Волхитка. Вместо эпилога

               
__________________________________________
 
                ВМЕСТО ЭПИЛОГА
 

     Друг мой дорогой, пора проститься! Может быть, на время, а может, навсегда. Я предвижу все твои критические жесты и гримасы, и предслышу твой недоумённый ропот, готовый превратиться в  грозный рокот: ни в строке, ни между строк стокилометровой этой писанины ты не обнаружил чего-то главного... Что поделать, друг мой! Не взыщи! Не сам же я все это накатал: люди, как смогли, так и состряпали, нам принесли, а мы... Эх, что лукавить? Признаться надо: самые вкусные места из этой сказки сожрали мыши – и не подавились, окаянные! –  в небольшом предгорном поселке Алтын-Кёль, в запасниках редакции;  губа не дура, так их сяк, и аппетит хороший.
     Кроме того, редактор прислал письмо на днях: очаровательная Муза постаралась зимою 19** года, когда морозы гря¬нули за пятьдесят, и паровое отопление в редакции окочурилось: однажды утром, недолго думая, уборщица Муза Максимовна взялась толкать в редакционную печурку всё, что подвёрнется под руку...
И очень удивительные вещи наблюдались над посёлком в то памятное утро. Сначала бригантина плавала в морозных облаках, швартуясь к вершинам заснеженных гор.  Потом кто-то белую шляпу катал в облаках на тройке лихих рысаков. Серебряный топорик над тайгой сверкал, как незакатный месяц. Ключ-трава горела в морозном воздухе и творила чудеса в округе: пудовые секретные замки сами собой открывались на магазинах, складах и амбарах; раскалывались цепи на собаках; а в погребе у самого печального в поселке бедняка за¬звенел заветный чей-то клад монетами царской чеканки...
         Народ в поселке ошалел от такого дива! Страх овладел народом, паника и алчность. И тут, наверно, быть бы большой беде. Но в горах у нас стоит обсерватория с могучими «пушками» — телескопами для наблюдения за звёздными мирами. Сперва у них чуть «крыша не поехала», когда они увидели разные картины в небесах над поселком: марсиане, дескать, нагрянули на Землю на своих летающих тарелках. А потом, когда прочухались немножечко и телескопы-то свои протёрли, крупным планом стало видно, откуда эти напасти берутся.
Телескопщики тогда звонят в редакцию:
— Вы чем там печку топите, борзописцы хреновы?!
— А что, в чём дело? Дров-то нет!
— Да вы посмотрите на улицу! Что там творится?! За¬кат солнца вручную пошёл, а ведь утро ещё!
Редактор кинулся к печи и отобрал у Музы волшебную растопку.
Так-то она баба ничего, эта Муза, но порой бывает, как чертовка: загубит рукопись и хоть бы хны, ходит, улыбается.  Но самое-то интересное — никогда и ничего подобного не наблюдалось в округе, сколько бы Муза печку ни топила разными твореньями. А здесь... волшебство, не волшебство, а только редактор зело рассердился тогда и пригрозил уволить безалаберную Музу, и уволил бы, честное слово, без выходного пособия. Но скажи-ка, друг мой, руку положа на сердце: разве редакция может без такой прекрасной Музы обойтись? Да её где угодно на службу возьмут, потому как талант – не рублёвка, на дороге не валяется. И если откровенно говорить, она ведь больше помогает, чем вредит; что негоже, враз опре¬деляет — в корзину, в печь; или возьмет свой «вдохновеник», пыль смахнет с макулатуры, гребешком своим причешет рукопись — глядишь, так и уже пропечатать не зазорно. Не-е, я про Музу эту плохо не скажу, как, между прочим, и про любую другую женщину, — язык не повернётся. А что касаемо до сказки нашей — здесь только руками можно развести: и на старуху бывает поруха, мой друг. Увлеклась маленько Муза. Что ж, простим ей этот грех, тем более что сказка не куда-нибудь, а в трубу улетела — к звёздам. И то неплохо, ибо всякий мастер до звезды мечтает дотянуться: per aspera ad astra — через тернии к звёздам!
