Чудеса с часами, и глаза цвета неба. Глава 7

                7

                Чудеса с часами, и глаза цвета неба.


         И я просыпаюсь.
         Но не сразу соображаю: где кончился сон, а где началась действительность.
        " Что это? Где это я? Что это мне... приснилось? Нет... как же - мама жива! А
вот отца-то - нет... Наяву-то всё наоборот. И присниться ж такое!.. Ага, вот она и
шишка на лбу! И шапка на полу валяется... Поезд, наверное, дёрнул - я и трахнулся
 башкой".
         Постепенно я прихожу в себя от кошмарного сна; и поднимаю с грязного
пола солдатскую шапку, отряхиваю её и надеваю на голову, но едва не ойкаю от боли,
и кладу её рядом с собой, и прижимаюсь лбом к холодному, влажному окну. "Холод
 помогает", - знаю я, и  вглядываюсь в чёрную осеннюю ночь, в которой мигают и
 удаляются огоньки какого-то посёлка, да по откосам дороги пляшут  зайчики
 электрического света от окон вагона.
         "Да-да: так оно всегда и было! Так мы и жили..." - вздыхаю я.
         Но тут меня привлёк шум в конце вагона. А, когда я прислушался, то мне
 показалось, что и весь вагон не спит. Вот и громкие шаги и голоса, и по
проходу движутся  какие-то люди. Один мужчина обратился ко мне.
         - Сержант, у тебя все вещи на месте?
         - У меня?.. Да какие у меня вещи?.. - растерялся я. - У меня никаких вещей...
         - Ну...  деньги, документы, часы...
         Я похлопал себя по карманам, как будто мог так почувствовать: всё ли в них
на месте. И только тут заметил, что на левой руке чего-то не хватает.
         - Часы! - даже обрадовался я. - Часов нет... - в следующий момент удивился я: 
это было так интересно и необычно, что часы, вот, только что были, а теперь их - нет!
         - Иди к проводнику - там твои часы, - сказал мужчина и прошёл дальше по вагону.
         Я надел осторожно шапку и встал, чтобы идти. С верхней полки
заспанный пассажир высунул голову из-под одеяла.
          - Что случилось? - спросил он, моргая сонными глазами.
          - Да я... и сам не знаю. Вот часы вдруг пропали, - зачем-то показал я ему руку.
- Сказали к проводнику идти.
         Но... или я не совсем проснулся, или это было из-за плохого освещения, но у
меня было ощущение, что всё вокруг выглядело как-то не реально, будто это всё ещё
сон мой продолжался: вот, и голос с хрипотцой соседа по купе мне показался знакомым,
 слышанным мною совсем недавно, да и его маленькие моргающие глаза как будто я
 только что видел, но в другой обстановке, - и у меня неприятный холодок пробежал
по спине... Да и далее события последовали такие, что в реальной жизни увидишь
их скорее в кино, чем наяву.
         В  углу служебного купе  сидел длинный, худой, без шапки мужчина лет тридцати
с сильно побитым, окровавленным лицом, который постоянно всхлипывал, как ребёнок,
 и вытирал окровавленной тряпкой то, что текло у него из носа. Тут же за столиком
 напротив его сидел молодой милиционер в одной рубашке, с небрежно болтающимся
 галстуком, так как в маленьком купе было очень душно, и что-то писал на листе бумаги.
 В дверях же стоял пожилой тучный кондуктор и по одному подзывал к дверям купе
 пассажиров. Пропустил он вперёд и меня.
         - У тебя, солдат, что пропало? Документы? - спросил он.
         - Нет. Часы, вот... - и я показал ему зачем-то левую руку, оголив запястье.
         - Как марка часов? - спросил меня милиционер, продолжая писать, и даже
не взглянул на меня.
         - "Полёт", товарищ лейтенант, - ответил я и тут же увидел на скамье рядом с
ним разные вещи, и сразу узнал свои часы. - Да вот они! - неожиданно воскликнул я
от удивления и показал на них.
         - Забирай, - сказал лейтенант, - но сначала вот здесь распишись.
         Для этого мне пришлось подойти вплотную к столику и к тому, окровавленному,
 мужчине. Мне ещё подумалось в ту минуту: "Как странно... только что снился сон и там
 была кровь... и вот  она - тут тоже кровь! И мне было больно. И у него кровь... и ему
 больно". Мне было очень жаль незнакомца: почему-то казалось, что это его избили и
 ограбили, что это он - жертва. Но не успел я выйти из купе, как туда, грубо оттолкнув
 меня и проводника, ворвался ещё один пассажир и с ходу так треснул эту "жертву"
