Разговор о судьбе женщины

 

   Жила была девица, да такая вся из себя распригожая, да раскрасавица, и все бы ей по полям да по лугам вольной птицею летать, клевером чистым ноздри свои девичьи щекотать, песенки соловьем распевать, да в знойну пору темною ноченькой, под кустом ракитовым томною улыбкою друга милого привечать, да ластиться. И ведь зла на сердце отродясь не держивала, слова худого от нее не слышно никому, да так если что и скажет, то все больше из озорства, да по проказам. И, поди ж ты, подумай, что и беды то от нее невидимо никому было, токмо шалости какие. А ведь чай, не по злобе, а пагубное содеять может, погибельное для души, в младых годах резвой, да по возрасту, по замужеству в кандалы одевшейся и от оного в тоску да печаль окунувшейся. Многие случаи нам про то поведаны, да хоть бы взять Фленушку Власьевну, да Варвару Кабанову, глазом, поди ж много общего меж ними заприметить можно. Кто они девы оныя, каковы они в думах своих тайных девичьих, да каковы выходят пред людьми православными, про то и сказать не грех.
    Коль так угодно Господу нашему, а меж такими красавицами, да озорницами, как есть, всякий раз найдется душа метущаяся, но пылом смелости, да дерзости не обученная, а от того, по случаю своему страдания принимающая немалые. Катеньки, Настеньки да Парашеньки Потаповны – много девиц таких души свои загубившие, слезами умывшиеся, горемычными мыслями в темницах нутра своего предававшиеся. И завсегда, такие вот Варварушки, да Фленушки Катенек, да Настенек с пути истинного сбивают. Итак, Катерина!

   Сидели раз за чаем Илья Потапыч, человек видный и обстоятельный, все по купеческому делу промышлявший, Дарья Ивановна, женщина в летах, тихая, вдова отставного полковника, сидевшая во время разговора за рукоделием. Степан Данилыч, молодой человек, имеющий заграничное образование, Аннушка Кирилловна, бойкая девица, лет 25. И Таисея Гардеевна, женщина лет 35.

                Аннушка Кирилловна

О! Я бы не так дело повернула! Один ведь раз живем, один ведь глоток воздуха за секунду, Богом дарованную, делаем. Не можно так временем своим распорядиться, чтобы оное в кручину вгоняло, глаза печалью застило, муками ночные думы заполняло. Будь моя воля, я бы Кабаних этих в кандалы, да на каторгу со всеми их древлими благочестиями да мудрствованиями, предками дарованными. Неужто не помнят они, как сами молодыми были, как у самих сердечко щемило при взгляде глаз, что ночами долгими все грезятся. Коротка память девичья, короток и век болезной. Ведь, сами вы милые рассудите-ка, что нам бабам от жизни дадено, что нам судьбою положено? Одни страдания!

                Илья Потапыч

Ну, уж тут вы девица напраслину изволите говорить. Неужто не слыхали вы, да хоть и от баб ваших, что есть семьи благочинные, счастием коих дом полнится, улыбками детишек малых горница светом озаряется? Мир да порядок в семье такой.

                Аннушка Кирилловна

Как не слыхать, слыхала. Да только в семье такой, вы уж не серчайте, мужнина воля всегда в согласии с жениной ходит, рука об руку они значит держатся.

                Илья Потапыч

То есть вы полагаете, что в семье все от мужа зависит, тон значит, именно им задается?

                Степан Данилыч

Ну, уж тут позвольте и мне слово свое сказать. Завсегда привыкли мы всю ответственность за дела семейные на мужа возлагать, так сказать его головой дом держится. Да это так, да и не эдак. Вот возьмите хоть Катерину.

                Аннушка Кирилловна в нетерпении

А что Катерина? Я бы так сказала…

                Степан Данилыч

Позвольте вас повременить, да толком все обставить. Ведь кто такая Катя, по нутру своему? Лань трепещущая? Горлица ли в клетку посаженная? А может она по духу то своему и не та вовсе, что про нее люди молвят. Дозвольте мне еще одну особу в пример привести, помните ли давеча некий Па;вел Ива;нович Ме;льников, что по древней вере великим гонителем слыл, книжицу напечатал, под именем Андрея Печорского, а там барышень болезных хоть пруд пруди и все несчастненькие, все судьбою обделенные.

