Диалог с комментариями

— 1 —

Они шли не спеша по тихой тенистой аллее, с каждым шагом вдыхая всё глубже и глубже влажный, но всё ещё тёплый воздух октябрьского неба.
Один из них, тот, что постарше, лет шестидесяти на вид, был одет в старенькую потёртую ветровку, кое-где испачканную масляной краской — той, что всегда работают художники, залоснившиеся от давности джинсы и какие-то чёрные стоптанные ботинки. Он мягко по-отцовски обнимал за плечо другого, ещё совсем молодого, но не по годам любознательного юношу, на котором была светлая модная куртка, сшитая умелой портнихой в домашнем «ателье», тёмные недорогие, но аккуратно выглаженные брюки и простенькие осенние туфли, начищенные до блеска. Они любовались красотой осенних пожелтевших деревьев, наблюдая, как ветер срывает сухую листву и несёт её куда-то далеко-далеко за горизонт, в неведомые края, откуда они уже никогда не вернутся. Наверно именно там они обретают новую жизнь и покой, то, чего нам, простым смертным, порой сильно не хватает.
Мы грустим о чём-то навсегда забытом, силимся вспомнить что-то важное и до боли родное, такое нужное и ни с чем не сравнимое, но у нас ничего не получается. Только мимолётные обрывки чьих-то речей, стрекотание зелёных кузнечиков, что наполняли когда-то карманы нашего детства, да лёгкое дуновение тёплого ветерка доносится из памяти гулким, заброшенным эхом, нагоняя солёную, как морская вода, слезу.
Они остановились возле небольшой скамейки, дружно уселись передохнуть, не прекращая любоваться прелестями округи. Взгляды их сошлись друг на друге, и тогда тот, что помоложе, спросил:
— Скажи мне, почему на свете всё так запутано? Одни люди добрые, честные, бескорыстные, а другие алчные, злые и бессердечные?
Тот, что постарше, посмотрел внимательно на юного любознательного парнишку, лет пятнадцати, лукаво улыбнулся и сказал:
— А кого ты считаешь добрыми, честными и бескорыстными, и кого алчными, злыми и бессердечными?
В глазах юного героя блеснула искорка недоумения, ведь на его взгляд всё было так просто: одни хорошие, другие плохие. Мучил только один жалкий вопрос: откуда берутся плохие люди, и почему их с каждым годом становится всё больше и больше, нежели наоборот.
— Ну, как кого? Разве ты не понимаешь? Посмотри вокруг! Их повсюду полно, сытые, шикарно одетые, на дорогих машинах. Они вовсе не думают, набивая свои карманы, о том, что такие, как мы с тобой, например, бедные и нищие, не имеющие лишнего гроша за душой, вынуждены как-то существовать в этом убогом для нас мире, оставаясь порядочными людьми! — начал горячо и бойко объяснять молодой человек.
Мужчина внимательно слушал его, пристально смотря в глаза и незаметно улыбаясь, затем произнёс:
— Жизнь такая сложная, противоречивая и обманчивая штука, что мы порой сами верим в то, чего и быть не может в действительности. И лишь в тот момент, когда явь и сон входят в равные силы соперничества, мы сразу же начинаем сомневаться, желая постигнуть истины бытия! Я приведу тебе лишь несколько примеров, и тогда ты многое поймёшь, научишься мыслить чётче, явственнее и глубже. Начнём с самих себя.

— 2 —

Я прожил долгие и подчас мучительные годы, познав горечь поражений, тяжесть утрат, минуты или часы счастья, коварство измен, лишения войны.
Всё это улеглось во мне прочным тугим узлом воспоминаний. Но я не озлоблен на белый свет за пережитое, ведь Всевышний, ниспослав на мою голову все эти испытания, дал мне огромные силы, терпение, разбудил дремавшие в моём сердце веру в победу добра и надежду на светлое будущее.
Добро победило! Скрытая где-то в веках правда — восторжествовала! Мы одержали победу над врагом в Великой Отечественной войне. Наступило долгожданное светлое будущее, которое считается настоящим. Все мы начали строить жизнь заново, возводя города после руин. Голодные и уставшие, — мы оставались счастливыми, свято веря в то, что уж если мы одолели войну, то всё остальное — сущие пустяки. И мы отстояли все стройки, зажили тихо, мирно и спокойно. Улыбки стали всё чаще и чаще появляться на измождённых, уставших трудовых лицах, и вот настал момент, когда мне захотелось чего-то большего, чего-то необъяснимого, но нужного не только мне, но и всем людям.
И я начал писать картины. Они были наивные и угловатые, но мне они очень нравились, я хотел донести до людей свои чувства, переживания, настроение, и однажды мне это удалось. Меня пригласили вступить в Союз художников. Наполненный безмерной радостью, я топал в этот день по лужам и пел во всё горло. Шёл сильный дождь, но это не пугало меня. Ничто в эту минуту не могло остановить моё движение вперёд!
Я получил удостоверяющие документы и стал настоящим художником. Затем началась долгая, кропотливая, изнурительная работа. Я готовил первую в своей жизни выставку картин. Я не спал ночами, добавляя мазок за мазком в свои работы, собирая по крупицам сюжеты; много думал, анализировал, и вот первая в моей жизни выставка всё-таки состоялась.
Мне отвели небольшой зал в каком-то обшарпанном Доме культуры, куда не всякий заглядывал, но я был неимоверно счастлив. Радость переполняла мою душу, я не мог скрыть улыбку от тех, кто в этот знаменательный для меня день удосужился посетить выставку. И пусть большинство из этих людей пришли туда ради любопытства или просто убить своё свободное время, но всё же эти люди увидели плоды моего рыхлого труда, а значит, мечта моя осуществилась! Я донёс первые чувства и переживания до окружающих.
Именно там я и познакомился со своей первой женой. Она стояла возле одной из моих картин, как-то вдумчиво вглядываясь в то, что на ней изображено, а может, просто делала вид. Ведь в последствии оказалось, что она вообще не имела ни малейшего понятия и представления об искусстве в целом, а уж о живописи тем более. Я помню, как подошёл к ней сзади, начал что-то рассказывать об этой картине. Она вдруг обернулась, и я увидел, что передо мной стояла удивительной красоты девушка, лет на восемь старше меня, стройная, высокорослая и темноволосая, с ярко очерченными бровями, длинной тугой косой, выразительными пухленькими губками и шикарным бюстом. Вся эта её стать на миг парализовала моё молодое сознание, я замолчал и стоял какое-то время с полуоткрытым ртом, затем сказал что-то невпопад, отчего девушка громко засмеялась. Я до сих пор помню её заразительный раскатистый смех. Мы начали встречаться, я водил её всюду: на спектакли в театр, на все фильмы подряд, что шли тогда в кинотеатрах и клубах, писал её портреты, осыпал цветами и чувствовал, что меня влечёт к ней всё сильнее. Наконец мы поженились, а через год она родила мне замечательного малыша, удивительно похожего на неё. В то время живопись не являлась моей основной деятельностью, я работал на заводе, а рисовал в свободное время, которого с каждым днём становилось всё меньше и меньше.
Сын подрастал, денег катастрофически не хватало, к тому же моя супруга нигде не работала, а потребности её превосходили многих. Она очень любила красиво одеваться, бывать в дорогих ресторанах, рекламируя себя в доступной манере, вызывая тем самым у посторонних мужчин жуткое желание охотника.
Я же в свою очередь наибольшую часть времени проводил на работе, чтобы добыть деньжат для ребёнка и жены. Однажды я уехал на три дня в командировку, но вернулся днём раньше и увидел банальную картину: моя жена в нашей постели с любовником. Это был здоровый, крепкий бугай с широкой волосатой грудью.
Он презрительно посмотрел на меня, как будто не он, а я ворвался в их жизнь. Жена побледнела и сидела в ужасе, забившись в углу, прижав к своей шикарной груди одеяло, ожидая мой вердикт. Сын сидел на полу, собирая кубики, ему было тогда года два или два с половиной. Её я не тронул, а вот бугая этого избил. Сильно избил, даже не ожидал, что во мне столько злости, беспощадности и жестокости.
Он отлежал в больнице с сотрясением мозга и другими травмами, а я готовился к тому, что несколько лет мне придётся провести за колючей проволокой. Я был уверен, что без суда не обойдётся.
К моему удивлению и счастью он не подал иск в суд. Меня не посадили, а он куда-то исчез, вроде говорили, что уехал. Жена, ползая на коленях, умоляла простить её, обещала, что это никогда не повторится, много было сказано тогда всяких слов. Я простил…
Мы зажили в принципе, как и раньше, но между нами пролегла незримая полоса отчуждения. Я занимался с ней ночью любовью, словно выполнял ещё более тяжёлую работу, чем на производстве, где я трудился, целовал её в губы, будто давил в пепельнице догорающий окурок. Я не видел больше в этой женщине той своей, неделимой ни с кем половинки. Перед моими глазами всё время возникал тот самый волосатый бугай. Он жадно целовал мою жену своими сальными губами, навалившись на неё всем весом, а та, широко раскинув ноги, принимала его ласки, трепетала и стонала под ним, и ей действительно в тот момент было несказанно хорошо. В итоге всей этой душещипательной неприятной истории мы расстались, сын остался с ней. Я никаким образом не помогал ей, только отсылал алименты сыну.
Чтобы отвлечь себя от мыслей об одиночестве, я погрузился с головой в работу и живопись. Мне хотелось навсегда вычеркнуть из своей жизни, из своей души ту женщину.
Даже когда она пришла ко мне однажды за помощью, я не пустил её на порог. Я жестоко и несправедливо поступил по отношению к ней, ведь она действительно находились в ужасной ситуации, и помочь ей было необходимо, а главное то, что я мог это сделать!
Но я отвернулся от неё. Сейчас у сына своя семья, он твёрдо стоит на ногах, а бывшая жена умерла от какой-то неизлечимой болезни.
Я так и не стал выдающимся художником, женился второй раз на обычной приземлённой женщине, которая везёт весь домашний воз на своих плечах, радуясь и восхищаясь мной, как творческим, одухотворённым человеком, не требуя от меня ничего ради собственного блага. К нашему общему сожалению она не может иметь детей, поэтому мы все эти годы живём друг для друга. И я чувствую себя сейчас абсолютно счастливым человеком!
У меня множество друзей, знакомых. Они знают эту историю и тянутся ко мне всей душой и сердцем, а я не отторгаю их, ведь мне хорошо рядом с ними.
Мне уютно и тепло рядом с тобой, мой мальчик, потому, что я очень сильно люблю тебя! Люблю свою сестру — твою матушку! Она потеряла своего мужа, то бишь твоего отца давно, и с тех пор эта домашняя, красивая, умная, милая и ласковая женщина, не способная на предательство и измену, одна. Бог не дал ей второго мужа, не смотря на все её человеческие качества, не дал богатства в виде денег или драгоценностей. Вся её драгоценность — это ты, её сын, ради которого она живёт и бьётся изо всех сил, чтобы ты стал настоящим человеком! Есть у неё и ангел-хранитель, оберегающий каждый час, каждую минуту от всего дурного, а Господь милосердный наградил её своим талантом, подарив ей умелые руки, способные вязать и шить. Эта модная курточка на тебе — результат её кропотливого труда, свитерок, рубашечка и всё остальное на тебе — это её удивительные руки, которые кроме тебя доставили радость и другим детям и взрослым, не наделённым таким талантом. Каждый выполненный в срок заказ — это деньги, пусть небольшие, но позволяющие сводить концы с концами. Ты одет очень стильно, не хуже остальных, поверь мне! В то время, когда многие имеют финансовую возможность приобрести дорогую вещь, они, к сожалению, не имеют эстетической возможности оценить её. Страдая полной безвкусицей, они напяливают на себя дорогие по цене вещи, не ощущая того, что смотрятся в них скоморохами на глазах у всех, проходящих мимо.
Мужчина на время замолчал, переводя дыхание, достал из внутреннего кармана ветровки алюминиевый тюбик с валидолом и положил таблетку под язык.
— Давай передохнём немного, что-то на сердце давит! — предложил он.
— Может, не будем больше на эту тему? — спросил паренёк, глядя вкрадчиво в глаза мужчины, которые были в этот момент наполнены болью.
— Ничего страшного, сейчас отпустит, а потом продолжим, должны же мы когда-то и на эту тему побеседовать, — ответил мужчина.
Они сидели молча, вдыхая октябрьский воздух, каждый был погружён в свои мысли, неведомые никому.

