростертого на койке Фарида.
В воздухе повисло нелепое молчание, и мертвыми голубями запахло сильнее. Зажать нос было стыдно, а дышать этим – тяжело. Доктор Неймат и сторож многозначительно переглянулись, затем доктор извлек из кармана халата мобильный.
- Алло, доктор? Да, это я, да, да. Конечно. Да. Все по плану. Нарциссов? Много, много сегодня продали, готовьте цветы. Только вот изменения. Вместо Фарида кого-то другого надо... Почему? Он не подходит. Я решил. Потом скажу. Предупредите всю группу – Фарида не трогать! Найдем другого. Да. Да. Да, конечно. Конечно, да. До связи. – И, обернувшись к Фариду: - всё!
Сторож с любопытством оглядел Фарида, с ног до головы. И закивал: «Да, точно нельзя убивать. Зачем его убивать?».
- Что вы сказали? – глухим голосом переспросил Фарид, но кажется, никто ничего на самом деле не говорил.
Фарид спрыгнул с койки и еще раз посмотрелся в зеркало. Отражение приутихло.
Молчали. В углу валялись голубиные перья – испачканные краской. Красной. Затрещал телефон и доктор Неймат опять заговорил:
- Да? Мое дело? Да, я и не отнекиваюсь, найду сам кого... Только послушайте, я делаю все это только ради места... Да, мне нужна работа, разумеется нужна. Буду благодарен вам всю жизнь. Идея? Да, конечно, я даже знаю кого. Хорошо, я скоро позвоню.
- Я вам не дамся. В любом случае. - уверенно заявил Фарид, и тут же, упав ниц, прополз через экранообразное отверстие и помчался прочь.
Визит и расправа над фотографией бабочки
Дойдя до дома, не переодеваясь, завалился в постель и тут же провалился в сон.
Реальности свойственно умирать. По ночам - когда сладкий или кошмарный сон заставляет ощущать боль, тоску по утраченному, радость встречи; на шумных концертах - когда люди вдруг превращаются в забавную толпу, издающую странные звуки и ты перестаешь воспринимать их по отдельности и в какой-то момент понимаешь, что попал в другое измерение, где ощущения не совпадают с привычными. По утрам после бессонной ночи - когда люди смешно шевелят ртами, разжевывая невнятные слова, а ты их не понимаешь и только улыбаешься их нахмуренным бровям. Когда смотришь кино, когда слушаешь музыку, когда читаешь книги и начинаешь жить чужой жизнью... Реальность умирает так часто, что ты даже не замечаешь этого. Умирает частями, кусками, фрагментами. До тех пор, пока в один прекрасный, вычеркнуто, пасмурный день ты не поймешь, что теперь твое существование забито чужими картинками и словами, что от твоего собственного понимания мира осталось совсем-таки ничего.
(Знаешь, Майя, эта ночь кажется мне волшебной и именно о такой я мечтал всю жизнь. У меня была примерно такая же мечта, Фарид, но она немного отличалась. Чем? Понимаешь, здесь должны быть цветы. Цветы? Да, там, когда утро наступало серое и продолжало сереть даже с наступлением сумерек, я вдыхала аромат этой хрупкой желтоватой пыльцы, почти такой же желтоватой, как фонари вон у той дороги. Как, ты тоже стоишь там, как и я? Не совсем так, но я скоро там буду, ведь у нас назначена встреча, не помнишь? Нет. А я много думала о Том, которому легко курить облака. Он говорил с тобой? Нет, но торжественно опускались наземь тяжеловесные кольца дыма, слетавшие с Его сухих губ (наверняка они у него сухие), и тогда я плакала, много плакала... знаешь, если не цветы, все сейчас же закончится, и не самым наилучшим образом).
Кто-то отчаянно задышал над лицом. Если бы Фарид спал, ему бы приснилось, что он у бабушки в деревне, бежит навстречу двум соседским мальчишкам, которые позвали его поиграть в казаки-разбойники, а горячий встречный ветер только подзадоривает, солнце заставляет жмуриться, и так хорошо, так хорошо... Но он уже не спал. Мгновенно открыл глаза.
Над ним, сидя на краю полосатого матраса, склонился отец. В темно-синем пиджачке, с успевшими поседеть за все эти годы волосами, с коротко-подстриженной бородой. Неужели и после смерти приходится седеть, неужели время настолько непобедимо? Оба улыбнулись.
Затем отец достал из кармана семейный фотоальбом. Протянул сыну и, продолжая улыбаться, сказал:
- Смотри.
Фарид, приподнявшись на локтях, взял фотоальбом и начал перелистывать. Всё. И все. Много-много отрывков, эпизодов, фрагментов. Возле фотографии с лучшим другом - фотография бабочки.
Отец сказал:
- Разорви фотографию бабочки, и ты поймешь, как сложно ей было коротать вечность на выцветшей глянцевой бумаге.
- Как ты пришел сюда? Как?
- Разорви.
Неловко, не понимая, правильно ли поступает, Фарид вынул фотографию бабочки из альбома и, немного подержав ее во вспотевших руках, разорвал. Резко, так, как учила Майя.
- Теперь она свободна, сынок.
- Зачем тебе это нужно?
- Теперь это не важно. Главное – бабочка свободна.
Он встал и прошел к выходу.
Откинув одеяло, нырнул в шлепанцы и, едва передвигаясь, в полусне, прошел в ванную, в которой почему-то был включен свет.Когда обыкновенное, ничем не отличающееся от него самого, отражение взглянуло на Фарида из зеркала, он тут же начал кривляться. В какой-то миг показалось, что там, в глубине зеркала, на губах его появилась ухмылка, но, тряхнув головой, Фарид убедил себя: померещилось.
- Нормальное отражение. Не пойму, зачем тебе понадобилось позорить меня перед доктором Нейматом и сторожем.
С этими словами Фарид открыл кран, окунул под струйку ледяной воды голову, окончательно проснулся и, тщательно вытерев лицо махровым полотенцем, выключил свет в ванной.
Царящий в квартире беспорядок неминуемо возвращал его к моменту беседы с отцом. Для чего он приходил?Чтобы как-то отвлечься от мыслей, включил лаптоп и решил проверить свой живой журнал. На его утреннюю запись было оставлено несколько комментариев, и ему захотелось прочесть первый, самый длинный, но вдруг взгляд его упал на имя второго комментатора «Родинка на подбородке», и он сразу перешел к нему.
«Причем здесь облака? Я знаю гораздо больше, нежели кажется. Иди в больницу. Прямо сейчас».
Зажмурился и снова открыл глаза, но нет, комментарий по-прежнему на месте. Оглянулся и заметил разорванную фотографию бабочки у себя на кровати. Он действительно ее порвал, и действительно говорил с отцом, которого нет в живых уже семнадцать лет.
