Венский стул 4

Начало: http://proza.ru/2013/08/09/235
        http://proza.ru/2013/08/11/156

4
Съесть свою утреннюю овсянку Кириллу не довелось: уже без двадцати десять резкий дверной звонок возвестил, что Двоеглазов прибыл. Сонное утреннее умиротворение сменилось нервной взвинченностью, как только приземистый, «кабанистый» Двоеглазов протиснулся в крошечную прихожую, вмиг заполнив её собою без остатка.
- Здорово, – сунул он Кириллу свою широкую, как лопата, ручищу. – Ну что, готовы? Давайте, поехали по-быстрому…
- Виктор Семёнович, – высунулась Женя из-за мужнина плеча, – а я-то не поеду… Вот Кирилл… я говорила тёте Наде…
Голос её был льстиво-любезным, «светским».
- А чего? – Двоеглазов с нарочитым простодушием задрал подбородок, вросший в  короткую шею, вскинул взгляд на Кирилла, который возвышался над ним на целую голову. Женя давно заметила, что он предпочитал вести разговоры с мужчиной, считая женщину существом подчинённым и бестолковым, что немало её раздражало. «Патриархат», – мелькнуло в ней иронически. Глаза Виктора Семёновича из-под кустистых седоватых бровей цепко проткнули насквозь и Кирилла, и Женю – и тут же снова ушли под колючие заросли. – Чего это… поехали бы вместе, посмотрели, может, надо чего… Катерина не поедет?
- Нет-нет, что вы, – поспешила Женя, пытаясь спрятать недовольство. Ещё чего, не хватало только девочке всей этой возни! – Катя сессию сдавать будет, ей не до этого… Виктор Семёнович, вы проходите… чаю или кофе на дорожку? Перекусить?..
- Какой чай, – пробурчал Двоеглазов, – дела стоят, некогда… Ты давай, одевайся, я тебя внизу жду, в машине. – И сразу стал пропихиваться обратно на лестницу.
Женя проводила его неприязненным взглядом в спину: невежа топорный… Напяливая джемпер, не вполне ещё проснувшийся Кирилл фыркнул:
- Хоть бы извинился, что раньше приехал… может, успею кашу съесть? Куда спешить-то, словно на пожар?
Женя замахала руками:
- Что ты, что ты! Это же Двоеглазов. Если он разбушуется – мало не покажется. Мне от его медвежьего рёва всегда худо делается. Сказал же он – ДЕЛА у него. Станет он с нами политес соблюдать! Он ведь полагает, что большое одолжение нам делает этой поездкой, и мы ему теперь по гроб жизни обязаны… Иди уж, ради бога, потерпи…
В тепле машины, сидя рядом с Двоеглазовым, Кирилл, взбудораженный этим экстренным выдёргиванием из своего гнезда, молчал, ощущая неловкость и стеснение. Дурацкое, двусмысленное положение. К тому же с Двоеглазовыми ему приходилось общаться нечасто, исключительно на родственной почве, прячась за женину спину, и теперь он решительно не находил темы для разговора. Казалось, Двоеглазов тоже затрудняется вести беседу. Молчание затянулось настолько, что переставало быть неловким; равномерная дорожная тряска начала укачивать Кирилла, и он уже постепенно погружался в дремотные думы о служебных делах, предстоящих в понедельник, когда Двоеглазов заговорил:
- Ёлки, и здесь пробка, – он в досаде хлопнул тяжёлой ладонью по рулю. – Через мост надо ехать… ничего, после моста пробок не будет. Капитолине хороший район достался. К центру близко… парк рядом большой…
- Не жалеете, что продавать квартиру приходится? – Кирилл решил вежливо поддержать разговор, искренне считая себя лицом сторонним, незаинтересованным. Но тут же понял, что своей неуклюжей «вежливостью» задел болевую точку Двоеглазова. Тот набычился, его тёмно-багровое, малоподвижное и мясистое лицо налилось кровью сильнее; он с вызовом, словно продолжая давний спор, рявкнул:
- А зачем она нам?! Это Ритка, зараза, думает – нам квартира Капитолинина нужна. Она ведь, тварь такая, что сделала? Женька тебе не говорила?
