Лайма

Почувствовав, что умираю, я проснулся. Оно сидело на мне, огромное и тяжелое, невидимое в кромешной тьме, но от этого не менее ужасное.

- Медведь, - была первая мысль.

- Черт, какой медведь в подвале у художника, - была вторая мысль.

Попытка скинуть с себя этого невидимого во тьме урода привела к жуткому открытию. Я не только не мог его скинуть, я не мог пошевелить ни единым мускулом, словно оно состояло из ртути и покрывало меня полностью, да и пахло металлом, и во рту был привкус металла.

Я по-настоящему испугался. Может, все-таки умер? Почему тогда думаю, чувствую запах и ощущаю вкус? Что делать? Страх сковал и без того парализованное тело.

- Так, - пытался размышлять я рационально, - запах и вкус чувствую, что со слухом?

Оно сопело в такт моему дыханию.

- Уже лучше, может, это я соплю, так кто на мне тогда сидит? И почему я дышу достаточно легко, несмотря на сдавленную грудь? Попробую рывком.

Мозг послал команду -  вскочить, - результата не было. Команда проходила, но мышцы не реагировали, ни одна и нигде. Оно только стало устраиваться поудобнее и, словно услышав мои мысли про дыхание, стало натекать на рот и нос.

Страх перешел в ужас. Но одновременно я понял - оно реагирует на мои мысли. Как думать, не думая одновременно?
 
Я расслабился, оно перестало натекать на рот и нос.

- Все-таки сплю, - попытался успокоить я сам себя. Нет, услышал, как включился холодильник, во дворе несколько раз тявкнула собака.

- Не сплю, увы. Что же делать-то?

- Может, паралич? – пришла еще более неприятная мысль. - Мама умерла от паралича. Умирала долго, паралич разбивал организм по частям, сначала отнялась рука, потом часть лица, потом обе ноги. Так же медленно отмирало сознание. Сначала она путала наши имена, потом наш возраст. К концу она только яростно или жалобно выла, не желая расставаться с жизнью. Это продолжалось целый год, а у меня все сразу и при полной памяти. Даже убить себя не смогу. Дверь закрыта, спохватятся дня через два-три. Обделаюсь, вонь будет стоять – брр.

Надо пытаться что-то делать. Попробую обмануть. Вспомнил недописанный пейзаж, с которым возился уже неделю. Так и не скомпоновал группу облаков с кустами над водой, да и отражение в воде слишком плотное… Оно заинтересованно наблюдало за моими манипуляциями с картиной. В это время, я попытался пошевелить пальцем руки… Оно поняло обман - реакция была жуткой. Оно закрыло мне рот и нос и всей мощью стало давить в область сердца.

Я успел набрать побольше воздуха, - тридцать-сорок секунд я выдержу, буду воевать до конца. Но что же делать-то, так глупо сдохнуть непонятно отчего…

- Мяу, - раздалось за дверью.

Оно отпустило рот и нос, я судорожно вздохнул.

- Мяу, - громче и настойчивее неслось из-за двери.

Оно отпустило сердце.

- Мяу-у-у, - перешел в истошный мартовский вопль звук за дверью.

- Лайма, - выдохнул я. Оно исчезло.

Я вскочил, каждой клеточкой тела ощущая свободу, еще не веря, что я двигаюсь. Рванулся к выключателю, включил свет. Ничего нигде не было.

- Лайма! – помчался я к двери. Лайма продолжала истошно орать. Не успел я открыть дверь, она метнулось мимо меня в мастерскую.

Когда я вошел вслед за ней, она уже сидела на моей разбросанной постели, в своей обычной позе египетской скульптуры, опираясь на передние лапы, прикрытые хвостом, стоящая дыбом шерсть и глаза светились холодным металлическим светом.

