Ю. Стоянов, И. Губерман, Д. Рубина

Пару слов о выступлении Стоянова, на котором я был вчера. Концерт - был просто непередаваемо интересен. Сначала на огромном экране дали рекламу фильма - "Человек у окна" ( обязательно скачаю и посмотрю). Потом целая феерия юмора и песен: люди сползали с кресел от смеха, сдержать который было невозможно. Я понял, что передо мной - живой гений. Качество и степень владения речью - исключительно высокие. Почему-то так случилось, что мы с Любой, были самыми молодыми зрителями зала. А ещё я понял, что за "Городком" скрывался огромный закулисный план-пласт глубокой и сложной жизни. При всём этом за всем этим юмором прослеживалось что-то очень горестное.  Что меня очень задело, так это то, что в отличие от всех остальных гастролёров, он не отвешивал политкоректные поклоны в сторону Израиля и израильтян, и, под конец, спел очень жестокую и надрывную песню, в которой нас "эмигрантов", назвал "бегущими с корабля крысами". которая заканчивалась тем, что крысы - попрыгали в воду, а "корабль" несмотря ни на что и вопреки всему - не тонет...  Надо сказать, что, несмотря на весь этот горький и колкий эпатаж, - Стоянов – гений перевоплощения. Дайте ему пару секунд, и он изменится волшебно, до неузнаваемости, превращаясь из интеллигента в нового русского, из генерала в уличного бомжа. При этом – трансформация настолько полная, что образ как бы абсолютно вытесняет личность актёра. Личность приносится в жертву образу. Сейчас он – олигарх, а через мгновение – местечковый еврей. Какая-то потрясающая пластичность тела и души. 
 ( отрывок из письма моей мамы ):
       Вот уж и неправда про крыс, бегущих с корабля! Это можно было бы еще в какой-то степени отнести к людям, которые уезжали из благополучных (относительно) мест, где не было военных действий, например (Москва, Ленинград и проч.). А во многих случаях (люди, уезжавшие из бывших советских республик) были вынуждены уезжать из-за гражданских войн и прочих радостей, которые начались когда Советский Союз стал распадаться и правящая верхушка решила освободиться от “окраин”, которыми стало трудно управлять и бросило все русскоязычное население на произвол судьбы (вывели даже военные части, расквартированные по республикам). Так что в этом случае получается, что команда корабля (государство) вытолкнуло за борт своих пассажиров без спасательных жилетов и продолжила свое плавание не оборачиваясь. Кто выплывет – выплывет, а потонет – так тому и быть. Когда у нас за окном носились грузовики с бандами ваххабитов и штурмом брали город по центральному телевидению транслировали репортаж с выставки цветов в Брюсселе. И даже в новостях никаких сообщений о том, что происходит у нас не было. Тогда я и поняла, что у нас нет больше государства вообще. А наш местный президент выступил по телевидению и сказал, что правительство ситуацию не контролирует вообще (а российские войска больше вмешиваться не будут, т.к. это теперь для них “чужие” разборки), и поэтому защищайтесь сами как можете. Так кто же крысы, бегущие с корабля? Совершенно неправильно и несправедливо! Так что здесь он неправ. Хотя бы по отношению к тем людям, о которых я говорю. Похожая ситуация была в Узбекистане, Азербайджане, Молдавии, Киргизии, Казахстане, Туркмении. М.б. еще где-то... уже и не помню. В Прибалтике было неспокойно, русскоязычных называли оккупантами, и т.д. А человек он (Стоянов) конечно, очень талантливый.