— 3 —

Через некоторое время лицо мужчины начало медленно розоветь, он постепенно приходил в себя. Посмотрев на паренька, снова мило улыбнулся, но улыбка почему-то получилась кривоватой. Мужчина продолжил:
— У нас на производстве был один сотрудник. Каждый его утренний приход на работу вызывал дикое восхищение у всех женщин. Да и мужчины смотрели с завистью ему вслед. Он работал в плановом отделе. На нём каждый день была свежая рубашка с хорошо отглаженным воротником и красивыми модными запонками на рукавах. Галстуки завязаны чётко и безукоризненно, одним и тем же размером узла, и соответствовали цвету и тону его рубашки, дорогие туфли отчищены и отлакированы до блеска, на голове модельная причёска, а усики и бородка профессионально подстрижены и прорежены. Даже ногти на пальцах рук были с маникюром. Весь день наши сотрудники и сотрудницы только и делали, что разевали рты при виде его в коридоре или курительной комнате. Он был манерный и холёный тип, галантно ухаживающий за дамами, вальяжно куривший, держа сигарету в пальцах так, как не удавалось ни одному мужчине. Всегда вежлив, уступчив и терпелив, он находил общий язык с любым нашим сотрудником коллектива, даже с теми, у кого был жуткий характер. Он мило им улыбался, говоря всяческие комплименты, и те мгновенно обмякали, становясь податливыми и покладистыми. Он был женат и имел двух очаровательных дочек-близняшек.
Однажды он не явился на работу. Все подумали, что он заболел. В то время дома телефоны были не у каждого, поэтому позвонить к нему домой не удалось.
Прошло несколько дней. Как-то утром к нам заявился следователь из районной прокуратуры и стал выспрашивать каждого из сотрудников о нём. Те в свою очередь наперебой стали рассказывать, какой это был замечательный человек: лучшие трудовые показатели, отчётности и, конечно же, моральные качества.
Каждый из нас был в недоумении, почему вдруг им заинтересовалась столь серьёзная организация, как прокуратура. Всё встало на свои места и выяснилось чуть позже. Оказалось, что он был настоящим семейным тираном и не только им. Всю жизнь он относился к своей жене, как к рабыне, угнетая и избивая её, если та вдруг в чём-либо ослушается. Дочки его ужасно боялись. К тому же этот человек занимался тайной перепродажей угнанных автомобилей, за что его подельники щедро расплачивались с ним. Когда о его делах узнала каким-то образом жена, он пригрозил ей, что убьёт её и детей, если та хоть слово вякнет кому-нибудь. Но терпение и молчание жены было недолгим, и она решилась пойти в прокуратуру. Тогда он убил её, а дочкам удалось бежать. Они-то обо всём и рассказали в милиции, дело передали в прокуратуру, а виновнику удалось скрыться. Его нашли через неделю местные рыбаки где-то в затонах с пробитым черепом. Видимо подельники заподозрили что-то неладное, вот и решили избавиться от ненужного звена в криминальной цепочке.
На этом всё и закончилось, больше никого найти и поймать не удалось. Такая вот история, — перевёл дух пожилой мужчина.
Он посмотрел внимательно на слушающего паренька, обнял его за плечо, тихо вздохнул и продолжил:
— Был у нас ещё один случай. Жили мы как-то недолгое время в одном посёлке под Новгородом. Тихий такой посёлок, живописный. Одна беда: заняться там в свободное время нечем было. Местные мужики в свободное от поселковых работ время в домино «козла» забивали, да водку глушили, а бабы по хозяйству, да с детишками малыми пестовались. И был среди местного населения один неприметный мужичок, Николаем звали. Мужик, как мужик, механизатором на ферме работал, семья у него была — жена и двое детишек: мальчишка вроде тебя и девчонка помладше. Ну, как и все, выпивал он, но не задиристый был. Как поддаст, вечно песни ходил голосил по посёлку, то в одну избу заглянет, то в другую. Из одной выгонят, так в другой поднесут. А жена его вечно соседей всех стеснялась из-за мужа, что тот клянчит ходит по домам самогонку.
Уж и била она его, и в свинарнике запирала, всё равно, как стопку примет, так давай по соседям ходить. Однажды зашёл он под вечер к бабке одной. Та жила на краю посёлка одна, хозяйство у неё маленькое было. Хранились у бабки той иконы старые-престарые, та их берегла и мало кому показывала, но люди знали. Зашёл Николай в избу, смотрит, бабка мёртвая лежит с пробитой головой, а рядом подсвечник медный тяжёлый валяется весь в крови. Испугался он, тихо к двери спиной попятился. Вдруг слышит, а в другой комнате за дверью возится кто-то. Он ружьё со стены снял и медленно к двери подкрался. В этот момент дверь распахнулась, а там его сын стоит, к груди иконы в тряпку замотанные прижал, весь трясётся, руки в крови и говорит отцу дрожащим голосом:
«Не подходи, батя, убью!» Николай опешил сначала, как сына увидел, но потом как-то сосредоточился и велел ему иконы на место положить и в милицию пойти с повинной. Тот наотрез отказался, и бежать через окно. Тут Николай-то в него из ружья-то и пальнул. Арестовали его, парня в больницу отвезли, живой он остался, операцию ему сделали. А Николая осудили на четыре с половиной года, жена от него ушла. Тот в тюрьме когда узнал про то, что жена на развод подала, вены себе вскрыл. Но тоже живой остался, врачи вовремя спасли, а то бы кровью истёк. Вернулся он или нет, я не знаю, мы к тому времени уехали из посёлка. Вот такие дела… Пойдём, ещё немного пройдёмся, а то, что-то совсем прохладно становится, — прервал свой рассказ мужчина, посмотрев пристально на паренька.
Они поднялись и медленно зашагали дальше по тенистой аллее, усыпанной опавшей листвой. От этого пёстрого ковра под ногами, немного резало глаза, но было ужасно приятно наступать на него, чувствуя ту неповторимую природную мягкость, подаренную в честь прощания с осенью.

