Глава 12 Палата 710

Глава 12
 
Все нужно пережить на этом свете,
Все нужно испытать и оценить...
Несчастье, боль, измену, горе, сплетни-
Все нужно через сердце пропустить...
Но главное во тьме безумной века,
Что б ни случилось — устоять!
Быть чутким к горю, оставаться человеком
И теплоту сердец не потерять...

(неизвестный автор)

     Второй заказ я получила в неврологическом отделении 51 больницы на Филевском парке. Это было, хотя и старое отделение, без никакого ремонта, но за то очень дружный и профессиональный коллектив медработников. На этом этаже в красном уголке был организован маленький церковный уголок. Там был большой иконостас, где в углу круглые сутки горела лампадка, а иконы не только висели на стенах, а и стояли на подставленных тумбочках, где также лежало огромное количество различной духовной литературы. Посредине этого зала, ближе к иконостасу, стоял огромный напольный подсвечник, возле которого, всегда лежали в большом количестве свечи, для прихожан. Желающие брали свечи и платили за них, бросив, в специальный ящик, любые пожертвования. Каждую пятницу, сюда, с храма, приходил батюшка со своей певчей, и читал проповеди. Все больные, кто мог ходить собирались на службу, а потом батюшка обходил по палатам лежачих больных, исповедовал их, и причащал. В отделении этот день, медперсоналом, был назван кровавой пятницей, потому что после ухода батюшки, очень много, тяжело-больных, приставлялось. Каждый посетитель и больной могли подойти к иконам, зажечь свечу в этом уголке, и тихо помолиться. Поэтому во всем отделении стоял приятный запах ладана и восковых свеч.
     Моей подопечной была пожилая женщина 75 лет, перенесшая инсульт. Звали ее Анна Семеновна. Сама дама не была коренной москвичкой, но позиционировала себя с золотой молодежью 50-60 годов. Так как родилась уже в Москве, а корни родителей выходили из далекой глубинки Тамбовской губернии. Все ее разговоры были пронизаны всепоглащающим блатом, и возможностями, которые у нее были в свое время. Она себя относила к элите, и всегда, с упоением, рассказывала, как к ней, на маникюр и педикюр, ходили все члены ЦК КПСС и их жены. Также, она осуждала «кугутов», которые понаехали, ото всюду, в ее любимую Москву, и ставила из себя интеллигентнейшую даму, из высшего общества, хотя интеллигентностью тут даже не пахло. Этим хвастовством, она раздражала всех остальных больных, лежачих в этой палате. А теперь, когда ей предоставили личную сиделку, так явно выделялось ее превосходство над всеми больными, и она сразу же стала относиться ко мне, как к служанке. В начале, мне даже было интересно ей подыграть, и почувствовать себя еще и в этой роли. Не всегда же мне быть директором, думала я. Но она превзошла все мои ожидания. Я не отходила от нее не на минуту, при том, что она не была парализована и ей можно, и даже  нужно, было двигать руками и  ногами, и доставать, по крайней мере, воду и все остальное, стоящее у нее на тумбочке.  Но она предпочитала, чтобы я, для неё, это делала лично. Как только мы все ложились спать, она тут же находила для меня работу.
-Люся! Подай мне водичку. Встала, подала. Только прилегла на топчан в палате…
 -Люся, почеши мне носик. Встала, почесала. Только прилегла. –Люся, я хочу посидеть. Посидели. Только прилегла. –Люся, поменяй мне памперс. Поменяла... И так целую ночь и день в течении недели. Люся уже падает с ног, но держится, а вот палата, которая не спит вместе с Люсей уже в состоянии взрыва. И в очередную ночь он произошел.
Женщины, которые в ее понимании были просто рабочим классом, и тоже лежали после микроинсультов, выругали ее благим матом, по полной программе. Рассказав ей всю политику партии бывшего СССР, к элите которого, она себя относила. Показали ей, в сравнении, ее состояние до моего прихода, и после него. После чего, мою бабульку резко попустило, и теперь уже она стала заботиться обо мне. А сравнение было, действительно, очень разительным. Если до моего прихода она лежала вся грязная и не ухоженная, то после, она уже сияла чистотой и полным порядком. Сама по натуре она была веселая и добрая. Только вот вид ее желал быть лучше. У неё были распатланные волосы, а на руках и ногах, такие были не ухоженные ногти, что она с ними напоминала персонаж с мультика про веселую бабку ежку. Но через пару дней, пройдя, у меня, весь, полный патронаж, она уже напоминала веселого и доброго чиполлино. Потому что волосы были вымыты и аккуратно собраны на макушке, в красивую оранжевую резинку, а ногти приведены в порядок, и накрашены светлым лаком, на губах была помада, а грязный халат был заменен на веселую длинную футболку, любезно предоставленную ее дочерью, из своего гардероба, которая и являлась моим работодателем. Анна Семеновна, была лежачей больной, к тому же у нее был очень большой вес, и моя задача была учить ее сидеть, а потом стоять. Но для того, чтобы поднять 130 кг веса, нужны были специальные навыки, которым меня на фирме обучили сиделки с опытом, и я этими приемами, как хороший ученик, сразу же овладела. Ничего сложного в этом не было. Левой рукой больной брался под голову, а правой под его коленки, и потом, на пятой точке, моментально переворачивался в сидячее положение. Буквально за пару секунд человек с лежачего состояния уже сидел на краю кровати, с приспущенными ногами. ЕЕ дочь несколько раз, увидев, как я это ловко делаю, была спокойна за свою маму, и приходила к нам всегда с хорошим настроением, и кучей разных вкусностей, которые мы вместе с ней и Анной Семеновной, и оприходовали. А вот ее тетя, старшая сестра мамы, которая в свои 78 лет еще работала в каком то институте, и будучи старой девой, еще возглавляла какое то из подразделений, была совершенной противоположностью. Если она приносила передачу своей сестре, это было предназначено только для нее, и все, только в единственном экземпляре, и она сидела до тех пор, пока ее сестра не съест, или одну котлетку, или одну сосиску, или одно пирожное. А Анне Семеновне хотелось поделиться всегда со мною, потому что, мой пост был оплачен на 24 часа в сутки, и предполагал круглосуточное дежурство за больным, до момента его выписки. Поэтому, выйти и оставить больную я не имела права, а столовой или кафе, где можно было бы поесть что-то горячее, не было, а в буфете была только сухомятка, конфеты, печенье, вода и различные средства личной гигиены. Поэтому при заказе, сразу же оговаривался вопрос о кормлении сиделки за счет заказчика. А каждый приход Ирины Семеновны, сестры моей подопечной, сопровождался явным протестом. И каждый раз она устраивала мне экзамены. Для того, чтобы убедиться не зря ли такую огромную сумму ее племянница платит за услуги фирме, от которой я работала. Чем вызывала возмущение всех присутствующих в палате больных, и ухаживающих за ними родственников, которые всегда обращались ко мне за помощью, и были свидетелями моей заботы о своей подопечной.
      А иногда, она вызывала и смех. Первый случай, который заставил смеяться всю палату, это было связано с тем, правильно ли я сажаю её сестру. В очередной раз она сказала мне: «Люся, я хочу, чтобы вы правильно сажали мою сестру, от этого зависит ее правильное выздоровление покажите как вы это делаете?» И тут же начала рассказывать, что она проходила специальные курсы, для ухода за больными после инсульта. Я, уже зная, ее заморочки, ответила: - Ирина Семеновна, я с вами вполне согласна, от правильной посадки больного зависит очень многое. Я уверена, что у вас опыта гораздо больше чем у меня, тем более что вы прошли специальные курсы, ведь правда же? Надеюсь, вы мне сейчас и покажите, как правильно надо это делать, не так ли? Ирине Семеновне ничего не оставалось делать, как взять свою сестру за руку и тянуть на себя, рука под весом самой больной чуть ли на отрывается, тело лежит на месте, Ирина Семеновна уже вся в мыле, ничего не получается, ее сестре, тобишь больной, этот эксперимент надоел, и она оттолкнула ее, вырвавшись, и сказав в сердцах, «отойди уже наконец от меня дура, у Люси это получается быстро и без проблем и хватит тут нам устраивать свои экзамены, иди уже в свой институт, и там командуй». Было видно, что старшая сестра постоянно ее в жизни чему-то учила, и это ей всегда причиняло неудобства. Следующим и последним эксцессом был случай связан с соседкой по палате, после которого она больше в палате не появлялась.