Кирилл отрицательно покачал головой, с тоской догадываясь, что сейчас будет посвящён в перипетии сражений между Капиными наследниками. Двоеглазов в возмущении покрутил крупной головой с блестящей плешью на макушке и взмахнул ручищей. Слова клокотали в нём, и он не мог решить, какое выпустить из себя первым.
- Блин, ты подумай, – наконец, вылетело из него, – только успели Капитолину схоронить – является эта… мочалка драная! Спокойненько так говорит: вы, пожалуйста – пожалуйста, понимаешь, не забыла сказать! – вещи свои отсюда заберите, я тут теперь жить буду! А?! С хахалем своим!
Такой выпад Риты был Кириллу неизвестен, и подивил его. Но прежде, чем сказать своё мнение, Кирилл обеспокоился всерьёз их с Двоеглазовым безопасностью пути: тот почти совсем выпустил руль из рук, вертел в негодовании мощным подбородком и полностью погрузился в переживания столкновений с Ритой.
- Простите, Виктор Семёнович, я опасаюсь… вы на дорогу-то поглядывайте! – нервно решил напомнить ему Кирилл.
- Да будь спок… всё путём! – Двоеглазов примолк, сопя. Однако, помолчав, продолжил, уже чуть спокойнее: – Я, говорит, родная внучка, наследница своего отца, имею полное право! Ёлки!
- Но ведь это так? – осторожно спросил Кирилл. – Право ведь у неё есть?
- Право! – снова вскинулся Двоеглазов. – Про права пусть в Америках разных говорит! Право-то у неё есть… Совести! Совести нету! Столько лет Капитолину в глаза не видела, пальцем для неё не пошевелила… на похоронах даже не была! Всё бабкиной смерти дожидалась, гиена... А тут – «внучка»! Да какая ты, блин, внучка!
- А Капитолину Галактионовну где похоронили? – постарался Кирилл переключить внимание Двоеглазова.
- В крематории… этот… колумбарий там… – ход Кирилла оказался успешным. Двоеглазов принялся расписывать все трудности похоронного процесса, все нестыковки, сложности и грабительские расходы… Кирилл понимающе кивал головой и почти не вникал. У него мелькнула было мысль «пригодится когда-нибудь», но он тут же суеверно прогнал её. Надо будет – узнаешь сам. А загодя что об этом толковать… накличешь! Кирилл всегда с изумлением думал о тех, кто занимался концом земного бытия людей профессионально. Прибыльно, разумеется, но явно не полезно для психики. Наверняка способствует немалому цинизму, несовместимому с нормальной жизнью. Каждый знает, что «все там будем», но помнить об этом ежедневно и ежечасно означает превратить свой «жизненный путь» в нечто противоположное – в «дорогу смерти». Что и сделала Капитолина – и разве жила после этого? Все мы – приговорённые к смерти, но величайшее благо – не знать срока исполнения приговора. А посему можно жить, воображая, что ты бессмертен. Уловка, конечно, но как иначе? Никто не знает своего часа…
- А какой у неё диагноз? Отчего она умерла? – вклинился он в повествование Двоеглазова.
- Там… это… – Двоеглазов напрягся, вспоминая официальные формулировки, из которых Кирилл мало что понял.
- Она что, совсем не в своём уме уже была?
