Глава 61. Продолжение корейского самолёта

18 - 24 сентября 2013 г.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Голые короли

Мы смотрим старую кинохронику с ироничным высокомерием олимпийцев, наблюдающих человеческую комедию. Так же, как они, наперед знаем судьбы героев и отводим глаза от серых теней позавчерашней драмы, забытой по ту сторону наскоро воспетого подвига, которого не было.

Пафосом высокого романтизма овеян штурм Зимнего дворца 25 октября 1917 года: «Это был героический момент революции, грозный, прекрасный, незабываемый. Во тьме ночи, озаряемой мечущимися молниями выстрелов, как летучие тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, ни на секунду не прерывая своего стремительного, подобно урагану, потока...»

Красиво врать не запретишь. Художественные ленты вымысла стали по прошествии времен хроникой. Воображение прибрали к рукам, национализировали декретом, отчеканили на скрижалях. Подробности опущены за ненадобностью.

Пьяная вакханалия солдат, дезертиров и мародеров, проникших к одиннадцати вечера в Зимний дворец со стороны Эрмитажа, длилась до трех часов ночи. «Грозные тени», рассыпавшись по этажам, пробирались в винные погреба, били севрский фарфор, ломали мебель и повзводно насиловали ударниц женского батальона.

Группы юнкеров бесцельно слонялись. Никто не знал, где защитники, а где нападающие. В Георгиевском зале защитники разоружали нападавших, в соседнем - наоборот. Офицеры Петроградского гарнизона были пассивными зрителями происходящего. Из 224 ударниц женского батальона спаслись только 26 девушек, которых юнкера переодели в форму школы прапорщиков Северного фронта и через черный ход вывели из дворца. Остальным суждена была участь страшная: «Ну и бабы -бедовые! Они у нас. Одна полроты выдержала. Ребята и натешились. А та, что отказывается, или больна которая, ту сволочь сейчас к стенке...»

Сдавшихся юнкеров отправляли в Петропавловскую крепость, но довели немногих - покололи штыками, побросали с моста. Конвоиры спешили вернуться туда, где вершился «героический момент революции» и где вино лилось «стремительным, подобно урагану, потоком».

Из семи снарядов, выпущенных с крейсера «Аврора» и миноносца «Забияка», только один задел дворцовый карниз. Комендоры баковых орудий были пьяны в дым.

Революция продолжалась.


Комментарий к несущественному


С августа 1991 года исторические события интерпретирует не идеология, а закон рынка. Получается то же самое, только гораздо хуже. Исчезла общая идея построения светлого будущего. Лед тронулся, мусор остался. Из глаз бородатеньких властителей дум поперло воровское зерно энтропии. Телевидение невольно высвечивало изнанку либеральной личности, подбитую изнутри статьями УК Российской Федерации, и ничего с этим поделать было нельзя. Чубайс сообразил первым и уже давно не стремится выступать в образе матери Терезы. Его публичный имидж идеально соответствует внутреннему содержанию. И все становится понятно: враг есть враг.

Стояние на митинговых демократических площадях, над которыми царили карикатурные ныне лики Собчака, Гавриила Попова, Гайдара или того же Ельцина, проделывало с людьми странные вещи. Сухой осенней листвой слетали с них возраст, образование, трезвость, карьерные помыслы, заслуги, регалии, надежда, вера и любовь. Либеральная революция, о которой так много говорила Новодворская, установила меж людьми такое же равенство, как осень меж деревьев. Все желтеют, линяют и опадают. Все равны перед холодными ветрами межвластья. Только теперь, с учетом ошибок прошлого, равенство исключает братство. Воруют одни, в тюрьму сажают других.

Никто не бьет севрского фарфора и не ломает дворцовой мебели по причине их недоступности. Зато ударницы женских батальонов, тысячекратно умножив свои рады, сами отлавливают семейных дезертиров. Юнкера выступают стриптизерами в женских иктим-клубах. Пассивно-созерцательные офицеры, пережившие великий блеф миролюбия, нанимаются киллерами. Мародеры, подобно Чубайсу, уходят в политику.

