Время вершить чудеса. 14. Часы отчаяния...

                ГЛАВА 14.
                ЧАСЫ ОТЧАЯНИЯ.

      За углом дома в переулке, сильно сжав в могучих руках её тело и зажав большой ладонью рот, стоял Гоша, прижимая Свету к стене. Привалив и придавив всей силой, едва не расплющивал.

      Она истерически кричала, тряслась в крупной нервной дрожи, дико вырывалась и исходила слезами! Ведь только что, собственными глазами, увидела арест любимого. Единственного. Того, кем и для кого жила эти долгие годы ожиданий и болезненных разлук, душевных терзаний и отчаянных надежд. Надежд, оказавшихся такими же нежизнеспособными, как все ею потерянные дети, покинувшие тщедушное тело, едва зародившись в нём: такие же прекрасные, так страстно желаемые, ожидаемые и безумно любимые. Увидела конец своей жизни.

      Проследила, как Стас медленно пошёл к невидимой в темноте машине с «кагэбэшниками», как неловко переступал ногами, скованный ужасом и предсмертным холодом, как выпрямил спину и гордо вскинул голову, стараясь не показать им своего страха и чёткого осознания, что всё кончено. Видела, как зажглись в ночи габаритные огни в черноте провала за домом, как чёрная «Волга» неслышно выскользнула зловещей хищной тенью и рванулась в центр города, увозя в своём чреве её первую и негасимую любовь, чаяния и отчаянные безумные порывы обмануть судьбу; вырвали из рук смысл жизни – сам воздух. Стасика Минаева.

      Только ради него жила, творила, как одержимая, старалась стать богатой и знаменитой, чтобы это помогло вывезти его отсюда, из Союза, и забрать с собой в Канаду, где они, наконец, смогут пожениться и зажить семьёй, столько лет ими желаемой! Стать единым целым, одним сердцем, кровью, судьбой, одним дыханием. Конец.

      Сжимая её, Георгий беззвучно плакал, прекрасно понимая, что и сам сейчас умер вместе с нею.

      «Она не сможет жить без Стаса! Не захочет. Сколько б ни караулили, как бы ни опекали, какие бы ни предпринимали меры к спасению – не убережём. Не получится. Не успеем. Для этого достаточно минуты: лезвие, верёвка, прыжок с моста, яд, шаг под машину или с балкона. Не победить ту, которая стоит за плечами и ухмыляется беззубым оскалом, прикрывшись чёрным капюшоном бессрочной ночи, мрака вечного небытия. Не оградить от тьмы, нескончаемого горя, тупиковой безвыходности. И меня “костлявая”, заодно, прикончит бездушной, бездонной пропастью потери, убьёт беспросветной, безнадёжной чернотой и непостижимой глубиной отчаяния. Смерти долгожданной любви, моей Светочки, мне не вынести. Как же горько за всех остальных, кто столько лет пытался сделать невозможное – вырвать из лап ГБ Станислава Минаева! Не вышло. В голове лишь одна мысль будет у всех кружиться и ранить: “Всё пропало…” Я же вряд ли переживу её даже на день. Просто не найду смысла. И никакая это не слабость, не сиюминутное помрачение рассудка. Я это понял, когда она стала моей в Саванне. Когда услышал в аэропорту по телевизору, что находится при смерти; тогда и пришёл к такому решению: умрёт, сгину и я».

      Ноги замёрзли на стылом снегу, модные английские сапожки не защищали от мороза, а Гоша никак не мог отпустить Светку, прекрасно зная, что кинется она в безумии в ночь, начнёт звонить всюду, стучать в дома спящих людей, кричать и стенать и требовать спасти того, кого уже не спасти никому. Понимает, что напрасно, но всё равно будет стучать. Вот и дрожал от натуги, держа неистовую девочку, маленькую и тщедушную, но в эти страшные минуты отчаяния, вдруг ставшую такой сильной и бешеной, настолько неудержимой, что он, тридцатилетний мужик немалого роста и веса, едва сдерживает напор её характера и темперамента.

