Бывает такая любовь

                БЫВАЕТ ТАКАЯ ЛЮБОВЬ

         В дверь учительской постучали.
- Входите.
  Вошла высокая девушка. Остановилась у порога.  По тому, как она держала двумя руками перед грудью ученический портфель, как она теребила его пальцами, было заметно ее сильное волнение. Оно виделось во всем облике ученицы. Его подчеркивала даже скромная школьная форма, которая была ей немного мала и делала свою хозяйку слегка угловатой, но в то же время  резче выделяла хорошо слаженную фигуру, уже начинавшую «наливаться», обещая в скором будущем красивую женскую стать.
- Суворова!?... Что-то случилось? Чего домой не идешь, у вас уроки уже минут тридцать, как закончились?
- Степан Николаевич, я специально задержалась. Я давно решилась...Я Вас специально караулила, когда Вы один останетесь.
- Слушаю тебя, — учитель положил ручку на стол, откинулся на спинку стула.
- Степан Николаевич, я наверное говорю не нормальные слова, но уже ничего не могу сделать, должна Вам это сказать обязательно, чтобы Вы знали, иначе чувствую просто не смогу. Дело в том, что я ..., я... , я Вас люблю.
- Что, что? — Степан Николаевич даже привстал, положил руки на стол. Эти слова были настолько неожиданны для него, что от изумления его брови полезли на лоб, на лице возникла какая-то непонятная улыбка. — Ты что девочка? Ты отдаешь отчет своим словам?
     Ученица не ответила. Она еще сильнее наклонила голову, еще сильнее прижала к груди свой портфель, словно боясь, что кто-то сейчас отберет его.
- Отдаю, —  тихо прошептала девушка не поднимая головы. — Так уж решилось, Степан Николаевич. Я Вам письмо написала. Прочтите его вечером.               
      Подойдя к столу, робко глянув на учителя, она положила перед ним несколько ученических листов, сложенных пополам.
Нет, нет. Все равно ничего не пойму. Это просто хаос какой-то. Я как в тумане. Настя я же тебя на двадцать шесть лет...
До свидания, Степан Николаевич, — перебила она его, не дав закончить и скромно вышла из учительской, по-прежнему не поднимая головы.
      Все смешалось. Все перепуталось. В голове  «стоял» сплошной сумбур. В его душе это был переворот на тысячи градусов. Он не знал даже,  что и подумать. Ничего подобного не было не то что в школе, в городе, и в области наверное. Даже в педагогической теории ему такие случаи не известны. Нет, про не равные любовные отношения и возрастные браки он, разумеется, знал, но вот, чтобы ученица влюбилась в своего учителя в это время, да  еще с такой огромной разницей в возрасте! Это ни во сне не увидишь и фантазия смелая нужна, чтобы такое придумать. «Всё, Степан, прекрати. Остынь. Чего ты сам себя заводишь? Сейчас тебе надо до конца проверить контрольные работы и вечером дома спокойно все обдумать».
      Усилием воли он заставил себя сконцентрироваться на ученических тетрадях. Кое как закончил, потому, что так и не смог успокоиться до конца; в глубине души смятение не прекращалось. Оно сопровождало его повсюду: и в разговоре с Константинополем (его коллега - учитель химии и биологии, а так его называли по ФИзиОномии, Константин Терентьевич Полянин), который заставил таки выслушать, как он вытягивал позавчера на рыбалке свою щуку, как запутался в леске и чуть было не свалился в реку, и в очереди в магазине, и дома, когда он, как всегда, привычно возился с ужином. Или оно, или что-то другое, подталкивало, торопило, рождало нетерпение побыстрее познакомится с оставленным Настей письмом. Девочка, девчонка. Вот тебе и девчонка!  Он ощутил, что как-то само по себе стало вливаться в него странное чувство. Оно хоть и было необъяснимо, но веяло необычайным теплом, радостью, светом.

                «Дорогой мой Степан Николаевич.
     Так бы я никогда не смогла, а вот в письме смогу признаться ВАМ во всем своем.
    Вы сейчас, наверное, думаете, что вот глупая наивная девчонка, начиталась книжек, выдумала себе принца и затуманила себе и ВАМ головы? Да принца, но не выдумала, а заметила и даже обрадовалась. Именно в то время  внутри меня что-то случилось, какой-то голос, или не голос, не знаю что..., но тогда, когда  я ясно увидела ВАС, поняла, что ВЫ мой....Суженый, избранник, моя Половинка, мой Идеал... Кстати идеал должен быть обязательно, без него скучно и даже нельзя, а то и невозможно, ведь идеал — это душа, а душа и есть ЧЕЛОВЕК.
    Это впервые случилось в тот поход на Белянку, после окончания девятого. Той ночью мы сидели у костра вчетвером: Ольга, Светланка, Вы и я. Остальные — кто уже храпел, кто бесился по палаткам. Вы нам рассказывали про свои походы, а я на ВАС смотрела и любовалась ВАМИ и вот тогда-то и УВИДЕЛА ВАС, увидела в ВАС свою судьбу.
      После того случая на ВАС смотреть боялась, ... и до сих пор боюсь, но очень хорошо вижу ВАС. Почти каждый вечер с ВАМИ разговариваю, но особенно долго, когда ложусь спать. Начинаю ВАС спрашивать о чем мечтаете, что нравится, что случилось и случается... У меня вот пироги постоянно подгорают. Мама ругается, я пытаюсь научиться, но пока не очень, но кормить ВАС буду вкусненьким, торты я даже лучше делаю....И мы тихонько разговариваем и  смотрим на звезды. ВЫ мне чего-то шепчете и меня обнимаете, а я только прижмусь и ничего не делаю, положу свою голову ВАМ  на плечо и медленно, спокойно засыпаю.
      Не знаю, что такое любовь, Степан Николаевич, но если это не она, тогда ее совсем на свете нет. 
     Сейчас ВЫ меня, конечно, не любите, сейчас ВЫ меня пока ругаете, но это скоро пройдет, я это знаю, но потом полюбите обязательно. Нам суждено быть вместе, и разница в годах не имеет никакого значения — я знаю, что ВАМ сейчас 43, мне 17. На следующий год мы поженимся.
     Пока ВЫ свыкаетесь, нашу любовь буду хранить я.
                До свидания, мой любимый Степан Николаевич».
 