     Бабулька, лежащая, с Анной Семеновной рядышком, возле её  кровати, в свои 87 лет перенесла инсульт, и вела себя очень не адекватно. У нее не было никакой парализации. Но при ее диагнозе, ей было положено быть прикованной к постели еще пару недель. Потому что, подымаясь, она или сразу же падала или бежала выпрыгивать из окна. С чем, она никак не соглашалась и на любые уговоры ее дочери Надежды устраивала грандиозные сопротивления. При чем, если она днем лежала спокойно, и вела себя, как божий одуванчик, тихо и смирно, при этом так тихо и приятно беседуя, то к вечеру, она становилась очень агрессивной, начинала ругаться матом, и всех, и вся обзывала и оскорбляла. Но никто на нее не обижался, все понимали,  что это болезнь, ведь утром она ничего не помня, опять со всеми очень вежливо говорила. Бывает такой вид инсульта, когда в чуланчиках памяти всплывают где-то давно затерянные блоки или запреты, и когда происходит кровоизлияние в мозг, все эти запреты вылазят наружу. Так было и в случае с бабулькой. Ее дочь всегда просила меня, чтобы я присмотрела за ней ночью. Ее всегда на ночь привязывали к кровати, чтобы она не буянила или не выпрыгнула из окна, и такие случаи тоже были. Бывало так, что она поднималась с кровати, хваталась за конец простыни моей подопечной и стягивала ее с постели, такой силы были эти приступы агрессии. Или одним движением руки сваливала на пол все с тумбочек. Для того чтобы ее привязать к кровати сходился весь дежурный медперсонал. Держали ее, кто за что мог, а она брыкалась и как резанная орала: «милиция помогите меня насилуют, люди, где вы, ау у!» медсестры привязывали ей руки и ноги, а потом, давали ей успокаивающее и она сладко засыпала, а утром развязывали. Я же привязывала ее сама, без чьей либо помощи, придумав очередную и для нее сказку.
     -Вы представляете, бабушка Оля, так ее звали, для вас как участника ВОВ выписали из Германии специальное оборудование, которое по специально подключенным к вам диодам, передает сигнал на компьютер врача, и он видит, как у вас бьется сердечко, работает пульс, и какое у вас давление. Вам крупно повезло. Бабуля сияла от счастья. А я продолжала, только сейчас нам надо будет подключить эти датчики к вашему пульсу, на руках и ногах. Вы же не против? Да что ты, Люсенька, говорила бабуля, сами немцы мне все это прислали, откупаются наверное фашисты, и молча сама расставляла мне руки и ноги. Естественно я, без никаких усилий, ее привязывала. А бабуля непременно спрашивала: - Люсенька, а какой у меня сейчас пульс?, я отвечала 180/90, а надо, чтобы было 120/60, поэтому вам нужно закрыть глаза, расслабиться и сосчитать до триста. Бабушка Оля, уже на счете, после ста, мирно засыпала. Весь коллектив неврологии, все смены по очереди, приходили смотреть на этот спектакль. А однажды, в нашу палату ночью, на освободившуюся койку привезли с реанимации молодую девушку, которая отравилась в баре каким то газированным напитком, ее промыли и через пять часов перевели в отделение. Но так, как в реанимации все лежат голые ее от туда в таком виде и привезли, только под простыней и с мобильным телефоном в руках. А в неврологию, потому что в терапии, которая находилась этажом ниже, не оказалось свободных мест. Я, ничего не подозревая, рассказываю бабушке Оле сказку о германском оборудовании и еще добавляю, что после счета до триста ее завезут в барокамеру, для снятия рентгена головного мозга, за который она очень в последний день переживала, и мило, привязываю ей наручники. Они сделанные специально из балоневой ткани, на ремнях, чтобы не повредить руки или ноги. И тут я слышу, как девушка, в истерике, кричит по телефону своему парню, зачем ты меня привез в какой то дурдом, а я поднимаю голову и просто шутя говорю ей подмигивая, «солнышко не переживай, и тебя вылечим». Лучше бы я этого ей не говорила, девушка вскочила с кровати, и голая, в обмотанной простыне, начала убегать с палаты и кричать: «выпустите меня от сюда.» Чем подняла на ноги все отделение, и конечно же до утра все уже плохо спали, а мне пришлось целую ночь успокаивать её, и всех больных этой палаты. Так, как бабушка Оля, была целую ночь в состоянии стресса, и ей не могли «снять нормально показатели» мы с ее дочкой и дежурной медсестрой, решили наручники снять после обхода, чтобы доктор посмотрел, как она себя ведет в этом состоянии. Дочь Надежда, ушла к доктору на собеседование, по этому поводу. И вот, как раз в это время, приходит к моей Анне Семеновне ее сестра. Смотрит, что бабуля привязана и начинает возмущаться, как это так, говорит она, что это за методы лечения, немедленно отвяжите бабушку, тем более, что в дневное время она всегда так любезно с ней беседовала. Мы, всей палатой, упрашиваем ее не делать поспешных выводов, и ничего не предпринимать, пока не придет ее дочь с доктором. Но она никого даже слушать не хочет, подходит, и отвязывает ей ногу. И, в этот момент, бабушка, от великой радости освобождения, не проявленной агрессии, еще после ночных происшествий, со всего размаху, бьет ей ногой прямо под глаз, от чего Ирина Семеновна отскакивает и падает, задрав ноги прямо возле окна, немножко, ударяясь головой о батарею. Вот уж смеху было в палате. С её головой после удара о батарею, Слава Богу! Ничего не случилось, и  все было в полном порядке, возможно даже в некоторых местах стала на место, потому что после, мы уже не видели и не слышали ее нравоучений. А она, наверное, научилась одному из духовных законов: «Не просят, не лезь». А сама Анна Семеновна в скором времени выписалась домой, уже уверенно и самостоятельно сидела, и понемножку стояла на ногах. Дома ее еще ждала реабилитация. А на ее место поступила новая больная с таким же диагнозом, но совершенно с другим настроением к жизни. И звали ее Антонина Григорьевна, которая и стала моей следующей больной, нуждающейся в обслуживании патронажной сестры.
     А на место выписавшейся бабушки Оли с реанимации поступила женщина, по имени Глафира, о которой грустно даже вспоминать. Все ее разговоры были пронизаны негативом по отношению к своему мужу, скандалами и разборками с ним. А также, рассказами, какой он у нее «козел, сволочь, дебил, пьянь и рвань» Когда он к ней приходил, он не знал как себя вести, потому что все равно будет не правильно. И, что бы, он не принёс, все было для нее не в тему. Так и хотелось сказать мысли вслух: «как корабль назовешь, так он и поплывет».
     К ней, никто, кроме мужа и его родной сестры, не приходил, но как только приходила сестра мужа, она сразу плакалась ей, как казанская сирота, говорила, какая она несчастная, что она всю жизнь посвятила этому козлу, а он не рыба ни мясо. Как только приходил муж, она ему выливала всю грязь на сестру, и на его родственников, а также на своих детей, которые по всей вероятности не ходили к ней из-за того, чтобы не облучаться очередной порцией негатива, и довели ее до такого состояния.
Глафира, постоянно вынимала из кармана своего халата замусоленные карты, раскладывала их веером на кровати, каждый новый час предсказывая события себе, угадывая где и с кем сейчас ее муж, что делают ее дети, и что о ней думают родственники мужа. А также предлагала всем погадать. Такая себе ведунья, вместившая в себя все пороки. И было явно видно, что уже не она владеет этими картами, а карты полностью владеют ею. Но никто не велся на ее предложения, она всем была настолько не приятна, своим нытьем, и поведением «казанской сироты», что никто не хотел с ней связываться. Все ей были должны. Муж и дети, за то, что она всю жизнь посвятила им. Родственники мужа за то, что она подобрала их недотепу, врачи ей были должны бесплатно все сделать, и рентген, и УЗИ, и пригласить всех специалистов для нее в палату, вылечить так сказать как полагается, а уж государство было должно, за все остальное. С ней старались почти не общаться, никто не хотел нашу позитивную ауру менять на эти сплетни и разборки, некоторые даже ее приструнивали, что, мол, здесь  палата, где лежат больные, которым нужен позитив, а не комната спиритических сеансов, и не место для выяснения домашних разборок, куда выбрасывают ваш мусор из избы.

