Отчим, и тень отца глава 3

                3

                Отчим, и "тень отца"

           И с тех пор есть на кладбище могила Василия Васильевича, но нет могилы
моего отчима, Семёна Петровича.  Мама во все эти дни - и на похоронах и на поминках
– вела себя сдержано, не суетилась, не рыдала; кроме того, на её плечи легли все
хлопоты и она с ними хорошо справлялась, не упустила ни одной мелочи, и со
всеми организационными вопросами обращались только к ней. Ксения Юрьевна же,
как запомнилось мне, временами дико и неестественно громко выла и причитала, будто
вот-вот могла кончиться сама, отчего сердобольные старушки, которых на похоронах
было много - и откуда только они взялись?  - не раз делали ей замечание:
          - Что же ты, Ксюша, так себя изводишь? Так можно и сердце надсадить.
Ты уж держи себя в руках.
          Её завывания, да ещё с хрипотцой и воплями, очень неприятно действовали
на меня; они мне были иногда просто невыносимы, от её взвизгиваний меня бросало
в дрожь. "Был Василий Васильевич живой – она материла его каждый день; не раз я
слышал, как она кричала:  "Да чтоб ты издох, паразит!" А, вот, он умер - и
истерику закатывает... И что это за жизнь такая?! Ненавижу! Не хочу так жить", -
думал и возмущался я. А ещё я хорошо запомнил, как Василий Васильевич говорил мне
в один из последних дней: "Жись проклятая! И никто ж не виноват - сам допустил!..
Ты что ж - думаешь, что я всегда был таким, что ли? И я был пацаном, были и у
меня светлые мысли, не прокуренные, не в угаре... Сам виноват, судьба ни при чём.
Сам допустил. Учись, Илья! Учись - и беги от неё, проклятой! Ведь, есть же другая
жись, есть, Илья! Ищи! Выучись, и беги от нас куда подальше, а то пропадёшь, сгоришь
как я, как Семён!.. Ты парень умный, с мозгами - учись! И езжай куда далече от нас!.."
 А мне, и на самом деле, было и неприятно и страшно видеть его припухшее, с
безобразной щетиной лицо, его мокрые, мутные глаза и неестественно большие "мешки"
 под ними, и хотелось тотчас же уйти, убежать как можно дальше, где не могло быть
 ничего этого, что мне приходилось видеть и слышать каждый день.
          Да... ещё на похоронах, когда Ксения Юрьевна, тотчас же после
душераздирающей истерики, могла спокойно разговаривать и беседовать со всеми на
любую тему, вплоть до соседских сплетен, - то я...  уже искренне ненавидел и презирал
 её; и ничуть мне её не было жаль, будто я совсем бессердечный... И вот надо же! -
на столько я злопамятный, что, даже год спустя, в вагоне, когда так живо вспомнил
те похороны, и сейчас, когда пишу эти строки, - то... жёлчь поднимается во мне
и выливается в желудок и обжигает его, и отрыгается изжогой!..
          Настя же, дочь Василия Васильевича и Ксении Юрьевны, ещё школьница
девятого класса, сидела у гроба отца тихо, и плакала в платочек так не слышно, что
только её плечики вздрагивали. Да так долго плакала, что те же старушки напоили её
каким-то отваром.
         - Нельзя так плакать, девка! Без роздыха - нельзя, а то сердце надорвёшь;
оно у тебя ещё слабенькое. Крепись, милая! С того света ещё никто не возвращался,
- поучали и успокаивали они её, а она, притихшая, ни на кого не поднимала глаз и
никому ничего не отвечала.
          А на поминках, когда уже разошлись все и мы остались одни - Ксения Юрьевна
 с Настей и я с мамой - я и услышал впервые о родном отце - и не только об нём -
такие подробности, о которых и не знал, и не подозревал.
         Прежде всего, мне запомнилось вот что: только что - был покойник, были
похороны, были у многих слёзы, и прочее, а мама – всё это время была
необыкновенно спокойна! Будто всё, что происходило вокруг - было естественно,
даже буднично! И удивлён этому оказался не я один - кума тоже; поэтому мама
