О желании лидировать и способности к лидерству

В январе 63 года я уволился из института Академии наук Азербайджана и переехал в Россию в институт, принадлежащий министерству нефтеперерабатывающей промышленности. Уехал я из Баку по ряду причин, среди которых немаловажную роль сыграло то обстоятельство, что меня стали считать по месту моей трудовой деятельности слишком умным. Но, во-первых, я не считал себя в то время знающим специалистом, а, во-вторых, что более важно, я понял, что через пару лет работы в учреждении, из которого я уволился, я начну активно интеллектуально деградировать: я работал в лаборатории будущего академика, которая занималась откровенной чушью и имитировала исследовательскую деятельность.

В институте, куда я переехал работать, заместителем директора был отец моего близкого друга, который хорошо знал, что я - человек упорный и любящий науку.  Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в том, что меня определили на должность старшего научного сотрудника в лабораторию газовой хроматографии. При этом каким-то образом было по-видимому ущемлены достоинство и самолюбие заведующего этой лабораторией В., который взял в голову мысль, что дирекция собирается в недалёком будущем его заменить мною и будет строить козни против него с моим участием.

Во-первых, мне даже в страшном сне не представлялось, что я буду кого-то выживать, поскольку я слишком ленив для подобного рода действий, а, во-вторых, я был совершенно стерильным в тех теоретических и практических вопросах, которыми занималась лаборатория под руководством В. Прошло неестественно мало времени, в течение которого я перешагнул через пустоты незнания и начал активничать как в плане практики, так и в теоретическом плане. Я подготовил несколько статей и обзоров, которые были опубликованы в весьма престижных советских и зарубежных научных журналах, сделал несколько изобретений. Мне очень понравилась новая область деятельности и я вкалывал круглые сутки с огромным удовольствием.

Хотя в качестве соавтора начальник лаборатории В. фигурировал во всех моих публикациях и изобретениях, его подозрения насчёт моей роли по его выживанию из института практически превратились в идею фикс. Насколько я понял, по его представлениям я слишком быстро поумнел, что указывало на то, что я изначально был умным, но притворялся неграмотным с коварными целями. Когда до меня, наконец, дошла причина психопатологических дивертисментов В., я попытался в очень деликатной форме объяснить, что ему - доктору наук - нечего бояться меня, не имеющего научной степени и не не проявляющего даже малейшего желания её зарабатывать. Я попытался ему внушить, что я - всего навсего гедонист, получающий удовольствие от занятия наукой. Но по глазам В. было ясно, что его заболевание не лечится, что взятое в голову средним человеком обратно не отдаётся, и я перестал обращать внимание на острые взгляды, которые он постояно бросал в мою сторону, которые я чувствовал спиной и которые говорили мне о том, что В. уже практически неизлечим от подозрений насчёт моего коварства.

В итоге, в точности следуя формуле "чем породил, тем и убью", В. бросил лабораторию и переехал в другой город на более солидное место работы. Начальником лаборатории из более 30 сотрудников назначили меня. Эту историю материализации шизофренического бреда В. я привёл всего лишь в качестве затравки, предшествующей описанию некоторых событий и наблюдений, которым я предпослал заголовок "О желании лидировать и способности к лидерству".

Через некоторое время с начала начальничества я принял на работу младшим научным сотрудником молодого парня Б. родом с Кавказа, который мне показался способным и умным. Не скрою, что здесь сыграла некоторую роль и моя симпатия ко всем кавказцам вне зависимости от их национальности. Б. начал активно, с интересом работать, стал задавать умные вопросы, оставался вместе со мной на работе. Я, чтобы повысить его желание совершенствоваться, стал включать его в научные публикации там, где он не принимал достаточного ума и  участия для того, чтобы его можно было квалифицировать в качестве соавтора. Я задался целью сделать его старшим научным сотрудников для того, чтобы повысить его самооценку и стимулировать к самостоятельной научной деятельности.

Все эти мои "подарки" Б. стал воспринимать, как им законно заслуженные, в особенности после того, как по совокупности моих усилий его произвели в старшие научные сотрудники, но я не обращал на всё это ни малейшего внимания. За 30 лет моей научной деятельности я, начиная с пятого курса университета, всегда  был большим или маленьким начальником, руководил коллективами от 3 до 33 сотрудников. Бывало, что я давил на импотентов, почему-то решившим идти в науку, которая им не по зубам, иногда наказывал подонков, предателей и сексотов, оказывал личное предпочтение способным, вызывая озлобление неспособных, отстаивал свою свободу жить в науке по своему вкусу, но никогда я не пытался выжить и интеллектуально забить тех, которые могли бы в принципе угрожать мне должностной конкуренцией. Если бы я такое совершил, то меня бы долго и мучительно тошнило. Поэтому, когда я стал замечать, что Б. начинает считать себя умнее меня, никоим образом не изменил своего внешнего отношения к нему.