    Прочитав столь откровенное письмо Степан Николаевич положил руку на стол, на него свою голову, и стал  с каким-то очень спокойным выражением лица смотреть в   одну точку. В голове абсолютно не было никаких мыслей. Ситуация была настолько поразительна своей неестественностью, своей необычностью, тем, чего  не должно быть ни в коем случае, —  это все равно, что выиграть по денежно-вещевой лотерее автомобиль, который в принципе выиграть можно, но не выиграешь никогда, но вот неожиданно выиграл и не знаешь, как первое время реагировать на случившееся. Он, ни с того ни с сего, почему-то взял бритвенное лезвие и принялся затачивать карандаши, стараясь конус делать  изящнее, грифель, как можно длиннее и тоньше. Направив пять карандашей, пошел в спальную, расправил свою постель, разделся, взял с полки какой-то томик Куприна,  лег и стал читать.
     Мозг «разгорелся» почти перед  сном. Сначала он немного потешил себя удовольствием: его любят! В свои «за сорок», это чувство было уже почти забыто. Жена от него ушла когда, ему исполнилось тридцать шесть. Детей у них не было (новому мужу она тоже их не родила), Развод получился никакой — вспомнить даже нечего. Заявление он спокойно подписал, в суде со всем согласился, — их, почему-то, особо и не уговаривали. Вариант размена четырехкомнатной квартиры она, оказывается, уже подобрала заранее, оставив каждому по двухкомнатной. Странно, даже никаких переживаний не помнится, вероятно и в самом деле они с Татьяной были разные, чужие. После нее у него было три женщины.  Лиза  почти с первых дней знакомства властно и решительно принялась Тимофеева безоговорочно подчинять. Степан, улучив момент, с ней простился. Маша,  оказалось, имела давнюю привычку спать ложиться  почти в девять, в начале десятого и чаще любила молчать, и, вообще, мало чем интересовалась, несмотря на то, что преподавала математику в соседней школе.  С ней они расстались месяца через три. Больше пытки однообразной, блёклой, суеты вытерпеть не смог.  Вспыхнувшего чувства к Людмиле он просто испугался. Испугался большой красоты и ума этой женщины.  В их начавшихся взаимоотношениях была верность и надежность. Однако Степан, после, скорее интуитивных, чем здравых размышлений, силой воли заставил себя изменить отношение к одинокой инспекторше, прервав с ней всякую связь. С тех пор, вот  уже чуть более пяти лет он живет один. Добросовестно и с душой отдаваясь работе — служению учителем. В отпуске всегда походы. Между всем этим он всегда предавался своему любимому занятию — своему необычному хобби —  коллекционированию ИМЕН  наций и народностей всего мира.

    Новая ситуация поражала даже формальностью — прежде, всегда от него исходила инициатива любовного романа.
    Положив книгу себе на грудь, левую руку под голову, с мягкой едва заметной улыбкой на лице, вспоминая внезапно сегодня случившееся,  он мысленно повторял: «Настя, Настенька. Настенька-Настенька. Девочка ты малюсенькая, розовенькая фантазерка. Романтик ты прекрасный. Все бы ничего, но как нам, почти тридцать лет разницы в возрасте уложить....  Нет. Хватит. Все глупо. Ты хоть отдаешь себе отчет? Размечтался. Ты же старик. Надо все решительно прервать. Завтра схожу к ее родителям — ведь они должны быть тебя даже моложе —  и поставим точку». Долго он еще не мог успокоиться; отрывистые, уже в основном инерционные  мысли «кидали» его внимание из одного житейского представления в другое, пока он, вконец, не истомился и не заснул.

    Завтрашний день все планы изменил, все расставил по-своему. После первого урока пригласила к себе Ольга Никаноровна и попросила войти в состав комиссии от городского Методсовета, которая через полтора часа отъезжала от Гороно в Зубковскую поселковую школу.
  Пробыв  два дня в Зубково он сразу же уехал в следующую командировку — в областной город, на конференцию по внедрению очередной новой системы обучения естественнонаучных дисциплин в средней школе.
   Домой приехал с пятницы на субботу ночью. Подойдя к своей квартире заметил в почтовом ящике какую-то корреспонденцию. Открыв его, обнаружил письмо. Догадался от кого.
   Помывшись, легко поужинав, разделся, лег в кровать и принялся за чтение.
            
                «Здравствуй  любимый мой Степан Николаевич.
     Вот набралась смелости и решила перейти на ТЫ (все равно же придется когда-нибудь переходить), но только в письме, в школе себе этого не позволю,... не знаю хватит ли духу сказать ТЕБЕ и СТЕПАН лично. Всего боюсь Степан Николаевич, но этого, наверное, больше всего.
    Говорить, что скучала, естественно, не стоит. Конечно скучала, но на этот раз по особенному. Пять дней Вас не видела и вдруг ощутила боль  в душе. Ничего не надумывала, просто было какое-то беспокойство, или обычное желание видеть тебя. От этого переживания наверное и заболело внутри.
     Тоже как и ты сама ничего не знаю, толком не разберусь: как правильно, как  неправильно в жизни бывает и быть должно. Может мы все усложняем? Может, почаще себя слушать надо? Душа должна подсказать, не должна обмануть. А правильности ВООБЩЕ, мне кажется,  не существует. Это ведь, кто как посмотрит. Как получится, так и будет правильно. Главное не обманывать и не предавать себя, не изменять своей судьбе.
      Дома, Степан Николаевич, у меня получился скандал. Решила поговорить с мамой. Вчера сказала ей, что Вы мне нравитесь и немножко намекнула на то, какими я вижу  наши отношения в будущем. Мама очень сильно ругалась и потребовала, чтобы я эту глупость из головы выкинула. Я ничего не ответила. Ушла в свою комнату, села на диван, взяла книжку и стала читать. Но конечно не читала, не смогла. Опустила голову, тихо сидела и молчала. Сегодня утром, перед тем, как идти мне в школу, она сказала, что если пойду против воли матери, то она мне не простит этого.
      Не знаю, что дальше будет, но я все решила. Теперь от тебя зависит, какой будет наша судьба. Вы понимаете, Степан Николаевич, что вся основная нагрузка ложится на меня. Вы ведь, наверное, были женаты, у Вас, наверное, были женщины, у Вас есть опыт семейной жизни и всех тех! отношений Мне же ничего не известно. Ты не думай, что я испугалась. Нисколечко. Боюсь другого. Что ты решишь не то, что должен решить. Хотя знаю, чем все в конце концов закончится. Догадываешься, о чем я подумала?
                До свидания мой любимый Степан. Твоя Настя»

       « Умна! —  первое о чем подумал Степан, когда закончил чтение. —  Но характер! Вот сила, хотя все это может оказаться обыкновенным максимализмом. Надо обязательно поговорить с ее матерью». Он еще долго не мог заснуть. Как бы рассудок не пытался все расставить, как положено, он чувствовал, что ему приятно. Настина любовь все больше и больше наполняла его. Душа Степана, давно уж позабыв любовные волнения, чуть стала «отходить». Ему становилось теплее и он уже не сопротивлялся, не гнал эти сантименты из головы. «Но ты ее не теряй. Ты же умудренный опытом мужик, а это девочка». ... Но довольная,  добрая улыбка,  так и осталась на его лице. С ней он и заснул.