      Поняв, что потеряла сознание, подхватил девичье безвольное тельце и, осторожно выглянув, внимательно осмотрелся по сторонам. Убедившись, что слобода уже спит, быстро и неслышно вышел из-за угла старого дома и понёс любимую в их домик на окраине.


      Бесшумно внёс в комнату. Стараясь не сделать девушке больно, бережно раздел с помощью испуганной и всё понявшей старенькой хозяйки.

      Девичье тело горело в истерическом припадке – не хватило шкалы градусника!

      Старушка быстро принесла водки.

      Смочили полотенца и вдвоём стали протирать кожу несчастной. Испаряясь, спирт забрал лишнюю температуру.

      Гоша надел на Свету сорочку, уложил на кровать и кинулся за льдом в морозилке. Кубики сделали своё дело: вздрогнув, застонала и… рванулась прочь с диким нечеловеческим воплем! Опять тут же была вжата парнем в постель и заглушена подушкой. Кричала долго.

      Под дверью тихо плакала и крестилась старушка, всё порывалась вызвать «Скорую», но он качал отрицательно головой, вдавливая любимую в кровать. Когда Лана вновь потеряла сознание, понял – надолго. Встал и, дрожа всем телом, постоял над распростёртым тельцем, не совсем понимая, что предпринять в первую очередь.

      Опомнился, когда всхлипывающая хозяйка насильно влила в него стопку водки. Полегчало. Тогда и заметил, что слёзы заливают его лицо, никак не желая останавливаться. Никак. Сообразил: «Срыв. Нелёгкий день и ещё страшнее вечер вышел. Чистилище».

      – Надо в больницу, господин… Умрёт ведь мадам… Врачей… «Скорую…» Медиков… – шептала баба Люба, дёргая на рукав парня-иностранца. – Плоха она… Капут совсем…

      Покачав головой, решил, наконец, что сделает в первую очередь.

      – Телефон где?

      Замолчала, замерла в испуге: «От те раз! По-русски залопотал американец-то! Понимать стал, что ль? Диво…»

      – Через два дома. Идёмте. Разбужу уж… Такое дело…

      Кивнул и постарался больше не «раскалываться». «Легенда» есть «легенда».

      Когда подошли к соседнему дому, облегчённо вздохнули: «Свет на кухне – ещё не легли хозяева».

      – Михална, ты прости нас. Плохо его жене-то. Позвонить бы…

      – Только тихо. Мои спят уж. Проходите, господин, – неловко поклонившись, соседка провела в угол коридора. – Вот здесь. А мы на кухне посидим с Егоровной.

      Дождавшись, когда женщины зашли на кухоньку и деликатно прикрыли дверь, быстро набрал номер Николая.

      – Я. Забрали. Видел.

      Выслушав что-то короткое, положил трубку. Постоял, задумавшись: «Делать нечего, придётся ещё сделать звонок». Только после пятого гудка сняли трубку.

      – Простите, пожалуйста, но Вам придётся передать это сообщение Вашей соседке, Марии, и сказать её постоялице Елизавете, пусть придёт к Лане Вайт, срочно! Лане плохо. Спасибо.

      Не слушая возражений, строгим голосом быстро отдал приказ и положил трубку. Облегчённо вздохнул: «Можно обратно идти. Как только Лиза прибежит, пойду на разговор с Николаем. Что пропустили? Где допустили ошибку? Как просмотрели? Мне теперь до смерти от этих вопросов не избавиться! “Съедят” заживо. Не уберёг, не предугадал, не смог почувствовать угрозу. Куда подевалось предчувствие? Этим отличался от парней группы – повышенной, поразительно острой интуицией. Тем и был ценен в бюро Совина. И что теперь? Нет… что-то случилось недавно, то, чему не придали значение, упустили…»

      – Всё?..

      Две женских головы высунулись из-за угла коридора.

      Кивнул, пожав плечами.

      – Ну, спасибо, Михална! Выручила. Пойдём мы. Без памяти она там…


      Через четверть часа прибежала запыхавшаяся Лиза: бледная, с заплаканными глазами, измученная.

