Кандидатский минимум по иностранному

В университете из нас готовили будущих научных сотрудников, поэтому каждый знал, что рано или поздно придется защищать диссертацию, хотя бы кандидатскую, а значит, нужно будет сдавать экзамены кандидатского минимума. И вот мы, недавние выпускники, направленные на стажировку в Москву, потому что были распределены в подмосковный, еще только строящийся НИИ, обрадовались возможности посещать занятия по английскому языку с перспективой сдать по нему экзамен.

Обучались мы в стенах одного из физических институтов Академии наук. Преподавателя сразу полюбили: дело свое она знала, была очень интеллигентна, в меру весела. Ее излюбленная шутка нам даже нравилась. Она все говорила, что физикам куда сложнее с языком, он насыщен трудными терминами. Что в сравнении с ними наши биологические: «трансформейшн» (трансформация), репарейшн (репарация), рекомбинейшн (рекомбинация), трансдакшн (трансдукция) – и список можно продолжить почти до бесконечности.

Время бежало быстро. Старались мы все и успехи были налицо. Особенно хорошо «шел язык» у одного нашего курсанта, который и в школе (жил он тогда в Средней Азии) и в мединституте изучал французский. Второй язык ложился на первый исключительно продуктивно и, если память мне не изменяет, наш «талант» сдал экзамен уже в начале лета. Остальные тоже подтянулись, в декабре все мы были на финишной прямой, а в конце месяца состоялся экзамен.

Детали экзамена уже стерлись, но помню поставленные комиссией свои «отлично» по всем трем пунктам: письменный перевод по специальности, устный перевод по специальности, общенаучный текст и беседа по нему. Заключительное занятие с нашей преподавательницей уже после экзамена, когда она попросила нас поделиться теми трудностями, которые встречались в тексте, прошло интересно. Мне удалось припомнить штук шесть-семь заковык, над которыми пришлось задуматься при переводе. Но такой искренней оказалась только я одна, остальные курсанты дружно говорили, что все было просто. И все же мне показалось, что наша мудрая преподавательница оценила именно мою откровенность и умение видеть те сложности языка, которые она и научила нас преодолевать…

Новый год я встречала очень оптимистично. С середины декабря я была зачислена в аспирантуру своего любимого университета. Сданный минимум освобождал меня от занятий по языку, что тоже радовало. Надо было только отнести академическую бумагу с оценками в отдел аспирантуры, где мне, правда, порекомендовали обсудить вопрос зачета сданного экзамена с университетской «англичанкой». Стоило мне ее увидеть, все надежды рухнули.

Это была та преподавательница, что вела у нас занятия на втором и третьем курсах. Тогда я тоже ходила в отличницах по языку, но до чего скучны были наши занятия! Особенно в сравнении с тем, как весело начиналось наше обучение языку на первом курсе с другим преподавателем. В ту пору мы с друзьями все внеурочное время тратили на подготовку математики и английского, получая от этого истинное удовольствие. На занятиях же Аллы Владимировны (назовем ее так) те, кому давался язык, откровенно бездельничали. Почему-то такие студенты сидели в аудитории в первом ряду, а преподавательница почти всегда стояла позади рядом с плохо успевающим студентом (студенткой), нависая над ним/ней и выжимая хоть какие-то знания. Может быть, это было и похвально – добиваться стопроцентной успеваемости, но в итоге «продвинутые» студенты превращались в середнячков. Еще бы! Одна из моих подруг на занятиях в сотый раз читала свою «настольную» книгу «Хождение по мукам», другая вместе со мной трудилась над шуточными стихами. В общем, увидев Аллу Владимировну, я поняла, что от сдачи экзамена меня не освободят. Очень она была «правильная» и боялась проявить хоть какую-то инициативу, взять на себя ответственность.