       К Суворовым пошел в понедельник, после уроков. Было часов пять. Поднялся на третий этаж, позвонил. Открыла Настина мама. Степану показалось, что она нисколько не удивилась его приходу, а то, что вид  у нее был далеко не дружелюбный было заметно хорошо.
- Это как мне Вас встречать? Может, как жениха, или,  может, уже, как зятя? А, может, Вы за одним и меня сосватаете? Возраст у нас, наверное, одинаковый. Вот весело жить-то будем — мать и дочь с одним мужиком!
- Вы напрасно с таким сарказмом говорите со мной Татьяна Ивановна.
- Сарказмом! Слова какие знает. Ну чистый интеллигент! Только вот на проказничал немножко, девку молодую одурил, а так культурный.
- Поверьте, что и в мыслях у меня ничего подобного не было. Настю я замечал лишь на уроках, как умную и принципиальную девушку. — Интонация, смысл слов, чистосердечность, подействовали на женщину.
- Не знаю, Степан Николаевич, — произнесла она уже спокойнее и совсем без гнева в голосе, — может Вы и правду говорите, только какие-то особые знаки Вы ей, вероятно, подавали и потому, прошу Вас, держите себя с ней холодно и серьезно. Если у  Вас с ней что-нибудь получится, этого я не прощу ни Вам, ни ей.
- Для меня эта история также нелепа, неожиданна, даже абсурдна. Не знаю, что думать, как вести себя. Когда она сказала мне об этом две недели назад, было ощущение такое, словно водой холодной окатили. Конечно же, буду очень сдержан. Извините Татьяна Ивановна, не хотел ничего дурного.
  После этих слов получилась длительная психологическая пауза. Ситуация давала понять, что разговор закончился. Сказали друг другу до свидания. Тимофеев повернулся, сделал было шаг, но потом опять слегка обернулся, посмотрел своей собеседнице в глаза и, как-бы в раздумье, чуть нерешительно, произнес.
- Боюсь, Татьяна Ивановна, что Настя окажется сильнее нас с Вами. Люди с такой натурой, как у нее, слов на ветер не бросают. Тем не менее, обещаю Вам, ничего не провоцировать и быть всегда честным и по отношению к Вам и по отношению к Насте. Будьте здоровы.
  Он стал спускаться по ступенькам вниз. Мать стояла в дверях, смотрела ему вслед. Глаза ее выражали тревогу, растерянность и одновременно глубокую усталость.

       Будущие отношения снова стали получаться неожиданными, по-своему оригинальными, и в тоже время  естественными, легкими. Степану Николаевичу в глубине души было приятно, но это было внутри. Внешне же он был серьезен, рассудителен, даже жестковат и строг. Настя, видно, понимала, что кажущаяся внешняя неподступность, лишь оболочка. Это чувствовалось в украдких, взаимных переглядах. Глазами они встречались редко и каждый старался быстро переключить внимание, чтобы ребята в классе ничего не заметили. Но этого мгновения  было достаточно. Ему нравился ее взгляд. Он был спокойный, серьезный и какой-то очень глубокий; в нем напрочь отсутствовал юношеский максимализм и обычный слащавый идеализированный романтизм, который  отчетливо читается на лицах легко влюбляющихся семнадцатилетних девчонок. На виду девушка оставалась такой же собранной, скромной, внимательной и спокойной. На переменах она мало с кем общалась, обычно что-то читала, оставаясь сидеть за партой.

   Накануне Нового года в школе состоялся большой бал для старшеклассников. Степан Николаевич не отнекивался, когда Ольга Никаноровна предложила и ему тоже подежурить на танцевальном праздничном вечере. Его пост был около сцены эстрадного ансамбля. Стоя в полутемноте он следил, чтобы ребята не хулиганили, не курили, в общем, смотрел за общим порядком. Музыку он почти не слушал, все внимание было приковано залу. Почувствовал, что кто-то коснулся локтя его правой руки. Посмотрел направо. Перед ним стояла  Настя.
- Степан Николаевич, объявили «белый» танец. Можно Вас пригласить?
    Она была чуть ниже. Едва начав танцевать, он вдруг ощутил, что в него проникает, вливается огромное наслаждение от ощущения этой изящной талии, упругого тренированного тела, чуть прикоснувшейся к нему женской груди и очень теплой, слегка влажной левой руки. От ее волос приятно пахло духами. Тимофеев  первый раз так близко смотрел на нее. Огромное удовольствие ему доставляло все. Ее умение танцевать. Тонко чувствуя музыку, подчиняясь кавалеру она робко и умело вставляла и свой рисунок в общий сюжет танца.    Довольно высокий, прямой лоб, мило покрывали редкие завитушки.  На Насте было красивое платье с вишневым оттенком, с неглубоким  декольте. Взгляд ее был спокойный и направлен куда-то ему в  плечо. 
- От тебя давно не было письма Настя, — тихо сказал Степан Николаевич.
- Оно написано, скоро я Вам его передам.
    Незадолго перед окончанием мелодии девушка, подняв голову, произнесла
- Вы не сможете подняться в наш класс? Мы там раздевались. Ключ у меня.
- Хорошо Настя. Буду там через пятнадцать минут.
  Встретившись, оставшись в комнате одни, они долго смотрели спокойными глазами друг на  друга. Он взял своими руками ее ладони.
- У тебя очень теплые руки. —  Он их поднял и нежно по очереди поцеловал, — а я обещал твоей маме, что буду сдержан и холоден с тобой.
  Она ничего не ответила, также продолжая спокойно смотреть ему в глаза.
Тебя действительно не смущает, что я тебя на двадцать шесть лет старше?
   Настя неожиданно подтянула его к себе и поцеловала в щеку.
- Мне двадцать восьмого мая исполняется восемнадцать лет.... Иди пожалуйста, Степан Николаевич, а то кто-нибудь может случайно подняться на этаж.

    Письмо он получил через двое суток, за день до Нового года. Это было восьмое. Как он его ждал!  Если  раньше он погружался в Настины послания, после предварительной основательной подготовки, после проделывания мелких, но, тогда казалось, необходимых домашних дел,  сейчас же, Степан Николаевич, принялся за чтение сразу, едва зайдя в квартиру, даже не сняв пальто, прямо в прихожей сев на табурет.

                «Дорогой и любимый мой Степан ( пока ещё Николаевич).
    А ведь я знаю, что ты ждал этого письма...
   Мне порой кажется, что могу далеко, далеко внутрь души заглянуть каждому человеку.
   Я несколько раз задумывалась об этом, что же случилось, почему мы оказались вместе. В самом ли деле потому, что я тебя «увидела» тогда у костра? Сейчас начинаю понимать, что причина не в этом. Она  намного глубже. У каждого человека есть какой-то свой закон, какой-то свой ход жизни. Он —  что река, которая независимо ни от кого течет своим руслом..... и потом сливается с другой рекой, с которой должна слиться; так уж было неизбежно уготовано общим течением, независимым ни от кого общим движением. То, что должно произойти слияние, бесспорно. Вот только надо уметь разгадать, где та другая, ТВОЯ, река, с которой должно произойти соединение, чтобы получилось новое течение, новая жизнь.
    Вот тогда я глубоко прочувствовала всей своей душой, что именно с твоим ходом, с твоей жизнью у нас должно произойти то слияние...
     Ты можешь мне сказать, что это суеверие, мистика. Может быть. Но вот уверена я, что это так. Кстати, Степан Николаевич, ты тоже начал притягиваться, все ближе  подходить к моему руслу!
Скоро будет Новогодний школьный бал. Решила специально подготовиться к нему для ВАС. И поговорить где-нибудь наедине тайком, мы же еще ни разу и не говорили!,. чтобы никто не мешал, где- бы  только мы с тобой  уютненько  устроились.
Недавно, когда уже легла в постель, представила, что ты рядом и показала, подарила тебе свою звезду. Она в это время года как раз на меня смотрит. Мне кажется, что там что-то случилось. Она раньше совсем не так мигала, а сейчас стала очень часто, как будто просит нас о помощи. И ты мне сказал, — «полетели Настя, поможем звезде», и я согласилась. Мы взялись за руки и полетели, и нам было очень хорошо. Глупая фантазерка, да? Нет не фантазерка, это по другому называется. Так бывает, когда человеку очень хорошо и он летает от того, что ему так хорошо. Мне хочется, чтобы и ты летал, чтобы и тебе тоже было хорошо.
       Но вот совсем не хочется другого, мой любимый, того, чтобы все вот это МОЁ было против твоей воли. Может я выдумала все и ошибаюсь, а ты ничего не хочешь? Если это так, я прошу тебя, ты скажи мне об этом пораньше. За меня не волнуйся, я сильная. Потом, в самом деле, мне всего-то только около восемнадцати и все это может быть обыкновенные возрастные глупости, и, наверное, простая чушь, которая от моих книжек, как мама говорит?
      Вы не против тридцать первого встретиться в школе? Думаю, что лучше всего в учительской и где-нибудь в половине девятого.
                До скорого свидания Степан Николаевич. Вот разрешила себе даже поцеловать тебя...»

