Маяк в Туннеле

Ульф стоял у окна и любовался свинцово-сизым стокгольмским небом.
 
Пружина времени казалась до предела сжатой и дом давно уж необходимо было покидать, но что-то мешало ему это сделать, нечто его удерживало.
 
Всего месяц тому назад он переехал в съемную квартиру, которая загадочным образом сразу же ему полюбилась.
 
Он доверял первым впечатления; люди, животные и предметы в его жизнь входили, как правило, с благословения интуиции: либо молниеносно и надолго, либо моментально и навсегда - изгонялись.

Квартира-студия, не взирая на небольшие размеры и больше похожую на барную стойку, чем на зону приема пищи, крохотную кухню, обладала своей собственной, как он считал, душой.
 
Высокого роста, широкоплечий с мелированием на длинных смоляных волосах и золотой серьгой в мочке уха, он всегда казался окружающим моложе своего возраста.
 
"Сорок два года уже, а я как был бестолочью, так и остался - ни собственного дома, ни семьи, ни детей, только квартира в затрапезном Векше", - бормотал он высокому, дотянувшемуся до шестого этажа стройному клену, приветливо машущему ему, влажными от дождя, зелеными лапами листьев.
 
Нехотя оторвавшись от подоконника, мужчина двинулся было к дверям, как вдруг отчаянный визг тормозов и глухой удар, послышавшиеся с улицы, заставили его выглянуть в окно.
 
Черный внедорожник "Volvo" въехал в автобусную остановку, где по идее сейчас должен был стоять уже опаздывающий на встречу Ульф, если бы, конечно, соблаговолил выйти из дома вовремя.
 
Прикрывая дверь подъезда, он увидел жуткую картину: в усеявшей тротуар алмазной россыпи битого стекла чернели куски оторванного автомобильного крыла, а чуть левее от вышедшего из салона и пребывавшего в столбняке окровавленного водителя, лежало тело молодого человека с расколотым надвое черепом.
 
Из-под днища машины угрожающе торчали женские, облаченные в кофейные колготки, неестественно вывернутые в суставах ноги.
 
На одной из стоп, с бесполезным уже изяществом, красовалась рябинового цвета туфля, а вторая, покинув подъем ноги, преодолев дистанцию в три метра, шпилеобразным каблуком своим прижималась к щеке мертвого молодого человека, и, наклонившись набекрень, подобно тонущей ладье, собирала в себя густую и тягучую, медленно вытекавшую на асфальт кровь.
 
Вдалеке уже слышались завывания скорой помощи.
 
Поведя плечами, Ульф не оглядываясь двинулся в направлении ближайшей станции метро.
 
Мелкий, робко срывающийся с неба, дождь, равнодушно целовал его лицо.
 
"Вот этой картинки, между прочим, могло бы уже и не быть", - подумал он, улыбаясь графитовым небесам.
 
Спустя сорок минут Ульф сидел в фойе гостиницы и ожидал прихода некой фру Хедберг, молодой рестораторши, пожелавшей оформить свое новое заведение в готическом стиле.
 
Ульф предварительно побывал в помещении, и за один вечер бодро набросав эскизы, еще неделю назад уже был готов их предоставить заказчице, но та все откладывала и откладывала встречу, ссылаясь на чрезвычайную занятость.
 
Слушая в трубке приятный, но строгий, привыкший отдавать распоряжения голос, он в виде развлечения пытался представить как могла бы выглядеть эта тридцатидвухлетняя бизнес-леди.
 
- Здравствуйте! 
 
Ульф вздрогнул, выходя из полузабытья.
 
Перед ним стояла рослая голубоглазая блондинка в облегающем темно-сиреневом платье и сдержанно улыбалась.
 
"Так! - потерла руки жившая в нем обособленная личность, - Что мы видим? А видим мы почти полное отсутствие груди, робкий намек на талию, полусъеденную слишком низкой грудной клеткой, тонкую, слово лезвие, верхнюю губу и чуть длинный, чем следовало, нос."
 
- Здравствуйте! - Ульф тут же протянул папку с чертежами и эскизами, - Посмотрите, пожалуйста, и выскажите свое мнение.
 
Фру Хедберг погрузилась в предоставленные материалы, а Ульф получил возможность за ней понаблюдать.
 
"Но! - продолжил воодушевившийся циник, - И еще раз "но"! Длинные, стройные ноги, с очаровательными, покатыми бедрами. Совершенно обольстительные плечи и породистые, нервные руки с тонкими пальцами. Умопомрачительные, сине-серые, с бесовскими искрами, когда она улыбается, глаза, которые неожиданно, становятся задумчиво-печальными, когда ей случается отвлечься от собеседника." 
 
"В самом деле, во взгляде столько глубины...", - согласился он со своим альтер эго.
 
С трудом прервав просмотр, женщина подняла на него свой взор:
 
- Извините, но я забыла ваше имя, - ее глаза сияли.
 
- Ульф.
 
- Я очень довольна, Ульф. Мне нравится, - она снова бегло проскользила взглядом по листам бумаги, - Даже очень нравится. 
 
- Рад это слышать, фру Хедберг.
 
- У меня такое впечатление, что мы с вами сработаемся. Я очень признательна Олафу за то, что он вас порекомендовал. Дело в том, что в моих планах обновить интерьер в еще двух моих заведениях. Вы готовы со мной сотрудничать? 
 
- Готов.
 
- Как завтра обстоят у вас дела со временем?
 
- У меня всегда с ним довольно не плохо, - улыбнулся он и добавил: - Мне проще в этом плане, нежели вам.

- Вот и прекрасно. Давайте в половине пятого на улице Биргера Ярла, дом 116. Осмотрим вместе помещение и вы поделитесь со мной своими соображениями. Хорошо?
 
- Договорились.
 
На прощанье она протянула ему чуть изогнутую в принудительно-декоративной элегантности руку.
 
Пересечение их взглядов совпало с рукопожатием.
 
Пожимая ее прохладные, благоухающие туалетной водой пальцы, Ульф ощутил внутренний толчок такой силы, что невольно его улыбка сползла с лица.
 
Он смущенно опустил глаза, а когда поднял их, то обнаружил, что и фру Хедберг выглядит несколько растерянной.
 
Чтобы закамуфлировать неловкость, он галантно раскланялся и, плавно развернувшись, поспешил выйти на свежий воздух.
 
"Что это было?" , - спрашивал Ульф у себя, но все его внутренние собеседники дружно набрали в рот воды.
 
"Что означает этот молниеносный, близкий к электрическому, разряд? Я влюбляюсь? Нет! Не может быть! Мне давно уже нечем любить. Всё промотано. Я желчен, циничен и зол. Тем более, что любить в этой бизнес-леди? Ее, наверняка холодный, расчетливый ум? Мозг, родственный бухгалтерскому? Тело?"
 
- А откуда ты знаешь, что у нее за мозг? - наконец проснулся главный его внутренний бес, - Ты часто встречал у женщин такой взгляд, как у нее?
 
- Дама с мужским интеллектом? Замечательно, но не ново. Потаенная грусть во взоре? Хм..так это банальная недостача секса! А у кого его много? Я имею в виду не ковыряние в мясе, а классный, запоминающийся, острый во всех отношениях секс, - не сдавался Ульф.
 
- Такой секс возможен лишь в состоянии, когда хотя бы пребываешь в состоянии увлеченности, а ты, дурья башка, уже года два живешь, подобно растению.
 
- Зачем мне, скажи на милость, этот идиотизм? Все эти ахи-вздохи? Зачем? Чтобы тогда, когда иллюзия разрушится, испытать сожаление и, возможно, боль?

- Ты трус. Жалкий трус, коих большинство.
 
- Я не трус. Это, если угодно, мудрость. 
 
- Что?! Хочешь презентовать свои просроченные черствость и страх, в качестве осмотрительности и благоразумия? Ты можешь обмануть всех, всех вокруг, точно таких же ссыкунов, как и ты, но меня - ты никогда не обманешь.   
 
Вернувшись домой он попробовал было изнурить себя физическими упражнениями, в надежде, что сможет заработать право на спасительный ночной сон, однако его ожидания не оправдались и, когда на часах минула цифра два, он понял, что бессонница вновь властно укореняется в его распорядке.
 
На противоположной от окон стене висела неизменно привлекающая его внимание картина.
 
Что в ней было такого исключительного Ульф объяснить не мог, но эпизодически ловил себя на том, что время от времени простаивал перед ней минут по двадцать в какой-то странной и беспокойной задумчивости.
 
Он подумал, что если созерцать изображенный на ней осенний пейзаж подольше, то это, вероятно, поможет ему забыться.
 
Сев по-турецки прямо на пол, он воззрился в изображенную на холсте поросшую сорными травами даль дикого ржаного поля, с пасмурным, предгрозовым небом над поникшими ржаво-розовыми головками чертополоха.
 
Мысленно он отпустил себя вглубь картины и, раздвигая льнувшие к его ногам высокие травы, стал продвигаться вперед.
 
Над головой быстро скользили набухшие тяжелые тучи, а воздух казался обжигающе свежим и чистым.
 
Стояла такая суровая и безжизненная тишина, что у Ульфа, словно ватой, заложило уши от напряжения и неожиданного, мощного порыва тревоги на него налетевшего. 

Однако, он упрямо продолжал идти вперед и вскоре уловил тихое завывание ветра, обыскивающего видневшиеся вдалеке серые скалы.
 
Через некоторое время он заметил три мрачные фигуры, стоявшие прямо на его пути со скрещенными на груди руками с таким многозначительным видом, будто они уже не первый день ожидали его появления.
 
Испытывая смутное беспокойство, Ульф подошел поближе.
 
Все трое были в широкополых длинных кожаных плащах черного цвета, лица стоявших по краям мужчин были скрыты за темными треугольными, a la Ku-Klux-Klan, колпаками, имевшими овальные прорези для глаз.
 
Находящийся в центре человек был облачен в странную маску, имитирующую то ли морду лисы, то ли зайца, а может быть и кота.
 
Он кивнул, издав при этом странный утробный звук, напоминающий что-то среднее между отрыжкой и рычанием.
 
Ульф медленно ответил на приветствие, чуть склонив голову.
 
Человек зарычал и по мере того, как странные звуки вылетавшие из его гортани, долетали до слуха Ульфа, тот, не без некоторого для себя удивления, обнаружил способность разбирать обращенную к нему нечленораздельную, нечеловеческую речь:
 
- Что скажешь, Волчок, по поводу сегодняшнего утренника на остановке?
 
