1. 6. Доставка сена и другие заботы

             
         Заготовкой сена и продажей излишков молока не исчерпывался перечень забот, которые возлагали на себя устьцилёмы, заведя корову. Уже в процессе заготовки сена они задумывались о том, как доставить его в город. Поэтому не менее двадцати процентов заготовленной массы старались сметать в зароды, максимально приближенные к берегу реки, потому что не позднее середины сентября его придётся беремями ; это несколько охапок сена, уложенные в длинную ивовую ветвь, согнутую в кольцо ;  носить в лодку для перевозки на лодке в город. Им кормили коров до ледостава, т.е. до тех пор, пока не появится возможность возить сено по льду  рек на лошадях.
Остальные зароды ставили в хорошо продуваемых ветром местах, где с приходом зимы их не очень сильно заносило снегом, и зимой по полному бездорожью к ним легко было подъехать на лошадях.
Когда мы косили на острове Среднем, то по несколько раз в день наблюдали, как колёсные пароходы тянут мимо нас по Печоре  в город баржи с воркутинским углём. Однажды наш сосед по сенокосу, метая зарод, предназначенный для доставки в город водным путём, одновременно провожал взглядом очередной буксир с баржами, и вдруг его осенило попробовать использовать тяговые мощи буксиров для доставки сена в город.  Закончив работы, он загрузил в лодку свою семью с багажом и  выплыл на фарватер. Дождавшись последней баржи с углём, он сумел зацепиться за неё и  со скоростью буксира поплыл в город.
После длительных уговоров мне удалось получить согласие мамы последовать примеру соседа. Она согласилась, в значительной мере под влиянием не очень приятных воспоминаний, как нашу лодку при возвращении с сенокоса  год назад залило волнами напротив Чёрного прилука,  пристать к которому из-за отвесного берега и большой глубины было невозможно.
Загрузив лодку, мы выехали на фарватер. Когда из-за поворота реки появился буксир, тянущий баржи,  капитан его стал сигналить гудками, чтобы мы ушли с фарватера. Дело в том, что  мои действия были чреваты опасными для нас последствиями: буксир мог  протаранить нашу лодку или захлестнуть волной, создаваемой вращением собственных колёс. Но, чтобы успеть зацепиться за последнюю баржу, мне следовало держаться как можно ближе к фарватеру, и я не изменил курса. Как только мимо нашей лодки стала проплывать первая баржа, я усиленно налёг на весла и поплыл на сближение с последней баржой. Затем вскочил, схватил заранее приготовленный якорь и метнул его в проём рамы огромного деревянного руля баржи. Бросок оказался удачным, якорь зацепился за руль, наша лодка при натяжении цепи якоря резко дёрнулась, накренилась, но не опрокинулась. Менее, чем через два часа, вместо обычных пяти или десяти, мы уже были в районе морского порта города.
Такой способ передвижения мне очень понравился.  Я уже начать строить планы, как прицепиться к буксиру с баржами не только при возвращении с сенокоса, но и по дороге на сенокос. Но этим мечтам не довелось осуществиться. Из-за трагедии, случившейся с одним из наших последователей, этот способ передвижения был строго-настрого запрещен.   А через некоторое время не стало на Печоре  пароходов, тянущих  на   буксире баржи. Пароходы стали толкать баржи впереди себя, а не тянуть за собой
Наступила зима 1950/51 года, пошёл шестой год службы брата Ивана в армии. Мать уже потеряла всякие надежды на скорое возвращение его, ей было очень тяжело одной зимой ездить за сеном. Поэтому она решила приобщить к этому делу меня в качестве помощника и впервые взяла с собой в поездку за сеном. Я уже упоминал в главе «Мои родители», что лошадей для этих целей частникам выделяли в основном в сильные морозы. Поэтому мать, собираясь в дорогу, сама одевала меня, заставив натянуть на себя сначала ватник, затем малицу и поверх малицы совик, а на ноги сначала пимы, а поверх них ; тобоки. До одиннадцати лет малица и пимы  были моей  повседневной зимней формой одежды. А совик и тобоки для меня мать предварительно заказала сшить знакомой ненке.
