На полпути к счастью. 2. Потаённое...

                ГЛАВА 2.
                ПОТАЁННОЕ.

      …Запах мокрой псины разбудил Лизу. Заворочавшись, медленно высвободила тонкую ручку из-под жаркой меховой дохи.

      «Ермак», увидев это, густо покраснел и вышел во двор, спешно занявшись лошадьми: «Путь неблизкий, а ночью опять намело – намаемся, пока доедем!»

      Остыв, рука покрылась мурашками.

      Спрятав опять, высунула вторую руку и голое плечо. Медленно открыла покрасневшие от бессонной ночи глаза.

      «Тело болит, ноет! Я что, сошла с ума? На Тольку накинулась, практически изнасиловала парня! И… ещё хочу!»

      Привстала, поражённая столь острыми, сильными, мощными ощущениями. Нутро горело, грудь напряглась и так натянула кожу на сосках, что стало больно, словно кололи иглой.

      «Что с телом происходит? Странное ощущение в грудях, распирание, чувство набухания, словно растут ещё! В юности было что-то похожее».

      Оглянувшись на дверь, села, обнажилась по пояс и в свете ламп стала рассматривать грудки.

      «Так и есть: стали больше, полнее, увеличилась ореола и соски, – потрогала. – Болезненные, горячие, остро реагирующие на касание! То-то меня так несла страсть».

      Хихикнула, нырнула к Тольке, легла на него, стала ласкаться.


      Проснулся, когда уже было поздно: Лиза ласкала «мальчика» умелыми губами. Вцепившись в её голову, стиснул зубы со всей силы, стараясь не стонать громко.

      «Сумасшедшая! Уже хозяин на ногах – свет горит и самовар на столе…»

      Когда тело напряглось, смог вывернуться из огненного плена тела любимой, перехватив и предотвратив её порыв сесть на него. Вжав в лежанку, стиснул, закрыл рот поцелуем, делая «страшные» глаза, показывая ими на стол. Едва угомонил и своё тело, и её сумасшедшую голову.

      Заплакала, стыдясь своей выходки.

      – Я такая гадкая! Что со мной происходит? Почему не могу контролировать себя?

      Плача, вновь целовала его напряжённую шею и плечи, прикусывая острыми зубками. Лица старалась не касаться – щетина изранила её нежную кожу до крови.

      – Свяжи меня, Толька!

      – Зачем, Лизка? Ты не виновата…

      Прижав её голову к гулко стучащей груди, вздохнул: «Знаю, что с ней».

      – Не ты сейчас управляешь своим темпераментом, понимаешь? Не вини себя, любимая. Не нужно.

      Затихла, удивлённо вскинула мокрое личико, заглядывая ясной синевой в глаза.

      – Сейчас важно быть спокойной, терпеливой и, по возможности, избегать перехлёстов в эмоциях и действиях. Поверь. Всё так навалилось на тебя, родная!

      Ласково гладил тонкое бледное лицо, голубые подглазники, покрасневший носик.

      – Столько потрясений, это похищение, долгий, утомительный путь, смена климата и часового пояса, полная перестройка биологического ритма, – посмотрел на часы (перевели, надели на руку перед прощанием), кивнул в окно. – Посмотри, это день: темно. Понимаешь, куда нас вывезли?

      Заглянув в испуганные глаза любимой, с обожанием поцеловал веки и густые ресницы.

      – Мы в Заполярье, в Сибири. Скорее всего, в Красноярском крае. Не удивлюсь, если окажется Якутия. Видишь, что за одежда нам предоставлена: малицы, кумшины, дохи, кухлянки, парки, рукавицы, унты, маски на лицо. Ледовитый океан рядом. Полярная ночь в разгаре. Теперь, солнце только в январе покажет краешек. Привыкай к темноте, – прижал к себе задрожавшую девушку. – Вот и срыв у тебя гормональный. Резкий выброс так повлиял на наше поведение. Не вини себя ни в чём. Я больше виноват. Не сдержался. Прости любимая.