Революция не то бесславно завершилась, не то успешно продолжается, обремененная рекламой кариеса, перхоти и кишечной непроходимости. Каждый волен делать свой демократический выбор, не нуждающийся в его осмыслении.

Портсигар для резидента

Корреспондент газеты Тихоокеанского флота «Боевая вахта» капитан третьего ранга Григорий Пасько сделал свой выбор не ранее того, как от манящей митинговой неправды перестала кружиться его сухопутная голова. К середине 90-х годов он успешно выполнял несложные задания японской разведки в области... ну, как бы экологических программ. Скажем, борьба с парниковым эффектом, обещающим катастрофическое таяние полярных льдов: парниковые помидоры исчезают, эффект остается. Примерно по такой схеме действуют «зеленые», работающие на все разведки мира.

Еще через год Пасько стал «ини-циативником», то есть перспективным агентом, выдвигающим собственные проекты. Японскую сторону, с экологической точки зрения, весьма интересовали любые засекреченные материалы стороны российской, связанные с гибелью южнокорейского пассажирского «Боинга». Об этом трагическом событии японцы знали буквально все, но им важно было понять, что известно об этом другим участникам инцидента 1 сентября 1983 года. Поэтому оперативное сообщение от Пасько-сан о местах захоронения фрагментов сбитых много лет назад американских истребителей и самолетов-разведчиков было воспринято резидентом Акино-сан с некоторым даже энтузиазмом.

Это не было знаком традиционной японской вежливоети. Пасько попросили выяснить, нет ли среди обгоревших обломков каких-либо фрагментов разведывательного «Боинга-707», сбитого в ту же ночь, что и борт «КАL-007». И капитан третьего ранга проворно выписал себе командировку в Холмс, где некогда сортировали интересующие японцев обломки.

Французский публицист Мишель Брюн, написавший о событиях 1983 года на Дальнем Востоке целую книгу, вынужден был в процессе работы вы думать некоего «лейтенанта Белова» и ссылаться на него как на источник информации, чтобы не засветить Григория Пасько. Таково было жесткое условие японцев. Респектабельные наследники самураев пожелали вдруг коварно досадить Америке чужими руками. Отсюда и возник Мишель Брюн, получивший уникальные материалы, хранившиеся в секретных архивах японской разведки. Дескать, пусть мир узнает подлинного виновника трагедии южнокорейского «Боинга». Почему они так решили накануне ударов по Ираку, знает, наверно, только верховная богиня Аматэрасу. Во всяком случае, не Пасько. И даже не Мишель Брюн.

А на инициативного флотского журналиста возложили задачу развязать мешок с секретами, хранимыми российской стороной. Что ему вполне по плечу. Руководствуясь не чувствами и тем более не долгом, а велением либерального времени, Пасько умудрялся, не имея допуска, присутствовать на заседаниях военного совета флота, куда не всякого адмирала приглашают, и пожинал материальные плоды японской благодарности. Нет надобности пояснять, что все это делалось исключительно в интересах сохранения и умножения популяции морских котиков, а также ради блага трепангов, коих уже достали сыплющиеся с неба обломки самолетов-разведчиков.

В Холмске экологический миссионер «Боевой вахты» испытывал соблазн громких слов о необходимости «крепить и умножать» оборону морских рубежей Отечества, но почему-то сразу осознал их неуместность. Береговой мичман во флотском дезабилье, хранитель ненужных ценностей, выкатил на него шары: какая оборона на складе металлолома и зачем умножать, когда проще все поделить?..

- Шучу я, шучу!.. - обаятельно улыбнулся Пасько. - Мне бы кусок дюраля. На сувенирный портсигар.

- Хоть целый трузовик! На сувенирный гараж.

- Не любого, земляк. А с того «Боинга», который мы в 83-м завалили. И желательно с характерными признаками. Ну там буквы какие-нибудь или цифры...

- Понял. Тебе буквы и цифры, а мне целая статья. Нету «Боингов»! Десять лет как не завозили. И еще десять не будут. У вас все, товарищ капитан третьего ранга?

