Виноград, вобравший солнца

В День Колумба, по официальной версии, который открыл Америку, после неофициального открытия её пиратами.
 
Фантазия.

ВИНОГРАД, вобравший солнца


«Не бойтесь...  кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.» 
М. Булгаков

Неофициальный пират и путешественник-одиночка открывал земли и острова, наслаждаясь тем, что видел, оставлял всё как есть и уплывал дальше в море-океян в поисках себя и островов-земель.  Прожил долгую счастливую жизнь и не оставил после себя ни карт, ни зарисовок, ни дневников, может, оно и было, но утонуло вместе с ним в его счастливом времени.

Когда он был ещё жив, официальные путешественники, бродя по открытому ими безлюдному острову, изрекли, что здесь ещё не ступала нога человека.  И где-то на песке возле холма увидели след.  Удивились, искали, чтобы убить и съесть, чтоб и следа не осталось, но, к счастью, не нашли.  Так и уехали, наевшись незнакомых фруктов до поноса. 
А он вышел из пещеры, ничего этого не зная, с маленькой коробочкой пиратского клада полюбоваться на солнышке переливающимися на свету камешками.  Потрогал, послушал музыку света и занёс коробочку обратно в пещеру.  Оставил только:  один камешек, большой красный, горящий малиной и вишней, и поменьше, но тоже немаленький, прозрачный, как вода, ещё один салатовый, светящийся на солнце, как виноградина, размером с ладошку младенца, ещё один, небесно-голубой.  И ещё последний.  Он был некрасивый совсем, но таил в себе неизвестную красоту неизвестного необработанного камня.  Почему-то он тоже был в коробочке.  Положил камешки в глубокий карман. 
Когда ему будет особенно одиноко и грустно, он будет на них смотреть и радоваться их звёздно-солнечной красоте, как чуду, никем не виданному.  Такой он был человек.

Сел в лодку, незамеченную первооткрывателями, отставленную неприкрытой в лагунке у берега, и поплыл неизвестно куда.

Как он оказался один?  Жил в какой-то стране.  Рос, как все.  Дрался, валялся в песке, купался в реке, бегал по горам.  Вырос, оделся в то, что ему дали, и пошёл в город искать счастья.  Кое-что нашёл:  работу за копейки и еду.  Потом – лучшую.  Появились карманные деньги.  Снял комнатку у чистой хозяйки.  Платил аккуратно.  Ещё и оставалось.  Пошёл учиться к мастеру чего-то.  Выучился, сам стал мастером.  Но оставался всё ещё молодым.  У него всё было, что хотелось.  Потом нашлась и девушка, собиравшая виноград.
Она сама была, как виноградина, светящаяся на солнце.  Только волосы тёмные и глаза чёрно-синие.  Влюбился в эту красоту и тепло, исходящее от неё, как от винограда.
Ходил за ней, как тень, пока не женился.  Потом перестал ходить и всё постепенно померкло.
Он больше не видел в ней свет  и не чувствовал тепла.  Она копошилась с детишками. 
Он же всё становился грустнее и грустнее.  Будто мир, в котором он жил, был не его мир.  Он всё больше понимал это.  Девушка с сине-чёрными глазами не была в этом виновата. Но глаза её за несколько лет потеряли прозрачность и цвет, стали матово-уставшими.  Он этого не хотел.  Но любовь проходила всё больше.  Ему её было жалко, но не мог он ничего поделать с собой и помочь ей. 
Была бы она свободной, - думал он, - может, нашёлся бы хороший человек, который полюбил бы её и детишек.  А они были чудо какие славные.  Их нельзя было не полюбить самих по себе.  И её, маму, за них.  И за них.
Тут появился и он, купец, богатый, у него был корабль, на котором плавали его товары  между землями, пока не продавались оптом или в розницу.  Он сам с ними плавал, пока был помоложе и победнее.  Он мечтал уже осесть и давать деньги в долг под проценты, ну, стать банкиром.  Хватит двигаться, пора жить себе в удовольствие, работать, думая, а не двигаясь, набрать вес в обществе для удовлетворения своего самолюбия. 
Для осесть нужна была жена.  А тут готовая красавица, ещё и с детишками.  Своих добавить:  и почёт, и уважение, и полон дом счастья.  И она такая...  Увидел и возгорелся.

Её муж поговорил с нею честно, мирно.  Сказал, что он вырос на свободе, что город его  многому научил, но уже давит, что он её никогда не забудет, потому что другой такой нет, детишек любит очень, они похожи на неё, такие же солнечные, и такие же, как он в детстве, свободные и упругие тельцами.  Но видеть, как тускнеют её чёрно-синие глаза, потому что он ходит грустный и неприкаянный, он не может.  Как растут дети и внедряются в городскую жизнь и стараются быть как другие, успешные в городе люди, он тоже не может.  Потому что для всех это нормально, а для него нет.  Он всю жизнь будет хранить их всех в своей душе, как счастье, которое было, но терять его он не хочет.  Надо уйти вовремя, чтобы не потерять.  А она найдёт ещё своё счастье.  Вот оно, под окном с цветами и подарками, «возьми постояльца в дом».
- Я бы другого не посоветовал.  А этого я чувствую.  Он уже любит тебя и
детишек давно, он с этим родился, он это выносил в себе.  Бери его, а там посмотришь.
Она поплакала.  Оба поплакали.  Пообнимались.  Зачали ещё одну виноградинку, как потом окажется, в папкину породу, необработанный драгоценный камешек, только с мамкиными глазами.  И распрощались.
Купец всё стоял с орхидеями и подарками.  Он искал комнату, хотел именно в этом доме.