      Нежно коснулся опухших губ, виновато вздохнув, когда заметил на личике раны от его растущей бороды. Тепло заглянул в глаза.

      – Пора вставать, жена моя.

      Покачал головой на немой вопрос и соскочил на пол нагим и босым.

      Быстро оделся. Подавая жене вещи, объяснял, как это надевать. Помогая, сладко целовал тело, на что отзывалась тонкой чувственной дрожью и смущением до слёз. Вытирал и качал головой.

      – Лизка, не стыдись, всё нормально. Мы наедине… Это было неизбежно. Оба молодые, горячие, неравнодушные, темпераментные. Потребности тела никуда не деть – природу не обманешь. Постарайся смотреть проще: мы – супруги для всех, привыкаем к этой роли, живя ею.

      Поставил её на лавку, завязал шнурки одежды.

      – Я не знаю, сколько лет мы тут проживём. Не меньше трёх, это точно. Такое в стране творится! Пока всё не уляжется, не перетрясётся там, в Органах, только тогда он сможет дать нам знать.

      До синевы побледнела.

      Быстро прижал к себе, пока не закатила истерику.

      – Тихо! Держи себя в руках! Лиза, подумай сама: почему он выбрал меня? Сознательно пошёл на это, зная, что мы станем жить вместе. Он тебя хорошо изучил и понял, что тебе мужчина необходим постоянно. Ты же не аскет-старовер, – прижал пунцовую девушку, гладя мех жилета на спинке. – Все мы живые люди. Вадим это предполагал, как само собой разумеющееся, потому и «легенда» такая: супруги. Но, если ты поймёшь, что я стал тебе неприятен, скажи сразу. Примем меры, – грустно улыбнулся.

      – Какие? Разведёмся? Разменяем избу, поделим хозяйство и разъедемся в разные деревни? – истерика была близка.

      – Спокойно, родная. Не вреди ему, пожалуйста. Теперь ты не одна.

      – Конечно: нас теперь трое! Шведская семья! – визг прорывался всё яснее.

      – Четверо, – внимательно посмотрел в глаза. – Теперь четверо.

      – И кто четвёртым стал?

      – Я.

      – Так… Я чего-то недопонимаю…

      Сошла с лавки, села у стола, автоматически налила чай, намазала хлеб маслом и мёдом. Откусила кусок и… выплюнула.

      – Тьфу! Чем масло пахнет?

      Подойдя, сел рядом, взял её руку с бутербродом, откусил, прожевал, погрустнел и покраснел. Глубоко протяжно вздохнул.

      – С маслом порядок. Как и с хлебом, и с мёдом, родная. Просто твои вкусовые ощущения меняются, и это только начало.

      – Толька! Хорош загадками говорить, а? Я не выспалась, устала, мне нехорошо…

      – Ты беременна. Уже давно. Вот и вся загадка. Будет мальчик.

      Повисла такая тишина, что было слышно, как за окном звенит упряжь на шеях лошадей, как ворчит хозяин, заканчивая подтягивать супонь, что очень не нравилось лошадям: храпели и вскидывали головы, звеня металлическими элементами. Собака бегала вокруг и негромко лаяла, поддерживая сибиряка и беззлобно сердясь на скотину.

      – Нет.

      – Встань резко.

      Выполнив просьбу, упала ему на руки.

      Поднёс к носу горшочек с маслом, заставив вдохнуть нежный сливочный аромат.

      Позеленела и… ринулась к «поганому» ведру!

      – Ещё нужны доказательства?

      Подошёл, подержал за плечики, пока «рвалась» над зловонной бадьёй.

      – Вспомни, что из запахов первым стало раздражать?

      Подняв её на руки, отнёс, посадил на лавку, намочил край полотенца в холодной воде и нежно вытер зелёное лицо. Ополоснув, отжал и опять приложил к вискам и шее.

      – Так легче?

      Едва кивнула, залившись слезами.

      – Я даже помню тот день, когда тебе впервые стало нехорошо. Две недели назад. Сегодня пятнадцать дней. Помнишь, ты потеряла сознание? Я тебя тогда подхватил – никто не заметил. Отнёс за угол собора, растёр твои руки и лицо снегом. Очнувшись, ещё подумала, что у нас перекур, и ты просто уснула на моих коленях.