- Лайма, Лаймочка, - приговаривал я, подходя к кровати. Она меня не видела и не слышала. Я невольно залюбовался - совершенное произведение, кошка из живой, светящейся ртути. Кто в это всё поверит? Может, она приняла мой паралич на себя?

Я подошел ближе, со страхом, что возьму в руки деревянное тельце, протянул руку. Шерсть на Лайме погасла, через мгновение погасли глаза, Лайма, как обычно, встретила мою руку не по-кошачьи лбом и ушами, а скорее по-человечески, всей открытой мордой вкладываясь ко мне в ладонь.

- Лайма, что это? – не выдержал я и растерянно сел рядом с ней.

Она, без обычной церемонии - можно или нельзя забираться мне на руки, - победоносно дернув хвостом, взошла, слегка царапнув голую ногу, мне на колени как на трон, свернулась калачиком и тут же замурчала на всю мастерскую, перекрывая звук снова включившегося холодильника.

Я выдержал минут пятнадцать ее торжества, но силы стали покидать.

- Всё, дорогая, - сказал я, перекладывая ее в кресло, - больше не могу, давай спать. Надеюсь, утром проснемся.

История знакомства

Лайма выбрала меня сама, не успел я перетащить нехитрый скарб начинающего художника в наконец-то полученную мастерскую. Роскошный трехкомнатный полуподвал, правда, с подслеповатыми окнами в центре города, достался мне всего за три КамАЗа бетонных блоков и три КамАЗа кирпича, подаренных мне моим другом - строителем.

Конечно, он делал себе «хату», и мне потом иногда приходилось по нескольку часов слоняться по городу. Но в тот момент это было неважно. Художники, вселявшиеся в свою первую мастерскую, меня поймут.

Лайма серой кометой влетела в мастерскую впереди меня, навьюченного холстами и сумками, совершенно не обращая внимания на мой натужный вопль – пошла вон, зараза!

Мои помощники развеселились:

- Смотри, какая умная кошка. Люди на новоселье ищут кошку, чтобы первой сунуть ее в квартиру, а эта - сама.

Жить раньше она тут не могла – подвал простоял год после пожара плюс полгода ремонта. То, что это кошка, а не кот, сомнений не было ни у кого. Впрочем, простая дворовая кошка, только необычно чистая и пушистая. Выгонять ее было некогда, и о ней все забыли.

Новоселье затянулось, выпито было всё, что было, и что потом еще принесли, всё про мою гениальность и значение в судьбе художника собственной мастерской было сказано. Компания подобралась чисто мужская, поэтому «продолжения банкета» не было и далеко заполночь все разбрелись. Я даже успел установить мольберт и поставить на него чистый холст и с абсолютной уверенностью в своей гениальности отрубился, едва добравшись до дивана.

Проснулся я от направленного на меня внимательного взгляда.  В кресле напротив, точь-в-точь статуэтка священной кошки Бастет (Египет, бронза, XXVI династия - невольно выскочило из памяти), сидела ОНА, внимательно глядя мне прямо в глаза.

- Здрасьте, - растерянно сказал я.

- Мяу, - ответила она дружелюбно, но с укоризной, видимо, будила меня уже давно.

- Тебя как зовут? - спросил я, еще не успев удивиться, что она явно со мной поздоровалась.

 - Лай - мяу, - зевнула она во весь рот и фыркнула.

- Ну, Лайма, так Лайма, - уже начиная удивляться нашему диалогу, согласился я.

- Ты чья? - веселея от происходящего, спросил я.

Неожиданно, без всякой подготовки, она прыгнула ко мне на подушку и ткнулась мордой прямо в мой открывшийся от удивления рот.

- Тьфу, зараза, обалдела совсем, - швырнул я ее на пол.

Она нисколько не обиделась, тут же запрыгнула на свое место в кресле и застыла в позе Бастет.

- Так, - начал разговаривать я сам с собой вслух, - я вообще-то собирался тут гореть творческим огнем в одиночестве, и такого наглого квартиранта, то есть, извини, квартирантку, в виду не имел.