Между тем, Б. активно эволюционировал на глазах. За время работы он не высказал ни одной полезной идеи по теме исследований, не сделал ничего, что бы выходило за рамки моих указаний, но на его физиономии стала появляться, а в последствии закрепилась в качестве имманентной мимической фигуры скептическая усмешка. Когда я ему давал указания по работе, которые он неизменно выполнял, он начал прерывать мой разговор короткими вставками: "Да? Вы так думает? Вы считаете, что из этого что-то получится?" При этом на лице его блуждала загадочная улыбочка тщательно скрываемого превосходства. Скрываемого из сострадания к моей непонятливости того, что якобы прекрасно понятно Б.

Меня всё это начало раздражать, но я ничем не выдавал своего раздражения, понимая, что этого человека, прежде чем производить в старшие научные сотрудники, нужно было капитально унизить путём демонстративного выжидания от него того, на что он был абсолютно неспособен, для того, чтобы он начал понимать своё реальное место и ценить доброту. Т.е. в итоге именно я как психолог оказался не на высоте и, таким образом, по моим понятиям провоцировал дремавшее в его душе желание состоять в лидерах. Это было весьма неприятно, но мне, честно говоря, было не до этих проблем. Одна из первых вывесок, которые я самостоятельно прочёл в фойе бакинского кинотеатра, научившись читать в пять лет, сообщала, что "Каждый человек - творец своего счастья".

Спустя некоторое время я устроился на работу в подмосковный центр биологических исследований АН СССР. Перед моим отъездом мы с сотрудниками моей бывшей лаборатории собрались на прощальный пикник, неплохо выпили, люди вели себя со мной необычно свободно, хотя я никогда не изображал из себя большого начальника. И вдруг в самом конце этого мероприятия Б., который как и все хорошо выпил, но не был пьян, сказал, обращаясь ко мне: "Хорошо, что вы, Леонид Владимирович, уезжаете! Вы давили на нас своими знаниями и авторитетом и мы просто не могли проявлять самостоятельность. Теперь же после вашего отъезда мы можем проявить себя в полной мере!" Для меня (мне тогда было 30 лет) всё это выглядело намного интереснее, чем поход на какой-то знаменитый драматический спектакль. Я вначале онемел, но не от обиды, конечно, а от неожидано возникшего глубокого утопления с головой в тайны человеческой психики, но быстро взял себя в руки и сказал, что вполне понимаю Б. и очень надеюсь, что я не стал источником повреждений ума и воли своих сотрудников.

Прошло года два и ко мне в лабораторию неожиданно заявился Б., который сказал, что, будучи в Москве, он узнал мой адрес и решил меня навестить. Видно было, что он слегка приврал, поскольку оформил командировку в мой институт и рассчитывал побыть со мной несколько дней. Я повёл его в ресторан и за едой стал расспрашивать о том, как идёт работа, что было сделано нового и т.п. Даже для меня было совершенно неожиданно узнать, что практически ничего абсолютно сделано не было. Лишь кое-какие мелочи, которые были продолжением начатых мною работ, ни одной публикации, ни одного авторского свидетельства. Подтекстом его рассказа была написанная на его лице убеждённость, что два года моего отсутствия - слишком малый срок для мобилизации его потенциальных возможностей. Правда, до моего отъезда он проработал в институте менее двух лет. При рассказе о прошедшем без меня времени он на этот раз не улыбался загадочной улыбкой человека, который знает нечто такое, о чём другие не подозревают.

В те годы, когда я работал в лаборатории газовой хроматографии, только-только происходило становление этой науки. В настоящее время этот метод разделения и количественного анализа сложнейших смесей органических веществ широко представлен в химических, физических и биологических лабораториях. А в те времена, о которых я пишу, нормальное оборудование, на котором можно было успешно работать, производилось только на Западе и спустя некоторое время было объявлено стратегическим товаром, не подлежащим продаже странам коммунистического блока. Добыванием хроматографического оборудования занимались специальные органы органов, о чём я писал в деталях.

Но кроме оборудования для проведения работ необходимы были реактивы и вспомогательное оборудование, например, шприцы на 1 микролитр, инертные носители, разнообразные нелетучие наполнители. Эти компоненты не производились в СССР, они не поступали и вместе с приборами, а валюту на их приобретение никто нам не выделял. Нелегальная закупка зарубежных приборов была предназначена только для того, чтобы наши КБ могли скопировать изготовленное на Западе оборудование. О том, кто будет на этом оборудовании работать, закупавшим их органам как-то не приходило в голову подумать. Поэтому для того, чтобы иметь возможность для практической работы, все специалисты в области газовой хроматографии вынуждены были становиться "кулибиными", вместо носителей использовать толчённый кирпич, различным образом дезактивированный, изобретать конструкции микрошприцов, которые и рядом не лежали с "фирменными" и т.д.