А её муж ушёл, в чём стоял.  С её пирожком в руке, оставив ей денег больше, чем достаточно, себе взяв необходимые, чтобы уплыть от кружевных занавесок, за которыми не видно горизонта.

Его обманывали, пытаясь выудить побольше денег за лодку, которая того не стоила.  Он заплатил минимум за старенькую рыбацкую лодчонку порядочному обедневшему рыбаку.  Тот на радостях помог ему её привести в порядок.  А парень помог ему купить другую, и тоже помог ему привести её в порядок для рыбацкого промысла.  Сам же навалил в свою всё необходимое в дороге и поплыл, куда ветер подул.
Оказалось, что это и есть то, чего ему в жизни не хватало.  Плыл он долго, тосковал сперва от одиночества, приплывая в города, гулял, развлекался, был с женщинами, они его тешили и удовлетворяли, как еда, сон и опустошали, как естественные нужды.  Это продолжалось долго.  Могло продолжаться дольше, если бы не попытки людей его убить, споить, обокрасть, «стыбзить» лодку. 
Его свобода их «доставала».  Они «пашут» на кусок хлеба, а он ничего не делает, катается.  Рыбу не ловит, товары не возит.  И половил, и повозил для интереса, - что изменилось?  Ничего.  Дважды в один и тот же город больше не возвращался. 
Познавал города и людей.  Все искали счастья, а находили деньги, каторжный труд или  превращались в преступников, официальных и скрытых, ради всё тех же денег.  Религия денег.  А церкви просто так, для порядка, для красоты и чистоты одежды по воскресеньм и замаливания у себя грехов.
Его всё больше успокаивало море.  Оно было диким, жестоким, беспощадным, прекрасным, бездонным, как и земля, и люди.  Но там он был один.  Там он зависел от себя и случайности.  В нём не было ни церквей, ни религии денег.  Там была непонятная человеку непредсказуемая жизнь стихии и красоты.
Мог бы грабить, но не стал.  Мог убивать, ему это совсем претило.  Жил, как живое в природе:  убивал, чтобы есть, ел, чтобы жить.  Искал, как человек, счастья.
Находил в дороге, в величии того, во что не вмешивался человек: в небе со звёздами, в зелёно-чёрной воде, в приливах и отливах, в луне, полной и месяцем, в островах и землях, в новых людях, которые жили своей жизнью, в которой было общее – добыча пищи, борьба за выживание, устройство жилья, продолжение рода, создание богов в борьбе со стихиями и бедствиями, причины которых неясны и предотвратить нельзя.  И... драки, кражи чужого, отнимание, вожделение, подавление сильными слабых, чтобы держать в добровольном повиновении или в страхе, и с этого жить.  Чужакам не доверяли, не понимали, не любили.

Он научился быть чужаком-своим.  Его принимали (не сразу!)  и не трогали.  Тогда он научился быть нужным.  Он перевозил знания и опыт, умения и сказки из города в город, с острова на остров.  Его уже ждали, ему радовались.  Его пытались представить богом в каких-то своих целях старшины, страшилы – как он их про
себя называл.  Давал.  Да, давал!  Чтобы поколебать их власть.  И получалось.  Власть сменялась, но лучше не делалась.  Разве что редко, что всё же радовало.
Он всё больше замыкался и чувствовал себя хорошо и свободно только один в море-океяне.
Штормов боялся.  Но и этот страх преодолел.  У него была доска из застывшей вулкиньей лавы, большая, как кровать для одного, лёгкая.  Ремень, мягкий, он привязывал доску к руке, чтобы не мешала и не потерялась.  Арбалет, крошечный с прицелом, с надёжными стрелами.  И копьё, найденное на острове.  Тоже лёгкое. 
Всё это плавало за «кроватью» из пензы в мешке, если разбивало корабль и сбрасывало с кровати на верёвке, достаточной длинной, чтобы не мешать движению кровати, подтягивалось легко и служило тормозом.  Было ещё одеяло, которое грело, но и служило парусом, пуховое.  Стёганое.  Тоже лёгкое.  А чтоб не мокло всё это, у него мешки были из бычьих пузырей и тонкой кожи животных, какая на барабанах.  Жизнь научила.  Так он оказался однажды на острове, с которого взял камешки.


