История первая. Анна

...Тук-тук... тук-тук...

Что это стучит?...

Верно, это стучат часы на твоем запястье... большие и круглые, так неподходящие к твоей хрупкой ручке, стянувшие ее широким ремешком.

Ты никогда не носила их на руке, ты хранила их в маленькой коробочке в столе.

Ты никогда не смотрела по ним время — ты только слушала их стрелку...

...утро, ветер развевает занавески и твои волосы, а ты, радостная и счастливая, держишь в руках темно-синюю коробочку.

- Глупенькая, зачем они тебе? - смеется он, самый сильный и добрый человек на свете, - Они же сделаны для мужчины, а тебе бы больше подошло что-нибудь маленькое и изящное, как ты сама.

Ты смеешься. Тебе четырнадцать лет, ты уже знаешь, что удивительно красива, и ты уже настоящая маленькая леди. Твой отец растит тебя, как садовник самую любимую розу. Ты радуешься, когда он говорит тебе, что ты очаровательна, потому что видишь гордость в его глазах, и чувствуешь правду. Ты еще мало разбираешься в людях — но уже понимаешь, что настоящий мужчина — это он, твой отец. Ты любишь его распахнутые глаза, доставшиеся тебе, ты любишь запах его рубашки, который вдыхаешь, когда он обнимает тебя и гладит по голове, ты жадно ищешь его одобрения во всем, и ловишь каждую минуту рядом с ним.

На свой День Рождения ты просишь подарить тебе часы — такие же как у него. Он смеется, а ты смущенно улыбаешься.
Как же объяснить, что больше всего на свете ты любишь устраиваться у него на коленях, класть свою голову на сгиб его руки, и слушать его мягкий голос — он рассказывает тебе о странах, которые он видел, и которые обязательно покажет тебе, о людях, друзьях и врагах, а ты слушаешь. Слушаешь его голос и стрелки часов, убаюкивающие тебя своим еле-слышным ходом.
Конечно, ты не рассказываешь ему этого всего — ты просто просишь в подарок часы, такие же как у него, и, получив их, бережно хранишь в темно-синей коробочке. Ты гордишься тем, что у тебя точно такие-же часы как у лучшего человека на свете.

Ты не носишь их на руке — ты слушаешь их стрелку, когда он вечерами задерживается, и не приходит поцеловать тебя на ночь.

Однажды его часы встают.
Он удивленно подностит запястье к лицу — и улыбается: надо же, никогда не подводили... Ему некогда, он уходит, погладив тебя на прощанье по голове, и похвалив твое новое платье, а ты растеряна и огорчена — для тебя его часы такая же неотъемлимая часть твоей спокойной и счастливой жизни, как и он сам. Ты идешь в комнату и достаешь свою коробочку, и слушаешь стрелку. Ты решаешь отдать свои часы ему, когда он вернется вечером.
Ты не знаешь о том, что уже не успеешь.

...Три дня...

...Ты уже не плачешь. А может быть, плачешь — но не чувствуешь. Ты не оборачиваешься,  когда тебя окрикивают, равнодушно позволяешь разговаривать с собой, и ничего не слышишь.
Ты смотришь на Нее (про себя ты называешь ее только Она, ни как иначе, и слава Богу, что отец даже не просил тебя называть ее мамой). Она принимает всеобщее сочувствие — и выглядит именно так, как нужно: несчастная, убитая горем вдовоа в очень красивом черном платье... А ты выглядишь равнодушной — на тебя смотрят недоуменно, но тебе все равно. Ты не собираешься делиться ни с кем. Пусть Она делится своим горем. Твой разрушенный мир разделить не сможет никто. Почти ничего не чувствуя, ты даешь одеть на себя плащ и посадить в машину. Впереди, ты видишь, везут его. Ты уже попрощалась с ним — когда никто не видел. Ты одела на его руку часы. Свои часы. Их стрелка бьется на его мертвом запястье...

...Тук-тук...тук-тук...

Что это стучит? Может быть, это стучит стрелка часов на руке худенькой, почти прозрачной девочки, с большими глазами, в которых не отражается свет?
Нет. Эти часы стоят. Их стрелка не стучит уже целый год...

...Тук-тук...