- Почему зовешь меня Волчком? 
 
- Значение своего имени еще не забыл? - и стоявшие рядом зашлись в диком, каком-то булькающе-каркающем, жабье-птичьем смехе.
 
- Кто ты? Кто вы такие?
 
Тут уже засмеялся вожак этой троицы и его неприятно густой, утробный хохот заполнил все пространство.
 
- Мы спасли тебе жизнь, Волчок. Ты перед нами в долгу.
 
- Кто это - "мы"? Я никому ничего не должен.
 
- Мы - обитатели Туннеля, Волчок. Туннеля, в который попадают почти все. И ты, со временем, попадешь тоже.
 
- Ты имеешь в виду после смерти?
 
- После жизни, Волчок, - и вся троица по-вороньи зашлась в новом припадке демонического веселья.
 
- Каким же образом вы меня спасли?
 
- Мы удерживали тебя в комнате. 
 
- Зачем? 
 
- Нам интересно с тобой играть, Волчок. Ты забавный. Твоя тоска так пахуча, как свеже выструганный сосновый гроб, - смех их, на этот раз, показался Ульфу каким-то курино-кудахтающим и задумчиво-приглушенным.
 
- А что вы будете делать, если я продам эту картину?
 
- Не продашь.
 
- Тогда - выброшу.
 
- Ты не сделаешь этого. Хотя бы из чувства признательности.
 
- Что?! Что за глупость?!
 
- Через неделю твоя хозяйка отправится в мир иной. Родственников у нее нет. Так что ты сможешь бесплатно жить в этой квартире до конца дней своих. Только, разумеется, вовремя оплачивай счета.
 
- Это шутка?

- Конечно. Но достаточно серьезная, - и вся троица опять разразилась хохотом.
 
- Кто вы? Назовите себя.
 
- Мы не люди, Волчок. И это всё, что тебе можно знать. У нас есть имена, но мы их не называем.
 
- Вы, что же, выходит, решаете кому жить, а кому - нет?
 
- Не совсем. Но можем поспособствовать этому.
 
- Что это значит? Вы убьете квартирохозяйку?! Ради чего?!

- Ее убьет инфаркт, а не мы, - двое сателлитов нашли фразу подходящей для того, чтобы вновь посмеяться, но главарь продолжал оставаться невозмутимым и, через пару секунд, точно таким же, спокойным тоном, добавил: - Не забивай себе голову ерундой. Живи, Волчок. А мы будем смотреть картину с твоим участием.
 
- Вы за мной следите? 
 
- В отличии от Господа Бога - да. Следим. Это одно из наших развлечений. Мы выбрали тебя, подобно тому, как ты - выбираешь для просмотра тот или иной фильм.
 
Ульф задумался.
 
Неожиданно откуда-то сверху хлынул резкий, ослепительный свет и он обнаружил себя лежащим в эмбриональной позе прямо на дощатом полу, едва ли не в центре комнаты.
 
"Я, что же, всю ночь проспал на полу?! Я спал? То, что мне удалось заснуть ночью - безусловный прорыв. Но сон...Сон весьма неоднозначный..."
 
 
 
 
- Вы давно меня ожидаете? - фру Хедберг выглядела обеспокоенной: - Извините, ради бога. Вечно у меня что-то случается. Ни дня без приключений.
 
- Пустяки. Я только что пришел, - галантно соврал Ульф.
 
- Проходите, пожалуйста, - не без усилий совладав с замком входной двери, женщина жестом пригласила его войти первым.
 
Огромное и совершенно лишенное мебели помещение поразило Ульфа своей масштабной и нагой пустотой.
 
Почти забыв о заказчице, он погрузился в странное состояние: чувственно воспринимая пространство, он вбирал в себя нечто скрытое от зрения и, сомнамбулично прохаживаясь по залу, едва ли не нежно проводил ладонями по не так давно оштукатуренным стенам и строгим, расположенным по периметру, колоннам.
 
Фру Хедберг внимательно и с интересом за ним наблюдала, успев разве что быстро поправить прическу, мельком взглянув в массивное, заключенное в бронзовую раму, старинное зеркало.
 
- У меня есть ряд идей, фру Хедберг. Точнее, я уже вижу всю обстановку вашего будущего ресторана, - отозвался в конце концов вернувшийся в реальность Ульф и эхо разнесло его слова по углам здания, - такой, какая она, наверное, должна быть.
 
Он подошел к элегантной даме и с улыбкой взглянул ей в глаза.
 
Она открыто и просто встретила его взгляд.
 
Его приветливая, безмятежная улыбка, которую он привык, подобно вывеске, носить с собой на людях, мягко оплавившись, сползла с лица.
 
То таинственное, что позволяло ему находить общий язык с вещами, чувствовать мелодику пространства и улавливать гармонию красок, соприкоснувшись с энергетикой стоявшей перед ним женщины, погрузилось в исследование, нырнув на глубину, показавшуюся такой значительной, что у него перехватило дыхание.
 
Уловив ритм его молчания, женщина ощутила и его нечаянное в себя соскальзывание.
 
Легкая улыбка, тронув край ее губ, перекочевала в усиленную, - бьющим из окон дневным светом, - насыщенную лазурь ее выразительных глаз.
 
Они стояли один напротив другого в молчании и тишине, будучи не в силах пошевелиться, в центре гигантского зала, связанные по рукам и ногам теплыми, из ниоткуда возникшими светлыми волнами, захватившими и подтолкнувшими их друг к другу.
 
Ее глаза уже покинула улыбка и то выражение, каковое некогда уловил Ульф и которое так его пленило, вновь появилось на ее лице.
 
Эта витальная тоска, грусть от осознания своей единичности и неделимости, в соединении со спокойным достоинством глубоко чувствующего существа, переливались теперь на гребне ее взора.
 
- И долго мы так будем стоять? - чуть улыбнувшись, тихо проговорила женщина.
 
- В самом деле..., - растерялся Ульф: - Пойдемте в какое-нибудь кафе?
 
Она кивнула в ответ и, выходя, оперлась на его предплечье:
 
- Любите кофе?
 
- Нет.
 
- А что пьете?
 
- Чай, в основном.
 
Спустя десять минут они уже сидели в уютной кофейне с роскошным видом на озеро Меларен.
 
- Чем вы еще занимаетесь, Ульф?
 
- Иногда, пишу картины, которые не продаются. Порою, пишу тексты для группы, которую слушают лишь ненормальные. В ней же я еще и пою. 
 
- Надо же! Насколько вы разносторонняя личность!
 
- Ага. Столько сторон, что вестибулярный аппарат не справляется и начинает мутить от своей многосторонности, - мрачно улыбнулся художник.
 
- Что за группа в которой вы поете? В каком стиле играет?
 
- Depressive black metal. Играем в забитых неформалами прокуренных клубах, воняющих пролитым пивом. Денег это не приносит. Но я это делаю не ради них.
 
- Тогда ради чего?
 
- Из любви к самовыражению. 
 
- А что с картинами? Где вы выставляетесь?
 
- В двух галереях в центре города. Если хотите, дам адрес. Они там повисли мертвым грузом. Правда, был один ценитель, который скупил тринадцать моих работ и таинственным образом исчез после этого. Я очень успешен, как вы видите, - иронично улыбнулся мужчина.
 
- Вы прекрасный декоратор.
 
- Это сейчас мой единственный доход.
 
- Вы всегда так честны с женщиной, на которую хотите произвести впечатление? - улыбнулась фру Хедберг.
 
- Врун должен обладать хорошей памятью. А я этим похвастать не могу. Приходится быть честным.
 
- Сотрудничество со мной может продвинуть ваш бизнес. Я буду рекомендовать вас. У меня много влиятельных и богатых знакомых.

- Не сомневаюсь. Как раз сейчас я, что называется, пошел в гору. И откровенничаю с вами не для того, чтобы вызвать желание помочь. А для того, чтобы вы поняли кто перед вами.
 
- Я уже поняла кто передо мной, - улыбнулась женщина.
 
- Да? И кто же?
 
- Большой и беспечный ребенок.

- А вы? Вы - взрослая девочка?
 
- Да. Я девочка, решающая все свои проблемы в одиночку и самостоятельно.
 
- Устали от одиночества?
 
- Я не одинока. У меня есть мать и сын.
 
- Я не об этом.
 
- Мужчина постоянно и рядом - мне не нужен. Если вы о том, о чем я подумала. Мне комфортно быть одной.
 
- Ваши глаза говорят обратное.
 
- Вы неправильно их поняли. 
 
- Обычно, я правильно понимаю язык тела, жестов... Лгать словом - проще.
 
- Возможно, в этот раз вы оступились.
 
- Напрасно вы ощетинились. На ваш суверенитет никто не посягает. Я не атакую вас. 
 
- А что вы делаете?
 
- Наслаждаюсь. Получаю удовольствие от вашего общества и разговора с вами.
 
- Я - колючая собеседница. Разве можно получать удовольствие от разговоров такого рода?
 
- Но вы же тоже его получаете, - улыбнулся Ульф.
 
- Какая самонадеянность! - улыбнулась женщина и нервно поправила локон у виска.
 
- Вам часто говорят, что вы красивы?
 
- Постоянно.
 
- Они лгут вам. 

- Что?! - брови фру Хедберг взметнулись вверх.

- Большинство мужчин, я в этом совершенно уверен, не понимают вашей красоты. Они воспринимают лишь поверхностное, а именно - вашу сексуальность.

- Что вы этим хотите сказать?! Что я некрасива?! Я прекрасно знаю свои недостатки, будьте уверены, но....
 
- Не кипятитесь, а позвольте мне договорить. 
 
Крылья ее тонкого носа раздувались, а глаза метали яростные молнии, но, встретившись с его взглядом, она, кое-как справившись с гневом и раздражением, проговорила:
 
- Ну, попробуйте!
 
- Я хотел сказать, что вы красивы, но красивы той замечательной красотой, которая не имеет с красотой общей и классической ничего родственного. Ваше очарование идет изнутри и черты лица, каковые можно было бы назвать неправильными, подсвечиваясь светильником вашего "Я", создают такой эффект теплоты, гармонии и сексуальности, что рядом не устоит никакая внешняя и чисто математическая, канонизированная привлекательность, правильная физическая геометрия которой, зачастую, скрывает за собой глупость и пустоту.
 
- Красиво выкрутились, - улыбнулась женщина.
 
