Роман Улигер о детстве

УЛИГЕР О ДЕТСТВЕ *

В начале ХХ века в Приангарье было пять бараевских родов. Ныне их нет, и я, последний из могикан, решил воссоздать мир своего детства и ауру древнего рода. Ссылки на Льва Толстого и Маркеса – не просто дань уважения классикам, но и попытка следовать их описанию семейных историй. Я рассказываю историю предков почти документально, но использую древние мифы, предания, шаманскую мистику и топонимику Прибайкалья.

– В каждом из нас есть осколки Тунгусского метеорита, – говорил мой отец. Он родился в 1907 году. От эпицентра взрыва на Тунгуске не так далеко до Ангары, и пожары, завалы леса в 1908 году дошли до нас. О катастрофе отец не помнил, но ему рассказали, как через год после его рождения шквал бури донёсся до Ангары, как ночами светилось небо, а днём его закрывали облака пыли и гари. Говоря о метеорите, отец имел в виду не его осколки, которых не нашли, а родство с тунгусами.
Мои предки по отцу пришли на Ангару из Монголии. Они кочевали в долине Халхин-Гола, где воевал Чингисхан, а в 1939 году произошло сражение, после которого мир узнал полководца Жукова. В конце XVIII века сыновья шамана Бортэ переплыли Байкал, поселились на правом берегу Ангары, в Кутанке, близ нынешней Осы, потом откочевали на север, в Балаганский район.
Они были потомками легендарного Хоридоя, который женился на небесной Лебеди, которая родила одиннадцать детей. Породнившись с бурятами и тунгусами, беглецы жили охотой. Однажды зимой, возвращаясь с удачного загона, они услышали в таёжной долине голоса и смех детей. Шаманка Онидон, моя прапрабабка, сказала: «Голоса, смех детей - добрый знак, давайте жить тут». Семья стала здесь, сыновья женились на выходцах из родов барай, нойот, хогой, шаралдай. Подобное смешение типично у бурят. А улус назвали Хурсэ.**
* Улигер по-бурятски - сказание, поэма. Я рассказываю не только о своём роде, но и о бурятах, тунгусах, русских, живущих у Байкала. Они настолько перемешаны друг с другом, что прибайкальцев можно считать особой породой сибиряков.
** Хурсэ от монгольского слова острый. Название улуса Куруса показалось НКВД японским. В те годы был известен японский дипломат Куруса, и в 1938 году деда обвинили в шпионаже.