- Да постепенно… – затруднился Двоеглазов. Складно и пылко он повествовал только о финансовой стороне дела. – Сначала забывать стала, кого как зовут… и что к чему. Надька у неё спрашивает: я Виктору кто? Думала-думала, отвечает: какие-то вы с ним двоюродные… Записки себе писала… Лист большой такой на кухне повесила, туда всё вписывала, да без толку – потом не помнила, чего и где накарябала. Чашками у неё всё заставлено было. Подоконник, столы все, на полу прямо… Нальёт себе чаю, принесёт к телевизору или к постели, а не помнит, что принесла. Другую наливает, снова несёт. Собираться вдруг начинала: «в Литву, на хутор поедем». Навертит кулей каких-то, мешочков, пакетиков, разложит вдоль стенок… С едой тоже… Надька как-то раз печёнку ей купила свежую, принесла и спустилась в магазин ещё докупить чего-то. Возвращается – Капитолина сидит за столом, перед ней печёнка… сырая! понимаешь? А она её ножичком вежливо отрезает, вилочкой подцепляет, и в рот… Огроменный кусок сожрала. Эх, Кирюха, что потом с ней было… несло и несло! Надежда мне срочно приехать велела… не успевали в ванной отмывать.
Двоеглазов махнул рукой и замолчал мрачно. Кирилл, с похолодевшим нутром, не знал, что и сказать. Жуткая картина угасания и потери человеческого облика накрыла его тёмным душным облаком. Эк просто Жене было сказать с осуждением: «Двоеглазовы зачастили, пасли Капитолину». Кому пожелаешь быть таким «пастухом»? Выстрадали Двоеглазовы своё наследство.
- Потом… это… КАЗАТЬСЯ ей стало… – продолжил Виктор Семёныч.
- Что казаться? – не понял Кирилл.
- Ну, видения всякие… Надьке говорит: ты не шуми, в соседней комнате Максим с Игорем спят. Или: кто-то у меня живёт, ходят и ходят целый день, туда-сюда. Говорит как-то раз Надежде, хвалится: я такой суп хороший сварила, с помидорами. Надька удивляется – она ей помидоров не покупала, заходил, что ли, кто? Покажите. Капитолина идёт на кухню, кастрюлю открывает: вот. А в кастрюле вода, в ней корки хлебные плавают. Где ж помидоры? Капитолина пальцем показывает на хлеб – вот. Слушать жутко… Спать боялась: на люстре, говорит, сидит Агния и оттуда за мной следит… Потом выдумала, что Агния у неё деньги украла…
- А где, кстати, Агния сейчас? Она-то не претендует?..
- Да Агния давно в Москве живёт, у мужа нынешнего. Она баба нормальная… мне, говорит, ничего не надо. Не то, что дочура её, Ритка, – молоко на губах не обсохло, а уж ушлая, зубастая, тварь… горло перегрызёт. Все ходы-выходы знает. Грамотная! – Двоеглазов снова вскипел. – Нет, ты представляешь, заявилась: выметайтесь, мол, отсюда! Моё всё! Думала, на дурачков напала! Шиш ей! Надька ей сразу бумагу в нос: а это видела? Капитолина Виктору квартиру оставила! То-то ей поплохело на глазах! Через суд, умная!
- Через суд? – рассеянно переспросил Кирилл. – А когда суд?
- Да теперь уж скоро… А бумаг сколько собрать надо! В очередях насидеться! Ёлки! А адвокаты эти… акулы! То одно говорят, то другое. А денег сколько!..
Двоеглазов с упоением погрузился в юридические подробности и обличение бюрократических нравов. Кирилл расслабленно откинулся на спинку, вежливо улыбался, кивал сочувственно и томился до тошноты. Скорей бы добраться, что ли… А ещё лучше – скорее бы оказаться дома. Дождавшись, наконец, некоторого перерыва в гневных филиппиках Двоеглазова и чувствуя, что надо что-то сказать, он протянул вяло:
- Да, ситуация неприятная… Виктор Семёныч, я только не понял – вы говорите, квартира эта вам не нужна… А ведь сын ваш… Вася, кажется?.. у жены живёт, стеснённо…
- Ну? – недобро и настороженно вопросил Двоеглазов.