— 4 —

Вот так просто гулять, дыша осенним воздухом, любуясь нежным увяданием природы, они любили больше всего на свете. Мужчина снова мягко положил свою руку на плечо пареньку. Какое-то время они шли молча, каждый думал о своём, никто никого ни о чём не спрашивал. Но юная любознательность в конце концов взяла верх, и паренёк снова задал вопрос:
— Скажи, а ты часто кого-нибудь обманывал?
Мужчина вздохнул. Он выдержал небольшую паузу и сказал:
— Обманывал, конечно, кто из нас не обманывал?.. Только ведь ложь бывает разная. Есть ложь во благо, есть корыстная, есть… да мало ли какая! — он усмехнулся.
Потом снова шёл молча, явно вспоминая новую историю, и наконец продолжил:
— Мой лучший друг был болен раком. Это был удивительный, жизнерадостный человек! Бескорыстный, отзывчивый, готовый в любую минуту прийти на помощь. Незадолго до болезни, мы сидели с ним у меня в мастерской, пили пиво, рассказывали анекдоты, вспоминали любовные похождения в период юности. Вдруг он резко замолчал, улыбка на его лице пропала, он посмотрел куда-то в сторону и вдруг сказал мне:
«Знаешь, больше всего на свете я боюсь умереть в страшных мучениях, мне очень хотелось бы, чтобы сразу, раз — и всё!»
Помню, я тогда сильно на него накричал, мол, что ты такое говоришь, зачем об этом думать? А он так серьёзно посмотрел на меня и говорит:
«Мне кажется, я скоро умру…»
Через полтора месяца он пришёл ко мне и попросил съездить с ним в одну нашу клинику, чтобы пройти обследование, сказал, что боится ехать один, и что со мной ему было бы спокойнее. Я охотно согласился. Пока мой друг ходил из кабинета в кабинет, я побеседовал с главврачом, поведав ему о том разговоре, и попросил его сообщить в первую очередь о результате не пациенту, а лично мне.
Через две недели я узнал, что моему другу осталось жить от силы месяцев восемь, болезнь настолько прогрессировала, что уже ничего нельзя было сделать. Я плакал, не знал, как быть. Потом всё-таки решил не говорить ему, и не сказал. Мой друг умер через семь месяцев. Прогноз оказался точным. Всё это время он держался молодцом, ни разу больше не упоминал о смерти, даже улыбался и шутил.
Только перед самой кончиной, недели за три примерно, он окончательно слёг, сильно похудел. Лицо его стало безжизненно жёлтым и обескровленным.
Он практически ничего не ел, а когда я заходил к нему, он не улыбался, лишь смотрел куда-то вдаль прямо перед собой, а по щекам его текли слёзы. Одному ему в тот момент было ощутимо, какие тяжёлые боли он терпит.
Он плакал оттого, что его мечта умереть легко, так и не сбылась.
После его похорон мне в голову внезапно пришла мысль о том, что мы оба знали о его болезни, и оба тщательно скрывали это, боясь правдой навредить друг другу.
Мужчина достал из кармана ветровки носовой платок, вытер проступившие слёзы и обращаясь к пареньку добавил:
— Не обращай внимания, так… нахлынули воспоминания! В жизни, мой милый мальчик, часто случается то, чего мы избегаем или не желаем вовсе, но… что тут поделать, это — жизнь!..
Однажды, когда мне было примерно столько же лет, сколько и тебе, мы с друзьями забрались на чердак нашего старенького ветхого трёхэтажного дома, и решили попробовать покурить. Нам очень хотелось поскорее стать такими же взрослыми, как и наши отцы, утвердиться в этой жизни, да и время было такое… послевоенное, хмурое. Жили бедно, одеты как попало, вечно есть хотелось, но не в этом суть. Так вот один из моих друзей достал из кармана пачку, видимо у отца стащил, выдал каждому по папиросе, закурили мы, закашлялись, было противно, но все мы в этот момент ощутили себя этакими взрослыми мужиками!
Ну, побаловались, спустились с чердака, пошли во двор играть. А кто-то из наших соседей увидел, чем мы на чердаке занимались и, разумеется, донёс нашим родителям. Прихожу я домой, а отец сидит суровый на кухне, и так мне тихо и спокойно говорит:
«Поди-ка сюда, сынок, поговорить надо!»
Я отца своего никогда не боялся и ничего от него не скрывал. Он у меня справедливый был, попусту не ругал, руку тоже не поднимал, но уговор у меня с ним был такой: не врать!
Подошёл я к отцу, он смотрит на меня, внимательно так, и спрашивает:
«Ты с друзьями на чердак лазал?»
Я говорю:
«Да, было дело!»
А он дальше продолжает:
«А зачем?»
И тут, не знаю, что меня побудило, то ли страх, то ли что-то другое, и я впервые в жизни соврал отцу, сказав, что, мол, голубей ловил с ребятами. Помню, как отец нахмурил брови и переспросил:
«Голубей ловили? Не обманываешь меня?»
Я сказал:
«Нет!»
Тогда отец вытащил из своих брюк ремень и так сильно отлупил меня!
Потом спросил:
«Понял, за что?»
Я сказал сквозь слёзы:
«Понял!»
Отец снова спрашивает:
«И за что же?»
Тогда я признался ему во всём, рассказал, что курили с ребятами на чердаке, но выдавать их имена я не буду. Отец засмеялся и велел мне умыться, а потом посадил рядом с собой и сказал:
«Ложь, сынок, хуже воровства! Какова бы ни была правда, пусть даже самая горькая, но это — правда! И отлупил я тебя не за то, что ты решил почувствовать себя взрослым, взяв в зубы папиросу, а за то, что соврал мне, ведь мы с тобой договаривались, что бы ни случилось, говорить только правду! А взрослым ты ещё успеешь стать.»
Он достал из кармана портсигар, набитый папиросами «Дели», положил его на стол и продолжил:
«Вот! Бери, если куришь, и делай это открыто! Никогда ни у кого не клянчи папиросы, а зарабатывай честно деньги и покупай свои!»
Для меня этот день послужил хорошим уроком на всю жизнь! Папиросы у отца я конечно же не взял. Я начал по-настоящему курить гораздо позже, а тот металлический отцовский портсигар, набитый папиросами, я запомнил на всю жизнь. Отец догадался, что его урок пошёл мне на пользу, и больше в своей жизни никогда меня не наказывал, а я никогда не врал.
Они продвигались по аллее всё дальше и дальше, пока не вышли на тихую, безлюдную улицу, прошли вдоль высокого решетчатого металлического забора и оказались у входа в церковный храм.
— Давай-ка зайдём сюда! — предложил пареньку мужчина. Тот покорно согласился.