     Когда она в очередной раз пыталась мне предложить погадать, я рассказала ей притчу о двух принцах, которые пришли к своему звездочету и попросили его предсказать их будущее. Звездочет сказал: «Ты старший брат унаследуешь престол своего отца, это случится ровно через год, а ты младший брат, ровно через год умрешь от тяжелой болезни». Братья ушли и каждый стал жить своей, только ему ведомой жизнью. Старший брат стал вести разгульный образ жизни, а младший целый год провел в молитвах к Богу, в которых просил Господа простить за все его прегрешения и прежде чем забрать в иной мир, дать возможность исповеди и причастия. Год предсказанных событий подходил к концу, и вот старший брат позвал своего младшего брата и предложил ему, пока тот жив, пойти вместе на огромный склон горы, покрытый лесом, и заложить камень, для его нового дворца, который   он при унаследовании престола обязательно построит в этом месте.
     Когда два брата начали копать яму,  для закладки камня, они услышали скрежет металла, это был ларец полный золота. В этот момент на них напали разбойники. Старшему брату удалось убежать от расправы разбойников, вместе с этим ларцом, а младшему, так как он пытался защищать не ларец, а старшего брата, досталось очень сильно. И он чуть не умер после этой драки, очень долго болел, но все-таки выжил. Уже прошло больше времени, чем предсказывал звездочет, но, ни коронации для старшего брата, ни смерти для младшего не было, и братья снова пошли к звездочету, уже с претензиями и обвинениями, что звездочет врет, а значит, он заслуживает казни. На что звездочет улыбнулся и сказал: «Дорогие мои у каждого из вас было предопределение, которое я увидев, вам предсказал, но каждый из вас прожил этот год так, что предопределение сменило свое направление, от вашего выбора. Если бы ты, старший брат, не вел разгульную жизнь, ты бы унаследовал королевство, но так как король видел, что ты будешь плохим наследником, он не поторопился с твоим назначением, а судьба тебе вместо королевства подарила ларец с золотом. Ведь ты же его получил. Не так ли? А вот твой брат должен был умереть, но он своими молитвами вымолил у Господа прощения за все грехи вашего рода, и тогда Господь ему послал только страшное смертельное испытание, которое по предопределению он все равно должен был пройти. И ты старший брат был этому свидетель. Ведь правда же?» Старший брат согласился с первым примером и со вторым. А звездочет продолжал: «Каждый из вас изменил ход событий, выбрав свой путь самостоятельно».
     Так что, Глафирочка, чтобы ты нам не предсказала, мы все равно своими поступками изменим ход событий, сказали ей дружно больные и она запрятала карты, уже похоже навсегда.