Наездившись, наплававшись до морской болезни от одиночества, завернул в тот город, где остались занавески, девушка с сине-чёрными когда-то глазами и детишки, трое, о четвёртом он не знал, куда ему, мужику, ищущему свободу, было догадаться.  Просто - посмотреть, взглянуть.
Он изменился, возмужал, загорел, покрылся бородой до груди и волосами до плечей, трубка в зубах без дыма, но с табаком, для пущей важности и запаха.  В общем рыбак тот ещё.  Да, ещё шляпа с полями при необходимости закрывавшая остатки лица, окружённого джунглями волос и бороды.  Губы можно было тоже в них спрятать, а можно было открыть. 
Явился к дому.  Детей не увидел.  Занавески те же, а может, показалось.
Вышел на крыльцо пацан, потянулся, красавец, кровь с молоком, глаза мамкины, тело его в 15 лет, гибкое, лёгкое.  Тонкие мышцы обтягивали кости и придавали им возможность не хрустеть при движении.
-Эй!
-Да?  Вы меня?
-Ты кто?  Чей?
-Ветра в поле, - ответил подросток.-А что?
-Родители дома?
-Дома.  Оба.  Вам кого?
-Да кого-нибудь.  Кто главнее?  Кто принимает решения?
-Папка и мамка.  Смотря какие.
-На постой возьмёте?
-Вас? – пацанёнок-юноша с улыбкой оценил.
-Меня.  На пару дней.  А потом посмотрим.  Мне пока только вещи оставить да переночевать.  Мне по городу походить надо, по делам.  Зови кого-нибудь!
-Сейчас.  Мама! - И пришельцу:
-Она у нас людей чувствует лучше,-папка говорит, - кому можно доверять!
-Что ж ты мне секреты выдаёшь?  А если мне доверять нельзя?  Я же и сыграть могу, что можно.
-Да вас и я чувствую.  Вы нехитрый.
-А какой?
-Чудной!  Не местный.  Но, видать, помотало вас.  Вон какой внушительный лес на вас и шляпа.  Думаю, что добрый.  Слушайте, вы капитан?!
-Капитан.
-Капитан чего?
-Какая разница.
-Возьмите меня с собой?!
-Куда?
-У нас из-за занавесок горизонта не видно.  Охота пожить!  На свободе.
Капитан вздрогнул.
-Тебе сколько?
-15.
-Когда родился?  В каком месяце?
-В мае.
Не может быть, - подумал капитан. – А если может?  Может, и не его.  Жить стали и зачали.
-Зовут тебя как?
-Какая разница? – в тон капитану ответил подросто,. – не в имени дело, а в том, какой человек.
-Ну и что тебе не ймётся, не живётся с мамкой и папкой?
Мамка вышла на крыльцо и стояла.
-Скучно.  Всё скучно.  Хочу земли и людей увидеть.  Может, повеселеет.  А нет, - вернусь.  А может и нет.
Мамка медленно двигалась с крыльца.
-Здравствуйте! Вы что, что хотели?
-Постой на пару дней, мешок сбросить, а потом посмотрит, - сообщил мальчик.
Мать глядела на шляпу и лес бороды, из которого торчала недымящимся вулканом трубка.  Лицо скрывала шляпа.
Вышел отец.
-Берём постояльца за рассказы о землях и путешествиях.  И небольшую плату, - он назвал приличную цену, немыслимую 16 лет назад.
Капитан вскинул лбом шляпу.
Женщина душой заметалась.  Шляпа упала назад.  Это было одно мгновение. Сын усёк. 
Отец спокойно:
-Не много?
-Да нет, - ответил хриплым голосом капитан сквозь щель между щекой и трубкой.  Грубым от ветра и солнца.  Он не курил.
Женщина:
-Деньги подешевели.
Её муж:
-Жизнь подорожала.
-Понимаю, - капитан. – Хороший у вас сын.  Приветливый, хоть глаза нахально-насмешливые, как должно быть у подростка.  И, видать, неглупый.  Чем занимаешься?
Отец за пацана:
-Всем и ничем.  Может всё, с хотением задачка. 
-А если найти, что хочет?  Сможет, что может, применить в одном?
-Смогу, - ответил пострел.
-Не знаю, - ответил отец.
-Сможет, - ответила мать.
Что-то в этой женщине сильно изменилось за 16 лет.  Все такая же была красивая.  Глаза опять горели, как в тот первый день, когда он её встретил.  Пылкость появилась, которая пропала за три года, прожитых им с нею.  Значит, её любили.  И она любит.
-И много у вас таких ребятишек?
-Шестеро, двое младших, дочка и сын.  Да вот они.
Славные такие орхидеи, мальчик и девочка, погодки, видать, лет 12-13, сходили с крыльца.
-Старшие трое в доме.  Один художник, - добавила мать, - 19, другой мастер на все руки, 17, дочка...
-Красавица! – вставил отец, и младшая такая же будет красавица..
Мать:
-Хозяйка, ей 18.  А характер тот ещё!  Скажи, что ей не понравится...  В ответ ни слова, а глаза – ух!
-Ух, - подтвердил подросток. – И на виноградину похожа.  Горит на солнце.
Капитан вздрогнул.
-Откуда ты знаешь?
-Вы смотрели когда-нибудь сквозь виноград на солнце?  Жаль.  Мы с родителями ездили в горы к бабке с дедом, они померли в эпидемию.  Там виноградники.  Папка людей нанимает, ему в деревне скучно.  Дня на два разве что.  Мамка при нём.  Хоть ей нравится, детство всё же там, я знаю.
-А тебе?
-И мне.  Там красиво.  Когда работаешь, сперва замечаешь красоту, запахи, потом перестаёшь.  Заставляешь себя увидеть.  Когда я это понял, работать перестал.  Пускай наёмные работают, а я буду на виноград смотреть.
-Вот! – сказал отец. – Всё может, всё умеет, а работать не прилажу.  Начинает бодро и так же бросает.  Красоту ему подавай.
Вот старший любит красоту и сам её делает.  Вбирает и воссоздаёт.  А ты всё слова да слова.  А дела нет.  Мужик должен руками и головой дело делать.
-Правильно отец говорит, – подтвердил капитан, подросток морщился, батя сел на любимого конька..
-Ещё один воспитатель объявился, - съязвил подросток.
-А я любила виноградники, - мама сняла неловкость, - я и работала тяжело и красоту видела.  Люди все разные.  Что своё навязывать, пусть живут, как душа хочет, чтобы ей легко и светло было.