- Я не выкручивался. Вы действительно великолепны. 
 
- Всё равно: вы хотите сказать, что моя привлекательность позаимствована у... души. Не так ли? - не сдавалась фру Хедберг, с улыбкой нападая на Ульфа.
 
- Это слишком упрощенное объяснение. Слишком. Я не стал бы утверждать подобное.
 
- Но вы имели в виду весьма близкий мотив.
 
- Ваша красота, на первый взгляд, дисгармонична. Но это - красота. И красота исключительная. Редкая. Если вам сложно понять, что я имею в виду, то лучше забудьте о моих словах, фру Хедберг.
 
- Хельга. Мое имя Хельга.
 
- Мне очень приятно, Хельга.
 
- Вы всегда такой прямой, Ульф?
 
- Обычно я, как и все люди, кривой, - он улыбнулся одними глазами: - Это вы на меня так действуете.
 
В наступившей паузе собеседники не только не почувствовали неловкости, а напротив, получили возможность углубиться в испытываемые эмоции.
 
Молчание играло роль тайного посредника, странным образом сближая: их взгляды, мягко касаясь рук, одежды и лиц друг друга, случалось, соприкасались, и переплетаясь, уже не смели оттолкнуться, тепло и чисто расцветая в воздушности почтовых улыбок.
 
Торопливо унося домой драгоценный набор переживаний, он спешил остаться с собой наедине, чтобы, разложив перед собой богатый улов улыбок, жестов, поз, ароматов и слов, беспрепятственно насладиться этой роскошной коллекцией вдали от липких людских взглядов.
 
Войдя в квартиру и спешно сбросив обувь, он растянулся поперек кровати и, наконец, с блаженной улыбкой, дал волю переливающейся в сосуде его тела радости излиться на полотно еще несколько минут тому назад непроницаемого, невозмутимого лица.
 
 
 
- Я видела ваши картины, - Хельга опустила глаза, сосредоточившись на помешивании гляссе.
 
- И каковы ваши впечатления? - он машинально отпил из стоявшей перед ним чашки с зеленым чаем.
 
- Я неважно разбираюсь в живописи. Стиль, в котором вы пишете, кажется, называется импрессионизм?
 
- Да.
 
- Мне больше по душе классические пейзажи, нежели то, что предлагаете вы, но....Ваши картины волнуют. Они притягивают. Я даже затрудняюсь объяснить чем. Причем, это притяжение со знаком минус. Например, у меня возникало отчетливое ощущение тревоги. Я никогда бы не купила ваши работы. Они иррациональны и ....разрушительны. Извините, но я пытаюсь быть искренней. Хотя, очевидно, что у вас талант. Но талант...
 
- Со знаком минус? - улыбнулся Ульф.
 
- Вы не обиделись? - она робко посмотрела ему в глаза.
 
- Что вы! Нет, конечно. 

- Свою квартиру вы используете, наверное, как студию?

- Нет. Квартира съемная. Я не пишу в ней. В последнее время я вообще это забросил. Там висит одна-единственная картина. Она была написана в странном состоянии. Я болел гриппом, у меня была высокая температура, но....что-то толкало меня к работе над нею. Вам, возможно, она понравится, так как довольно-таки реалистична.
 
- Вы хотите меня пригласить к себе домой?
 
- Да. Я вас приглашаю.
 
- Я не против, но...

- Это как-то двусмысленно? - договорил за собеседницу художник.
 
- Вот-вот, - Хельга слегка смутилась, но продолжила: - Я принимаю ваше приглашение, только пообещайте, что...., - она запнулась, явно подыскивая нужные слова.
 
- Что я буду сохранять дистанцию? - вновь Ульф пришел на помощь.
 
Она кивнула, как-то беспомощно глянув в его глаза.
 
- Обещаю вам, - без тени улыбки, строго произнес он.
 
 
 
 
- А у вас милая обстановка, - проговорила женщина, оглядывая скромное убранство квартиры: - И так чисто. Совсем не похоже на холостяцкое жилье.
 
- Вам часто приходилось бывать у холостяков?
 
- Ну, живу долго....случалось, - едва заметно она покраснела.
 
- Приятно, что я выгодно выделяюсь на общем фоне, - озорно сверкнул глазами хозяин.
 
Хельга подошла к картине и замерла.
 
Ее спутник, молча стоял рядом, вдыхая аромат, исходивший от ее нежной шеи.
 
Неизвестно сколько продлилось молчание, но, когда гостья перевела взор на автора произведения, то ее глаза затуманились, а рот непроизвольно приоткрылся.
 
Казалось, она что-то хочет сказать, но ей не хватает сил, как иногда случается во время лихорадки, когда внезапно наваливается слабость и чувствуешь, что нет желания сопротивляться ни ей, ни болезни.
 
Взгляд Ульфа потемнел, как у хищника, почуявшего кровь, но, сдержав себя, он не бросился на Хельгу, как того требовала звериная этика, а лишь едва покачнулся в ее сторону.
 
Однако, этого было достаточно, чтобы ее рот сам нашел его губы и жадно впился в них.
 
Это длилось только одно мгновенье, а в следующее, как бы опомнившись, гостья, с выражением удивления на побледневшем лице, отпрянула.
 
Она потянулась в направлении окна, как-будто солнечный свет мог помочь ей сбросить наваждение, но ее уста были тут же распяты, а язык захвачен в плен поцелуем.
 
- У тебя такие необычные, красивые глаза. Почти черные, смоляные, как цвет твоих волос, пряди которых ты подкрашиваешь, разбавляя искусственной блондинистостью, - прошептала она, уже находясь в его объятиях.
 
- Моя мать была сербкой.
 
- А моя мать - немка.

У Хельги появилось ощущение, что ее тело закручивает в спираль диковинный смерч, с которым просто бессмысленно бороться, ибо начало свое он берет внутри нее самой. 
 
В изнеможении, словно в знак своей капитуляции, она томно подняла руки вверх над головой, позволяя лишать себя одежды его сильным чутким рукам и макияжа - теплым и быстрым губам.
 
Отвечая на его поцелуи и слепо раздавая свои, - ложившиеся то на его плечи, то на шею, - она пьяно скосила взгляд на лежащую на полу юбку: 

- Я сама сниму с себя остальное.
 
 
 
Они долго не могли друг от друга оторваться, а потому, когда внезапно потемнело в комнате и наступил заставший их врасплох вечер, удивленно переглянулись, с улыбками вновь сгинув в омуте растворяющих действительность объятий.
 
Выбившись из сил и разбросав по арене постели свои налившиеся усталостью чресла, они нечаянно возгорались вновь буквально из ничего, подобно тому, как в зной, задымившись от соприкосновения зрелых стеблей, самовозгорается иссушенная солнечными лучами пшеница.
 
Она осталась на ночь, едва ли не с ужасом пытаясь вспомнить, когда отваживалась на подобное, обычно стремясь всегда во что бы то ни стало вернуться в свою постель, как приплывает в домашнюю гавань, сладко замерев у родного причала, возвратившаяся из дальнего путешествия, излизанная ветром и волной бригантина. 
 
Постоянно мучившийся от бессонницы и обычно вертевшийся на простынях, словно грешник на углях, в бессильном бешенстве перебирая возможные варианты размещения своей плоти на обманчивом просторе постели, он вдруг обнаружил, что в мягкой тесноте взаимных объятий кроется гораздо меньше неудобных положений для рук и ног, чем в альковной йоге для свободных и самодостаточных.
 
Под еле слышный ритм дыхания спящей, замирая от нежности, убаюканный океанической приливообразностью ее вдохов и выдохов, он забылся сладчайшей дремотой, осторожно утащившей его сознание дальше - в темный омут глубокого сна. 
 
На утро, одеваясь, Хельга сказала ему:
 
- В той картине, которая висит у тебя на стене, что-то есть. Я не знаю, что именно. Какое-то присутствие. Она уводит. Может быть, я не в своем уме, но готова поручиться, что она воздействует на психику.
 
- Тебя она пугает?
 
- Да. Но и завораживает одновременно, - проговорила она и, улыбнувшись, добавила: - Как и ты.
 
- Почему ты написал ее в ином ключе? Она написана в классической манере и так...я бы сказала, фотографично.
 
- У меня нет ответа на этот вопрос, - задумчиво произнес Ульф, но, прочитав в ее взоре недоумение, добавил: - Правда. Я не знаю. 
 
 
 
Месяц пролетел в каком-то небывалом чаду страсти и ощущении нереальности происходящего.
 
Случалось, Хельга мчала к нему отменяя встречи и находила Ульфа караулящего ее появление у дверей, с безумным блеском в черных зрачках и волосами, стоявшими дыбом на его голове.
 
- Интересно, сколько мы протянем? - внешне беззаботно, спросила лежащая в его объятиях Хельга. 
 
- Что ты имеешь в виду? - привстал, опершись на предплечье, Ульф.
 
- Всё же заканчивается когда-нибудь. И у нас тоже, вероятно, есть свой срок.
 
- Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Никогда.
 
- Я тоже этого не хочу. Но ты же помнишь, чем оканчивались все твои влюбленности?
 
Он промолчал в ответ.
 
- Надо любить....молча. Только так, мне кажется, можно не прогневить бога удачи, - глядя куда-то вдаль сказала Хельга.
 
Вечером следующего дня, после этого разговора, она улетела на неделю в Лондон и неожиданно это оказалось испытанием для Ульфа, внезапно обнаружившего болезненную, - в связи с ее отъездом, - недостачу, дыру в корпусе своей жизни.
 
В дальнейшем прояснилась странная закономерность: если он не видел Хельгу свыше трех дней, то у него начиналась настоящая абстиненция и он чувствовал себя в эти часы так, как должна была ощущать себя находящаяся на девятом месяце беременности мнительная пассажирка, несущаяся по мокрому шоссе на древней колымаге со скоростью свыше ста миль в час с пьяным водителем за рулем.
 
Двое суток он не спал вообще.
 
За день до ее возвращения, издерганный и нервный, он мерил шагами пол в квартире, понимая, что хотя вся его истерия бессмысленна и нелепа, но справиться с ней в одиночку он не в состоянии.
 
Тут он вспомнил о картине, о своем загадочном засыпании на полу, о еще более подозрительном сновидении, о впечатлении Хельги от картины и, наконец о том, что от квартирохозяйки давно не было никаких известий, а телефон ее хронически молчал.
 
Он подошел к своему творению и пристально воззрился на тщательно выписанный им когда-то весьма реалистичный пейзаж.
 