 кулаком в висок, что у того голова звонко стукнулась о стену, и долговязый
 неестественно громко взвыл от боли и закрыл лицо трясущимися руками,
загородившись ими от последующих ударов. Я аж остолбенел от неожиданности.
А, влетевший в купе мужчина так выругался, что даже милиционер взял его за руку
и отстранил немного в сторону.
         А что было дальше? - мне проводник не дал досмотреть.
        - Ну, всё. Иди-иди, солдатик... если всё вернули, - подталкивал он меня по проходу.
         А я всё никак не мог понять: как это можно было снять с меня часы, пусть даже у
 сонного! Мне всё это казалось каким-то чудом, мистикой... И мужика этого, побитого в
 кровь, было даже немного жаль. Но... как бы там ни было, а случай этот той глубокой
 ночью, меня хорошо развлёк, а то бы я до самого утра вспоминал и "переваривал"
 приснившийся мне сон.
          Остальную дорогу - более суток - я проехал без особых происшествий, если не
 считать того, что... или начальник поезда, или кто-то другой, кто "командовал"
 радиоточкой в нашем поезде, - оказался любителем свежей музыки, и в течение дня
 несколько раз прокрутил одну и ту же кассету, благодаря чему я впервые познакомился
с новой для меня музыкальной группой  и услышал голос певицы, в который... ну,
 просто невозможно было не влюбиться - до того он был  свежий, трогательный и
 по-женски притягательный, нежный и властный одновременно, юный и загадочный,
 который никогда не спутать с другими! Я бы даже сказал - ангельский голос!  "Уж не
 ангел ли хранитель это мой? Уж так он растрогал душу мою! - восхищался я. - Приеду
  домой - непременно найду и куплю эту кассету! - решил я. - Как же я отстал от жизни,
 что не знаю, что нового появилось на Белом свете!" - жалел я. А сам потом долго ещё
 напевал про себя некоторые слова из песен той певицы, - так они мне запали в память
 и в душу. И ещё: с удовольствием дочитал книгу Ефремова "Таис Афинская", которую
 купил перед отъездом в киоске на вокзале. Как она разбередила моё воображение и
 фантазию о временах  Александра Македонского - будто сам там побывал!
    А приехал я домой и вышел на вокзале моего Н. на следующий день после полудня.
         Солнце едва обозначалось на мглистом сером небе. Снега ещё не было, но по
 всему чувствовалось, что зима придёт вот-вот, не сегодня-завтра. В прохладном воздухе
 не слышно было ни чириканья воробьёв, ни карканья ворон, ни стрекота сорок - будто
 попрятались все в ожидании ненастья...  И настроение у меня было – под стать погоде:
 такое же серое, неопределённое. Хотя, когда я вышел из вагона и ступил на перрон, -
 сердце у меня... запрыгало! уж очень вокруг всё было знакомо... Да и
 решительная минута встречи приближалась.
          "Может, к Зое сразу пойти? - остановился я на перроне в раздумье, даже не
 обращая внимания на то, что меня толкали со всех сторон. - То-то будет ей сюрприз!..
 Но... Нет, в таком виде - не надо, - решил я. - Её военная форма будет раздражать. Да и
 грязный я, не бритый... Нет, сначала - домой. Там я тоже - сюрприз, никто меня не
 ждёт, но... там я дома, всё-таки. Вот до чего я дожился:  другие плачут даже - в отпуск
 просятся; из кожи вон лезут, чтоб выслужиться и получить эти десять суток; и
 самолётом летят - лишь бы поскорее к маме, к подружкам! А я?.. А я не бегу... и никто
 меня не ждёт. И никто мне не рад".
           И я пошёл по перрону в голову состава сквозь толпу встречающих и приехавших,
 натыкаясь на каждом шагу на чемоданы, рюкзаки, сумки, узлы. Наконец, состав
 кончился и пошли станционные пути. Идти до дома вдоль железной дороги мне было
 не более километра, а улицами города, новостройками - вышел бы крюк вдвое больше.
            А вокруг ничего не изменилось за прошедший год, будто и не уезжал я никуда,
 будто я всего-навсего сходил в магазин за хлебом. Я шёл не спеша, закурил. Но
 сигаретный дым не принёс мне облегчения. И во всём теле была какая-то болезненная
 слабость и предательская мелкая дрожь.
           Да и горячую жидкую пищу я ел дня три назад, а дорогой питался чем попало и
 всухомятку, и сейчас меня изрядно подташнивало, даже урчало в животе. Сигарета
