путь открытки

У артиста Макс Хартейзен, как любил выражаться его друг и адвокат, из пренацисткого времени ещё порядочно «масла на голове». Раньше он часто играл в фильмах еврейских режиссёров,  играл в пацифистких фильмах, а его главной ролью в театре был несчасный слабак — принц фон Хомбург, которого каждый истинный нацоналсоциалист готов оплевать. Поэтому Максу Хартейзену следовало быть очень осторожным; был период, когда ставилось под сомнение, что он вообще сможет при этом режиме выступать.
Но в конце концов всё-таки всё наладилось. Естественно, он должен был быть скромным и уступать настоящим коричневым артистам,  даже если они были менее способными. Но как раз скромным Макс не стал; легкомысленный молодой человек играл так, что даже  понравился самому министру Гёбельсу. Да, министр даже в него влюбился. Ну, а что значит влюблённость министра, знал каждый ребёнок, потому что не было более привередливого и неуравновешенного человека в стране, чем доктор Йозеф Гёбельс.
Сначала всё выглядело великолепно, потому что если министр кого-нибудь обожал, он  разницы между женщиной и мужчиной. Не делал Как любовнице, звонил др. Гёбельс артисту каждое утро, спрашивал, хорошо ли тот спал, присылал ему цветы и шоколадные конфеты.  Не могло пройти и дня, чтобы министр хотя бы коротко с ним не повидался. Да, он даже взял артиста в Нюрнберг на партийный съезд и объяснил ему националсоциализм так, что Хартейзен понял всё, что д.б. понять.
Он только не понял, что при националсоциализме простой член партии не имеет права противоречить министру. Потому что министр просто из-за того, что он министр, в 10 раз умнее каждого. При каком-то совершенно незначительном вопросе, связанном с фильмом, Хартейзен возразил министру, и даже утверждал, что  господин Гёбельс высказал ерунду. Мы не знаем, действительно ли этот незначительный и к тому же теоретический вопрос, связанный с фильмом, привёл артиста в ярость, или ему надоели ухаживания министра, и поэтому он желал разрыва. Во всяком случае, хотя его предупреждали, он упёрся на том, что была высказана ерунда, и ему всё-равно, кем она высказана.
О, как изменился мир артиста!  Утренние звонки прекратились, шоколадные конфеты исчезли, как и цветы. Посещения господина Гёбельса стали недоступными, даже если желалось ещё раз послушать о националсоциализме. Но самое печальное: исчезли роли, расторглись свежие договорённости на фильмы, гастроли исчезли в никуда. Артисту Хартейзен стало нечего делать.
Поскольку Хартейзен был человеком, который ценил свою профессию не из-за денег, но был истинным артистом, жизнь которого протекает на сцене или перед камерой, он был совершенно ошеломлён бездействием. Он не мог поверить, что министр, который полтора года был его лучшим другом, превратился в коварного врага, что он использовал власть своего положения, чтобы  из-за несогласия лишить другого радости жизни.
Но время шло, а ничего не менялось, так что Максу Хартейзену пришлось поверить. Друзья сообщили ему, что министр на конференции кинематографии объяснил, что фюрер не желает видеть его в форме офицера на экране. Потом было сказано, что фюрер вообще не желает видеть этого артиста и в конце концов было официально заявлено, что артист Хартейзен «персона не желательная» Всё, конец, жизнь в 36 лет была внесена в чёрный список — на все оставшиеся 1000 лет германской империи!
Но артист не сдался, он прислушивался и спрашивал, он хотел, чего бы это ни стоило узнать, действительно ли фюрер о нём так высказался. И вот в этот понедельник, полный уверенности в победе, вбежал в кабинет своего адвоката Толля:» Я знаю, я знаю, Эрвин! Нахал наврал. Фюрер не смотрел фильм, где я играл прусского офицера и вообще ничего обо мне не говорил.»