Обычно, если у мичмана болела голова, значит, вчерашний день был удачным. На этот раз голова была, увы, ясной.

- Понимаю, понимаю! - всполошился Пасько. - Только и ты, земляк, пойми меня. Я ж не себе портсигар. Не курю и, как говорится, не тянет...

- Ну и что? - насмешливо заметил мичман. - Я даже и не пью. С пятницы. Кого это оскорбляет, кроме меня?

- Генерала Третьяка помнишь? -спросил Пасько и затеребил молнию на сумке. При этом что-то в ее замкнутом пространстве многообещающе звякнуло. -У него юбилей скоро, у Ивана Моисеевича. Вот ему и портсигар.

-Не понял. Его из-за того «Боинга» сняли, ни за что, считай. А теперь портсигар?

-Да мы сами удивились, когда его адъютант намекнул, что, мол, желательна ему память о тех днях... Насовали мы тогда америкосам, скажи!..

- Еще неизвестно, кому больше насовали, - насупился мичман. - Мне, например, точно. Я в 83-м такие же погоны носил, как у тебя. И с тех пор порвал с идеализмом напрочь.

- За что же с тобой так? -участливо спросил корреспондент «Боевой вахты», доставая из сумки бутылку спирта.

- За беспорочную службу. Тебя не касается. Кусок фюзеляжа с заводским номером пойдет?

- Ну, земеля! Не знаю, как тебя благодарить!..

- Не знаешь? Ладно, сформулирую самостоятельно. Пошли в кубрик, я тебе еще кое-что покажу.

- А я как знал - не одну бутылку прихватил, - засуетился Пасько. -Прямо, как знал, что встречу отзывчивого человека.

-Если бы не для Ивана Моисеевича Третьяка, ты бы, капитан, сейчас уже давал показания нашему Бенкендорфу.

-А кто это?

-Военная контрразведка, -пояснил мичман. - Делит врагов Отечества на две категории -умных и тупых. Глупые приходят с одной бутылкой и просят кусок «Боинга» на подарок для тещи.

- А умные? - поежился Пасько.

- Такие пока что не встречались.

Махнув полстакана замутневшего и потеплевшего от воды спирта, хранитель павшего с неба дюраля достал из-под стопки амбарных книг слегка покоробленный кожаный бумажник.

- А-а!.. - разочарованно протянул Пасько. - Из чего следует, что он именно с того «Боинга»?

- Из всего, - лаконично ответил мичман. - Вот эта фотография в нем была, в полиэтилен запаянная.

Он выложил на стол любительский снимок корейской девочки на фоне цветущих хризантем.

- Кто это?

- А мне откуда знать? Могу предположить, что это ее отца мы выковыривали из обшивки. Судя по всему, в ранге не ниже полковника. Цэрэушник корейский, говорят.

-И у тебя не забрали этот снимок? А как же Бенкендорф?

- Был еще один, тот забрали, а бумажник я уже потом обнаружил, когда резал дюраль на блесну этому Бенкендорфу. Он велел сжечь. Бумажник я в печку брошу, когда топить начну, а девчушку эту... рука не поднимается. Не по-людски как-то.

-Слушай, я куплю у тебя и бумажник, и фотографию.

- А ты не ошибаешься, капитан? Уверен, что купишь? - мичман нехорошо напрягся. - Зачем тебе?

- Я к тому, пусть Иван Моисеевич сам решит, что делать с этой фотографией. Ну и с бумажником заодно. Тут какие-то иероглифы... Может, фамилия владельца. По-любому жалко же в печку... давай еще по одной. Ты меня просто не так понял. Для меня, знаешь, кем был Иван Моисеевич? Кого хочешь спроси в редакции... -Пасько с тревогой следил за реакцией неподкупного мичмана.

- Слова, слова... - молвил тот. И залпом выпил еще полстакана. - Я генерала Третьяка уважаю. И законы тоже. Но законы материально не обеспечивают...

- Вот, - сказал Пасько и выставил вторую бутылку. - Идет?

- Конъюнктура спроса диктуется потребностями организма, - туманно выразился мичман, бывший некогда майором. - Забирай реликвии. Вон под лавкой кусок дюраля. Я иногда пепельницы штампую, этот не сгодился, потому как с номерами и буквами.