Третий этаж. Второй. Пролет. Небо. Чернеет и моргает парой тусклых, едве заметных звезд, которые создают неприятное впечатление того, что это не звезды, а всего лишь белесые пятна, как на черных брюках после деревянной скамейки в парке. Небо - брюки, звезды - пятна, мысли - сорняки. Не всегда. Но после бессонницы - всегда сорняки, после бессонницы ничего путного не надумаешь.
Куда теперь? Налево. К черту все, впервые за две ночи по-настоящему захотелось спать. Сонные улицы расплывались перед глазами, таяли, мешались друг с другом,сливались в какое-то едва различимое пятно и ничего невозможно было понять. Никакой логики. Ни в чем. Налево. Под ногами, желтея блестящими пятнами, шелестят осенние листья. Разве сейчас не апрель? Апрель, конечно, апрель. Они условились о встрече этим вечером, этим наполненным магией апрельским вечером, ну и пусть она дочь его главврача, и пусть в случае неудачи нужно будет по новому алгоритму выстраивать свои с ним отношения, такая девушка стоит риска, она любит читать вверх тормашками и жасминовый чай, сведений не много, но как-будто и так все было понятно с самой первой встречи, она выглядела как та самая, она пахла волшебными цветами и излучала успокаивающий синий цвет. Апрель, сегодня вечером. А вчера был ноябрь. И не было дождя. Почему на улицах нет ни души? А что, разве в апреле нормальные люди не спят? Но все равно, есть же и ненормальные, куда подевались они? А они тоже, видимо, разыскивают свои тени, против них тоже где-то - заговор... И к ним сегодня приходил отец? Конечно, только они в детстве не фотографировали бабочек. А что они тогда делали в детстве, если не фотографировали бабочек? Ну, мало ли... какое там мало ли, что это за дети, если они даже бабочек не фотографировали? Может, у них не было сачков, чтобы увлекаться этим? Что за детство без сачка и фотографии бабочек. А у тебя ведь уже нет этого. Сачка?! Да нет же, фотографии... Ты порвал ее полчаса тому назад. Почему? Так велел отец. Что? у меня похитили детство? Ну нет, почему сразу похитили, детство ведь твое не было лишено этой фотографии, а сейчас ты взрослый, зачем тебе сейчас?
Поплавок старой акулы
А город читает стихи. Как-то зазубрено и невыразительно. О высотных домах и многочисленных супермаркетах, о потрепанных современностью улицах и несчастных людях, нехитро рифмуя неоновую вывеску с бездомной киской, автобус - с глобусом, клаксоны - с фасонами, а девочку в розовом платьице - ни с чем не получается... И тогда город обещает, что вырастит из нее деловую леди, и будет спокойно рифмовать ее с медью.
Не удавалось понять, для чего приходил отец? Почему так скоро ушел... И что за чувство такое странное Фарид испытывал к нему? Будучи ребенком, он боялся обнимать отца, целовать, залазить к нему на колени, хотя это вроде и не воспрещалось внутрисемейными правилами. Избегал откровенных бесед - с ним, старался не ужинать одновременно - с ним, зато когда отец разговаривал с другими, неважно, со взрослыми или с детьми, Фарид жадно внимал каждому сказанному отцом слову... стараясь ничего не упустить. Плакал, когда мама комментировала: "Ни на что не годный". Прятался в коридоре и ревел, когда отец вдруг выключал телевизор и молчал подолгу.
Но как тоскливо! Как прекрасны эти стихи! Город пел, пел подпрыгивающей крышкой канализационного люка, сигналами, доносящимися с автострады, ворчаниемредкихпрохожих, ревом моторов. Пел об усталости, о безнадежности, о тщетности всякого поиска и надежды на утро. Но Боже, насколько величественно и поэтично пел! Насколько тоскливо и растянуто... Насколько талантливо!
В нескольких шагах от Фарида, вблизи облезлой пятиэтажки, послышалось шушуканье. Прислушался. "А может это не бомж? Откуда...”, дальше говорящий перешел на шепот и Фариду пришлось подойти чуть ближе. Благо, неподалеку от подозрительных полуночников живописно красовалась пара мусорных баков, за которыми и спрятался Фарид, присев на всякий случай на корточки.
- А может мы не имеем права? – сказал один из них.
- Тебе уже не нужна работа?
- Нужна... но...
Посмотрев в щель между двумя баками, Фарид чуть не ахнул. Да это же никто иной как доктор Сардар! И доктор Неймат! Уж не знал, что они так дружны между собой...
- Послушай, - сказал Сардар, - я мог бы найти и других специалистов, просто я понимаю твою ситуацию и я не думал, что...
- Да, извините. Думаю, медлить уже нельзя, - покорился доктор Неймат.
- Хватит болтать, держи его за ноги, - при этом сам Сардар ухватил распростершегося на асфальте бродягу за руки, - и в машину.
На лбу Фарида выступила испарина.
Сердце ухнуло куда-то вниз. В пятки. В землю. Пробираясь через земную кору, минуя мантию, ныряя в плазму, скользя сквозь раскаленное ядро, все дальше и дальше. Вздрагивая, трясясь, ерзая. Выплыло где-то на дне океана и, задыхаясь, плюхнулось на поплавок старой акулы и понеслось, понеслось, понеслось.
- Фарид, - вполголоса доктор Сардар, - а тебя разве не учили, что подслушивать нехорошо?
И вот оно уже высовывается из канализационного люка где-то в Южной Америке и какая-то полная, поседевшая женщина в зеленом фартуке, отпрыгивает на два шага и, зажав ладонью рот, вскрикивает "Мамочки!". Но вскрикивает на каком-то непонятном языке, то ли испанском, то ли португальском, отчего Фариду становится не по себе и он пятится подальше от мусорного бака. По направлению к сумасшедшему шоссе, к живым голосам. Громким! Там, за поворотом, за пределами сонных спальных кварталов, город кричит обо всем, что знает. Визгливыми сигналами, трением шин о потрескавшиеся мостовые, криками пьяных подростков. Кричит! Не шепчет, как доктор Сардар доктору Неймату, держа в руке нож... Хватая за ноги полумертвого бомжа... Кричит во весь голос! Бойтесь шепота, бойтесь! Когда шепчут губами, скошенными набок, когда смотрят глазами, черными, как крылья ворона.
"Что с тобой?", испуганно зашепелявил тучный дон маленького роста, подбегая к своей супруге. "Отсюда выскочило какое-то кровавое месиво!", - пропищала она и ткнула пальцем вниз, образовав между своим телом и вытянутой рукой острый угол. "Где же оно?". "Оно спряталось, клянусь тебе, Монтеро, я видела это своими глазами!".
- Ну что, Фарид, - ненавидел! Фарид ненавидел эти старчески скошенные набок губы! - Этот бедняга убит из-за тебя.