Они наконец вошли в дом.  Подросток освободил от каких-то вещей комнату постояльцев.  Иногда брали для лишних денег, лишних денег, как известно, не бывает.
-На завтрак спуститесь? – спросила женщина через дверь.
-Спущусь! – он раскрыл дверь и стал в дверном проёме широкоплечий, головой в верхнюю раму двери почти упёрся.
-Что же, к голове шляпа приросла? – весело спросила женщина. – Или волосы только снизу остались?  И глаз не видать – так надо?  В доме в шляпах не ходят, дурная примета, - она ещё тешила себя надеждой, что показалось, обозналась.
-Приросла! – ответил капитан.  Но волосы есть.  Они в соли.  Как и глаза.  Шторм проходит, а соль остаётся.  Нужно ждать следующего шторма, чтобы пресным дождём соль смыло, если удастся, если волной не накроет.  Волосы укрепляются от этого.  А шляпы приклеиваются.
Он снял шляпу, глянул на неё своими карими глазами цвета медвежьей шерсти или необработанного камня, который в его кармане лежал.
Она ахнула мысленно, но взяла себя в руки.  Кто его узнает, кроме неё.  Дети были маленькими, 4, 3, 2, и вот этот, о котором он не знает, его дитя, его!  Он заквасился на последней капле их любви, её тоске...  Её другой муж был весёлый, добрый.  Лучшего и не представить было.  Умел дело делать, детей растить, её любил сердечно и преданно.
А тот, первый, был олень, виноградная лоза, прикоснёшься к её шершавости, и чувствуешь, что дома.  Дома – в лозе, под солнцем и дождём, не было дома и не нужен был.  Земля была домом. 
Потом всего этого не стало.  Не было сил думать, куда всё делось, думала, пройдёт это, это временно.  Если бы не появился этот, с орхидеями, дети бы по миру пошли, потому что не вынесла она бы, и четвёртого не было бы...  Какое оленю дело было до всего этого, разлюбил – и всё.  Её, домашнюю, в детях и тряпках.  Это была не его жизнь, дом, жена, дети...Но оно было их, общее, значит, и маяться обоим?
-Что, не нравлюсь?!  Без шляпы?
-Чему же тут нравиться? – ответила она себе. - Без шляпы – оно лучше,
по-рыцарски, - она усмехнулась
Спускалась по лестнице, светилась, спина прямая, шея точёная.
«  На пользу прошли 16 лет?!» – мелькнуло у капитана в голове без шляпы.

