Последний привет

    Больше пятнадцати лет не была Анна на родине. Фронтовая юность занесла когда-то девушку в Прикарпатье, там она и осела. Появились дом, семья, работа, бесконечные хлопоты, от которых не оторваться, то да се. В 70-м заезжала на похороны матери, а потом все никак времени не было. Но вот решила: пора! Сестра сетует, что совсем, мол, забыла своих, носа не кажешь, не то что питерская родня – каждое лето по месяцу гостюют, наезжают всемером – вдесятером, молодцы да и только...

Самолет из Ивано-Франковска в Пулково немного опоздал, но Анна успела поймать такси и прибыть на Обводный канал как раз к отправлению лодейнопольского автобуса. Водитель помог ей разместить сумки в багажное отделение, а уж аккордеон Анна взяла с собой на колени, он был старенький, еще трофейный, но очень певучий и оттого горячо ею любимый.
На автостанции в райцентре асфальт раскалился от жары.
– Эй, тетенька, сбацай нам «Яблочко»! – попробовала шутить стайка подростков, лузгавших на скамейке семечки.
– Чем зубоскалить, помогли бы лучше, ребятки, – беззлобно реагировала Анна, пробираясь к дребезжащему «ПАЗику».

Дорога петляла по лесу, машину на колдобинах нещадно швыряло, в салоне пахло бензином.
– Ты чего, милая? – спросила какая-то старушка с палочкой, когда Анна выбралась из автобуса. – Аль утрясло? Вся с лица-то белая...
– Ничего, ничего... Просто я домой приехала.
Она шла вдоль деревенской улицы, узнавала и не узнавала ее. Дома постарели, стали как будто ниже. Новых усадеб почти нет, а в старых где окна заколочены, где плетни покосились, где огороды бурьяном поросли. Молодежи не видно, да и старики, должно быть, по избам сидят. Все будто вымерло.

Шагах в ста от нее вдруг промычала корова, чуть поодаль загоготали густи, проблеяла коза, и у Анны отлегло от сердца. Дышит еще деревня, теплится в ней жизнь! А вот и дом сестры, большой, пятистенный, доставшийся ей по наследству от родителей. Пожилая грузная женщина возится в огороде, увидела ее, всплеснула руками, что-то крикнула, побежала... Господи, да это же Мария, а люди, что высыпали на крыльцо, наверное, и есть ее внуки, сваты, зятья и невестки.
Обедали и ужинали в горнице. Мария подавала на стол духманистые щи, тушеное мясо с картошкой, селедку в горчичном соусе, салаты из овощей. Пили чай с калитками* и малиновым вареньем. Потом все пошли спать, а хозяйка принялась перемывать гору посуды, шаркала по полу веником, замачивала горох на завтра, о чем-то тяжело вздыхала. Когда она неслышно полезла в шкафчик за лекарством, из-за ситцевой занавески внезапно появилась Анна:
– Ты что, все время так?
– Как, Аннушка?
– Ну, вот так, не присаживаясь? Ведь у тебя гипертония.
– Что поделаешь, надо. Вот Эдик, зять, говорит: «Мы, Мария Васильевна, без вас никак не можем. Мы сюда стресс снимать ездим, колорит деревенской жизни черпаем».
– Понятно, – Анна выразительно глянула в угол, где стояли приготовленные к вывозу ведра с солеными грибами и огурцами и целая пирамида банок с вареньем.
– Черпаем, значит...

Наутро после завтрака все ушли в лес. Мария принялась за дела, а Анна ушла куда-то не сказавшись. Вернулась через пару часов, под кофтой у нее топырилось что-то круглое. Ласково отстранила сестру от печи и принялась энергично орудовать кочергой и ухватом. Тут и вся компания к обеду подоспела.
– Сегодня накрывать буду я! – громко объявила Анна и повелительным жестом указала на дубовый стол. – Прошу!

Посреди стола стояло нечто. Оно напоминало шайку для мытья в бане, а по существу было большой деревянной долбленой миской, из каких раньше питались в деревне всей семьей. Теперь такие долбленки встретишь разве что в поросячьей стайке, и то не всюду, но эта была чистой, добротной, выдраенной речным песком. Рядом с блюдом вкруговую лежало 12 ложек – по числу едоков – и по большому ломтю хлеба.

Анна выплеснула в блюдо пятилитровую кастрюлю горохового супа и первая с аппетитом принялась есть. Мария испуганно обвела всех взглядом, но тоже села за стол. Питерцы покуксились, попереглядывались друг с другом, однако голод не тетка, и блюдо быстро опустело. В него Анна опорожнила чугунок картошки-скороспелки, выдала всем по хрустящему огурцу и по пучку зеленого лука. На третье подала молоко.
Насытившись, стали разговаривать.

