Время вершить чудеса. 16. Последние радости...

                ГЛАВА 16.
                ПОСЛЕДНИЕ РАДОСТИ.

      Время свилось в тугую спираль для Станислава, Ланы и Джорджа.

      «Любовь на троих, танго втроём, танец со смертью», – с содроганием шептала Лизавета на ухо Толику Николаеву.

      Он притих, старался меньше смотреть на любимую, понимая, что этот страшный танец затронет и её, Мальвину, едва закончится маршрут, и это неизбежно. Как только группа будет сдана московским представителям турагентства – начнётся ад: тотальные проверки и преследования всех и вся. Под этим «девятым валом» гнева Системы не уцелеть никому, кто хоть косым боком коснулся группы, тайн, окружающих её, и причин, породивших столько проблем Лубянке.

      Вот и отстранился Анатолий от друзей. Не струсил. Мучительно метался и искал возможность спасти хотя бы её, любимую, Лизоньку, потому что влюбился с первого взгляда там, в конторе, стоило увидеть. Потерялся в един миг, навсегда, и с болью наблюдал, как Стас, зараза, забавляясь, свернул девочке мозги! Убить был его готов, но понимал – это её выбор.

      Толик красив и статен, мощен, почти как наставник – пришлось сломать себя и тело, достигнуть неплохих результатов, но для Лизки был лишь другом и помощником, товарищем и подружкой, коллегой и приятелем. Всем, кем угодно, только не мужчиной, партнёром, любовником. Не видела она в нём мужика! Не ощущала. Не воспринимала.

      Многое пережил – врагу не пожелаешь маленького ада, прожитого в те дни! Еле справился с горькой действительностью, смог отстранённо взглянуть на ситуацию и смириться, остаться рядом с любимой, не расставаясь, куда бы её ни послали. Если разлучали, тут же врывался к Виктору, срываясь со своего маршрута, и падал на колени, а тот, добрая душа, гладил его вздрагивающие в рыданиях плечи, выговаривал, журил, ворчал и… сдавался, понимая, что толку от сотрудника в таком состоянии чуть: «Пусть будет рядом с любимой – на пользу дела».

      Вот и стал Толя «второй кожей», тенью, вечным «вторым лицом» Лизы.

      Лиза, девушка из привилегированной ленинградской семьи, захотела личного пространства и свободы; выбила их, закончив МГИМО с «красным» дипломом, и… убила всех, когда пошла на отечественные туристические маршруты гидом-переводчиком. Профиль – Скандинавия и франкоговорящие туристы. Пообщавшись с первыми, на них и остановилась, сбагрив Толику «французов».

      Оба говорили ещё и на английском, итальянском и испанском языках, соревнуясь, постоянно наращивая мастерство и количество языков. Частенько развлекались, беседуя на их смеси, чем смешили и поражали туристов.

      Лиза не была глупенькой блондинкой, диплом заработала потом и кровью, чем жутко гордилась, и тайна Толика для неё таковой не являлась, хоть открылась не сразу. Влюбившись в Стаса, постаралась сделать всё, чтобы Толик не обозлился на наставника, ставшего соперником, не стал врагом в тесном кружке сотрудников по бюро – терпеть не могла дрязг. Приложила дипломатические способности: «ввела в семью», прибегая к его помощи часто по всякому поводу, так грамотно выстроила отношения, что воздыхатель деликатно смирился и стал настоящим другом, в котором ни мгновенье не сомневалась, о чём говорила вслух и при свидетелях.

      Толе пришлось соответствовать обязывающему званию. Втянулся. Почувствовал себя нужным Стасу, Лизуне, сотрудникам.

      Все полюбили статного, красивого, славного парня за беззлобный, шаловливый, озорной, хулиганистый нрав. Вздыхали за спиной: «Второй Стасик!»

      Став «вторым», невольно повторял его судьбу; жалели, помогая в трудные моменты, сжимая в дружеских объятиях, гладя тёмно-русую голову, шепча:

      – Будет и на твоей улице праздник – нужно набраться терпения и дождаться своего часа.