Внезапно он ощутил холод.
 
Появилось такое ощущение, словно в спину ему задул сквозной ветер, хотя ему просто неоткуда было взяться.
 
Находясь в состоянии оглушения, он машинально разделся, лег в постель и, почти молниеносно...заснул.
 
 
 
Перед ним раскинулось всё тоже заброшенное, не убранное ржаное поле, поросшее чертополохом.
 
Точно такая же, - как и в прошлый раз, - непроницаемая, неестественная, ватная тишина по прежнему царила здесь.
 
Проводя ладонями по гнущимся к земле колосьям ржи, Ульф медленно шел вперед.
 
Он поднял голову, чтобы посмотреть на небо, но небес на этот раз ...не было.
 
Не удивившись этому факту, он продолжил свой путь, зачем-то оторвав у одного из зацветших сорняков, яркую розовато-красную головку.
 
Почти тот час же перед ним появились три, уже знакомые ему, фигуры.
 
Человек в звериной маске, этой ночью больше походившей на морду зайца, кивнув, что-то прорычал ему.
 
Только со второго раза Ульф понял смысл обращенных к нему слов:
 
- Не обрывай цветы, Волчок. Ты, кстати, библию хорошо помнишь? Я напомню тебе кое-что: "Проклята будет земля за тебя, со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою." С такими речами Яхве обратился к Адаму. А волчцы - это кусты чертополоха. Христианство отчего-то недолюбливает это растение.
 
- Какая во всем этом связь?
 
- Твое имя связано с чертополохом. Это растение, если угодно - твой оберег. Поэтому ты должен относиться к нему с уважением. 
 
- Не означает ли это так же, что я - проклят? 
 
- Ну, скажем так, ты на другом полюсе от церкви. Именно поэтому ты и пишешь такие картины. Для тебя ведь не новость, что талант - это, по сути, проклятие?
 
Ульф помолчал, но затем, как-будто вспомнив о чем-то, спросил:
 
- А любовь?
 
- При чем здесь любовь?
 
- Я о женщине...Это твой подарок мне?
 
- Подарок?! - удивился его мрачный собеседник и сейчас же, стоявшие рядом с остроконечными колпаками на головах создания, зашлись в диком хохоте.
 
Человек в маске продолжал говорить, однако его сателлиты никак не могли остановиться и их веселье постепенно перешло в какое-то приглушенное конское ржание, сопровождавшее почти всю беседу.
 
- Любовь - не подарок. Это наказание.
 
- Разве? - усомнился Ульф.
 
- Не разочаровывай меня, Волчок. Смотри в глубину. Тогда ты поймешь, что я имею в виду. И обрати внимание на имя своей возлюбленной.
 
- Что в нем такого?
 
- Конечно, дословно оно означает "святая" или "посвященная", но произошло от имени Хель - богини Ада и дочери бога обмана Локи.
 
- Ты намекаешь на то, что ей нельзя доверять? 
 
- Напротив. Хочешь сохранить ее - верь безоговорочно. Пойдешь на поводу у сомнений - утратишь.
 
- Она почувствовала ваше нахождение здесь. Тебя и этих твоих....как их назвать?
 
- Зови их помощниками. А то, что она догадалась о нас, не должно тебя удивлять. Пусть ее голова и забита бизнесом, но суть ее - совсем иная, - говоривший так растянул слово "совсем", что Ульфу отчего-то сделалось не по себе.
 
- Так что же в ней такого?!
 
- Это уже твоя задача - разгадать смысл ее личности.
 
Ульф погрузился в размышления.
 
- Что с хозяйкой квартиры, которую я арендую? - спросил он некоторое время спустя.

- Ее уже нет в этом мире. Так что продолжай арендовать и дальше, - уже было успокоившиеся "помощники" забились в судорогах от смеха, прерывавшегося лишь влажным, сытным хрюканьем, да безобразно громкой отрыжкой.
 
- Тебя самого не бесят эти двое?
 
- Отчего они должны меня бесить?
 
- В чем заключается их помощь, если они только и делают, что ржут, будто кретины?
 
- Ты анатомию хорошо знаешь?
 
- Относительно не плохо.
 
- Помнишь, как устроен половой аппарат у мужчины?
 
- Это тут еще при чем?!
 
- Так вот: член без мошонки - не функционален. Считай их - мошонкой. Моими яйцами, если угодно, - и впервые за все время беседы, скрывающая его лик звериная маска, мистически разъехалась в широкой, заячьей улыбке. 
 
 
 
 
Сидя на кровати, художник меланхолично потирал виски, восстанавливая в памяти детали только что приснившегося сна.
 
Все детали и пережитые ощущения казались настолько явственными, будто не имели никакого отношения к грезам.
 
Ульф подошел к картине и пальцами провел по фактуре наложенных на холст красок:
 
- Что же это такое? Лаз в другой мир?

Он отошел к окну и, равнодушно созерцая спешащих по своим делам прохожих, произнес вслух:
 
- Если рассказать кому-нибудь, то подумают, что я свихнулся.
 
 
 
 
Чем бы он не занимался в течении дня и где бы ни был, Хельга всегда находилась рядом, при полном физическом и фактическом своем отсутствии.
 
Прислушиваясь к своим ощущениям, он лишь вскользь удивлялся той быстроте и безоговорочности, с какой она была захвачена в объятия его душой.
 
Некая часть его существа пеняла ему на то, что дух его, словно давно не шкодивший и изголодавшийся во всех смыслах щенок, так обрадовался свалившейся на его долю сахарной косточке, что играя с ней, совсем не отпускал от себя, без конца облизывая, стачивая о нее свои зубы и засыпая с ней, крепко зажатой между лап.
 
Находя при уборке тут и там платиновые волосы, он подолгу застывал с ними, зажав между пальцев, ощущая, как солитер тоски, словно эскимо, сосет и глодает его солнечное сплетение.
 
Он ловил себя на совершенно абсурдном желании проглотить тот или иной волос, но на деле, разминая между большим и указательным пальцами, скатывал их в небольшие шарики, которые всё же, не без сожаления, предавал черноте мусорного ведра.
 
Проходя уже в который раз по пути влюбленности, он старался убедить себя в исключительности и небывалости именно этой тропинки, хотя было очевидно, что эта любовь, как и всякая другая в жизни каждого человека, несет с собой одну и ту же, характерную для отдельного индивида симптоматику, имеет одинаковый маркер и одни и те же раскраски, которыми старательно разрисовывает новый, кажущийся неповторимым и идеальным, пустой силуэт.
 
Однако, в этом новом чувстве постепенно открывалась удивительная и потаённая глубина, а стремительное течение его, при внешней схожести с другими увлечениями, обладало мощью бурной горной реки.
 
Неделя, проведенная без нее, показалась ему длительным одиночным заключением.
 
Тем неожиданнее оказался их телефонный разговор, где она, с более чем странной, после совместно пережитого половодья эмоций, сдержанностью в тоне, прохладно известила его о том, что не готова встретиться в ближайшие три-четыре дня по причине тотальной деловой загруженности.
 
Более пораженный интонацией, нежели самим по себе и так не слишком приятным фактом, он застыл с телефоном у щеки, вглядываясь во внезапно разверзшееся перед ним ничто.
 
Холодный душ, под который он угодил, вынудил искать спасения в двигательной активности, и развив кипучую деятельность, он набрал массу заказов, с головой уйдя в работу.
 
Вечерами же Ад брал убедительный реванш и атмосфера безнадежной пагубы, в которой увязала и тонула мысль Ульфа, вынудила его вновь взяться за кисть - то есть нарушить некогда данную себе же клятву.
 
Достав с антресоли запылившийся мольберт, он съездил в специализированный магазин и разорился на самые дорогие краски.
 
Четыре вечера обернулись довольно крупным холстом с изображенным на нем осенним пейзажем.
 
В центре картины внимание притягивала большая лужа с отраженным в ней затянутым иссиня-черными тучами пасмурным небом, а чуть в стороне, правее, робко выступал из тумана силуэт дерева, наполовину растворяясь в его белесой дымке.
 
Если же поменять угол обзора и подойти к картине сбоку, или включить дополнительное освещение, то дерево становилось не только видимым, но фактически захватывало всё пространство, простирая раскидистые ветви как к мрачным небесам, так и к размытой дождями тропе со скорбным зеркалом прозрачной лужи в ее середине.
 
Защищаясь от кнута собственных мыслей, злясь на самого себя и пытаясь возненавидеть внезапно охладевшую к нему Хельгу, он яростно и любя выкладывал на холст то, что оказалось ненужным возлюбленной, выжимал из себя такие соки, какие могли дегустировать и оценить лишь редкие, небывалые уста.
 
Когда же картина была закончена, то ощущение обворованности и потери стушевалось, уступив место возбуждению и тайной подростковой радости, сравнимой разве что с чувствами робкого мальчишки, которому, живущая по соседству красивая девчонка, неожиданно подарила первый поцелуй.
 
На людях он походил на внезапно захваченный заморозками пруд: с одной стороны был холоден и скользок, но в то же время, под ледяной коркой можно было разглядеть резвящихся и играющих друг с другом живописных рыбин.
 
Спустя четыре дня после ее приезда, на телефон пришло сообщение от Хельги, извещающее о том, что она через полчаса будет ожидать его в кафе, расположенного в трех минутах ходьбы от дома, в котором он жил.
 
Губы его дрогнули, а телефон чуть не выскользнул, словно обмылок из задрожавших пальцев.
 
Обида, нежность, горечь и страсть так перемешались на палитре его души, что понадобился бы муштабель, дабы поддержать руку мастера, способного исчерпывающе точно передать всю гамму рвущихся наружу эмоций.
 
Он начал было одеваться, но внезапно застыл, будто изваяние, одну руку просунув в рукав кожаной куртки, а вторую - безвольно опустив вдоль тела.
 
Пришедшее из глубин его "Я" желание отомстить возлюбленной за черствость и холодность, пусть даже ценой мук и лишения себя и с чем не сравнимого счастья видеть и слышать ее, захлестнуло его с головой.
 
Он брезгливо бросил куртку на пол и лег на кровать, утопив лицо в подушке, еще сохранившей, как казалось Ульфу, смутные, призрачные ароматы их недавней близости.
 
Наматывая на катушку мозга две тысячи шестьсот пятьдесят девятый моток ядовитых мыслей и порядком охмелев от самоистязания, он полубессознательно поднес к лицу завибрировавший телефон:
 
- Слушаю.
 