объяснила своё поведение вот так:
         - Я читала где-то, что однажды самолёт развалился прямо в воздухе.
Погибли, конечно, все. Кроме одной женщины: она на обломке самолёта спланировала
на землю, сильно побилась, но осталась живой. Случай невероятный, но был. А я -
вот о чём: другой человек просто выйдет из дома, и на него с крыши упадёт сосулька -
и нет человека! Поэтому я точно знаю, что каждому из нас судьбой, или кем-то,
отмерено: кому сколько жить, и как умереть. И никому никуда от этого не деться!
Не спрятаться, не убежать! Даже самые-самые праведники смертны, хоть лоб расшиби
в молитвах, но где и как тебе предписано помереть - так и помрёшь. Жалко,
 конечно, человека, всех жалко - да что толку от нашей жалости? Покойник – он и
есть покойник, он даже не знает, что он помер: мы, живые, знаем, что он помер, а он
и знать этого не может, умер - и всё! Нам, живым, страшно, а ему - ничего не
ведомо.
         Мы, все вчетвером, сидели за поминальным столом, на котором ещё была
грязная посуда с остатками еды: с лапшой, с сахарной кутьёй из риса и изюма, с
пустыми или недопитыми бутылками разведённого медицинского спирта и самогона -
сухой закон был в самом разгаре, - со стаканами, из которых пили компот.
        - Хоть о покойниках плохо и не говорят и не поминают лихом, - говорила
мама, подперев подбородок кулаком, и усталыми, задумчивыми глазами смотря перед
собой куда-то в никуда, - но мой Семён... царствия ему небесного и успокой, Господь,
душу его! – она перекрестилась, - но мне его, ей богу, жалко! Ничегошеньки хорошего
он в жизни своей не видел.
         "И чего это мама так уверенно говорит о нём как о покойнике, будто мы не
только Василия Васильевича только что отвезли на кладбище, а отчима тоже?!" -
был ошарашен я, даже не мог скрыть удивлённого взгляда прямо в глаза её, но
мама смотрела... куда-то мимо меня.
         - Отец у него был инвалид войны, безногий - спился и сгорел от водки.
Мать - тоже алкашка. Я её всего-то один раз и видела, когда мы ехали сюда и заезжали
к ней. Помнишь, Илюша, мы в тайге жили? Посёлочек ещё такой был - "Малая Сова"
назывался? Конечно помнишь: ты уж большенький был. Так вот, когда мы оттуда сюда
ехали, переезжали, - к ней и заезжали, в город Кунгур. Старинный такой город, церквей
в нём видимо-невидимо! Так Семён и вся его родня - оттуда родом... Кажется, Анфисой
 её звали, мать-то его. Точно - Анфиса Петровна. Надо же - помню! А какая она
неряшливая, грязная вечно! И в избушке у неё всё вверх дном: разбросано,
натоптано, наплёвано! Вонище!.. Так вот, я тогда в первый раз видела, как ещё могут
люди водку пить. Она стопками не пила, ни-ни. А, представьте: крошила на блюдечко
хлеб кусочками – у неё зубов-то уж не было, - заливала этот хлеб или водкой, или
вином, или самогонкой - ну, что было в тот момент на столе, - и хлебала эту тюрю как
суп, ложечкой, и не закусывала, даже не морщилась! Это стоит раз увидеть - и не
забудешь никогда... И сумела ж она нарожать четверых детей! Старший, на сколько я
знаю, всё из тюрьмы не вылезал с малолетства. Так всё по ним и скитался; тюрьма ему -
что дом родной. Сейчас уж и не слыхать: жив ли?  Младший тоже школу бросил и нигде
не учился и не работал, всё где-то болтался, подворовывал да пил, дома месяцами не
бывал. И никто о нём не переживал!  Я их обоих так и не видела никогда. Это
всё от Семёна я знаю. Так вот, про младшего он мне и рассказывал, когда ездил на
похороны матери года три назад, что его пьяного где-то не то машиной переехало, не то
ещё что, но валялся он прямо на дороге, и мёртвый... Ещё дочь у них была,
дурочка, малоумная, так она всё при матери и жила. А сейчас она где-то при
церкви кормится;  ну, навроде дворника там у них, или поломойки, что ли? Не знаю...