      …Сидя в автобусе, ловил волшебный всполох её глаз, млел, летел на крыльях счастья: короткого, невинного и нечаянного. Рад был и ему. И дорожил каждым мгновением. Научился.

      Лиза, поймав восхищённый влюблённый взгляд, опускала роскошные длиннющие ресницы, закрывающие всю ореолу подглазников, нежно краснела румянцем, сжимала пухлые губки, отчего становились алее и сочнее.

      Отводил глаза, задохнувшись от мучительного и сладкого чувства, украдкой вздыхал и пытался взять себя в руки – работа. В такие минуты его голос становился ниже тоном, приобретал оттенок трагизма, что не могло укрыться от девушки, Стаса и туристов. Сочувствовали. Если ловил ненароком чей-то участливый взгляд, виновато улыбался и шёпотом просил прощение за доставленное неудобство. Справившись, старался не смотреть на любимую, насколько это было возможным, учитывая тесноту автобуса и постоянные разъезды по городам на маршрутах.

      Как ни страдал, ни мучился, ни ревновал, даже не помышлял о смене коллектива: никогда, ни на секунду.

      Начальник это учитывал всегда, каждый маршрут. Все знали – свои.

      – Анатоль, не отвлекайся!

      Её забавный серебристый голосок возвращал парня из задумчивости, синева глаз омывала его тоскующую, измученную душу, радовала, возрождала, вдыхала жизнь и… отчаянную сумасшедшую надежду. Тепло улыбнувшись, окунался в работу.


      Время истекало.

      Чем ближе был конечный пункт маршрута, Владимир, тем острее ощущалось в воздухе тревожное и необъяснимое: что-то случится очень скоро, то, что поделит отныне их жизни: «до» и «после» маршрута.

      Сходя с ума от беспокойства, в отчаянии вызвал на разговор… Вадима Зорина. Не потому что Лиза влюбилась в офицера и уже не мыслила жизни без него. Нет. Хотел… Он и сам не мог объяснить, чего. Тревога снедала так, что сложа руки не мог сидеть, как и просто наблюдать за концом.

      Воспользовавшись маленьким перекуром в марафоне по чудному маршруту, когда старики забастовали и притормозили в гостинице «Заря» города Владимир, парень отвёл «опера» в старое неприметное кафе, сто раз проверившись и убедившись, что никто не увязался следом.

      – Ну? – офицер был спокоен и… надменен.

      – Я хочу ей помочь, – постарался не смутиться Анатолий.

      – Грозит опасность? – едва раздвинул в усмешке губы.

      – Да. Не объяснить. Чувствую. Попадёт в беду.

      – Фактов нет, так понимаю.

      Кивок.

      – Только тревога?

      Тот же кивок.

      – Давно?

      Опять кивание.

      – С чьей стороны?

      Пожатие плечами.

      – Мои?

      Пожатие.

      – Чужие?

      Оно же.

      – Весело.

      Тяжёлый вздох.

      – Предложения.

      – Думал. Есть идея, – покачал головой. – Не простит обмана, а надо. Для неё, – покраснел до слёз, вздохнул. – Помоги, – посмотрел в глубину строгих, насторожённых, недружелюбных серых глаз. – Надо «снять» раньше…

      Вскинул голову, загорелся, схватил «комитетчика» за руку, когда тот попытался встать.

      – Обязательно! – побледнел. – Выслушай! – вздохнув, даже передёрнулся телом. – Меня возненавидит, конечно, – проглотил ком в горле, судорожно вздохнул. – Отправить обманом далеко. Пока всё не уляжется. Будет буря. Понимаю. Пусть «пропадёт» на время. Для всех. Даже для семьи. Потом сообщить, где она.

      – С чего такая забота? Честно только, – склонил голову к плечу.

      – А ты не догадываешься сам? Нет, – покачал головой, густо покраснел, – я не о своих чувствах! Клянусь! – гордо вскинул голову, прямо и серьёзно смотря в холодные глаза. – Это ваше… Личное… Её…

      – Объясни, – осипнув голосом, Зорин выпрямил спину, напрягся. – Подоходчивее.