      Удивлённо посмотрела измученными, несчастными глазами.

      – Не стал разубеждать, любимая, но с того момента знал точно: ты станешь мамой.

      Опять заплакала горько и обиженно.

      – Он знает. Я сказал. Мои слова и стали решающими. Они заставили Вадима решиться на эту «операцию». Тебя с малышом в первую очередь «зацепили» бы, понимаешь?

      Прекратила плакать, подумала и кивнула.

      – И он это понимал. Хотел сохранить тебе и сыну жизнь любыми средствами. Я – лишь элемент этого сложного механизма, пока остро необходимый тебе.

      – Тебе-то это зачем?! – внезапно взвилась! – Зачем портить жизнь из-за чужой беременной женщины?! – закричала в голос.

      Крича, не заметила изумлённого провожатого на пороге – вошёл только что.

      Толик махнул ему: «Уйди!»

      Озадаченно крякнул и тихо вышел.

      – Я не собираюсь тебе ломать жизнь! Она мне не нужна! Живи! – не унималась.

      – А я это и делаю, Лизка!

      Резко притянул к себе, преодолевая её остервенелое сопротивление, удерживая кулаки, сжимая в объятиях.

      – Я живу рядом с тобой, любимой! Живу для тебя, и буду жить, пока это нужно для дела. У меня нет другого выхода и шанса быть с тобой! – повысил голос, сжав уже жёстко. – Я поклялся ему, что сохраню вам с малышом жизни, и выполню своё обещание, во что бы то ни стало! Пусть потом разлука разорвёт в клочья сердце – готов на это пойти, понимаешь?!

      Крепко встряхнул пару раз, заставил утихнуть и прекратить истерику.

      – Если понадобится, свяжу тебя, буду держать взаперти, но когда он появится на пороге нашего дома, смогу передать вас тому, кто это всё и придумал! Ты обязана выжить и дать жизнь его сыну, понятно? Это ваша любовь его зародила, – сбавил обороты. – Ваша страсть и нежность теперь заключена в маленьком зародыше, Лизонька! Выноси, сохрани, вырасти, чтобы Вадим понял, что жил в этом мире не напрасно, не зря встретил и полюбил тебя, чтобы мог гордиться и тобой, и сыночком…

      Еле сдержал слёзы, которые вдруг перехватили горло.

      «Если Вадим приедет лет через пять – без боя Лизу не отдам! – справился с эмоциями, глубоко вздохнул, попеняв себя за шальную мысль. – Знаю, что доверена в долг, но я её так люблю, что лучше бы Вадьке поторопиться».

      – Почему не дочь? Сын, сыну, сынок… А если это девочка?

      Её хриплый голосок испугал его болью и такой сильной мукой!

      – Помнишь мой вопрос о запахах? – постарался отвлечь.

      Лишь растерянно пожала плечами.

      – Бензин. Ты стала страдать от запаха бензина. Даже ворчала на Отто, что бак плохо закручен. Он, по-моему, тоже догадался о беременности. Краснел последние дни, отводил глаза от твоего живота, когда оказывалась рядом.

      – Я заметила, – нахмурилась, что-то припоминая. – И рыбу вдруг стала есть солёную. Никогда её не любила, – откинулась на стену спиной. – Думала, что так устала…

      – Прости за вопрос: когда последний раз у тебя были?..

      Резко покраснела, до корней волос!

      – Лизка, – рассмеялся, нежно обнял, поцеловал в висок, – мы с тобой всю ночь любили друг друга, а ты стесняешься простого вопроса!

      Краснея, потерянно и растерянно молчала.

      Прислушался, вздохнул.

      – Ладно, пошли. Уже стучит в окно «Ермак» наш.

      Сидя в санях, укутанная мехами и полостями по самую макушку, привалилась к Толику и тихо шепнула: «Не помню».

      – Тогда, вполне возможно, это ребёнок Стаса, – ответил едва слышно.