— 5 —

В храме было тепло и тихо, повсюду лишь горели, потрескивая, свечи, навевая некое таинство и степенность. Возле иконы Святого Николая угодника стояла пожилая женщина в платке, одетая во всё чёрное. Она что-то шептала, глядя на образ, крестилась и плакала. Пареньку стало немного не по себе. Мужчина легонько по-отцовски взял его за плечо, подвёл к одной из икон, той, что стояла слева, и возле которой горело множество свечей.
— Пойди, помолись за упокой своего отца, бабушки и деда! На-ка, свечки им поставь! — он протянул пареньку купленные тонкие церковные свечи.
Паренёк подошёл к иконе, поставил все свечи, что подал ему мужчина, перекрестился три раза и отдал поклон. Он не знал слов молитвы, и это его смущало ещё сильнее, чем слёзы той самой молящейся женщины. Мужчина прошёл вглубь храма к другой иконе, поставил несколько свечей, потом долго крестился и что-то тихо говорил. Было отчётливо видно, как он шевелит губами. Затем он тоже поклонился, подошёл к пареньку и тихонько сказал:
— Пошли, дорогой!
Они вышли на улицу, повернулись лицом ко входу в храм, каждый вновь перекрестился и поклонился. На душе обоих из них стало как-то спокойно и необычайно тепло. Они заулыбались, зашагали живо и бодро навстречу солнцу. Оно шевелило своими лучами, как фонариками, даруя остатки тепла и света уходящей осени. Мерно падала пёстрая листва, шурша и кружась, как конфетти. В этот момент почему-то всё время хочется плакать и смеяться. На душе творится необычайный каламбур: она ликует, кидаясь из крайности в крайность, стараясь победить саму себя, и в нелепом воображении человека вдруг возникает образ Дон Кихота, отважно сражающийся с мельницами. Их много, они вращают своими настырными лопастями, а он бесстрашно идёт на них, выставив вперёд тонкое, почему-то погнутое копьё. Удивительная штука — воображение!..
Неподалёку от храма был старый заброшенный парк. Он утопал в кустарниках, позабытых и неухоженных. Их давно не стриженные ветви топорщились, как вихры хулигана, в разные стороны, листва с некоторых уже давно облетела, обнажив всю жалкую натуру растений. Где-то в глубине парка едва виднелись неработающие много лет карусели. Они сиротливо стояли в ожидании чуда.
Им казалось, что вот-вот к ним подбежит толпа детишек, радостно кричащих наперебой, с разноцветными шариками, флажками и сладостями в руках. Они, толпясь перед выцветшей оградой, будут по очереди терпеливо заходить внутрь аттракционов, рассаживаясь по местам, ёрзая в предвкушении ещё большей радости, веселья и азарта. Карусель медленно со скрипом тронется, станет вращаться всё быстрее и быстрее, развевая волосы ребятишек в разные стороны, а те с восторгом, визжа от наслаждения, будут кататься долго-долго! Но чудо почему-то никак не наступало. Деревянный помост сгнил, кое-где виднелись огромные дыры, краска и лак на фигурках зверушек облезли, как шерсть диких животных во время линьки. Где-то слышался прерывистый собачий лай, пахло жжёной листвой, а из разных уголков округи были видны струйки жёлто-сизого дыма, уносимые ветром в неведомые края.
Мужчина посмотрел на паренька, тот на него.
— Зайдём? — предложил мужчина, указав на вход в парк.
Паренёк молча кивнул. Они прошли по центральной аллее, всюду усыпанной опавшими плодами каштана и пёстрой листвой, и увидели потёртую скамейку, застеленную газетами, на которой расположилась кучка пенсионеров, играющая в шахматы.
— Пойдём, посмотрим! — сказал мужчина, и ускорил шаг в сторону играющих. Паренёк немного помялся и последовал за ним.
— А ты сам-то играешь? — крикнул он вслед удаляющемуся мужчине, тот не услышал. Паренёк сунул руки в карманы и поёжившись, не спеша подошёл к скамейке.
Двое вели партию, остальные, обступив их со всех сторон, внимательно наблюдали за ходом игры, тихонько на ухо перешептывались о чём-то, потирали свои носы, почёсывали головы. На одном из играющих была одета старомодная клетчатая шляпа, резко выделяющая его из толпы и прикрывающая совершенно лысую голову. Он подолгу обдумывал свой ход, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь, затем взял фигуру, поднял её над шахматной доской, повертел в воздухе, поднёс ко рту, словно желал согреть её своим дыханием, и сделал ход. Мужчины, наблюдающие за игрой, загудели, обсуждая неверное решение, а тихий, молчаливый, несколько угрюмый на вид соперник того самого, в шляпе, сделал какой-то быстрый ответный ход и спешно объявил, подняв голову: «Мат!»
Вся толпа сразу оживилась, распрямляясь, заговорила разными голосами, обсуждая только что закончившуюся баталию, соперник в шляпе поднялся со скамейки, снял головной убор и вытер носовым платком вспотевшую лысину. Потом он снова надел шляпу, но та легла на голову как-то немного кривовато, придавая его облику несколько смешной вид. Но никто на этот факт не обратил никакого внимания. Один из зрителей достал из-под скамейки уже початую бутылку водки. Захрустели пластиковые стаканчики, мужики аккуратно разлили содержимое, кто-то разломил на несколько частей дешёвый плавленый сырок, держа его на ладони. Остальные, как воробьи, похватали руками кусочки «корма».
Все ненадолго затихли, выпили, закусили, и нарастающее оживление голосов возобновилось. Один из компании узнал мужчину, поздоровался с ним за руку, предложив сыграть партию и выпить по сто грамм. Мужчина отказался, указав глазами на стоящего неподалёку съёжившегося паренька, упрятавшего руки в карманы своей куртки.
— Кто это? — поинтересовался знакомый.
— Племяш. От матери сбежал, ко мне приехал. Чего-то не поделили опять, она его одна воспитывает, тяжело ей, у парня возраст такой сложный, пятнадцать лет, сам понимаешь, ему отца не хватает. Вот и сорвался ко мне! — пояснил мужчина, — он хороший парень, смышлёный, но с характером. Упрямый очень и вспыльчивый, уж если чего надумает, обязательно по-своему сделает! — добавил мужчина.
Знакомый кивнул в ответ:
— Понятно! Ну, ладно, бывай здоров, заходи к нам, мы здесь всегда, ты знаешь!
— Бывай! — ответил мужчина и обменялся рукопожатием с незнакомцем.
Потом подошёл к пареньку и улыбаясь спросил:
— Чего съёжился-то?.. Замёрз?.. Может, домой пойдём?..
Паренёк отрицательно замотал головой. Он действительно немного замёрз от этой долгой прогулки, но домой ему совершенно не хотелось. Там их ожидала жена мужчины, его тётка. Она недружелюбно приняла паренька, когда тот нежданно приехал, свалившись, как снег на голову. И хотя вида она не подала, было ясно, что столь неожиданный приезд племянника был явно не к стати. Поэтому домой ужасно не хотелось. Гораздо приятнее было гулять с родным дядькой по малознакомым улочкам их городка, удивляясь всему, что встречалось на пути, слушать все его занимательные истории из жизни, задавать интересующие вопросы. Успокаивал и тот факт, что дядька всегда был несказанно рад редким приездам племянника, никогда не задавал лишних, неприятных вопросов, от которых был дискомфорт на душе, всегда давал взаймы денег, и никогда не брал их обратно. Если паренёк возвращал долг, тот всё время повторял:
«Да ладно, я уж и забыл! Ты деньги-то убери, самому небось пригодятся!»
И от этих слов становилось ещё теплее на душе, хотелось резвиться и петь.
— А ты, почему играть-то отказался? — вдруг спросил паренёк и посмотрел на мужчину пристальным взглядом.
Мужчина немного замялся.
— Из-за меня что ли? — добавил паренёк, — пойди, сыграй, я рядом постою, подожду. Иди, чего ты?..
— Нет, в следующий раз как-нибудь, — ответил мужчина, но в его голосе блеснуло желание остаться, — тут ведь надолго, тебе же скучно на нас смотреть. Плохо, что ты шахматы не любишь! Это, сынок, такая штука сильная! Но она усидчивости требует, внимания, здесь думать надо. Один неверный ход, и ты проиграл. Видал, как тот лысый «вылетел»? А ведь он сильно играет, я его знаю, мы раньше в один шахматный клуб ходили, даже в турнирах участвовали. Потом, когда у меня инфаркт случился, я бросил это дело. Так, иногда захожу сюда партийку-другую сгонять, посмотреть, как другие играют. Не та игра стала нынче, вот помню, когда я в шахматный клуб до болезни ходил, интересные времена были. Люди собирались серьёзные, турниры различные разыгрывались, первенства всякие! Даже награждали, бывало, победителей, разряды игрокам присваивали, а кто уже имел, те подтверждали свои разряды. И запомнился мне там один парень. Его все члены клуба знали. Эх, и силён он был в игре! Представляешь, на вид ему дашь лет восемь-девять, хотя в то время он уже восьмой класс заканчивал, маленького роста, худой, физически не развит совершенно, лицо детское такое, всё время с отцом приходил. Он у него вместо тренера был. Так вот, у парня этого в то время уже было почётное звание: «Кандидат в мастера спорта». На его игру приходили смотреть многие мастера.
