Спустя половину года

                1

Пол- года спустя воскрестное написание открыток уже вошло для Квангелей в привычку. Это были самые хорошие часы недели, когда они вместе сидели в комнате, она на диване с шитьём, он на стуле у стола с ручкой в его большой руке, медленно рисуя слово за словом.
Теперь Квангель успевал написать две открытки. В удачные воскресенья  даже и три. Но никогда содержание открыток не повторялось. Чем больше они писали, тем больше ошибок фюрера замечали. Вещи, над которыми они раньше не задумывались, например, подавление всех других партий или осуждали лишь за то, как они проводились, например, преследование евреев — все эти дела получили теперь другой вес. Они доказывали фальшивость партии и её руководителя. И как у всех новообращённых, у них родилось желание и других просветить. Поэтому тон, в котором они писали, не становился монотонным, и в темах не ,было недостатка.
Анна давно перестала быть пассивной слушательницей, она предлагала темы, живо обсуждала формулировки.Они работали в чудесном единстве, и это глубокое внутренне единство, познанное ими после многих монотонных совместных лет брака, стало их большим счастьем, бросающем отсвет на все дни недели.
Они оба не сомневались, что их открытки ходят на заводах тайно по рукам, что о них уже начали говорить. Они осознавали, что часть открыток попала в руки полиции, но они предполагали, что самое большое — это каждая пятая или шестая открытка. Квангели так часто говорили о действии на людей своих открыток, что распространение их и их содержания сделалось для них непререкаемым фактом.
Хотя у обоих не было никаких реальных фактов, подтверждающих их уверенность. Ни Анна, стоящая в очередях за продуктами, ни Отто на фабрике, молча приближавшийся к группе болтающих между собой рабочих, никогда не слышали ни единого слова о новых борцах против фюрера. Но это молчание  об их работе не колебало их  уверенности в том, что о них говорят, что открытки делают своё дело.
Берлин — большой город,  распределение открыток осуществлялось в отдалённых районах, поэтому, думали Квангель, требуется время, пока знание о них проникнет во все уголки. В общем, и в этом Квангели не отличались от большинства людей: они верили в то, на что надеялись.
От мер предосторожности, которые предпринимали Квангели в начале своей работы, они отошли только от использования перчаток при письме. Хорошо подумав, они пришли к выводу, что перчатки только замедляют письмо, что перед тем, как они попадут к полицейскому, если вообще попадут, они уже пройдут через многие руки, так что отпечатки пальцев сотрутся.
Что касается распространения открыток по большим зданиям с бюро, это дело им перестало казаться опасным, стало рутиной.
Сначала Отто один занимался распространением, присутствие Анны ему даже мешало. Но позже получилось само собой, что и Анна подключилась к этому делу. Квангеля особенно заботило, чтобы открытки в понедельник покидали их квартиру. Но порой, из-за своего ревматизма ему трудно было преодолевать большие расстояния, или он по-времени не успевал разнести все открытки до смены, ведь выбирались отдалённые от дома районы.
Так Анна переняла часть работы, и к своему удилению, обнаружила, что разносить открытки легче, чем ожидать мужа, переживая за него, стоя перед домом.
                2

Пол -года спустя после того, как комиссар Эшерих получил первую открытку, он стоял перед картой Берлина и поглаживал свои пшеничные усы. Только что комиссар воткнул 44-тый флажок.
 Из написанных Квангелями 48 открыток, только 4 не попали в руки гестапо. И из этих 4-ёх ни одна не пошла по рукам на заводах, как верили Квангели. Их, даже не почтя, со страхом разорвали, выбросили в реку или сожгли.
Открывается дверь, и к комиссару входит его шеф обергруппенфюрер -СС Праль.
«Хайл Гитлер, Эшерих! О, почему же вы жуёте свои усы?»
«Хайль Гитлер, господин обергруппенфюрер! Это всё из-за распространителя открыток, кобольта, как я его называю.»
«И почему же так?»
«Не знаю, м.б. потому что он  пугает людей.»
«Ну, и как вы с этим делом продвинулись?»
Эшерих смотрит задумчиво на карту. «По их распространению, можно заключить, что кобольт сидит где-то севернее от Александер площади, там их было найдено больше всего. На юге их не было, на западе в районе Нолен-площади — только две, там, очевидно, он бывает лишь изредка. «
«Иными словами, из карты ничего не следует! Мы не продвинулись ни на шаг!»
«Нужно подождать! Через пол -года, если он не совершит раньше промаха, карта  сообщит нам гораздо больше.»   
«Ещё пол- года! Вы хотите разрешить этой свинье ещё пол -года копошиться и строить рожи, и ничего не предпринимать, только втыкать в карту флажки?»
«В нашей работе нужно иметь терпение, господин обергруппенфюрер. Это как на охоте, когда вы сидите в засаде и ждёте кабана. Вы вынуждены ждать. Пока он не появится, вы не можете стрелять. Но когда он появится, я его пристрелю, можите в этом не сомневаться!»
«Я слышу всё время терпение, Эшерих! Думаете, у господ над нами его много? Я подозреваю, нам скоро так влетит, что мало не покажется. Каждую неделю к нам поступает две открытки, господа ведь это видят. Они спросят меня: Ну? И почему он до сих пор не пойман? Чем же вы заняты? Флажки втыкаем, отвечу я. Тогда мне влепят по первое число и я получу приказ, схватить типа в две недели!»
«Не стройте рожи, Эшерих! Если, например, об этом случае узнает Гимлер, прощай моя карьера, и м.б. мы оба однажды в концлагере Закзенхаузен будем печально вспоминать, какое хорошое было время, когда мы могли просто втыкать в карту красные флажки.»
«Не сомневайтесь, господин обергруппенфюрер. Я - старый криминалист и знаю, никто не может придумать чего-нибудь лучшего, чем мы: ждать. Пусть предложат нам лучший вариант, как подступиться к моему кобальту .»
«Эшерих, задумайтесь, если к нам поступило 44, это значит как минимум столько же , или даже больше ста сегодня в Берлине ходят по рукам, сеют недовольство, подстрекают к саботажу. Это же нельзя спокойно наблюдать!»
«Сто открыток ходят по рукам!» - Эшерих рассмеялся. «Вы хоть имеете представление о немецком народе, господин обергруппенфюрер! Тысяча раз пардон, господин обергруппенфюрер, я не хотел это сказать, у меня так вырвалось! Конечно, вы имеете представление о немецком народе, наверное, больше чем я, но ведь люди сегодня всего боятся! Они доносят, больше 10 открыток, совершенно точно, нет в обращении!»
«Но и 10 открыток — это тоже слишком много! И одна — слишком много! Ни одной не должно быть в обороте! Вы должны типа схватить, Эшерих!И скоро!»
Комиссар стоял, молча.Он не поднимал взгляда от начищенных до блеска сапог   шефа и только поглаживал свои усы...