      Замерла, вжалась и тихо заплакала, растерявшись окончательно.

      «Вот это дела! Как могла упустить этот вопрос? Чёрт! Не могу вспомнить, и всё тут! Завертелось в последние три месяца: видения, запой Стасика, нервы сплошные, потом разрыв – едва руки на себя не наложила, затем маршрут… Не вспомню…»

      С этой мыслью вскоре уснула, виновато шепча и шепча сквозь дрёму:

      «Не помню я…»


      Ехали не спеша – снега было очень много! И мороз к тому же. От сильного пронизывающего ветра почти не спасали ни одежда местная меховая, ни полости из медвежьих и волчьих шкур.


      Когда, под вечер, наконец, приехали на Глуховскую заимку, гостей пришлось выносить на руках – застыли ноги, онемели и не слушались.

      Растащив приезжих по закутям, хозяева быстро стянули одежду и, раздев ребят донага, стали растирать самогоном. Закутав в сухую ткань и меховые одеяла, обоих закинули на огромную печь.

      Она была огромная, с несколькими лежанками, ступенчато расположенными по периметру.

      Комната одна, большая, с низкими потолками, так же, как и дверные проёмы. Заходили, низко наклоняясь, словно каждый раз кланялись иконам, висящим в восточном углу избы.

      Гости с непривычки так вымотались дорогой, что и ужинать не стали – свалились замертво, толком не рассмотрев ни дома, ни хозяев, ни поблагодарив своего возницу.

      – Ты, Зосима Семёныч, их не трогай пока… – тихо гремел басом он, сидя за столом и попивая чай после обильного сытного ужина. – Тощи и слабы оне, гости-то, – отхлёбывал шумно, с наслаждением, довольно вздыхая и жмурясь. – Ай, и знатный у тебя чаёк, брат! Ай, и душистай! Хорош!

      Утирался полотном, которое ему положила на колено молчаливая старушка – супруга Зосимы, Настасья.

      – Благодарствую, сестра, – поклонился ей. – Хороши пироги у вас завсегда! – разломив пышный пирог, клал кусок в рот и, закрыв глаза, медленно жевал. – А начинка!.. Брусника! Люблю, грешен, – вздыхал, косясь на иконы, крестился. – Так вот и говорю я… – продолжал степенно, – чо, они-то, хилаи! Едят с гулькин нос, да ещё сама-то, видать, в тягости, – шептал склонившимся хозяевам, заглядывая в глаза. – И бесноватая! – выразительно посмотрел на насторожившуюся хозяйку. – Кричала там, на заимке, страсть! Он-то держал ея в руках, не впервой, видать. Не укатал за ночь-то, – совсем тихо хохотнул, подмигнув лукаво хозяину, когда женщина отошла от стола. – До утра не спали, – незлобно посмеялись по-мужски. – Молодожёны, видать…

      Утёрся уж весь: голова, лицо, шея, грудь в расстёгнутой крестьянской рубахе. Вздохнул, откинулся на бревенчатую стену избы.

      – Как тама, со срубом-то, дела? Поспеют?

      – Да, осталась мелочишка, – Зосима зыркнул на печь: тишина. – Три дни, и поселим. Ужо усё закрыли. Тама тольки у нутрях устроить и прогнать жаром – просохнуть дать. Да пусть дух смолистай пропитаить сруб-то. Хорош получился!

      Кряхтел довольный и собой, и помощью общинных братьев: «Сдержал слово Пётр-лесник – свой человек, сибирский, надёжный».

      – А ужо мелочёвку-то на Введины натащуть, поди? – исподлобья посмотрел на разморённого брата Илию. – В тягости, говоришь, супружница его? Славна весть! – повернулся к жене. – Подь-ка сюды, Настасьюшка…

      Оторвалась от печи, подошла, присела на лавку, удивившись ласковому обращению – редкость.

      – Смекни-ка, милая, когда гостье опростаться, коли уже рвёт ея? – посмотрел на брата – кивнул; обернулся к жене: – А?..