      – Ей уже давно нехорошо, – так вспыхнул, что краской залилось не только лицо, уши и шея, но, наверное, и пятки. – Давно.

      – Нагрузки.

      – Нет. Поверь. Есть не может. Синяя. Головокружения, – глаз не мог поднять. – Тошнота.

      – Ты… хочешь сказать?.. – побледнел, привстал, испарина выступила над губой, вновь осел на стул. – Но… Нет, это усталость.

      – Очнись, Вадим! – вскрикнул, привлеча невольно внимание пары-тройки алкашей в углу. – Спаси её! И быстро. Пока не поняла этого сама и не наделала глупостей! Ты – главная её опасность, сам понимаешь.

      Умоляюще посмотрел в застывшее лицо взрослого мужчины, став совсем юным, страстным, невинным каким-то.

      – Я не знаю, как это сделать, но ничего, кроме банального – усыпить и вывезти, в голову не приходит.

      – Объясни, – прохрипел «опер», всё ещё не в состоянии смириться с известием.

      – Глухомань. Закрытая территория. Турбаза. Не знаю. Горное селение. Чёрт! – схватился за голову. – Не в самом месте дело, а в том, что и от тебя это должно быть тайной! – покачал головой. – У меня ноль возможностей. Не те связи.

      – Я ей не враг! – вскинулся.

      – А твои?! Да стоит страшному завертеться, её сразу втянут! – не отступал, впившись серыми глазами в холодный взор. – Спаси её от тебя и твоей Конторы! Выведи на человека. Я сделаю сам. Или укажи направление, куда двигаться. Господи… – сжимал голову руками. – Чтобы они не могли и под гипнозом у тебя узнать, где она. Так понятно?

      – Не перегибаешь? Не накрутил себя? – странно успокоился и развалился вальяжно на старом деревянном стуле, поглядывая свысока.

      – Нет! Уверяю тебя! Кошмары не отпускают. Не кисейная барышня – отродясь не видел. Это знак, – откинулся на спинку обшарпанного расшатанного стула. – Пусть со стороны это выглядит, как наш побег от тебя. Гадко, а надо такую сплетню распустить. Это её спасёт. Я постараюсь удержать там, пока тут всё не уляжется полностью, – вздохнул судорожно толчками, нервно. – Возможно, пройдёт год. Потому нужно большое расстояние. Чтобы не рвалась и не искала! Нарвётся на вашу Контору – станет заложницей с ребёнком.

      Надолго повисла пауза. Очень.

      Толик смущённо краснел и не поднимал на возмущённого и насупленного мужчину глаз. Понимал, что шансы убедить «спеца» мизерные. Простой гид против кадрового офицера ГБ! Только и понадеялся, что собственнические порывы того будут побеждены трезвомыслием, пониманием сложности ситуации и, практически, безвыходности положения.

      – Мне нужно время.

      – Его у тебя почти нет, Вадим. Ещё неделя, и будет поздно. Не думаю, что твои будут ждать до самого конца. Уверен: скоро начнут «снимать» с маршрута по одному. Голову даю на отсечение! – тяжело дышал, панически заглядывая в глаза. – Спаси её!

      – Я услышал. Дай подумать. Обещаю, не затяну. Клянусь честью, – потеплел взглядом, расслабил плечи.

      Встав, протянул руку в дружеском прощальном жесте.

      – Благодарю, Анатолий. Посиди. Я выйду первым.

      Рухнув опять на стул, Толик долго сидел за столиком, уставившись в стену пустым слепым, невидящим взглядом. Никак не мог перебороть в душе чёрного отчаяния и невыносимо горького ощущение, что катастрофически опоздал. Никак.


      Экскурсии продолжились.

      Неспешный ритм маршрута позволил даже немощным вынести его долговременность.

      Стас, паря на крыльях любви, фонтанировал идеями и замыслами, постоянно тормозил группу в самых немыслимых местах, выискивая забавные достопримечательности, задерживаясь на смешных жанровых сценках, обращая внимание на такие мелочи, которые оказывались знаковыми впоследствии.