                Илья Потапыч

Помним-с, как же-с не помнить, многое он там насочинял…

                Степан Данилыч

Да-с, так вот, есть там некая Марья Гавриловна, красоты да скромности не обделенная. Как жизнь то с ней обошлась… Так о чем бишь я? Обе они в девичестве ретивые, да бойкие, маменьками от бед всяких, от невзгод отгороженные, в воле да в веселии дни свои проживали. Им бы и дале жизни радоваться, да вот погубило их обоих замужество.

                Аннушка Кирилловна

Постойте-ка, насколько мне помниться Марья Гавриловна в первом браке живою осталась, как же вы их так сравниваете, да и судьба у них разная.

                Степан Данилыч

А вы милая дослушайте, а потом ужо и потолкуем. Не о сходстве судьбы я имею честь здесь говорить, а о схожести характеров – в одну сторону они глядят, одним воздухом дышат, нет ни у той, ни у другой знания, да умения козням противостоять, не обучены-с, не обучены-с.

                Илья Потапыч

Позвольте ка, позвольте. Не возьму я в толк, о чем вы речь свою ведете.

                Дарья Ивановна

А о том, батюшка, он сказать хочет, что есть люди характером схожие, от того в делах и ведут они себя, как сестры от одной утробы, в один день рожденные. Слыхала я, в заграницах многие умы об этом довольно книг напечатали, все о душевном устройстве толкуют, все мудрствуют, спорят бишь, да ночей не спят, все законы о человеческом устройстве внутреннем сочиняют.

                Аннушка Кирилловна

Да, хлебом их не корми, дай только душу на самую изнанку вывернуть, они и рады посмотреть, где какой случай пожалостей, да поскверней подвернется.

                Илья Потапыч

Вот ведь женщины вы народ какой, волос долог, а ум короток. Прям смех, да и только. Не о том ученые умы толкуют, нет дела им до сплетен и дурных анекдотцев, то наука, а не разглагольство там какое. Ну да ладно не о том толкуем, не про то и дале говорить станем.

                Степан Данилыч

Да-с…хоть вы и говорите, Илья Потапыч, что не о том разговор наш, да все же на этом и остановиться придется. Правда ваша, обсуждать саму науку нам сейчас недосуг, а нечто мы все же из нее позаимствуем. Есть такая черта у человека, вернее свойство, как характер и оный все внутреннее устройство определяет. Потому и все разговоры о судьбе человеческой, отдельно от общества взятой, я рассматриваю тепереча не иначе как через науку об этом самом характере. Вот ведь какая из себя Катя? То есть, какая есть по своей природе от начала своего рождения, до замужества значит. Она резвая, да веселая, нрав ее решимостию полон, не убоялась ведь в ночи одна, без весел по реке уплыть и все от норову своего, не от озорства, а через гордость свою. Это мы про себя отметим. Надо полагать, что подобная женщина будет искать себе мужа смелого, решительного, да открытого. А с кем судьба ее связывает – с подкаблучником, человеком неустойчивым, по своему существу букашкой мелкой, до горькой рюмки охочим. Катя воспитания все же имела согласно канонам и правилам, и для себя памятовала, что «да прилепится жена к мужу и будут они одно целое», а еще разумела она, что закон есть вещь непреложная, не обойти его не переступить не можно. И сейчас по местам, больше по уездам, да деревням люди в великом страхе живут, от того и мракобесия всякие, суеверия случаются. Не могут люди всю широту жизни за свой век обозреть, токмо не ведают путей к этим знаниям, да кабы и имели, не знали бы как этим всем пользоваться. От того и в суеверном страхе под час прибывают, от людей мечты свои, да мысли тайные прячут, не могут счастья своего узреть, а коли узрят так и схватить его как не знают. А родители то что, сами, небось, не ведают, что их детям на благо будет. Вот и по старинке, а многие и по скудости ума своего за благо почитают достаток, да статус по роду занятий или по происхождению принятый. А какого молодцам, да молодицам без любви с постылыми век свой коротать. Пуще уж в девках, да холостяках прозябать.
  Так вернемся к предмету нашего разговора. Итак, Катя. А каково ее устройство… тонкое мечтательное, все ее думы от одних грез-то и исходят, а с делом общности не имеют, не идет действо с мысленным взором рука об руку. По складу своему она девица не томная, вот ведь как сама она Варе говорить изволила: «Мне бы птицею быть, да с обрыва крылья расправив и кинуться»… Душа ее в поднебесной парит, а тело мира не знает. Как такой быть в одном бытие с женщиной, по всем статьям скверной, ограниченной и самодуркой, я о свекрови ее толкую, да и муж-то ее человек сердца не благородного, не широкого. Вот, Аннушка помните, как ваша приятельница птицу полевую приручила и ну ей потакать в клетке сидеть, что после с оною-то сталось

                Аннушка Кирилловна

Погибла птичка, не долг век ее взаперти-то был.