Идя на выступление Губермана, я, честно говоря, не знал – на что «подписался». Для меня это был «кот в мешке». Автор собрал зал, состоящий из старушек развратных по натуре и по нраву, а также - из малоискушённой в русском мате израильской молодёжи. В числе других зрителей, конечно же, были его постоянные поклонники.
Я увидел совсем не того Губермана, какого знал из его гариков, книг и газетных интервью. Формат спектакля позволял ему полную раскованность, какой он не мог бы пользоваться на телевизионном экране или на страницах газет. Так как даже самая элементарная цензура отсеяла бы и отбраковала половину его текстов.
Уже на третьей минуте вечера, возникло ощущение безбашенной матерной вакханалии.
Я понял, что передо мной – бог мата. Но, даже, достигая своих самых грубых форм, мат этот не казался грязным. Нецензурные слова не существовали ради самих себя, но обслуживали какую-то
 другую, большую, чем сами они идею. Идею эстетическую. Прозвучит нелепо, но матерился он мудро, эстетически, с взвешенностью и тщательностью составителя «икебаны». Чувство свободы, раскованности, причастности к чему-то исключительно разумному в целом, передавалось зрителям,
заражало льющимся в зал совершенным настроением.
Одна развратная старуха, на пятой минуте, взметнувшись с кресла, кричала:
«Охуительно! Браво!»
А в середине действа, из затихшего и изнемогшего от смеха зала, вырывалась реплика девушки подростка: «Мама, - нет, нет - ты слышала, - что он сказал!?»
Безусловно, - тот, кто хочет узнать настоящего Губермана, - должен попасть на его авторский вечер.
Здесь он сам и характер его творчества видны и выражаются наиболее полно.
Человеческие слабости высмеиваются по-доброму. Во всём присутствует человеколюбивая интонация. При этом степень владения матом наводит на мысль, что лагерные года не прошли для автора бесследно. Это был «ведьмак на шабаше»: опять же – ведьмак добрый…
Ни в речи, ни в жестах – ни малейшего налёта высокомерия или заносчивости, столь свойственных другим артистам, успех и слава которых напрямую зависят от отношения зрителя и толпы.
Между залом и автором было единение – в стремлении позаниматься громкой хорошей облегчающей мастурбацией. Весело прооргазмировать. В желании оторваться в смехе от реальности, при помощи натуральных средств. Никто ведь  не принимал наркотиков, смех был естественным, несмотря на всю свою необычную бурность. Это было реализованное желание уйти от быта, ибо мат этот не был бытовым. В нём – не было никакой скверны, хотя иногда казалось, что действо – «развратно до конца».
Правда и в поведении Губермана бывали проявления самонадеянности и привычки к славе.
Несколько лет назад, на подобном же авторском вечере, Губерман предпослал свою книгу «Тюремные Гарики» автографом, - «на счастье». Мой дед – начитанный интеллигент, указал ему
 на несоответствие между названием книги и содержанием автографа. Губерман, немного выбитый из седла, быстро совладал с собой и, снисходительно похлопывая старика по плечу, ответил: «Ну и чувствуете же Вы язык, батенька!» Этот случай стал непременной байкой в нашей семье.       


Вторая часть вечера отличалась от первой разительно. Новые гарики Губермана зачитывались по-русски и на иврите поочерёдно. На иврите их озвучивал молодой парень, действующий служащий израильских ВВС, получивший местное филологическое образование. Мягко проскальзывающий в его речи акцент тут же наводил на мысль о двуязычности. Если кому-то и привиделся во всём этом  какой-то авангардизм, то на меня ивритский вариант гариков произвёл впечатление удручающее. 
Мне кажется, что иврит в силу множества своих очевидных несовершенств, в процессе перевода
 уродует, обездушивает и умерщвляет исходный текст, как и все к чему прикасается. Зал пребывал
 в невольной солидарности со мной. Так как переведённые на иврит гарики встречал аплодисментами сдержанными, менее искренними и менее бурными, чем произносимый русский источник.
Дальше выступающая пара перешла к совершенно другому жанру, как будто даже не связанному
 с тем, что происходило доселе. Жанр этот можно назвать патетически патриотическим.
Губерман прибег к самой интимной еврейской теме, - их отношениям с богом и израильской землёй.
Молодой человек пел текст, принадлежащий Губерману, но – серьёзный и никак не соотносящийся  с гариками, а, по суровости, напоминающий молитву. Напряжение стало огромным.   
Содержанием молитвы были слова экстатической веры. Она кричала о нервах нашей связи с богом, о том, как невыносимо, до боли они здесь обнажены. Интенсивность этой связи такова, - что нервы постоянно вздрагивают, будто находятся под обжигающими ударами электрического тока. ...О том, что такая близость с богом возможна только на этой земле, клятву о желанной смерти на которой, автор принародно, торжественно приносит. Вот так весёлое стоит рядом с грустным, грустное со страшным, а  - страшное со скорбным. Молодой человек мощной голосовой волной обдавал зажатый в оба кулака  микрофон – и молитва обжигала нервы сцены и зала…
Одно мне было непонятно, -  как может скабрёзное по смыслу  стоять в одном ряду с молитвенным? Наверно, тут нужно быть немного Губерманом, чтобы придти к богу через юмор и мат. Каждому ли это дано? Есть тут даже что-то от Гейне, правда последний умер в умилении перед мадонной...  Тогда как в творчестве Губермана, как и в предмете его веры - присутствует что-то оргазмическое…


Мне вспоминается авторский вечер Дины Рубиной. Гордо вскинутая голова, острый волевой подбородок, безупречное чтение её текстов, произносимых с расстановкой и мерным правильным ритмом. Её вечер и зачитываемая ей книга посвящены испанским евреям (анусим), прошедшим насильственное крещение. Правда, можно с уверенностью сказать, что большая часть публики мало смыслит в подробностях средневековых гонений на европейских евреев. Тем не менее, Рубина проводит осязаемую нить между собой и своими далёкими гордыми, иногда не менее фанатичными, чем их гонители, предками. Она возносит свой народ на пьедестал. Её книга – это дифирамб мужественности сопротивления евреев, первому из народов, вступивших в прямой разговор с великим Ничто: богом – вне тела и вне времени…