     В отличии от Анны Семеновны, моя новая подопечная, Антонина Григорьевна приехала в Москву с глубинки, и Москвичкой себя не считала, хотя тоже всю жизнь после студенческой скамьи провела в столице, и после института преподавала в школе физкультуру и вела классную работу. Было видно, что человек прожил всю жизнь, отдаваясь с головой любимому делу. Антонина Григорьевна была до мозга костей интеллигенткой, очень красиво говорила, правда сейчас ее речь немного была задета болезнью, и мы по назначению врача по несколько раз на день проговаривали с ней фразу: «триста тридцать третья артиллерийская дивизия», и занимались математическими сложениями и вычислениями, а потом уже когда ей можно было подыматься и стоять на ногах, мы, стоя в обнимку, чтобы она не упала, пели с ней, начиная с одного куплета песни. И чем больше нам надо было простоять, тем больше было спето куплетов, разных песен. Таким образом, было весело заниматься рутинным и тяжелым делом, а с другой стороны была возможность легко корректировать речь. А в палате больные нам уже заказывали песни, которые мы с удовольствием для них и для выполнения задания им  и пели. Вся палата жила очень весело и дружно. Вела нашу палату очень красивая молодая доктор, Таисия Георгиевна, она была прекрасным профессионалом своего дела, как говорится доктор от Бога. Мы с ней тоже очень подружились. Ибо я была ее первым помощником во всем. На обходе она у меня всегда спрашивала, кто как спал, и кто как себя вел, таким образом, получая полную картину поведения больных, было легко поставить правильный диагноз и подобрать в той или иной ситуации нужные препараты. Я ведь в палате находилась 24 часа в сутки. Но, к слову сказать, Антонина Григорьевна у меня была просто «золото», а не больная. В отличие от предыдущей больной, она сразу для себя определила меня как помощника, и единомышленника в достижении поставленной цели, а цель была одна, встать на ноги, и привести организм в рабочее состояние, как было до этого. Поэтому относилась она ко мне, как к другу и помощнику, отпускала погулять и подышать свежим воздухом. И так, как я была теперь более свободной, я помогала медсестрам. За время работы я уже научилась ставить капельницы, уколы я еще дома своим домочадцам умела делать, так, что теперь я была не заменимым членом коллектива, который меня принял как родную. В палату заносили шесть штативов, на которых висели, как гроздья винограда, по пять, а то и  по шесть разных флаконов, для внутренней инъекции, и медсестре нужно было бежать в палату, и переставлять каждую баночку на каждом штативе, поэтому тут моя помощь была не заменимой. А в своей палате я даже самостоятельно подключала и снимала капельницы, во всех на руках стояли так называемые стационарные браунюли, (катетеры для внутривенного вливания) которые закручивались колпачками, и таким образом каждый раз, делая внутривенную инъекцию, не нужно было колоть вену, а просто открыть этот колпачок и подключать капельницу.