      Искромётный юмор, конкурсы и викторины вымотали, но стоило парню сверкнуть озорными умными глазами, туристы подбирались, выпрямлялись, гордо вскидывали головы и замирали в предвкушении. Равнодушных не было, флегматичных тоже – перевелись!

      Не удивились, когда гид вдруг остановил автобус на… безлюдном пустынном перекрёстке в глухом захолустье.

      Повисала тишина, все терпеливо ждали: «Что же сегодня выкинет наш непредсказуемый и сумасшедший Стас?»

      – Вижу-вижу, коситесь и недоумеваете, – усмехнулся, обдумывая мысль. – Ответьте на вопрос: кто сегодня рассматривал изморозь на окне? – обвёл загадочным взглядом притихших туристов. – А жаль. Сегодня был довольно сильный ночной мороз, такие волшебные узоры оставил!.. Но я даже не о них речь веду, а о богатстве воображения у Бога, его мастерстве. Не зря же все народности, проживающие в холодных климатических условиях, старались хоть немного приблизиться к совершенству. Это выражалось в искусстве кружевоплетения, ажурном ткачестве, ришелье, филе, гипюрной вязке, ажуры, связанные крючком и спицами, воздушные, невесомые вещицы из скани – всё это попытка приблизиться к самой безупречности. Как и художественная ковка и литьё – тоже стремление сравняться с Ним здесь, на земле. Мы всегда это пытались, люди. Увидев переливы утренней росы и игру света в гранях льда, вылили желание Ему уподобиться, научившись огранять драгоценные и не очень камни. Где камни не добывались, развилось искусство стеклодувов. Стекло научились не только смешивать по цветам, но и гранить его, резать, украшать, – улыбнулся сердечно. – Ну, мы уже созрели для Гусь-Хрустального?.. – увидев ответные тёплые улыбки, хлопнул Петера по плечу. – Давай-ка, сверни вот здесь – новая дорога, быстро и мягко проедем. Ты будешь первооткрывателем этого шоссе – доверяю! – поймав кривую ухмылку немца, захохотал, усаживаясь в кресло. – Молчу! Даже не обещаю любовных объятий. Потерпишь немного без моих страстных рук, дорогой.

      Хохот и покрасневшие лица были обеспечены надолго, как и ржач из водительского кресла.

      Через пару минут автобус вынужденно притормозили, и, после маленькой локальной войны, в кресло водителя сел Гюнтер, грозно рыкнув и на Стаса, и на Петера.

      Лишь механик Отто продолжал откровенно хохотать, поглядывая то за спину, на кресло Стаса, то на несчастного покрасневшего второго водителя, Петера.

      Все понимали, что это лишь фривольная выходка русского молодого парня, но почему-то не могли спокойно смотреть на шутливую игру гида и Петера. Не сразу смогли себе объяснить, что происходило между мужчинами. Что-то настораживающее и чувственное, но что? Гадали долго, в уме допуская мысли о… Ну, не важно, о чём, пока не сообразили, что немец… ревнует Стаса! Тогда облегчённо вздохнули:

      – Не могло быть иначе. Лана не женщина, а Сирена. Петер не устоял тоже.


      Дождавшись покоя и тишины, гид вновь принимался рассказывать, словно заходя в тему не стой стороны, с изнанки, зачастую приглашая не на основные места производств, а в маленькие мастерские: холодные, пронизанные сквозняками, захламлённые.

      Наблюдая за волшебством рождения горящей стеклянной капли, за обретением ею формы, за красными от натуги лицами стеклодувов, иностранцы замирали, уже не обращая внимания на неудобства – привыкли.

      Чем были хуже условия труда и творчества, тем выше оказывалось мастерство и ценность материала. В таких местах чаще всего находились маленькие лавочки, полулегальные, но с такими чудесными вещицами, что мало кто сдерживался от их приобретения.

      Лишь ворчали на Стаса:

      – И так уже отослали часть покупок домой и даже прикупили новые чемоданы, огромные и неподъёмные! Как домой всё это притащим, а, господин Соблазнитель?!

      Смеялись и…  опять покупали!

