Время вершить чудеса. 13. Набат веры...

                ГЛАВА 13.
                НАБАТ ВЕРЫ.

      Как только автобус двинулся в путь, всё встало на место: ушла смешливость и дурашливость из русских голов и глаз, серьёзность поселилась в речах и поведении.

      Спокойные лица иностранцев настроили гидов на рабочий и привычный лад, повернув сознание так, как нужно для дела. Личное отступило на задний план. Даже пристрастия отпустили, и глаза уже не искали взора любимых – не время. Каждый занялся своим делом.

      Немцы тихо переговаривались, склонившись над картой города и обсуждая новый маршрут на день, оборачиваясь к Стасу и выясняя, где лучше проехать и остановиться, ожидая возвращения туристов.

      – Вы собираетесь отлынивать от экскурсий? – он возмущённо наклонился над ухмыляющимся водителем и механиком. – С машиной порядок? – увидев согласные кивки, припечатал: – Вы в группе. Местного оставим возле автобуса. Не беспокойтесь, не поцарапают. Здесь люди скромные, провинциальные, совестливые; умеют уважать чужую собственность.

      Немцы задумчиво переглянулись.

      – Начальство ожидается? Могут неожиданно нагрянуть?

      Отрицательно покачали головами.

      – Так что волнуетесь? Этот маршрут им незнаком – не найдут!

      Все рассмеялись.

      – Решено: идёте с нами, – обернулся к улыбающимся туристам. – Правда, друзья? Нам уже не хватает этих двух немецких парней! Пусть станут членами группы.

      Аплодисменты и тёплые улыбки были достойным ответом на предложение гида.


      Выходя на площадке возле заводика по отливке колоколов, каждый турист потрепал по плечу немцев, приглашая их с собой. Те краснели и млели.

      Стас выловил пару подростков, «слинявших» с уроков в школе, строго на них посмотрел, вогнал в оторопь и восхищение своей высокой и мощной фигурой и, пошептав на ухо, дал немного денег.

      Раздувшись от осознания важности дела, они чуть не лопнули от радости и гордости! Проводив глазами группу, мальчишки несколько раз обошли вокруг новинки немецкого автопрома, восхищённо присвистывая и пальчиками едва касаясь его лакированных боков, радостно вздохнули: «Красота-то какая!»

      Сели неподалёку на лавке и ревниво стали охранять сверкающее чисто вымытыми стёклами и блестящей краской огромное чудо – «Мерседес». Всё смотрели на него и перешёптывались:

      – Как думаешь, Стёпа, подарят городу или нет? Не обманут?

      – Они так смотрят на автобус! – Лизавета прыснула в кулачок. – Будто ты пообещал отдать его насовсем, как только станет не нужен! – рассмеялась. – Что сказал мальчишкам? Нет, ты только посмотри: глаз не сводят и никого и близко не подпускают. Даже снежки начали лепить! Никак, готовятся отражать нападение неприятеля!

      – Ты почти угадала, – криво ухмыльнулся. – Так и сказал, что, возможно, оставят в подарок городу, если пройдёт испытание в окрестностях. Если с ним ничего не случится, конечно.

      Переглянувшись, вдвоём рассмеялись.

      – Вот и замерли в почётном карауле! Не волнуйся: в драку полезут, а никого не подпустят! Всё равно, что Вечный огонь охранять доверили! Не дадут угаснуть, уж будь уверена!

      Их окружили иностранцы, и пришлось гиду рассказать про уговор. Сначала не поняли, но когда сообразили, что Стас попросту надул детей, стали ворчать:

      – Не годится вселять напрасных надежд детям! Так нельзя обманывать! Могут навсегда потерять доверие к взрослым…

      Поняв, что у нас слишком разный менталитет и, подчас, диаметральное понятие норм морали, парень свернул полемику и умело отвлёк рассказом о мастерской по изготовлению колоколов. Больше никогда не рассказывал о своих проделках, вздохнув: «Бестолку. Им нас не понять никогда! Да мы всю жизнь живём в обмане и глупом доверии к старшим и власть предержащим. Без обмана скучаем, учиняем бунт сразу! Натура такая».


