Пик Коммунизма

Этот трагикомический случай произошел где-то в начале 60-х. Моя мама тогда работала в домоуправлении и была начальницей участка. Чего только не входило в обязанности управдома, от личной инспекции чердаков  до подсчета машин с углем, поступивших в котельную. Собственно, о котельной и речь.

Она была, как бы это точнее выразиться, наподобие решета: сколько ни дымила труба, как бы ни заваливали склад топливом, а в квартирах таки было холодно. Редко когда столбик термометра поднимался до плюс пятнадцати. Мерзнувших жильцов спасали дровяные плиты и сараи с поленницами дров. Все это происходило не где-нибудь в допотопном жилфонде, а в домах, по меркам времени, вполне современных. Например, в нашем. Он стоит на одной из центральных улиц города как раз напротив котельной.

А дело было под Новый год. Уже сверкала гирляндами елка, плыл по квартире аромат пирогов, и на праздничный стол легла белоснежная скатерть. Семейный праздник решено было начать ужином – примерно в восемь часов, – но прежде, чем достать из духовки жаркое, мама решила позвонить в котельную. Там в тот момент на вахту заступила новая смена, и надо было поздравить ее с наступающим праздником. Так было заведено, и мама никогда не отступала от традиции.

Старший по смене, Николай, звонком руководства был тронут. Он поблагодарил маму, передал приветы семье и заверил, что все будет в полном порядке. Так и сказал, мол, ты, Александровна, не волнуйся, отработаем по-ударному, угля натаскали – на два дня хватит, народ не замерзнет. И вообще, мы свое дело знаем.

Мама повесила трубку и пошла к столу. А потом все же выглянула в окно – на всякий случай. В котельной горел свет, у задней стены дымилась гора шлака, а кто-то с тележкой рулил в распахнутую дверь. Все как всегда. И в голове опять промелькнула мысль, что Николай, конечно, отличный работник и добрый малый, но уж если запьет, так запьет. Сам признавался, что в тяжелых случаях водку себе покупает ящиками. А тут праздник, и на часах еще только половина девятого. Что будет дальше, неизвестно.

А дальше происходит следующее. Сначала в нашей квартире делается тепло, потом очень тепло, потом тепло невыносимо, душно, субтропики и нечем дышать. К тому же начинают звонить соседи и сообщать, что поснимали с себя пиджаки и кофты, а от батарей дух идет какой-то подозрительный.
И впрямь, на радиаторах «жарится» краска, пальцем тронешь – шипение, и кажется, что это уже не радиаторы от теплосети, а доменные печи. Во всяком случае, напрашивается вывод: по трубам вместо подогретой воды гуляет обжигающий пар. А это плохо – не дай бог рванет.

Стрелки часов близки к двенадцати, но домоуправу не до застолья. Валенки, полушубок, платок на голову – и вот она на пороге котельной. Дверь не заперта, внутри, кажется,  никого.  Печи пылают, приборы зашкаливают. А на столе – ну конечно! – пустые бутылки.
– Эй, есть тут кто?
Тишина.
– Есть тут кто, спрашиваю?!
Шорох в углу. Из кучи ветоши высовывается чумазая физиономия.
– Ах вы, черти! Спите! А ну подъем! Быстро!
Но кочегар только садится, и то с трудом. Это напарник старшего по смене.
– А где Николай?
Молчание. Мутный взгляд. Человек невменяем.

– Где Николай, тебя спрашиваю! – мама уже трясет подчиненного за плечи. И Ваня, назовем так горе-работника, начинает соображать, что надо как-то начальнице отвечать. Но как, он не знает, ибо язык ему отказывает. И парень поднимает вверх указательный палец. И держит его вертикально изо всех сил.

– Что ты мне тут пантомиму устраиваешь? Где Николай, говори!
– А я и говорю…где он, – у Ивана все же прорезался голос, но он упорно продолжает держать поднятый вверх палец и – с великим усилием – поднимает еще и голову.

И мама тоже поднимает голову. И тут же садится на стоявший поблизости стул, потому что у нее подкашиваются ноги. Потому что она хоть и на войне была, и всякое в жизни видала, но чтобы такое… Чтобы в высоченном зале на гладком потолке с единственно выступающим из него светильником, зацепившись руками и ногами за этот светильник и сидя на нем, как петух на жердочке – правда, без всякого оперения, то есть, спецовка, рубаха, ботинки и все прочее скинуто, а сам нагишом; чтобы вот так необъяснимо оказавшись на верхотуре – без опор, заступов и когтей, разве что веревка на полу валяется, – мог сидеть не спортсмен, не верхолаз, а обыкновенный человек, да еще и коллега, – нет, такого маме и в кошмарном сне не снилось.
 Тут уж не скандалом пахнет, а кое-чем почище. И что со всем этим делать, мама прямо-таки не знает. А на пороге уже "нарисовалась" фигура моего папы, с лицом крайне недовольным и выразительным...

Короче, сцена была еще та. Словесное оформление ее лучше оставить без упоминания. Пришлось тащить лестницу, стаскивать с потолка Николая, вызывать «скорую помощь» и милицию и отправлять работничков кого куда: одного – в вытрезвитель, другого – лечиться от белой горячки; также пришлось подписать все протоколы, найти других кочегаров и вызвать их на работу – и только тогда, наконец, вытирая пот, возвращаться домой. Такой вот Новый год получился.

Время было советское, и за ЧП в кочегарке руководителю могло сильно влететь. Пар в батареях, человек на люстре… Непорядок, да и только. Но про «рекорд для закрытых помещений» никто ничего не узнал. Подвиг нашего «альпиниста», не то штурмовавшего пик Коммунизма, не то спасавшегося наверху от самим же им созданного ада так и остался безвестным. Да и откуда о нем знать было? Дежурный по городу на вахте сделал запись в журнале, дескать, да, такого-то числа там-то зафиксирована пьянка на рабочем месте. Но меры приняты, ритм не нарушен. И все. Свидетелей-то не было.
А маму потом наградили почетной грамотой и медалью «За доблестный труд». Она была очень добросовестным работником, и ее уважали.