Мой дядя Ваня, самых честных правил

     Есть сорт людей, в которых с удивительной легкостью уживаются все оттенки человеческой натуры: от педантичной, возведенной в абсолют серьезности – до самого бесшабашного и безудержного веселья.
Таким человеком был мой дядя Ваня. Обладая недюжинными способностями, он в жизни весьма преуспел – сразу после войны сделал карьеру военного, затем преподавал в академии, жил в достатке, и рубля, что называется, в кармане не считал. Роста он был среднего, сложения не атлетического, но перед более сильными никогда не пасовал. Мог, например, на какой-нибудь вечеринке или празднике вступить в поединок сразу с несколькими здоровенными парнями, причем брал не числом, а умением: его противники в конце концов попросту расходились по сторонам. Было, наверное, во взгляде и манере поведения этого человека нечто такое, что завораживало, заставляло ему подчиниться. О «подвигах» дяди Вани ходила молва.

Будучи уроженцем наших мест, дядя Ваня в прошлом часто заезжал в Лодейное Поле. Каждая встреча с родиной отмечалась хорошим застольем и служила источником вдохновения для его неудержимой фантазии. Так, однажды он выкинул следующий «фортель»: надев свой парадный мундир офицера морской авиации, вышел на улицу прогуляться. Дошел до перекрестка, огляделся. Увидев на двухэтажном доме вывеску «Прокуратура», задумчиво обошел здание со всех сторон. Здание дядюшке не понравилось. Какое-то «несерьезное» – старое, деревянное, облупленное, во дворе дрова… Иван Алексеевич решительно вошел внутрь и по шаткой лесенке поднялся на второй этаж.

– Я должен срочно увидеть прокурора! – сообщил секретарше.
– А прокурора нет. И сегодня уже, наверное, не будет… – сидевшая за столом дама как завороженная созерцала блестящие нашивки на дядюшкином кителе.
– Тогда вынужден объясниться. – Гость вынул из кармана первые попавшиеся в руку «корочки» и помахал ими в воздухе.

Слова пришли сами собой. Он представитель министерской коллегии. Специальная проверка. Особое распоряжение. Времени мало. Ему требуются отдельный стол, тишина и дела за текущий год.
И что же вы думаете? Служащие немедленно принесли дяде гору папок, которые он, нацепив на нос очки, принялся с самым серьезным и невозмутимым видом изучать. Время от времени делал какие-то пометки, замечания и издавал реплики типа: «Ну-ну, интересно… А это еще откуда? Вынужден занести в протокол…» При этом, обладая хорошей эрудицией, дядя сыпал терминами, как самый что ни на есть искушенный спец. После двухчасовой «инспекции» встал и удалился, оставив служащих в трепетном состоянии.

Житейские проблемы дядя отметал легко и небрежно, как сор из-под ног. Надо ехать в далекое село, но нет билетов и не ходят автобусы? Ерунда! Кругом полно машин, а за баранками сидят люди. И он выходил на улицу, после чего в мгновение ока к подъезду подкатывал какой-нибудь «ГАЗ» или «КРАЗ», и шофер – рубаха-парень, в глазах простота – принимался радостно и самозабвенно таскать в кузов дядины чемоданы, готовый ехать с ним хоть к черту на кулички. Домочадцы еще и не поворчали как следует по поводу «очередного завихрения» – а он уже, горланя песни в дуэте с водителем, подъезжал к месту.

Как-то раз дядя должен был отправиться в путь со своим изрядно подвыпившим братом. Дело было к ночи, в общем вагоне поезда, в праздничный день. Духота, теснота, двигаться в проходе – и то непросто, не говоря уж о том, чтобы хоть как-нибудь разместиться на полке. А тут еще брат на руке повис – куль кулем…
– Извините, граждане, я тут сопровождаю сумасшедшего… – негромко, с убийственной предупредительностью и ноткой сожаления в голосе говорил дядя, расчищая себе путь среди баулов и чемоданов. – Очень тяжелый случай. Экстренная госпитализация. Извините.
Наутро протрезвевший пассажир с удивлением обнаружил картину: в их купе и еще в двух соседних – пустота, тогда как дальше яблоку негде упасть, пассажиры сидят чуть ли не на головах друг у друга. Когда он отправился в тамбур освежиться, все как-то странно смотрели, поспешно уступали дорогу. Узнав, наконец, у дяди Вани, в чем дело, вскипел негодованием:
– И у тебя повернулся язык родного брата представить психом?!
– А что мне оставалось делать? Ты же был неуправляем, нес всякую околесицу. Пьяный, сумасшедший – какая, в принципе, разница?..

Думаю, что в другое время и при других обстоятельствах у моего дядюшки были бы все шансы сделать карьеру Остапа Бендера, барона Мюнхаузена или Хлестакова. Но он был сыном своей эпохи и, в сущности, честным малым. Что же до того, что не всем его розыгрыши приходились по нраву, то данное обстоятельство, похоже, ничуть не смущало Ивана Алексеевича. Вокруг него и без того была толпа.
Самой блистательной из авантюр родственника мне представляется история с ночным допросом. На ней стоит остановиться поподробнее.