      Гид выполнил своё обещание: растратить их средства, данное там, в гостиничке Тутаева, в последний день каникул.


      – …Нет, это уже просто невероятно, Стас! – Катиш ворчала и сопела. – Я снова не смогла устоять перед этим волшебством! Мучитель! Искуситель! Коварный совратитель наших буржуазных наивных душ и похититель кошельков!

      – Скажу вам по секрету, Катрин, – шептал громко, делая «большие глаза». – Я сам тут каждый раз «подрываюсь на мине» и что-нибудь везу домой. Не могу пройти мимо стекла! Наваждение какое-то! – стонал жалобно, возводя глаза горе. – Сегодня пустил с вами Анатоля – он меньше этому подвержен. Теперь мучаюсь: вдруг там было что-то такое, что украсило бы мою коллекцию?..

      Все сочувственно смеялись, краснея лицами – сами были такие же.

      – Самые чудесные формы и узоры зарисовала и сфотографировала госпожа Лана – посмотрите позже. Если не на подлинниках, то в репродукциях, – Кэт спокойно посмотрела на молчащую девушку. – Ещё переваривает информацию, купается в эмоциях, – заговорщически косилась на Стаса. – Стекло волшебно, нет равнодушных, уверяю Вас. Что-то неземное в этом трудном и изящном ремесле, не находите?

      – Согласен абсолютно. Кстати, о ремёслах. Жостово, Мстёра, Хохлома, Гжель, Палех – всё ли купили? Хоть маленькую вещицу? – поднимал руки. – Нет-нет, не для обогащения местных умельцев. Это частичка Руси, живая и настоящая. Она будет источать тепло в ваших гостиных, клянусь. Потому что делается всегда душой, а не для прибыли. Так всегда было у ремесленников: работая на продажу, не могли не вкладывать душу – натура такая. Оттого и умирали рано – растрачивали её быстро и щедро. Редко кто из мастеров доживал до пятидесяти лет. Это тоже достоверный факт. Пожалуй, только художники умели восполнять энергию, черпая её из тонкого эфира – избранные люди. Ремесло более приземлённое, вот и не было восполнения сил, – грустнел. – Такова история мастеров всех стран. И вряд ли что изменится в будущем.

      – Зато они оставляют после себя материальные и духовные ценности, которые и после их смерти продолжают греть нам души и радовать глаза, – пожав плечиками, старушка окидывала глазами людей. – Притихли. Пора развлечь.


      Подумав, вскоре что-то придумывала со Стасом, и ближайшим вечером уже стоял весёлый бедлам в гостиной или салоне, когда выигравшему в конкурсе или пари преподносили чисто русский или советский презент!

      Будь то приглашение в квартирку местной старенькой учительницы-словесницы на чашечку чая, когда на круглом ореховом столе, стоящем посреди комнатки, накрывалась льняная скатерть, водружался пыхтящий самовар с серебряными приборами и приспособлениями.

      На все вопросы, откуда эдакое роскошество, скромно отвечала:

      – Осколки прошлого.

      Устланные домоткаными полосатыми половичками, дощатые сосновые полы умиляли ещё больше заморских баронесс и сквайров. Разувались и с наслаждением прохаживались по ним в светлых вязанных шерстяных носках, которые хозяйка раздавала гостям в прихожей вместо тапочек.

      И пусть чай был только с пряниками или баранками – сам разговор и душа истинной дворянки всё возмещали.

      После таких посещений, четыре-пять человек в группе долго молчали, неся в себе тайну, эту девственную чистоту провинциальной русской души.

      …Будь то «завтрак советского холостяка», выигранный механиком-немцем Отто: на клеёнчатой скатерти поместили две бутылки советского пива, гранёный стакан, открывалку, тарелку с горкой консервированного горошка, двумя сосисками и… солёным огурцом.

      На вопрос, зачем огурец, с хохотом Стас пояснял:

      – Опохмел вчерашнему!

      Остальные туристы с замиранием следили, как Отто спокойно откупорил бутылки, налил «Жигулёвское» в стакан, понюхал и восхищённо поднял большой палец, хваля продукт. Выпив полстакана, принимался за содержимое тарелки, съев сначала, по совету Станислава, огурчик с чёрным хлебом.