  потухла. Я прикурил заново и медленно втянул в себя тёплый дым, ожидая, что этот
 горько-сладкий дым успокоит меня.
          "Да-да. О чём же это я только что думал? - пытался вспомнить я. - Очень важное
 что-то хотел обдумать, пока иду до дома эти несколько последних минут... И почему
 это... почему мы все мучаем друг друга?.. Да! Бог изгнал человека из Рая за грехи его...
И с тех пор никакой гармонии нет в его жизни... и только мучают люди друг друга. Но и
 у животных - какая ж гармония? Лев съест антилопу! - где ж тут гармония?..  Это для
 меня только "гармония", - даже усмехнулся я сам над собой, - потому что мне жалко
 обоих:  ведь лев не может есть траву, а жить-то ему тоже хочется!.. Все хотят счастья -
вот и мучают друг друга. А я не знаю - чего я хочу, - вот и мучаю Зою, и маму, и себя...
 Так что получается:  что  я должен терпеть и жить, как они хотят, чтоб у нас получилась
 гармония?.. А если я не хочу, не могу жить так, как мама живёт, как отчим... жил, как
 тёть Ксеня, как... многие мои знакомые, так что - я злодей тогда? Но ведь я никому зла
 не желаю и не делаю... кроме самого себя... Нет, какой-то заколдованный круг...
- совсем запутался я в своих размышлениях. -  Как жаль, что я не Робинзон!.. и нет у
 меня острова!.."
          "А чего это я стою тут... и не иду? - вдруг удивляюсь я. - Ах, да! Вот здесь
 когда-то была будка стрелочников, и здесь когда-то работала моя мама. А я маленький
 прибегал к ней из дома и она давала мне подержать жёлтый флажок, и мимо меня проходили
поезда и чумазые машинисты улыбались мне. А теперь здесь только разрушенный
 фундамент... и зарос он бурьяном..."
         "Какой я тогда счастливый был! И никаких забот вот таких, как сейчас, не было.
 Никаких переживаний, - вспомнил я и глубоко вздохнул. - Особенно мне нравилось,
 когда проходили пассажирские поезда: я махал руками незнакомым мне людям в окнах
 вагонов, и они в ответ махали мне и улыбались. И так мне хотелось, так хотелось тоже
 поехать куда-нибудь далеко-далеко!.. Когда я говорил маме об этом, она смеялась надо
 мной: " Неужели, ты ещё не наездился? Уж мы-то с тобой всю страну исколесили"".
         Ещё более оживил мои воспоминания приближающийся и усиливающийся гул со
 стороны вокзала. Пассажирский поезд огромной змеёй выползал из лабиринтов
 станционных путей сюда, ко мне. Состав приближался, а мне так и хотелось, как в
 детстве, помахать рукой. Но тут произошло то, чего я никак не мог ожидать!..
         Занятый своими мыслями, я не обращал внимания на девушку, которая шла
 впереди меня той же тропинкой, шагах в пятнадцати. Ну, шла да шла себе, мне до неё
не было никакого дела. А тут... только локомотив стал догонять нас, она вдруг бросилась
 к нему навстречу! Я бы и это не сразу заметил, если б не заскрипели, не захрустели
 тормоза всего состава. А девушка в белой курточке упала на пути прямо перед
 локомотивом! Но её зацепило чем-то за курточку и потащило по шпалам, по гравию.
 Скорость была ещё не большая и состав быстро встал. И я подскочил, и машинист
 выпрыгнул из локомотива - почти одновременно.
         Что меня поразило в тот момент, и до сих пор помнится, это то, что она, эта
 девчонка, не кричала, не вопила, как бывает от боли, а только тихо будто мычала что-то
 невнятное. Я с машинистом отцепил её от железяки и мы оттащили её на обочину.
 Зрелище было весьма неприятное: спутанные длинные волосы, изодранные  курточка,
  юбка, колготки, руки, ноги, лицо; и всё это - в крови, грязи, мазуте.
        - Я вызвал! Сейчас приедет скорая и милиция, - прокричал из кабины локомотива
 помощник машиниста, молодой парень в железнодорожной форме. Но к нам и так уже
 бежал народ из ближних вагонов и среди них был и тот милиционер, что вернул мне
 ночью часы.
          Честно скажу: я запаниковал, растерялся и не знал, что делать. Я просто стоял
 на коленях и придерживал голову незнакомки, потому что она неестественно заваливалась
 назад, будто у неё была переломана шея, и мне всё казалось, что она может оторваться
 совсем! Меня всего трясло, как в ознобе. Я плохо соображал и до сих пор не знаю: зачем
 я стал осторожно, дрожащими руками, убирать с  лица несчастной длинные светлые