      …Проводя по цехам, объяснял при помощи старого мастера о назначении каждого помещения, об этапах производства, приёмах и технологии, которая не менялась на протяжении веков. Менялись только подручные материалы, но не рецептура чугуна и его заливки.

      Туристы брали в руки красный, кремнистый, особо тугоплавкий песок для опок и изложниц, рассматривали, поражаясь колючести.

      Станислав не скрывал ни малейшей детали в технологии, акцентируя внимание на доморощенных приспособлениях, на гениальных и простых технические решениях, которые помогают рабочим в их ремесле, будь то особенная лопата, паяльная лампа или кипятильник для смолы.

      Мастер, краснея, шёпотом противился, ворча:

      – Эт как же срамотит народ русский ентот гид кичливый столичный, ничего святого за своёй пустой душою не имеющий…

      Стас лишь терпеливо объяснял в ответ:

      – Вы не правы. Поймите: не стыдно быть бедным по средствам, стыдно быть убогим душой.

      Только тогда, недовольно покряхтев, старик продолжил показывать и рассказывать то, о чём узнал ещё от деда, «лившего звонки и гласисты колокола для всех стольных градов расейских».

      Лиза и Толик тайно переводили туристам пререкания и аргументы спорщиков, и сами удивляясь вместе с иноземцами. Поражались убогости, способности русских из ничего творить настоящие чудеса.

      – Так было всегда на Руси. Убеждались в этом не единожды, – пожала плечами Катрин.

      – …А здесь вы видите уже отлитые колокола, которые ещё находятся в формах. Сейчас нам покажут, как их будут вынимать.

      Наблюдали, снимали на камеры и фотоаппараты, восхищённо перешёптывались, поражались – как всегда.

      Вид пылающих колоколов, когда их обжигали сверху, вверг в восторженный экстаз даже флегматичных людей! Заворожённо наблюдали и… крестились. «Пылающая Русь» – так окрестили это явление. Оробев и притихнув, по-особенному отныне стали смотреть на мир вокруг себя.


      Когда вся группа уже была во дворе мастерской, старший гид обратился к туристам:

      – Я тут услышал за своей спиной выражение «Пылающая Русь». Что вы вкладываете в это понятие? Склонность русских к бунту? Непокорность в крови, вечно подавляемая церковными канонами и властью? Как напоминание завоевателям Руси: «Так же сгорите!»? – мягко улыбнулся, обведя внимательными глазами людей. – Надеюсь, это не моя новая кличка?

      Подняв на парня глаза, люди удивлённо помолчали, а потом рассмеялись, покачав головами и покраснев щеками.

      – Спасибо, друзья, от всего сердца! – поклонился в пояс, почтительно и с достоинством. – А то, я уж подумал, грешным делом…

      Смеясь и перебрасываясь шутками, пошли в лавку при заводике – купить сувениры: маленькие и средние колокольчики, цепочки с кулонами-колокольчиками, миниатюрные кованые дуги с бубенцами…

      Очень остались довольны: и качеством, и дизайном и непередаваемым шармом, аурой.

      – Знаете, Стас… – Катиш задумчиво стояла рядом, пока все рассаживались в автобусе. – Долго думала над Вашими вопросами о горящих колоколах…

      Парень взял сухонькие ручки старушки в свои, согревая их теплом на лёгком морозце середины ноября.