Тактика у него своеобразная была, он ведь уже после нескольких первых ходов распознавал весь коварный замысел своего соперника, но сохранял при этом удивительное спокойствие, только по-детски наивно улыбался, тёр глаза, будто устал от игры, рассредоточивая тем самым игрока, а сам тем временем начинал действовать медленно и методично. Возьмёт, к примеру, и начнёт одну за одной постепенно «поедать» фигуры противника. Тот нервничает, из себя выходит, а парню хоть бы что. Сидит, улыбается своей детской улыбочкой и «ест» одну за одной. В конец обессиливший противник начинает предлагать ему ничью, чтобы позора избежать, ведь играл-то он в основном со взрослыми мужчинами, которые ему в отцы годятся, да и в шахматы сильно играют. Тот ни в какую не соглашается, продолжения просит, финала позорного для соперника ждёт. Ну, тому деваться некуда, признаёт своё поражение. А пацан этот ликует, радуется, улыбается. Таким образом ему многих «потопить» довелось, несколько человек даже свои разряды подтвердить не сумели. Потом все про его тактику прознали, стали избегать игры с ним, а некоторые даже на турнирах напрямую играть отказывались. Уж не знаю, кто его такой тактике научил, может отец, а может, сам он для себя избрал эту методу, рассуждая таким образом: раз я физически слаб, и меня любой побить может, то попробуйте-ка меня в игре побить! Тут уж вы, ребята, сами с «тумаками» уйдёте. Вот такой шахматист был! — перевёл дух мужчина.
Паренёк внимательно выслушал историю про неподражаемого своеобразного шахматиста с детским лицом и хваткой волка, представив на миг, как они сидят за столом в огромном зале, где полным-полно народа.
Громко тикают настенные часы, а они после каждого своего хода нажимают на кнопки таймера. И вот этот самый шахматист вдруг начинает улыбаться своей улыбочкой, и «пожираемые» им фигуры, как косточки из компота, падают одна за другой на стол.
Вокруг все смеются над позорным проигрышем соперника, а победитель продолжает выплёвывать косточки из компота. Паренёк зажмурил глаза и вдруг крепко сжал кулаки и стал неистово размахивать руками по воздуху. Он бил изо всех сил по лицу того маленького, невидимого, вовсе незнакомого ему, жалкого противника, пытаясь уничтожить его во что бы то ни стало. Но громкий голос мужчины заставил его прийти в себя и открыть глаза.
— Ты чего? Ты чего?
Паренёк замер и открыл глаза. На него смотрел изумлённый дядя.
— Ты чего раздухарился-то, что с тобой? Э! Да ты, я вижу, и впрямь слишком восприимчив, мой дорогой! С таким темпераментом тебе и впрямь шахматы противопоказаны! — засмеялся мужчина.
Он обнял племянника, крепко прижав его к своей груди. Так они стояли до тех пор, пока у паренька дыхание не стало ровным. Отпустив его, мужчина заметил катившиеся по щекам паренька слёзы.
Мужчина молча достал из кармана своей ветровки носовой платок и протянул его племяннику. Тот не взял, лишь в ответ так же молча вытер слёзы рукавом.
На лице его было выражение обиды и глубокого отчаяния за нелепое поражение и собственное бессилие.
Они снова пошли молча, юноша лишь изредка всхлипывал и шмыгал носом.
Мужчина прервал это молчание и сказал:
— Между прочим, тебе в разведке служить нельзя!
Паренёк недоверчиво посмотрел в его сторону и спросил, всё ещё всхлипывая:
— Это почему же?
Мужчина улыбнулся:
— Поймают тебя, пытать начнут, ты врагу всё и выложишь на блюдечке!
— Это почему же?! — уже другим тоном снова переспросил юноша.
— Знаешь, в следовательской практике существует такой хитрый приём. На первый взгляд не представляющий никакой особенности, он тем самым оказывает огромное давление на подсознание допрашиваемого подозреваемого. Следователь начинает допрос не с основных вопросов, а издалека, наблюдая при этом за реакцией подследственного, прощупывая все его слабые стороны и легко уязвимые места. При этом он делает какие-то мелкие манипуляции руками или головой, вызывающие у подследственного бурную, негативную реакцию. Поняв, что подозреваемый занервничал, следователь начинает усиливать своё воздействие и в конце концов, в некоторых случаях добивается-таки своего. Но есть преступники хладнокровные и расчётливые. Таких, выражаясь обычным языком, голыми руками не возьмёшь. И тогда применяют уже более серьёзные методы воздействия, а с такими хлюпиками, как ты, вообще ничего применять не придётся, слово нужное сказал, и ты в ловушке! Работал я в молодости на стройке, недолго, правда, но разговор тот запомнился мне на всю жизнь. Послали нас с водителем на керамзитный завод. Встал водитель на погрузку, а очередь длинная оказалась, целый день так простоять можно. Сидим мы в кабине его самосвала, ждём. Вдруг дверка кабины открывается, а перед нами заключённый стоит. Они там, оказывается, работают. Те, что не особо опасные.
Говорит он нам:
«Мужики, очередь большая, сегодня не загрузитесь!»
А нам очень надо было, кровь из носу, именно в тот день загрузиться, мы его и спрашиваем:
«А чего же нам делать?»
Тот спокойно отвечает:
«Езжайте, чай привезите, водки бутылку и сигарет, а дальше уж моя забота!»
Он у них на погрузке, как выяснилось позже, каким-то старшим был, машины расставлял, кого куда. Ну, водитель уехал покупать, что велено, а я очередь на всякий случай караулить остался, мало ли, что!..
Разговорились мы с этим заключённым. Он вполне нормальным мужиком оказался. Рассказывает: «Привели меня на допрос, а следователь — баба! Манерная такая, с маникюром, вся наглаженная, духами от неё пахнет, улыбается мне, прямо не следователь, а этакая стюардесса летних авиалиний, рейс: „Москва — Париж“, и засмеялся. Поздоровалась вежливо со мной, представилась, потом вдруг ротик скривила свой и говорит, мол, как здесь чудовищно душно, и мне от её кривого ротика почему-то ужасно пить захотелось. Она в стакан воды налила, понюхала и опять за своё, мол, вода не свежая, затхлым пахнет. Потом говорит со мной распевно так, словно баюкает, как кошечка мурлычет, то да сё, а сама достаёт из сумочки своей коробочку, крышечку открывает, там лезвие лежит. Достаёт лезвие, начинает карандашик медленно затачивать. Долго так точила, потом проверила острие грифеля пальчиком своим красивым, всю стружку тщательно лезвием на столе в кучку собрала, будто это не стружка, а кокаин, и она его нюхать собирается. И нет бы сразу на пол стряхнуть, там же грязно кругом, так она эту кучку аккуратно в крышечку лезвием собрала, потом из крышки в коробочку свою пересыпала, ту в которой лезвие лежало, а уж потом из коробочки в урну. Допрос закончился, ничего я ей не сказал в этот день, думал, что и дальше так молчать буду, но я сильно ошибся. Она, стюардесса эта — настоящий бес в юбке! Стала ко мне каждый день на допрос ходить и те же манипуляции с карандашом каждый раз проделывать. Поначалу это меня даже забавляло, думаю, откуда она столько карандашей набрала, у ребёнка своего что ли, или по всему управлению своему по кабинетам насобирала, чтобы время даром не терять, доброе дело делает, другим „следокам“ карандашики точит. Но однажды мне сны начали сниться, а в них она. Приходит, стерва, улыбается и точит, улыбается… и точит! Вот тогда-то я и сорвался, прямо на очередном допросе, всё ей рассказал, как было, чтобы только не видеть, как она свой поганый карандашик снова точить станет. Мне срок вкатили, сюда вот попал, ей очередную звёздочку на погоны привинтили, а она до сих пор иногда ко мне во снах является с карандашиком в руке. Хитры они, менты поганые, в штучках своих, знают, чем брать. Я потом узнал от братвы, что на её счету несколько „подрасстрельных“ дел было, и все, как один, с исполнением приговора. Вот так баба!»
Пока мы с этим заключённым беседовали, приехал мой водитель, привёз всё, о чём договаривались. Мы сразу без очереди загрузились и уехали. Больше меня туда не посылали, и этого заключённого я не видел.
Паренёк смотрел на своего дядю, приоткрыв рот, он был ошеломлён его рассказом. Мужчина замолчал, переводя дыхание, устремив свой взор куда-то вдаль, откуда доносились едва различимые звуки духового оркестра.
— Слышишь? — обратился мужчина к юноше, — оркестр играет, я знаю, где!
Он торопливо взглянул на часы и громко произнёс:
— Пошли скорее, а то опоздаем, они вот-вот разойдутся! Там у меня есть один хороший знакомый, мировой мужик, тебе с ним обязательно познакомиться надо!
Они поспешно зашагали вперёд, навстречу всё отчётливее доносившимся звукам духового оркестра.