Доктор Неймат хихикнул.
Издали Фарид с трудом различал силуэты злоумышленников, но голоса их были слышны настолько отчетливо, что реальность вновь утратиласвою значимость.
- ...трагическая гибель, - продолжил доктор с чернеющими пустыми глазами, - ну, что ж поделать…
Уже вдалеке. Они не смотрели в сторону мусорных баков. Словно и не знали о присутствии Фарида, а просто подшучивали друг над другом, неустанно упоминая имя неудачливого ассистента.
Только и запомнилось, что зеленый фартук да бесконечный туннель, засыпанный песком, галькой и чем-то еще...
Добежав до остановки, он вскочил на ступеньки продолговатого автобуса и, на всякий случай оглянувшись, облечено вздохнул.
Прятаться от преследователей (ведь наверняка они за ним погнались?) в ползущем улиткой автобусе – глупо, но в то же время надежно. Здесь полно людей. Они не позволят тебя обидеть, вступятся, если на следующей остановке через заднюю дверь войдет доктор Сардар. Вокруг полно людей. Людей. Хотя, ночью они немного другие. Не шевелят ртами, не изрыгают непонятных звуков, да и выглядят более правдоподобно.
Он устало выдохнул и уткнулся горячим лбом в холодное стекло.
- Освободи мне место! – над Фаридом нависло огромное мужское тело. На нем висел порядком потертый джинсовый жилет, надетый поверх старенького свитера. В области груди красовалось алое пятно.
Фарид оглянулся. Несколько пустующих мест.
- Сядьте на свободное, - ответил он.
Мужчина в джинсовом жилете и с большущей родинкой на подбородке, умудрившейся выскочить из седеющих зарослей, покачал головой.
- Нет, хочу это.
- Но это мое.
- Вранье. Здесь все места мои, - уверенно заявил он и провел рукой по алому пятну на жилете.
- То есть, как это?
- А вот так. Я – водитель автобуса.
Повернув голову к окну, Фарид про себя отметил, что пейзаж по-прежнему меняется и автобус исправно следует маршруту.
- Но автобус едет, что за бред? – справедливо возмутился Фарид.
- Еще бы, я ведь сижу за баранкой!
- А кто тогда стоит надо мной?
- Я!
Ну нет, это уже слишком. И почему остальные молчат? Почему не вступятся? Издевательство налицо! Люди, эй, кто-нибудь!
Назвавшийся водителем незнакомец сверлил его взглядом и Фарид, не выдержав, сорвался с места и направился к кабинке шофера. Автобус несся, раскачиваясь, отчего Фариду приходилось держаться за края сидений и постоянно бормотать извинения, на которые не поступало ответов.
«Ой, простите!», чья-то чудовищная сумка преградой, блики на стекле и не разобрать уже мерцающего в ночи города. В котором потерялась больная тень и в котором Майя все еще учится утрачивать.И где-то далеко, на желтой улице, стоит он, Фарид настоящий. Фарид с цельным миром. Фарид живой. До которого когда-нибудь нужно дойти.
Вот оно. Лобовое стекло и бесконечная трасса. Налево. Да. Водитель действительно на месте, все как положено, с огромной родинкой на подбородке и с раненной грудью, из которой хлещет алая.
- Хе-хе, а ты не верил, - не отрывая взгляда от дороги, говорит он. Баранку держит правой рукой, а левой пытается остановить кровотечение.
- Но кто тогда сел на мое место?!
- Я.
Фарид обернулся. И правда, там сидел тот же водитель.
- Люди! – взмолился Фарид, обращаясь к пассажирам. – Посмотрите, что делается!
Двое мужчин в капюшонах, прижавшиеся друг к дружке на заднем сидении, хихикнули.
Люди. Нет-нет, не стоит рассчитывать на них, во всяком случае ночью, когда за тобой гонятся два одержимых врача, убивших бродягу, особенно если эти врачи тебя так пугают, что ты забываешь про желтую улицу и на какое-то время даже готов признать, что автобус – гораздо реальнее моста над рекой.
Один из хихикнувших пассажиров приспускает капюшон и черты его лица становятся невероятно крупными, губы скашиваются книзу, черные, пустые как бездна глаза наполняются высохшими красками, которыми можно было бы нарисовать бабочку. Фарид никогда ее не нарисует… И тогда ему вдруг становится стыдно перед бабочкой, которую он томил на глянце столько лет… И тогда ему хочется оправдаться... Наклоняется к водителю и шепчет:
- Это ведь вас убили врачи, да?
И водитель кивает. И ночь, проскальзывая внутрь автобуса сквозь мизерные щели между створками окон, расползается по воздуху усталостью города и последние слова Фарида тяжелеют и заполняют собой все пространство. И проезжающие мимо машины отчаянно сигналят, потому что сложно управлять таким огромным автобусом одной правой рукой. Одной правой рукой везти Фарида ненастоящего, Фарида трусливого; доктора Сардара, покрывшего голову капюшоном и преследующего Фарида; и многих других… и того водителя, у которого тоже занята левая рука, но который сидит среди пассажиров и не крутит баранку.
- Я знаю, - шепчет Фарид. Фарид, который так и не научился терять, и потратил последние деньги на нарциссы, которые никогда не видел, - знаю, почему вы согнали меня с моего места… Ведь я видел, сидя за мусорным баком, как они убивали тебя… то есть вас… Хотя, если вы уже умерли, то к вам незачем обращаться на «вы», теперь ты уже ты… А я не помешал им…
И водитель роется в воспоминаниях и слезливая пленка застилает бесконечную трассу.
Остановка. Двери открываются. Доктор Сардар приподнимается и подмигивает своему спутнику.
- Не волнуйся, - шепчет Фарид водителю, - если я найду твое тело, все непременно образуется.
И выскакивает из автобуса.
Никогда. Никогда не верьте людям, если вам удается крутить баранку одной правой рукой, второй – тщетно пытаться остановить кровоточащую рану, а они врут, что все непременно образуется.
Ни-ког-да.
День третий. В котором дон Монтеро стал невинной жертвой.
Жадно глотая воздух, едва держась на ногах, Фарид застыл на лестничной площадке и сказал: «Врешь». На что Лора, только что сообщившая ему сенсационную новость, покрутила пальцем у виска и раздраженно ответила:
- Ты с ума сошел, Фарид? Где ты был вообще? Мы обыскались тебя, ты должен был присутствовать на операции. Как ты вообще себе все это представляешь?
- Но откуда взяли донора? – ему сразу представилось, как они всадили нож в спину тому несчастному...
- Ночью, скорая привезла раненого – бьющееся сердце при погибшем мозге, как раз то, что нужно.
- Не может быть...
- Ты что, не рад, что Медина спасена?
Он не ответил, и Лора хотела оставить его и направиться дальше, вниз по лестнице, но Фарид остановил ее вопросом:
- Разве можно... Как... Как вы смели... Вы убили его.