      – Думаю, Вы во всём правы. Абсолютно. На все вопросы отвечаю «да», – скромно опустив синие глаза, покраснела. – Особенно характерно последнее – о завоевателях. Да, напоминание и предостережение. Никогда бы не подумала, что простая производственная технологическая операция способна породить такие глубокие мысли и выводы. Спасибо, Стас! Вы гениальный гид. Другого такого не знала. И уже не узнаю…

      Быстро отвернувшись, скрывая слёзы, Катиш ушла в салон, откуда из окна на парня посмотрели укоряющие глаза её супруга Гийома, ясно говорящие: «Ты опять?!»

      Стас так и остался стоять, поражённо молча.

      «Что мелькнуло в её словах и глазах? Что-то непонятное. Не могу объяснить, хоть по лбу тресни! Только сердце гулко и тревожно стучит о рёбра, почему-то вызывая боль и панический страх. Что происходит в группе? Почему крепнет ощущение, будто ситуация висит в воздухе, над пропастью? Что не так? Да какого чёрта?! Что творится последние несколько дней? Отчего так явственно вижу тёмное облако над собой?»

      Очнулся, понял, что стоит один. Все давно в салоне, но, что самое поразительное, ни один человек не смотрит в его сторону! Поднял глаза на кабину водителей: лишь Отто-механик странно смотрел сверху со своего сиденья, не сводя блёкло-серых, в белёсых ресницах, глаз. Стас передёрнулся от этого неживого неподвижного взгляда.

      «Как у засыпающей рыбы, ей-богу! – опустил взор, сжал кулаки, взял эмоции под контроль. – Чёрт, нервы шалят, не иначе. Дьявольщину какую-то вижу. Мозги “плывут”, точно».

      Закрыл глаза, отрешился от мыслей вообще, несколько раз вдохнул морозный воздух, с радостью чувствуя, что тяжесть с души медленно отступила, будто милостиво сняла чугунную ногу.

      «Спасибо, Господи… Дышу… Верую… – выдохнул, раскрыл глаза. – Пора. За работу, Стасик».


      До обеда проехали намеченные маршруты, заехав в старинные торговые ряды, в маленькие магазинчики для иностранцев.

      Пошептавшись с местной женщиной у рядов, что привлекла его необычными серьгами, гид привёл группу… в обычный советский промтоварный магазин.

      То, что там увидели на обшарпанном, затёртом до проплешин прилавке, обрадовало иностранцев больше, чем показное обилие в отполированных до блеска валютных лавочках!

      На скромной витрине простого магазина лежала продукция местного эмалевого цеха, славящегося на всю страну: серьги, клипсы, колечки, браслеты и часы с эмалевыми медальонами, маленькие зеркальца и побольше, на ручке, украшенные живописными вставками из неё же, милые шкатулки и пудреницы…

      Женщины замерли в восхищении, а мужчины не знали, как к товару подступиться, просто не понимая, что это и с чем его едят.

      – Так, Элиз, давай-ка, устрой нашим гостям показ моделей и способы их эксплуатации.

      Мило шутя, Стасик снял с опешившей девушки дублёнку и берет, передав их зардевшемуся Толику.

      – Впрягайся, милая, – ласково поцеловал в висок красавицу ленинградскую. – Не мне же на себя это примеривать! Только с зажигалкой да портсигаром и порисуюсь.

      Рассмеявшись легко и светло, она с радостью и энтузиазмом принялась за работу, а Стас рассказывал и комментировал каждое действие, модель, подробно объяснял тонкости выработки и способы применения заманчивых штучек. Никто не вышел из магазинчика без нескольких вещиц!

      Продавец чуть от радости в обморок не упала: выручка за месяц за один час!

      Побледневшая от волнения до синевы, Зина, молодая женщина приятной внешности, всё бегала в подсобку, вытаскивая на прилавок и другие занятные единицы товара из своей и соседней областей. Увлеклась, извлекла кое-что «из-под полы», сбегав в галантерейный отдел…

      И на них нашлись покупатели!

      Даже Стасику с Толяном пришлось кое-что из вещей примерить на себе и на себя, вызывая смущённый смех женской половины группы.