— 6 —

Возле входа в местный Дом культуры и творчества стояла небольшая группа музыкантов с духовыми инструментами в руках. Впереди, обращённый спиной к зрителям, дирижировал невысокого роста, пухленький мужичок с гладким, чисто выбритым скуластым лицом, держа в руке дирижёрскую палочку. Своими отточенными движениями он чем-то походил на кузнечика из детского мультика, но был крайне собран и сосредоточен, вызывая тем самым внимание проходивших мимо людей. Оркестр играл какой-то старомодный послевоенный фокстрот.
Усердно налегая на инструменты, трубачи раздували свои щёки, лица их подчас багровели, но с каждым вздохом приобретали истинный цвет. Их медные трубы и валторны под лучами солнечного света отбрасывали в стороны снопы искр, сопровождаемые громкими звуками и боем в литавры. Вся эта необычайная картина создавала неописуемое ощущение какого-то яркого праздника, происходящего в зазеркалье. Не хватало только добрых сказочных персонажей, танцующих и улыбающихся. От увиденного лицо паренька застыло в нелепой гримасе, он жадно смотрел на всех музыкантов, пытаясь мысленно подражать их жестам, мимике, движениям глаз. Так близко ему никогда не доводилось видеть в живую тех, чей кропотливый труд несёт людям несказанную радость!
Казалось, что всё вокруг разом отступило на второй план, и только они, эти удивительные музыканты, такие живые и яркие, живут на белом свете, а вся их жизнь — это музыка и ничего более. Нет ни разгневанных руководителей, ни учителей с их бесконечно уставшими, равнодушными лицами, ни строгих, ничего не понимающих родителей, одним словом нет ничего, только музыка!
Вся жизнь — настоящая, животрепещущая музыка, от которой не убежать и не спрятаться. Она звучит везде и во всём: в сердцах, лицах, предметах, воздухе. Какая неописуемая, божественная красота!
От этих мыслей зачарованный паренёк замер на месте, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одну нотку. Оркестр затих, дирижёр опустил руки, поправив костюм. Музыканты начали складывать инструменты и ноты, а юноша всё стоял и смотрел на них, не отрываясь. В его голове всё ещё звучала та самая мелодия старомодного фокстрота.
Кто-то хлопал его по плечу, но он не обращал на это внимания. Звуки в его голове постепенно начали затихать, а добрые танцующие сказочные персонажи постепенно растворялись. Только тогда юноша услышал знакомый голос дяди:
— Ну, как? Замечательно, правда? Пойдём скорее, нас ждут!
Они подошли к тому самому, пухленькому мужичку невысокого роста, с гладким, чисто выбритым скуластым лицом, держащим в руке дирижёрскую палочку. Увидев дядю, дирижёр обрадовался и мило заулыбался, разведя руки в стороны. Его скуластое лицо стало ещё шире. Теперь он не был похож на того кузнечика из мультика, а скорее на добродушного медведя по имени Потап. Он дружелюбно пожал дяде руку и крепко обнял его.
— Твой? — радостно и бойко спросил дирижёр и указал головой на паренька, смущённо стоявшего рядом с дядей.
— Мой! — так же радостно и немного распевно ответил мужчина и посмотрел с гордостью на племянника. — Племяш мой! В гости приехал ненадолго!
— Ну, так чего же мы стоим? Милости прошу ко мне! — всё так же улыбаясь, предложил дирижёр, вытянув руку в сторону входа во Дворец культуры.
Все трое зашагали по ступенькам, первым шёл дядя, за ним робкий юноша, которого так же, как и дядя, по-отцовски, легко подталкивал за плечо дирижёр.
— Смелее, мой друг, здесь не кусаются! Смелее!
В фойе было пусто и безлюдно. Пожилая вахтёрша вежливо поздоровалась, и все трое, пройдя по длинному коридору, оказались возле двери, ведущей в просторную комнату для оркестрантов. Добродушный «Потап» отворил её ключом и предложил пройти внутрь. Здесь было множество различных духовых инструментов, всякие старые плакаты, груды пыльных папок, пюпитры и прочий инвентарь. В дальнем углу стояло дряхлое полу расстроенное пианино с западающими клавишами, на котором стоял помятый пионерский горн советских времён, а возле пианино лежали горой наваленные старые, негодные духовые музыкальные инструменты. В другом конце комнаты грудились ряды зальных кресел. Комната походила внешне не на репетиторскую, а скорее на ветхий, заброшенный склад, куда вот уже много лет не ступала нога человека. «Потап» извинился за беспорядок:
— Вот так и существуем, прошли времена, когда эта аудитория была наполнена звуками труб. Да что говорить, вы только посмотрите, во что превратилось всё здание! Ни ремонта, ни средств! Пытались сдавать в аренду, да кому нужен этот сарай! А ведь были времена, когда по коридорам пройти невозможно было! Кругом толпы родителей, стоящие в ожидании своих чад, столько шикарных всевозможных кружков и студий! А детский, громкий смех? Где он теперь? Какие концерты проходили именно здесь, в этом здании! Перед входом за час до начала представления было полно автобусов, из которых выходили со всеми своими атрибутами участники. Сопровождающие нервничали, бегали, кричали, то и дело, теряя из виду кого-нибудь из своих выступающих, все готовились к концерту, фойе — это вообще что-то особенное из разряда уникального. Кого здесь только не встретишь в былую пору! А что сейчас? — он махнул рукой.
Помолчал немного и продолжил уже менее эмоционально и тихо, но в голосе его звучала нота отчаяния:
— У меня был замечательный духовой оркестр! — сказал дирижёр, обращаясь к пареньку и, указывая большим пальцем в сторону дяди, добавил:
— Вот он знает… Сейчас ко мне приходят лишь некоторые мои бывшие ученики и коллеги. Они, как и я, остались без любимой работы. Немногие сумели «переквалифицироваться в управдомы», прошу прощения за вульгарную метафору. Некоторые из них даже лишились семьи. Кому нужен музыкант-неудачник с туманным будущим? Никому! Но мы не умерли! Мы не хотим, слышите, мы не желаем умирать! — с новой громкостью рапортовал дирижёр.
— Мы забыты всеми, но каждый из нас не забыт нами самими, извиняюсь за каламбур, и поэтому мы собираемся, время от времени, и играем перед входом в Дом культуры. Это наш протест против тех, кто порушил святые традиции искусства, измарал в грязи нашу Святую Святых, пусть смотрят издали на нас, всё ещё уцелевших. Пусть знают, что мы живы, и мы будем жить! Знаете, нам даже деньги некоторые протягивают, но мы не ради этого стоим и играем. Пусть слышат все и каждый, пусть наслаждаются настоящей, живой музыкой! И это для нас — наивысшая награда; то, ради чего мы живём, то, что не сравнимо ни с какими миллионами и миллиардами. Это возможность дарить людям свет, радость и счастье, улыбки и слёзы, это частички нас самих, таких жалких и обездоленных, с надломленными сердцами и судьбами, но всё ещё живых, а значит, нужных!
Дирижёр вдруг как-то сник и замолчал. Паренёк смотрел на него не мигая, не в силах понять, что происходит. Ведь буквально несколько минут назад этот человек стоял лицом к играющему оркестру, такой важный, внимательный и сосредоточенный. Каждый взмах его палочки оживлял всех музыкантов, а те старались изо всех сил, глядя на своего волшебного кузнечика из мультфильма, подчинялись беспрекословно его жестам, рождая на свет тем самым такую замечательную, волшебную музыку, от которой невозможно было устоять! Теперь он не кузнечик, и даже не добрый медведь по имени Потап, а просто бедный, несчастный дирижёр, потерявший свой оркестр. А те, кто только что играл под его волшебную дирижёрскую палочку, ни что иное, как потерянные музыканты из его сладких цветных снов.
В этот момент дирижёр пришёл в себя, снова оживился и обратился с вопросом к пареньку:
— А что скажет наш юный друг? Тебе понравилось, как мы играем? — он весело подмигнул пареньку, и тот сразу же ожил, смущённо посмотрел на дядю, потом на дирижёра, и улыбнувшись, ответил:
— Очень!
Дирижёр довольно прищурился, и глаза его стали похожи на узенькие тонкие щёлочки. Он понимал, что паренёк не обманывает, и это его возвышало. Он подошёл к юноше, взял его за плечи вытянутыми вперёд руками и сказал:
— Мой юный друг! Если тебе в этой жизни по-настоящему нравится что-то хорошее, займись этим вплотную и ни за что на свете не бросай, даже если станет трудно, больно и обидно! Помни, что от нас самих зависит судьба добра на земле! Оно всегда побеждает только в сказках, а наяву всё иначе. Мы сами должны предотвратить его гибель, дать ему силы при помощи нашей души, и тогда оно станет непобедимо!
Дирижёр посмотрел на дядю:
— Вы перекусить не желаете? А может… — и он достал откуда-то из-за пианино газетный свёрток и разложил его на маленьком пыльном столике и развернул газету. Там была початая бутылка водки, нарезанный хлеб, колбаса, луковица и соль.
— Давай-ка, махнём по маленькой за встречу! В этой «гостинице» я сам себе «администратор»! Ключ, слава Богу, пока не отбирают. Прихожу, когда хочу, с кем хочу, даже ночую иногда здесь. А что?.. Места много, зимой тепло! — улыбнулся неунывающий дирижёр. Он снова стал похож на доброго медведя.
Мужчина махнул рукой на больное сердце и согласился:
— А! Давай! Только мне немножко, сам знаешь, мне же нельзя!
— Вот и славненько, а то знаешь, одному не пьётся как-то! Сынок, ты чего стоишь, иди-ка перекуси малость! Не стесняйся! А мы тут с дядькой твоим по пятьдесят капель тяпнем! Как говорится, чем богаты!.. — обратился дирижёр к пареньку и подозвал его рукой.
Хлеб, лук и колбаса, поданные руками такого человека, как дирижёр, оказались в тысячу раз вкуснее всех деликатесов в мире! Паренёк с аппетитом уплетал бутерброд и думал о том, какой замечательный человек этот дирижёр!
Вся компания просидела в гостях у «Потапа» часа три. Уходить совершенно не хотелось, дирижёр оказался таким весёлым рассказчиком, ещё интереснее, чем дядя. Он знал анекдоты на все случаи жизни, как и дядя, давал всяческие советы, делая это ненавязчиво и безобидно.
Всю дорогу от Дома культуры паренёк думал о том, как интересна жизнь его дяди, ведь его окружают удивительные люди, да и сам он — человек с огромным жизненным багажом, многого достиг, почему они не вместе? Подходя к дому, где жил дядя, паренёк взглянул на светящиеся окна дядиной квартиры. Ему сразу же вспомнился недовольный взгляд дядиной супруги. Она была не рада внезапному приезду племянника, но старалась изо всех сил не подавать виду. Всё равно это было заметно, и потому идти домой вовсе не хотелось. Мужчина, угадав мысли племянника, вдруг спросил:
— Не хочешь заходить?
Паренёк с угрюмым выражением лица молча кивнул. Не зная, чем помочь мальчишке, мужчина замялся. Он понимал всю сложность ситуации и пытался принять хоть какое-нибудь решение.
— Ну, а куда же нам идти? Время-то позднее, тётка волнуется, переживает! — попытался объяснить мужчина.
— Ты иди, а я домой наверно поеду, извини, мне не следовало приезжать к вам, только хлопот лишних доставляю! — тихо ответил паренёк. Он подумал о своей матери, представив, как она волнуется и переживает, как по её щекам текут слёзы. И зачем он с ней поссорился? Зачем накричал на неё, сорвался и приехал сюда? Он даже не помнил в этот момент, что послужило поводом для ссоры, так… какая-то мелочь, мать что-то сказала, обозвав в горячке, паренька лодырем и балбесом, дала подзатыльник, и понеслось!
Да что вспоминать сейчас то, что уже произошло, к чему ворошить больную душу?
— Если хочешь, в мастерской у меня переночуем, — предложил пареньку дядя.
— А можно?
— Ну, конечно! — обрадовался мужчина. Он был доволен, что его племяннику не придётся уезжать, на ночь глядя, и очень не хотел, чтобы к парню кто-то лез в душу со своими расспросами и советами в такой неприятный и тяжёлый для него момент. Они отправились в сторону художественной мастерской, расположенной неподалёку от дома, в подвале какого-то жилого корпуса.