Всё это, повторяю, мне сообщил редактор в своём стародавнем письме. Погоревал я тогда, побегал да попрыгал, возмущаясь, да на ту же задницу и сел: что делать! нужно тиснуть хотя бы то, что осталось. Взял да и тиснул — дело-то нехитрое.  А тут опять письмо от Серафимыча, ну то бишь, от редактора.
Ей-богу, я не мог предположить такого завихрения в сюжете!
Оказывается, в горах, в обсерватории, телескопами следящей за жизнью звёздных миров, есть какой-то «телескопщик в розовых очках»; он позвонил однажды ночью Цыбинову и вот так вот именно представился:
— Вас беспокоит  телескопщик в розовых очках. Все ме¬ня так зовут, и вы зовите.
— А в чём, собственно, дело?
— А дело в шляпе!
Цыбинов спросонья разъярился:
— Да за такие шутки, телескопщик, и по очкам по розовым можно схлопотать!
— Это не шутка, Андрей Серафимович. Дело
действительно в шляпе. Белая шляпа, помните? Её катал моряк и она улетела в иные миры. Я сегодня видел эту шляпу
около Сатурна. А в шляпе этой, знаете что? Золотая точка. Её
отправил мастер к вам... Под Новый год, а может, в январе
траектория и угол наклона у шляпы сделаются такими, что
золотая точка обязательно выпадет в нашем районе!..
Кто не знает беспокойного и неугомонного Серафимы¬ча, тот не может представить, что с ним было в ту далёкую зимнюю ночь. Большелобый умница, с душою нараспашку — иногда он хуже малого дитятки, способного обрадоваться жизни в любом её проявлении. А тут? Как не обрадоваться, когда есть причина, да не пустяковая какая-то, а, можно сказать, мирового порядка...
Теперь, когда прошло немало лет, он со смехом и грустью пишет в своих мемуарах, что звонил тогда действитель¬но «телескопщик в розовых очках», считавшийся прекрасным специалистом в обсерватории, но подмочивший свою репу¬тацию тем, чем нередко мужики подмачивают — винцом и водочкой. Скоро в его телескопах стали виднеться то четыре Юпитера, то восемь Венер –  одна другой краше. Теле¬скопщик этот был племянник Музы, баловень её; он знал и видел, чем она топила печку, ну и... в общем, после очередно¬го стопарика он сделал почти мировое открытие — шляпу в небе разглядел, которая летит к нам с золотою точкой.
Врать не буду — я поверил этому. Что делать! Тют¬чев прав: «Чему бы жизнь нас не учила, а сердце верит в чудеса!» Особенно русское сердце.
В начале декабря 19** года, получив от Серафимыча письмо – «Юрохин! Срочно приезжай! Сенсация!» – я  собрал нехитрый   чемоданчик   и   поехал   в   далёкий   заповедный Алтын-Кёль, беспокоясь только об одном: как бы «телескопщик в розовых очках» не перепутал чего насчёт угла наклона и траектории шляпы, и не случилось бы раньше то, что было обещано к Новому году, как самый желанный подарок.
Теперь смешно, конечно, да только я ни капли не жалею и даже благодарен телескопщику за то, что он погнал меня в дорогу и, часто-часто вспоминая ту поездку, я думаю, что это был счастливый случай — заглянуть в глаза своей страны.