      Покинули захолустный тесный магазинчик с неохотой, дружно крича на разных языках слова признательности и прощания донельзя гордой и довольной продавщице Зинаиде.

      С того дня, адрес этого магазина был занесён во все справочники для туристов.

      Со временем промысел лаковой миниатюры станет одной из важных статей дохода и города, и всего края, и страны – пойдёт на экспорт.


      Везя группу обратно в слободу, Стас рассказывал о достопримечательностях, увиденных ими за окном, будь то старый покосившийся колодец или пожарная каланча, красивые наличники и ставни в старом деревянном домике над рекой, особая вывеска с красными звёздами на доме или воротах.

      Остановив автобус, подробно объяснял, что это отличительный опознавательный знак на тех домах, где живут участники Великой Отечественной Войны – дань памяти их заслуг. Бывало и так, что видели такого человека, разговаривали с ним, а старик или старушка терпеливо отвечали на вопросы о житье-бытье и всё удивлялись:

      – Что за интерес такой ко мне? Живу, как все – что спрашивать-то?

      Поражались до онемения иностранцы скромности и непритязательности простых жителей. Удивление вызывали и жители Тутаева: при таких стеснённых условиях жизни, они умудрялись и выглядеть неплохо, и радоваться каждому дню, и любить, и рожать детишек. И ни слова недовольства или осуждения!

      – Обывательская жизнь в России была всегда непростой, – пытался объяснить Стас людям, – но ни голод, ни войны, ни болезни не могли изжить в наших людях способность радоваться малому. Таковы живые существа всюду – в борьбе за выживание не забывают о маленьких удовольствиях. Не думаю, что что-то изменится, даже если в стране произойдёт чудо, и строй поменяется кардинально. Всё равно, деление на классы останется, значит, будет и бедность. А к ней нам не привыкать – справимся, – криво улыбался, ловя осуждающий взгляд Вадима. – Сейчас, мои дорогие, я вас отпускаю – обед и сиеста. На заре предстоит сбор и поездка в собор. Там к вечеру будет всё готово. Есть вопросы и просьбы ко мне? – увидев скромные улыбки и покачивания голов, попрощался: – До вечера! Сбор в шесть вечера. Служба не будет длинной – так нам пообещали служители.


      …На вечерней заре, в сгущающихся сумерках, туристы дружно вышли на улицы слободы. Собираясь кучками, они тихо здоровались, переговаривались, неся в подмышках свёртки с тулупами и валенками.

      Морозец подморозил снег на дороге, и он визжал под ногами людей, идущих к площадке, где ждал автобус.

      Там был не только транспорт, но и немецкие сопровождающие на автомобиле той же марки – приехали только что. А поодаль стояла… чёрная «Волга», возле которой курили трое взрослых серьёзных мужчин в чёрных кожаных утеплённых пальто и в добротных бобровых шапках.

      – Это «комитетчики»! – беззвучно ахнув, туристы замерли. – Стас! – оцепенев, не смели войти в автобус и застыли от ужаса. – Всё?..

      – Друзья, – он вышел из салона, спокойно и приветливо улыбаясь, – я вас жду! Рассаживайтесь, пожалуйста! Не будем заставлять священников ждать.

      Помогая зайти, кланялся, поддерживал руки и талии, подбадривал оробевших шутками.

      – Гюнтер, ваше начальство едет с нами? – обернулся, вскинул брови, увидев кивок белокурой головы, продолжил: – Тогда, предупреди их, что там будет довольно холодно.

      Выскочив, немец пошёл поговорить с наблюдателями.

      Вернулся быстро, кивнул Стасу: «Предупредил».

      – Все в сборе? Все здоровы, собранны и смиренны? – обведя взглядом, Стас дождался коллег-переводчиков и вздохнул с облегчением: – В путь. С богом!

      Автобус ехал по вечерним улицам Тутаева, а в салоне впервые стояла абсолютная тишина.