— 7 —

Мужчина открыл ключом железную дверь, и предложил мальчишке пройти.
— Давно ты здесь не был, проходи, картины мои новые посмотришь, поспишь! Утро вечера мудреней! — уговаривал мужчина. Он щёлкнул выключателем и зажёг свет. Коморка, наполненная всякой всячиной, сразу оживилась, приобрела вид скромного холостяцкого жилища творческого человека, хотя дядя вовсе не был холостяком.
Здесь было огромное количество всяких самодельных деревянных полочек, на которых стояли разные баночки с кистями, резные статуэтки, и всякое другое барахло, на стенах висели всевозможные картины и эскизы, едко пахло краской, лаком и бумагой, но в целом обстановка была достаточно уютной и необычной.
Дядя, указав на старенький продавленный диван, сказал:
— Ты пока располагайся, а я скоро приду!
— Ты куда? — обернулся к двери паренёк и посмотрел на мужчину.
— Я скоро! — улыбнулся в ответ мужчина и закрыл за собой железную дверь.
В коморке воцарилась тишина, слышно было лишь тиканье старенького будильника, стоящего на пыльном подоконнике. Паренёк сунул руки в карманы и стал медленным шагом прохаживаться по мастерской, изучая обстановку. Он заглядывал в разные уголки, шарил глазами по полкам с кисточками и прочими мелочами, останавливался возле картин, разглядывая их с любопытством. Некоторые из них совершенно не производили никакого впечатления, возле других паренёк заострял своё внимание на разные детали. Он достал длинную кисть, стоящую в одной из банок, подошёл к висящей на стене свежей картине с изображением какой-то знакомой женщины, и стал водить кистью по воздуху возле картины, представляя себя в роли художника.
В это время дверь в мастерскую открылась, и вошёл дядя. Он держал в руках тяжёлый плотно набитый пакет. Паренёк обернулся и увидев его, мгновенно спрятал кисть за спину. Мужчина улыбнулся и сказал:
— Тебе для полной достоверности палитры в другой руке не хватает!
Паренёк смутился. Мужчина поставил пакет на подоконник, встал на табуретку и снял с гвоздя старенькую палитру, висящую на стене, затем спустился вниз, подошёл к пареньку и протягивая её, сказал:
— На, примерь!
Мальчишка смутился ещё больше, но попытался взять палитру другой рукой.
У него ничего не получилось, и палитра грохнулась на пол. Дядя засмеялся.
— Да ты её, сынок, неправильно берёшь! Вот как нужно!
Он поднял с пола упавшую палитру.
— Дай-ка руку!
Паренёк подал ему руку, и тот умело вложил в неё палитру. Она оказалась достаточно увесистой и неудобной, хотя на вид была плоской и лёгкой, сразу же начало резать большой палец, но паренёк терпеливо держал её, боясь выронить снова. Он посмотрел на дядю и сказал:
— Надо же, а она тяжёлая, я думал она гораздо легче!
— В жизни нет ничего лёгкого, мой мальчик, кроме ворованного, да и то… на душе-то тяжесть от этого, — ответил дядя. — Вот, представь, с этой штукой в руке я стою часами! Ну, давай её сюда, палец, небось, нарезал себе!
Парнишка улыбнулся, подумав: «Надо же, как он догадался про палец-то?»
Мужчина повесил палитру на прежнее место, паренёк, последовав его примеру, поставил кисточку обратно в банку.
— Кстати, узнаёшь этот портрет? — спросил дядя. Он указал рукой на картину с изображением той самой, знакомой женщины.
Паренёк присмотрелся внимательнее в черты её выразительного, чётко и умело прописанного лица и робко молвил:
— Мама…
— Да, дорогой, это твоя мама. Только здесь она гораздо моложе, я ведь написал эскиз к этой картине ещё до её замужества. А картину начал готовить год назад, только вот что-то никак руки не доходят до неё, тут кое-что подправить следует, а в целом она почти готова. В следующем году у меня выставка намечается, вот планирую включить этот портрет в число выставочных работ. Ты как считаешь?
Паренёк одобрительно закивал головой.
— На открытие выставки приедешь? — спросил мужчина.
— Не знаю… — пожал плечами мальчонка, — если мать отпустит!
— Отпустит, я договорюсь! — успокоил мужчина.
Он посмотрел на племянника, вздохнул и произнёс:
— Мать звонила, я только что из дома, тётушка нам поужинать собрала. Там в пакете картошка, курица, огурцы с помидорами. Я ей сказал, что мы с тобой у меня в мастерской картины экологизируем, а ты мне помогаешь. Она не против. Только говорит, что ехать тебе домой завтра нужно, мать твоя там с ума сходит, плачет, места себе не находит. Ну, я её успокоил, сказал, что завтра утром уедешь. Ты не сердись на тётушку свою, она тебя по-своему очень любит и переживает за вас с матерью, да и я тоже!
— Я понимаю! — ответил, нахмурившись, паренёк.
Душа его в этот момент разрывалась пополам. Первая половина бежала в стены родного дома, где ждала заплаканная мать, другая никак не хотела расставаться с дядей. Почему всё так сложно в этой жизни, почему?..
— Пойдём, поужинаем! — предложил пареньку мужчина.
В эту минуту паренёк почувствовал, что бутерброды доброго медведя «Потапа» уже давно куда-то испарились из желудка, и очень хочется есть. Он охотно согласился. Дядя достал с подоконника принесённый пакет, выложил на столик всю снедь, и мужчины уселись ужинать.
— Давай, давай, налегай на еду! — приговаривал дядя, — замучил я тебя сегодня, организм молодой всегда еды требует! Мне бы в войну такой ужин! Я тогда ещё совсем маленький был, а матери твоей ещё и в проекте не было. Эвакуировали нас с матерью, бабкой твоей, не помню даже куда. Какой-то посёлок небольшой под Куйбышевом. Там сплошь одна мордва жила. Дом ветхий такой, с крышей соломенной, как дождь начинается, вся течёт. В доме этом бабка с дедом жили. Дед по-русски немного говорил, а бабка ни слова, всё по-мордовски «чесала». Старик, — тот хоть добрый был, а старуха — эх и злющая ведьма! Детей вообще не любила!
Однажды дед картошки немного на огороде накопал, принёс домой, наварил в чугунке, достал одну картофелину и мне протягивает. Я на мать смотрю, а сам взять боюсь. Нам ведь в их избе маленький уголок отвели, ни еды у нас не было, ни вещей, мать меня из дома в одном сандалике, в штанишках, да в рубашонке увезла, такая паника, помню, была везде. Кто куда бежал, тащили с собой всё, что успели собрать. И вот, смотрю я на мать, жду, что скажет. Она мне тихо так шепчет: «Возьми, сынок, не бойся!» Только я картофелину взял, а старуха эта — тут как тут! Налетела, картофелину выхватила, на пол швырнула и давай ногами её топтать. Потом что-то по-мордовски злобно так крикнула на деда, тот притих и вышел из избы. Помню, так мне плакать хотелось от обиды и голода, но я на мать свою посмотрел, губы сжал, лёг на полку, отвернулся к стенке и заснул. Мы у них недолго прожили, потом нас ещё куда-то перебросили.
Нас часто с матерью перебрасывали с места на место, я даже всего и не помню, маленький был ещё совсем. Так что кушай, сынок, досыта кушай!
Паренёк ел и представлял своего дядю маленьким чумазым мальчонкой, с картофелиной в руке, и одном сандалике на босую ногу.
— Скажи, а отец мой, он хороший человек был? Мама мне так мало про него рассказывала. Говорила, что он на гитаре играл, романсы петь любил. Ещё она говорила, что у него руки золотые были, и что я на него внешне очень похож.
Мужчина пристально посмотрел на паренька, чувствуя, как в этот момент тому не хватает мужского внимания, заботы, ласки и сильных отцовских рук.
— Да, дорогой, всё это так. Отец у тебя был замечательным человеком, и руки у него действительно не из заднего места росли. Всё своими руками делал, мать твоя — самая счастливая женщина на свете была. Как увидит его, глаза сияют, вся от радости подпрыгивает, словно карась на сковородке! А не стало его, и всё резко изменилось. Матушке твоей очень нелегко было одной тебя поднимать. Мы конечно с женой помогали ей, как могли, но кто может женщине родного любимого мужа заменить?
— А как он умер?
— Он не умер, он погиб. На машине разбился. Поехали они с другом однажды на рыбалку, у того машина своя была. Дело ранним утром было, дорога сырая, туманно кругом. За одним из посёлков овраг крутой был. Какая-то девчонка местная корову свою пастись вела. Как уж эта девчонка на дороге очутилась, не знаю. Только, как друг его рассказывал, там ничего сделать нельзя было, она почти под самые колёса бросилась. Ну, разумеется, водитель резко в сторону свернул, чтоб её не сбить, и прямо в овраг улетели. Водитель через лобовое стекло вылетел и каким-то образом жив остался, а отец твой погиб. Вот такая печальная история.
— А почему мама второй раз замуж не вышла?
— Могла, но не сложилось у неё как-то. Отца твоего, наверно, никак забыть не могла. Всю свою жизнь тебе посвятила. А ты бегаешь из дома, ругаешься с ней. Разве так можно?
Паренёк опустил голову.
— Ладно, чего уж там, — вздохнул мужчина, — помиритесь, мать-то любит тебя! Ты уж не обижай её, болит у меня душа за вас обоих! Да и тётушка переживает. У тебя деньги на обратную дорогу есть?
Паренёк молча кивнул. Он сопел, чувствуя свою вину. Мужчина достал из кармана деньги и протянул мальчишке.
— Возьми! А те, что из дома взял, верни матери! Понял меня, сынок? Верни! — строгим тоном заявил пареньку дядя.
— Понял, — пробормотал паренёк.
— Вот и хорошо, что понял! — успокоился дядя.
— Я там на полке старый портсигар видел с «Авророй», весь в пыли лежит, — указал рукой паренёк, — это что, тот самый, дедовский?
— Тот самый! — протяжно ответил мужчина, — сохранил, как память об отце. А скажи-ка мне, только честно, сам-то куришь?
Паренёк замялся:
— Так, балуемся иногда с пацанами! Ты матери только не говори!
Мужчина молча потрепал его по голове:
— Эх, ты, герой с дырой!
— Дядя, а ты можешь мой портрет нарисовать? — внезапно спросил мужчину паренёк.
— Ну конечно могу! — с гордостью ответил мужчина.
— А сейчас можешь? — не унимался мальчишка.
— Э, брат, так скоро ничего не бывает, надо сначала эскиз сделать, набросок, попросту выражаясь, а уж с него портрет маслом. Только ведь это долгая и утомительная процедура, здесь ведь позировать надо, сидеть без движения
в одной позе долгое время, пока эскиз готовлю. Ты же ведь парень шустрый, неусидчивый, долго на одном месте не просидишь!
— Просижу, нарисуй, ну, пожалуйста! — стал упрашивать мужчину паренёк.
— Ну, садись, попробуем! — согласился дядя.
Он поставил стул посередине мастерской, усадил племянника, придав ему нужную позу, и велел смотреть в дальнюю точку комнаты. Сам быстренько взял папку с бумагой и угольным карандашом, начал не спеша делать на ней тонкие штрихи, выписывая овал лица, очертания глаз и всех остальных частей тела.
Паренёк сидел молча, сосредоточенно, машинально сдвинув брови, боясь сделать хоть малейшее движение. Ему казалось, что от этого портрет может не получиться, а так хотелось, чтобы получился! Он вдруг начал думать про маму, про её улыбку, её лучистые озорные глаза, как давным-давно, когда он был ещё совсем маленьким, они ходили в соседний двор. Там стояли замечательные детские качели и маленькая карусель. Мама всё время катала его на них. Уходить из этого двора всегда не хотелось. Странно, почему в их дворе не было таких каруселей с качелями? Потом мама брала его за руку, и они шли в кафе со смешным названием: «Чебурашка». Над входом переливалась голубая неоновая вывеска с изображением мультипликационного персонажа, а внутри кафе был настоящий рай! Чего там только не было! Всевозможные соки: берёзовый, сливовый, грушевый, абрикосовый и самый любимый — томатный! А сколько пирожных! Тут тебе и «Корзиночка» с грибочком и ягодкой из крема, и нежное «Заварное» с шоколадной глазурью и варёной сгущёнкой внутри, и всякие разные другие лакомства! Они никогда не забывали зайти в это кафе, и мама всё время покупала что-нибудь вкусненькое. А походы в цирк? Разве возможно забыть такое? Это был вообще целый праздник! Мама всегда наряжала сына с иголочки, он шёл гордый, аккуратно причёсанный, с платочком в кармане. Пареньку вспомнился его детский клетчатый костюмчик, который мама сшила ему своими руками, и лакированные сандалики с закрытыми носами. В антракте они ходили с мамой в буфет, где она покупала приятный сладкий напиток или газировку и конечно же, самое вкусное на свете пирожное!
Однажды во время представления пареньку довелось сидеть в первом ряду. Это было так здорово! Представление было длинным и увлекательным, много зверей, акробаты под куполом цирка, силачи с огромными гирями, но особенно запомнился клоун. Он так веселил зрителей, что смеялись не только дети, но и все взрослые. Паренёк смеялся так, что задрал ноги кверху и провалился в складное кресло. Клоун, увидев эту картину, не выдержал, и сам стал хохотать над мальчишкой. Потом он подарил ему огромный воздушный шар, надутый гелием и яркий красный флажок с изображением здания цирка и надписью: «Госцирк». Интересно, куда подевался этот флажок?..
От этих воспоминаний глаза паренька начали сами собой закрываться.
— Эй, брат, да ты спишь на ходу! — прервал сладкие воспоминания дядин голос.
Паренёк вздрогнул и открыл глаза. Дядя смотрел на него, улыбаясь.
— Я говорю, спишь на ходу, чуть со стула не упал! — повторил мужчина. Сейчас его голос звучал более отчётливо. — Ложись-ка спать, завтра дорисуем!
Он уложил паренька на старенький продавленный скрипучий диван, накрыв выцветшим покрывалом.
— А ты как же? — спросил паренёк, обращаясь к мужчине.
— Не переживай! Бывает, что я целую ночь не сплю, работаю, чаёвничаю, курю. Ты спи, не обращай на меня внимания! — прошептал в ответ мужчина.
Он потушил свет и зажёг маленькую настольную лампу с отколотым плафоном. Тусклый зелёный ровный свет, обволакивающий мастерскую, медленно навевал ощущение таинственности и чего-то необъяснимого и сказочного. Все предметы в помещении сразу стали другими, отбрасывая грозные яркие тени всевозможных форм, а чёткие звуки тикающего на подоконнике старого будильника делались явственнее и строже. Казалось, что всё вокруг на минуту замерло в ожидании какого-то важного события. В щели окна подул лёгкий прохладный ветер. Он блуждал по всей мастерской, как вор, искал чего-то по пыльным закуткам, но никак не мог найти. Паренёк ворочался то и дело, никак не мог заснуть, слыша, как под ним скрипит старый продавленный диван, улавливая в мастерской каждый дядин шаг, каждое его движение. Потом до него донёсся звук чиркающей спички, и в помещении запахло табачным дымом.
Паренёк посмотрел из-под покрывала на мужчину. Тот сидел на табуретке возле окна, смотрел на улицу печальным взором, курил, а по щекам его текли слёзы.
Наверно в этот момент он тоже вспоминал что-то из своего детства, а может, думал о своих родителях или о чём-то ещё, так сильно тревожившем его душу.
Кто знает?!.. Паренёк надвинул покрывало себе на голову и заснул в тревоге.