Макс рассказал, что его сведения на 100% верны, потому что это сказал сам Гёринг. Двоюродная сестра тёти подруги его жены была приглашена к Гёрингам. Там она заговорила о его случае, и Гёринг рассказал, как всё было на самом деле.
Адвокат посмотрел на Макса  с усмешкой: «И что Макс, что от этого меняется?»
«Как что, Эрвин? Этот нахал Гёбельс соврал,!»
«Ну и что?  Или ты думаешь, что фюрер своего старого товарища, министра пропаганды уволит, если узнает твою историю?»
Артист с мольбой в голосе:» Но ведь должно же что-то произойти в моём деле, Эрвин! Я же хочу работать! А Гёбельс мне мешает, это несправедливо!»
«Да» - сказал адвокат. «Да, ты — ребёнок, Макс, настоящий большой ребёнок!»
 Артист, который считал себя мировой известностью, опустил в горе голову.
«Мы здесь одни, Макс, эта дверь хорошо изолирована, поэтому мы можем  говорить открыто. Ты знал хотя бы чуточку, сколько кричащей, кровавой, сердце разрывающей несправедливости происходит сегодня в Германии — и ни какой петух не кричит. Наоборот, они даже в открытую хвастаются своими делами. И вот потому что тебе сделали немножко больно, ты вдруг открыл, что мир несправедлив и взываешь к справедливости!»
Хартейзен подавленно:» Но что же мне делать, Эрвин? Должно же что-то произойти!»
«Что делать? Очень просто! Ты со своей женой поселяешься в глубинке и ведёшь себя смирно. Прежде всего прекращаешь свои сумасшедшие разговоры о «твоём» министре и не заикаешься об интервью с Гёрингом. Иначе может произойти, что министр тебе  сделает совсем другое.»
«И как долго я должен бездействовать в этой провинции?»
«Настроение министра изменчиво. Поверь, Макс, наступит день, и ты опять будешь обласкан.»
«Только не это! Только не это!.. Ты, действительно, считаешь, что в моей ситуации ничего нельзя сделать?»
«Абсолютно ничего. Или у тебя есть желание из-за твоего министра в качестве мученика поселиться в конц. лагере? »
                2
Три минуты спустя артист Макс Хартейзен стоял на лестнице и держал в руках открытку:» Мать! Фюрер убил моего сына...»
«О, господи!» - думает он. Какой человек это пишет? Он верно сумасшедший! Это же будет стоить ему головы!  Непроизвольно он перевернул открытку. Но на обратной стороне не было информации об отправителе или получателе, там стояло:» Передай открытку дальше, чтобы её прочли многие! Не жертвую на солдатские сборы для зимы! Работай медленно, ещё медленне! Сыпь песок в машины!  Всякое промедление поможет скорее закончить войну!» 
Артист посмотрел наверх. Мимо него, сверкая, проехал лифт. Ему показалось, что многие глаза были направлены в его сторону.
Он поскорее спрятал открытку в карман, и тут же опять вынул. Хотел уже положить её обратно на подоконник, но призадумался. Что если его видели из лифта с открыткой в руке ? Ведь его лицо многим знакомо. Открытку найдут и подумают, что это он её оставил.
И кто ему поверит, как было на самом деле, когда как раз теперь он поругался с министром? У него и так куча неприятностей, и теперь ещё эта!
Он решает разорвать открытку на мелкие кусочки, но опять задумывается: что если открытку специально для него подложили, чтобы проверить его реакцию? Что если кто-то стоит наверху и наблюдает за ним? Голова у него идёт кругом...
Но и вечно стоять здесь он не может. Он бросается наверх, там никого нет, значит, никто за ним не наблюдал. Он звонит к адвокату, врывается в его бюро, в кабинет, швыряет открытку на стол и выдыхает:
»Вот, что я сейчас обнаружил на лестнице!».
Адвокат бросает взгляд на открытку и закрывает двойную дверь, оставленную Максом открытой. Потом возвращается к письменному столу, берёт в руки открытку и читает медленно и внимательно, тогда как Хартейзен  ходит по комнате взад и вперёд и бросает на него нетерпеливые взгляды.
Открытка прочтена, Толль спрашивает:» Где, ты сказал, ты её нашёл?»
«Здесь, на лестнице, пролётом ниже.»
«На лестнице! Значит на ступеньках?»
«Ах, не придирайся к словам, Эрвин! Нет, не на ступеньках, на подоконнике!»