     Моя же подопечная попала в больницу после шикарного веселого банкета, в честь своего восьмидесятилетия, который ей любезно оплатил ее бывший ученик, а ныне преуспевающий бизнесмен ресторанного дела. Антонина Григорьевна была классным руководителем, которая и сплотила весь класс и все ученики дружили между собой и собирались после окончания школы на встречу класса у нее дома, она им была, как родная мама, а ее муж поддерживал всегда свою любимую жену и тоже всячески этих учеников опекал. Во время учебы вместе с ребятами из подопечного класса они ходили в различные походы, куда брали и своих детей, ставили палатки и жили в них по неделе. Муж Антонины Григорьевны учил ребят разжигать костры, устанавливать палатки, собирать ягоды и грибы, рассказывал о разных минералах, он был инженером горной промышленности, поэтому у всех учеников, была любовь не только к своему классному руководителю, как к маме а и к ее мужу как папе. А уже став взрослыми для всех эта семья стала родным домом, где собирались для встреч, шли с радостями и печалями, за добрым мудрым словом, за поддержкой, где дружно, на даче, снова всем классом отдыхали, жарили шашлыки, варили варенье и красиво вместе сервировали стол, чтобы устраивать чаепития. И так продолжалось до ее юбилея.

     После того, как ее ученики узнали о случившемся, ее ведь скорая привезла из дома, уже  на следующий день после банкета, все дружно стали ее проведывать. И когда ребята, которым уже была за 50, приходили, в палате становилось сразу же светло, потому что разговоры и хохот, стоящие от их воспоминаний, уносили каждого далеко за пределы палаты в другую красивую добрую, наполненную любовью и светом жизнь их детства. А наш речитатив стал их паролем. Все, кто заходил в палату, спрашивали: как поживает ваша доблестная триста тридцать третья артиллерийская дивизия? И мы все дружно отвечали: отлично!, а бабушка, лежащая у окна, которая прошла всю войну в партизанском отряде Ковпака добавляла: «война фигня, главное маневры».
     Мне было очень приятно общаться с этой удивительно, светлой женщиной, и было у нее чему научиться. Когда она рассказывала о своем муже, просто захватывало дух, как же ласково и красиво она его каждый раз называла: мой ангел; мой хозяин; мой дружочек; моя надежда; моя опора; мой орел; мой любимый; сокол мой ясный; голубь мой сизокрылый; что невольно каждый думал о том, что этой женщине непременно повезло и каждый раз, она сама ассоциировалась с тем словом, которое она употребляла, называя своего мужа. Если он был орел, значит, она явно, представлялась в сознании каждого услышавшего ее речь, орлицей, если он любимый, значит она любимая, если он надежда и опора, значит она слыла защищенной  женщиной, если он был голубем, то она непременно была красивой сизокрылой и верной голубкой. Было над чем задуматься тем, кто называл своего мужа в споре козлом, например, или уродом, или еще хуже, пьянью, дерьмом, рванью и дебилом. Было жаль ту женщину, которая так низко опускала себя в глазах посторонних людей, потому что называя такими словами своего мужа, она опускала прежде всего саму себя, каждый задумывался, что она оказывается достойна только такого мужа, и было ее жаль, и какое то чувство дискомфорта все время присутствовало при общении с ней, потому что каждый понимал, что общается с женой козла, значит с козой или с женой дебила -значит с дебилкой. Умная же, за дебила не пойдет замуж, не так ли?

     Через две недели моя Антонина Григорьевна уже самостоятельно начала ходить, только пока еще держалась за ходунки. Было так трогательно смотреть как они стояли под стеночкой в коридоре со своим мужем, и целовались, как школьники, то встречаясь, то уже прощаясь. Она в этот момент стояла с ходунками, а он с палочкой, им по восемьдесят лет, а они свои чувства благодаря словам поддержки и комплиментам, пронесли через всю свою жизнь, и сохранили до глубокой старости. Хотя с их рассказов жизнь их тоже потрепала. Брак это у обоих уже второй, у каждого свои дети, общих детей нет. Когда мы сошлись, говорила Антонина Григорьевна, я не любила этого человека, просто уважала его, наши дети для нас стали общими, и подружились между собой. А со временем, пришла такая любовь, через взаимопонимание, и поддержку друг друга, в тяжелые моменты жизни, что просто, стало не выносило жить один без одного. Да что там жить, дышать трудно друг без друга. Мы сошлись в таком возрасте, сорок лет, что переделывать никого не нужно было, каждый уже состоялся, как личность, и имел, какое-то свое, виденье жизни, и свои привычки, просто мы друг друга пытались услышать, не замечать, какие-то слабости,  и друг другу уступать.

     Наша палата была как перевалочная база, кого-то выписывали, кто-то привозила скорая, кто-то попадал к нам уже после реанимации и так полный круговорот. Но каждый попадал уже в устоявшийся коллектив с традициями хорошего настроения, чистоты и добродушия. Только вот посредине палаты, лежала бабулька, за которой, ухаживал сын, и он никак не вписывался в наш дружный коллектив. Он жил обособленно, был сам по себе, ни с кем не общался, а приходил молча, и так же молча уходил. Обязательно старался попасть так, чтобы был или обед или ужин, при этом съедал за маму почти всю еду, и счастливым, удовлетворенным, уходил домой, а мама оставалась полуголодной, грязной не ухоженной. Волосы этой бабули стали такими запущенными, превратились в сплошной ком похожий на мочалку, которую он собирался уже отрезать, потому, как расчесать все это гнездо было не возможным. Бабуля уже перележала все сроки, и доктор собрался ее выписывать домой. Но после очередного прихода её сына, у этой бабули открылась такая диарея, что все дружно подумали, не подсыпал ли чего сынок, что бы маму не выписывали с больницы. Целых три дня доктор не могла остановить этот процесс. А для всей палаты это были дополнительные проблемы и стрессы. Бабуля ходила ели-ели на ходунках, добежать до туалета было не возможно, с таким передвижением, а памперсов, у нее не было, и поэтому каждый раз всей палате приходилось нюхать ее «произведения искусств ЖКТ», а мне еще и все это убирать. Потому что каждый раз не будешь бегать ночью за санитарками, которые уже мирно спят и видят третий сон. Я же со всем коллективом очень была дружна, и так долго уже здесь находилась, что мне даже было неловко беспокоить санитарок, которые были старше меня и относились ко мне, как к своей дочке. Кормили меня горячими обедами, и подстраховывали, если мне нужно было отлучиться по своим делам, в город, или съездить домой, на квартиру. Да и на заказы по патронажу, передавали меня с рук в руки. Уже не фирма мне давала заказы, а наоборот я фирме.