      Взглянув на неё, Гоша побледнел, задохнувшись от нехорошего предчувствия: «Чёрт! И Зорина нет дома. Неужели и его забрали?.. А вот это уже серьёзно! Так, тихо…»

      – Посидите, пожалуйста, с Ланой – нервный срыв. Много эмоций для неё вредно, – говоря автоматически на английском, старался говорить спокойно и уверенно. – Придёт в себя нескоро. Будет измучена. Не разговаривайте и не позволяйте этого ей. Пусть выпьет чай и поспит. Я должен уйти. Вернусь, сам буду сидеть с нею, – поцеловал руку бледной до синевы девушке. – Спасибо, Элиз! Выпейте чай с мёдом и Вы – измучены до предела. Нелёгкий маршрут. Спасибо за всё.

      – Благодарю Вас. Я сделаю всё, что смогу, господин Коуллз, – тихо прошептала. – Я не врач. Но если это привычное для неё состояние, тогда мы справимся. Уверена.

      Кивнув, вышел в ночь, прошёл по улице, окидывая насторожённым взглядом дома и дворы: «Почти все спят. Хорошо, меньше свидетелей».

      На перекрёстке сел в только что подъехавшую серую машину. Быстро набрав скорость, она тут же скрылась во тьме.

      Тишина слободы больше ничем не нарушалась: ни сдавленными криками и плачем, ни тихим уговаривающим шёпотом, ни гулом легковой машины, уезжающей в темноту и неизвестность, ни поздними шагами и разговорами.

      Ночь поглотила последние отголоски длинного, беспокойного дня и насыщенного вечера, погрузила город в тишь и покой, освещая его голубыми потоками взошедшей луны, мощно и ярко светящей в морозном воздухе.

      Всё смирилось, только ещё парила и курилась на середине течения в стержне Волга, не желая сдаваться зиме, катящая свои нескончаемые воды вниз, к Каспийскому морю.


      …Спустя два часа, чёрная «Волга» высадила позднего пассажира у развилки слободы и тут же скрылась.

      Подняв руки, он потянулся мощным статным телом, размял уставшие мышцы спины и шеи.

      «Еле спас дурака! Тьфу на тебя, Стас! Сколько же я буду тянуть тебя из болота буйного и непокорного характера? Мне самому-то нелегко, едва выкрутился, а тут ещё и ты! Милый “довесочек” к счастью с Лизонькой, “в нагрузку”! Спасибо, Стасик, кланяюсь до землицы русской, которую так любишь и говоришь об этом постоянно всем и вся! Вот и “цепляют” тебя “органы” постоянно! И будут “цеплять”, не сомневайся. Пока не станешь, как все: тихим и покорным, твердящим лишь утверждённый текст и водящий только туда, куда указано утверждённым маршрутом. Так и будешь “на карандаше”, идиот!»

      Грустно усмехнувшись, Вадим Зорин глубоко вздохнул, покачал крупной головой.

      «Бедная Лизка! Опять, наверное, сходила с ума из-за моего отсутствия. Интересно, кто ещё знает об аресте Стаса? Не подняли б настоящий бунт туристы мои поднадзорные! Чёрт! Да были б простые, выслали и всё! “Аморалку” бы “пришили” и взашей из Союза! Впервой, что ли? Так нет: знаменитая художница, элита заморская и европейская, да ещё и пресса отпетая, прожжённая, собаку на скандалах мировых съевшая! Не выгонишь запросто – ославишься на весь мир! Вот и терпят дурака Хотьковского, бунтаря и провокатора, пока маршрут не закончится. Ты только посмотри, что учудили лорды да баронессы!»

      Рассмеялся в голос, чисто и легко, раскинув свободно и радостно руки. Подставляя лицо голубому свету, засмотрелся на яркий диск полной луны: огромной, ясной и великолепно-пугающей. Опомнился, вернулся к размышлениям.

      «Кто только их надоумил? Чья идея? Что Катиш заводила, понятно, но даже ей эта идея вряд ли пришла бы в голову. Всё так грамотно выстроено. Поневоле задумаешься… Ох, как бы они не подключили свои спецслужбы! Чует моя душа – “спецы” тут поработали! Что тогда удивляться, что такую петицию составили? – продолжая посмеиваться, медленно пошёл домой. – Вот это состряпали писульку! Да вся Лубянка “на ушах”!..»