                Степан Данилыч

Вот и я про то ж, не долг век у такой твари Божией, не возможет она жить в неволе.

                Илья Потапыч

И что из всего этого следует, не возьму я в толк, батюшка, о чем вы таком говорите. Что ж такое, по-вашему, получается, что к каждой девице тепереча и на одном возке не подъедешь, науки там разные к каждой приставлять надо, чтоб понять ее. По-вашему уму жить, так  и род человеческий прекратится вовсе, если, как изволите изъясняться подход особый нужен. Слава Богу, троих уж на своем веку сосватал, ничего живут себе, как все люди живут. По мне так лишь бы достаток, да всеобщее уважение, а что до любви, да до крыльев ваших, так вы уж это оставьте, совсем оставьте, вот вам мое отеческое слово, как старший по годам, да и по чину говорю вам.

                Степан Данилыч

Не извольте серчать, милостивый государь, толкую я лишь о том, что каждый человек есть создание Божие и каждый, будь он хоть дворовый, хоть в крепости, хотя бы и царь наш батюшка, все мы под одним небом живем.

                Илья Потапыч

Ну, уж вы и хватили, царя нашего благодетеля, с чернецами мешать, это вы уж лишка дали.

                Аннушка Кирилловна

Послушать вас так наша доля, сиди себе щи вари, детей нянчи, их с мужем обстирывай и света белого не видь. Не в том веку живем, не в том, чтоб ваша братия в сем веке так же над нами верх брала. На меня такой управы нет, и не будет.

                Дарья Ивановна

Да нет деточки мои разлюбезненькие, слушаю вас да все в толк не возьму и откуда ж у вас такие нетерпимости, такие буйства. Как нам завещано, «Возлюби ближнего своего как самого себя». Любите тех, кто окружает вас, это наука посильнее  будет, не каждый одолеть сможет, не у каждого в сердце столько смирения найдется, чтобы обижающего тебя возлюбить.

   Тут поднимается Таисея Гардеевна, до тех пор сидевшая молча, глаза ее смеются, на губах лукавая, но смелая, дерзкая улыбка играет, речь ее твердая, смелая и плавная.