 волосы, слипшиеся от грязи и крови; и в этот момент девушка посмотрела на меня. У
 меня даже зубы застучали: так я напугался! На меня в упор смотрели огромные -  вот,
 как то осеннее небо - живые глаза!.. Я видел: как ей больно, адски больно! Но девушка
 только мычала, будто хотела кричать, а голоса не было...
          "И тут кровь и боль!.. Как всё сходится... будто специально! Так и преследуют
 меня всю дорогу до дома, даже во сне, - трясся я, и мысли мои путались. - Но это ж какую
 смелость надо иметь, чтоб вот так... не бояться расстаться с жизнью!?  Это ж... каким
 храбрым надо быть, чтоб не испугаться огромного  локомотива, который будет тебя
 зверски-больно резать и давить, с хрустом ломать твои кости!? Добровольно кинуться
 под эти жуткие  колёса!.."
           Я уже однажды, в детстве - когда мы жили в тайге - видел на пожарище
 обгоревшие человеческие останки, детские почерневшие косточки, но, чтобы вот так,
 прямо на моих руках смерть выдирала своей чудовищной хваткой жизнь из тела и в
 глазах душа коченела от боли - такого мне ещё не приходилось видеть и переживать!..
           Дальше всё было как в тумане. Вокруг меня толпились и что-то говорили люди,
 спрашивали и меня, и я отвечал: "Да, я видел, как она побежала  к поезду... сама упала
 на рельсы... никто её не толкал... потому-что никого вокруг и не было, только она да я."
  Я слышал, как и машинист подтвердил мои слова. А когда пострадавшую увезли на
"скорой помощи", уже незнакомый мне милиционер попросил меня пройти с ним до
 вокзала и письменно подтвердить всё, что здесь произошло. Что я и сделал. А потом,
 уже выходя из "Комнаты милиции" вокзала, у самой двери, я обернулся и спросил
зачем-то:
          - А вы не скажете: куда увезли её... в какую больницу... эту девчонку?
          - В какую же ещё? Конечно, в железнодорожную, - удивился моему вопросу
 милиционер.
          Но в эту же минуту дверь кабинета резко распахнулась и в неё не вошли, а
 ввалились трое: два милиционера, которые не то держали, не то тащили здорового
 сильно пьяного мужика. И от этой компании в комнате враз стало так шумно и тесно,
что я ни секунды не задерживаясь, выскочил в коридор и прикрыл за собой тяжёлую дверь.
          ... Где-то через час, когда я подходил к своему дому, настроение моё было
 совсем подавленное и разбитое.., и глаза девчонки, огромные и страдающие от жуткой боли,
 стояли передо мной. И я всё ещё  был поражён той смелостью, с которой незнакомка
 бросилась на рельсы под махину локомотива. "Что же это такое, что может заставить
 человека добровольно, самому насмелиться... сделать  это? Разве нельзя  эту же
 смелость... эти же  силы употребить на преодоление того, что толкает... совершить это
 ужасное дело? Или... боль душевная - сильнее ужаса физической боли и смерти? Это как
 же она должна страдать... душа, чтоб вот так!.. добровольно лишить себя физического
  тела и... и улететь куда-то туда... чтоб и там потом страдать?" - размышлял я, даже
 посмотрел на небо, будто мог увидеть там тех, кто навсегда покинул нас.
           Да... в те последние минуты перед встречей с мамой - мне было очень плохо...
И, единственное  от чего я мог улыбнуться, даже посмеяться, так это - сам над собой,
 потому что  подумалось мне: "Дурак, а ещё рвался в армию, в "горячую точку", а тут -
 чуть руки замарал в  крови - и дрожь в коленках, и холодный пот по спине!.. А, если б -
 по-настоящему? в бою? лицом к лицу со смертью?.. Но то ж - другое! - пытался я
 успокоить и оправдать себя. - А тут - девочка!.. Да ещё такие глаза у неё! Такая боль в
 глазах!.." - и у меня вновь меж лопаток защекотал холодный пот. "Брр!" - я даже
 поёжился невольно.
          Когда я подошёл к дому, где меня ожидала не простая встреча с мамой, мысли и
 рассуждения мои были на столько "поганые", что... хоть сам на рельсы ложись...
    
 
                Конец первой части.    



                ЧАСТЬ  ВТОРАЯ

                "Не хочу...  Не хочу!..  Не хочу!!"   

                "Мне хочется плакать от боли
                Или забыться во сне.
                Кстати, где твои крылья,
                которые нравились мне?"
                Наутилус Помпилиус


                8

                Я - эгоист