– Анна Васильевна, как это называется? – наманикюренный пальчик одной из невесток уперся в шероховатую поверхность лохани.
– Это называется колорит деревенской жизни.
– Я ничего подобного раньше не видела. Где вы его достали?
– Нашла.
– Но, знаете, с точки зрения гигиены...
– С точки зрения гигиены работать по дому полезно не только хозяйке! – сказала Анна как отрезала.
«Посуду» мыть почти не пришлось. Зато на речку отправились все, включая Марию, которая уже давно забыла, что такое настоящий отдых.
...Когда спал дневной зной и солнце покатилось на запад, Анна выглянула в окно.
– А что, Маша, гулянья-то в деревне теперь не проводятся?
– Ой, что ты, какие гулянья! Тут и гулять-то некому.

Анна задумчиво посидела, потом вынула из футляра свой инструмент, прошлась пальцами по кнопкам и клавишам, вспоминая знакомые с детства наигрыши. Неспешно вышла за калитку и двинулась в центр села, оглашая музыкой все окрест. Не вышло у нее стать профессиональной артисткой, но сейчас она играла так, будто стояла на самой главной в своей жизни сцене.
– Собирайтесь, бабоньки, на вечорку! – крикнула в сторону сидящих на завалинке старух.
– Ась? – живо откликнулись те, а одна, не веря глазам, подошла почти вплотную к Анне и стала пристально ее рассматривать.
– Ты, что ли, Антиповых дочка будешь? Которая в город уехала?
– Она самая, бабушка.
– Ну дак мы сейчас.
Получаса не прошло, как из сундуков были достаны расшитые гладью и стеклярусом кофты, пышные юбки и сафьяновые сапожки времен далекой молодости. На деревенской улице стало людно, пожилые женщины приосанились, их обветренные, морщинистые лица порозовели.
– Эй, девчата, где же ваши парни? – не унималась Анна. – Не могут марку держать, повымерли что ли?
– Да есть тут один у нас, надо его позвать.
 
Восьмидесятилетний и глухой как пень пастух Никифор на стук в двери не реагировал, спал на печи, с головой накрывшись тулупом. Тогда в приоткрытую форточку просунули оглоблю и с хохотом его растолкали.

Взошла луна, время перевалило за полночь, а гульба на селе была в самом разгаре. Пели и «Рябинушку», и «Когда б имел златые горы», и «Бывали дни веселые»; вспомнили деревенские страдания и частушки – озорные, но без сальности, только Никифор нет-нет да и сбивался не на тот лад. Плясали барыню, русского, цыганочку и кадриль, все восемь колен. Спать никто не хотел и на усталость не жаловался, наоборот, просили Анну сыграть еще и еще. Расходились на зорьке, счастливые и умиротворенные.
Когда подошел срок отъезда, провожать гостью за околицу вышло чуть не все село.
– Отвела ты нам душу, девонька, помилуй тебя Бог. Приезжай еще, не забывай своих.

...Самолет пошел на снижение, и ее замутило. Подумалось: «Это от перепада давления». Но дурнота не проходила и потом, когда стояла на движущейся ленте вокзального транспортера, и когда садилась в переполненный людьми автобус. Знакомые молоточки противно застучали в висках, перед глазами заплясали черные мухи. «Только бы не сейчас, только бы не на людях!» – успела она испугаться и провалилась в какую-то темень.
Очнулась в больничной палате, вся липкая от испарины и пахнущая лекарствами.
– С вашим сердцем, Анна Васильевна, нужна регулярная поддерживающая терапия. Вы же себя ничуть не бережете, – мягко укорял молодой врач, держа руку на ее пульсе.
Анна силилась улыбнуться, но лишь раздвинула ссохшиеся губы.

– Дивья мне теперь, доктор, – сказала чуть слышно.
– Простите, что... вам теперь? – удивленно посмотрел на нее врач.
– Дивья, – с удовольствием повторила Анна почти забытое ею, но внезапно вспомнившееся местное словечко. – Это значит, хорошо. Так в наших краях говорят. На родине я побывала, доктор, теперь и помирать не страшно.
Хоронили Анну по-скромному, семейным кругом. Была глубокая осень, моросил реденький дождь, и с севера по небу тянулись стаи перелетных птиц. Когда первые комья земли застучали по крышке гроба, с высоты вдруг раздался на редкость пронзительный и какой-то томительно-печальный крик: журавлиный клин завис в воздухе, словно посылал Анне последний привет ее далекой родины.

 1994 г.


*Калитки – особой формы ржаные пироги с начинкой.


В публикации использована репродукция картины Сергея Скиданенко "Дом". Холст, масло.