                Таисея Гардеевна

Бог вас всех рассудит любезные, да только не моя это правда, на судьбу надеяться, руки перед образами заламывать и думку свою ночную слезами омывать. Была у меня одна знакомая, имени ее не след произносить, так отдавала она дочь свою за человека дельного, с виду праведного, да из себя пригожего. Дочь же ее была собой миловидна, в девичестве, что ваша Катя, да Марья Гавриловна, как есть две капли воды. Но вот месяц, другой после свадьбы проходит, и моя приятельница все чаще и чаще замечает, что дочь ее, кою она теперь хоть и редко видит, но все же нет-нет, да и пересечется с ней где, так вот дитя ее на глазах словно таит, вся истончается, нет боле на ней румянца, глаза, словно угольки потухшие, и по всему ее обхождению сказать можно «что воля, что неволя – все равно». Защемило сердце у матери,  как так любимое ее дитя погибает, а как помочь ей не знает, не ведает. Тут одна старушка ей и нашептала: «А сходила бы ты матушка к бабушке одной, что за красными воротами версты три по прямой живет, может она чего и подскажет». Обнадежилась моя приятельница и отправилась по адресу, приходит, глядит, а перед ней и не старуха вовсе. Сидит женщина опрятная такая, благовидная и так ласково говорит ей: «Входи матушка, не бойся, чай не съем я тебя». А сама все улыбается, глаз смеется. Прошла моя приятельница, села на лавку, а та давай ей рассказывать о ее же горе, да так складно, что подруга моя, было, испугалась, уж не ворожиха ли перед ней какая. А женщина, видать угадала страх ее, да так ласково ей и говорит: «Не страшись меня милая, не от врага человеческого мои умения, а от того, что с юности моей росла я наблюдательной, да смышленой, все примечала, все с людьми подолгу беседы вела, да слушала и на память клала, как и что они говорят, так и научилась читать я по лицам, что на душе у кого содеется и от чего оное происходит. Твое горе матушка от того, что не в ту землю тростиночка твоя была пересажена, черства та почва, не орошают ее журчащие воды, не греется она благолепием солнца, не заботится о ней рука любящая. Тростиночка твоя, что цветочек из садика в горшок пересаженный, да в темном углу ставленый, хоть и чист тот угол, хоть и выметен, хоть и поливается он в срок, но воздух тот не горний, не сладостный, вода та холодна, да мутновата. Никто цветка того не ломает и не гнет стебель его, никто его по чем зря не тревожит, споен и ровен тон и обхождение того кто за цветком тем ухаживает. И все ж стебелек подсыхает, листочки опадают и весь уж он чахнет. Это матушка от того так бывает, что у каждого человека соки в теле разные содержаться и они им и управляют». Что за соки такие, думает моя приятельница, а та ей дальше рассказывает: «Было мне не так много годков, когда в нашу сторону зашел один человек, пеший странник, много он тогда нам про чужие города, да страны сказывал, слушали мы, дивились. Многие не верили, смеялись над ним, а ко мне он как-то сразу доверие заимел и на прощанье подходит ко мне и говорит, мол, деточка, вижу толк из тебя выйдет, хочу тебе один подарок сделать, принесешь ты через него великую пользу людям, но и врагов наживешь не мало, но береги это и ничего не бойся, такова твоя судьба. И протягивает мне, значит сверток один, старый такой. Разворачиваю я его, а там письмена древние, мелким бисером сыплются, не разобрать мне. Улыбнулся странник и сказал, что не время этими знаниями мне владеть и ушел. Подумала я, подумала, что с этим делать, да положила покамест в дальний угол до времени. И пришло оно в ту пору, как  мне замуж выходить стало, маменька и папенька подыскали мне жениха годами меня немало старшего, но всеми уважаемого, степенного и благодетельного. Поженились мы, я тогда много плакала и все на судьбу свою сетовала, а после Бога благодарила, что послал мне такого человека. У мужа моего хозяйство не большое водилось, а в доме все книги…книги, все стены ими уставлены. И была у него особая комната такая, кабинет значит, долгие часы он в ней проводил, все читал и писал, писал много. Скучно мне было, все одна, да одна, хожу себе горемычная по саду и дела никакого не знаю, прям хоть в омут. И вот случилось так, что в том месте, где мы жили, ходила по дворам женщина, милостыньку просила, а с нею девчоночка малая, худенькая, хворенькая, а глазки то большие, любопытные. И зашла она как-то и на наш двор, кухарка ей хлеба вынесла, а мне ее так жаль стало, особливо девочку и приказала я их накормить и что из одежды ненужного есть ей снести. Уж и благодарила она меня, чуть не в ноги падала, а девочка знай себе в уголочке сидит, кота по шёрстке гладит, да напевает что- то мудреное, мне и не разобрать, не по-нашему. Чтой-то ты поешь такое, спрашиваю я у нее. Она на меня смотрит и молчит, а женщина мне и объясняет, что мол не ее это дочь, ходила она с богомольцами на святую землю в Царь град, там та девочка к ним и пристала и до того та женщина к ней привязалась, что и стала девочка ей за место дочери. По-нашему она не говорит, хоть и понимает. И тут не знаю, что нашло такое на меня, но кинулась я и достала из