- Ты где? - совсем иной, лишенный примеси свинца, тон окрасил эти слова Хельги.
 
- Дома, - обронил первое что пришло на ум Ульф.

- Ты не получал мое сообщение?
 
- Получал.
 
- Тогда почему не пришел? Я тебя уже пятнадцать минут жду.
 
- Я ждал тебя неделю. А ты так и не приехала. Вместо тебя приехала другая женщина, которая о нас не имеет никакого понятия. Вот я и подумал: зачем мне встречаться с человеком, не имеющим ко мне почти никакого отношения?
 
- Что ты такое говоришь?!
 
- А что говорила мне ты и, главное, каким тоном, помнишь? 

- Хочешь меня обидеть? 

- Обидеть человека, которому всё равно, довольно сложно.
 
- Не говори ерунды. Мне не все равно.

- Тогда откуда в твоем голосе эти долбанные айсберги посреди лета?!

- Так...Ты хочешь меня видеть или нет?! - фраза прозвучала ультимативно.
 
Возникла пауза.
 
- Да, - наконец глухо произнес он, вопреки разрушительному стремлению до самого дна погрузиться во тьму и сказать, как того требовала темная часть его натуры, "нет".
 
- Хорошо, - было слышно, как женщина тяжело и устало вздохнула, - В таком случае, я у тебя скоро буду.
 
 
Она невесомо впорхнула в прихожую и, глядя ему в глаза с непривычной для себя робостью, тихо прошептала:
 
- Привет.
 
В ответ он лишь только обнял ее, ощущая, как плавится, прижавшийся изнутри к решетке ребер, размягченный овал сердца.
 
- Люблю тебя, - выдохнул он.
 
Она подняла на него сделавшийся бирюзовым взор по-детски округлившихся глаз и, сжав ладонями его лицо, несколько секунд разглядывала так, словно видела впервые.
 
- Это...правда? - едва слышно спросила Хельга.

Вместо ответа он стал осыпать ее щеки, виски, лоб и губы медленными, легкими поцелуями.
 
- Я тебя....тоже....люблю, - шептала она, закрывая глаза.
 
 
 
Лианообразно обвив тела друг друга руками и ногами, они лежали, погруженные в туманность только что пережитого.
 
- И всё-таки....что случилось с тобой тогда? Почему ты говорила со мной таким тоном? - мягко спросил Ульф.
 
- Всякая любовь имеет обыкновение завершаться. Чаще это происходит из-за измены. Я не хочу быть зависимой. Не хочу допустить, чтобы мир рухнул в случае твоего ухода. Когда у меня возникает мысль о тебе, я усилием воли стараюсь переключить ее на другой объект.
 
- Да что за глупость! Я не собираюсь никуда уходить! Мне нужна только ты. Какие могут быть измены?!
 
- Мы же вначале пути. Кто знает, что будет в дальнейшем? А вдруг я тебе изменю?
 
Ульф молчал, мрачно обдумывая услышанное.
 
- Я постоянно борюсь со своим чувством к тебе. Я люблю тебя. Но не хочу, чтобы это совсем меня захватило.
 
- Ты трусишь. 

- Возможно. Но это - единственная защита, которая у меня есть.
 
- А у меня - ее нет вообще. И я впустил тебя в себя. Глубоко. Очень глубоко. Настолько, что..., - она зажала ему рот ладонью.
 
- Не надо. Не говори больше ничего. Ладно? Чувствуй, но не говори об этом. Хорошо, милый?
 
 
Ульф не стал показывать картину Хельге, но вместо этого позвонил своему доброму знакомому Олафу, человеку, вращавшегося между артистическими кругами и деловыми, а в последнее время в его жизни взявшего на себя роль Меркурия.
 
Стоя перед картиной, Олаф несколько минут хранил молчание. 
 
Затем он отошел подальше и минуты три молча наблюдал за полотном из другого угла комнаты.
 
Сместившись в сторону, он неожиданно сел на корточки и подпер кулаками подбородок.
 
- ....твою мать! - прошептал Олаф.
 
- А точнее? - улыбнулся Ульф.
 
- Ты кому-нибудь ее показывал?
 
- Нет. Ты - первый. 
 
- Я ее покупаю, - Олаф резко выпрямившись, буквально подскочил кверху.
 
- Так мы еще..., - начал было Ульф, но его приятель перебил его.

- Напиши еще хотя бы одну такую и мы оба хорошо на этом заработаем, - с этими словами он выложил на стол все купюры из своего пухлого бумажника, - А что за силуэт виднеется у тебя вдали?
 
- Какой силуэт? - удивился художник.
 
- Подойди сюда! Вон! Если смотреть чуть сбоку, то там, где переплетаются пальцы ветвей этого Иггдрасиль, видна высокая фигура в черном.

- Я не писал этого! 
 
- То есть как?! 
 
- Я не рисовал этой фигуры.
 
- Однако, она видна лишь при игре теней и только тогда, если смотреть на полотно под углом.
 
- Возможно, краски так наложились. Но это случайно. Остальные же эффекты я тщательно продумал.
 
- Ты, похоже, сам не понимаешь, что пишешь, - улыбнулся Олаф, - Я забираю ее сейчас же.
 
 
Когда Хельга была в очередной командировке, ребята из рок-группы уведомили Ульфа, что договорились о ряде концертов в пабах Стокгольма, Вестероса и Уппсалы.
 
Он обрадовался этому еще и потому, что не знал куда себя деть вечерами, когда мысль о излишне независимой, вечно отсутствующей возлюбленной не давала ему покоя, поэтому репетиции перед будущими выступлениями не только принесли ему своеобразную эмоциональную разрядку, но и позволили разделаться с пустым и мало ценным для него временем, проведенным вне объятий Хельги.
 
Кроме того, он порадовал своих партнеров тем, что принес им три свежих текста, которые вдохновили Хальвара, басиста и главного композитора группы, на создание трех новых песен.
 
Глубина стихов, предложенных Ульфом, совпала с настроением Хальвара, только что расставшимся со своей девушкой и в результате получилось нечто совершенно особенное.
 
Возвратившаяся из деловой поездки Хельга, проверяя себя на прочность и заодно третируя Ульфа, не спешила с ним встретиться, добавляя льда в шампанское их отношений, поэтому он отправился в небольшое турне с каким-то сатанинским настроением: одновременно преисполненный и гнева, и тоски.
 
Первое же выступление в одном из клубов Уппсалы проходило довольно типично: стоящая у сцены публика попивала пиво, аплодировала и периодическим свистом, смешанным с попытками подпеть Ульфу, встречала наиболее понравившиеся в композициях места.
 
Хальвар был вдребезги пьян, но несмотря на то, что едва держался на ногах, играл виртуозно, задавая тон всей группе.
 
Уронив голову на грудь и выгнув спину дугой, он за весь концерт так ни разу и не поднял лица, полностью скрытого за прядями длинных пшеничных волос.
 
Уже в финале он поднял вверх указательный палец правой руки, сигнализируя команде о том, что на закуску они сыграют первую из трех новых песен.
 
Рваная, необычная мелодия, требующая большого исполнительного мастерства от всех членов группы, включая клавишника, партия которого звучала несколько диссонансно по отношению как к ритм-секции, так и к основной музыкальной теме, мгновенно захватила всех присутствующих и слушатели вначале изумленно смолкли, а затем, когда вступил Ульф и начал петь то гроулингом, то випингом, как бы выдавливая из себя слова через силу, - буквально взорвались и принялись прыгать и пританцовывать в такт, выкрикивая нечто нечленораздельное от восторга.
 
Охваченный каким-то странным возбуждением Ульф, чувствуя, как по его спине и бедрам от непередаваемого драйва побежали мурашки, в каком-то экстазе, рухнул на колени и глядя в экзальтированную толпу, сквозь пелену сигаретного дыма тянувшую к нему руки, пел так, словно вытряхивал из души всю ее силу, всю горечь, всю бездну своего одиночества и всю беззащитно повисшую над пропастью любовь.
 
Когда стих последний аккорд, началось нечто невообразимое.
 
Зал бесновался и бушевал, пришлось вмешаться охранникам, блокировавшим бесконечные попытки отдельных лиц пробраться на сцену. 
 
И в дальнейшем, где бы не выступали Ульф и компания, реакция не только на эту песню, но и на другие две новые композиции, была довольно единодушной.
 
В родном Стокгольме на их последнем концерте уже была настоящая давка и тесный зал не смог вместить всех желающих.
 
Завершая концерт своей самой сильной вещью команда выкладывалась полностью, а Ульф, словно камлающий шаман, телом которого овладели духи, демонически жестикулируя, метался по сцене, вкладывая в свое пение нечто сугубо личное, сокровенное, каковое, при случае, легко можно было списать на артистизм, но которое, как раз по этой причине, бесстыдно шло из глубин его личности, обнажая его "Я" в ментальном стриптизе. 
 
Рассеивая свой дух и его сияние в пространство вокруг себя, освобождаясь от избытка тоски и силы, Ульф вдруг заметил в первых рядах невыразимо прекрасное лицо молодой женщины с короткой стрижкой черных, словно деготь, волос.
 
Ее глаза не просто следили за ним, а казалось, стремились поглотить, улавливая в свою сеть каждое его движение.
 
Вокруг нее всё находилось в движении, левитировали шарфы и головные уборы, танцующие вскидывали вверх руки, подпрыгивали, у многих в глазах стояли слезы, но девушка стояла без движения и, казалось, не моргая смотрела на Ульфа.
 
Непостижимым образом монолитно сочетавшая в себе как ярость, так и скорбь, достаточно длинная композиция, позволяла Ульфу делать небольшие паузы в пении, заполняемые пронзительными партиями клавишных и, во время одной из них, он столь же пристально посмотрел на гипнотизирующую его молодую женщину.
 
В ответ она так улыбнулась, что на какое-то время для Ульфа пропал звук и картинка происходящего распалась, напоминая собою покадровую съемку.
 
В этой улыбке таилось обещание счастья, счастья сложного, терпкого, даже непристойно прекрасного.
 
 
 
 
Концерт уже был закончен, Ульф, Хальвар, Магнус и Торвальд прощались с публикой, принимая последние овации.
 
Взгляд Ульфа вновь напоролся на зеленые шипы колюче обольстительных глаз красивой брюнетки.
 
Девушка послала ему воздушный поцелуй и, взмахнув рукой, бросила в его направлении шарик скомканной бумаги.
 