     Он улыбнулся, вернее продолжал улыбаться. Как только начал читать его внутреннее состояние почти мгновенно наполнилось нежностью, лаской, которые, естественно, сразу отразились во взгляде, в едва заметной доброй улыбке. После прочтения она стала просто более отчетливей и даже отчасти немного глуповатой. Уставившись в одну точку, так он сидел еще какое-то время, потом снова перечитал письмо и после этого, раздевшись, пошел заниматься домашними делами, готовиться к Новому году.

   Сегодня Степан Николаевич решил закончить новогодний маскарадный костюм. В Новогоднюю ночь они своей компанией собирались у Скворцовых. Давно у них была заведена традиция: эту ночь проводить под девизом «Не Я», что означало быть надлежит на празднике кем угодно, но не собой. В том году все придурялись друг другом. Константинополь так вошел в раж, играя Тимофеева, что даже во время Енькиных скачек гуськом и то смог вытерпеть — не улыбнуться ни разу. Толпу это настолько сильно завело, что она падала от смеха, но чем сильнее она смеялась, тем серьезнее становился Константинополь. Степан Николаевич тоже насмеялся глядя на себя со стороны. В этот раз он непременно решил, что будет обязательно с большой лысиной в очках, в плаще и с философским камнем. Плащ уже был готов, философский камень он смастерил из целлулоида, осталось сделать парик. Под него он приспособил резиновый детский мяч, вывернутый наоборот и стал клеить редкие рыжие волосы из обычных ниток. Возился долго. С перерывом на ужин часов семь. Потом оделся в свой костюм, походил перед зеркалом. Самая лучшая походка, которая лучше всего соответствовала его роли, была  слегка горбатая, с небольшим перекосом на правую руку, в которой он будет держать клюку, в левой - философский камень. Роль в основном была уже готова. Все остальные слова надо будет импровизировать по ситуации.
    Спать лег уже в двенадцатом. Снова вспомнил о Насте. Пожалел, что было очень мало времени в классе, толком и не поговорили, он даже и не насмотрелся на нее. Сейчас, лежа на спине, положив руку под голову он подумал,  какие нежные слова он бы смог сказать своей любимой девушке и знает ли вообще такие и может ли он вновь загореться пылкой любовью. Слов он выдумал немало, примерно около тридцати.  «А ведь я, кажется, действительно люблю», подумал он про себя. Завтра, если свидание с ней состоится,  он обязательно скажет ей много ласковых слов, поздравит ее с Новым годом, подарит ей заготовленный подарок.
   Проснулся в начале восьмого. В школу решил прийти до условленного времени.
- Чего ты, Степа, так рано объявился. Дела, поди, какие есть? — встретила его добрая тетя Маша, которая в этой школе работала уже более тридцати лет и помнила его еще пионером.
- Девочки из десятого должны подойти, они учителям поздравление готовят и самому  к празднику надо  подготовиться. Никого еще нет?
- Куда там. Все к десяти начнут собираться, на балы готовиться. Надо, говорят, даже в маске приходить, иначе не пустют. Тоже придешь?
- У нас, теть Маш, своя компания, но тоже в маске. Учительская открыта.
- Открыта, милый, чего ж ее закрывать, воров нету.
    Девушка подошла минут на пять позже. Войдя, они поздоровались за обе руки.
- Баба Маша почему-то нисколько не удивилась, когда я так рано пришла.
- Это я сказал, что из десятого должны подойти поздравление подготовить для учителей.
Здравствуй Настя, — сказал Степан Николаевич, украдкой коснувшись ее правой руки.
- Тоже очень хотела Вас встретить сегодня и даже была уверена, что мы обязательно повидаемся накануне Нового года. Он исполняет желания. Значит, наши обязательно сбудутся. Они НАШИ? — выделив это слово она внимательно посмотрела на него.      
- Вы помните, Степан Николаевич, конец письма?
- Да, Настенька. Конечно помню и не только окончание, но и  весь текст. Я очень счастлив. Дай мне твою руку.
В ее ладонь он положил коробочку.
- Вот тебе мой  подарок  к Новому году. Это серебряная цепочка. Серебро, говорят, хранит и очищает. ... И мой поцелуй в придачу. — Он нежно поцеловал ее в правую щеку и чуть коснулся ее губ.
- Спасибо большое. Только не надо бы этого ничего, мне ведь такое,  к сожалению, нечего подарить.
- Не волнуйся. Я все хорошо понимаю.
- Но у меня свой подарок. — Она протянула ему сложенный лист бумаги. — Написала стихотворение, оно и Вам тоже посвящается.
- Поздравляю тебя с наступающим Новым годом. Желаю тебе хорошо закончить школу, крепкого здоровья, любви и счастья. Можно я тебя обниму.
- Можно.
   Это была их первая встреча, когда никто не мешал, когда некого было опасаться, когда можно было отдать полную волю своим чувствам.   
    Сначала Степан Николаевич, но потом и Настя неумело, робко стала целовать его. Обняла, прижала к своей груди. Он гладил ее тело, говорил ей ласковые слова, признавался ей в любви и нисколько не стеснялся, нисколько не ругал себя, как было раньше, еще даже месяца два назад, когда получив очередное письмо, внутри него просыпался зануда и начинал ему читать мораль об их большой разнице в возрасте, что это все некрасиво, нехорошо, что у девчонки обычная юношеская любовь, которая скоро пройдет, а если это все дойдет до серьезного она будет сильно жалеть,  стесняться старого мужа.... Зануда спал. Тимофеев наслаждался. Ему было глубоко приятно, как никогда в жизни не было. В прежних отношениях всегда была какая-то ответственность, обязательность и всегда что-то свербило в душе, точно шемеля какая сидела в нем и ныла, ныла, сигнализируя об отсутствии полной гармонии в отношениях со всеми бывшими у него женщинами, с которыми он, наконец, расстался, но всегда подсознательно, спонтанно стремился к какой-то настоящей любви, хотя толком и не знал к какой. Сегодня, сейчас, он отчетливо почувствовал, что нашел ее, нашел то, что инстинктивно искал, нет, вернее ждал, что она естественно придет сама.
- Как я тебе благодарен Настя, девочка ты моя маленькая, сокровище, ты мое драгоценное. Радуюсь Настенька и в тоже время боюсь, что и на этот раз опять что-то не получится.
- Степан Николаевич, можно я тебе  прочту свое коротенькое стихотворение. Оно сейчас как раз подходит к нашей ситуации.
- С удовольствием милая.
   Настя, усадив его на стул, встала на колени, положила свои руки на его колени и стала читать, глядя ему в лицо.