- Ты что, чокнулся?! У него мозг погиб!
- Нет, нет, не погиб у него мозг, я говорил с ним... там, в автобусе... убийцы, убийцы! Где тело?!
- Ты хотел спросить, где Медина?
- Нет, тело, того, кому принадлежало сердце... которое теперь у... у нее... у Медины...
Лора посмотрела на него с недоумением и, решив, что связываться с ним себе дороже, ушла прочь. У палаты Медины стояло такое оживление, что Фарид предпочел обойти ее и сразу направиться в другую. В ту, в которой убили.
Было страшно. И тоскливо. Страшно приподнять белую простыню и все понять, в который уже раз. Нет, нет, лучше не надо… Лучше уж под простыней… Холодящие душу белые стены. А с них – смерть, и зрачков у нее нет. У смерти глазницы всегда пустые, ей не нужно видеть. Фарид обнял труп. Ну и что, что холодный? Ты ведь обнимаешь, чтобы согреть, а не согреться. Разве не так?
Фарид обнял труп, чтобы согреть, а не согреться. Затем подоткнул под него простыню получше, и взял на руки. Тут же опустил обратно -, слишком тяжело. Тогда попробовал взять умершего под мышки, и стащить с койки.
Вынес из палаты, поволок по пустому коридору, - вся больница, видимо, праздновала победу в медининой палате, - вниз по лестнице. И так неуклюже волочились по ледяному полу бледные ноги, выглядывающие из-под простыни, так печально и угрюмо наваливалось огромное тело на Фарида, так хотелось бросить его к чертовой матери и мчаться, мчаться отсюда к себе, домой. Но как? Ведь это Фарида должны были убить! Ведь случайно попался этот несчастный под руку убийцам, ведь они Фарида планировали убить, а убили другого!
Операционная доктора Неймата. Такого же предателя, как и все остальные. Но вдруг он сейчас там, внутри? Как тогда оправдается Фарид? Для чего он притащил сюда труп? Но нет, все предатели на одно лицо… Он наверняка сейчас ликует вместе со всеми и трясется от смеха. Как трясутся от смеха негодяи в кино. Но это только в кино… В жизни таких негодяев не бывает – быть не может. Убьют – да, но трястись после этого от смеха…
Положив труп перпендикулярно к крохотной дверце, так, чтобы легче было просунуть его вовнутрь, Фарид опустился на пол и понял, что смертельно устал.
Труп зашевелился. С трудом привстал на четвереньки и, едва развернувшись, сел. По-прежнему обернутый простыней, заговорил:
- И кто тебя просил тащить меня сюда?
Фарид протер глаза рукавом пальто. Подсел поближе и, еле поборов сомнения, стянул простыню с лица умершего. Сказал:
- Доброй ночи, отец.
Отец сплюнул в сторону – кровь.
- Как интересно все получается, – сказал Фарид, и понял, что зря.
- Зачем ты приходил тогда – спросил он. – Зачем заставил порвать фотографию бабочки?
Хотя в действительности ему было уже все равно, для чего приходил отец. Было все равно, для чего он отпустил бабочку и так рано умер. Одно было важно сейчас – он хочет сказать отцу важное. То, что не решался сказать в свои семь, восемь… Девять. Он должен сказать, как любит его. Должен. Как от всепоглощающей любви к отцу по ночам его щеки щекотали слезы, как он кутался в занавеску и рыдал. Потому что стыдно было сознаться, что любит. Так сильно. Он должен, должен это сказать, иначе расплачется, как ребенок. Уткнется отцу в грудь, в его могучую, мертвую грудь – и расплачется.
- А ты, - вдруг начал отец, ворочаясь в простыне и пытаясь высвободиться из нее окончательно, - ты, почему не помешал им, когда прятался за мусорными баками? Почему сидел и молчал? Почему не выбежал и не выбил нож из руки убийцы?
Но и отцу было все равно, почему Фарид сидел тогда и молчал, почему не выбежал и не выбил нож из руки убийцы. Какая разница? Он спросил только затем, чтобы не было так страшно от тишины и молчания, и чтобы… чтобы не расплакаться, как ребенок.
- Ты много работаешь и совсем не думаешь о себе. Помни, по утрам обязательно надо плотно завтракать.
Кивнул. Отец продолжил:
- Застыть на фотографии – это как оказаться заточенным в тюрьме навсегда, это все равно что застрять в состоянии «быть», это очень страшно. А тебе не тяжело так, на глянце? Недаром ведь камера называется камерой. Фото-камера, видео-камера, тюремная камера.
Вновь кивнул. А ком… подкатывал к горлу с такой скоростью… Ему было целых девять лет, а он даже не запомнил родинки на отцовском подбородке. Вот-вот он не выдержит и заревет, громко-громко, как младенец. И тогда он затараторил:
- Папа, папа, тебе ведь одиноко, да? И, может, даже более одиноко, чем мне? Я ведь могу, если захочу… могу уткнуться носом в твою грудь и плакать… Или в мамину – и тоже плакать. А ты… отец, ты всегда был самым большим и самым сильным, и рядом с тобой никогда не было никого, к кому бы ТЫ мог уткнуться в грудь и плакать!
- Да.
- И сейчас, отец, даже сейчас, когда ты мертв, мертв уже во второй раз, тебе хочется плакать, ты опять, как назло, самый сильный… И опять, твое одиночество – самое огромное во всей вселенной!
- Да.
Ему захотелось еще добавить: «Я так люблю тебя, отец», и как всегда – не получилось. Это очень сложные слова, когда хочется сказать их отцу. И тогда Фарид расплакался, уткнулся носом в белую, с пятнами засохшей крови, простыню, и намочил ее фонтаном из глаз. Отец гладил сына по голове, целовал его синими, ледяными губами и дрожал. Потому что даже сейчас, когда в его теле не было больше сердца, он оказался самым сильным.
- Попроси кого-нибудь разорвать фотографию, которую я скоро тебе передам. - сказал отец и, уронив голову на плечо, перестал шевелиться.
Встреча на желтой улице
Выбежал во двор, отдышался. Без раздумий достал из кармана пальто скомканный клочок бумаги, на котором – заветные цифры. Достал телефон и набрал Майю:
-Тыне спала?
- Спала.., - полусонно ответила она.
- Мне... мне хотелось бы тебя увидеть, сейчас. Это возможно?
- Да! – голос ее сразу стал бодрым, звонким. Радостным.
- Куда мне подойти?
- А ты не знаешь?
(Фарид поочередно поглядывает то на своего двойника, глядящего в воду, то на Майю, безучастно напевающую себе под нос какую-то песенку.
- Не знаешь, чего мы ждем? – спрашивает Майя.