потаенного места тот сверток, что странником дарован был и разворачиваю перед ней. А она как глянула на него, так и пошла читать, все только диву дались, надо же такая маленькая, нищенка, а грамоте обучена. Читает она, а мне горестно, что ни словечка я разобрать в той речи не могу. Женщина видит мою печаль и говорит, что перевести может, она-де много годков прожила в чужой стороне и по ихнему понимает. Она мне и стала за девочкой переводить, а я знай себе на ум все кладу, а потом и писарь мужа моего тут случился и записал все словечко в словечко. То была мудрость великая, древним мудрецом составленная, все все там про человека было сказано, от чего какие болезни бывают и как их лечить. А боле всего дивно было, что он о нраве человеческом, об его устройстве сказывал, что, мол, есть в человеке такие жидкости и у каждого они свои могут быть, всего их четыре и по ним о человеке полное представление себе составить можно. Назвал он их темпераментами. Так вот по ним ясно делается, почему многие семьи вместе ужиться не могут, хотя бы и в мире жили. Дочь твоя не от болезни сохнет, не от побоев и не от уроков каких, не от притки, лиходеями напущенной. То иное свойство имеет. Дочь твоя с мужем, что солнышко с месяцем, что льдинка с лучиком, что земля матушка, да небо батюшка, на одной земле живут, да в разные стороны смотрят, из одного горшка едят, да похлебка им по-разному кажется, об одном деле толкуют, да каждый в том свою правду видит. Вот оно что, матушка, как бывает, век живи, век разумей чудеса, что Богом, нам неразумным для учения посланы». Подивилась тем речам моя приятельница, плечами пожала, да и спрашивает: «Не гневись матушка, но не пойму я речей твоих, умом бабья голова моя не вышла, как понять тебя, как разуметь речи твои мудреные?» Отвечает ей: «Не в том беда, что не поняла ты речей моих, это дело поправимое, а в том, как помочь твоей дочери, как вернуть ей счастье, да румянец щечкам ее девичьим. Вот о чем толковать мы с тобой после будем, а сейчас слушай, да никому о том попусту не сказывай, так как сказано в книге книг «Не мечите бисера вашего перед свиньями», вот и ты молчи и без надобности ту науку на людях не открывай, не настал еще тот час, когда каждый разуметь сие будет». И долго рассказывала ей о том, до поздней ночки просидели они, наговориться не могли. И ушла от нее моя приятельница с головой думами разными полной, сама не помнит, как и до дому дошла. Много дён с тех пор минуло, как в день перед праздником прибежала девочка к моей приятельнице от дочери ее, и сказала, что барыня велели, мол, передать, чтоб вечор дома ей быть, она де придет с мужем чай кушать. Услыхав то, она обрадовалась, но вместе с тем и подивилась, не водилось у них до селе такого. Вечером приходят дочка с мужем, оба улыбаются, друг на друга любуются, светом от них вся горница горит. Слушает их мать, никак в толк не возьмет, чтой-то такое случиться могло, а тут дочь, улучив минутку, пока муж с приказчиком, что по своим делам в том вечер случился, и рассказала матери, как мужа своего будто не своими глазами увидела. Дён пять тому назад поехали они на ярмарку, да кучер вечор пьян был и колеса не посмотрел и вот как мост они проезжать стали, повозка возьми да и накренись – колесо отлетело, она и повалилась с моста в реку. Муж ее, не помня себя за ней в воду кинулся, на руках из воды вытащил, да так за ней ходил после, так на телегу сетовал, а уж как кучера бранил, что тот еле жив ушел. «И тут открылись у меня глаза, мамонька, -сказывает девица, - вижу пред собой не истукан каменный, а глаза пламенные, сердце ретивое, руки сильные, жилками изборожденные. Как то я раньше этого не видела, мне он все казался хмурым, да медведем каким бесчувственным, а я то в девичьих мечтах помышляла о сильном, да любящим, чтоб возле ног моих стоял и слезно о любви молил, а этот, думала я и любить-то поди не умеет». «Да как же так, дитятко, ты раньше этого не видела, что ж и не смотрел он чтоль вовсе на тебя? Слова какого ласкового не сказывал?» «Да было, маменька, смотрел, только взгляд мне его казался таким, как на бревно сухое смотрят, а слова его будто и не ко мне вовсе сказаны были. А сейчас вижу я, что он словно река наша, как заводь, по зиме льдом покрывается, а по весне ручейками бежит, а летом бурлит словно в котле. Так и он, нраву он такого, что не каждому и не во всякий раз себя покажет, а я раньше того заприметить труда себе не давала». После побежала моя приятельница к той женщине и все ей рассказала, а та так ласково на нее посмотрела и молвила: «Вот видишь, матушка, как Господь устроил, повезло твоей дочери, а то бы век вот так вот бы промаялась, а тут несчастье счастью помогло. Так и у меня с мужем моим было, если бы не пришлась та девочка в ту пору, не разгадала бы я той мудрости, то и не поняла бы никогда, что муж-то мой золотой головы человек был, науками разными обученный, добрый, да сердечный. Бывало часами с ним за чаем мы беседовали, а после он мне свои книги давать стал. Оченно я горевала, как его Господь к себе забрал. Вот такие вот дивные дела на земле содеяться могут».