«Могу я тебя спросить, почему ты мне это «произведение» притащил в бюро?»
Артист с горечью в голосе:»Но что мне было делать? Открытка там лежала, и я случайно её взял.»
«И почему ты её не положил обратно? Это же было бы проще всего!»
«Лифт проезжал мимо, когда я её читал, и мне показалось, что за мной наблюдали. Моя внешность ведь широко известна!»
«Того не легче!» - заключает адвокат с горечью. «И тогда с открыткой в руке ты помчался ко мне?» Артис понуро кивает.
«Нет, мой друг!» - говорит решительно Толль и протягивает ему открытку.
 « Забирай её, пожалуйста. Я не хочу с этим иметь дела. И учти, ты не можешь на меня ссылаться. Я эту открытку не видел. Забирай же её, в конце-то концов!»
Хартейзен, побледнев, смотрит на друга и говорит:»Я думаю, ты не только мой друг, но и адвокат, и защищаешь мои интересы!»
«Не в этом случае, или лучше, больше не защищаю. Ты — неудачник, у тебя большой талант притягивать несчастья. Ты и других в свои несчастья затянешь. Забирай же, наконец, эту несчастную открытку!»
Но Хартейзен, всё ещё с бледным лицом продолжает неподвижно стоять.
После длительного молчания он почти шепчет:
«Я не могу её взять, я боюсь. Последние дни у меня было такое чувство, что за мною наблюдают. Ради Бога, разорви её и выброси куда-нибудь!»
«Слишком опасно, мой дорогой! Уборщица может подобрать, и я окажусь втянутым !»
«Сожги!»
«Ты забываешь, что у нас здесь центральное отопление!»
«Возьми спички, сожги над пепельницей. Никто не узнает.»
«Но ты то знаешь.»
Побледневшие, они смотрят друг на друга. Они были друзьями ещё со школьной скамьи,  но вот страх встал между ними, и страх принёс собой недоверие. Молча смотрят они друг на друга.
Он — артист, думает адвокат. М.б. он разыграл передо мной сцену, захотел меня проверить. Получил задание проверить меня на надёжность. Недавно у меня при защите был печальный случай в суде, я едва выкрутился. И с тех пор мне не доверяют...
На сколько Эрвин мой адвокат? - думает артист. В деле с министром он мне не  хочет помочь, и теперь даже готов сказать неправду, мол, он не видел открытку. Он не защищает мои интересы. Он выступает против меня. Кто знает, не его ли это рук дело с открыткой — повсюду рассказывают о подлогах. .. Нет, ерунда, он всегда был моим другом, надёжным человеком...
Оба понимают, что неправы, смотрят друг на друга и начинают улыбаться.
«Мы сошли с ума, мы стали подозревать друг друга!»
«Мы, которые 20 лет как знаем друг друга!»   
«Да, мы далеко зашли!»
«Как говорят? Сын предаёт мать, сёстры братьев, друг подругу...»
«Но не мы!»
«Мы попробуем придумать, что лучше всего сделать с открыткой. Было бы, действительно, неразумно с ней в кармане выйти на улицу, поскольку ты чувствовал, что за тобой наблюдают.»
«Это могла быть просто нервозность. Дай мне её сюда, я  что-нибудь придумаю.»
«Ты, с твоими идеями! Нет, открытка останется здесь!...
О чём думал этот идиот, когда писал  и подкладывал её на лестнице! Привести других людей на виселицу!
И из-за чего? Что он пишет? Ничего, что каждый из нас уже не знает! Это должен быть сумасшедший!
Этот весь народ превратился в сумасшедших, один заражает другого!
Если этого типа поймают, я даже буду рад...»
«Да ну! Ты, конечно,  не будешь рад, если ещё один должен будет умереть. Но как нам выйти из этой ситуации?»
Адвокат опять смотрит на открытку, задумывается и берёт телефонную трубку. «У нас в доме есть вроде политического шефа» - поясняет он другу.  «Я  официально отдам ему открытку, объясню всё как было, не придавая событию особенного значения. Ты знаешь, что сказать?»
«Конечно.»
«А твои нервы?»
«Не беспокойся, мой дорогой. На трибуне я ещё никогда не волновался. До неё всегда! Что это за человек этот политический шеф?»
«Понятия не имею. Ни разу не видел. Наверное, какой-нибудь маленький бюрократ. И так, я ему звоню.»