„А в домах, где были найдены открытки, никто не высказал подозрение?»
«Подозрение? Подозрение сегодня царит повсюду. Но не было замечено ничего серьёзного, кроме немножко злости на соседей, ябедничества, страсти к доносам. Нет, в этом направлении никаких следов не обнаружено.»
«А те, кто нашёл открытки, все вне подозрения?»
«Вне подозрения? О, Боже, господин обергруппенфюрер, таких сегодня нет.»
И бросив коротко взгляд на шефа:» Мы всех людей перепроверили. С сочинителем никто не имел ни малейшего дела.»
Праль вздохнул. «Вам бы стать свещенником. Вы умеете отлично утешать, Эшерих! Ну, а есть какие-либо зацепки?»
«Мало, очень мало! Я надеялся, что он себя выдаст текстом, но тип оказался продувной.»
«Скажите, Эшерих, мне  как раз сейчас пришло в голову , а не могла ли это писать женщина? »
Комиссар посмотрел на шефа слегка удивлённо. Задумался. И потом сказал:
» Это исключено. В этом я абсолютно уверен. Мой кобольт — вдовец или что-то в этом роде. Была бы в этом деле замешана баба, уже давно бы проболталась. Подумайте: пол-года, так долго никакая женщина не выдержала бы!»
«И мать, потерявшая своего единственного сына?»
«Тоже нет. Как раз такая не выдержала бы. У кого беда, тот хочет, чтобы его пожалели, для этого ему нужно разговориться. Совершенно точно, это не женщина. О деле знает лишь один и он умеет молчать!»
«Как я сказал: свещенник! Есть ещё что-нибудь?»
«Мало, очень мало, господин обергруппенфюрер. Довольно точно, что тип скупой или когда-нибудь рассорился с обществом помощи солдатам зимой. Потому что текст открыток меняется, но всегда стоит предупреждение, чтобы не жертвовали этому обществу.»
«Ну, если мы начнём искать по Берлину, кто неохотно даёт этому обществу...»
«Я и говорю, обергруппенфюрер, слишком мало зацепок.»
«Что ещё?»
«Мы можем, пожалуй, предположить, что у типа нет постоянной работы, потому что открытки были найдены в различное время дня, с 8-ми утра до 9-ти вечера. Что ещё? Он — рабочий, который мало писал в своей жизни, но с неплохим образованием, не делает грамматических ошибок, выражается умело..
 Эшерих молчал, оба довольно долго молчали, уставившись на флажки.
Потом Праль заключил: »Твёрдый орешек, Эшерих. Твёрдый для нас обоих.»
Комиссар попытался его утешить: »Нет такого орешка, на которого бы не нашёлся щелкунчик!»
«Некоторые при этом пальцы прищемляют, Эшерих!»
«Терпение, господин обергруппенфюрер, просто терпение!»
«Если бы те, наверху его имели, Эшерих. Напрягите вашу головку немножко, Эшерих, м.б. вы что-нибудь  придумаете получше, чем простое ожидание. Хайль Гитлер, Эшерих!»
«Хайль Гитлер, обергруппенфюрер!»


на фото истинный комиссар, прототипом которого стал комиссар Эшерих