Когда я переехал в академический институт, то вследствие наличия военных спецзадач, на которые институт был с самого начала ориентирован, я получил доступ к валюте, на которую мог закупать реактивы и мелкое оборудование. Будучи человеком, достаточно долго помучившимся без этих жизненно необходимых предметов, я прекрасно понимал, каким богатством обладаю. Когда мы вернулись в лабораторию, я достал пустую коробку и наполнил её сокровищами газового хроматографиста: положил туда  несколько американских микрошприцов высокой точности, носители для стационарных фаз, несколько наиболее употребительных стационарных фаз, словом, всё то, о чём в бывшем институте я и мечтать не мог. Коробку с богатствами я дал в руки Б. Он открыл коробку, от неожиданности чуть её не выронил из рук, некоторое мгновение таращился то на меня, то на микрошприцы. И вдруг сказал: "Это мне? Вам это не нужно? Это - на выброс?"

То, что это на выброс и что это не нужно, Б. в здравом уме предположить бы не мог, поскольку всё это приобреталось на валюту и по немалой цене. Но он не мог в то же время представить себе, как можно добровольно отдать такое богатство, не получив за это практически ничего. Ведь все эти этэчменты, которые я ему подарил, имели вполне солидную цену в рублях. За всё это с большим удовольствием мне заплатили бы люди, которые без этого не могли проводить свои исследования, например, многие аспиранты. Но главное для меня состояло не в этом. Когда Б. озвучивал свои поганные вопросы, на его лице вновь появилась описанная мною выше его бл***кая улыбка всезнающего и всепонимающего человека. Первым моим желанием было врезать Б. по физиономии и отобрать подарки. Но я усилием воли сдержал свои порывы, сказал Б., что вспомнил о необходимости срочно уезжать в Сепухов и ушёл домой.

В моей жизни было немало случаев, аналогичных описанному. Обычно, когда кто-то выше меня по должности, будучи застрахованным от необходимости довести до конца ту или иную работу, со знанием дела советовал мне, как правильно было бы сделать то или иное, я всегда поступал одним и тем же образом. Я тутже говорил, что безвозмездно передаю ему результаты всех проделанных до сих пор исследований и надеюсь, что дальнейшее моё участие в работе не будет необходимым, поскольку он всё лучше меня знает. Не было в моей  жизни случая, чтобы советчик в таком случае согласился получить от меня подарок в виде проделанной работы. Причём, чем труднее и сложнее была проводимая работа, тем с большей охотой и уверенностью давались советы.

Я не сомневаюсь, что несоответствие между желанием лидерствовать и способностью к лидерству присуще людям на всех ступенях иерархической лестницы социальных взаимодействий от внутрисемейных до надгосударственных. Парадокс состоит в том, что желание лидерствовать, как правило, проявляется в явном виде, и в голове среднего человека может имитировать способность проявления лидерских качества на практике. Эту способность обыватель, не обладающий повышенным жизненным опытом и интеллектом, оценить просто не в состоянии. Когда кто-то от семьи до государства проявляет острое желание взять на себя выполнение тех или иных важных функций, не имея к этому явных способностей, то, как правило, в отличие от реального лидера, он делает упор не на детальном плане выполнения тех или иных мероприятиях, а на усиленной демонстрации личной мужественности, ума, воли, привлекательности и прочих параметров, работающих на доказательство его лидерства. Эти демонстрируемые на публику параметры не имеют, как правило, ни малейшего отношения к реальной способности лидировать в решении практических проблем.

Но те, кто стремится завлечь окружающих дешёвыми внешними эффектами, только в редчайших случаях отдают себе отчёт в том, что в реальности они мало на что способны. Такова человеческая психика: острая психо-физиологическая потребность лидировать при отсутствии для этого соответственных качеств, вынуждает человека страстно верить в то, чем на самом деле он не обладает. Очень скоро некритическая вера в собственные способности, которых нет, завладевает человеком и его уже невозможно поставить на реальную почву. И тут я перехожу к тому главному, ради чего написал весь этот текст. В подобных случаях жалость, проявленная по отношению к такому человеку, наносит ему непоправимый ущерб, навевая ему уверенность в обладании тем, чего у него нет. Но ещё больший вред наносит ему, если называть вещи своими именами и объяснить ему в ясной форме, что он категорически не способен на то, на что претендует. Это вызовет у него только озлобление. Он никогда в это не поверит и возненавидит такого доброжелательного объяснителя.

Я не знаю выхода из такого рода цугцванга. Единственное, что помогает, это сбежать. Но сбежать не всегда возможно. На такой пессимистической волне я заканчиваю свою зарисовку.