  Как хотелось бы мне
                до утра песни петь!
  Соловьем до небес
                ноты звонкие лить!
   Без остатка себя
                до конца обнажить.
   Из себя для тебя
                мир огромный отдать
   И потом, чтобы МЫ
                чрез слияние стать.

- Душевные, и действительно кстати. У меня возникает странное чувство, что чем больше я тебя узнаю, тем больше кажется, что тебя знаю давно и, проясняется, что не знаю вовсе.  Боюсь испугать, но твое вхождение в мою жизнь происходит настолько естественно, гармонично, что лучше никак и быть не может.
- Думаю Степан Николаевич, что сейчас слова взаимной признательности совсем не нужны. Они просто лишние.               
   По-прежнему стоя на коленях, с необычайной спокойной нежностью глядя ему в глаза она подняла  правую руку, едва притрагиваясь погладила его  по щеке, потом стала шевелить волосы.
- Почти весь седой, — почему-то полушепотом произнесла Настя, нежно перебирая своими пальцами  густую шевелюру Тимофеева.
  Наслаждались уединением они еще минут тридцать. Стали слышны голоса в коридоре. Еще раз поздравив друг друга с Новым годом, поцеловавшись, расстались.

    После Новогодних каникул Настя в школе не появилась. Когда прошло около недели  решил поинтересоваться, что случилось. Улучив момент, он, как будто между прочим, спросил у Серафимы Анатольевны, их классной руководительницы, почему Суворовой  нет на занятиях.
- Болеет. Недавно ее мать видела, та сказала, что грипп у нее какой-то сложный. Для полного выздоровления еще недели две нужно, но может и раньше поправится, она ведь девушка сильная, с характером. Потом говорит, блажь у нее появилась - влюбилась девка.
- Что особенного?! В ее возрасте все влюбляются.
- Думаю, что это не так, Степан Николаевич. Настя, далеко не как все. Она давно уже переросла своих ровесников и потому если, что делает, то делает по-настоящему.
- Что ж, остается предполагать, что ее поступки, и этот тоже, не будут ошибкой.

Завтра он решил навестить больную.
    Выждав время и понаблюдав, как Татьяна Ивановна заходит в автобус, отправляясь на работу, Тимофеев решительно направился к ним домой. Поднимаясь по ступенькам,  вдруг осознал, что у него появилось чувство, подталкивающее его к своей, так неожиданно появившейся избраннице. Однако, по-прежнему, в его душе оставалось и ощущение какой-то нелепости всего происходящего
     Долго не открывали. Шаги послышались только после третьего звонка. Было видно, что Настя спала. Неприбранные волосы, накинутый халат, в тапочках без носков — этот вид делал ее   беззащитной, требовал пожалеть и, в то же время, почему-то создавал смешливое настроение, вызывал улыбку.
- Вам совсем не идет...., —  сказала Настя, стоя в дверях.
- Что не идет?
- Улыбка  не «идет». Она  добрая, но не к лицу. Вам больше подходит серьезный вид. У Вас, Степан Николаевич, добрая строгость. Проходите пожалуйста.
   По прихожей можно было легко догадаться, что в доме нет мужчины. Это впечатление складывалось не только по тому, что нижний шуруп у вешалки вышел из гнезда и вот-вот упадет, но и по другим очевидным признакам, которые явно выдавали женскую руку: как неумело забитый и погнувшийся гвоздь, на который была намотана веревка занавески; свисавший со стены и бросающийся в глаза электрический провод; отошедший, или так прибитый, небольшой отрезок плинтуса.
- Вот Настя, возьми пожалуйста. Тут угощение, чтобы поправлялась быстрее.
   Вручив кулек он, чуть притрагиваясь, погладил своей ладонью девушку по голове, потом, слегка наклонившись, нежно поцеловал ее и, чуть обняв, прижал легонько к себе.
- Очень рад. Рад  этой минуте и вообще начал скучать и даже тосковать, что не вижу тебя, что не получаю твоих писем.
- Вы все еще в одежде, — тихо проговорила Настя, прильнув к нему. Через короткое время она, словно очнувшись, встрепенулась,  начала оживленно говорить.
- Снимайте пальто. Проходите на кухню. Сейчас мы с Вами будем пить чай. Помните, я как-то в письме хвасталась про торт. Так вот, Вы сейчас его попробуете. У меня вчера уже не было температуры и вечером мы с мамой решили небольшой праздник сделать и сделали «Поцелуй негра». Вкусно получилось, до жутиков!
    Они прошли на кухню. Она усадила его на табурет.
- Вы не спешите? —  и, не дожидаясь ответа, продолжила, — я Вам сейчас еще салатик сделаю. «Викок» называется. Рецепт мой. Когда в первый раз его сделала моя родня чуть чашки не съела. Решили в следующий раз специально на Викушку  собраться.
- Почему «Викок», Настя.
- Витаминный коктейль. Он готовится из отварной свеклы, кукурузы, тертой моркови, яблок, грецкого ореха и потом умеренно пропитывается медовым сиропом.
  Степан Николаевич сидел, молчал, слушал ее щебетанье и пристально, словно впиваясь взглядом, изучал снующую около него женскую фигуру. Как она была ему приятна! Любовался, глаз не отводил.
  Настя, похоже заметила это повышенное интимное внимание. Размешивая мед, она вдруг замолчала, не договорив про смешные планы Сережки Скворцова стать океанологом, который и моря даже не видел, а тут океан... и посмотрела на Тимофеева, тот поднял глаза и посмотрел на Настю. Секунд через пять-десять она опять переключилась на сироп и с доброй иронией стала продолжать свой рассказ про одноклассника. 
   Дальнейшее общение шло в основном от Насти. Закончив рассказывать про свой класс она стала говорить о книгах. Потом съели «Викунчика», потом «Поцелуй негра», потом  они перешли в комнату, где опять говорили. Степан Николаевич взял ее руки они опять замолчали и опять долго смотрели друг другу в глаза. Он ее обнял и поцеловал. Уже без всякого стеснения. Обнял крепко, поцеловал страстно в губы, потом целовал щеки, глаза, уши, гладил голову, шептал ласковые слова. Настя неумело, робко, еле ощутимо обняла за спину своего партнера. Потом вдруг она слегка отстранила его.
- Хватит Степан Николаевич, хватит, чувствую, что хватит. У нас с тобой многое сегодня было хорошо. Не надо спешить. Это все должно прийти  плавно, постепенно.

   Он шел домой. Слегка улыбался.  Ни он, да, наверное, и никто не знал, как это должно быть, но чувствовалось, что  все настоящее именно так и  начинается. К тому же началась и погода такая какую он любил: не холодная, с медленно падающим снегом. До его уроков оставалось еще часа полтора. Решил не спешить и специально пошел окружным путем. Опустив голову, смотрел себе под ноги толком ни о чем и не думал, просто шагал себе и шагал. Потом, как будто ниоткуда, точно из глубины какой, вспомнились стихи, но не вспомнились чьи.

    - Ты просишь помощи
                и молишься Авроре.
Готов молиться всем богам.
Тебе не жаль ни сил,
                ни крови,
Ты за своей любовной долей,
Уедешь к дальним
                берегам.