- Мы ждем тебя. Ты должна прийти, потому что обещала. Видишь, вон он я, стою на мосту и гляжу в реку, я уже пришел, а тебя еще нет, но ты наверняка уже идешь.
- А может оно и к лучшему, что меня пока нет?
- Что за глупости? Мы ведь друзья, не помнишь? И теперь уже навсегда.
- А знаешь, зачем я приду? – не унимается Майя. Та, другая Майя, которая уже здесь.
- Зачем?
- Попросить кое-что. Для Медины.
- У Медины все хорошо. Хотя...
- У меня такое чувство, что я что-то пропустила, - посмотрела на Фарида с подозрением.
- Ты многое пропустила, но я тебе об этом расскажу сейчас, когда ты придешь. Знаешь, о чем я сейчас думаю? Ну, не здесь... а там, на мосту?
- Не знаю. О чем?
- Пока я жду тебя, я смотрю на тени фонарей и у меня такое странное чувство, что они живые. Что тени фонарей живее самих фонарей.
- Это как?
- Они откровеннее. У них больше возможностей. Смотри, фонари на таком огромном расстоянии друг от друга, а их тени...)
Конечно, Фарид прекрасно знал, куда идти, он шел туда уже давно, сам того не ведая, полусонно переставляя ноги по незнакомым улицам, пустым дворам, перекресткам, вдоль оглушительных шоссе и мусорных баков с грудами пустых бутылок. И сейчас, уже в который раз, он устремился туда – за поворотом, на стыке высотной новостройки и старых домов с полуобваливающимися крышами близился рассвет. Ноги плелись по тонущей в свете фонарей мостовой, руки привычно копошились в карманах пальто,нащупывая использованные салфетки и кое-какую мелочь, а мыслей – не было. Зато была ночь, была уже давно, была назло всем жаворонкам и всем будильникам, и быть ей нравилось. Фарид устал … Отчего все еще хочется жить? Вдали мерцали желтые фонари, потом – вблизи, а после – он утонул в их теплом мерцании. Да – это здесь… И гудение, это сумасшедшее гудение.
Тот самый мост. Сумерки, река, теплый воздух и аромат нарциссов, едва уловимый, слабый… но аромат. Гудение становилось все громче и громче, потом невыносимо громче, а потом мимо пронесся трамвай. Гудение стихло. Он понял, пожалуй, самое главное, ему открылось это только теперь, как откровение. Ведьможно было заплатить больше тому мальчику в красной кепке, и тогда сейчас пахло бы нарциссами, и это бы спасло ситуацию, хотя бы немного. Исправило бы ее безнадежность. Или нет, мысли путаются, это ведь не об этом сейчас все, главное другое. Главное, что все они - чужие, другие, ненастоящие, как доктор Неймат например. Нету ведь его совсем, а ходит и разговаривает, и убивает, но доктора Неймата ведь его нету совсем, неужели непонятно? И всех – тоже… Стало быть, я – только я есть? И только Майя? Да, Майя, ответь: ты есть, Майя?
- Нет, – ее сиреневый плащ,торчащая из под-него плиссированная юбка, ее рыжие кудри, ее бледная кожа … тоненька полоска вместо губ и длинные серьги.
Если запрокинуть голову назад, будет бесчисленное множество звезд, бледных звезд, а если посмотреть под ноги – можно увидеть
- Если посмотреть под ноги, - сказал Фарид, и подошел к Майе вплотную, - можно увидеть… Ну, знаешь… Фонари, влюбленные друг в друга… а между ними ведь расстояния, большие, они далеко друг от друга, но души – их свет, встречаются на асфальте… ведь видишь? Они целуются, их души…
- Фарид, - сказала она, отстраняясь, - отдай свое сердце.
Он опустил голову и уставился на ее красные мокасины.
Подпрыгнула крышка люка, и пустилась в ритмичный пляс. Отлетела в сторону. Оттуда, из пустой глубины, вылетело сердце дона Монтеро. Видимо, он сдался и поверил жене.
- Дорогой! – вскрикивает заплаканная донья, и кидается к мужу, - почему ты кричал?
Лицо его изъезжено морщинами; на нем все: и горы, и моря, и детская площадка с недостроенным песочным замком, и первый поцелуй на обветренных губах, и цунами, которое видел только в кино, и пульт от телевизора. Он ловит воздух ртом, и говорит:
- Я не знаю, не знаю… Разве уже зима?
Майя, принявшая сердце дона Монтеро за сердце Фарида, наклонилась, взяла в руки окровавленный орган, блеснула глазками. Улыбнулась. Шепнула: «Спасибо. Прости. Меня тоже... как и всех остальных... всех, кроме тебя... неужели непонятно?». Запихнула сердце в рот и, тщательно прожевывая, проглотила.
Кровь стекала по подбородку, но она продолжала жевать набитым ртом. Затем она отерла губы рукавом плаща и начала оглядывать себя: руки, ноги, живот.
- Что это значит, - тихо возмутилась она, - почему я не вернулась?
Послышалось шуршание за припаркованным поодаль от Фарида и Майи автомобилем, и Фарид, почуяв очередной подвох, направился в его сторону. А там всего лишь незнакомый мужчина в лохмотьях, облокотившись о колесо, сидит и шелестит какими-то бумажками; что ж, незачем добавлять к своей и так разваливающейся на части реальности еще чьи-то недоразумения и недосыпания, нужно просто отойти и стараться ни о чем не думать. Не вникать, не подозревать, не достраивать мысленных пазлов, основываясь на случайных совпадениях; да, у мужчины этого грустные, цвета предгрозового облака, глаза, да, у него родинка на подбородке и в руках у него, скорее всего, хотя и вряд ли, куча фотографий, и он их, должно быть, наверняка, с самой низкой долей вероятности, разрывает на мелкие кусочки. А Майя все недоумевает, почему она по-прежнему стоит рядом с Фаридом, и не в состоянии сделать хотя бы шаг и уйти с этой проклятой улицы для того, чтобы больше никогда, ни ногой... Потому же, одними глазами, повернувшись к незнакомцу у автомобиля спиной, отвечает ей Фарид, почему и я остался здесь, хотя мог бы, если бы очень захотел, если бы немного воли и намерения, уйти, но эта сила, эта беспощадная сила, это непреодолимое пространство между мной и тобой; казалось бы, просто мост, просто фонари, просто ночь, почему они засасывают нас помимо нашей воли в этот бредовый водоворот: ты – я – желтая улица – скитание – спи...
Но Майя ничего не поняла и не услышала, она не ловила тех бабочек, которых ловил Фарид в детстве. А мужчина, тот самый, совершенно посторонний и уж явно случайно очень похожий на персонаж, уже успевший запылиться в воспоминаниях, как-будто (во всяком случае, Фариду так показалось, послышалось, он ведь стоял к нему спиной) встал на ноги и протянул Фариду одну единственную фотографию, на которой, вероятнее всего, сам Фарид, но словно сфотографированный сейчас же, здесь, рядом с этим автомобилем на желтой улице.