      Расхохотавшись, туристы уже не выдерживали и заказывали и себе «завтрак холостяка», к вящей радости барменов и официантов.

      …Будь то «дамские посиделки неожиданно нагрянувших подруг»: много-много тартинок и бутербродиков «на скорую руку» под дамские вина «Лидия», «Токайское самородное» или «Мускат».

      И опять у буфетчиков и поваров в ресторанчиках был беспокойный и весёлый вечер!

      …Когда один из туристов выиграл приз под названием «Первая годовщина свадьбы советских молодожёнов», и задумываться не стали: сразу продублировали заказ на всех! И не прогадали.

      На столике победителя с дамой ждала интересная сервировка: на белой льняной скатерти высились две бутылки: игристое вино «Советское шампанское» и водка «Русская», возле них стояли бокал для шампанского и рюмка для водки, а у их подножия лежали два лимона. В тарелке красовалась красная рыба, в вазочке рядом – красная икра с кусочком сливочного масла, а в салатнике – салат «Столичный».

      Долго смеялись туристы, пытаясь понять, почему именно такой набор продуктов на скромном семейном празднестве.

      – Разгадка проста, дорогие мои, – Стас терпеливо объяснял, пожимая плечами. – Эти продукты чаще всего бывают в продуктовых наборах, через местные профсоюзы организованные и продаваемые на рабочих местах. Так поддерживают людей на производствах – продуктами, зачастую являющимися дефицитом на прилавках магазинов. Потому заводы и не пустуют!

      Смеялся звонко, игнорируя укоризненный взгляд и возведённые в потолок глаза Зорина: «Только могила тебя усмирит!»

      – Чем вреднее и тяжелее производство, тем богаче и обильнее наборы.

      Понимали не все – не тот менталитет.

      Сознавал и старался не заострять на таких вопросах внимания, а наоборот отвлекал смешным и простым – самой жизнью и её сценками.


      Взял себе за правило, брать с собой несколько человек и ходить по улицам городков, запросто заходя в подворотни и дома, в подъезды и в коммунальные квартиры.

      И ни разу ещё не вернулись туристы недовольными. Грустными – да, но не недовольными.

      Во Владимире, пошептавшись с торговкой возле рынка, выяснил адрес и ввалился с десятком туристов в её коммуналку на… восемнадцать комнат!

      Это была не квартира – Содом и Гоморра! В ней можно было понаблюдать всю жизнь русской глубинки в миниатюре разом.

      Заглянув в одну из комнат, застали там забавную картину: престарелые мать и дочь сидели у круглого стола и играли в лото. Старенькая мать старалась рассмотреть полуслепыми глазами номера, а дочь ей подсказывала. Мать ворчала, ругалась и ставила бочонок не туда! Опять тихое терпеливое ворчание дочери, смущённое оправдывающееся бормотание старушки. Поворчав, пеняла дочери, что вода в тазике, где парила больные ноги, совсем остыла, и она тут же  вставала и подливала кипяток из чайника, стоящего на маленькой электрической плитке в углу, а мать приподнимала тощие ступни и огрызалась, укоряя, что та чуть её не ошпарила!

      Убогая и бедная, с допотопным, наверняка сломанным, телевизором, комнатка была безупречно чиста и уютна: цветные «весёлые» шторки на окне, красивая вышитая скатерть на столе, кружевные накидки на горках подушек на кроватях, белейшие пикейные покрывала на них с виднеющимися из-под низа кружевными «подзорами» – всё дышало стариной и устоявшимся давно укладом жизни.

      Тихо закрыв дверь, тайные гости-соглядатаи прыскали в кулаки и шли к другой двери.

      …Там было шумно, людно и весело: что-то отмечали небольшое, соседско-домашнее.

      Стол «подъели» хорошо, лица веселые и красные блестели от пота, от выпитого домашнего вина сияли глаза, уже были спеты все песни под аккомпанемент забавного старика с гармошкой.