Все собрались за столом.  Капитан не мог спокойно смотреть на семью, в которой не он был мужем, на женщину, которую он любил, все эти 16 лет, на своих-не им выращенных детей, на её, с её с мужем детей, которых растили они и его дети.  А они могли бы быть его, все шестеро. За её спиной было окно - она светилась.  На окне были занавески, ими играл ветер, за окном, за домами была видна линия горизонта в облаках.  Он привстал, не море ли?  Нет, не море, просто снесли соседний дом,  строят на его месте другой, поменьше.
Ели.  Он вынул из кармана карий необработанный камень.  Раскрыл ладонь.  Ждал, что будет.
Никто чуда не увидел.  Только у подростка, что встретил его у забора, глаза загорелись.
-Что это? – спросил он.
-Что это? - спросил капитан.
-Камень, - ответили все, переглянувшись.
-Что за камень? – не унялся капитан.
Отец:
-С поля битвы.
Жена его:
-Подобранный с земли по своим каким-то причинам.
-Может, ценный? – спросил художник.
-Давайте распилим и проверим, что внутри, - предложил мастер на все руки.
Девушка 18 лет ничего не сказала.
Младшие ответили:
-Им можно играть.
-Им можно стрелять из рогатки или вложить в пращу, в ремень, как Давид.
Подросток смотрел на ладонь капитана, она дрогнула.
-Дайте его мне, я осторожно, я сейчас вам его верну.  Он похож на изюм, только изюм живой.
Он взял его с ладони, глянув капитану в глаза, глаза встретились:  четыре медведя в уютной чаще кухни, где путник нашёл временный приют.
Подросток убежал в мастерскую к мастеру, тот закричал вслед:
-Что тебе там нужно?!  Я же не против, спроси сперва.  Не поломай инструменты!  Хочешь, помогу?  Попросил бы!  Я же не зверь!  Я же разрешаю...
Он замкнул дверь изнутри.  Он вернулся через какое-то время с лицом, покрытым пылью.  Мать глянула на обоих: «Одни глаза!  - подумала, – одни глаза.  Страх, как похожи, и эти брови и дуги вокруг глаз».
Художник тоже заметил сходство.  Сестра смотрела то на гостя, то на брата.  Он раскрыл ладонь точно как гость.  Мать вспыхнула внутри.  Её теперешний муж почувствовал что-то неладное.  Дети переглядывались.  Младшие сунули мордашки и зависли над ладонью.
Камень был стёрт до соли, до матово-прозрачной поверхности, сквозь которую светилась радуга всех возможных цветов и оттенков.  Это был
неизвестный, по-видимому, очень дорогой, драгоценный камень, ещё и такой большой.
-Дай посмотреть,  - попросила сестра.
Он дал.  Камень пошёл по кругу.  По-разному каждый смотрел на камень.  Каждый в нём видел, что мог увидеть.  Он вернулся в руку подростка.
Мастер осторожно предложил:
-Хотите, я его обработаю?  Я ещё не всё знаю. Смогу ли...  Но я его ограню.  Я могу попробовать узнать, что за камень.
-Опять алхимия? – спросил 12-летний.
-Ты лучше предложил бы помочь, чем обзываться.  И молчи, если умный.  Ты же не хочешь, чтобы меня сожгли на костре?
-Я сам их сожгу, если полезут к тебе, гады!
-Ну не петушись, - вставил подросток. – Не по твоим зубам кость.  Лучше люби брата и молчи.Можешь – помогай.  А для драк в качестве живых мишеней пусть жиреют другие.  Не наше это дело драки ради самолюбия драчунов.  -  И капитану, - Подарите мне этот камень.  Он мне нужен.
-Конечно, нужен, - захохотал отец, - я же говорил, умный он.  Он чувствует стоимось этого камня.
-Я чувствую ему цену.  И не буду обрабатывать.  Такими мы оба будем сохраннее.  Я его ещё и залеплю.  Заклею.  Подобрал на дороге, от горы откололся.
-Это дорогой камень, - пояснил отец. – Я догадываюсь.
-Я знаю.  Но я его уже полюбил.  Он мне дорог.  Ему цена – человеческая жизнь, и не одна, риск, зависть.  Может, что-то ещё.  Если мне его отдадут, подарят, я буду рад. – И пробормотал:  В камне – накопленное от  земли, в изюме – свет винограда от солнца. Все висят на одной грозди и светятся вместе. Когда в грозди оказываются пустоты, она не привлекает больше. Глаза тянутся к другой. Целой.  Изюм - живой, мягкий, сладкий, но портит гроздь.
- Ты о чём, сынок, - в неловкости спросил отец.
- О винограде.
Он вернул камень, печальный, глотнув слюну, сел за стол.  Есть не мог.
Старшая девушка-дочка попросила капитана, а то всё молчала:
-Подарите ему этот камень.  Хотите, я вам отдам всё, что у меня есть, украшения, одежду.  Буду убирать в вашей комнате, сколько вы будете у нас жить.  Я бы даже денег с вас за постой не взяла, если бы хозяйкой была я , а не отец с мамой.  Подарите ему этот камень.  Ему важно чтобы ВЫ ПОДАРИЛИ ему ЭТОТ
 камень.
Отец засмеялся.  Мама прикрыла рот ладонью.  Старшие дети опешили.  Младшие почему-то захлопали в ладоши. Капитан улыбнулся.
-Иди-ка сюда, юноша.
Тот подошёл послушно, грустный, подавленный, виноватый.  Он выдал что-то важное о себе, о чём и сам ещё не знал
-Возьми этот камень.  Он твой. Ты можешь делать с ним всё, что захочешь.  Ты можешь его продать.
-Если я его продам, это всё равно, что я продам вас.  Вы  же мне его не продали.
-В жизни всякое бывает.  На него, я думаю, можно построить дом, а может, и дворец.  Можно купить корабль.  И путешествовать.  Можно жить безбедно, какое-то время.
-Вот именно, а можно вынуть его из кармана и посмотреть, - спарировал юноша. - И подарить.