Казенный дизайн получается. Но для твоего портсигара - то, что надо, как я понимаю.

- Не для моего, - возразил Пасько. - Я же сказал - к юбилею бывшего командующего войсками нашего Краснознаменного Д альневосточного...

- О, закрой свои бледные губы! Строишь мне тут рай для склеротиков. Иван Моисеевич не курит. С 1945 года не курит. И юбилей у него был год назад. Кому ты туфту гонишь? И главное, зачем? Это спецзаказ, я понимаю, но чей? Не всякий адмирал знает, что у меня здесь хранятся обломки разведывательного «Боинга», а ты вот узнал.

- И что? - глупо спросил Пасько.

- При чем здесь все это?

- То-то и оно, - молвил мичман.

- Ни при чем здесь генерал армии Третьяк. Зря он, конечно, сорвал с меня майорские погоны. Но в диалектическом аспекте был прав. Я должен был сбить этот «Боинг» еще над Камчаткой. Не сбил. Не решился. Подумал, что пассажирский. Спят люди, подумал. Потому и огней нет. Страшно стало, что вдруг угроблю столько людей... С другой стороны, будем объективны, от трибунала меня спас Иван Моисеевич, хотя я не выполнил боевой приказ. И с флота не дал уволить. Я ведь в морской авиации служил. Не уволил. И на лесоповал не отправил.

- За что на лесоповал? - чужим голосом произнес Пасько.

- Как за что! После того случая на Балтике, когда кап-три Саблин увел БПК в нейтральные воды и до Швеции ему всего ничего оставалось... Согласно преступному замыслу... - Мичман либо уже поплыл, либо прикидывался захмелевшим. - Все мы жертвы эпохи. Всех на лесоповал надо. И тебя тоже...

- Слушай, мне пора, - осторожно молвил Пасько, у которого вдруг мелькнула мысль, что этот мичман вовсе и не мичман, а какая-то жуткая подстава, организованная неведомым Бенкендорфом. А может, он сам и есть Бенкендорф из контр-разведки?..

- Сядь, Миклухо-Маклай! - рявкнул бывший майор. - И сиди тихо. Ты не знаешь тонких нюансов торговли с папуасами Новой Гвинеи. Если тебе что-то продают, помни, что это стоит гораздо дороже. Гораздо!..

- Сколько? - спросил экологический миссионер, заранее прикидывая, какую сумму он запросит у Тадаши Акино.

- Не-ет, Сталин был мудр, - размышлял мичман вслух. - Ибо, в отличие от праздно трудящихся масс, руководствовался исключительно велением времени. Которое диктует осознанную необходимость уничтожать врагов. Которое жестоко и не прощает ошибок... Я признаю: не выполнил приказ. Почему Осипович смог завалить этот долбаный «Боинг», а я нет? Почему?

- Почему? - машинально повторил Пасько.

- Вот! В самую точку попал ты своим вопросом. Отвечаю по существу предъявленных мне обвинений. Потому что не догнал паразита. То есть догнал, но поздно. Он тогда уже над нейтральными водами проходил. Как я мог знать, что потом он на Сахалин повернет? Нет, ты ответь мне - как? Сформулируй!

- А что, если он на самом деле «пассажиром» был?

- Ха! - мичман метнул на Пасько огненный майорский взгляд. -Пассажиры - это мы с тобой. Жертвы эпохи Горбачева-Ельцина. Куда летим, не знаем. Зачем летим, неизвестно. Чем закончится полет, никто не скажет. Позывные пропустили... Наливай!

- Я на службе, - вспомнил Пасько.

- А я где? В церкви?.. Не доросли мы до веры истинной. В церковь, как на политзанятия, ходим. Ибо не знаем, как жить, думая о макаронах.

-Значит, пепельницы из «Боинга» штампуешь? -спросил корреспондент «Боевой вахты», чтобы перебить тему.

- И почем они идут у тебя?