- Мяв, - резко ответила она, презрительно дернула хвостом и улеглась, самым банальным образом свернувшись калачиком.

- Ладно, не обижайся, - сказал я, - сейчас умоюсь, и будем завтракать… Извини, обедать, - поправился я, посмотрев на часы. Было пятнадцать двадцать две.

Неожиданно для себя я подошел и погладил ее, она замурлыкала громко, раскатисто и как-то очень дружелюбно.

Я пошел умываться, в душе вновь поднялась волна радости – у меня есть собственная мастерская, в ней есть собственный туалет, в соседней комнате стоит чистый холст – фантастика.

Бесцеремонно скинув Лайму с кресла, я нашел более или менее чистое блюдце, положил в него кусок колбасы и поставил на пол.
 
- Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, - позвал я Лайму.

Она без всяких церемоний, но и без спешки подошла к тарелке, присела и, не принюхиваясь, стала есть.

Я, откусив кусок бутерброда с той же колбасой, замер.

Не знаю, как едят египетские богини, но, видимо, так. Она грациозно приподнимала из тарелки колбасу, наклоняла голову, несколькими движениями отсекала боковыми резцами маленький кусочек, тщательно пережевывала и почти незаметно глотала. Сделав небольшую паузу, повторяла процедуру снова.

Я невольно стал повторять ее движения, непривычно для себя тщательно пережевывая каждый кусок.

- Ну, ты аристократка,  - сделал я Лайме первый комплимент.

Она слегка повела ухом, мол, слышу, но плавный ритм поедания колбасы не нарушила.

Закончив есть, она что-то муркнула, как мне показалось – спасибо, - подошла вплотную к креслу, на котором я сидел, села и уставилась мне прямо в глаза.

- Еще? - спросил я, взял второй кусок колбасы и бросил в ее блюдце. Она не шелохнулась.
 
- Не то, - понял я,

- На улицу? - я кивнул на дверь. Она опять не шелохнулась.

- Ну, тогда не знаю, не мешай есть.

Она молча сидела, внимательно наблюдая, как я ем.

- Ну, ты, блин, - не выдержал я. - Я так, как ты, не умею, я на селе вырос, у нас и люди и кошки по-другому едят, - отвяжись.

Мне показалось, что она пожала плечами, я понял, что она о другом.

- Ну? – спросил я.

Тут произошло то, что, видимо, и определило нашу с ней дальнейшую жизнь.

Она слегка приподняла правую переднюю лапу и замерла.

- И?.. – продолжил я.

Она приподняла лапу еще сантиметра на два.

Я, наконец, врубился.

- Так, - фиксировал я.

Она подняла лапу до уровня моего колена.

- Хорошо, - сказал я.

Она поставила свою лапу мне на колено.

При этом она все время не отрываясь просвечивала меня насквозь своими огромными серо-голубыми глазищами.

- Ну ладно уж…

Она мгновенно взлетела мне на колени и опять ткнулась открытой мордой мне в лицо.

- Да пожалуйста, пожалуйста, - сказал я, - зачем же так откровенно.

Она опустила голову, несколько секунд потопталась, прихватывая когтями мне ноги, и улеглась, спрятав морду.

- Вот те на, - давился я от хохота, - дрессированная кошка…

Додумать не успел, Лайма сжала лапу и впилась когтями мне в ногу.

- Извините, мадам, отдыхайте, - вслух проговорил я, допивая чай и стараясь не капнуть на Лайму.

Полежав минут, пять-семь, Лайма без всякой причины встрепенулась и соскочила на пол. Брезгливо фыркнув на второй кусок колбасы в блюдце, она, как-то коротко помявкивая в такт бега, легкой трусцой побежала к входной двери.

Уже слегка надрессированный, я покорно пошел открывать.
 