                3

Но человечек, который пришёл, был не похож на бюрократа, а скорее на лису, очень польщённый лично познакомиться с известным артистом, которого он так часто видел в фильмах. Он сходу смог назвать 6 фильмов ( ни в одном из них артист не участвовал).
Макс Хартейзен подивился памяти человечка, и они перешли к делу.
Лисичка читал открытку, но по его лицу нельзя было понять, о чём он при этом думал.  Потом он выслушал доклад, как открытка была найдена и попала в это бюро.
«Очень хорошо. Очень корректно!» - похвалил человечек. «И когда примерно всё это произошло?»
На один момент адвокат растерялся, бросил взгляд на друга. Лучше не врать, подумал он, если друга с открыткой в руке кто-нибудь видел, когда он ворвался ко мне в бюро.
«Пожалуй, пол- часа тому назад» - предположил адвокат.
Человечек поднял брови. «Так давно?» - спросил он слегка удивлённо.
«Нам нужно ещё было поговорить о другом»- объяснил адвокат. «Мы не придали этой вещи особого значения. Или это так важно?»
«Всё важно. Было бы важно, типа, который положил открытку, задержать. Но спустя пол- часа, конечно, это нереально.»
Каждое его слово звучало как маленькое обвинение.
«Я сожалею об этом опаздании»- сказал артист в тон человечку. «Так получилось по моей вине. Я посчитал свою проблему важнее чем эту писанину!»
«Это я должен был бы всё правильнее оценить» - сказал адвокат.
Лисичка слегка усмехнулась.
«Ну, мои господа, поздно так поздно. Во всяком случае меня радует, что это событие позволило мне лично познакомиться с господином Хартейзеном. Хайль Гитлер!»
Когда дверь за ним закрылась, друзья облегчённо посмотрели на друг друга. «Слава Богу, мы избавились от этой несчастной открытки!»
«И он нас не заподозрил!»
«Не из-за открытки! Но что мы колебались сообщать ли о ней или нет, это он заметил.»
«Думаешь этим дело не закончилось?»
«Вообще-то не думаю. В худшем случае они тебя ещё раз допросят. Но тебе же нечего скрывать.»
«Знаешь. Эрвин, я теперь, пожалуй, с радостью исчезну  на время из этого города.»

                4

Между тем лисичка поехал к своему начальнику. Открытка теперь в руках коричнево-рубашечника.
«Это прямое дело гестапо, Ханс. Поезжай с этим к ним»- говорит коричневый.
«Подожди, я напишу пару слов. А каковы были эти два господина?»
«Без сомнения, они ни при чём. Естественно, политически надёжными их считать нельзя. Скажу тебе, они чуть в штаны не наложили из-за этой открытки.»
« Хартейзен впал в немилость у Гёбельса» - задумчиво заметил коричнево-рубашечник.
«Всё-равно!» - сказал лисичка. «артист этого бы не посмел сделать. Он большой трус. Я ему в лицо назвал 6 фильмов, в которых он не участвовал и похвалил за мастерство. Он раскланялся от благодарности. При этом я унюхал, как он вспотел от страха!»
«Все боятся!» - заключил коричнево-рубашечник с презрением.»Но собственно говоря, почему? Для них же всё просто организовано, им нужно только делать то, что мы им говорим.»
«Это потому, что люди не перестают думать. Они всё ещё верят, что думая, они  продвинутся дпльше.»
«Им нужно только подчиняться. Мыслями всех обеспечит фюрер.»
«А что с этим? Что ты о нём думаешь, Ханс?» - указывает коричнево-рубашечник на открытку.
«Что на это сказать? Вероятно он, действительно, потерял сына...»
«Не думаю!  Те, кто это пишет, это всегда подстрекатели.  Думаю, какой-нибудь социалист или коммунист...»
«Не думаю. Ни за что в жизни, не думаю. Те всегда пишут о фашизме и реакции, о солидарности и пролетариате — всех этих слов нет в открытке. Кроме того, социалистов и коммунистов я унюхаю за 10 км против ветра!»
«А я  всё-равно так думаю! Они теперь все замаскировались...»

Господа из гестапо тоже не согласилиссь с мнением коричнево-рубашечника. Между прочим, доклад лисёнка был воспринят меланхолично. Там привыкли иметь дело с более сеолидными вещами.
«Хорошо» - сказали они. «Посмотрим. Если вы ещё хотите связаться с комиссаром Эшерихом, мы ему позвоним. Он будет вести это дело. Доложите ему ещё раз подробно, как эти два  типа себя вели. Естественно, сейчас против них ничего не будет предпринято, просто зафиксируем на будущее, может ещё пригодится. Вы же понимаете...?»