-Вы богаты?! – спросил отец семейства.
-Нет.  С вашей точки зрения, нет.
-Как это может быть?
Богатство для меня в невладении ценностями.  Потому с моей точки зрения я богат, а с вашей нет.  Я ничем не владею.  Я просто люблю мир, в котором живу, потому что живу, потому что он бывает прекрасен.  Потому что за эти мгновения надо бороться и платить, иногда , да, вы правы, юноша, жизнью.  Оттого он становится ещё дороже.  Это всё.  Путешествую, живу и любуюсь.  На жизнь зарабатываю, как все на земле, чем удастся.  А на воде, как не все, земным умом, замешанном на солёной воде, учусь у рыб и всякого морского зверья.
-Ну у вас есть где-то дом? – не унимался отец.
-Есть.  В моём сердце.
-Ваши близкие умерли?
-Трудно сказать.  Я не знаю.  Можно ведь жить мёртвым, а можно умереть живым, и продолжать жить.
-Что вы имеете в виду?
-Что все.  Я тоже не люблю замысловатостей.  Физически умерли, их предали земле.  Их не предали.  Их продолжают любить. И они живы.  А земля наш последний дом в нашем таком качестве.  Из неё мы взойдём травой, цветком, деревом.  В нас поселятся букашки, птицы, зверюшки.  Нас будут есть, а сами жить. Я не принимаю смерти.  Я столько раз умирал и воскресал, кошки с их 9-ью жизнями могут позавидовать.  Смерти нет.  Есть переход... Я не учёный, не философ, не поэт, не художник, я...
-Пират! – сказал 12-летний пацан.
-Капитан, - не согласился капитан.
-Капитан чего? – повторил свой же вопрос подросток, до боли зажав в кулаке подареннный ему капитаном камень.
-Я капитан себя.  У меня другой опыт, потому я говорю для вас как бы загадками, но я обычный человек.  Вот поживу немного в городе – и стану говорить, как все.  Я слишком долго жил в дороге.  Это наложило отпечаток.
-Как долго? – спросила старшая дочка.
-Долго.  Достаточно долго, чтобы на земле стать богатым или обнищать, оказаться святым или преступником, колдуном или инквизитором.
-Кто вы? – спросила 13-летняя девочка, орхидея.
-Человек.
-Вы так уверенно это говорите, - резко вставил юноша. – Вам не в чём себя упрекнуть?  Вы никогда не делали ошибок?  Вы что – святой?  Где ваш дом?  Где ваши родные?  Вы о них не говорите почему?
-Я человек.  Я не святой.  Ошибок делал много.  Упрекнуть?  Когда я делал ошибки, я не знал, что то, что я делаю, окажется ошибкой.  О близких и доме не обязательно рассказывать попутчикам или встречным, если нет нужды или просто не хочется.   И могут сглазить тех, к тому же, кого я люблю,  и от кого я далеко, и не смогу им помочь, если что случится.  Вот мой дом.
Все удивлённо на него посмотрели.
-Мой дом любой, в котором я живу, оказываюсь случайно даже на несколько минут.  Я не нарушу его традиции и со свинным рылом в калашный ряд не полезу.  Я уважаю любой открытый дом, потому он мой.  Если войти в него было ошибкой, то я же этого не знал.  Пока не войдёшь, не узнаешь.  Главное, чтобы не смертельная ошибка.
А вообще спасибо всем, я хотел бы переодеться с дороги, смыть с себя соль, и побродить по городу, по делам.  А потом лечь вовремя спать, чтобы завтра проснуться бодрым.  Важные дела хорошо делать на свежую голову.  Спасибо ещё раз за гостеприимство и за неожиданный интерес к моей скромной личности.
-Зачем вы путешествуете?  Вы открываете земли?  Вы учёный? – спросила девушка постарше.
-Я уже говорил, нет.   Я искал себя.  Долго искал.
-Нашли? – девушка смущённо опустила ресницы на дерзкие глаза.
-Нашёл, как ни странно.
-Ну и слава богу, - сказала мать. – Хорошо, когда человек перестаёт маяться и-таки приобретает душевный покой, как говорится, начинает жить в ладу с собой.
-Хорошо сказали:  в ладу с собой.  Мудро.  До лада-то далеко.  Но на пути, на пути уже.


На следующее утро подросток постучал гостю в дверь.
-Вы уже проснулись бодрым, чтобы решать важные дела на свежую голову?
-Допустим.
-Возьмите меня с собой в следующее ваше путешествие.  А?  Мне очень нужно.
-Дай мне подумать.  И отпустят ли тебя родители?
-Не отпустят – сам убегу.  Не с вам – так с другими.
-Ты не боишься, что тебя испортят те, с кем убежишь? Я?
-Испортить можно то, что портится.  Заодно и проверю, похож ли я на ваш камешек или на капусту.  Кстати, если виноград оставить на солнце, он не портится, он превращается в изюм.
Капитан уже не удивлялся, что юноша так часто поминает виноград.  Но про изюм он не думал в связи с виноградом.
Капитан исчез на день и вернулся поздно ночью неспокойный.
-Что-то случилось? – спросила девушка-дочка.
  -Нет; ну, конечно, да ведь ты же заметила; но ничего, справлюсь.  Ты очень чуткая девушка.
-Хотите, я почищу ваш костюм.  Он в пыли и в ветках.  Вы что продирались через лес?
-Почти.