- Я не могу этого сделать, -голос незнакомца полушепотом.
Он сумасшедший, что ему от меня нужно, прочь, прочь от всех этих полуночников, от Майи, которая еще недавно была последней надеждой, невидимой нитью между этим скитанием и пробуждением. Не говоря ни слова, Фарид развернулся и ушел прочь. Он и сам не понял, как фотография оказалась у него в руках, и почему он так отчаянно сжимает ее.
***
Чернее этой ночи только крылья ворона да воронка вселенной, заглатывающая знакомую тебе реальность в пустоту. Хотя многолюдная на удивление улица пытается подсунуть краски поярче, и мимо проходит группа молодежи, - видимо, в ночной клуб? Подойти к самому цветному, взглянуть на него умоляюще и, протягивая свою фотографию, тихонечко, так, чтобы не услышали остальные (что, пожалуй, еще вызовет бурю усмешек), попросить: «Вы не могли бы?». Но юноша безвозвратно пьян, он оттолкнет Фарида одной рукой и продолжит идти, пошатываясь. А тем времени палата некогда желанной Медины слабо освещена настольной лампой, на краю ее койки сидит думающий о чем-то своем доктор Сардар и сжимает в кулаке скомканный угол простыни; перед глазами у него мельтешит Лора, переставляя ненужные вещи, ненужные, но настоящие, каждый шприц, каждый тюбик с лекарством, которые она держит в руках, куда реальнее огромной вселенной, которая живет в твоей голове. Ни доктор Сардар, ни Лора, не замечают, что все эти реальные предметы, а также они сами, откидывают тень, все, кроме Медины. А еще можно обратиться к любому другому прохожему, но каждый, кого мысленно выбирает Фарид, в самый последний момент неожиданно сворачивает куда-то, и совершенно никуда не годится гнаться за ним. Можно попросить о помощи таксиста, но для таксиста ночь – работа, и он даже откажется выслушать. Но ведь есть еще круглосуточное магазины? В них работают настоящие люди, не пьяные, никуда не спешащие, уж они-то должны его понять, спасти, вызволить. «Ее нужно порвать, срочно. Прошу вас», но кассир удивится:
- А сам не можешь?
Нет, надо, чтобы кто-то другой, пояснит Фарид, но кассир станет недоумевать, «почему я?», а ему что, сложно, спросит Фарид, на что кассир ответит, что нет, ему не сложно, но почему именно он? И он будет прав, и права эта ночь, и правы черные вороньи крылья, все, все правы, кроме бессмысленной реальности, в которой больше не хочется быть. И да, да, нужно будет скорее все объяснить этому тупому кассиру, почему он, да потому что некому больше. Но к кассе подойдет один из покупателей и протянет товар, и на этом оборвутся все шансы Фарида покончить с этим раз и навсегда. Беспроигрышный вариант – помоги себе сам, но как, когда ни ножницы, ни обыкновенная попытка разорвать ее в клочья, не в силах причинить хоть какой-либо ущерб злосчастной фотографии. Получается порвать все: фотографии насекомых, знакомых, знаменитостей. Можно удалить воскресные завтраки в инстраграмме и вообще самоудалиться из всех существующих социальных сетей. Но главная фотография – немым упреком, и никто не в состоянии помочь. Доктор Сардар отрицательно качает головой (с повязкой на лице, колдуя в операционной), маленький Фарид стоит посреди макового поля и улыбается: Если мы ее сфотографируем, она будет жить вечно! А тот самый прохожий в сером пальто (что прошел мимо не потому, что его нет...) говорит с кем-то по мобильному: «Я не собираюсь этого делать. Порвать твою фотографию – значит взять на себя огромную ответственность, а я тебя не знаю и ответственности такой на себя брать не собираюсь». А еще Майя, - не хватало только Майи и ее предательски красных мокасин, говорит, - «не получится».
Фотографию. Бы. Навсегда. Порвать. (прозвучал голос сторожа и исчез навсегда).
***
«А вы уже умерли?», спрашивает женщина в бордовой шляпке и, не в силах сдержать любопытства, плотнее прижимает очки клицу и всматривается в его глаза. Бежать, бежать, пока есть силы, пока есть еще надежда, что ты сам веришь в абсурдность этой зловредной тетки, в ее нереальность, пока ты еще смеешь надеяться на любое объяснение, лишь бы заткнуть этот нарастающий гул. Откуда эти звуки? Это ведь ночные трамваи? Это ведь не внутри, да? Почему так громко и так страшно? Почему вокруг все такое беспомощно желтое и безвольное? Откуда взялся этот мост, разве в этом городе есть река?
И тут Фарид в недоумении останавливается, посреди моста (которого никак не могло быть в городе), утопающего в желтом свете понурых уличных фонарей, и понимает, что неподалеку от него, всего в пяти шагах, стоит никто иной, как он сам. Полусвесившись через узловатые перила, другой Фарид рассматривает отражения фонарей в реке и едва заметно улыбается. У Фарида началась одышка, но ему показалось, что теперь уже не нужно ни от кого убегать; он протянул своему двойнику фотографию и, не в силах больше бороться с усталостью, опустился на корточки, продолжая наблюдать за другим Фаридом. Но другой Фарид не ловил в детстве бабочек, или даже если ловил, но не тех самых, которых ловил главный, первый Фарид, а потому в голове его роились несколько иные мысли, и он, не переставая улыбаться, без колебаний выбросил фотографию в реку. Резко разжав ладонь, как там, у Майи в офисе.
Фарид недоумевающе посмотрел на Фарида. Поднялся с корточек, беспомощно уронил руки вдоль тела и подошел к нему вплотную, с выражением полнейшего ужаса заглядывая ему в глаза.
- А зачем свобода? – как бы поняв его немой вопрос, улыбнулся счастливый Фарид. – Я, честно говоря, не совсем понимаю, что это такое.
- Ты улыбаешься, да? – спросил Фарид растерянный, все еще не веря происходящему.
- Да, - спокойно, продолжая улыбаться, и не отрывая взгляда от реки, сказал Фарид.
Фарид посмотрел на Фарида с недоверием, но Фарид улыбнулся ему, той улыбкой, которой мог улыбнуться только Фарид, ловившей именно тех бабочек, которых ловил Фарид, и тогда Фарид поверил, и тоже улыбнулся. Фарид прижался к Фариду плотнее и взял его за руку. Погас один из тускло мерцавших фонарей, легкое дуновение ветра колыхнуло воротник и Фарида не стало. Тени фонарных столбов съежились и сделались совсем крошечными, и Фарида не стало.