1933-1934. АНГАРА
Мои самые первые воспоминания: широкая, огромная река Ангара. Она течёт не слева направо, как в Мольке, а справа налево. Позже выяснилось, что я родился в роддоме Балаганска, на левом берегу реки, хотя в паспорте записана Молька. И это как-то отразилось в моём сознании. Однажды, когда отец приплыл туда на лодке, роддом загорелся. Схватив огромную бочку, он вылил воду на пламя и потушил пожар. Все удивились, как он поднял такую бочку. Так отец спас меня с мамой и других рожениц с детьми.
Я родился 4 февраля 1933 г. на Ангаре в самый голодный год. Через 25 лет после катастрофы на Тунгуске. Отец, Бараев Владимир Иванович, был председателем коммуны «Красная Молька». В 1929 г. «за стопудовые урожаи» его послали в Москву на ВСХВ - Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Позже отца назначили председателем Балаганского райколхозсоюза. Мама, Евдокия Прокопьевна Тасханова, была пионервожатой, вступила в комсомол, потом в партию. Голодомор докатился до Приангарья. Однако сибиряки переносили его легче, так как спасались охотой, рыбалкой.
Во время чистки партии в 1934 году на партийно-хозяйственном активе Балаганского района наш односельчанин Можаров сказал: «Бараев – сын кулака и старосты». Отца, а заодно маму и её брата Луку, исключили из партии.
Мой дед Иван Бараевич до революции жил вместе с родичами в улусе Куруса, где выращивал хлеб. Проданного зерна хватало на покупку одежды, вещей. А скот плодился «сам собой». Коров, овец, лошадей было много. Сосед Герасим Гуляшинов в качестве калыма уплатил за Евдокию, племянницу моего деда, десять коров, сто овец. Да и у Бараевых было много живности. Так на берегах Ангары жили многие бурятские семьи.
В 1908 году заезжий фотограф снял семью деда и его брата Василия. На фоне рисованного полотна с пальмами сидят моя бабушка Сэсэг и её сестра Сыбык, жена Василия Бартакова. Они полнощёкие, в нарядных халатах, на шеях монисты из золотых червонцев, кораллов, янтаря. Дед Иван Бараевич стоит рядом, держа на руках годовалого сына Володю, моего отца. Дед высокий, жилистый. Правильные черты лица, прямой нос. Он родился от русской матери. Жена деда Ивана Сэсэг (Цветок) была буряткой. То есть мой отец Владимир Иванович был на три четверти бурят, на одну четверть русский. Русская кровь была и у моей мамы Евдокии Прокопьевны Тасхановой. Её прадед по матери Иннокентий Андреев, тайша Балаганских бурят, женился на русской. Так что во мне течёт какая-то часть русской крови.
Мои деды считались зажиточными. Однако позже, увидев фотографии бурят Трубачеевых, Богдановых, сделанные в те же годы, я понял, что мы по сравнению с ними - плебеи. Они, как и зажиточные буряты Михайловы, Баторовы, Ханхасаевы, красовались в европейских костюмах из английской шерсти, а женщин украшали шляпки из Парижа, серьги, колье с бриллиантами. Их дети учились в Иркутске, Томске, Петербурге и за границей.
Старостой деда избрали примерно в 1910 году. Эта должность была уважаемой, но приносила больше сложностей, чем благ. Он не хотел брать на себя хлопоты, связанные с выездом в Балаганск, Иркутск. Но он чуть не единственный окончил церковно-приходскую школу. Освоил русскую грамоту, арифметику. Выписывал газеты «Иркутские губернские ведомости» и «Епархиальные ведомости». И его уговорили. Когда читать стало трудно, поехал в Иркутск, подобрал очки с круглой роговой оправой. Тогда же обзавёлся тростью и шляпой. В Мольке все ахнули, увидев его в таком виде.
Однажды Иван Бараевич собрал с односельчан годовую подать и послал деньги в Иркутск с одним чиновником. Огромную сумму денег жителей девяти улусов, входивших в Мольку (Хартаново, Санкирово, Шалтыково, Куруса и др.), присвоил человек, которому Иван Бараевич доверил деньги. Его отстранили от должности. Дед и его родичи почти разорились, расплачиваясь с долгом. Отец говорил, что об этом писалось в иркутской газете. Хочу найти её, но...
Звание старосты преследовало деда и позже. В 1934 году, на чистке партии, односельчанин Можаров напомнил об этом, и моего отца исключили из партии. В итоге это привело, как ни странно, к спасению нашей семьи. Если бы отец не уехал в Улан-Удэ, его арестовали бы в 1938 году, когда Иркутский обком партии добился повышенных цифр арестов. Так что спасибо Можарову.