     «Красивые стихи, но уезжать похоже не придется», — подумал Степан Николаевич. У него остались приятные ощущения от сегодняшнего свидания. Более того, всё общение с Настей  не вызывало  никаких нежелательных переживаний даже при его вредно-въедливом характере. Он опять удивился, что внутри, по-прежнему, ничего не «скребет» — мол, некрасиво, нехорошо, осудят окружающие. Это от того, вероятно, так, что все получается как-то естественно, как будто так и должно быть, и оттого было так тепло внутри.

     В школе похоже стали замечать тайные отношения учителя и ученицы. Тимофеев стал ощущать на себе косые многозначительные взгляды. Однажды даже поймал явно осуждающий укор от Серафимы Анатольевны и даже хотел попросить коллегу объясниться, но она отвела глаза, да и звонок на урок прозвенел. Вчера Константинополь ехидно (или показалось ему так) спросил, как, старик, дела, а после этого вообще ошарашил, спросив и ответив одновременно, как он любил делать, что в гости не приходишь наверное потому, что молодеешь в личной жизни на глазах и с «пережитками» тебе уже скучно и холодно.
- Константин Терентьевич, ты загнул, я же тебя на полтора года старше.
Дружок ты мой, ты в зеркало то хоть смотришься? Твои глаза по школе самое большее на четвертачок сияют и, причем, за километр.
     Если ему на Фимушку и хотелось обидеться за ее взгляд и даже что-нибудь ей сказать, то своего Константинополя он атаковывать не стал, а только улыбнулся.
- Все в порядке Костя, — хлопнул слегка его по плечу, — передай Татьяне, что сегодня припрусь на чашку супа и на рюмочку чая. За одним и пережиток прошлого попытаемся обновить.

  Настя на перемене, как обычно, сидела в классе. Читала Булгакова. Группа ребят стояла рядом в соседнем ряду. Колька Нефедов, продолжая разговор, вдруг стал говорить очень громко, явно стараясь, чтобы его услышали окружающие.
- Да бросьте вы мужики! Неравенства в математике, а в жизни  всегда анекдот. Жизнь научнее и логичнее, потому, что надежнее, ведь от стариков всегда песок, не подскользнешься, — последнюю фразу он сказал отчетливее и, показалось, даже громче.
   Настя сделала вид, что не слышит. Сидела по-прежнему без всякого движения. Уставившись в книгу читать уже не смогла. Но на Кольку нисколько не обиделась и особо не расстроилась. «Ну и пусть» —  подумала про себя. Однако, чувства и отношения решила запрятать поглубже и написать просьбу Степану, чтобы сделал то же самое.

     Очевидно Степан Николаевич короткое  письмо прочитал. Если раньше он позволял себе говорить с пафосом, иногда улыбаться, то сейчас с его внешнего портрета исчезли всякие эмоции. В их классе, и к Суворовой тоже, обращение стало только по фамилии. Собственно, он всегда был таким, но сейчас стал подчеркнуто требователен, серьезен и всегда спокоен. Поведение Настино тоже ничуть не намекало на какие бы то ни было близкие отношения. На всех уроках, и на его тоже, она вела себя скромно, домашние задания были выполнены, однако, руку для ответа никогда  не поднимала, но если учитель спрашивал, то ответ, как правило, звучал полный и достаточный. 

     Восемнадцать лет — символический юбилей. Этот рубеж предполагает прежде всего расставание с детством, переход в новый, взрослый мир. Поэтому,  обычно, он всегда многозначителен. Как правило родители и дети связывают его с надеждами на дальнейшую учебу, на окончательное становление человека, как личности, зачастую не предполагая, что в действительности — это лишь мнимая ступенька, каких в жизни будет много....

    Надежда Степана и Насти на восемнадцать лет была скорее исключением, была связана с одной, главной для них целью: соединить свою судьбу брачным союзом, но, отнюдь не исключала в дальнейшем получение высшего образования.

     Сегодня у десятого класса закончились занятия в школе, началась подготовка к выпускным экзаменам. Этим вечером Степан решил выйти из тени, из своего подполья. Утром, 28 мая, он придет к Суворовым с большим букетом белых роз и подарит своей Настеньке золотое колечко. Пусть  пока не обручальное, но оно будет откровенным намеком на его дальнейшие планы.
    Он сидел в кресле, разглядывал ее фотографию. Любовался. Предавался сладостным предвкушениям того времени, когда они будут вместе.
      Вдруг, ни с того ни с сего, на него вновь накатил приступ трезвости. Опять появились эти противные мысли —  .... что ты делаешь?, .... не будет ли она жалеть потом, ведь такая большая разница в возрасте?, ....может, вообще, лучше все прервать, или хотя бы приостановить, пусть девчонка получит аттестат, закончит институт. Так он нудил, пока самому противно не стало. «Ты вспомни, как Сократ говорил о женитьбе и, наверное, о всех любовных отношениях: поступай, как угодно в любом случае пожалеешь». Наконец он более менее себя успокоил тем, что не провоцировал установившиеся любовные отношения, более того, серьезно препятствовал их развитию и стал отступать лишь тогда, когда почувствовал настоящие намерения.
    Ему не повезло. Как и было задумано, придя утром с цветами и подарком он застал дома мать Насти. Потом выяснилось она специально задержалась, предупредила, что припоздает по случаю Дня рождения дочери. Хоть и открыла Настя, но Татьяна Ивановна его заметила.
- Степан Николаевич?  Мы по-моему с Вами несколько месяцев назад договорились, что Вы мою дочь оставите в покое!?
- Мама, он пытался это сделать. Настояла я. Мама, я люблю этого человека! Проходите Степан Николаевич.
- Татьяна Ивановна, Настя — мой подарок. Подарок огромной ценности, такой о котором я и мечтать не мог. По своей воле не то, что не приблизился, подумать бы не посмел, чтобы молоденькую девушку, которую старше на двадцать шесть лет, как-то завлечь в любовный роман. Это случилось помимо моей воли, но вот случилось!  Настя сейчас стала для меня всех милей на свете. Воспринимайте, как Вам угодно, но  я говорю честно, что полюбил её сильно и, думаю, навсегда. Поздравляю тебя, милый ты мой человек, с Днем рождения. Прими пожалуйста эти цветы и небольшой подарок.
   Настя взяла цветы и маленькую коробочку. Мама ничего не сказала.
- Я пойду, — прервал установившуюся молчаливую паузу Степан Николаевич.
- Приходи сегодня вечером в семь, — сказала именинница обращаясь к Тимофееву, обхватив легонько своей рукой его пальцы.
- Нет,  доченька, — возразила мать, — наверное не надо, ведь к тебе придут твои одноклассники.
- Да Настя, мама права. У нас еще будет время, — .... и Степан Николаевич при матери поцеловал девушку в губы, чуть приобняв за плечи.

     Как ни странно сделалось хорошо, даже легко, словно груз какой с себя сбросил. Сегодняшний день был по-настоящему переломным. Неожиданно для всех, в один раз, вдруг наступила абсолютно новая ситуация. Насте восемнадцать, она стала совершеннолетней. Они объяснились в любви. Немаловажно было и то, что рядом была мать, которая, хоть и промолчала, но по крайней мере не сказала ничего против и этим самым негласно благословила их. Он был счастлив. Как мальчишке ему захотелось побежать, подпрыгивая поочередно на одной ноге, как  любил это делать Степка в детстве.