На мосту, на желтой улице, освещенной тусклым светом фонарей, с едва заметными тенями фонарных столбов и неаккуратно положенным асфальтом, Фарид стоял в полном одиночестве.
ЭПИЛОГ
Тяжело опустился на землю жухловатый осенний лист. Нет, на мосту не растут деревья, какой еще лист. Тяжело опустился на землю. Не совсем понятно, как теперь жить без сердца, оно ведь, хоть и не съедено, но потеряно, скорее всего оно разгуливает теперь где-то в Аргентине, ничего не понимая, как курица с только что отрубленной головой, которая некоторое время все еще несется по инерции не ведая куда; как жить без сердца, которому ни поболеть, ни вздрогнуть, ни остановиться на худой конец; что дальше и есть ли оно, это туманное «дальше». Хотелось обо всем этом хорошенько подумать, сделать выводы, утопиться, вычеркнуто. Обязательно нужно было подумать, но к чему могут привести подобные мысли? Нет, Фариду теперь не хотелось думать и, к его сожалению, у него ровным счетом ничего не болело; чтобы можно было сосредоточиться на какой-то определенной боли. Все его существо обволокла тяжесть, такое едва объяснимое состояние, как-будто тело летит в пропасть и в то же время не может пошевелиться. Но вдруг, внезапно, словно прерывая кошмарный сон желанным пробуждением, на желтую улицу ворвался подросток в красной кепке, несущий в руках что-то громоздкое, на первый взгляд, а при более внимательном рассмотрении – банку, набитую нарциссами, половина из которых уже изрядно завяла и некоторые цветки понуро опустили головки. Он поставил цветы прямо перед Фаридом и убежал, не сказав ни слова. Желтая улица наполнилась терпким ароматом, внеся в почти уже несуществующую реальность немного красоты, а это немало, когда в воздухе царит такая липкая безысходность, от которой начинают трястись конечности. Фарид пододвинул банку поближе к себе и вобрал полные легкие пропитанного желтой пыльцой воздуха.
Желтая улицa или повесть о съеденном сердце
© Copyright: Лейла Мамедова, 2013
Свидетельство о публикации №213072800134
Свидетельство о публикации №213072800134
Рецензии
Медлить нельзя. Надо записать сейчас. А то все поменяется и захочется чего-то другого, с наморщенным лбом.
Признаюсь, пока только в середине пути.
Признаюсь, что поначалу я бился как жирная муха о стекло - текст не впускал в себя.
Думаю, это проблема скроллинга.
Изобретатель телефона ведь не рассчитывал, что в нем будут читать повести и романы.
Мух бился о стекло не только потому, что он вредный мух, а ещё и потому, что за окном чуял что-то для себя исключительное.
Потом решительно пошел с самого начала - и все понял. Понял историю, понял где разные фазы сна переходят одно в другое (ничего что средний род?).
Понял, почему эта вещь стала для вас рубежной, водораздельной и "знаковой".
Потому что в какой-то момент словил кайф от того, как сюжет, детские страхи, взрослые впечатления и наблюдения, цветные и черно-белые сны и сама свобода языка - гоняются друг за дружкой и образуют такую вот карусель, спаренную с американскими горкам.
Вы знаете, такая смесь свободы языка (это воздух) и жесткость истории (это высокооктановый бензин) высвобождает огромную мощь. И в этом, скорее всего, заключено то обстоятельство, что вы после написания этой вещи почувствовали в себе и силу и путь (забыл про карбюратор?)
Это роскошно. Щедро.
Очень, очень свежо и, безусловно, талантливо.
Я не "рецензию" пишу (кто я такой!), а просто свои читательские слова.
Аствацатуров, кстати, в одном не ошибается:
надо хоть немного поучиться писать хотя бы для того, чтобы было интереснее читать.
Вот и мой кой-какой опыт пригождается, чтобы читать ваши замечательные тексты.
Вижу, что это из ранних ваших опытов.
Но это не умаляет его качества.
Дочитаю - поделюсь.
=====================================
II
В мониторе читать легче.
Да, ощущение вихря подтвердилось.
Толстой открыл такой приём как поток сознания героя.
Вы довели поток до кондиции вихря.
Местами ловил перлы. Прям вот хорошие, выращенные в двустворчатом моллюске вашего над и подсознания, вынутого сознанием на свет и обрамлённого серебром слова.
С перлами все более-менее гениально. Они есть, они непонятно как сделаны и завораживают.
Местами есть и такие водовороты, в которых становишься щепкой и крутишься, без шанса выскочить в силу своей читательской ограниченности.
С сожалением оставлял щепку крутиться и нанимал лоцмана.
Что я могу сказать про этот текст, как человек, который
купил бы такую книжку в магазине?
Вар. 1 (допустим, я Леос Каракас) Какое счастье! какая удача, что я сегодня прошел этой улочкой, зашел в эту книжную лавочку и купил такую славную, кровавую, нежную и метафизическую книжицу!
Поручу ка своему продюсеру связаться с Лейлой и заключу с ней контракт на написание сценария и в следующем году начнем снимать! Попрошу только уточнить пару-тройку мест. Это будет бомба! Канны, Берлин, или даже оскар за лучший иностранный.
Вар.2 (Беспощадный Критик) как хорошо, что купил за сбер-спасибо! А так девочке нужен редактор и корректор. Аватарка то миленькая. Но насколько соответствует... и вообще, походила бы в анатомический театр. Впрочем, в ее возрасте, я марал каракулями бумагу и ходил задрав нос и был полный дурак. а у этой, как бишь, зубки то прорезались беленькие и остренькие. Завидую? Нет. Уже никому не завидую.
Вар.3 (обыкновенный читатель) цена - качество! Супер!
Вар.4 (писатель с прозы.ру) нда, понакрутила. так-то не бездарно, но понакрутила, сама про что не так-то я получше мог бы написать, да кто читать то будет? одни левашовы да харитоновы, с теплом
Вар. 5 (Окуджава) как слышит - так и пишет, не стараясь угодить.
Если бы кто спросил меня лично, то я бы ответил:
вот что останется после того, как мы перестанем давить на кнопку "опубликовать"
вот такие любопытные истории.
это литература, она точно талантливая, но такая грустная.
ас
Андрей Севбо 23.04.2023 18:32 • Заявить о нарушении
Признаюсь, пока только в середине пути.
Признаюсь, что поначалу я бился как жирная муха о стекло - текст не впускал в себя.
Думаю, это проблема скроллинга.
Изобретатель телефона ведь не рассчитывал, что в нем будут читать повести и романы.
Мух бился о стекло не только потому, что он вредный мух, а ещё и потому, что за окном чуял что-то для себя исключительное.
Потом решительно пошел с самого начала - и все понял. Понял историю, понял где разные фазы сна переходят одно в другое (ничего что средний род?).
Понял, почему эта вещь стала для вас рубежной, водораздельной и "знаковой".