      Качая головой, откровенно позавидовал стервецу Стасу и тому, как за него встали стеной и грудью иностранцы.

      «Надо же было отважиться на такое в чужой стране! Написали письмо-петицию в МИД в защиту своего гида-переводчика, которому не дают спокойно работать всякие надоедливые “товарищи” и препятствуют делать свою работу качественно, свежо и познавательно, что именно эти качества и его манера вести маршруты привлекает такое количество туристов из-за рубежа. Что Станислав Минаев является “визитной карточкой” “Золотого Кольца” России на этом участке. И как только Станислав исчезнет – перестанут сюда ездить. Маршрут станет скучным и заезженным – не для требовательной и грамотной публики. Смотри-ка, подписались, не боясь, все, до немцев-водителей, хоть и не в группе они, а лишь обслуга. Подписавшиеся открыто расписали свои титулы и звания, на пол-листа каждое! Как увидели эту бумагу-бомбу “конторщики” – забегали, как тараканы! Ох, и разворошили наш муравейник мои леди-господа! Ох, и перетрясут всех на Лубянке – полетят чьи-то шапки, а то и головы! Как допустили бунт?!»

      Продолжал смеяться и удивляться, хлопая себя по бёдрам. С трудом успокоился.

      «Ладно, день был длинным, пора на покой. Если получится. Ну, Стас, погоди у меня, зараза ты эдакая!»

      Вновь покачал головой, усмехаясь и восхищаясь. Посмотрев на диск уже слегка желтеющий луны, быстро пошёл к дому.


      Свет горел и у сарая, и в сенях.

      «Маша ждёт и не закрывает. Повезло с хозяйкой нам с Лизкой: понимающая и тактичная на редкость. Вот тебе и провинция».

      Потопав, отряхнул снег с сапожек, обмёл веничком. Взявшись за ручку двери, открыл и, к своему удивлению, столкнулся с женщиной нос к носу.

      – Ох… Слава богу, хоть Вы пришли! – облегчённо вздохнула Мария. – Лиза у американки, Ланы, кажись. Там беда кака-то стряслася… Ох, лихо… Соседка-то с вечеру ещё прибёгла и увела её. Нету доселе, – кутаясь в шаль, старалась не смотреть в мужское побледневшее лицо. – Проводить Вас туда?..

      Махнув рукой, Вадим коршуном ринулся на окраину слободы.

      «Если с Вайт что-то случится – повесят всех за одно место! Наверное, кто-то передал об аресте любовника. Так, Вадя, держись!..»


      Вбежав в нужный двор, столкнулся с Джорджем Коуллзом, нервно курящим возле ступенек.

      – Элиз здесь?

      – Сейчас выйдет. Лане стало легче. Справились с трудом.

      – Передайте госпоже: «Всё в порядке. Он свободен. Последнее предупреждение», – тихо сказал, шагнул вплотную, глубоко заглянул в глаза парню, многозначительно кивнул.

      Джордж замер, ошарашенно посмотрел на «опера», потом, сообразив, радостно пожал руку, выпалил слова благодарности и пулей метнулся в дом.

      Через пару минут со ступенек скатилась лёгким приведением Лизка, с рыданиями и смехом налетела на Вадима.

      Разбираться не стал, подхватив на лету, понёс домой, не давая рта раскрыть, целуя с жадностью и нетерпением, рыча: «Всех и всё к чёрту! Домой в постель, в любовь, в радость, в счастье, в страсть…», на что чаровница отвечала многократным трепетным «да».


      …Тихий стук в окно заставил дёрнуться Нику и подскочить от радости: «Стас вернулся!» Раскрыв дверь, кинулась с криком и плачем на шею.

      Подхватив безумицу на руки, выскочившую из тёплой постели нагишом, закрыл рот поцелуем.

      «Перебудит всю улицу визгом! Вот неистовая и сумасшедшая, – раздеваясь, едва сдерживался. – Вымотался и устал до дрожи, а вот от этого, сладкого, не могу отказаться. Немного счастья и расслабления, немного забытья и парения души. Прочь от страха и ужаса, пережитого сегодня, от серых ледяных стальных глаз и голосов, от ощущения ружейной стали между лопатками, от мертвящего дыхания разверстой могилы…»


      – …Светочка, ты меня слышишь, любимая?