      – Хозяева! Доброго вечера всем! – Стас ввалился в комнату, низко поклонившись. – А не примете ли и нас, сирых, заскучавших на долгом маршруте? Со мной десяток иностранцев – хорошие и понимающие люди.

      Ойкнули, приняли, забегали!

      Притащили со всех комнат табуретки да стулья, добавили два стола. С благодарностью приняли из рук парня сумку с продуктами, тут же их порезав-открыв-выложив-сварив и водрузив на столы на разномастных тарелках.

      – Милости просим! У семейной пары Славиных двадцатилетие нынче – посидели тут немного.

      Проголодавшиеся туристы смели всё за милую душу, а от смородинового домашнего вина пришли в восторг! Вскоре их душа попросила музыки.

      Стас, пошептавшись с гармонистом, устроил концерт!

      Пели, плясали, а сам гид так отплясывал с милой, озорной, пухленькой красавицей-хозяйкой кадриль, что старик-гармонист только возбуждённо вскрикивал-взвизгивал, громко притопывая яловым сапогом, и дальше корявенько наяривал на гармони.

      – Лабух! Не ври, собака! Кнопки не путай, гад! – рявкнул Стас, устав от его ошибок.

      В ответ получил оглушительный хохот – едва устояли на ногах от хулиганских слов парня.

      Старик хитро косился на заморских гостей и такое «заворачивал» матом, что бабы истошно визжали и бессильно падали на стулья и табуретки в истерическом смехе.

      Стасу приходилось выкручиваться, переводя его перлы туристам, а местные, услышав перевод, опять ржали, заразы! Ох, и долго же не могли разойтись!

      Наклюкались иностранцы винца владимирского да самогоночки самопальной русской так, что едва доставили их потом в гостиницу!

      Утром всех поголовно ждала банка с огуречным рассолом.


      На следующий вечер, с другой группой туристов, Станислав незаметно пробрался в местный Дом культуры и наблюдал за репетицией народного хора.

      Большинство женщин, уставших после работы, пытались спеть красиво, а руководитель, играя на гармони, старался хоть чего-то приличного добиться от их голосов. Получалось.

      Заметив нежданных-незваных гостей иноземных в полутёмном зальце, включил весь свет, загнал перепуганных доморощенных певиц на сцену. Зыркнув «страшными» глазами на бабье оробевшее войско, устроил маленький концерт, поя и сам сильно и красиво.

      Стас не выдержал и встал в ряд с фабричными певуньями, пополнив острый дефицит мужских голосов, чему был до слёз рад завклуб.

      Уходили все вместе, и ещё долго по улицам предместья Владимира разливались песни: расходились певчие мастерицы местные и уносили их по домам.

      Гостям всё понравилось! Очень!

      Отдохнув и отвлёкшись, принялись с утра за выверенный ранее маршрут и обязательные экскурсии. Больше не ворчали и не куксились, развлеклись и расслабились, тихо посмеиваясь над нехитрой и невинной забавой – погружение в быт провинциальной русской жизни.


      Вадима Зорина эти свободные прогулки не радовали – попой чувствовал напряжение и настороженность со стороны «органов». Стоило остаться на несколько минут в одиночестве, как мысли начинали беспощадную войну.

      «Развязка близка, как никогда! Николаев прав: пора решаться и решать. Готов ли ты, Вадик? Прекрасно понимаешь, что это будет вне закона и правил, предательством Конторы. Чем грозит тебе участие в этом, тоже, но отстраниться не сможешь – речь о жизни любимой идёт. И не только её одной! Понаблюдал за Лизонькой, убедился лично – беременна. Сама об этом не догадывается по простой причине – списывает недомогание на дикие перегрузки. Подозрение оправдалось: месяц за плечами, не заметил и признаков “праздничных дней”. Сомнения отпали – Лиза ждёт ребёнка. Выбор сделан: спасти и увезти немедленно».

      Крепко подумав, тихо «слился» с маршрута и занялся этим вопросом.

      «Ждать больше не имеет смысла. Маршрут подходит к концу, и время заканчивается. Всё. Час пробил. Край».

                Октябрь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/10/05/1887