- Врагам народа не продаю! -отрезал мичман. - А друзьям их не надо. Не курят друзья народа. И не пьют. Некогда им. Пришли пограбить Новую Гвинею, пока вождь в отлучке. Ты вот прогресс цивилизации меряешь газетными строчками, так? А напечатал бы в своей газете правду про «Боинг», так я бы тебе не только бумажник с фотографией... Сколько можно утирать плевки и каяться за то, чего не совершал? Скажи, соблазненная добродетель! -бывшие майорские глаза неотвратимо стекленели, что с облегчением заметил Пасько.

- Как-нибудь обязательно напишу. Не сейчас. У нас переломный период, его пережить надо, чтобы не было мучительно больно...

-Ага! Боишься, что и с тебя погоны слетят! А чего бояться? Тебе так и так их недолго носить.

- Это еще почему? - обомлел корреспондент.

- Потому что истина дороже спирта!.. Я в отдельном смешанном авиаполку служил, в Елизово... Так вот, мы в ту ночь, 1 сентября 1983 года, пять американских самолетов сбили. Тебе не надо закрылки от истребителя Р-III? А то могу. Дорого обойдется твоим заказчикам, зато вещь!..

- Сколько? - машинально обронил сомлевший Пасько. Тон мичмана гарантировал конфискацию всего экологически чистого имущества, нажитого за годы беспорочного служения резиденту японской разведки Тадаши Акино.

- Напиши про то, как мы их сбивали, будут тебе закрылки.

- Заеду к тебе на следующей неделе, поговорим.

- Не заедешь! Наш секретный склад ликвидируется. Территория нужна под строительства нового радара, способного слушать не только наше пространство, но и всю Японию... Чего это у тебя лицо, как из гроба?

-Ты меня ошарашил. Что еще за радар? Я такие новости всегда первым узнаю на военном совете флота, а ты - мичман. Кто мне поверит, если я доложу?

- А кто должен поверить? - зловеще спросил мичман, и Пасько вдруг увидел совершенно трезвые глаза визави. И похолодел. И пожалел, что приехал сюда за куском дюраля для резидента. Ведь не портсигар из него японцы сделают. Совсем другие замыслы у Акино-сан. Политические. Значит, рано или поздно этот дурацкий кусок дюраля с маркировкой откроется на всеобщее обозрение, и Бенкендорфы кинутся к мичману - кому продал? Мичман молчать не станет.

Пасько поднялся и стоял, как стояли у разъезда Дубосеково 28 панфиловцев - гордо скрестив на груди руки: «Стоит на страже под Москвою Кужебергенов Даниил, клянусь своею головою сражаться до последних сил!..»

Примерно такие же глупости писал в своей газете и Григорий Пасько, будучи равнодушен ко всякого рода подвигам и героям, их совершавшим. Он давно понял, что исторические события интерпретирует не идеология, а законы рынка. Идеологию Пасько оставил для газеты, а по жизни руководствовался законами рынка. И не помышлял о том, что 20 ноября 1997 года будет обвинен судом в измене Родине и приговорен к девяти годам лишения свободы в колонии строгого режима с конфискацией имущества.

За ним следили долго. Фиксировали конспиративные встречи с Тадаши Акино, работавшим под крышей телекомпании NНК, отслеживали регулярные поездки в Японию и все-таки проморгали момент, когда клиент передал японцам материалы обсуждения военным советом Тихоокеанского флота итогов крупных учений. Последний военный совет, на котором присутствовал Пасько, состоялся 11 сентября 1997 года. Вскоре после этого капитан второго ранга Григорий Пасько был арестован. А 20 июля 1999 года под давлением «широкой демократической общественности» освобожден из-под стражи. Демократическая общественность в России обожает экологически чистых шпионов.

В 2000 году его опять арестовали «в связи с вновь открывшимися обстоятельствами». Не исключено, что этими обстоятельствами поделился со следствием бывший майор и бывший мичман, фамилия которого в деле не упоминается. Но, может быть, это были совсем другие обстоятельства, потому что история с южнокорейским «Боингом» в деле не фигурировала.

Россия по-прежнему считает себя виноватой.

1-2 сентября 2013 года.