      Нашатырь едва привёл её в чувство.

      Гоша лишь покачал головой.

      «Ещё пара таких срывов – покойница. Кровь носом дважды шла. Господи, как всех перепугала-то!.. Лиз в ужасе металась по врачам района, повытащила всех из постелей, но они были единодушны – нервный срыв. Сделали успокаивающие уколы и посоветовали полный покой. Абсолютный. Как обеспечить? Этого не сказали».

      Склонился вновь к ушку возлюбленной.

      – Всё в порядке, слышишь, родная? Он на свободе, твой Стасик. Отпустили. Последнее предупреждение, сказали, – ласково целуя безвольное лицо, опять поднёс нашатырь к носу. – Давай, родная, борись за жизнь! Ты же для этого приехала – бороться! Вот и не сдавайся.

      Приподнял с подушек, посадил к себе на колени, целуя нежно и настойчиво, возрождая волю и разум лаской и любовью, будя чувственность, взрывая ею безволие, побуждая страстью вернуться к жизни.

      – Вот и не отступайся от мечты, Светочка, не дай слабину! «Лопни, но держи фасон!», как говорят в Одессе.

      Нервно дёрнулась в смехе.

      Радостно вздохнул: «Заработало!»

      – Смотри им всем нагло в глаза, говори: «Не хочу Вас расстраивать, но у меня все хорошо!» и смейся, всем чертям назло! В лицо, прямо в глаза! Утром чтобы никто и не догадался, что у тебя ночью была маленькая смерть, – раздевал мягко и нежно, целуя каждый сантиметр тельца. – Никому ни знака, ни морщинки, ни покрасневшего глаза не показать! «У меня всё в порядке, всё чудесно, лучше не бывает», – медленно положил на кровать, снимая последние вещички. – И радуйся, несмотря ни на что! Люби, кричи, плачь, но только от страсти и счастья.

      «Взял» сильно, почти потеряв голову, едва не крича сам.

      Почему-то вспомнилась в этот миг их ночь в Джорджии, когда Светик почти умирала от слабости и токсикоза, но отдавалась так, что мозги чуть не «протекли» у обоих.

      «Героин мой!» – с грустью прошептал и окунулся в омут обжигающей реки по имени Желание.

      Света стонала, ещё ничего не понимая, плыла на горячей волне экстаза, зажимая себе рот руками, выгибаясь в сильных руках умелого и искушённого возлюбленного, дрожала тоненьким телом, шепча: «Я справлюсь, Стасик, я сильная… Дай мне время, единственный…»


      …Будильник разбудил вовремя, но был тут же негодующе сбит подушкой. Жалобно звякнув, закатился под кровать, продолжая возмущённо звенеть, захлёбываясь полным заводом пружины.

      – Вот наглец!

      Стас расхохотался и, подхватив Веронику, сонную и жаркую, ринулся под ледяной душ. Визг, крик, ругань – как всегда.

      Переведя в тёплый регистр, не удержался и стал любить девочку. Опять крик, стоны и плач: сильный, бурный, безостановочный.

      «Последнее утро вместе. После обеда группа отправляется дальше по маршруту на Ярославль. Конец сказке и песне вашей страсти, Стасик».

      Вздохнул грустно, обнимая возлюбленную.

      – Не плачь, милая, а скажи туристам «спасибо», что продлили своё пребывание здесь. Не увидела бы ты ни рассветов со мной, ни закатов, ни любви первой…

      Задыхаясь, жадно целовал девичье тело.

      Вцепилась, вжалась, не оторвать, не отделить.

      – Пора. Завтрак и последний рассвет. Наш с тобой, Ника моя. Моя маленькая и страстная Победа. Время пришло. Будь солдатом, моя крылатая богиня.

      Завернул в махровую простыню и вынес рыдающее юное чудо в спальню. Долго вытирал сопротивляющееся миниатюрное упрямое и ворчащее существо, целовал маленькие трепетные грудки, прикусывал, ласкал бархатную кожу и… любил вновь: бездумно, сильно, теряя разум. С трудом опомнившись, сумел взять перехлёстывающие эмоции под контроль, успокоил дрожащую девочку, сжав в ручищах, целуя мокрую голову. Поставил на постель, обернул во влажную простыню, глубоко заглянул в мокрые несчастные и упрямые серые глаза.