…Это было под Курском. «Огненная дуга» еще только-только назревала, и наше командование нуждалось в точных разведданных. В часть, годе служил дядя Ваня – юный, почти необстрелянный выпускник офицерской школы – доставили «языка». Погоны и знаки отличия на форме пленного не оставляли сомнений – птица важная, обладает информацией. Радость «добычи» омрачала одна-единственная проблема: переводчик. Тот, что работал ранее, попал в госпиталь, а нового еще не прислали.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает товарищ майор! – сообщил вестовой дяде Ване.
В помещении штаба царил вечерний полумрак. Майор был краток:
– Вот что, Максимов. Я тут с этим фрицем измотался на нет. Поручаю его тебе. Допросишь по форме и к рассвету представишь рапорт. В 6.00 генерал ждет наше донесение.
– Но, товарищ майор…
– Никаких «но», отвечай «есть»! У меня шесть классов образования, а у тебя двенадцать. Тут в документах черным по белому написано: школа, Лодейнопольское педучилище. Должен знать немецкий. Вот тебе шпаргалка, – он протянул дяде растрепанную записную книжку. – А оружие сдай-ка сюда, на всякий случай… Мало ли какие глупости в голову придут.
Майор отвел дядю Ваню в каморку, где был заперт немец и, прежде чем оставить их один на один, еще раз негромко повторил:
– Значит, к рассвету. Отвечаешь головой.

Дядя перевел взгляд с замочной скважины, где сухо щелкнул ключ командира, на того, кто сидел в углу. Здоровенный детина, будто сошедший с плаката «Гитлер капут», настороженно смотрел на него белесыми глазами. «Ишь, какой сытый, – подумал дядя. – Чего ему в жизни не хватало? Из-за такой вот сволочи пойду под трибунал».
Из немецкого лейтенант в совершенстве знал «хенде хох», «гутен морген», «ауф видерзеен» да еще несколько фраз по школьной программе. Но чтобы снять допрос… Он открыл самописный разговорник и, откашлявшись, прочел первую фразу:
– Ви хайсен зи?
– Курт Шебель, – немец посмотрел на дядю заинтересованно.
– Эрцэлен зи… м-м-м-м… юбер ире… кхе-кхе.. фордерсте линие.
– Ферштее нихт.
– Как это «нихт»? Ты должен все ферштеен. Я ведь тебя ясно спрашиваю: фордерсте линие – передовые позиции, значит. Вифиль гешютце… меншен… панцер и так далее? – дядя продолжал прилежно считывать с листа вопросы. Немец невинно пилькал глазами, пожимал плечами и твердил «ферштее нихт». Так продолжалось около часа. В конце концов пленный задремал на своем табурете.
«Все, конец», – подумал дядя, и холодный обруч отчаяния стиснул его сердце. Стрелки часов показывали полночь, до рассвета оставалось не так уж много. Вся прошедшая жизнь пронеслась в его голове… От воспоминаний о родном Приоятье так защемило на душе, что стало трудно дышать.
Какое-то время он пребывал в состоянии тяжкого оцепенения, а затем принялся машинально листать замусоленные страницы чужого блокнота. Внезапно натолкнулся на нечто такое, что заставило его встрепенуться. «Обидные ругательства», – обозначил раздел полиглот-самоучка и далее, в четырех аккуратных столбцах, представил набор довольно хлесткой немецкой лексики.

– Так-так, – дядя внимательно посмотрел на храпящего немца и на секунду задумался… Примерно к трем часам ночи он умел ругаться не хуже мюнхенского грузчика.
…Словно почуяв неладное, пленный открыл глаза и посмотрел на сидящего перед ним русского офицера. Что-то переменилось – в глазах, осанке, выражении лица. От былой нерешительности не осталось и следа. Вот он взял со стола лист бумаги и пальцем поманил его к себе.

– Курт Шебель, твое время истекло. Хватит ломать комедию, ду мусс шпрехен. Абер шнель!
– Ферштее нихт… – завел было немец, но осекся. Сидевший за столом человек встал, подошел к нему и, взяв за грудки, уставился прямо в лицо. И вдруг сначала тихо, а потом все более повышая голос, на чистейшем немецком языке, без всякой запинки начал выдавать все мыслимые и немыслимые «ферфлюхты» и «швайнешайзы» – вперемешку с отборной русской нецензурщиной!
Такого конгломерата брани дядя сам от себя не ожидал, а у немца прямо-таки отвисла челюсть.
– Энтшульдиген зи, энтшульдиген… – испуганно залопотал тот, пытаясь освободиться от мертвой хватки побелевших пальцев лейтенанта. – Гляйх цайхне их аллес! – торопливо, трясущейся рукой, он схватил со стола лист и стал чертить на нем топографические значки…
– Зря скромничал, лейтенант, – сказал спустя пару дней майор. – Генерал остался очень доволен донесением. Толковый, говорит, человек «языка» допрашивал. Так что будешь у нас теперь за переводчика. Это приказ.
– Есть, товарищ майор…

«Переводчиком» дядя служил недолго. Он был достаточно умен и понимал, что раз на раз не приходится. А потому при удобном случае сделал все возможное, чтобы перевестись в автобат. Туда его взяли по рекомендации школьного друга механиком-наладчиком. В двигателях дядя мало что смыслил, но рассудил: машины – не люди, в них он быстрее разберется. И разобрался. А тот ночной допрос навсегда впечатался в его память, став для всех нас впоследствии не только семейной легендой, но и – в какой-то степени – наукой побеждать.

1995 г.