Что же это за стук?
Не твое ли это стучит сердце, такое уставшее, и почти замирающее от упавшей на тебя ноши?
Не оно ли так равномерно и отрешенно бьется?
Ты сидишь, прислонившись лбом к стеклу, оно холодное, потому что в этом году осень наступила рано, и ясно-прозрачное, и твои глаза, твои живые огромные глаза, которыми ты одна умеешь так улыбаться, они стали такими же прозрачными и холодными как это стекло.

… Ты не обманываешь себя ни минуты. Ты... осознанно играешь в игру «вот-сейчас-откроется-дверь-и-он-войдет». Ты не надеешься на чудо, просто твое детское сознание подсказало тебе единственный способ не сойти с ума. Ты живешь с ним. Ты ходишь на занятия, и усиленно учишь все, что можно добыть из книг. Ты думаешь о том, что он будет тобой гордиться, когда узнает, что ты стала лучшей в школе. Ты покупаешь охапками новые платья. Одеваешь их единственный раз — думаешь о том, что ему бы понравилось, и убираешь подальше. Ты встаешь как только за окном начинает светлеть — сон не идет к тебе больше чем на пять часов — и делаешь сложнейшие прически из длинных волос. Ты упорно занимаешь все свое свободное время, чтобы не оставаться один на один с мыслями и воспоминаниями. Ты не ездишь к нему на кладбище. Ты не понимаешь, как это место связано с человеком, который, кажется, вот-вот подойдет, потреплет тебя по голове, и повезет кататься на лошадях. Они уезжают без тебя — многочисленные сочувствующие и Она. На тебя смотрят удивленно-презрительно, и называют, ты догадываешься, за глаза «бесчувственной». Ты не ездишь с ними. Когда тебе хотечется побыть с отцом — ты достаешь темно-синюю коробочку и застегиваешь на запястье толстый ремешок, навсегда впитавший запах его кожи.

… За несколько месяцев ты очень меняешься. Ты теперь редко смеешься — зато часто улыбаешься, странной полуулыбкой, которую трудно истолковать, но которая тебе очень идет. Ты становишься выдающейся ученицей в школе, однако, к полному разочарованию преподавателей, наотрез отказываешься участвовать в любых соревнованиях. Ты неожиданно резко превращаешься из девочки в юную девушку, еще не до конца оформившуюся, но уже удивительно женственную. У тебя появляется много подруг — они суетятся вокруг тебя, хохочут и заглядывают в глаза, но вряд ли ты нуждаешься в ком-то из них. Скорее они нужны для того, чтобы избавиться от тишины, которая начала тяготить тебя. И для того, чтобы меньше бывать дома.

Ты окончательно поняла, что у тебя не сложились отношения с Ней. Нет, ты и раньше это отлично понимала, но когда был жив отец ты не придавала этому ни малейшего значения. Ты воспринимала Ее как зачем-то понадобившуюся твоему любимому отцу вещь, совершенно бесполезную, но раз уж ему захотелось, то... Теперь вдруг, совершенно неожиданно для тебя, оказалось, что Она — хозяйка дома. Дома, в котором ты родилась, выросла, и в котором она появилась всего несколько лет назад, после того, как однажды вечером отец, виновато заглядывая тебе в глаза, спросил: «Малыш... ты не была бы против?». Теперь никто больше не спрашивает против ты или за, и дом на твоих глазах становится чужим. Ты не споришь, даже не пытаешься. Ты встречаешься с Ней однажды глазами... видишь Ее дезкие глаза, чуть тронутые насмешкой красивые губы... видишь, как Она ждет твоих просьб, чтобы отказать в них... и проходишь мимо. Ты понимаешь, что тебе никогда не простят того, что тебя так любил твой отец.

Ты стараешься реже попадаться Ей на глаза. Это трудно — Она почти все время ходит по дому, с «утешителями», как ты их называешь, людьми, которые заполнили твой дом после смерти отца, и с готовностью кружат вокруг Нее, соболезнуя и оказывая разнообразные услуги такой милой и такой богатой вдове. Ты теперь засиживаешься в школе, и принимаешь приглашения подруг — их веселый щебет для тебя чужд, но ты предпочитаешь его внимательным взглядам Ее приятелей. А они смотрят на тебя о-очень внимательно... всем интересно, как сложится жизнь еще совсем молодой и хваткой вдовы, и уже почти взрослой, очаровательной дочери.
Что ж, должно быть они разочарованы... развязки не будет.