Он всё медлил и медлил его разворачивать, как-будто там, внутри, таилось нечто такое, что требовало особой осторожности и небывалого сосредоточения.
 
- Всё равно во мне нет места. Хельга заняла всё пространство. Я люблю ее всей площадью души. И этот телефонный номер и это имя, которые наверняка скрыты внутри этого клочка бумаги - лишние, - проговорил он вслух, уже находясь дома, после только что принятого душа.
 
 
 
 
В конце концов Хельга доехала до его квартиры и их жадная, но тщательно выверенная в своей утонченной эротичности близость, кипуче вспенилась, выплескиваясь за борт едва выдерживающей прибой их взаимной страсти двуспальной кровати.
 
На гребне доходящего до отчаяния восторга, не до конца отдавая себе отчет в происходящем, Ульф шлепнул ладонью по упругой ягодице Хельги, двигающейся к нему навстречу и призывно выгибающей свой гибкий стан.
 
Она застонала и, впившись ногтями в простыни, прошептала внезапно пересохшими губами:
 
- Еще...еще, милый...
 
Зажав в кулаке собранные в хвост волосы, он потянул их к себе так, что его возлюбленной пришлось поднять лицо к потолку, а другой, свободной рукой, он принялся ритмично, в такт своим движениям, наносить не слишком сильные, но хлесткие, - подчас, одними пальцами, - удары по внешней поверхности бедер и белой, нежной коже ягодиц.
 
- Сильнее....Да!...Так...Да! - регулировала интенсивность и силу "избиения" Хельга.
 
Когда была поставлена эффектная точка и смолкло ее последнее стенание, Ульф принялся медленно рассыпать по спине Хельги пригоршни поцелуев, как вдруг уловил содрогание в ее теле.
 
Заглянув в лицо он обнаружил, что в бирюзовой эмали ее зрачков стоят слезы.
 
- Это не то, что ты думаешь. Всё было замечательно. У меня так впервые. Сама от себя не ожидала. Захотелось боли....
 
- Тогда почему ты плачешь?
 
- Я не знаю, как это тебе сказать, но чувствую, что должна.
 
Он молчал, предчувствуя недоброе и внутренне приготовившись к самому худшему.
 
- Когда я была в Лондоне, я познакомилась там с одним мужчиной. Он мой заказчик. Это всё очень странно, но я почувствовала себя так, как будто раздваиваюсь. Одна моя часть - поглощена тобою, а другая - начала тянуться к нему. 
 
Хельга остановилась, отрешенно смотря в одну точку прямо перед собой.
 
По ее щекам медленно стекали слезы.
 
- Ничего не было. Мне пришлось сдерживать себя, чтобы.... не изменить тебе. И я этого не сделала, - с каким-то отчаянием во взгляде, она посмотрела на Ульфа: - Ты ведь веришь мне, милый?!
 
Мгновенно, в его сознании что-то дрогнуло и, со дна памяти всплыли к свету реальности слова, сказанные о Хельге мрачным персонажем из загадочного сна: " Хочешь сохранить ее - верь безоговорочно. Пойдешь на поводу у сомнений - утратишь."
 
- Да. Верю, - внешне вполне спокойно ответил Ульф, чувствуя, как холодеют его ладони, а на лбу выступает испарина.
 
- Верь мне, милый. Я разберусь с этим. Ничего не будет. Мы переписываемся...Но я поставлю точку. Ведь ясно, чем это могло кончиться...Периодическим сексом где-нибудь на нейтральной территории. И я ведь.... совсем не готова к тому, чтобы потерять тебя. 

- Кто он?
 
- Голландец. 
 
- Красив? 
 
- Привлекателен, интеллигентен....Какая я дура! Зачем я это тебе рассказала?! Но я не могла....Мне нужно было это остановить! Пойми меня!
 
Ульф вспомнил о так и не раскрытом бумажном шарике, брошенного ему из слушательного зала и лежащего в ящике письменного стола:
 
- Да, я прекрасно понимаю тебя. Мне случалось испытывать привязанность к двум женщинам одновременно.
 
- Правда?! - Хельга почти обрадовалась: - Ты правда меня понимаешь?!
 
- Да, любимая. Понимаю.

- Спасибо, - она спрятала лицо у него на груди.
 
 
Оставшись в одиночестве Ульф погрузился в размышления.
 
С одной стороны поступок Хельги вызвал у него уважение.
 
Так откровенно говорить о своем искушении...обнажить перед ним свои тайные помыслы...

" - А с другой стороны - она не пощадила твоих чувств. Ведь она не девочка и прекрасно знает, что ты теперь будешь перекатывать внутри себя это бревно, " - подало голос его alter ego.
 
- Какое право ее имею осуждать я? Я, который находился в шаге от того, чтобы прочитать эту чертову записку, а потом, вероятно, и переспать с девушкой ее написавшей? Чем вообще является любовь человеческая, если мы, даже с сердцами, переполненными нашими возлюбленными, готовы лечь с другими людьми только потому, что они красивы или нас к ним влечет некий смутный инстинкт?
 
" - Ты даже не выбросил эту бумажку. Она так и продолжает у тебя находиться. На всякий случай, наверное, да?" - подбросил дровишек в инквизиционный костер его внутренний оппонент.
 
Ульф выудил из ящика письменного стола расправленный, аккуратно сложенный, но так и не раскрытый им бумажный листок. 
 
Помедлив, швырнул его в мусорную корзину.
 
Он замер посреди комнаты, ощущая себя дамбой, о которую вот-вот, преодолев чисто условное расстояние, начнут биться мощные волны приближающегося прилива воспоминаний о Хельге.
 
И действительно, в следующую же секунду его сознание было отброшено назад, в омут памяти, где водоворот воспоминаний, закружив, утащил на дно его вновь завороженное, опьяненное "Я".

Некий, живший в нем соглядатай, совершенно справедливо заметил, что, чем больше он и Хельга проводили времени вместе, тем более она свободнее, полнее и легче открывалась перед ним.
 
Изменилась даже ее манера дарить поцелуи и, вспоминая, как бы издалека любуясь их изысканной аритмией, скрытой музыкальностью и щедростью, Ульф ловил себя на мысли, что ничего чувственнее, нежнее и интимнее из пережитого просто не знает.
 
Казалось бы, в близости есть вещи куда более терпкие, более яростные и сложные, более праздничные и салютообразные, но доминантная часть его духа раз за разом, настойчиво требовала ретроспективы, выгребая из подвалов памяти все хранящиеся там сокровища и, при всем богатстве выбора, млела, отдавая предпочтение повторному переживанию космичности их нескончаемых поцелуев.
 
Взаимопогружение в глубоководный мир друг друга таило, как и всякое изыскание, ряд опасностей и требовался определенный и обоюдный такт, чтобы, в условиях кислородного голодания, научиться играть не только с прячущимися среди актиний безобидными рыбами-клоунами, но и завоевать расположение придонных хищников, внутренних мурен души.
 
 
 
 
 
Пролетел год.
 
Их отношения продолжали пока что оставаться неуязвимыми для коррозии привычки и раствор взаимного притяжения, который был круто замешан с самого начала, даже будучи залитым в устойчивую временную форму, вытянулся в казавшуюся неразрывной, уходящую за горизонт прямую, зацементировав, выглядевшую нерушимой, связь.
 
Хельга собиралась на очередную деловую встречу и вышла в коридор, чтобы надеть обувь.
 
Когда она попыталась наклониться к обувному шкафу, Ульф подошел к ней и заключил в объятия.
 
С минуту они простояли молча, а он, замерев и закрыв глаза, с наслаждением, сродни  наркотическому, вдыхал аромат ее кожи и волос.
 
Он целовал ее затылок, когда Хельга неожиданно спросила:
 
- Милый, а если бы я умерла, ты бы плакал? 
 
- Что?! Плакал ли бы я? 
 
- Ну, да. Плакал бы?
 
- Я не знаю, чтобы я делал... Лучше не думать об этом. Почему у тебя вдруг возникли мысли о смерти?
 
- Я, как и всякий нормальный человек, периодически думаю и о ней. О ее неизбежности. Ведь она может нагрянуть в любой момент.
 
- Может, конечно. Но надеюсь, что нам отведено....

- Времени побольше? - подсказала Хельга.
 
- Да. Именно. Я слишком долго к тебе добирался, чтобы вот так взять и потерять в одночасье. 
 
- Зачем я тебе? - игриво улыбнулась Хельга, - Ты уже почти знаменит. Твои картины успешно продаются. А ваши с Хальваром песни звучат по радио. Твои поклонницы, домогаясь автографа, докучают нам в кафе. Среди них много молоденьких и симпатичных.
 
- Боже, милая, какая глупость! Ты - это всё, что у меня есть! Единственная подлинная драгоценность. Остальное, включая молоденьких поклонниц, мне не нужно.
 
- Даже слава не нужна? - она продолжала улыбаться.
 
- Без тебя - не нужна.
 
Хельга молча обняла его, стиснув пальцами пуловер на широкой спине Ульфа:
 
- Люблю тебя, - еле слышно прошептала она.
 
 
 
Спустя две недели, Хельга неожиданно спросила бреющегося в ванной Ульфа:
 
- Как ты думаешь, а не продать ли мне машину?
 
- С чего бы это? Ты же не мыслишь себя без нее? 
 
- Мне сон приснился...очень странный. Уже не первый раз снится. 
 
- Расскажи, - помрачнел Ульф и наспех умывшись, вошел в комнату, где, прислонившись к подоконнику, стояла его возлюбленная.
 
- Мне снилось будто я внутри этой твоей картины, - кивнула Хельга в сторону пейзажа с чертополохами, - Иду по нарисованному тобой бескрайнему дикому полю. И такая там мертвая, гнетущая тишина...Такой холод....И тревога.

Ульф побледнел:
 
- Продолжай.
 
- Я иду, а ноги у меня словно ватные. Тут я понимаю, вернее чувствую, что за мной кто-то следит. Я оглядываюсь назад, по сторонам, но никого не вижу. Становится жутко. И в этот момент прямо передо мой появляются трое почти двухметровых мужчин в черных кожаных плащах с воротниками застегнутыми под самыми подбородками так, что непонятно, есть ли у них шеи или нет. Лица двоих скрыты под черными капюшонами. А лицо главного из них, если оно, конечно, есть, закрыто странной и страшной звериной маской.
 