Потому что в какой-то момент словил кайф от того, как сюжет, детские страхи, взрослые впечатления и наблюдения, цветные и черно-белые сны и сама свобода языка - гоняются друг за дружкой и образуют такую вот карусель, спаренную с американскими горкам.
Вы знаете, такая смесь свободы языка (это воздух) и жесткость истории (это высокооктановый бензин) высвобождает огромную мощь. И в этом, скорее всего, заключено то обстоятельство, что вы после написания этой вещи почувствовали в себе и силу и путь (забыл про карбюратор?)
Это роскошно. Щедро.
Очень, очень свежо и, безусловно, талантливо.
Я не "рецензию" пишу (кто я такой!), а просто свои читательские слова.
Аствацатуров, кстати, в одном не ошибается:
надо хоть немного поучиться писать хотя бы для того, чтобы было интереснее читать.
Вот и мой кой-какой опыт пригождается, чтобы читать ваши замечательные тексты.
Вижу, что это из ранних ваших опытов.
Но это не умаляет его качества.
Дочитаю - поделюсь.
=====================================
II
В мониторе читать легче.
Да, ощущение вихря подтвердилось.
Толстой открыл такой приём как поток сознания героя.
Вы довели поток до кондиции вихря.
Местами ловил перлы. Прям вот хорошие, выращенные в двустворчатом моллюске вашего над и подсознания, вынутого сознанием на свет и обрамлённого серебром слова.
С перлами все более-менее гениально. Они есть, они непонятно как сделаны и завораживают.
Местами есть и такие водовороты, в которых становишься щепкой и крутишься, без шанса выскочить в силу своей читательской ограниченности.
С сожалением оставлял щепку крутиться и нанимал лоцмана.
Что я могу сказать про этот текст, как человек, который
купил бы такую книжку в магазине?
Вар. 1 (допустим, я Леос Каракас) Какое счастье! какая удача, что я сегодня прошел этой улочкой, зашел в эту книжную лавочку и купил такую славную, кровавую, нежную и метафизическую книжицу!
Поручу ка своему продюсеру связаться с Лейлой и заключу с ней контракт на написание сценария и в следующем году начнем снимать! Попрошу только уточнить пару-тройку мест. Это будет бомба! Канны, Берлин, или даже оскар за лучший иностранный.
Вар.2 (Беспощадный Критик) как хорошо, что купил за сбер-спасибо! А так девочке нужен редактор и корректор. Аватарка то миленькая. Но насколько соответствует... и вообще, походила бы в анатомический театр. Впрочем, в ее возрасте, я марал каракулями бумагу и ходил задрав нос и был полный дурак. а у этой, как бишь, зубки то прорезались беленькие и остренькие. Завидую? Нет. Уже никому не завидую.
Вар.3 (обыкновенный читатель) цена - качество! Супер!
Вар.4 (писатель с прозы.ру) нда, понакрутила. так-то не бездарно, но понакрутила, сама про что не так-то я получше мог бы написать, да кто читать то будет? одни левашовы да харитоновы, с теплом
Вар. 5 (Окуджава) как слышит - так и пишет, не стараясь угодить.
Если бы кто спросил меня лично, то я бы ответил:
вот что останется после того, как мы перестанем давить на кнопку "опубликовать"
вот такие любопытные истории.
это литература, она точно талантливая, но такая грустная.
ас
Андрей Севбо 23.04.2023 18:32 • Заявить о нарушении
Андрей, огромное спасибо, что нашли время прочитать и оставить такую интересную, я бы даже сказала вдохновляющую рецензию. Вы правы, Желтая улица - не для скроллинга. Она была напечатана небольшим тиражом вместе с повестью одного дорогого мне автора, кстати, почему бы мне не поместить обложку книги сюда, в текст, картинкой.
Вы знаете, это правда, что после написания этой вещи я "почувствовала в себе и силу и путь", но одной из важнейших причин этого явилось то, что у Желтой улицы был The Читатель. Один. Но именно он. Кто сразу почувствовал, разглядел, поверил. Мне кажется большой удачей для любого автора встреча с the Читателем в начале творческого пути.
Будучи человеком с изощренным литературным вкусом, талантливым автором, образованнейшим человеком, он настолько высоко оценил по сути ученическую еще мою повесть, что сделал все от него зависящее и опубликовал.
В случае, если мою книжецу все-таки купит Вариант Первый, пусть он не беспокоится, сценарий к Желтой улице у меня давно готов и ждет своего часа. Есть даже режиссер, заинтересованный его экранизацией, но фильм (если его хорошо снять) получается слишком высокобюджетный. Поэтому все, что пока могу делать для подготовки к Каннам и Берлину, это подбирать подходящие платья и украшения. Делаю все от себя зависящее.
Кстати, думала над вашими словами о том, что если вы все-таки опубликуете свой роман, то уберете из него все лишнее (а вдруг дети будут читать?), но заранее на всякий случай хочу от вас отговорить от этого. Если руководствоваться такими фильтрами - литературы не выйдет. ЛИтература это когда ты не боишься пройти голым по центральной улице - образно! И пусть все знакомые и не знакомые думают, что хотят.
еще раз большое вам спасибо за столь высокую оценку моего скромного творчества! Для меня это важно.
Лейла Мамедова 23.04.2023 21:49 Заявить о нарушении
Вы знаете, это правда, что после написания этой вещи я "почувствовала в себе и силу и путь", но одной из важнейших причин этого явилось то, что у Желтой улицы был The Читатель. Один. Но именно он. Кто сразу почувствовал, разглядел, поверил. Мне кажется большой удачей для любого автора встреча с the Читателем в начале творческого пути.
Будучи человеком с изощренным литературным вкусом, талантливым автором, образованнейшим человеком, он настолько высоко оценил по сути ученическую еще мою повесть, что сделал все от него зависящее и опубликовал.
В случае, если мою книжецу все-таки купит Вариант Первый, пусть он не беспокоится, сценарий к Желтой улице у меня давно готов и ждет своего часа. Есть даже режиссер, заинтересованный его экранизацией, но фильм (если его хорошо снять) получается слишком высокобюджетный. Поэтому все, что пока могу делать для подготовки к Каннам и Берлину, это подбирать подходящие платья и украшения. Делаю все от себя зависящее.
Кстати, думала над вашими словами о том, что если вы все-таки опубликуете свой роман, то уберете из него все лишнее (а вдруг дети будут читать?), но заранее на всякий случай хочу от вас отговорить от этого. Если руководствоваться такими фильтрами - литературы не выйдет. ЛИтература это когда ты не боишься пройти голым по центральной улице - образно! И пусть все знакомые и не знакомые думают, что хотят.
еще раз большое вам спасибо за столь высокую оценку моего скромного творчества! Для меня это важно.
Лейла Мамедова 23.04.2023 21:49 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.