Взяв по горбушке хлеба, мы завалились в сани-розвальни и тронулись в путь. По накатанной дороге, ведущей  в Оксино, доехали  до нижнего конца острова Средний. Затем по целине, через пролив между островами Средний и Кермундей, поехали к своим зародам. Ветер плотно утрамбовал снег, и лошадь почти не проваливалась. Прибыв на место, мы сняли совики, тобоки и начали разгребать снег вокруг зародов, занесённых более чем на половину их высоты. Немного согревшись от работы, скинули малицы и, несмотря на сильный мороз, работали в одних ватниках.
Освободив зарод от снега, стали, по терминологии того времени, ложить воз. Для этого мать залезла на зарод и начала с трудом отрывать от него вилами хорошо слежавшиеся пласты, чтобы подавать их мне. Я стоял в санях и укладывал сено. Чтобы лишний раз не нанимать лошадь, мать старалась воз сложить максимально широким и высоким, чтобы за один раз привезти не менее тридцати пудов сена. К тому же, её природная гордость устьцилёмки не позволяла везти воз, как она говорила, «коню под хвост», то есть низенький и узенький возик, в котором сена содержалось не более пятнадцати-двадцати  пудов. Такие не стеснялись возить многие колхозные сеновозчики.
 Чтобы нагрузить на сани тридцать пудов сена, нужно было много потрудиться и иметь соответствующий опыт. Поэтому мать несколько раз слезала с зарода, чтобы помочь мне. Надежно закрепив жердь,  с помощью которой сдавливали воз сена, чтобы он не рассыпался, собрав вилы, лопаты и натянув на себя малицы, мы тронулись в обратный путь. До выхода на накатанную дорогу  один из нас вёл лошадь, а другой внимательно наблюдал, чтобы воз не завалился на бок. Достигнув накатанной дороги, надели совики и залезли на воз.
Наконец-то можно было после многочасовой изнуряющей работы немного расслабиться и пожевать горбушку хлеба. Тем более, что по прибытию в город нам ещё предстояло привезённое сено закидать на крышу хлева, матери подоить и накормить корову и телёнка, мне притащить в хлев хотя бы одно ведро воды напоить корову.
 Среднесуточный расход воды нашей семьи достигал десяти вёдер. Натаскать или навозить  на санках воду частью из городского колодца  (которая была платной), остальную из озера у старой пекарни или из шара от Речного вокзала ; одна из ежедневных моих обязанностей. Наряду с ней я выполнял и неприятную функцию ; вывозил навоз. Зимними вечерами, когда мои ровесники, набегавшись по улицам города, уходили спать, я впрягался в санки, чтобы вывезти навоз на середину болота между городом и Кармановкой.   Туда же зимой его вывозили другие владельцы коров и даже некоторые организации, конюшни которых находились в центре города. После ледохода навоз на лошадях вывозили на свалку.
Однажды мать попросила меня пару телег навоза отвести на одну из полянок между Домом советов и Домом отдыха, где она решила посадить картошку. Целый день ушёл на то, чтобы разложить навоз ровным слоем и  закидать  его сверху песком. Песок брали из канавы, выкопанной по периметру будущего огорода. На границу навоз-песок посадили пару вёдер картошки. Мы так старались в тот солнечный день в начале июля, что я в первый и последний раз в жизни получил солнечный удар (так позже сказали медики) и потерял сознание. Однако наша попытка вырастить картошку на своём огороде, как и попытки вырастить  репу, оказалась неудачной.