     Так вот все это нам надоело, тем более что никакой благодарности от сына мы не слышала, и моя Антонина Григорьевна попросила дежурных медсестер, чтобы они заставили сына подежурить у мамы, хотя бы одну ночь. Возмущаясь, почему это ее Люсенька, всю грязную работу делает за него сама, да еще и бесплатно. Девчонки, это сделали, с большим удовольствием, каждому хотелось посмотреть, что он будет делать, в такой ситуации, даже дали памперсов, которые у него было не допроситься, а я любезно предоставила ему свой топчан, на котором раньше ночью спала. А сама теперь легла на освободившуюся в палате кровать, мне разрешили, до поступления нового больного спать на освободившихся кроватях, только на своей постели.

     Ночью я проснулась, от какого-то возьканья, и уже знакомого запаха, мне стало очень интересно посмотреть на этот спектакль, так как все мы считали виновным именно сына, все думали, что он ее чем-то накормил, а сам теперь чистенький, а я тут за него работу делаю. Но долго я выдержать не могла. Да и сына вдруг прорвало.
Картина следующая, у бабушки как всегда это случилось, и в большом количестве, и очень жидкой консистенции, он стал снимать ей памперс, но не на кровати, как это положено, в лежачем состоянии больного, а наоборот поставил ее на пол, возле кровати и стал стягивать памперс, как штаны или трусы. Все жидкое содержимое этого памперса, начало выливаться на пол, и на его туфли, он стал убирать свои ноги, отскакивая и расставляя их в разные стороны, а потом решил посадить бабушку на топчан. Это было выше моих сил.
- Куда?! Выпалила я, не смей на мой топчан сажать!
- Люсенька, умоляю вас, помогите. Я была приятно удивлена, оказывается, он даже вспомнил, как меня зовут. Пока я принесла ему из туалета свой дежурный инструмент, ведро с водой и тряпку со шваброй, а также пока вытаскивала с тумбочки ему свои запасные перчатки, он уже по уши стоял в дерьме. Взяв в руки туалетную бумагу, он стал ею подтирать свою маму, а в этот момент у нее открылся «краник» и все содержимое полилось прямо ему на руки. Картина Репина «Приплыли». В палате никто не спал все, дружно похихикали в подушки, бодрствовали и радовались, что возмездие состоялось…
Пока у бабушки была диарея, ее организм обезводился и ослаб. После того, как всё приостановилось, наша доктор попросила сына принести больной маме  нормальный кусок мяса, чтобы в организме появился белок. Сын, превзошел все наши ожидания, и принес маме в маленькой баночке из под детского питания кусочек отварной говядины, размером в пол спичечной коробочки. На наши, и доктора возмущения, сын заявил, что они правильно с мамой питаются, и считают килокалории, и поэтому, этого ей будет достаточно. А все остальное жиры и углеводы вредны для  её здоровья. Все отнеслись к нему с большим снисхождением, потому как принимали его за больного с вялотекущей шизофренией, и чтобы человека не провоцировать оставили его в покое. Ему постоянно звонил телефон, и он каждый раз произносил одну и ту же фразу: «ну хорошо, переведите студентов в другую аудиторию». Чем еще больше у всех вызывал скептицизм.
Буквально на следующий день, меня, моя Антонина Григорьевна, отпустила на Киевский вокзал, за передачей из дома. Я всем сделала промоушн, по поводу Украинского сала, так что все меня ждали уже с нетерпением. Когда же я все это привезла, и разложила в палате на столе, не возможно было удержаться от выделяемой слюны. Потом, когда резала ломтики пахнущего соломкой сала, и выкладывала их на кусочки черного Васильковского хлеба, да еще рядышком клала зубок чесночка, все говорили: Люсенька, ну не томи душу, давай уже, побыстрее- раздавай, а я растягивала удовольствие, и нагуливала еще больше им аппетит, приговаривая: «кто не пробовал украинского сала, тот жизнь прожил зря. Ах! Какое же оно вкусное, какое мягкое, просто таит во рту, а какая тут прослоечка, да просто - песня». Бабулю я обошла, сказав ей фразу: «Бабулечка, я бы с у довольствием порадовала и вас, но так как правильно питающиеся евреи, считающие килокалории, не могут, есть украинского сала, что ж не обессудьте». Почему то она мне была похожа, на чистокровную евреечку. И, умная, такая как они. На что бабулечка горько заплакала и сказала: «Люсенька, я твоя землячка, только с Днепропетровска и всю жизнь была хохлушкой, и ела сало с детства. Живу вот только всю сознательную жизнь, после института в Москве. Здесь вышла замуж, родила и воспитала, уже будучи вдовой своего сына, дала ему очень хорошее образование. Он ведь у меня закончил МГИМО и сейчас  преподает афганский язык». В палате образовалась гробовая тишина, и полный ступор. Образ преподавателя, не каким образом не вязался с этим, как нам казалось шизофреником.