      – От ить, задал он мине головну боль, – для вида поворчала. – «Рвётся», значить? От, срок-то могёт и совсем малой быть, и уж приличнай, – пожевала губами. – Ну, ежели малой, дак на Зосиму Великомученика и опростаится, – светло улыбнулась мужу. – Подарок в дом – божье благословение! Знак свыше нам – дитя малое в семью! Рада буду безмерно, Зосимушко!

      Встала, поклонилась обоим мужчинам в пояс и принялась за хозяйство.


      Уложив мужчин, долго ещё не гасила лампы, прибирая и готовя что-то на завтрак: «Завтрева прийдуть артельщики – дом закончен, надоть будет усех покормить».

      Встрепенулась от сдавленного стона гостьи. Кинулась, помогла быстро выскочить в сени к поганому ведру, на ходу натягивая ей домашние пимы-катанки на ноги, чтобы не застудилась с непривычки.

      – Не тужи дюже…

      Придерживала содрогающуюся девушку за тощие плечики. Вздохнула: «А худа! Мощи!»

      – Таперича повечерять сдюжишь. Мужики ушли. Пойдём, милая.

      Заведя в кухню, умыла дрожащую гостью талой снеговой студёной водой.

      – Как звать-величать тя, страдалица?

      – Лиза, – еле прошептала, дрожа всем тельцем в крупной дрожи.

      – Лизавета, значить? Как у кумы имя, запомню. Срок какой у тя? – заглянула синими глазами в душу девушки.

      Лиза пожала только плечами.

      – «Краски» когда последни шли?

      Пожатие опять.

      – От, бяды. Ладноть, давай-ка, поешь, скоки сдюжишь.

      Подошла к печи, хотела позвать…

      Гость тут же соскочил сам, старательно придерживая ткань на теле наподобие римской тоги. Поклонился в пояс, представившись: «Толик».

      – А я Настасья Осиповна. Можно и баба Настасья, – тепло улыбнулась. – Молодожёны? Впервой выехали с дому-то?

      Дружно кивнули.

      – Повечеряйте, а разговорам время найдеться! – тихо засмеялась. – Утром с печи не скачи – меня кликни, – обратилась к Лизе. – Помогу нудоте твоёй, напою отваром нашим – легчаит от него. Сами управитеся?

      Молодые кивнули, покраснев.

      – Пойду, прилягу, – глубоко, потаённо посмотрела на парня. – Осторожно, – покачала головой, метнув глазами в красный угол – иконы.

      Гость вспыхнул лицом и ушами.

      – Дня три погодь – сруб ваш будеть готов.

      Поднялся с лавки и поцеловал старушку в щёку, обрадовавшись новости.

      – Не балуй! – рассмеялась озорно и, перекрестив их двумя перстами, ушла в горницу.

      Сел возле жены, прижал к себе, мягко поцеловав в висок.

      – Три дня запрет, – еле слышно шептал, приникнув к шейке, гоня по её коже жаркие мурашки. – В своём домике станем хозяевами, – прижался с поцелуем к шее и плечикам. – Дом будет – и не мечтали, Лизонька! Новоселье справим, – уткнулся в волосы лицом, обнимая сильными руками, гладя спинку зовущее, маняще, страстно. – Потерпим?

      Глубоко заглянув в глаза, заметил слёзы. Замер. Нерешительно разжал руки, растерявшись.

      – Прости…

      – Не обращай внимания, родной, – трогательно прижавшись, едва шелестела. – Настроение скачет, слёзы рядом. Не справляюсь с эмоциями, – нежно поцеловала за ухом. – Скорее бы…

      Вжал в тело сильно, жарко, жадно.

      Передёрнулась, прикусила мужскую мочку, задышала нервно, застонала, оторвалась, едва опомнилась. Боднула с укором, лукаво улыбнулась, лаская взглядом возбуждённое лицо. Погладила тонкими пальцами щетину, обвела контур губ, задержалась на них и, когда поцеловал пальчики, прикоснулась к ним губами. Поцелуй через пальцы заставил прижаться носами, закрыть от накатившего счастья глаза.