      Притихшие, побледневшие, встревоженные люди вскидывали на гидов вопросительно глаза, но тем сказать было нечего. Только растерянно пожимали плечами: «Ничего не знаем».

      Свет фар двух легковых автомашин сзади провожал их до самой церкви.


      Выходили группами.

      Каждую встречал «свой» священник, тихо беседовал с помощью переводчика, выяснял принадлежность к конфессии и уводил в уголок, начав работу по спасению душ.

      Стас остался с англоязычными туристами, переводя обращение их прикреплённого настоятеля.

      Вечер наступил.

      Собор был старинным, с мощным каменным основанием, вросшими в землю арками и переходами, широкими истёртыми ступенями, с тёмными коридорами, похожими в сумерках на католические храмы, даже схожи были светильники на стенах в залах и приделах.

      Везде царила разруха!

      Лишь один придел привели в относительный порядок, и там было тепло. В углах стояли тепловентиляторы, добытые Зориным на складе воинской части. Они равномерно и довольно сильно гудели, так что служителям приходилось говорить достаточно громко и внятно. В воздухе висела взвесь из пыли и извести, поднимаемая вентиляторами, но люди терпели, отчихавшись и откашлявшись в первые минуты пребывания в зале. Выключить спасительное тепло не попросил никто – лучше пыль, чем простуда.

      Как только с группками поговорили священники – молодые мужчины, одетые лишь в тонкие рясы, всех верующих отпустили в общий зал. Сами же встали в один ряд перед амвоном: высокие, красивые, строгие.

      Туристы стихли и даже перестали замечать трёх серьёзных мужчин из той «Волги»: войдя, разделись и встали поодаль возле стен, сложив руки под животами.

      Служба началась.

      В зале становилось всё теплее и светлее. Количество свечей всё увеличивалось, увеличивалось; передавали, зажигали друг от друга, бережно укрывали от ветра тепловых пушек, которые всё-таки пришлось выключить на время основной службы – плохо было слышно голоса служителей.

      Закрыв все двери и проёмы, затянув их целлофаном и брезентом, привезённым из той же воинской части, что и вентиляторы, постарались больше не отвлекаться и внимательно слушать слова молитв, тихо крестясь и шепча свои.

      Мелькание рук в темноте, когда крестились, вздохи и бормотание, мощные голоса молодых служителей, когда по очереди на своих языках произносили тексты, заставляли туристов замирать и душой, и телом, едва дыша.

      Такой службы ещё никто и никогда не проводил ни до них, ни после: понимали – случай исключительный!

      Пятьдесят человек разных конфессий захотели преклонить головы и колена в старинном святом месте и помолиться, поговорить по душам с богом, как бы его сейчас ни называли. Он стал общим под этими полуразрушенными намоленными сводами собора – Всевышним.

      Тепло от сотен свечей и человеческих тел окутал холодный придел облаком пара, который клубился и овевал и служителей, и иконы, и наблюдателей, и туристов, растворял собою лица и фигуры, делал их ирреальным и сказочным. Тени метались по сводам, стенам и потолкам, причудливо двигались и качались, колебались в пламени свечек, которые держали старые и молодые руки, дрожащие от озноба и молитвенного экстаза.

      Опять включили вентиляторы, направив их поток под свод зала – он возвращался с холодным воздухом и клубами пара, но не так гасил свечи, как было раньше. Стало возможным не прикрывать огонёк ладонями. Выпрямив спины, стали петь молитвы, следуя за своими наставниками, терпеливо ожидая очереди.

      Такой красивой службы, пожалуй, никто и никогда не видел.

      Прочитав молитву, спев канон или псалом, батюшка отступал, давая место коллеге, и тот, поклонившись всем, потом «своей» группе, принимал молитвенную эстафету.

      Когда основная часть была пройдена, выступил настоятель собора и начал вечернюю службу на церковно-славянском языке, призывая паству присоединиться и читать молитвы на своих языках.