Бабуля была накормлена до отвала украинским салом, хлебом с чесноком и была вымыта и причесана, сидела как роза. Я подарила ей свою новую футболку и лосины, в которых после своего хламья она смотрелась, как современная бабуля. В ее ушах, как, оказалось, были красивые золотые серьги с натуральным жемчугом. И теперь, когда она сидела причесанная, чистая, вымытая моими банными принадлежностями, намазана кремом, побрызгана дезодорантом, эти серьги очень ей шли, и она была просто красавицей, совершенно другим человеком. И когда пришел ее сын, первое что он спросил: «А где мама? Ее, что перевели в другое отделение?» на, что все жители палаты дружно ответили: нет! просто Люсенька ее как, свою землячку,  взяла под свою опеку.
Пока я расчесывала ей помытые, но скомканные в мочалку волосы бабуля рассказала мне почти всю свою жизнь. А за сына рассказала такие подробности, что мне, стало его, очень жаль, и я уже смотрела на него совсем другими глазами. Но более того после инцидента с салом и прической, которая теперь так шла в косичках с ленточками этой красивой пожилой женщине, мы с ее сыном Юрой поближе познакомились, и даже подружились. Он сам мне поведал свою историю, только она отличалась тем, что в ней были факты, о которых мама даже не догадывалась.
      Оказывается, будучи, успешным преподавателем, он ездил на шикарной машине, и был человеком, который успешно работал еще и на фондовой бирже. Ему приходилось просто отбиваться от студенток, которые ходили за ним толпами, но он защищал докторскую диссертацию, и ему пока было не до женитьбы. Но, все таки, перед одной студенткой не смог устоять и женился. Все бы ничего, но тут на бирже Юра потерял девяносто тысяч долларов, на погашение которых, продал машину и взял кредит в банке. И тут все пошло поехало, закрутилось колесо в обратную сторону, молодая жена, окончив свой вуз, быстро сбежала к маме, домой, от всех этих проблем, а Юре приходилось работать преподавателем, и днями заниматься репетиторством, то английского, то афганского языков, чтобы погасить кредит и проценты банка. Маминой пенсии хватало только на то, чтобы заплатить за квартиру, да продержаться с продуктами месяц на плаву. Вот и придумывал разные способы всевозможных диет, чтобы не покупать в нормальных количествах еду. Поэтому пребывание мамы в больнице, было, как никогда, более благоприятным для нее, чем дома, потому что здесь, хоть нормально кормили, а дома кроме, каш она ничего и не ела, потому что не было с чего сготовить.