- Главарь что-то говорит, но его речь больше схожа с рычанием. Однако вскоре, он как бы настраивает свой голос и я начинаю понимать смысл обращенных ко мне слов.
 
- Твое беспокойство беспочвенно. Ты просто забыла, как долго и сладко играла в Туннеле, до тех пор, пока не пожелала вновь заполучить тело. И что получила? Заботы, разочарования и боль. И все это ради какой-то жалкой иллюзии единения. Глупо, Хелли. Глупо.
 
- Что ты понимаешь под "иллюзией единения" и кто ты?
 
- Я - твой старый знакомый. Имя тебе ничего не скажет, поскольку ты забыла не только меня, но и саму себя прежнюю. А ты была такая сильная, такая маневренная, такая искристая!
 
- Я не понимаю половину из того, что ты говоришь.
 
- Под иллюзией единства я имею в виду вашу эту треклятую "любовь". А когда говорю о качествах, которыми ты обладала, то, разумеется, вспоминаю твою душу до ее нынешнего воплощения. Ты забыла, как мы играли и как развлекались! Какие пейзажи рассматривали в этой Вселенной! 
 
- Конечно, не помню. Но что касается любви, то она не иллюзорна! Не так давно, я в этом убедилась. Она есть, Стиг! Есть!
 
- А говоришь, что не помнишь! Вспомнила ведь мое прошлое имя!
 
- Черт! Не знаю откуда это вылезло....я о твоем имени...Но я правда не могу тебя вспомнить! 
 
- Ладно. Эти разговоры сейчас бессмысленны. Просто ты не понимаешь до какой степени два мира, - мир мертвых и мир живых, - связаны друг с другом. И бояться тут нечего. Не бойся смерти, Хелли! Она - это ключ к свободе!
 
- Боюсь, что смерть - это та пустота, которой наполнена даже жизнь, в каковой я жила до тех пор, пока не встретила..., -  я хотела назвать твое имя, но внезапно напрочь его позабыла.
 
Мне стало так горько и так обидно, что я расплакалась. И от этого - проснулась.
 
Проснулась вся в слезах.
 
- А следующий сон? - спросил Ульф.
 
- Следующий сон приснился мне буквально через неделю, то есть вчера.
 
- И что было в нем?
 
- Всё тоже. С той лишь разницей, что мне было значительно комфортнее находиться там. Тревоги уже не было. Я была спокойна. И...я начала вспоминать кто такой Стиг.
 
- Кто же он такой? - мрачно обронил Ульф.
 
- Я не могу тебе сейчас это точно объяснить. Смутно вспоминаю нашу загадочную близость, которая являлась дружбой....ну, или, если хочешь, любовью, только платонической. Совместные полеты и малопонятные мне сейчас игры....Во сне или в другой жизни...Господи, как всё это странно!
 
- Мне он тоже снился этот твой Стиг. Еще до твоего появления в моей жизни.
 
- Да ты что?! - воскликнула Хельга.
 
- Так что было во втором сне?
 
- Эта инфернальная троица появилась как и в прошлый раз достаточно неожиданно, но это меня не напугало. Может быть, потому, что я чувствовала их настрой.
 
- И какой же у них был настрой?
 
- Ты мне прямо допрос решил учинить! - не без упрека заметила Хельга.
 
- Не хочешь - можешь не отвечать. 
 
- Если бы я хотела от тебя что-то скрыть, то я вообще не поднимала бы эту тему. Мне дали понять, что меня ТАМ, видите ли, "ждут". Речь шла об этом, как о неком "возвращении домой". Мне совсем ТУДА не хочется. Мне хочется побыть еще здесь. С тобой. С сыном ...
 
- Ты сказала им ... ему об этом?
 
- Нет.
 
- Почему? 
 
- Потому что он это знает. Он чувствует. И это его раздражает. Хотя, он и пытается скрыть свои эмоции.
 
- Они хотят украсть тебя у меня. Я сожгу эту чертову картину! Сожгу! Сейчас же!
 
- Не делай этого, -  тихо сказала Хельга.
 
- Почему? По-моему, это и есть единственно верное решение.
 
- Ульф...милый....Я точно знаю, что этого делать НЕЛЬЗЯ! 
 
- Я ее нарисовал, я ее и сожгу, - с этими словами Ульф снял картину со стены и, прихватив с собой старые газеты и зажигалку, вышел в подъезд.
 
Внезапно, спускаясь по лестнице, он почувствовал себя плохо. 
 
Ему пришлось прислониться к лестничным перилам, чтобы не упасть.
 
В конце концов, борясь с мучительным приступом слабости и тошноты, он сел на ступени.
 
- Что с тобой? - дверь квартиры отворилась и Хельга в домашних тапочках выскочила на лестничную площадку, - Кошмар! Ты весь зеленый! Пойдем домой!
 
Кое-как поднявшись, Ульф, опираясь на Хельгу, вернулся в квартиру. 
 
Хельга налила сникшему художнику крепкого чая, а сама вернула картину на прежнее место.
 
- Ну, что? Тебе лучше, мой хороший?
 
- Да. Спасибо, уже лучше. Что это было, как ты думаешь? - спросил начавший приходить в себя Ульф.
 
- Я думаю ... думаю, что не стоит трогать эту ... картину.
 
 
В следующую же ночь Ульф непривычно рано для себя заснул.

Он не удивился, когда вновь увидел себя бредущим по уже знакомому ему полю.
 
Однако, вместо привычной тишины, откуда-то извне, тихо, но настойчиво врывались звуки сочиненной Хальваром прекрасной мелодии.
 
Своего же вокала Ульф так и не услышал. Его как будто изъяли из этой песни.
 
Человек в маске возник словно из воздуха:
 
- Ну, здравствуй, Волчок!
 
- Привет, Стигандр! - в своей интонации Ульф умышленно усилил акцент на имени своего таинственного собеседника.
 
- Вот ведь эти женщины! Не могут держать язык за зубами! - хохотнул человек в маске, напоминающей кошачью.
 
- Стигандр, кажется, означает "странник"?... Ты сегодня на кота похож, Странник. А твои упыри чем заняты? - спросил Ульф, указывая на суетящихся невдалеке двух фигур в колпаках.
 
- Костер пытаются разжечь. Есть у них идея - сжечь на нем картину.
 
- Не вашу ли? 
 
- Нашу, - зловещим тоном проговорил мрачный персонаж и, после небольшой паузы, угрожающе добавил: - Для начала.
 
- Что значит "для начала"? 
 
- А то, что ты не сможешь их рисовать больше. Продать оставшиеся - сможешь. Писать новые - нет.
 
- Это твоя месть мне? Из-за Хельги? 
 
- А причем здесь она?! И что ты о ней знаешь?! Думаешь, раз вы занимаетесь этим вашим идиотским сексом, раз ты заставляешь ее чувствовать себя животным, заставляешь ее стонать и выть, то уже ты полностью и познал ее?! Наивный болван! Да если хочешь знать, то это я вас свел! Я! И только потому, что хотел для нее немного счастья. Того "счастья", ради которого она совершила этот свой дурацкий downshifting, снова воплотившись в мире людей и сделавшись "фру Хедберг". Ты должен был сдохнуть в тот день, когда автомобиль протаранил автобусную остановку возле твоего дома. Но я совершил подмену. Вместо тебя отправилась в Туннель твоя квартирохозяйка. 
 
- Я уже понял, что ты собираешься забрать к себе Хельгу. Дай ей еще немного времени. Она не хочет так рано уходить отсюда.
 
- Не я этого хочу. У каждого - своя судьба. Я просто терпеливо ждал, когда она отгуляет на земле свой срок. Но время вышло. Ты, видимо, преувеличиваешь несколько мои возможности. Я даже не могу совершить, как в твоем случае, подмену. 
 
- Ты лукавишь, Стигги! И мне плевать на то, что я не смогу больше рисовать! Только оставь ее еще на год! Отбери у меня всё, но оставь ее хотя бы на год!
 
- А вот скажи, ты бы умер ради нее?
 
- Да! - почти выкрикнул художник.
 
- Я правда не могу ничего сделать на это раз, Ульф, - изменив тон, после непродолжительного молчания, глухо проговорила персона в маске: -  В противном случае, накажут так, что мне мало не покажется. Это будет похуже смерти или того, как вы, люди, ее понимаете.
 
- Почему именно на меня пал твой выбор? Чем я так приглянулся тебе?
 
- Я решил, что ты - идеальный вариант для Хельги. В тебе так замысловато смешаны животное начало с духовным, так ... выпукло, что ли....Фактически ты являешься олицетворением того, что искала ее мятежная душа в вашем мирке. Наблюдая за ее одиссеей я, в конце концов, решился прийти ей на помощь и разрешил себе немного поинтриговать, но....всему есть мера. Я и так позволил себе слишком многое. 
 
- Ты с таким пренебрежением говорил о физической близости...Тебе не кажется, что ты несколько недооцениваешь силу и мощь энергии, выделяемой двумя в том случае, если, конечно, они действительно испытывают друг к другу нечто подлинное?
 
- Ульф, ты видишь пока что только один полюс. И ты понятия не имеешь, как можно "любить" другого даже при фактическом отсутствии у него тела и пола. Я, в отличии от, скажем, тебя, могу ЧИТАТЬ Хельгу. Я могу обонять и впитывать любые ее желания, любые фантазии и стремления. В каком-то смысле я могу быть ею. А всё, что доступно тебе, так это скользить в ней некой жалкой частью своего тела, в попытке прислушаться к ее наслаждению и, захлебываясь своим собственным, достаточно куцым удовольствием, находиться всего только рядом, но - НЕ В НЕЙ! Ты - в лучшем случае, свидетель, а я обладаю искусством проникновения вовнутрь любого существа и там, в нем, в его сокровенном "Я", я делю с ним все его ощущения напополам, сплетаюсь с его болью и желанием, с его восторгом и нуждой. Хельга тоже была инсайдером, но ей захотелось "голой чувственности", "телесности"! Ее жадная душа соскучилась по мукам, по страданиям и по боли! Что ж, она сполна их получила за время этой своей "жизни"...
 
- Неужели тебе совсем чужда ревность?
 
- Нечто такое я, разумеется, ощущал. Когда наблюдал за вами. Но, чтобы ты понял градус моих эмоций, я попытаюсь придать рельеф своей мысли: вот, ты не видел никогда, как твоя любимая играет с дилдо? Что ты чувствовал? Ревность? 
 