    Расписаться они решили в начале августа. Перед подачей документов договорились поговорить с мамой. В условленное время Степан подошел к их квартире, позвонил. Открыла Настя. Сняв обувь, прошел в комнату. Мать сидела в кресле. На его приветствие она молча слегка кивнула головой. Похоже было, что Татьяна Ивановна уже догадалась о причине визита Тимофеева, когда Настя сказала, что они подают заявление в ЗАГС она ничуть не отреагировала, по-прежнему сидела опустив голову, уставив свой взгляд куда-то в пол, скрестив свои руки на груди, словом весь ее вид отражал глубокое мучительное переживание.
     Установившаяся тягостная тишина продолжалась минуты три. Первой не выдержала мать. Еще больше склонив голову она тихонько заплакала.
- Мама, мамочка не надо, успокойся.
    Степан Николаевич подошел к ней. Положил ей руку на плечо.
- Татьяна Ивановна, все будет хорошо. Даю Вам обещание, готов дать любые гарантии, что относиться к Насте буду как, к самому большому сокровищу на земле, с очень большой любовью.
- Тебе Степа, я доверяю полностью. Поверила даже в тот раз, когда ты приходил осенью. Настенька, доченька моя, конечно же я тебе желаю только счастья, — тут она остановилась, вытерла платком оставшиеся слезы,  положила руки на подлокотники кресла и продолжила уже твердым решительным голосом, — в общем, поступайте, как хотите, а как вы поступите я уже не сомневаюсь, но согласие свое на вашу свадьбу…. дать не смогу. Не знаю почему, но не смогу. Вижу тебя, Степа, ты человек хороший, ...только смешно немножко — зять старше своей тещи. Судите, пересудите меня, но не лежит моя душа, — тут она опять не выдержала, уткнувшись в свой платок снова заплакала.
- Степан, ты иди, я побуду с мамой. —  Она положила ему руку на плечо, правой обняла за шею  и  мягко его поцеловала.
    Настя пришла на следующий день.
- Мы с мамой сидели очень долго. Плакали, разговаривали, чаю попили, спать улеглись под  утро. Проснулись, она мне опять сказала «нет». Степан, мы с тобой сделаем так: распишемся, но свадьбы не будет, а только небольшой вечер в тесном кругу. Что ты скажешь?
- Ты напрасно спрашиваешь меня, Настенька. Конечно же согласен.

     Самое сложное оказалось найти свидетелей. Даже Константинополь, такой свой, что вроде и ближе уже быть не может, но и тот, когда узнал, что друг женится, а невеста бывшая ученица, первым делом воскликнул, «Ну ты, Степка, даешь!», потом стал отнекиваться, потом, после тимофеевского натиска, понемногу начал сдаваться и окончательно уступил часа через полтора.
- Только учти, гад, если ты меня после своего окольцевания забудешь, даю слово, залезу к тебе, крючки с удочек пообрываю и в Камышовку выкину.
- Костик, друг ты мой, как я могу тебя забыть, — Тимофеев от радости обнял Константинополя.
- Всё, всё юноша, утрите ваши сопливые эмоции, — произнес тот, отстраняясь своими руками от тимофеевских чувств.
     У Насти оказалось сложнее. Две ее близкие подруги были  еще несовершеннолетними. Тогда она решила поговорить с Машей, Марией Васильевной Поповой, библиотекарем, работающей у них в школе. Она была на три года старше, замужем, имела ребенка и к Насте  относилась хорошо, когда та приходила в библиотеку они обязательно подолгу разговаривали. Маша оказалось, имела взгляды современно-революционные: нисколько не удивилась и на удивление, и на счастье, быстро согласилась быть свидетелем на бракосочетании.

    После регистрации вся их немногочисленная компания человек в десять поехали к Тимофееву.
    Перед дверью, открыв ее, Степан передал ключи своей жене.
- Тимофеева Анастасия Сергеевна будь хозяйкой в этом доме, — после чего поцеловал ее в губы, потом ее руки.
- Прошу вас, гости дорогие, заходите пожалуйста, — пригласила Настя.
- Степа, Степушка, здравствуй дорогой. Никак, слава богу, женился?
- Здравствуй бабушка Дарья. Познакомься вот, жена моя Настенька, сейчас и твоей соседкой по площадке будет.
- Какая молоденькая! Сколько ж тебе годков девочка? — Бабушка взяла ее за руку, слегка сжала.
- Восемнадцать.
    Бабушка, посмотрев ей в глаза, не удержалась, всплакнула. Вытерев  слезу, поцеловала попеременно ей обе руки.
- Счастья тебе, голубушка милая. Степушко мужчина очень хороший, я ведь его еще сызмальства знаю, когда он вот таким пацаняткой бегал. Ты не смотри, что он строгий — это снаружи, а внутри он золото, очень добрый и честный.
- Знаю бабушка, это ведь я его выбрала.
- Умна твоя женушка, Степа и с силой. Будьте счастливы, храни вас бог.
    Мама долго сидеть не стала. Где-то через час, после обычных традиционно-формальных тостов и поздравлений она засобиралась домой.
    В коридоре, провожавшим ее Степану и Насте она произнесла с выражением своей неизбывной тоски на лице.
- Уж извините меня, что не поздравила вас в Загсе, не дала материнское благословение. Не знаю что со мной. Верю и уважаю тебя, Степа, но сидит что-то внутри меня против  всего этого. Ничего не могу поделать с собой. Будем надеяться уляжется  со временем. Сейчас я пойду, а то, чувствую, не выдержу, расплачусь, праздник вам испорчу.
    Степан Николаевич подошел к  своей теще, взял ее за обе руки.
- Таня, тёща моя, напрасно извиняешься. Нисколько тебя не осуждаем. Веришь, нет, но смятение твоё понимаю полностью. Мне самому до сих пор кажется нереальным то, что происходит. Неужели судьба наградила меня, подарила такое  сокровище.  Спасибо тебе, мама, за твою дочь. Обещаю любить и быть преданным ей всю свою жизнь.
  Она притянула Тимофеева к себе поцеловала в щеку, потом поцеловала дочь. Настя в ответ обняла мать, тоже поцеловала. У обоих потекли слезы. Достав носовой платок, она, наскоро извинившись, сказала еще раз до свидания и  вышла из квартиры.
     Когда Степан с Настей появились в комнате шумная компания веселилась вовсю.
- Ты мне что обещал? Скрываться не будешь, а сам уже скрываешься. — С задиристой иронией начал трепать друга изрядно захмелевший Константинополь.
- Скажите люди, как мы их накажем? — продолжил он обращаясь к застолью.
«Горько нам — сказало застолье, — пусть сладкого добавят».
- Чтобы сладкого было побольше, — выкрикнули Маша со своим мужем.
   В тот момент, когда они целовались, а гости считали, Степану было особенно приятно, как жена его обнимала. Она прижимала своего мужа с ощутимым усилием. У Насти, не умудренной любовным опытом, это усилие получилось немного чрезмерным и оттого забавным, и рождало чувство умиления к своей юной жене. Тимофеев ее целовал и заметно улыбался. Досчитав до ста публика сказала хватит.
- На жизнь оставь, — съязвил Костя.
  Потом их заставляли еще целоваться, потом кто-то пробовал стянуть у Насти туфель, но у того ничего не получилось, оказалось, что туфель у нее застегивался на ремешок и сидел крепко на ноге, потом гости узнали про тайное желание мужа и жены, заставив их разматывать по огромному бумажному клубку, в результате Настя размотала куклу, а Степан — машинку, то есть девочку и мальчика, потом танцевали....