                * * *

    Летят, летят по всей России поезда! И день, и ночь летят!.. Шпалы частоколом мельтешат поперек железной ослепительной дороги, острой иголкой брошенной до горизонта. В дыме, в белых клубах пара и в разбойном посвисте разор¬ванных ветров громко говорят между собой — грохочут! — стыки, стрелки, буфера и сцепки...
Под небесами гаснут хороводы звёзд, всю ночь кружившие возле окна, и благополучно переночевавшая Земля из темноты заново как будто бы рождается на божий свет. Про¬сыпается мир, и душа просыпается; с детским ненасытным лю¬бопытством и вниманием ты смотришь и смотришь, как перед тобой пластается от края и до края утренняя, знобящей свеже¬стью наполненная, ширь, такая синяя, точно небеса ещё не встали с пуховой постели, а только-только тянутся спросонья, чтобы встать... Морозный воздух медленно и мелко зацветает на востоке; оранжевым ярким листом вертикально прорастает в полумгле рассветный луч, предвестник жар-цветка, зовущегося солнцем... Бог ты мой! Сколько было рассветов! А всегда как будто первый раз глаза бегут, бегут навстречу солнцу и не могут наудивляться ему и нарадоваться: откуда в нём столько тепла и азарта, веселья и щедрости к жизни?! Идёт из-за леса, встает из-за гор и, отражаясь у каждого живущего во взоре, оно пре¬терпевает множество лихих метаморфоз. Приземистое, в целом ещё недоступное глазу, солнце мелькает то красной лисицей в деревьях, то поражает огненным оскалом разъярившейся волчицы, точно за кем-то кинувшейся в погоню по искристым холмам, таёжинам и выстывшей степи, исписанной полозьями саней у деревень, следами сохача и зайца-русака, испуганного поездом и улепетнувшего в ближайший березняк...
     Солнце идёт Волхиткой в золотой короне, идёт и улыбается тебе... И до чего же славно, друг мой, под такою лучезарною улыбкой сидеть в уютном прибранном вагоне у окна, искусно обрисованного заревым узором, — точно алмазной гранью снаружи по стеклу поколдовали. Сидеть вот так – беспечно, отрешенно, хлебать чаёк вприкуску с медом-сахаром и, отогреваясь телом и душой, отрешаясь от пустяковых разговоров, с грустью и восторгом думать и смотреть...
Что за чудо — русская дорога! И есть ли что на свете милее и дороже этих простых дорожных впечатлений, которые сердце готово всегда оценить на вес золота. Да и возмож¬но ль иначе, когда тебе дарят просторы счастливый случай прикоснуться к вечности: монументально голубеют вы¬стывшие тополи, до пояса увязшие в снегах за полустанком; тонкие, румяные, летний жар хранящие рябины полыхают в поймах рек, до весны заколоченных льдами — прозрачными, звонкими, по которым ходишь, как по лезвию, страшась «обрезаться»...
       Зима светла! Душа светла! И вся Россия-Матушка светлым-светла, как сотни лет назад... Так хочется поверить в это, боже! Как хочется увидеть не сгорбленные вербы и не сломленный кус-тарник, а весёлой красной вышивкой пестрящее большое рукоделье, накинутое кем-то на белые крутые берега, над ко-торыми живым дымком пыхтят не грустные последние де¬ревни, рассыпанные по морозным долам, — доживать в безве¬стности и нищете. Нет, хочется поверить, что в туманах прячется былая крепь и твердь страны — простая деревенская изба, чудом сохранившая тепло своей души и жар своей печи посреди вселенского разлада и раздора; изба эта сверкает ласковыми окнами на солнце, точно улыбку посылает каждому вослед — в той улыбке и привет тебе сердечный, и неизбывная глухая укоризна всякому, кто мог бы стать на своей земле надежным сыном, а стал, увы, только залётным гостем, душу растрясающим в дорогах...
Летят, летят по всей России поезда! Гудки перекликаются с гудками, века перекликаются с веками, как свет перекликается с полночной темнотой, как жизнь переклика¬ется со смертью...
Проходит время извечным кругом по движенью солнца, или посолонь, как говорили древние; уносит время наши суетные мысли — душа уносится под облака и сердце убегает в какую-нибудь сказку; там хорошо, тепло в любую пору года; там Древо Жизни яблоком одаривает каждого, и ничего вкус¬нее этих райских яблок не было и нет. Там плещет море белою волной и под ноги тебе кидает янтари и жемчуга; живот¬репещущие сполохи жарков мелькают на пути за чернолесь¬ем — они свежи, ярки и горячи: едва не светится над ними се¬рый воздух во мгле протяжных сонных вечеров и утренников. Долинами, опушками, лесами, никогда не знавшими «ау!», проходит женщина, великая колдунья;  загадка века, тайна мастеров... Призрачный образ её — светлым-светлый, печальным-печальный — пускай тебя хранит он и тревожит, не давая духу твоему покоя или праздности.
Имеющий глаза — да увидит её!
Имеющий уши — да услышит её!


                *       *       *
       И ласковой летней порою, когда в вечерах разольётся молочная роздымь высокой луны, и в зимних жёстких сумерках, когда всякий звук земли в настороженном чутком воздухе стрелою уносится вдаль и посылается ввысь на многие-многие версты… И летом и зимой нередко ты услышишь в синих бескрайних просторах либо в тесном таёжном урмане – стон, не стон и  плач, не плач, а как будто бы чья-то сердечная серебряная жалоба, звенящая несказанною песней, какие рождаются только в нечеловеческих муках, в любви и в великой попытке поговорить с небесными мирами...
Кто это? Чья это песня и чей разговор? Непонятно.
И только в бессонных безбрежных ночах, в бесконечных раздумьях, как в тёмном лесу, душа натыкается вдруг на свою ключ-траву и открывает свои заповедные клады – приходит разгадка.
        Волхитка!.. Русь!.. Не твой ли это голос? Не твой ли образ?.. В немереных пространствах и в беспредельных временах – не твоя ли это широкая душа то песней забубённой заливается, то плачем плачет, с неба льёт горючие дожди и рукавами ветра вытирается... Волхитка! Русь!.. То прекрасной царевною ты обернешься по воле судьбы или случая, то становишься доброй колдуньей, способной творить на земле чудеса, помогая сирому, убогому, болезному и ничего не тре¬буя взамен... То приходится тебе кидать корону в пыль и вместо улыбки показывать страшный оскал; приходится когти точить в лихолетье и караулить ворога на тёмных перепутьях Родины своей  — зарились от века на неё и нынче зарятся и, наверно, будут зариться всегда...
      И если это в самом деле ты — Волхитка! Русь! — дай Бог тебе как можно меньше этих горьких и необходимых перемен, когда тебе придётся жить-бедовать в суровом сером одеянии, пахнущем кровью, порохом и дымом горящей державы, где ты до последнего вздоха готова защищать свою землю, честь, любовь и совесть.
Пускай, пускай над головой твоей царит — и широко, и щедро пускай распространяется над миром — высокий, мудрый, ясный и бессмертный свет!..

               
                1987—1991 гг.