      Долго сидели.

      С трудом пришли в себя, прыснули смехом: «Дураки!»

      – Тихо! Давай, поужинаем и отоспимся. Отдохнём и наберёмся сил за эти три дня.

      Через полчаса прикрутили фитиль до маленького огонька, усмехнувшись: «Ночник», осторожно залезли на печь в меховое гнёздышко, тихо даря там ласку и нежность. Дальше пойти не решились. Предупреждение было ясным: «Не осквернить чужого дома».

      Реальность и окружение уже начали влиять на их жизнь и привычки. Смиряясь, медленно учились жить в среде староверов, среди русских, но со странным языком, среди старинных молитв и икон, где молятся двумя перстами, среди непроглядной тьмы полярной ночи, где светом выступают только луна, звёзды и северное сияние. Где всё чужое и суровое: и люди, и вера, и природа. Где всё иное.


      …Выждав, когда молодые уснут, Настасья принялась за своё мастерство: запретное, потаённое, за что муж мог и убить – ведовство, опасное и осуждаемое религией староверов. Боялась, но, посмотрев на юных гостей, решилась: беда над ними висела чёрною хмарою – увидела «даром». Решила помочь, уберечь, сохранить и семью их, и будущего сына. Поняла сразу, едва рассмотрела лицо девушки: пятна проступать стали – мальчик будет.

      Приготовив всё, осторожно встала на лавку возле печи, срезала по прядке волос с их голов. Теперь сделает их «двойников» – кукол, и все беды и несчастья переведёт на неодушевлённые заговорённые болванчики.

      К утру восковые куклы с настоящими волосами хозяев были готовы. Прошептав заговор, совершила древний ритуал. Полностью закончит его уж в их новой избе и подарит, таким образом, не только мир и лад в семью, здоровье и достаток, но и душевную и телесную радость: «Пусть поболе и подоле радуются им – Бог не запрещает это».

      Припрятав фигурки, встала к иконам и молилась до тех пор, пока, ещё затемно, не встал муж.

      Начался новый день.


      Три дня пролетели в трудах, заботах, хлопотах, разговорах с посетителями: то артельщики-собратья, то кумушки, прослышавшие, что внучатый племянник Зосимы, дальний сродственник, с женой молодой приехал издалека пожить к деду, то охотники да рыболовы с богатыми трофеями к столу праздничному.

      Женщины вызвались обустроить новую избу и всё что-то там колдовали, расставляли, советовались с Настасьей.

      Она строго присматривала за помощницами, сверкая зоркими, острыми глазами, предупредив:

      – Ежели кто позавидует, да подложит нашей Лизавете «свинью», то я, Настасья Осиповна Глухова, знаю один хороший заговор: вернётся он к хозяйке во сто крат сильнее – не заплакала бы тогда злыдня та!

      После таких слов и в мыслях ни у одной молодухи дурного не осталось! Шептались по углам: «Ох, и сильная ведунья хозяйка – ссориться опасно!»

      К исходу третьих суток сруб был полностью подготовлен и прогрет до «слезы смолистой» – дух витал над заимкой.

      Угостив гостей-помощников-родичей-собратьев, проводили до завтра – до Введин, до новоселья. Оно совпадало с великим праздником Введения – молодые Богом благословенны, дом их новый и дитя будущее.

      В ночь, накануне, запустили в пустую избу петушка и оставили до утра.

      Переночует, а утром, по своим часам проснувшись, криком изгонит нечистую силу, очистив кров и двор. Из птицы же на праздничный стол изготовят главное блюдо – маленькая жертва на пользу людям и их спокойствию.


      Когда пришли ранние, самые нетерпеливые гости, новый хозяин, Толик, первой в дом запустил бело-чёрную кошку, кем-то из них подаренную.

      Понюхав порог, нервно подёргала огромным пушистым хвостом, нерешительно оглянулась на мужчину и, решившись, важно прошлась по всем углам, принюхиваясь, прислушиваясь и ловя только ей слышимые звуки и волны тонкого эфира – ауры места и избы. Долго ходила, потом, остановившись в углу, растянулась на полу, словно говоря: «Всё, я выбрала – моё будет место!»