     Последние гости разошлись в третьем часу ночи. Немного прибрав стали готовиться ко сну, к их первой брачной ночи. Собственно они почти забыли про себя, про этот важный момент в жизни каждого человека. Словно опомнившись Степан подошел к Насте обнял ее, взял на руки, стал целовать и говорить, что не верит в свое счастье, что любит ее безмерно.
- Давай посмотримся в глаза, —  предложил Степан.
    Они стали смотреться. Долго смотрелись. Нисколько не в тягость.
- Я тебе тоже стихи написал, — минут через двадцать произнёс муж, — но  я их писать не умею и они получились белые. Послушай вот.

Жена моя бесценная
Ты стала мне Богинею!
Твой облик не заденет
со временем старение.
Твой лик теперь сиянием
божественным овеян.
Он был и так прелестен,
сейчас он брилиантнее
любого из сокровищ.
И нет звезды космической,
и никакой земной,
которая б сияла
сиянием более сильным бы.
Но ты с небес увидишь ли
меня тебя создавшего
любовью беззаветною? 
Чтоб слиться и достойным быть
усильям титаническим
готов подвергнуть
             жертвенным
свою натуру тленную.
Судьбой нам так завещано,
ты спустишься на землю,
и станешь ты моею,
но будешь ты Богинею!
Должна остаться таинством,
веками предназначенным:
 «как быть с тобою рядом,
                чтоб отыскать тебя?»

- Ты это сам написал? Какой красивый верлибр.
    Потом Настя читала своему мужу свои стихи. Потом они решили потанцевать. Потом опять сидели, понемногу пили вкусное вино, целовались, разговаривали, наслаждались собою.... Однако ночь довлела. Устали.
- Степан расправь кровать, я сейчас, — произнесла Настя........

......Поспать удалось около часа. Надо было вставать. Скоро должны прийти мама,  гости. Намечался второй праздничный день их новой, уже семейной,  жизни.

   Они решили, что этот год Настя ни на какую работу не пойдет, будет сидеть дома, заниматься, готовиться к поступлению в институт. Однако, спустя определенное время, эти планы пришлось отодвинуть.
   На следующий год, летом, родился Кирюшка. Собственно ребенок предполагался ими изначально и потому был желанным, и, естественно, стал обожаемым.
    Кирилл оказался ребенком неспокойным. Часто плакал. Нередко просыпался ночами, долго не мог заснуть. Несмотря на то, что надо было  утром уходить на работу Степан большую часть ночного дежурства брал себе. Сменив жену, отправив ее спать, он брал сына на руки, уходил в другую комнату и ходил там вперед-назад, обычно что-нибудь  тихо напевая. Так  убаюкивал до тех пор, пока Кирюшка не заснет, или, если Настя проснется  и сменит его. Сам он ее не будил. Сегодня сынок был именинник, ему пошел седьмой месяц, и сегодня, наверное в честь этого, он закатил «концерт». Степан ходил уже четвертый час. Проснулась жена.
- Устал Степа?
- Что ты, милая. Разве это работа, это радость наша. Скажи, Кирилка, потерпите родители, вот мне годик исполнится и я буду спокойненьким мальчишечкой, сероглазенький ты наш, — сказал, сюсюкая, Степан, глядя на малыша.
Настя нежно взяла младенца. Погладив жену, поцеловав ее, он пошел отдыхать, через два часа надо было вставать на работу.

   Полтора года прошло, не заметили. Кирилл уже почти бегал и все больше превращался в очень симпатичного мальчишку: большая голова,  светлорусые волосы, ямочки на пухленьких щечках. Всякому, кто к ним приходил, непременно хотелось взять карапуза на руки.
Настя еще более похорошела. Юношеские, угловатые черты сгладились, приобрели округлые очертания. Сейчас она стала  красивой молодой женщиной, в которой все  было прекрасно: красивый высокий стан, роскошные белые волосы, плавные движения, спокойный взгляд, отражающий природный ум, неспешная, сдержанная речь... Словом, она олицетворяла готовый образ, с которого портреты писать, или, как  иначе воспевать.

   Все у них в семье ладилось.
  Но то ли рок какой, то ли отсутствие материнского благословения, но, года через три, Настя заболела. Вроде поправилась, потом опять.
 На этот раз обострение длилось особенно долго.  На четвертый день болезни Степан ее давай уже ругать, что затягивает болезнь, не лечится серьезно. Ночью поднялась температура.
- Настя, надо вызвать скорую.
- Пройдет, Степа, так уже было. Зачем по каждому пустяку людей беспокоить. Подай мне таблетки, на комоде лежат.
   Состояние не улучшалось. Часам к пяти утра температура подскочила до сорока. Степан стремглав побежал к телефону.
- Почему бригаду раньше не вызвали? — отругал врач, едва оценив обстановку.
- Сопротивлялась, не хотела вас беспокоить.
- Вы же грамотный человек, — не договорив, скомандовал санитару и попросил Степана Николаевича донести носилки с больной до машины.
   После того, как скорая уехала, Степан подошел к кроватке сына, поправил подушку, одеяло, потом пошел на кухню, включил неяркий свет бра, сел на табурет. О сне и не думал, все мысли о Насте, все переживания о своей дорогой, любимой жене. Что с ней?
   Утром пораньше разбудил Кирюшку. Собрал его, отвел в садик. Забежал в школу, в учительской никого. Написал записку для завуча с просьбой перенести, или отменить на сегодня его уроки.
   В больницу прибежал в начале девятого. В санпропускнике сказали, что Тимофеева в реанимации. Бегом туда. Постучал в окошко отделения. Открыла его, очевидно, медсестра.    
  Степан Николаевич торопливо спросил. Она ничего не ответила, ушла. Через какое-то время открылась уже дверь, вышел врач.
- Вы муж? — спросил он. Степан Николаевич с тревогой и напряжением впился в него  глазами.
- Мы делали все возможное, кровотечение остановить не удалось. Двадцать минут назад ваша супруга скончалась.
    Это приговор, это приговор. Тимофеев шел никого и ничего не видел. Все было в тумане, на глазах слезы....

    В день похорон, часа за три до выноса, Татьяна Ивановна не выдержала
- Погубила я тебя доченька, прости ты мать свою, что против твоей воли была, — запричитала она, припав головой к бездыханному телу собственной дочери.
   Степан Николаевич все это время почти ни с кем не разговаривал. Мысль и его тоже вины словно игла пронзила насквозь.
      Перед опусканием гроба он произнес:
- Всю свою жизнь не расстанусь с тобою, любимая моя Настенька, — и заплакал.
       
  Я закрою для всех
                лик единственный твой.
  Никого не пущу я
                к жемчужине тайной.
   Буду крадко с лампадкой
                приходить в тишине.
   Образ милый храня
                у себя в глубине.