Коммуникация

     Мы привыкли считать коммуникацией любой обмен информацией друг с другом: болтовню по телефону или tet-a-tet, переписку, жестикуляцию, даже мимику. О человеке, который запросто общается с малознакомыми людьми, становится «душой» компании, мы говорим – «коммуникабельный». Начинаем ему симпатизировать, желать его общества и…требовать, требовать, требовать!.. Коммуникабельный человек нам удобен: можно расслабиться и лениво потягивать напитки, пока Он развлекает гостей; в любой момент свалить на него вину за неудавшийся вечер («Да он всех достал своим «дремучим» юмором!») или за распространенную сплетню («Это Он первый сказал!»); на худой конец, «прописать» его в качестве антидепрессанта…
     Он расстался с Ней давным-давно, еще в прошлом веке. Звучит как-то странно, но невольно хочется завидовать: те, кто переходит из одного столетия в другое в осознанном возрасте, знает о прошлом несколько больше, как бы качественнее, чем те, кто пересек вековой рубеж в младенчестве или избежал этого вовсе… Итак, Он оставил Ее там, задолго до того, как первой цифрой, обозначающей текущий год, стала «двойка». Забыть получилось несложно: Он был всеми нарасхват. Почетный свидетель на свадьбах по субботам, крестный отец по воскресеньям, «жилетка», «сборник тостов и анекдотов», «новостной канал», «ходячая энциклопедия» и «афиша» - кто откажется от редкой удачи иметь все это в одном лице?! Его приглашали, стремились побрататься, рекомендовали друзьям,…переуступали за вознаграждение. Он чувствовал себя нужным всем! А если потребность в тебе глобальная, стоит ли принимать в расчет отдельную составляющую частицу в виде болезненно неспокойной женщины, озабоченной единственным страхом – потерять тебя? Последнее сильно напрягало.      
     Он откровенно не знал, что с Ней делать. Его коммуникабельность Она воспринимала не так, как другие: не смеялась над Его шутками, не поддакивала и не спорила.… Даже не кивала, давая понять, что коммуникация между ними успешно преодолела три шага: рождение информации – передача – осмысление ее адресатом. Она просто молчала и смотрела Ему в лицо. Прямо. Насквозь. Словно сканировала. А потом писала Ему письма… Он помнит, как вздрагивал, когда их получал. Некоторое время рассеянно крутил в пальцах, ругая себя, что выбросить нет сил, и нес домой. Там, в Его кабинете, стоял старый секретер с коллекцией марок, собранных в детстве, бабушкиным чайным сервизом, побитой молью норковой шапкой-ушанкой и еще множеством всякой всячины. Человек «советского периода» знает: такие вещи не выбрасывались ни при каких обстоятельствах. В эту коробку Он складывал эти конверты, не вскрывая. Не читал их содержания, но знал: они есть, существуют. И это знание душило, не давало покоя, как несостоявшаяся коммуникация, при которой информация не находит понимания, не доходит до сознания… Виснет в воздухе неприкаянным сгустком энергии… Эдакий дисконнект… Хотя, это уже из другой жизни, из века высоких технологий, куда Он Ее не взял…
     А потом пришла усталость. Навалилась вместе с «открытием», что Он не видел Ее уже много лет, а Его почтовый ящик давно раскурочен подростками… Надо же, Он и не заметил этого акта вандализма, поскольку, как и тысячи других, «изменил» ему с великим Интернетом. В самом деле, зачем нужен ящик, если весь мир помещается в мониторе, а письма за считанные минуты прилетят по проводам… Не надо вставать, нащупывать босыми ногами тапочки, спускаться в лифте в домашних вытянутых «трениках», надеясь, что никто из соседей не встретится, и, торопливо гремя ключами, открывать металлическую крышку… Тогда откуда такая усталость? Откуда стремление вернуться назад? Туда, в прошлый век. К коммуникации без проводов. К письмам в конвертах, которые можно погладить, смять, поцеловать, разорвать… Забросить в старый секретер с бабушкиным сервизом и шапкой-ушанкой… К Ней! К той, которая не искала в Его коммуникабельности никакой выгоды для себя, а просто открыто, искренне ею любовалась… Как там у Кортасара: «Я начинаю что-то понимать, только глядя назад, и чем дальше все уходит, тем понятнее становится…». Жаль только, что изменить ничего уже нельзя. И это «нельзя» - удавка на совести…