      Толик рассмеялся, подхватил на руки жену, переступил порог их первого совместного жилища. Пока гости шумели, выкрикивали пожелания, что-то вносили-расставляли, умудрился поцеловать Лизку, сверкнув шальными глазами, вызвав в ней радостную дрожь предвкушения: «Жизнь будет сладкой!» Поставил жену на пол возле кошки, прошёл в широкие сени, низко и уважительно поклонился Зосиме.

      – Милости просим, Зосима Семёнович, в дом наш! Будьте же самым желанным гостем в нём и названным отцом нам, сиротинкам горемычным!

      Отвесил величавый поясной поклон, уловив радость в глазах старика: «Уважил!»

      – Отныне, наш дом – Ваш дом, не забывайте, навещайте, живите – рады будем!

      Трижды обнялись, облобызались, ловя одобрительные кивки Настасьи – научила парня обычаю.

      – Просим и супружницу Вашу, уважаемую Настасью Осиповну, стать наставницей и матерью родной нам, сирым и одиноким!

      И с ней обнялся-поцеловался.

      Провёл довольных стариков внутрь, усадил на лавку у стола, вернулся к гостям.

      – И вас, желанные гости и родичи дорогие, милости просим в дом и жизнь нашу. Помогайте, наставляйте, советуйте и, конечно, не забывайте хвалить нас! – добавил чуток от себя.

      Озорством лишь вызвал дружный многоголосый смех! Поклонился всем в пояс, ему ответили.

      С объятиями, поклонами, лобызаниями гости проходили внутрь избы, даря подарки, утварь, одежду, припасы.

      Пунцовая Лизавета в нарядном сарафане, с заплетёнными в косу волосами, прикрытыми белым кружевным платком, кланялась, принимала, благодарила, целовала женщин, смущаясь пристальных взглядов бородатых мужчин семьи и общины.

      Впустив последнего гостя, Толик вошёл в комнату, встал у дверей рядом с женой, и уже вдвоём одновременно величаво поклонились в пояс людям, сидящим вокруг огромного, заваленного снедью и выпивкой стола, коснувшись пальцами душистого деревянного пола из лиственницы. Говорили распевно, по очереди:

      – Спасибо, гости дорогие! Спасибо, родичи кровные и некровные! Спасибо дядюшки и дедушки, мудрые и терпеливые! Спасибо мамушки и кумушки, молодые и старые! Спасибо всем на добром слове и деле!

      Хором:

      – Милости просим в дом наш новый, в жизнь нашу молодую, в судьбу радостную и счастливую!

      Люди, встав, поклонись в ответ, пропев молитву.

      Лиза незаметно вздохнула: «Сколько же я сегодня их уже выслушала с самого раннего утра? Домашние, церковные, введинные-новосельные, теперь вот – благодарственные».

      Только после молитвы принялись за праздник.


      Разошлись, разъехались, расползлись только через сутки!

      Сутки молодые были под взглядами, вопросами и расспросами.

      Отвечал всем и на всё дед Зосима – Толик передал ему, как названному отцу, это право.

      Настасья неусыпно следила за женщинами, и стоило ей задержать зоркий всевидящий взгляд на молодухе, уж очень засмотревшейся на статного красавца-новосёла, та сразу бледнела, пускала глаза и хваталась за свой крестик, шепча молитву. Усмехнувшись, баба Настя больше не волновалась: «Не взглянет, побоявшись “сглаза”. Ишь, зенки-то бесстыжие распялила!»

      Подняв глаза на крепкую молодую женщину, метнула ей глазами: «Выдь!»

      Вышла вслед в прохладные просторные сени.

      – Катерина, прошу Богом – угомони свою Любашу. «Ест глазами» хозяина – не по-людски это. Им тут жить. И немало. Его супружница в тягости – охолонь дочь! Не сержусь пока. Знаю, ты хорошая женщина. Приезжай и впредь – будешь Лизавете нужна. Научи её всему. Сирота она. Но без дочери жду тебя. Не серчай на меня, милая. Детей своих берегу и их покой. Одни мы у них – нету им защиты боле ниоткуда.