...Тук-тук...тук-тук...
Что это стучит? Может быть, это стук сердца юной девушки, которая сидит уже несколько часов без движения?
Нет... ее сердце уже год как закрыто для всех.

Что же это за стук?
...Тук-тук... тук-тук... тук-тук...
Это колеса поезда.

За окном незнакомый тебе пейзаж, очень красивый, и ты оценила это даже сквозь свои далекие мысли. Осень, еще не очень заметная в городе, уже наложила ярко-желтый отпчаток на природу предместий.
Поезд ушел со станции три часа назад. Тебя провожали старенькая няня и шофер. Не старый знакомый крепыш, возивший всю жизнь твоего отца, и уволенный Ею почти сразу после его смерти, а новый, малознакомый, молодой, при котором старушка нянька стесняется плакать, и комкает подол. В поезд ты садишься одна. Было решено, что ты доберешься без хлопот.

…То, что напряжение между вами долго не выдержит, было видно сразу. Молодая вдова вовсе не собирается жить под твоим внимательным холодным взглядом. Кроме того, ты уже не ребенок, и наступает возраст, когда тебя следовало бы представлять людям, знакомить, помогать найти себя... Свою увлекательную жизнь тратить на тебя Она не собирается, а никого, кто бы заступился за тебя, нет. Ты подозреваешь, что будь Ее воля, тебя бы отправили с глаз подальше, но к несчастью у тебя нет ни одной бабушки, под чью опеку тебя можно бы было пристроить, а приличия и общественное мнение не позволяют, конечно, избавиться от тебя в открытую.

...Выход находится достаточно быстро — ведь на его поиски направлено все Ее время. Одним ходом Она решает все свои проблемы.
Не будет никаких «Она избавилась от законной наследницы» - ведь ты жива и здорова, и Она даже время от времени будет умиленно показывать старым друзьям твоего отца фотографии — ты на природе, ты в своей комнате, ты нарядная, ухоженная, хорошо одетая - об этом позаботятся.
Не будет «Она заслала бедную девочку за край земли» - ведь место, куда ты едешь на медленном поезде, престижное и интригующее, и за твое пребывание там заплачены огромные деньги, да и «посмотрите какие там условия!..»

Не будет «Она совсем не навещает приемную дочь» - потому как заведение закрытое, и туда конечно никого не пускают, что вы, там такие правила... Разумеется, если бы Она хотела, никто не помешал бы вам видеться... но кто станет углубляться в такие тонкости?
И уж конечно, не будет никакой вероятности, что ты однажды придешь непрошенная в дом своего отца, и посмотришь на Нее своими огромными говорящими глазами... тебе ни-ког-да не уйти оттуда без Ее ведома.

...Тебя провожают скромным ужином в кругу семьи (Она, Ее мать, нянечка, гувернантка), и несколько друзей твоего отца, знавших тебя с колыбели. За ужином тихо — слова повисают над столом. У тебя нет мысли вскочить, и закричать, что ты не хочешь, тебя заставляют!... Тебе почти все равно. Ты просто смотришь своими глазами, глазами своего отца, больше не смеющимися глазами, и все отводят взгляд.
Почти все твои вещи остаются дома — ты берешь только маленькую сумку с вещами, которые никогда бы не доверила чужим рукам. Там есть и темно-синяя бархатная коробочка. Пустая. Остановившиеся год назад часы плотно застегнуты на твоем запястье....

… Стук колес становится быстрее, поезд пошел с горы, в вагоне началось небольшое оживление, пассажиры выглядывают в окно, среди них еще несколько юных девочек с непонимающе расширенными глазами.
Девушка, неподвижно сидевшая около окна всю дорогу, и выдававшая свои мысли только появляющеся время от времени блуждающей полуулыбкой, приподняла голову. Она увидела приближающуюся одинокую станцию, около которой остановился небольшой автуобус.
Названия станции она не разобрала...

...Тук... тук...