Кицунэ. Или в очередной раз о бесах...

     Из окон ее дома на берегу холодного северного моря был виден полуразрушенный маяк. В редкие ночи, когда тучные, одышливые тучи сидели на диете и обезвоживались где-нибудь в глубине материка, небо облегченно вздыхало, расправляло свой слегка измятый черный бархат, на котором вздрагивали, горели и расплывались звезды, Она выходила на деревянное крыльцо, садилась прямо на ступени, на мгновение фиксируя вниманием протест копчиковой кости против бесцеремонной жесткости досок, и, запрокинув лицо, замирала. Сколько изменилось на этой планете почти за тысячу лет! Когда она появилась на этом берегу впервые, здесь было совершенно дикое место: жадные, глупые чайки, чуть заторможенные холодным климатом мыши и на редкость злобные ветра… Впрочем, самое подходящее убежище для такой, как она, на ближайшие пятьдесят лет. Подальше от примитивной цивилизации и суеверных людей. У нее будет бездна времени пошалить с ними, поиграть с их страхами, срежиссировать жизни некоторых на несколько лет… Но это потом, когда придет ее час, и Луна проявит благосклонность, примет поклоны в свою честь, не сорвав обрядового головного убора с ее головы…
     Она часто вспоминала свои первые годы среди людей. Как хотела узнать, что такое любовь мужчины. Того, который в то время был смотрителем этого маяка, насквозь пахнул морем и рыбой, и как-то беспомощно щурил глаза, вглядываясь в горизонт, и от этого виски у него были морщинистые, ресницы – влажные и, наверное, соленые, а цвет глаз – неопределенный. Сначала она вошла в его сны. Насильно. Потом «случайно» попалась ему на глаза, и он позвал ее сам. Добровольно… А потом что-то заподозрил, и ей пришлось свести его с ума. Ничего не поделаешь: инстинкт самосохранения… Но она никогда не забудет, как он смотрел на нее, когда люди в застиранных халатах   забирали его в дом для душевнобольных, и понимающе переглядывались: «ничего удивительного – вынужденная изоляция от общества, однообразный пейзаж, монотонная жизнь…любой свихнется…». А она догадывалась: он рад сбежать от нее даже в дурдом, лишь бы оказаться подальше от внезапно открывшегося ему знания…
     Затем она долгое время развлекалась. Создавала перед потрясенными моряками столь сложные иллюзии, что они ничем не отличались от реальности. И в портовых кабаках еще долго ходили разговоры о заколдованной бухте, где из воды вырастают деревья неописуемой высоты, где в небе плавают две Луны, а на скале стоит «взбесившийся» маяк…
В эту ночь она чувствовала себя уставшей и немного разочарованной. Столько лет изучала людей, но так ничего толком не поняла. Как можно хладнокровно убивать себе подобных и, одновременно, рыдать над трупом раздавленной автомобильными колесами собаки? Зачем, страдая от кризиса перепроизводства, ходить на охоту? Почему с самыми близкими, родными, любимыми можно не церемониться, быть жестокими, раздражительными и нетерпимыми, и не позволять себе так поступать с чужими?..
     Сегодня она особенно внимательно, с горячечным нетерпением всматривалась в звездное небо. Разве она – не Кицунэ? Разве ей уже не тысяча лет, возраст, когда таким, как она, дается способность общаться с Ними и получать ответы на все свои вопросы? Тогда почему Они молчат? Или это она ничего не слышит? А может, когда давала Главное Обещание, которое, как известно, Кицунэ обязана выполнить во что бы то ни стало, она сама загнала себя в ловушку? Ибо обещание разобраться в Человеке не только чрезвычайно самонадеянно, но и невыполнимо…