                5

Комиссар Эшерих — высокий, худощавый, с песочного цвета усами и светлосерыми глазами. Всё в нём было каким-то бесцветным, он как-будто родился из пыли деловых бумаг. Так вот, комиссар Эшерих вертел открытку в руках.
«Новая пластинка» - определил он. «такой ещё не было в моей коллекции. Тяжёлая рука, не много в жизни писавшая, всё время  занималасьручным трудом .»
«КПДист?» - спросил лисёнок.
Комиссар Эшерих ухмыльнулся: »Вы шутите, господин! Такое и КПДист! Ах, если бы у нас была настоящая полиция, и дело стоило свеч, то писака оказался бы в течение 24 часов за решёткой.»
«И как бы вы этого добились?»
«Очень просто! Я бы заставил поискать по всему Берлину тех, у кого за последние 2-3 недели погиб сын, потому что у автора был один сын, единственный сын, надо отметить!»
«Как вы к этому пришли?»
«Элементарно! В первом предложении, где он говорит о себе, он пишет в единственном числе. Во втором, о других он уже говорит о сыновьях. Ну, а после того, как у меня появился бы список подозреваемых, их не должно быть в Берлине особенно много, я бы приставил к ним всем своих агентов, и вот автор уже попался!»
«Почему же вам так не поступить?»
«Я же уже вам сказал, что у нас не хватает людей, и потому что дело пустячное. Есть две возможности. Либо тип напишет ещё две, три открытки, и ему расхочется дальше писать. Потому что  дело покажется слишком трудоёмким, или он не захочет дальше рисковать. Тогда он не нанесёт большого вреда, и на него не будет затрачено много работы.»
«Думаете, что все открытки люди принесут сюда?»
«Не все, но почти все. Немецкий народ достаточно надёжный...»
«Потому что все боятся!»
«Нет, я этого не сказал. Я думаю, например, что этот человек», он постучал пальцем по открытке, «что этот человек не боится. Я подозреваю, что автор  продолжит своё дело. Пусть пишет, чем больше напишет, тем больше себя выдаст. Сейчас он только чуточку себя выдал, а именно, что он потерял сына. И с каждой новой открыткой он будет нам поставлять о себе новую информацию. Мне не нужно особо что-то делать. Мне нужно только здесь сидеть и быть на стороже, а потом — хлоп! - и он у меня! Нам здесь, в нашем отделе нужно только терпение. Иногда всё занимает год, иногда и больше, но в конце концов мы всех людей заполучаем. Или почти всех.»
«И что потом?»
Комиссар достал план Берлина и повесил его на стену. Он воткнул красный флажок там, где находилось здание с бюро на Новой Кёниг штрассе.
«Видите, это всё что я в настоящий момент могу сделать. Но в последующие недели к флажку добавятся новые, их будет всё больше и больше. И там, где их концентрация окажется особенно густой, там и находится мой кобольт. Потому что со временем он перестанет осторожничать, потому что ему не захочется из-за открытки уходить далеко от своего дома. Об этой моей карте Берлина он ничего не знает. Всё очень просто!»
«И что потом?» - спросил лисёнок, охваченный любопытством.
Комиссар Эшерих посмотрел на него с усмешкой. «Вам так хочется это услышать? Ну, что ж, пожалуйста: народный суд, и голова с плеч! Какое мне до этого дело? Что заставило типа написать эту дурацкую открытку, которую никто не захочет читать! Нет, меня это не трогает. Я получаю свою зарплату, продаю ли я марки или втыкаю флажки, мне всё равно. Но я буду о вас помнить, что вы первый мне доложили, и когда типа схватят, и дело дойдёт до казни, я пришлю вам приглашение.»
«Не, спасибо, я этого не имел в виду!»
«Конечно, это имелось в виду. Почему вы меня стесняетесь? Меня никому не нужно стесняться, я людей знаю! Если бы мы здесь их не знали, то кто бы ещё  знал? И так, договорились, я пришлю вам открытку на казнь. Хайль Гитлер!»
«Хайль Гитлер! И не позабудьте!»


Рецензии