      – Выбирай: быстрый завтрак со мной и встреча рассвета, или я ухожу в гостиницу, ещё час отсыпаюсь и не вижусь с тобой никогда.

      Опустив каштановую головку, всхлипнула, позволила вытереть нос и глаза и… кивнула обречённо.

      – Тогда, быстро!

      Через полчаса вышли из домика в рассветные сумерки и пошли на горку.

      Рассвет. Волга. Тутаев.

      Маленькое нежданное счастье русской провинциалки.


      Этим утром рассвет не был ясным и ярким, а немного облачным и туманным. Но туман не отрывался от реки и низин, потому не мешал любоваться борьбой солнца с редкими облачками, вдруг затянувшими небосвод. Пробиваясь в прорехи, оно радовало нежным цветом персика и абрикоса, а иней и снег на деревьях окрашивались в грязновато-манговый цвет.

      Палитра, всё равно, была так хороша, что в её нечистоте цветов имелась своя прелесть.

      Поднявшись выше, светило всё-таки смогло немного растворить облака. Они медленно уступали, окрашивались уже в дынные и тыквенные оттенки. Поднявшись довольно высоко над горизонтом, светило украсило мир цветом осветлённого апельсинового сока.

      Отметив все цвета, Стас засмеялся, обнимая Нику.

      – Мы с тобой плотно позавтракали, так почему сравнения на съедобную тематику? – замер. – Пошли-ка, ещё раз позавтракаем в ресторане при гостинице! Вот и отведаем там и сока, и фруктов.

      Подхватил за талию сияющую, счастливую девочку и пошёл в центр.

      – Ты кофе со сливками пьёшь?

      Зыркнув искоса, заметил скромный кивок. Остановился, взял в руки худое личико, заглядывая в огромные сине-серо-золотистые глаза, пальцем погладил пухлые губы.

      – Справишься? Могу рассчитывать на спокойное поведение?

      Кивок.

      – Никаких эксцессов?

      Отрицательное покачивание.

      – Сцен ревности и собственничества?

      Оно же.

      Склонившись, поцеловал нежно, прижавшись к губам, горячим и сладким.

      Замерли, затрепетали, задохнулись от чувств. Слёзы выступили у обоих.

      Безмолвно прорычал: «В этот раз будет тяжело расстаться. Что-то сломалось в тебе, Стасик, окончательно. Нет той стойкости и лёгкости, с которой до сих пор шёл по жизни. То ли тогда точно знал, что Светочка рядом и будет всегда с тобой, то ли молодость ушла, и всё становится тяжеловеснее, и уже не так легко “отряхивается с белой ручки”. Нет ответа. И просвета тоже. Так тяжело на душе!..»

      Вздохнул потерянно и горько. Очнулся.

      – Пойдём быстрее, девчушка моя снежная.

      Погладив пунцовое личико, снова с любовью приник к зовущим губам, через силу оторвался и пошёл, не останавливаясь, крепко держа Нику за руку.


      Стоило появиться возле гостиницы, тут же попали в прицел фотокамер журналистов!

      – Дэни, Майлз! И вам доброе утро! – помахал рукой, прижимая вспыхнувшую личиком Веронику к груди. – Леди не желает позировать, парни. Проваливайте!

      Рассмеялся с иностранцами-репортёрами и, погрозив кулаком, быстро вошёл в подъезд.

      – Заразы забугорные! Привязались… – ворчал.

      Помогая раздеться девочке, окинул придирчивым взглядом: «Порядок. Надела костюм, что купил ей в первый же день – от Коко. Красавица в нём!»

      – Готова? Идём.

      Как только появились в ресторанчике, их встретили… овациями! Собрались все: и водители, и туристы, и начальство с нашей и с немецкой стороны, и… хозяева. В маленький зальчик набилось тьма народа!