В первые послевоенные годы  летом коров на поскотину гоняли  за курью у дома отдыха (санаторной лесной школы). Однако с каждым годом коров в городе становилось все больше и в поисках травы в конце лета они вынуждены были уходить все дальше в сторону Казенного озера. Удалившись от своего хлева на расстояние до 5 км в осенние дождливые вечера, они далеко не всегда  возвращались домой к вечерней дойке.  И хозяевам коров приходилось, преодолев тем или иным способом курью (коровы преодолевали ее вплавь), отправляться в сумерках на поиски своих буренок. Я не раз, и не два, в потемках бродил по разбитым коровьим тропам в районе  Казенного озера и оглашал округу жалобными призывами: «Алка, Алка…» (так звали нашу корову), в надежде, что она услышит меня и замычит в ответ.
Владельцы коров, жившие в районе от Морского порта до Городской бани, решили на лето своих коров перевозить за Городецкий шар и построили летние хлева напротив Морского порта. Наша мамаша примкнула к их компании.  Чтобы утром успеть до начала работы съездить на лодке за реку подоить своих коров, для чего: за 15-20 минут с подойником дойти до берега, на лодке минут за 30 – в тихую погоду ( а то и за час – когда штормит) преодолеть водную преграду, подоить корову и вернуться с полным подойником молока назад, вставать нашим мамам приходилось еще до того, как по радио зазвучит «Гимн Советского Союза». Вечером после работы они повторяли этот маршрут для вечерней дойки.
Ездили доярки по 5-7 человек в одной лодке. В те годы среди доярок, ездивших за шар, был и один дояр. Помню, что женщины звали его Возяком,  и работал он печником.
Коров вместе с телятами перевозили за шар на больших весельных лодках. Чтобы не делать два рейса, корову и теленка загоняли в одну лодку. Весной, когда преобладала безветренная погода, а теленок был маленьким, особых проблем с доставкой за шар коров, уже привыкших к таким перевозкам, не возникало. Зато осенью, при северном или северо-западном ветре на реке постоянно были волны, раскачивающие лодку, а выросшие за лето телята боялись качки и стремились выпрыгнуть из лодки, тем самым еще больше раскачивая ее. Поэтому для перевозки коров и телят  надо было собирать бригаду из опытных в этом деле людей, способных не только быть гребцами и рулевыми в большой лодке в ветреную погоду, но и успокаивать не в меру разволновавшихся животных.
Тем не менее, самый большой стресс наша мать испытала не осенью, а весной, когда решила из-за позднего отела коровы, ее совсем маленького теленка оставить в городе. Не прошло и 2х часов, как Алку отвезли за шар, к нам домой прибежал мальчишка и сообщил маме, что ее корова плавает  меж судов, стоящих у причала Морского порта. Когда мать «сломя голову» примчалась на берег, уже не надеясь увидеть больше свою Алку живой, она нашла ее полностью обессилевшей от длительного пребывания в воде на отмели в устье судоходной протоки, вытекавшей в те годы из Качгортинского озера и впадавшей в Городецкий шар рядом с  причалом Морского порта. 
 Материнский инстинкт  заставил Алку вплавь через широченную реку, запруженную в черте города стоящими на якорях и идущими судами, вернуться к своему теленку в город. Поплыла она напротив высокого песчаного берега, слева от здания речного вокзала. Но течением реки ее снесло в акваторию Морского порта. Хорошо, что ее увидел сердобольный шкипер со стоящей на якоре баржи. Он подплыл к ней на шлюпке, набросил на  рога коровы веревку и отбуксировал ее на коротком поводке к песчаной отмели. 
В те суровые, но по своему добрые, времена корова была чуть ли не членом семьи, а не бездушной машиной по производству молока, как в современных цивилизованных хозяйствах. Первое, что делала хозяйка коровы, после рождения теленка - подносила (или подводила) его к буренке, чтобы та признала и облизала его. Отсюда  материнский инстинкт и готовность пожертвовать собой ради теленка.
Чего так не хватает определенной категории матерей современной России.