Будни

Лайма появлялась и исчезала вне всякого графика. Я в творческом угаре исписывал холст за холстом или надолго упирался в одну работу, бесконечно соскребая и переписывая – потом и кровью вызволяя из небытия свою гениальность.

Легко смирившись с тем, что мой православный Бог послал мне в дар египетскую богиню в виде Лаймы, я не особенно утруждал себя размышлениями по этому поводу. Иногда мы с ней демонстрировали собравшейся в мастерской публике шоу под названием «Разрешите посидеть на коленях». Она никогда не ошибалась, абсолютно точно прочитывая мои взгляды и междометия. Даже когда она, уже положив лапу мне на колено, собираясь прыгнуть, а я вдруг передумывал и просто хмурил брови, она послушно опускала лапу и продолжала сидеть, все так же глядя мне в глаза. Стоило мне на нее рыкнуть, она исчезала, словно растворяясь в воздухе.

Живопись моя ее не интересовала. Попытки подсунуть ей под нос очередной шедевр никакой реакции с ее стороны не вызывали. Вначале меня это сильно обижало. Потом, сказав ей, что она ни черта не понимает в живописи, я оставил ее в покое.

Имея от природы бешеный темперамент и неуживчивый характер, я понемногу учился у нее аристократическим манерам. Труднее всего получалось сидеть неподвижно в царственной позе и не мигая смотреть в ее бездонные серо-голубые глаза. Это был ее любимый урок. Вначале я пытался сам принять правильную позу, но по быстро наваливающейся усталости и растущему раздражению самим собой понял, что делаю что-то не то.

Потом я просто усаживался напротив нее, подключался к ее взгляду и расслаблялся. Энергия, вливающаяся в меня из ее глаз, сама руководила моими мышцами и мыслями. Через двадцать-тридцать минут сеанс гипноза заканчивался, и я находил себя в позе Рамзеса II с головой, полной великих и непонятных мыслей.

Лайма, удовлетворенно дернув хвостом, исчезала на несколько дней.   

Однажды, глубокой ночью воюя с очередным холстом, я почувствовал за собой напряженный заинтересованный взгляд.

- Наконец-то, - подумал я, - богиня соизволила. Продолжая энергично размахивать кистью, я медленно развернулся вполоборота, чтобы насладиться ее вниманием и не спугнуть.

Я чуть не выронил кисть. Лаймы не было. У противоположной стены, на полке между банкой с мукой для стирания угля и ярким тропическим пейзажем, в позе суслика стоял маленький серый мышонок и внимательно наблюдал за движением моей кисти. Почувствовав мой взгляд, он опустился на передние лапки и задом отполз за банку с мукой.

Жизнь с Лаймой сильно расширила мои представления о необычном, но это было уже слишком. Мышь, интересующаяся живописью в мастерской, где живет кошка…

- Ну вот, все настоящие художники - шизики. Не минула и меня чаша сия, – высокопарно подумал я о себе.

На всякий случай, без резких движений я краем глаза поискал мышонка. Мышонок сидел в банке и ел муку.

- Слава богу, - подумал я, - это упрощает дело.

- Ешь, ешь, - злорадно подумал я, углубляясь в работу, - вот Лайма заявится…

Справившись с неподатливым фрагментом пейзажа, я удовлетворенно откинулся и вспомнил о мышонке. Вновь осторожно поискал его взглядом.

- Так, шиза продолжается, - мышонок стоял на задних лапках ко мне спиной, опираясь передними на тот самый яркий пейзаж, и перебирая передними и задними лапками, двигался вдоль холста, задрав голову и внимательно рассматривая картину.

- Блин, - не выдержал я и резко повернулся. Мышонок опустился на все четыре лапки и не спеша спрятался за холст. 
      
- Пора идти спать, - подумал я, - такие яркие галлюцинации – не к добру.