          - Так вот, я к чему всё это: Семён-то у них считался самым умным и
толковым. Они, мать особенно, - даже очень гордились им. Он один из всех их, даже
в школе немного учился и класса четыре кончил. Как он любил говорить: "Вдвоём с
братом букварь скурили, а дальше уж я один учился: я таблицы умножения зубрил, а
он промышлял – у кого что плохо лежит".  Я думаю: Семён лет пять всё-таки
учился, хотя всегда и всем говорил и в документах писал: "Образование неполное
среднее". Скорее всего - это ему его семейка не дала учиться дальше. А ведь он,
должно быть, был очень способный. И он всегда мне рассказывал: "Сколько помню себя -
я всю жизнь учился и работал".  Только учителя у него были не те, что у других. Он
ещё совсем мальчишкой был, а уже работал, добывал и себе и остальному семейству, и хлеб
и прочее. То подсобит кому-нибудь из соседей или из знакомых огород скопать, или
дров напилить. Да мало ли чего. То к мужикам пристанет: они сруб рубят - и он
тут же. Отнести - поднести, подать чего, помочь придержать. Печник, например, печь
кладёт - и он возле него трётся, подсобляет, смотрит, ну и запоминает. Его уж все
соседи знали в Кунгуре-то, так и не гнали, даже делились с ним: то угостят, накормят,
то денег дадут; то, даже, одежонку какую-нибудь. Так он и научился всему: и плотничать,
и столярничать, и печи класть умел, и проводку электрическую в доме починить, и
со скотиной управлялся. Даже на шофёра выучился с таким-то образованием. Да что я
говорю: сами ж знаете - мастер он был на все руки!
          - А как он сюда-то попал? - спросила Ксения Юрьевна.
          - Да как? Здесь в армии служил, не то в стройбате, не то в автобате  -
не знаю, как это правильно называется, - ну, здесь и остался. Не захотел к
матери возвращаться. Шофёром работал, в общежитии место дали. Так он человек
был работящий, общительный. Только одна беда у него была: заливать в горло - он тоже
был большой мастер, не далеко от родителей своих ушёл... Да Бог его простит. Пусть
земля ему будет пухом! - и мама вновь перекрестилась и выпила с подругой по стопке самогонки.
          - Но, если тебе его так жалко, то чего же вы всё время не ладили? -
удивилась Ксения Юрьевна.
          - А то!..  За мой язык мне и попадало. Он мне слово - а я ему два. Ни в чём
не могла ему уступить! Вот, хоть кол мне на голове теши - а, если он мне что
скажет, непременно мне надо было сказать ему против! Чувствую: он прав, а в душе
у меня всё перевернётся - и я всё равно скажу, что он не прав. Вот так... И не могла
 я иначе, хоть убей меня! А он злился по-страшному, аж из себя выходил. А я почему-то,
не боялась его нисколечко, не знаю почему. Не было у меня к нему страху - и всё тут!
 Он на меня драться - и я на него. Поколотим друг друга, аж до крови, до
синяков, поцарапаем друг другу морды - а мне хоть бы что, даже боли не
чувствовала. Только злость была! И радовалась, что я ему не уступила! Вот такая
я дура... А вот с первым, с Алексеем, с отцом  вон Ильи, - всё было иначе. Того
боялась. У-у, страсть как боялась! У того рука тяжёлая: ему бы кулаком скобы
забивать, вместо кувалды. Да и тот - только взглянет своими глазищами - ноги так
сами и подкашиваются. Да ещё упрямый и ревнивый - до бешенства! И Семён вначале
ревнив был, всё кидался на меня,  да... потом поостыл.
          - Слушай, кума, - сбавила Ксения Юрьевна голос до полушёпота и даже
наклонилась к подруге, - так, при твоей красоте да достоинствах, можно ж было
такого мужика отхватить! А чего ж ты с Семёном-то? Он же по сравнению с тобой -
просто сморчок!
          - А вот так...  Прилип - и всё тут! Хуже банного листа. Да и жалко как-то
его было. Да и... у меня  Илюшка был. Кому я нужна была такая-то?
          - Вот, я тоже понять этого не могу, кума:  почему ты убежала от