      Раздав быстро по рукам маленькие молитвенники, начали службу. Многие опустились на колени, подстелив подушечки и коврики. Пол был густо усыпан сухими опилками, срочно доставленными сюда вчера из ближайшего цеха пиломатериалов. Кто подумал об этой малости – осталось тайной, но стружка была тёплой, и люди не замерзали, стоя на ней коленями. Тёплый воздух овевал стены и потолок, и пусть гул вентиляторов сильно мешал службе – никто не роптал. Только сжимали крестики в руках, склоняя головы, тихо бормотали на разных языках обращение к Тому-кто-сверху.

      В этом вавилонском столпотворении языков сквозило что-то от Ветхого Завета, так пахнувшего на людей седой стариной и глубокой тысячелетней историей, что у многих выбило благоговейные слёзы и одинаковые мысли: «Подобного не пережить! Длительная задержка в Тутаеве того стоила! Она позволила нам быть вместе даже душами краткий миг. Стас прав – все мы вышли из Его колыбели».

      Когда старший священник пропел последнюю молитву, и пятеро гостей из семинарии своими мощными голосами ему помогли, а местные служки только усилили хор и молитву, он не сдержал восторженных слёз, низко кланяясь и благодаря людей за такой молебен, «Божьей благодатью и истинною верою преисполненный». Широко крестясь, кланялся в пояс туристам разных стран, благословил каждую группу, а переводчики едва слышно переводили его слова потрясённым людям, которые в ответ тоже кланялись и благодарили за единение с богом – давно такого не испытывали у себя на Родине.

      По окончании все священники: четверо молодых семинаристов, их наставник, трое местных «батюшек» и трое прислужников, выстроились в длинную цепочку и, накинув на руки стихари, стали благословлять и исповедовать туристов, склоняясь к их головам, подставляя ухо для откровений кающегося.

      Гидам пришлось несладко – едва успевали за всеми! Негромкими голосами переводили священникам слова людей, передавали их благословения. Только та часть, что считалась исповедальной, была проведена наедине со служителями – не для посторонних ушей. И пусть священники не понимали, в чём раскаивается человек – верили в истинное раскаяние и дарили отпущение грехов, призвав в свидетели лишь Всевышнего в эту минуту.

      Более близкого общения с Богом, пожалуй, не было ни у иностранцев, ни у наших служителей. Поразительная и невероятная служба.


      …Станислав понял, что пока не нужен своей группе, и подошёл в правом углу к иконе, намереваясь постоять минуту и поговорить с богом наедине, но произошло необъяснимое.

      Ступив к столику со свечами, кануннику, протянул руки и стал ставить свечку в держатель. Вдруг мощный поток голубого света хлынул в сводчатое окно справа, искупав парня в своём сиянии и залив весь угол мерцающим ореолом, ни на что непохожим: ни солнечный луч – поздний вечер, не было в небе даже красно-оранжевого отсвета; ни лунная дорожка – рано, не показалось ещё ночное светило, да и много мощнее и насыщеннее свет тот был; ни простой прожектор – такой мощности не бывает в природе, как и такого необычного цвета ламп накаливания. Это источник был явно внеземного происхождения; куда много выше, чем стальная мачта в воинской части особого назначения, стоящая невдалеке от городка.

      Люди, увидев небесное сияние, вскрикнули в едином порыве!

      Священнослужители резко обернулись и, посмотрев удивлённо на переполошившуюся паству, проследили за испуганными и потрясёнными взглядами. Побледнев, сгрудились в кучку, тихо зашептались: «Знамение! Знак!» и, взяв иконы, отправились в тот, исходящий неземным светом и цветом, угол, запев странную молитву: протяжную, тревожную и чем-то пугающую.

      Свет не отступал от поражённо молчащего парня, который, превратившись в голубой соляной столп, только шептал белыми губами «Отче наш», едва шевеля языком. На душе было пусто, тихо и жутко по-настоящему.