Бросив палитру и сунув непомытые кисти в банку с растворителем, я собрался идти в туалет мыть руки. Но любопытство пересилило. Я подошел к полке, где сидел мышонок, и стал внимательно все рассматривать. От банки с мукой к холсту вела цепочка мышиных следов из муки. На холсте и на полке под холстом, начиная с левого края и до того места, где я спугнул мышонка, были видны сначала четкие, потом всё менее заметные следы мышиных лап. На холсте - от верхних, на полке - от нижних.

- О господи, - не в силах больше об этом думать, я решил, что разберусь с этой чертовщиной завтра, когда высплюсь.
 
Переходя из ярко освещенной комнаты с мольбертом в темную зал-столовую, я наткнулся на два горящих лазера, ударивших по моим глазам.

- Лайма, ты здесь?!

Лайма сидела в своей обычной позе священной кошки Бастет (Египет, бронза, XXVI династия - услужливо подсказала память), наблюдая или управляя ситуацией с мышонком.

- Все ребята, - простонал я, машинально вытер руки подвернувшимся полотенцем, рухнул на диван и заснул, еще не коснувшись головой подушки. 

Лайма и мои женщины

К появлению особ женского пола в мастерской Лайма относилась иронично и снисходительно. Считать их соперницами, видимо, было ниже ее достоинства.

От очередной моей пассии Лайма терпеливо выслушивала стандартный набор комплиментов – ой, какая милая кошечка, пушистая, чистенькая, а глаза, глаза!.. Милостиво позволяла погладить и подержать себя на руках. Потом обязательно демонстрировала даме наше шоу «Разрешите посидеть на коленях», словно объясняя, как нужно со мной себя вести, сворачивалась у меня на коленях недовольным клубком, выжидала две-три минуты, вскакивала и легкой трусцой, помуркивая в такт движениям уходила, на выходе пару раз недовольно дернув хвостом.

Если особа задерживалась надолго, Лайма начинала методично и целенаправленно ее выживать. Начиналось все с очень простых действий. Если подруга сидела на диване, Лайма устраивалась рядом и начинала долго укладываться, явно подталкивая даму. Попытки ее погладить или приласкать пресекались мгновенно. Лайма возилась и подталкивала ее до тех пор, пока дама машинально не пересаживалась подальше. Лайма тут же переходила ближе, и все начиналось заново.

Через некоторое время дама оказывалась на другом конце дивана, и отступать было уже некуда. Пересаживание в кресло было роковой ошибкой. Лайма, имитируя нашу с ней игру – «Разрешите посидеть на коленях», на которую покупались все без исключения мои подруги, подводила к моменту положения лапы на колено.

Наступало долгожданное приглашение запрыгнуть на руки, Лайма запрыгивала… при этом полностью выпуская когти опорной лапы. Результат - порванные колготки, кровь разодранной коленки и истошный визг – ой, она меня поцарапала, - с немедленным сбрасыванием Лаймы на пол. О результатах этой игры я честно предупреждал каждую даму, - увы…
 
Но самым страшным оружием Лаймы были ее космически бездонные серо-голубые глаза. Выдержать пристальный взгляд египетской богини не удавалось никому. Девицы даже устраивали конкурс – кто переглядит Лайму. Лайма от схваток никогда не отказывалась. Некоторые выдерживали несколько минут, но результат был всегда один и тот же -  у конкурсантки неожиданно портилось настроение, она вспоминала о каких-то неотложных делах, бросала что нибудь типа «брысь, дура», хватала вещи и уходила.      

Дамы, которые ставили вопрос – или я, или Лайма? – больше в мастерской не появлялись.

Две богини

Мою будущую жену Лайма ничем особым не выделяла. Ей так же, как всем, пришлось пройти весь набор издевательств Лайминого курса молодого бойца. Были и неожиданности: за порванные колготки и разодранное в кровь колено она вдруг стала извиняться передо мной и перед Лаймой, что она вот так вдруг неловко дернула ногой, и Лайма случайно порвала ей колготки. Правда, порванные колготки и разодранное колено были тут же использованы как повод остаться в мастерской на ночь. Лайма, как мне показалась, впервые посмотрела на нахальную даму с интересом.