- Вот тут ты - стопроцентно врешь! Дилдо - не испытывает эмоций, а я - как ты сам сказал, - "захлебываюсь" ими. И откуда тебе знать о их глубине и мощи, если ты всё измеряешь лишь собственными ощущениями от Хельги? А степень наслаждения как раз и зависит от силы и особенностей восприятия. Так что ты, со своим жалким скопческим тантризмом, остаешься где-то очень и очень далеко, поверь мне!
 
- Да пошел ты...
 
 
 
Ульф проснулся в смятении. 
 
Бросившись к лежавшему на столе "Sony Xperia", он принялся вызванивать Хельгу, но ее телефон молчал.
 
Ему нужно было спешить в студию телевизионного канала, где у журналистов было запланировано интервью с ним и Хальваром, как у фронтменов стремительно набирающей популярность андерграундной группы.
 
Когда передача уже была отснята, Ульф обратил внимание на какое-то оживление среди телевизионщиков, которые о чем-то перешептываясь, периодически бросали на него тревожные взгляды.
 
Они уже выходили с Хальваром на улицу, как его окликнула молоденькая тележурналистка:
 
- Можно попросить еще немного вашего внимания?
 
- Да, конечно, - обернулся Ульф.
 
- Скажите, пожалуйста, а вы не были знакомы с ресторатором Хельгой Хедберг?
 
- Что значит "не был"? Что случилось? - не своим голосом произнес он.
 
- Извините, но сегодня в десять часов утра она погибла в автокатастрофе. 
 
 
 
 
Фаза шока и оглушения растянулась для Ульфа на весьма неопределенное время.
 
Почти каждый предмет в его квартире напоминал о Хельге, но разум настойчиво каждый раз сталкивал в пропасть его "Я", без устали твердя, что ее больше нет и он ее никогда не увидит, не услышит, не обнимет.
 
В то же время, она каждую секунду была с ним.

Все прожитые вместе мгновенья, оживали в его памяти с болезненной четкостью и образ любимой без устали множился, дробился на множество Хельг: грустных, страстных, задумчивых, улыбчивых, печальных, смеющихся, плачущих.
 
Реальность перестала его интересовать, так как в ней не доставало самого главного - присутствия дорогого существа.

Он заново переживал все минуты совсем еще недавно бывшего настоящим, фотографически отчетливого прошлого, и у него возникало ощущение обворованности.

Его, как оказалось, гигантское, и ни с чем не сравнимое счастье, которым он владел, было в одночасье утеряно, украдено некой безличной силой.
 
Он сидел на диване и растерянно трогал пальцами свои губы, вспоминая, как Хельга, целуя их, проводила по ним своим чутким и смелым языком, прихватывая устами его верхнюю губу и посасывала ее, словно леденец. 
 
Вспоминал ее улыбку на прогулке в городском парке, когда она, солнечно улыбаясь, чуть лукаво наклоняла голову, спрашивая его тихим, но преисполненным чувственности и какой-то сладкой ему, Ульфу, покорности, голосом: "Что ты на меня так смотришь?"
 
Вспомнил он и то, как она, будто обозревая недосягаемую даль, контуры которой ей уже тогда загадочным образом были видны, говорила ему о своей будущей смерти, спрашивая: "Ты бы плакал, если бы я внезапно умерла?"
 
Он заплакал только тогда, когда наткнулся на жевательную резинку, случайно оставленную Хельгой на кухонном столе и, разглядывая отпечатки ее передних зубов на все еще источавшем слабый запах мяты белом слепке, Ульф неожиданно опустился на колени и, содрогаясь всем телом, зарыдал, как будто только сейчас, вышедшее из берегов горе, окончательно прорвало сдерживающую его натиск, дамбу.
 
Разрядившийся телефон валялся на разделочном столе в компании, опустевшей со вчерашнего дня почти наполовину, литровой бутылки "Absolut Limon".
 
Третьи сутки Ульф ничего не ел и совершенно не спал.
 
Если и пил, то только чай или водку, которая только лишь слегка притупляла боль, но не опьяняла, проходя через него транзитом, словно вода сквозь почву.
 
Порывшись в шкафу с медикаментами, он наткнулся на некогда купленный донормил.
 
Не раздумывая он отправил в рот сразу три таблетки и, проглотил их, не запивая.
 
Разовая доза для взрослого человека, если верить аннотации, составляла половину таблетки, но не взирая на внушительную порцию спиртного и некоторую передозировку снотворного, Ульф спустя пару часов не почувствовал и тени каких-либо признаков сонливости.
 
Проглотив, словно журавль, еще три таблетки, он сел на диван в ожидании неизвестно чего.
 
И неизвестно что, чуть помедлив, постепенно стало приближаться к нему, делая картинку опостылевшей реальности всё мутнее и туманнее....
 
 
 
 
Спустя полчаса вновь показалось заросшее сорными травами ржаное поле. 
 
Музыки на этот раз не было слышно и повсюду царила густая, вязкая, тяжелая тишина.
 
Ульф шел очень долго и ему начало казаться, что он так никого и не увидит, как вдруг впереди показались однажды уже виденные им серые скалы.
 
Он пошел в их направлении и вскоре увидел перед собой трех старых своих знакомых, стоявших у темного входа в пещеру.
 
- А вот и Волчок! - поприветствовал его Стиг.
 
- Привет, Зайце-Кот Двухяично-Бесчленный! - огрызнулся Ульф.
 
- Я так понимаю, что ты хотел бы меня задеть. Но весь этот стёб на половую тему - мимо. Ты на территории, где пол не имеет никакого значения. Души не имеют пола, Ульф.
 
- Заберите меня.
 
- Куда это, интересно, мы должны тебя забрать?
 
- В Ад! В задницу! Еще куда-нибудь...В этот твой Туннель, как ты его называешь! Туда, где находится Хельга.
 
- Хм...Ты уверен в том, что хочешь последовать в Туннель?
 
- Она - там?!
 
- Да.
 
- Тогда и я должен быть там.
 
- Ты понимаешь, что таким образом ты ...В общем, ты умрешь, в привычном понимании этого слова.
 
- Конечно, понимаю. Более того, я этого хочу!
 
- А что будет, если ты не найдешь Хельгу в Туннеле? Такое ведь тоже возможно. Ты подумал об этом?
 
- Она уме ... ушла недавно, следовательно, не могла далеко оторваться. Я прав?
 
- Откуда такие знания? Да, ты прав. Она не так далеко.
 
- Позволь мне спросить: а этот вход в пещеру, у которого вы столпились, как у дверей в кабак, не является ли, случайно, входом в Туннель?
 
- В проницательности тебе не откажешь.
 
- Что я должен сделать, чтобы последовать за ней?
 
- Войти в Туннель.
 
- Это можно сделать находясь во сне? Ведь я сплю, не так ли? 
 
- Ты находишься в сновидении. И это не совсем одно и тоже. К обычному сну это не имеет никакого отношения. С другой стороны, попасть в сновидение невозможно иначе, как заснув.
 
- Прекрасно. Я всё понял.
 
- Должен тебе еще раз напомнить, что души бесполы. В Туннеле - иные отношения и иная близость. Она доступна там лишь немногим.
 
- А мне не нужен пол Хельги. Мне нужна ее душа. Я никогда не полюбил бы ее, представляй она собою, всего-навсего, лишь кусок красивой плоти.
 
- Что ж, выбор за тобой. Если ты ее отыщешь, то это послужит свидетельством того, что ты не настолько тяжел, как большинство смертных.
 
- Что значит - "тяжел"?

- Зацикленность на материальных благах и материальном делает людей скованными и не способными к перемещениям в астрале. Они здесь, будто предметы обихода, застигнутые наводнением, могут лишь неловко барахтаться в пустоте. Возможно, твоя любовь и твоя склонность к творчеству, помогут тебе.
 
- А ты? Ты ведь явно продвинутый в этом смысле дух. Как ты достиг этого?
 
- Я? Я давно не рождался. И не собираюсь. Я всегда обладал сильной волей и меня пленяла тяга к неизвестному. Никогда не боялся рисковать и учиться новому. Плюс, в своем последнем воплощении, я был магом. А маги могут уворачиваться от "когтей смерти" - то есть от стирания памяти о своей прошедшей жизни. Собственно, только ради этого и стоит заниматься магией. В результате, мне удалось сохранить свою личность от неминуемого распада.
 
- А что ждет меня? Что ждет Хельгу?
 
- У Хельги имеются определенного рода способности. К тому же, я ей помогу. Что же касается тебя, то ... это уже на ее усмотрение. Захочет она поднять тебя на свой уровень - пожалуйста. Препятствовать не стану. Но без ее помощи, через девять дней, начнется необратимое и, спустя еще тридцать один день, ты станешь чист, словно лист ватмана.
 
- Мне достаточно просто войти? - спросил Ульф, указывая на вход в пещеру.
 
- Да.
 
Ульф сделал несколько шагов вперед и заметил, как в казалось бы кромешной тьме, вдалеке, блестят довольно яркие огни.
 
- Что это за свечение там, в глубине?
 
- Это и есть так называемый "тот свет", - улыбнулся дух в маске и добавил: - Сделаешь еще несколько шагов и тебя унесет далеко вовнутрь. Так что будь готов к тому, что там будет поначалу очень светло, как при ярком электрическом освещении. Всё, на что тебе стоит ориентироваться, так это думать о Хельге, как о ... маяке. 
 
- Как о маяке? - переспросил Ульф.
 
- Да, именно. Как о маяке. Полагаю, ты почувствуешь ее энергию, а скорее всего, она сама двинется навстречу тебе. Как в случае с вашим первым поцелуем.
 
- Спасибо, Стиг.
 
- До встречи! 
 
И Ульф шагнул в темноту.
 
 
 
 
Из новостной ленты одного из каналов стокгольмского телевидения: 

"Вчера днем, в съемной квартире на бульваре Страндваген, было найдено тело известного художника, поэта и музыканта Ульфа Холмгрена. По свидетельству медиков смерть наступила в результате сердечного приступа, перенесенного им во сне. Внезапный уход из жизни друзья и близкие покойного связывают с недавней трагической гибелью его подруги, известного ресторатора Хельги Хедберг. В тоже время, друг и менеджер Ульфа Холмгрена, Олаф Густафссон, настаивает на тщательном полицейском расследовании обстоятельств смерти, утверждая, что из квартиры его компаньона и приятеля пропала ценная картина, некогда написанная Холмгреном." 
 
 
 
 
 
                10.10.2013г.