- Может, как-нибудь без суда, полюбовно договори…
- Есть у Васьки квартира, – вдруг грубо оборвал его Виктор Семёныч. – Наша квартира на него записана. Помрём – его будет.
И насупился молча. Кирилл понял, что опять ляпнул что-то не то. Попал пальцем в небо. Тьфу ты, господи…
«Вот это уж не твоего ума дело, вот это ты не трожь. Умник выискался!» – у Виктора Семёныча испортилось боевое настроение. Сын Вася был для Двоеглазова крупной неудачей в жизни – так он считал. С детства был какой-то хлипкий, не от мира сего. Сдачи дать не умел, всё книжки читал, а подраться по-хорошему не мог. Трусоват, что ли? Какой мужик без доброй драки? Потом всё мало-помалу налаживаться стало, как у людей: в техникуме отучился, армию отслужил. Всё путём. Да подвернулась некстати бабёнка-разведёнка, с хвостищем в виде двоих детей. На целых восемь лет Васьки старше. Уцепилась за парня, стерва, не оторвать. Постелью, ясное дело, взяла. Попервости Двоеглазовы не особенно взволновались: понятно, после армейского поста… Но что-то уж больно затянулась эта история. Надежда сказала: надо посмотреть, что там. Пригласи её к нам, сынок.

Виктор Семёныч и теперь зубами скрежещет, вспоминая этот первый визит. Явилась, вся расфуфыренная. Туфли на каблучищах. Надежда ей тапки даёт, а она так нагло: нельзя ли тряпку? И шасть на своих каблуках – по паркету, по коврам! Для тебя они тут, что ли, постелены? Никакого понимания! И сдержались ведь, всё интеллигентно, ни словечка ей самой не сказали, на место не поставили, Ваське только потом высказали. Аж смотреть в её сторону Виктор Семёныч не мог, в телевизор глядел, чтоб не сорваться. А взглянешь – тьфу, лучше б и не глядеть. Сидит, шалава, на диване, с Васькой в обнимку. Оторваться, вишь, не могут друг от друга. И держится так вольно, никакого уважения, не чувствует будто совсем, кто она такая есть. На равной ноге – будто право имеет! Глаз не опустит, на всё у неё «своё мнение»!

После этого Ваське строго так сказано было: погулял, сын, и хватит. Пора за дело браться. Не пара она тебе – у тебя всё впереди, ты у нас вон какой жених завидный, а она старуха уже, да с приплодом. Кончай эту канитель. А он пуще влезает в историю – домой её стал приводить в родительское отсутствие, в постели кувыркаться: им, вишь, негде! У, бесстыжая! Тьфу! Приворожила парня. Пристала: женись. А этот дурачок и рад… Мать в истерике валялась, отец стыдил – куда там! Где жить-то будете?! – «У Люси». Ещё бы! Не к родителям же весь её приплод тащить. Ну-ну. Пусть полюбятся в двух коммунальных комнатах на четверых, с тёщей в приложении… «Любовь» у них! Покукует у тёщи в примаках, да назад как миленький прибежит. В такой хомут влез… Год прошёл, три – не проясняется у парня в голове. Приедет: «а Люся то сказала… а Люся так говорит…» Не понимает будто, что матери это как нож острый. Всё в рот своей Люсе смотрит. А что эта Люся? Времена самые горячие, все кругом деньги делают, а она Ваську подбила в институт ткнуться. Ну, получил диплом. Кому этот диплом нынче нужен? Из него каши не сваришь. Перебиваются с хлеба на квас, а гордости! Надежда этой Люське говорит: мы сами бедствуем, но вам помочь готовы – вот пальто моё возьми, в ателье сшитое, не ношеное, продашь, деньги себе берите. «Ой, я не умею продавать, некогда мне, сами продайте». Не царское, мол, это дело. В торгаши-де не пойду. Голубые, понимаешь, кровя, высшее, понимаешь, образование! Надежда света не взвидела от обиды: «Ну, если Я это пальто продам, денег вы не получите!» Та только плечиком пожала: «Как хотите». Ах, тварь! Никак Ваську не оторвать от неё, на коротком поводке держит, пользуется дурачком. Ладно ещё ребёнка Ваське не сварганила, чтоб покрепче привязать. Видно, стара уже, не получается. Дети её, и девчонка, и мальчишка младший, тоже сторонятся, родниться не хотят, никак не называют – ни дед-бабка, ни хоть дядя-тётя… По имени-отчеству величают, как посторонних – никакого уважения! Ясное дело – мать настраивает весь свой выводок.