Надо сказать, что красота моей новой избранницы ни в чем не уступала красоте Лаймы. Точеные черты лица греческой богини, белая, никогда не загорающая кожа, темные, почти черные, слегка вьющиеся волосы, две сияющие черно-карие жемчужины глаз в роскошной миндалевидной оправе. При этом, «выдающаяся», как она сама любила говорить, грудь шестого размера – тайная мечта моих еще юношеских грез периода полового созревания, осиная талия и аккуратная, вмещающаяся обеими своими половинками ко мне в ладонь попка. Все это великолепие заводило меня ежесекундно.

Первый серьезный сигнал поступил, когда дело дошло до гляделок. Кандидатка на место жены Лайминого избранника выдержала дольше всех, но развязка была самой неожиданной. Вместо того чтобы, как и все предыдущие конкурсантки, нахамить Лайме и свалить навсегда или поставить вопрос ребром – или я, или Лайма, - она вдруг разрыдалась в голос и кинулась обнимать и целовать Лайму. Первый раз я увидел в глазах Лаймы растерянность, или то, что можно назвать - она  опешила.

Не могу сказать, чтобы они подружились, но какой-то паритет отношений был установлен. Скоро мне подвернулся большой заказ в соседнем городе, и я почти перестал бывать в мастерской, уезжая затемно утром и приезжая часто заполночь вечером. Как они жили целыми днями вдвоем, я не спрашивал, но Лайма перестала пропадать, и встречали они меня вместе всегда. Артемида с ланью, то есть с Лаймой – образ напрашивался сам собой.

Дальнейшая жизнь в обществе двух богинь – египетской и греческой, была похожа на рай в аду или ад в раю. Я проживал свою жизнь в полной уверенности, что моя энергетика равна мощности десятку ядерных бомб, и взрыв моего таланта сожжет все, что было в живописи до меня и что будет, на сотни лет вперед. Теперь я оказался между двух не менее мощных источников неизвестной мне женской космической энергии. Две богини захватили все мое пространство жизни, оставив только один путь к бегству – чистое пространство холста.

Трахаясь как кролик с одной богиней и медитируя с другой, я получал неимоверные дополнительные заряды энергии. Становившийся непосильным восторг жизни я, с щедростью Создателя, выплескивал на белое небытие холста. Как только под слоем краски исчезала очередная прореха в мироздании, я хватал чистый холст и начинал творить новые магические знаки защиты от подступавшего безумия.

Кончилось это в одночасье и самым предсказуемым образом. Однажды, как обычно, схватив греческую богиню за попку и неожиданно осторожно переведя руку на вдруг ставшую незнакомой спину, я уверенно сказал – радость моя, да ты беременна.

- С чего ты взял? - недоуменно спросила она, - у меня никаких признаков еще нет.

Я еще раз прошелся по ее обнаженному, еще вчера звенящему атласному телу, и не нашел ни одного знакомого участка. Тело было другое – мягкое, бархатное и уже не откликающееся электрическими разрядами на каждое мое прикосновение.

- Да, радость моя, можешь идти проверяться, и будет у нас девочка, - счастливо и безапелляционно заявил я.

Не сговариваясь, мы посмотрели на Лайму. Это была другая Лайма. И без того роскошная серая пушистая шерсть стала еще пушистее и мерцала неземной голубоватой дымкой, обычно бездонные, космически холодные глаза светились теплым внутренним светом, она их периодически довольно жмурила, чего никогда раньше не делала. Сомнений не оставалось: Лайма тоже была беременна.

- Ну, вы, богини, блин даете,  - только и смог проговорить я, вываливаясь из клокочущего мира вселенских страстей в совершенно незнакомый мир земных бед и радостей.