      «Что это? Конец? А ты, Господи, явил милость и напомнил, что хожу под Твоей десницей и скоро приду к Тебе? Спасибо, что предупредил. Я готов, Боже, только огради от бед мою любимую, мою Светочку, прошу! И я приму с лёгкостью кару Твою и стану самым покорным рабом Твоим, Господи…»

      Служители, окружив Станислава, положили руки ему на плечи, заставив пасть на колени, а те, кто держал иконы, подняли их над его головой, соединив шатром!

      Туристы, увидев последнее действо, с вскриком-стоном рухнули на коленки в едином порыве! С ужасом подумали: «Стаса отпевают, как покойника!»

      – Только над умирающим так могут поставить иконы или раскрыть Библию! – старушки тихо запричитали, стараясь не коситься на мужчин сзади у стены. – Слетелись, чёрные вороны…

      Молитва в правом углу придела стихла только тогда, когда голубое свечение неожиданно исчезло, словно кто-то неведомый закрыл заслонку на небесном фонаре!

      Тяжело выдохнув, священники опустили иконы, едва не вываливающиеся из их вконец онемевших рук, пропели заключительную молитву и отступили от застывшего на коленях парня, мягко убрав с его плеч вспотевшие и дрожащие от невероятного волнения и напряжения ладони. Подняли молодого мужчину с пола и под руки подвели к угловой иконе, что-то прошептав на ухо.

      Медленно кивнул, с трудом приходя в себя.

      Служители вереницей с молитвой вышли из угла, трижды обходя вкруг поражённо молчащих людей, всё ещё стоящих на коленях, осеняя их крестным знамением.

      Стас стоял и пристально смотрел на икону.

      «Ясно. “Скоропослушница”. Отныне, моя святая и икона. Сказали, что на выходе из храма подарят её “список”, чтоб не забывал впредь, кто спас мне жизнь вечную и душу – она: проснулась и осветила божественным сиянием, указывая им, священнослужителям, кому срочно нужна их помощь. Вот и ринулись сюда, схватив иконы, пока свет сияет, пока благодать божественная и на мне, и на соборе, и на всех, кто находится в эту минуту под его сенью. С этого явления возродится храм и станет во сто крат сильнее и мощнее, будет по-настоящему святым, исцеляющим, чудодейственным. “Спасибо” сказали, поклонились в пояс, чем невероятно смутили. “Не мне вам кланяться! Грешен и чёрен душой я!” – едва ответил, но они покачали головами: “Богу виднее”. Вот и отпели заживо, чтобы спасти мою бессмертную душу для дальнейшей жизни, если не уцелеет тело. Смиряюсь, Господи, и вручаю жизнь и душу свою в руце Твои милосердные. Спасибо за щедрость и прощение Твое…»

      Как только закончил молитву, перекрестившись, сзади неслышно подошёл один из семинаристов и, в пояс низко поклонившись, вложил в ледяные руки Стаса маленькую иконку. Поцеловав с благоговением руку молодому священнику, он принял дар, как и тихое взволнованное «Господь отныне с тобой, сыне» и троекратное лобызание.

      Служка отвёл в зал сего раба Божьего, поставив его в гущу людей.

      Последовало последнее благословение от игумена «всех находящихся под кровом сим освященным, отныне трижды благословенным и осчастливленным во веки веков».

      Священнослужители тепло попрощались с паствой, попросив не расходиться – у настоятеля есть для них сообщение.

      Как же удивились люди, когда пожилой, мощный, величественный, почти двухметрового роста мужчина с чёрной окладистой кудрявой бородой, густым басом, сверкая счастливыми, юными, восторженными, голубыми глазами, пригласил всех находящихся в соборе на скромную вечернюю трапезу в ближайшем доме, принадлежащем церкви!