Понятно, что Надежда решила особые меры принять, устала ждать, когда Васька образумится. В свой день рождения Ваську позвала – одного, без «Люси» этой, и подругу свою – с дочерью незамужней… Та девица видная, и на хорошем месте работает, два языка знает, и зарплата побольше Васькиной – раза в три! К тому же – с Васькой они в детстве знались, дружили даже. За столом посидели в семейном кругу, мать у Надежды осталась, Васька барышню проводить пошёл… Надежда не нарадуется: вроде слаживается дело. Билеты им взяла на концерт, интеллигентно всё. А Васька, дурак, видно этой Люсе своей возьми всё да расскажи. И всё – как отрезало. И так отношения были так себе – никакого уважения! Никогда шалава эта не позвонит, не спросит про здоровье, только к празднику через Ваську мелочь какую пришлёт… А тут – вовсе ничего. Обиделась, ишь ты. Никакого понимания, места своего в жизни не знает. Порченая, дурная баба. Ведь виноватая, Ваське жизнь поломала, должна была бы ходить, глаз не поднимая, свёкру-свекрови ноги мыть и воду пить, а она откусила свой кусок – парня такого отхватила! – и будто так и надо.
 
Виктор Семёныч засопел от своих гневных дум, неосторожно крутанул руль и даже обрадовался, когда слева донёсся возмущённый ропот. Высунулся в боковое окно, от души приложил какого-то сморчка очкастого.
- Виктор Семёныч, да что вы, ей-богу… – перепугался Кирилл, трогая Двоеглазова за плечо. – Что случилось? Он вам повредил что-нибудь?
- Ну да!.. Попробуй он у меня! – воинственно прорычал Двоеглазов, двинув, однако, дальше своего верного «коня», а в голове – свои мрачные думы.

Когда Капитолина отписала ему квартиру, а потом уж ясно стало, что она не заживётся, Виктор Семёныч заикнулся было – «сдавать станем». Надежда такой хай подняла, даже по лысине его приложила: «Дурак старый! Чего говоришь-то?! Сколько ещё денег надо выложить, чтоб её сдавать! Ремонт там сделать! Платить за неё! Для чего? Кому беречь квартиру эту? Люське?! Сына, бесстыжая, отняла, и квартиру себе заграбастает – приплод свой там поселит, либо мамашу свою, а ты будешь облизываться, как дурак!» И то правда. Всю жизнь, блин, бьёшься за копейку, на пенсию вон не идёшь, хоть сердце пошаливает, давление скачет, а тут набегут, пальцем не пошевеливши… Сколько им Капитолина эта, ведьма дурная, крови попортила, сколько сил на неё положили – а теперь этим придуркам отдай, Васе-Люсе, раз сами нажить не умеют? Когда жить-то по-настоящему – сыто, зажиточно, по-хорошему? Хоть на старости-то лет… Вон драндулет этот старый сменить пора, от людей стыдно, такие тачки во дворе стоят у пацанов желторотых! У каждого в квартире двери железные навешаны, евроокна вставлены… холодильник новый надо, плиту, машину стиральную…
- Виктор Семёныч, кажется, подъезжаем? – прервал Кирилл двоеглазовские думы, только-только ставшие приятно-деловыми.
- Да уж приехали!

(Продолжение http://proza.ru/2013/08/13/47)