      Хмыкнул понимающе, криво улыбнулся: «Вот почему такое пристальное внимание прессы – избавление от смерти состоялось, виват!» Быстро передал Нику Толику – увёл к своему столу.

      – Спасибо, дорогие мои! – Стас громко и чётко начал спич на английском, а переводчики переводили своим языковым группам. – Если бы ни ваше заступничество – плакали бы ваши денежки, выложенные за столь странный, непредсказуемый, «сырой» и непонятный маршрут! И сколько же вы ещё, бедные, выложите! Это я клятвенно обещаю, родные!

      Поднявшись после поклона, был тут же обнят, затискан, зацелован мужчинами и женщинами поголовно!

      – Сколько радости, и всё мне одному, – ворчал, смахивая слёзы. – За ваше открытое сердце у меня есть сюрприз…

      И гиды, и наше начальство, смеясь и плача, продолжали переводить.

      – Я ночью случайно встретил застрявший автобус с именитым фольклорным коллективом, – показал на боковые столики в углу, за которыми сидели пара десятков людей, – и они, в награду за избавление из плена снега и холода и помещение их в эту гостиницу, согласились закатить вам маленький концерт!

      Пока туристы радовались и неистовствовали, подошёл к начальнику, Виктору Ивановичу.

      – Ещё полдня нам выбей – дай улечься страстям.

      Виктор кивнул и со слезами, порывисто и сильно, обнял Стаса. Так все в бюро испугались, когда их подняли с постелей ночным звонком!

      – Спасибо, Батя, не сомневался, – прохрипел, уткнувшись в плечо наставника, смахнул слёзы, благодарно тиснул руку.

      Вернулся в центр зала.

      – А пока, мы позавтракаем, можно? – жалобно спросил и… обрушил лавину смеха у сияющих счастьем и слезами людей. – Благодарю сердечно за всё, друзья! – поклонился низко, по-русски, коснувшись пальцами пола.

      Все замерли. Повисла оглушающая тишина.

      – Я вам обязан жизнью. Буквально.

      В полном молчании расселись по местам и стали допивать-доедать, стараясь больше не смотреть на столик гидов.

      «Спасли. Надолго ли? – туристы понимали прекрасно зыбкость положения. – Как только Стас сдаст нашу группу московскому бюро – ничто не защитит от церберов с Лубянки. Ничто и никто. Мы бессильны. Прости нас, мальчик с иной планеты».

      – …А без спича никак? – заворчал Толик.

      Как только Стас сел за стол, Толян склонился к Веронике.

      – Анатолий Николаев я, милая девушка. Станислав, конечно, не представил нас, гордец, пользуется Вами единолично и нахально.

      Коллеги засмеялись, толкая балабола кулаками в бока.

      – Силой не пущают, отбивают от хорошенькой, очаровательной женщины!

      Ловко уворачиваясь, галантно целовал ручки пунцовой Нике, хохочущей от его забавных острот.

      – Какая у Вас улыбка чудесная! Вот стервец, а! Всё самое лучшее выискивает и присваивает! Ладно, он у нас звезда, пусть будет первым! А мы, простые смертные, уж после Его Величества…

      Зарвавшись, тут же получил подзатыльники и от Стаса, и от Лизы, и от… Виктора.

      – Прошу прощения, Виктор Иванович! Занесло чуток! Виноват! Исправлюсь! Смою вину кровью…

      Хохотали и ёрничали долго.

      Туристы понемногу рассасывались по номерам, пытаясь привести себя в порядок перед концертом.

      Гиды пили кофе, что-то предлагали, набрасывали на карте, начальник сердито ворчал и отнекивался – простая рабочая обстановка.

      Вероника вскоре ушла, кивнув Стасу: «Не забудь попрощаться!»

      Он кивнул, закрыв глаза на мгновенье: «Я же обещал!»

      Поймав их знаки, Виктор покраснел до самой макушки, метнул негодующий взгляд на подчинённого: «Тебя только могила исправит!»

      Пожал в ответ плечами: «Таким уродился!»

      Лизавета с Толиком открыто захохотали:

      – Всё нормально! Полный порядок! Все живы-здоровы, свободны, веселы и полны идей. Жизнь продолжается!

                Октябрь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2014/01/02/367