Так и случилось. Мало того, Алла Владимировна тщательнейшим образом изучила мой документ и выяснила, что в Академии сдают пересказ научного текста, а в Университете – пересказ политического (газетного) текста. Вот и было мне велено посещать все занятия, учиться читать Монинг Стар, газету английских коммунистов, которая хоть и не скончалась в постперестроечные годы, но без поддержки Советского Союза сильно захирела. А как нужны мне были свободные часы для экспериментальной работы, ведь в аспирантуре надо «поспешать», сроки всегда поджимают.

Что поделаешь? Покупала газету, переводила, вписывала в тетрадочку специфические политические термины. Не всегда Алла Владимировна была мной довольна. Все призывала интересоваться больше политикой, чтобы хотя бы «на русском языке» быть в курсе событий. «Комрад Григорьева, – говорила она,– как вы можете не читать газет?» А я их действительно не читала, подозревая, видимо, вредность газет, обнаруженную, как теперь известно, еще Булгаковым. Кроме того, почему-то в тот момент была отменена обязаловка подписываться на «Комсомолку». Вот и приходилось оправдываться перед Аллой Владимировной. Мол, есть у меня в общежитии радио, регулярно слушаю новости. И в самом деле, я часто включала ценный по тем временам транзисторный приемник «ВЭФ», но любимой радиостанцией был «Маяк», а новости там пятиминутные.

Так мы и прозанимались с Аллой Владимировной до весны и моего уже второго кандидатского экзамена. И опять три отличные оценки, да еще дополненные лестными отзывами комиссии о моем произношении. Как же газетный текст? Он был скучнейший: про помощь нашей страны народу Анголы в его освободительной борьбе. В молодые мои годы мне не составило труда пару раз прочесть текст и, сделав небольшое усилие, практически выучить его. Прощайте же, Алла Владимировна!

Пролетели годы. В начале девяностых, волею судьбы оказавшись в провинции, я была почти лишена возможности читать иностранные научные статьи. Ничего похожего на Ленинку в нашем областном городе не было. Тоскливо было очень. Но вот стал доступен Интернет. Сначала централизованно институтский научный отдел предоставлял сотруднику только резюме нужных ему статей. Но в резюме были адреса авторов. Небольшое денежное вливание, и ты отправляешь автору заграницу стандартное письмо с просьбой прислать весь текст статьи. Не все, но многие откликались! А когда в резюме стали приводиться и адреса электронной почты авторов, объем наших просьб сильно возрос, но и отдача увеличилась. И наконец, удовольствие от владения информацией достигло апогея, когда ты сам уже мог войти на нужные сайты Интернета и найти там вожделенную статью…

Не все в моей «языковой жизни» было гладко. Статьи читались легко (помните приведенные выше термины, они никуда не делись). А вот попытка написать самой статью в «крутой» зарубежный журнал провалилась. «Бедный язык», – писал один из рецензентов (но это дословно «бедный», а правильный перевод – «плохой»). Другой рецензент вторил: «Я ничего не понял!». И тут же весьма осмысленно задавал вопросы по существу статьи. Пришлось проглотить пилюлю. А подружка-сокурсница, проработавшая к тому времени лет пятнадцать в США, удивилась моей смелости (читай, самонадеянности) – она свои статьи давала на прочтение носителям языка.

Да, перевод научных статей – дело увлекательное, но и трудное. Не все профессиональные переводчики достигают в нем удач. Как-то написав пару удачных обзоров, мы с коллегой получили возможность напечатать их в отечественном журнале, но в его международной версии. Переводил специалист. Получив гранки, мы рассмеялись. В переводе были такие обороты, которые никогда не встречались в обозреваемых нами статьях. С английского на русский и снова на английский, но конечный продукт совсем не похож на первоисточник. Не фактически, а по какому-то неуловимому, но важному признаку.

О моих отношениях с разговорным английским рассказывать не буду. И без того очень далеко завело меня воспоминание о кандидатском минимуме по иностранному, который мне пришлось сдавать дважды…

Картинка из Интернета