     Чтобы Юре было легче переносить тяготы его жизни, я ему в подробностях рассказала о своей. Он просто был в шоке. И его горе, оказалось, по сравнению с моим, смешным и мелким. Он понимал, что все живы никого не потерял, а деньги можно заработать и вернуть, для этого потребуется только время и его усилия. Мы с Юрой заключили бартер, пока мама будет лежать в больнице, я буду за ней присматривать, а он будет учить меня английскому языку. В палате воцарилась совершенно иная аура. Теперь моя Антонина Григорьевна и другие учили вместе со мною или повторяли, англииский язык. Юре мы теперь уже по братски, оставляли с обеда
и с ужина добытые лишние порции, и когда он приходил, кормили
его уже всей палатой. Теперь он уже со всеми общался и бежал к
нам как на работу. Мы увидели совершенно другого человека, с
глубокими познаниями философии и психологии, веселого и азартного
мужчину. Просто ему нужно было выговориться, и снять с себя весь
этот груз, лежащий у него на душе камнем. Мы делали ему чай,
вставляя в его огромную чашку кипятильник. Через несколько дней,
Юра пришел весь совершенно в другом наряде, на нем сидели
классно черные обтягивающие, микровельветовые джинсы, и такая
же в тон рубашка, только вот прическа, желала быть лучше.
Заросшая лысина и как у собаки Бульки закрутившиеся над ушами
волосы, выглядели очень глупо. Юра за своими проблемами
опустился, у него не было человека, который мог бы его поддержать в
трудную минуту, а здесь он нашел поддержку и опору сразу от
нескольких женщин, которые дарили ему и комплименты и слова
поддержки. Мы с Антониной Григорьевной сказали Юре, что к такому
наряду шла бы стильная, короткая прическа, под троечку, которая
ему бы была к лицу. Юра спросил: а во сколько закроют дверь, мы
ответили - в 20:00, но если надо, мы тебя выведем через
санпропускник, пообещали мы. Он исчез, а через час, перед нами
стоял красивый современный, стильный мужчина, в начищенных до
блеска туфлях, с новой прической, которая, действительно, шла ему к
лицу, и с запахом потрясающего мужского одеколона. Медсестры не
унимались: «Люся, что ты сделала с мужиком, его теперь студентки
разорвут, как обезьяна газету». А мне было и хорошо на душе, и в то
же время грустно, вот как наше первое впечатление может быть
обманчиво, что за бутафорией мы не сможем разглядеть хорошего
глубокого человека. И осуждаем, даже не задумываясь. А может у
человека есть на то причина, поступать так, а не иначе. Все в палате,
включая нашего доктора, и весь медперсонал, прошли великий урок:
«не суди, да не судимый будешь».
А бабулю, благополучно выписали, в один день с моей Антониной
Григорьевной, и я, уже перейдя к другой больной в этой же палате, с
ними дружно распрощалась.
Судьба же Глафиры сложилась следующим образом. Выйдя ночью в
туалет, она подскользнувшись, не удачно упала на каменный пол. От
чего у нее случился двойной перелом позвоночника, из-за которого,
она стала не движима, а ее лицо потянуло, и при этом полностью
блокировалась речь, когда ее увезли в реанимацию, и на следующий
день пришла сестра мужа забирать ее вещи, она сказала: «Ну что ж
это ей расплата за все ее грехи» и мне поведала такую историю: «У
них с моим братом было двое прекрасных детей сын и дочь. Но она
их так с детства воспитывала, что они все ее копировали. Она на
мужа и на свою мать могла орать благим матом, и они делали, тоже
самое. Она настраивала детей друг против друга, что они став
взрослыми, вообще между собой даже не общались. Но самый
страшный грех, который Бог ей не простит, это смерть ее невестки и
сына на ее совести. Когда сын женился, у них через год родился
мальчик с диагнозом Синдром Дауна. Вся наша родня сразу сказала,
ну что ж языком своим дурным невестка заработала такое проклятие,
за то, что в селе, от куда была родом, и в городе, где работала, всех
называла дебилами. Мальчика, своего родного внука, она заставила
невестку сдать в специальную школу интернат, для таких больных,
хотя невестка с сыном сопротивлялись, но так, как они пока жили
вместе, она просто выгоняла их на улицу с этим ребенком. Им
пришлось уступить и сдать своего ребенка в интернат. А вскоре дети
получили квартиру, и отошли, но ребенка так с интерната и не
забрали. Детей больше заводить не хотели – боялись. А через десяток
лет невестка стала гулять от мужа, хотя жили они очень хорошо и
муж при всем этом ее сильно любил. Изменяла она мужу со своим
кумом, самым близким и верным другом ее мужа, тобишь сына
Глафиры, а он даже можно сказать способствовал их отношениям, то
за грибами в лес пошлет свою жену с кумом, то в командировку
уедет, а кума попросит, чтобы тот, что либо, помог жене по дому
сделать. Семьи жили очень дружно между собою, вместе
воспитывали детей кума, часто невестка сидела с ними дома, все
праздники отмечали вместе, ну в общем, как и полагается между
дружными кумовьями. Но Глафира все не унималась, что мол этот
дебил, ее сын, совсем слепой, нужно ему открыть глаза, да не только
ему, а и его куме, и не просто так, а в присутствии жены, чтобы ей
некуда было отпираться. И вот в подходящий момент, она пошла к
жене сынового кума и открыла ей глаза, на что та попросила
подтверждения, чтобы Глафира при своей невестке это повторила.
Вместе они пришли к Глафириным детям, и глупая мама все
выпалила в сердцах, как она это умеет, с оскорблениями и
возмущениями сыну и невестке. Спросив невестку, при ее куме, с
мужем, которой она изменяла, ну что милая может ты будешь
отпираться? На что невестка тихо сказала: «нет мама, это
действительно правда, как же я от вас устала» и, выйдя на балкон,
выпрыгнула с двенадцатого этажа прямо у них на глазах.
Похороны были страшными, рыдали вместе обнявшись два
мужика, два лучших друга, хранившие великую тайну, как оказалось
потом, сын ее, оказывается, был импотентом, после службы на
ядерной подводной лодке, где они вместе со своим кумом и служили.
После, какой-то аварии, когда, сын заменял на дежурстве своего
друга, он получил очень сильное облучение и чтобы сохранить семью
и любимую жену, сам просил кума и лучшего друга помочь ему в
этом, когда такое случилось, через десять лет после свадьбы. Потому
что, только он знал эту тайну. Врачи были бессильны. При таком
раскладе все было хорошо. После всего случившегося, кум ужасно, до
полусмерти, избил свою жену, и не мог простить ей смерть ни в чем
не повинной женщины, которая была просто заложницей
сложившейся ситуации, и сам расстался с ней, с той, с которой
прожили в мире и согласии больше пятнадцати лет, жена ему тоже
этого не простила, трое детей остались без отца, мал мала меньше, а
ее сын возненавидел свою мать и спившись от горя, через год умер. А
дочь при таком раскладе вообще изолировала свою мать от своей
семьи.
Так вот, обратилась она ко мне, спрашивается Люся, кому помогла
ее правда? Кому она была нужна кроме ее самой, чтобы еще раз
убедить всех, как она всегда права и какая она справедливая.
Милость она сделала своему сыну, правда говорят: «не делай
милостей не получишь скорбей». И вот сейчас, продолжала она, кому
выпадет это большое счастье, за ней ухаживать теперь, кому она
такая нужна, кроме того же, козла-мужа, которого она всю жизнь
гнобила, унижала и оскорбляла. А сколько Господь отмеряет ей
испытаний, и сколько она еще пролежит в таком состоянии, только
Богу одному известно.
После ее ухода, я долго сидела молча, мне нечего было сказать и
вообще говорить не хотелось. Шел просто анализ всего услышанного,
и пережитого за последние три месяца. Как приятно было провожать
домой свою, уже почти родную, Антонину Григорьевну, где ее дома
уже ждал накрытый красиво сервированный стол, дружно толпились
ученики, обговаривали моменты давно минувших дней, ставили в
вазы цветы, вынимали принесенные фрукты, раскладывали разные
вкусности, и ждали посланную делегацию на «джипе» за своим
родным и близким человеком. За их учительницей, которую любили
как родную, и любимую, мудрую и добрую маму.
И как горько было слушать о человеческой глупости, которая
погубила, сколько людей, искалечила, сколько судеб и которая,
сейчас, отрабатывается таким же образом, за все свои грехи, как
следствие за предыдущие поступки. И мой мозг, почему то выдал
фразу, которую я произнесла вслух: «Путь к царствию небесному
предопределяется жизнью человека на земле».
И, именно в этот момент, у меня что-то щелкнуло на подсознании.
И я для себя решила, что Господь меня прислал сюда, не зря. А,
наверное, для того, чтобы я написала книгу, именно с таким
названием, чтобы рассказала, через свои эмоции людям то, что
видела и переживала. Показала им через эти картинки, настоящей,
не придуманной жизни, наставления, самого Господа Бога, о том, что
они еще могут исправить и повернуть свое наработанное греховной
жизнью предопределение, и, покаявшись перенаправить его в
другую сторону.
А в сердцах, я молча, произнесла: «Господи прости и мою душу
грешную. Аминь».

Продолжение http://proza.ru/2013/10/08/1573