муженька-то своего, Алексея? Ведь, не в тебя же он топором запустил, не тебя же он
убить-то хотел! Да и могла же ты и убежать, в конце концов, и без ребёнка: оставила
бы его бабкам, всё бы руки развязала!
          - Да вот так, кума... боялась я его. Никого на свете не боялась! А
его - боялась, до смерти боялась! И сейчас боюсь. Он из тех, кто и зашибить может,
а потом и... сам на себя руки наложит. И всё это... от чувств, от любви. А мне
зачем такая любовь? Да, любил он меня, и сейчас... любит, даже не сомневаюсь в этом.
И я его, окаянного, любила. Ну, а как же! Он же не такой как все! Он же на руках
мог носить! Любому морду за меня мог набить - равных ему не было! Да и красив был -
как чёрт! Вот и я с собой ничего поделать не смогла... Одним словом - боялась. Да и
жила я с ним - как взаперти: ни на кого не глянь, не заговори. А я ж родилась... Я
ещё девкой свободу любила, что хотела - то и делала, никто мне не указ, ни отец,
ни мать. А тут - будто тюрьма... Вот и сбежала, как только случай выпал, причина...
Порой доходило до того, что его не было рядом, а я кожей ощущала его "тень" за собой!..
А ты знаешь, кума, - кому смех, а кому слёзы, - а в первую же ночь он... своими
лапищами так стиснул меня, я думала: дух из меня вон! И у меня в шее что-то хрустнуло
и я целый месяц на больничном была: не могла голову повернуть, так и
ходила... скособочась. Тебе смешно, а мне не до смеха было... Даже сейчас он
будто преследует меня... как тень. Порой так и вздрагиваю... А сына... Куда ж я
без него? Мой он... Ему оставить? - да уж! слишком жирно ему будет. Никогда! Никогда
не получит он его!.. Сама намыкалась, руки повязаны, горюшка с ним хлебнула: то -
болел, то - не с кем оставить, а работать нужно, кормить, одевать. Но - отдать ему?!
чтоб оставить ему?! – да ни за что! В пику ему! Назло ему!! Вот ему, а не сын! -
мама угрожающе потрясла над головой кулаком. Может, на неё так алкоголь 
подействовал?
           Эх, мама-мама, зачем она такое говорила? да - при мне! Я - что: нужен был
ей только для того, чтоб в пику отцу? чтоб ему досадить? Она ненавидит моего отца, а 
я нужен ей только назло ему?! И Семёна она не любила, всё поперёк ему старалась
делать, злила его... Может, из-за того... из-за меня? Что, из-за меня не могла жить
с кем-то другим по-любви?  Я мешал..? Она несчастна, очень несчастна, а мы все...
и я тоже - виноваты в её несчастии. Я не знал - почему и отчего? - виноваты... Но
мне становилось страшно от предчувствия, что её злость, как тяжёлый жернов,
может навалиться на меня и перемолоть неизвестно во что. Может поэтому, я сам того
не сознавая, сопротивлялся этому давлению... А все думали, что я ужасный,
бессердечный эгоист. Страшно вспомнить, что я передумал и пережил в ту ночь,
оставшись один в темноте со своими мыслями...
           А обе кумушки в тот вечер ещё долго плакали, горевали, пеняли
несчастливую судьбу свою... и, по-моему, даже не догадывались, что творилось со мной.
Да и... чего им было обо мне думать?


                4

          Как я "убил" маму... и курить начал
               
               


Рецензии
Здравствуйте, Александр! В Вашем рассказе очень выразительно все описаны. Больше всего мне жаль мальчика, который страдает, чувствует себя и виноватым, и обделённым материнской любовью. Представляю, как тяжело рассказывать об этом, делиться таким сокровенным.
Пусть у Вас всё будет хорошо дальше!
Творческих успехов Вам!

Галина Карбовская   24.10.2013 19:54     Заявить о нарушении
Я бесконечно благодарен Вам за Ваше неравнодушие, за терпение читать мои сочинения! Спасибо большое! С уважением, Александр.

Александр Смирнов 6   25.10.2013 06:15   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.