— 8 —

Утро следующего дня выдалось туманным и пасмурным. Небо хмурилось, обижаясь на всех, глядя свысока на пёстрые ковры из листьев, покрывающие тротуары улиц и скверов, газоны и кромки проезжей части. Ему было грустно оттого, что последние жаркие лучи солнечного света покидают этот тихий маленький город. Что их ждёт впереди? Какие испытания лягут на их плечи в часы долгого утомительного пути из настоящего в будущее?.. Казалось, что небо вот-вот заплачет проливным дождём, и слёзы ручьями хлынут сверху на головы и плечи прохожих, а те, подняв воротники, раскрывая зонты, ёжась от холода, поспешат в укромные тёплые сухие жилища, бранясь на плачущее небо, нисколько не сочувствуя ему, и даже не пытаясь разобраться в причине этих горьких холодных слёз. Им совершенно безразлично, отчего плачет природа, увядают и падают листья, докучливо шурша под ногами. Прилипая к подошвам ботинок, они просят не оставлять их одних на холодной земле, а взять с собой туда, где тепло и много солнечного света.
Но мы не хотим этого делать, счищая их со своих сырых подошв, оставляя погибать, утопая в слезах хмурого, обиженного осеннего неба. Лишь маленькие дети способны на чудо!
Они собирают этих опавших разноцветных несчастных подранков в букеты, несут домой с радостью и теплом на душе, где те обретают новую бесконечную жизнь в виде гербариев, созданных детскими руками, и уложенных в красивые альбомы. Наверно поэтому Бог дарует детям столько радости, улыбок и смеха!
Паренёк не спеша открыл глаза и осмотрелся вокруг. В мастерской было тихо, всё так же тикал будильник на подоконнике. Дяди нигде не было. Паренёк поднялся с дивана, потянулся и подошёл к окну. В это время дверь мастерской отворилась, и он увидел на пороге улыбающегося дядю. Он был свежим и бодрым, как будто вчера вовсе не плакал, а спал крепким сном.
— Ты уже проснулся? — прямо с порога спросил он и прошёл внутрь.
— А ты где был? — спросил в ответ паренёк.
— Да вот, за билетом тебе ездил! — бодро произнёс мужчина. Он полез в карман своей ветровки и достав оттуда билет, протянул его племяннику.
— Спасибо! — сказал мальчишка и взял из рук мужчины билет.
— Автобус через два часа, ещё позавтракать успеем! — дружелюбно добавил дядя, раскладывая на столе остатки вчерашнего недоеденного ужина.
Вскоре вся мастерская наполнилась запахом свежезаваренного чая, парящего в кружках. Паренёк уплетал завтрак, довольно поглядывая на мужчину. Тот жмурился, прихлёбывая горячий чай, крякая от удовольствия. На душе обоих из них было спокойно и радостно. Мужчина что-то рассказывал пареньку, глядя в его довольные, ясные, искрящиеся глаза. Вдруг откуда-то из-за туч в мастерскую пробился луч света, наполняя её своим теплом. И от этого лица обоих стали ещё радостнее и мгновенно заулыбались.
— Приедешь домой, помирись обязательно с матушкой, поцелуй её от моего имени! — наказывал пареньку мужчина.
— Обязательно! — бойко ответил юноша.
Он надел куртку, собираясь уходить. Мужчина смотрел на него по-отцовски, поправляя воротник его куртки.
— Застегнись, сынок, там прохладно!
Паренёк послушно застегнул куртку, посмотрев на мужчину, и сказал:
— Поеду я, спасибо тебе за всё! Тётушке привет передавай, пусть не обижается на меня, что приехал без приглашения. Я уж заходить не буду, а то на автобус опоздаю!
— Не переживай, старина, всё нормально! — подбодрил его мужчина, — я тебя уж провожать-то на вокзал не поеду, не маленький, сам дорогу найдёшь. Да, совсем забыл!.. Держи!..
Он протянул пареньку листок бумаги, на котором угольным карандашом был дорисован вчерашний эскиз его портрета. Он был чётко выписан умелой рукой художника, видимо дядя доделывал его ночью, когда мальчишка спал.
— Спасибо! — душевно и тепло поблагодарил мужчину паренёк.
Он крепко обнял своего дядю, приникнув головой к его груди, слыша, как где-то внутри монотонно бьётся его доброе сердце, отсчитывая удар за ударом. Почему-то вдруг навернулись слёзы, но паренёк сдержался, крепко стиснув зубы. Он вышел на улицу, помахал рукой стоящему на пороге мужчине и двинул в сторону вокзала. Через четыре часа автобус въехал в родной город с великим множеством машин, шумной толпой людей, снующих туда-сюда в беспорядочном движении, и паренёк понял, что он возвратился домой.
Вскоре он стоял перед дверью своей квартиры. Он щёлкнул ключом и прошёл внутрь. В коридор из комнаты вышла мать. У неё был уставший, измученный вид. Заплаканные глаза матери смотрели на сына с ожиданием и тревогой.
Паренёк бросился ей на шею:
— Мамочка, прости меня, слышишь, прости! Хочешь, ударь меня, только прости, пожалуйста!
Мать трепетно обняла сына, прижав его к своей груди, и в слезах прошептала:
— Дурачок ты мой маленький! И когда же ты у меня повзрослеешь? Я же так люблю тебя, как никого на свете! Я всё за тебя отдам, дитятко моё неразумное!
Они стояли, обнявшись, в коридоре и плакали. Каждый в этот момент думал о своём, но мысли их сходились на одном: бесконечной любви друг к другу.
Мог ли кто-то из них знать в тот момент, что пройдут годы, и настырный, упрямый паренёк вырастет, превратившись в замечательного человека, способного на настоящий поступок!

Декабрь, 2009