      – Поняла я, баба Настя, – тяжело вздохнула, вытерла слёзы с глаз уголком чёрного вдовьего платка. – Как ейный Трофим на лесосплаве сгинул – не в себе она. Едва твово племянника-то увидала, так чуть и не кинулася яму на шею: «Троша!», как заголосила! Отташшила я её, да и сама охолонула душою – похож как! Похож… – тихо плакала, стараясь не потревожить людей. – Счас и связу её за Носок к тётке Графене. Оттудова уж не сбежить…

      Вернулись обе заплаканные и грустные.


      Сутки спустя, новосёлы прибрали избу с помощью двух девочек-родственниц, сени, мощёный двор и сарай, где мужики устроили опохмел самогонкой, да там и заснули. Хорошо, быстро кинулись их – замёрзли бы, дурни!

      Потом долго сидели со стариками и разбирали подарки, зачастую совершенно не зная, что это и для чего.

      Они тихо и терпеливо рассказывали историю каждой вещи.

      В ответ Лиза соскочила, загорелась!

      – Дедушко, а есть тетрадь толстая, общая, я буду всё-всё записывать, что слышу, а?

      Небесная лазурь волшебных глаз омыла сердце старика. Оно дёрнулось и дико сжалось: «Наша дочь была б такого же возрасту уж. Не выжила. Бог прибрал».

      – Ежели вы не против, конечно! – Лизавета «слёту» вжилась в обстановку, пьянея от новых ощущений, знаний, впечатлений. – Это всенепременно надо сохранить для истории края и всего староверческого подвижнического движения в целом! – из девушки попёрло МГИМО с отличием! – Это не только вам принадлежит! Это – наследие мирового значения! Надо всё записывать, описывать, разъяснять, чтобы не кануло в Лету ни богатство ваших знаний, ни ваше духовное наследие!

      Муж, ласково приобняв, деликатно усаживал Лизу на лавку обратно.

      – Можно? Для меня это – практика, для вас – возможность сохранить память и опыт столетий!

      Повисла тягостная тишина, только тикали подаренные кем-то из родичей красивые ходики ещё дореволюционной сборки, не «захромавшие» с тех пор ни разу.

      Кошка потёрлась о ногу Зосимы, впрыгнула на стариковские колени и, встав передними лапками на его грудь, вдруг заглянула изумрудом больших глаз в синь.

      Все ахнули, а Маруся всё смотрела и смотрела, словно гипнотизировала, затем, оборвав визуальную мистическую связь, шаловливо потёрлась о грудь, громко муркнула и соскочила с колен на пол, убежав по своим звериным делам.

      Нескоро очнулся дед.

      Странно передёрнувшись, истово перекрестился на иконы, подаренные молодым общиной и, наконец, выдохнул шумно и протяжно.

      – Добро. С богом, доченька! – притянул, поцеловал в лоб, перекрестив двумя перстами. – Просьбу мою уважишь? – странно, как кошка только что, продолжал смотреть в синеву её глаз.

      Кивнула, не задумываясь.

      – Сына, внука мово, позволь крестить истинною верою.

      Замерла, побледнела, обернулась… к Толику. Задохнувшись, помедлил и… кивнул. Повернула белое личико к деду, кивнула, поцеловав ему руки, встав рядом с рухнувшим на колени мужем.

      – Благослови вас Господь, дети! – обнял обоих.

      Глухо заплакал с Настасьей – поняла его сразу: «Мы нашли не только дочь, но и зятя с будущим внуком – это знак свыше!»

      – А уж мы ничего не скроем от тебя, родная… Наша дочка…

      С той минуты Толик не опасался за психическое состояние жены: «Нашла себе на эти годы работу по сбору материала для диссертации! Сообразил сразу. Ай, да Лизуня! Как на салазках въехала в жизнь и сердца стариков и общины. Жизнь обещает стать счастливой».

                Октябрь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/10/11/1621