      Едва гиды перевели обращение, иностранцы загудели, закивали согласно головами, косясь в дальний угол на «комитетчиков», но тех уже не было в церкви!

      Когда ушли, не заметили: то ли выяснить, что это за свет такой «своевременный», появившийся в разрушенной церкви, и кто это догадался в окна посветить, то ли устали слушать молитвы, то ли их срочно вызвали.

      Стоило им уйти, всем стало спокойнее и свободнее. Приглашение служителя встретили искренними улыбками.

      Как только батюшка громогласно всем сказал трижды «спасибо», поклонившись в разные стороны, грянул колокол! Да так мощно, сильно, «бумцая» буквально над головами, что многие вскрикнули и закрыли уши. Это был не колокол – набат души, совести и самой веры, набат будущего России!

      За неё сейчас и молились эти люди, прикрывая просьбу простой церковной службой от бдительных «органов». Не потому ли они потеряли, в конце концов, интерес? Поверили?

      Верующие выходили из церкви осторожно, внимательно смотря под ноги – мусор и строительные материалы были везде. Возрождались соборы Руси.


      Недалеко от храма стоял большой, старинный, деревянный дом со свежей пристройкой, ровно в половину больше него, что сделало скромную избу похожей на добротные барские хоромы.

      Там и разместили гостей: кого в большую новую трапезную, отремонтированную и побеленную, кого в старую часть дома, с бревенчатыми стенами и иконами, собрав вокруг скромно накрытых столов.

      Учитывая строгий пост, на столах были простые скромные деревенские продукты. Но, то ли ради гостей заморских, то ли после того потрясения, увиденного и пережитого всеми в соборе, на столы поставили маленькие графинчики с водкой: чистой, прозрачной и голубоватой, «аки слеза ангела, слетевшего сегодня к нам в души и Божий храм наш, отныне особым знамением освященный», как прогудел исполин-священник.

      Налив каждому по грамм тридцать, игумен благословил паству на маленькое прегрешение.

      Выпили тихо, задумавшись о своём, о вечном.

      Отварная картошка, зелень, квашеная капуста, солёные грибы, овощи, консервы, винегрет и салаты на постном масле, мочёные яблоки-груши, клюква-брусника, нарезанные лимоны, орехи – всё смели проголодавшиеся люди.

      Чай пили из огромных самоваров, с выпечкой и мёдом. Особенно всем понравились соты. Ели, аккуратно рассасывая, как показал батюшка, объяснив «пользительность и благостное воздействие на организьм». Так и встали из-за стола, держа за щеками прополис.

      Священники опять выстроились в ряд, прощаясь с паствой словами молитв разных верований.

      Гиды не переводили – иностранцы сами поняли простые слова благодарности, благословения и сердечного прощания.


      …В слободу приехали по ночной темени.

      Хозяева вышли встречать заранее – кто сообщил, так и не выяснили. Держа в руках лампы и фонари, молча разобрали постояльцев, понимая, что завтра придётся с ними расстаться – конец каникулам.

      Через пять минут на площади стало пусто.

      Стас, попрощавшись с Лиз и Толиком, отпустил и немцев. Стоял на площади в ночной тишине, благоговейно замерев и подняв голову в тёмное звёздное небо, превратившись в живую антенну, принимая волны информации напрямую с самого верха – выше уж некуда: от Него…

      – Минаев!

      Прохладный голос заставил его очнуться и опустить голову. Присмотрелся и остолбенел.

      В тени дальнего дома, незаметная во мраке ночи, стояла чёрная «Волга» с погашенными фарами.

      – Садись.

      Тихий приказ был слишком красноречив.

      Заледенев нутром, усилием воли задавил смертельный ужас и, сжав кулаки до хруста, вздохнув всей грудью, Стас решительно пошёл навстречу неизвестности. Искрой мелькнула стылая мертвящая мысль: «Вот и всё. Конец».

                Сентябрь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/10/01/1720