Утром, накануне, он поехал в виноградники, где когда-то встретил её.  Она стояла на том же месте, где он её встретил.  Он опешил, растерялся. Не та прежняя, а сегодняшняя.
Она спросила:
-Ты приехал сюда ко мне или к себе вчерашнему?
-Я приехал к себе вчерашнему встретить тебя вчерашнюю и сегоднешнюю.  Я объехал весь мир, я получил, что хотел.  И захотелось увидеть мир, который не хотел, который оставил, в котором осталась ты с тремя крошками.
-С четырьмя.
-Понял.  Видел.  Не спутаешь.  С четырьмя на произвол судьбы.  О четвёртом я не знал.  Путешественник!
-Пират!  Он мне не давал тебя забыть.
-Я тогда ещё не знал, что любая виноградная гроздь светится.  Но по-разному.  Я ни разу не видел ничего похожего на твой свет.  Он живёт во мне, он меня грел, я его слушал, как музыку, он мне освещал путь, когда небо было без звёзд.  Я думал о тебе.  Сперва почти нет, потом всё чаще, я не возвращался, потому что не хотел тревожить ни тебя, ни себя.   И как-то понял, что хочу оказаться рядом, просто оказаться рядом, тобой незамеченным, чтобы почувствовать, тянет меня к тебе. Или не тянет, как было, когда я решился уехать навсегда.
Она молчала.
-Почему ты молчишь?
-Тянет или не тянет?
-Сейчас всё по-другому.  И тянет по-другому.  Если бы меня так тянуло тогда, я бы тебя никогда не оставил.  Я был другим.
-Тем же.
-Мне ничего уже не нужно.  Только чтобы тянуло.  Наш дом – ваш дом.  Дети выросли, я им как отец не нужен, у них есть отец. 
-Мучаешься искуплением вины?
-Если хочешь, да.
-Иди в монастырь, спи на глине, в глиняной нише на глиняной кровати, пей воду, ешь сухари, молись, что я тебе могу ещё посоветовать.  Мой свет, как ты сказал, который живёт в тебе, заменит тебе свечку, слушай его музыку.  Может тебя это успокоит.
-Зачем ты пришла сюда?  Не отвечай. Мне в моём мире, который я люблю, никто тебя заменить не смог, я и полюбил-то его, когда я и это понял.  Я тебя пытался забыть, в объятиях других, стихий.  Но только погода налаживалась, чтобы быть в ладу с собой, я должен быть в ладу с тобой.  Я с тобой разговаривал
все эти годы.  Мысленно.  Всё чаще.  И нашёл три камня в пиратской пещере.  Каждому по камню.  А потом подобрал четвёртый. 
Для тебя и для себя я камней не брал.  Нам они не нужны.  Если мы есть друг у друга.  А если нет, то тем более не нужны, зачем напоминать...  Виноград живой.  Я в нём тебя увидел.  Это и есть мой дом.  Виноградник и ты в нём.
Они шли через виноградник, то пропуская друг друга, то касаясь друг друга локтями, плечами.  Шли долго.
-Я прощения у тебя не прошу.  Я себе представляю, как тебе было тяжело.
-Не представляешь.
-Я тебе оставил надёжного человека с орхидеями в руках и деньгами в карманах.  Судя по всему я в нём не ошибся.
-В нём – нет.
-Я думал, тебе в твоих пелёнках и заботах не очень важно, кто рядом, был бы кто-то, жалел бы.  У тебя глаза тогда уже не светились, блестели от усталости.
И эти занавески, зачем ты их стирала, за ними всё равно горизонта не было видно.
Смысла не было...
-Я не об этом думала.  Я ни себе, ни тебе помочь не могла.  Я тебя любила.  И всех любила.  Что ты по молодости обо мне знал?  Светиться перестала.  Сын вот догадался, снял с камешка поверхность, а там радуга за солью светится.  А ты не догадался.  О себе думал.  Тянуло!  К телу.  А душа...  Кто о ней думает.  Тело и тешит, и греет.   Пелёнки, детские попки, крик по ночам.
Надо давать, щедро давать, когда берёшь сам.  Иначе женщина, вырастет из пелёнок, обернётся на того, кто о своей причастности к ним забыл, и станет он ей неинтересен.  И она станет искать того, кто оценит наконец её саму, а не тёплое тело, какое есть у всех, поддатливое по молодости лет.  Что теперь говорить?
-Ты изменилась.
-Нет.  Та же.  И ты тот же.  Просто попутешествовали, опыту поднабрались.
Они лежали на пыльной, усыпанной камешками, земле, смотрели в небо, глаза просыхали от смеха, наполнялись грустью и просыхали.
-Я не пират, - сказал он.

Дочка заметила, что платье матери в веточках винограда, в пыли, в листьях.   Она дождалась постояльца.  Почистила его костюм быстро, спросила:
-Кто вы?
-Он твой отец, - мать стояла за её спиной, обе вошли в комнату гостя. – Он отец старшим моим четверым детям. Ты почти обо всём догадалась сама, что ж тебя мучать.  Знай уже.  А теперь иди.  Мне нужно с твоим отцом переговорить.  Мы 16 лет не виделись.  Есть о чём.
-Папа знает?
Вы своего младшего с собой не возьмёте?  Не берите.  Пусть сам.  Посмотрим, что из него получится.  А то хвастается, к тому, мол, кто не хочет, грязь не пристаёт.  Пусть докажет, что не пристаёт.
- Ты кому говоришь? – удивилась мама.
- Не бойтесь.  За младшими присмотрю.  Старшие не пропадут.  Отца
только жалко.  Я чувствую, как ты, а поступаю по-другому. 
Она разрыдалась и сквозь сдержанные слёзы:
- Младшему вашему я всё объясню.
Мама прикоснулась к дочкиной руке:
- О чём ты?
- Я ведь его больше всех люблю, не потому что старшие нянчили меня, а я
его, а потому что я похожа на тебя, а он на Вас, - так она назвала представленного ей отца. - Что же вы не видите?
Капитан вынул из кармана три камня.  Голубой, красный и прозрачный, как слеза.
Она не смотрела.  Капитан всё держал камни в протянутой руке.
Чтоб не обидеть, выбрала прозрачный – оказался бриллиант.  Красный рубин – художнику.  Голубой топаз – мастеру. Салатовую виноградину -  младшим маминым детям на память.

Капитан простилися с отцом семейства и хозяином дома по-спартански кратко:
-Прости!
И всем:
- Прощайте!
- Я проведу! – сказала жена. – До конца улицы.
- Я буду ждать, - улыбнулся всем отец семейства.




