Наш шумный двор

               
               
         
   


        Наши детские головы гудят от весеннего ветра, а сердца сладко ноют от звона ручьёв, запаха земли и талого снега. Мы, мелюзга послевоенная, жмёмся к мужикам, играющим в «буру» или домино на деньги. Над столом густой табачный дым, яркие дамы и короли на руках. Азарт, звон монет и хруст купюр...

        Но нас уже, как стайку птиц, срывает с места жажда перемещаться по нашему квадратному двору, с дореволюционными липами, выросшими  до самой крыши старинного пятиэтажного дома купца Э.Цинделя. Наш дом 10, похожий на букву «С», он построил для технической интеллигенции, работающей на его Ситценабивной фабрике.

        Но после революции огромные квартиры уплотнили и сделали из них коммунальные для трудящихся «Первой ситценабивной фабрики». Перед войной дом ещё был огорожен и вокруг него сохранился яблоневый сад, от которого после войны осталось только несколько деревьев. Бабушка рассказывала, что после революции, дворник с бляхой на груди, на ночь мог закрыть ворота ограды на ключ.
 
        Вдруг, сидящие под липами старушки, сердобольно заговорили: «Юрочку нашего вывезли!»
 
        И мы увидели,  как из углового подъезда вывезли  на солнышко бледного паренька в инвалидной коляске. Мы даже не знали, как его зовут? Мальчик, едва сдерживая  улыбку, жадно оглядывал людей во дворе, и щурил глаза, слезящиеся от блеска окон, белоснежной стаи голубей в синих небесах и от вспышек « зайчиков», которые пускала зеркальцем симпатичная девчонка с пятого этажа! Эта загадочная девчонка недавно запустила в меня из окна солёным помидором.

        Но тут Лешик вынес из дома линзу и стал выжигать на лавочке обидное для меня слово: «Десяткин!». Мы тут же разбежались по домам и вернулись со сломанными очками, лупами и прямоугольными выгнутыми стёклами. По двору тут же поплыл едкий дым от шести увеличительных стёкол.

        Неожиданно, Лешик,  как самый вредный из нас, подсунул нашему лучшему футболисту Вовчику, под его яркий лучик сломанную расчёску. Она тут же вспыхнула едким, рыжим дымом. Вовка закашлялся и понёсся с шутилкой за обидчиком.

        Тот бросился к девчонкам, скачущим через прыгалки, и, брошенная расчёска, окутала их дымом. Девчонки с визгом начали стегать нас прыгалками! Мы припустились со двора, но налетели на взрослых пацанов из нашего двора. Они, видя обиженных девочек, тут же надавали нам подзатыльников.

        Потом парни высыпали перед нами горку конденсаторов, похожих на куски хозяйственного мыла. И мы сразу забыли про обиды, окружили своих кумиров, жадно глядя, как они орудуют пассатижами, доставая из конденсаторов слитки «золотца».

        Мы нетерпеливо хватали пахнущие горелым парафином куски фольги и начинали разматывать тонкие листочки кальки и звенящей фольги. Вскоре весь двор и соседние переулки зазвенели на ветру золотыми лентами над нашими головами, возносясь к весеннему солнцу.

А уже через час мы бегали вдоль косогоров Павелецкой железной дороги и рвали душистые цветки золотой мать-и-мачехи. Вскоре нас унесло за Новоспасский  мост кататься на последних льдинах на монастырский пруд - ловить полусонных плотвичек, пахнущих бензином и отпускать их тут же  в   Москву-реку.

В пятидесятых годах ещё не было телевизоров, а тем более компьютеров. Мы все были уличными ребятами. Но родители за нас не беспокоились - дети после войны были особенно любимы взрослыми, перенёсшими смерть, голод и разруху. И нас никто не обижал. И самое удивительное, если кто жаловался дома на наказание от взрослых на улице, тебе ещё добавляли затрещину, что плохо ведёшь себя!



                *   *   *