« - Не жди, - ответила жена. – Мне одна дорога: к горизонту, у горизонта конца нет, а у жизни есть.  Особенно в океане.  Там шторма, акулы, пираты, дикие звери на островах.  Не жди.  Но если вернусь живой, найду тебя.  Ты мне бесконечно дорог.( И в вихре безумия себе:  «Я хочу пожить той жизнью, которую я не знаю, ради которой была оставлена.  Он же хочет пожить со мной рядом в своём мире, в котором ему меня, как оказалось, не хватало.  Возможно, нам посчастливиться насладиться друг другом, пока бог не устанет на это смотреть). Я вернусь, к детям.  Это буду уже не я, которую любил ты.  А дети поймут и простят.  Тебе я другая буду не нужна.  Так что не жди.  Устраивай свою жизнь, как умеешь.  Я была честной, любящей женой. И хорошей матерью.  Нам было хорошо, пока было хорошо.  Я уезжаю с ним. И в ухо (кому?):
-Это возмездие нам с ним обоим.  Он не знает ( вихрь: что со мной сталось за эти годы без него),что я полюбила тебя и разлюбила его. (Любовь к нему осталась червяком в мёртвой памяти. Моя любовь осквернена им, моё тело – мной).  Это возмездие.  Я (теперь, как он тогда, думаю о себе, делаю, что хочу)  жалею тебя, потому что ты большая часть моей жизни, счастливой жизни.  Я не хочу жить с тобой такой.  Я благодарна тебе, я люблю тебя.  Я не хочу оскорбить тебя и причинить тебе такую боль, какую испытала сама (он тому причина). 
Если мне надоедят его шторма и острова, в которых для меня нет смысла, а в кружевных занавесках есть, потому что они на окнах дома, в котором дети и обычная человеческая жизнь...  (Надоедят, я его брошу, уйдя «в себя к себе», а он как знает.  Он говорит, что я его первая и единственная любовь, лебединая песня, значит, - камнем в землю.  А если он поймёт, что я ему мешаю быть одному в его океанах, к чему он привык, то я его отпущу или задушу в объятьях – не знаю.  В любом случае, он получит то, что искал:  меня и свободу от меня.)
Так что прости и не завидуй ему.  Это возмездие.»

Капитан дошёл до ворот.

«Они не помчали на парусах к горизонту.  Они уехали в другой город, на другой континент и учились быть рядом.  Жить вместе, вдвоём.  Получился такой длительный отпуск без детей.  Они объездили много стран, всё по земле. Он боялся
теперь воды.  Он просто знал, как она опасна, и пытался сохранить свою любовь подольше, если она утонет в океане, умрёт от дискомфорта, он утонет и умрёт вместе с ней, потому что в его жизни больше не будет смысла.  Теперь смысл был только в ней, любимой, единственной.  А она всё спрашивала, когда же они наконец сядут в лодку и рванут в океан. 
И-таки сели.  Они плыли из Индии в Африку.  Потом с другого края Африки – в Южную Америку.  На парусной папирусной лодке, как древние сумасшедшие.  Им повезло. Оба путешествия окончились удачно.
Прошло три года.  Они вернулись в их город, как два распотрашённых ветром корабля в драных парусах.  Внешне они выглядели респектабельно и прилично, как выше среднего достатка люди.
Её  второй муж, как это ни странно, ждал.  И был рад её возвращению, хоть и давил в себе  обиду на неё, что возвратилась к своей первой любви, и на себя, что не распознал, кого впустил в свой дом, ослеплённый уверенностью в своём счастье.  Дети выросли и жили кто где.

Они сняли дом на горе.  Собрали всех детей.  Это была 1001 ночь.  С «Декамероном» вместе.  Они рассказывали своим детям о том, где были и что видели.  И к удивлению старших, было объявлено, что они уезжают в дом с виноградником.  Желающие, мол, всегда – пожалуйста.
-Если нам захочется попутешествовать или тряхнуть стариной, мы уедем и вернёмся, если будем живы.

Иногда она приезжала к отцу двоих их младших.  Двое младших приезжали к матери с отчимом.  Отчим подарил им изумруд и аметист размерами в яйцо, в два яйца.   Они всё еще хранили салатовую виноградину размером в кулачок младенца.
Не приезжал только младший их сын.  Где он был, никто не знал, да и был ли жив вообще.
Их старшая дочка вышла замуж за принца, младшая мамина с другим отцом – за другого, чтобы не жить ни с мамой, ни с «папой»; старший, худождник, никак не мог определиться, какая ему натура больше всего нравилась, мастера этот вопрос не волновал, он выбрал ту, к какой прирос, и был решён больной вопрос.
Младший же её ребёнок после её возвращения от мамы не отходил, а папы его не волновали.  Он соскучился по ней за три года её отсутствия, тяжелее всех переживал стресс, ничего в любви ещё не понимая, кроме любви к исчезнувшей неожиданно матери, он был согласен управлять виноградниками и жениться на ком угодно, чтобы только жить неподалёку от матери.  Он и женился на такой же светящейся виноградине, какою всю жизнь была его мама.  Отчим его понимал в этом больше собственного отца, но отца он уважал за другие достоинства.

А эти двое сумасшедших, подвижные, живые, весёлые, с прямыми спинами и приросшими к ним изнутри животами, бродили за ручки между виноградными рядами, неспеша.  Им некуда было спешить.  Иногда за ними подглядывали их внуки и правнуки, носясь по соседним рядам виноградника.
Эти двое знали, что однажды за ними придут, забирать в мир иной, не за грехи, а просто время подошло, а грехи не замолить, никто и не собирается, - ну да они посмотрят, мол, что они пришедшим за ними скажут... 
- Виноград, вобравший солнца, превращается в изюм.»





Этот бред пронёсся в ее голове за пару минут, пока все стояли на крыльце, глядя на спускающегося по его ступенькам капитана.  Её пятнадцатилетний сын-подросток, живой, но расстроенный тем, что его с собой не берут, сидел на крыльце, обхватив колени.  Она посмотрела на своего мужа, жмурящегося от солнца, отвернувшуюся от всех старшую дочку ... Произнесла:

- Виноград превращается в изюм.

И после:

- Счастливого пути!


10-08-07, 7-13-09 Н.Ерецкая