1935-36. СОВХОЗ ПВЗ
После исключения из партии мой отец осенью 1934 года ездил в Иркутск искать правду, в пути простыл и заболел, но добился восстановления в партии и поехал на строительство паровозо-вагонного завода в Верхнеудинск, который только что переименовали в Улан-Удэ (Красная Уда). Об этой стройке пятилетки писали в газетах, говорили по радио. Отец хорошо знал город, так как в конце двадцатых годов учился здесь, в совпартшколе и успешно окончил её. Преподаватели школы Мархоз Петрович Хабаев, Кузьма Петрович Чучин и Николай Матвеевич Ким помогли устроиться на Паровозо-вагонном заводе.
Парторгом стройки был Соломон Матвеевич Иванов, бурят из улуса Ей Нукутского района Иркутской области. Библейские имена он и его отец получили при крещении по святцам. Я знал трёх бурят по имени Абрам. Один из них был капитаном теплохода «Комсомолец» в 1960 годах на Байкале. Среди родичей и знакомых были Моисей, Самсон, Иосиф, Розалия Исаковна. Отец, став замдиректора совхоза, подружился с Соломоном Матвеевичем. На фотографиях они рядом. На обороте снимка, подаренного отцу - надпись: «На вечную и добрую память любимому товарищу по совместной работе в совхозе Улан-Удэнского паровозо-вагоноремотного завода. Заместителю директора Владимиру Ивановичу Бараеву. От бывшего парторга совхоза С.М. Иванова. 9/XI-34 г.»
Главным инженером строительства ПВЗ, с которым мой отец тоже общался, был Фридрих Геринг. Фамилия ближайшего соратника Гитлера Германа Геринга тогда ещё не была известна сибирякам.
Пока отец устраивался в Улан-Удэ, мама выехала со мной на правый берег Ангары, где все жили в летниках - деревянных пятиугольных юртах. На заливных лугах быстрее вырастала трава, и потому жители Мольки переезжали сюда. Мы ждали, когда отец вызовет нас. Соседи спрашивали меня, почему я не еду к отцу. «Па-аход нету», - отвечал я. Тогда я не выговаривал букву «р». Юрта казалась мне огромной, высокой, как дворец. Прохладный земляной пол помню памятью босых ног. А в дверь залетали ласточки, свившие гнёзда над входом. Когда появились птенцы, они приносили им корм, и я слышал их писк, щебет.
В августе 1935 года отец приехал за нами. Мы сели в Балаганске на пароход. На речном вокзале в Иркутске, пока отец искал машину до железнодорожной станции, а мама перекладывала вещи, меня испугал громкий рёв гудка парохода, и я побежал вверх по течению. Мама искала меня на пристани, пока не увидела меня, бросающего камни в Ангару. Она со слезами подбежала и обняла меня. А кто-то пошутил, мол, далеко пойдёт этот парень, когда вырастет.
В Улан-Удэ приехали в сентябре 1935 года. Хорошо помню залитые солнцем Гостиные ряды в центре города, большую голую площадь вокруг них. Тогда здесь не было деревьев. Эти Гостиные ряды точь-в-точь такие, какие я позже видел в Костроме, Владимире, Петербурге, Кяхте и других старинных русских городах. Я стоял напротив дома, где нынче висит мемориальная доска о том, что здесь работал Давыдов, автор песни «Славное море, священный Байкал». Отец отвёз меня и маму на грузовике в посёлок на реке Уде, в районе будущего авиазавода, где располагался совхоз ПВЗ.
После гражданской войны все станции Транссиба были полны разбитыми паровозами и вагонами. Ремонтировать их было негде. 10 февраля 1932 года в Москве приняли решение построить паровозо-вагонный завод в Чите. Секретарь обкома партии М.Н. Ербанов и председатель Совета наркоматов БМАССР Д.Д. Доржиев послали телеграммы в ЦК ВКП(б), Совет наркоматов СССР и Наркомат путей сообщения с просьбой перенести стройку в Верхнеудинск. В Москве изучили доводы, среди которых главным было развитие связей с Монголией и Китаем, и перенесли строительство ПВЗ из Читы в Верхнеудинск.
Расселить и накормить тысячи людей, приехавших из Казахстана, Средней Азии, Урала, Сибири, было неимоверно трудно. А отец, став директором совхоза, отвечал за продовольственное снабжение строителей ПВЗ. В совхоз на берегу Уды пригнали стада коров, овец, лошадей. Отец руководил строительством коровника, конюшни, свинарника, выращиванием овса, картофеля, других овощей, заготовкой сена для скота.
Чуть позже к нам приехали из Мольки тётя Лёля, младшая сестра отца, и средний брат Гоша. Он стал слесарем на ПВЗ. Мы жили в деревянном домике на берегу Уды. Тёте Лёле было семнадцать лет, но худая, маленькая, она походила на школьницу. Её мать, моя бабушка Сэсэг, умерла от туберкулёза, к тому же начался голод. От него умерла её старшая дочь, а Лёля, хоть и была хилой, выжила. Нянчась со мной, она однажды не доглядела, что я сунул найденный где-то винтовочный патрон в трубу самовара. Выстрел, похожий на взрыв, испугал всех. Самовар вышел из строя.
Как-то тётя Лёля пошла со мной на берег Уды. Я кидал камни в воду. Вдруг к реке двинулся табун лошадей. Торопясь к воде, они, храпя и топая копытами, бежали рысцой, поднимая пыль. Их было много. Я испугался, заплакал. Тётя Лёля взяла меня на руки и пошла вверх. Пастух-казах, услышав мой плач, поднял меня на руки и посадил перед собой в седло, а наверху отдал тёте Лёле. Храпящие кони вокруг меня потом снилось мне, и я плакал во сне.
Примерно тогда кто-то сделал мой первый в жизни снимок. Я стою у стены дома в тюбетейке, наклонив голову набок и щурясь от солнца. На мне пальто из старой маминой куртки. Это первое в её жизни шитьё. Она смеялась над снимком и стеснялась его. Пуговицы перекошены, края пальто внизу не совпадают.
В ту пору мама простыла, заболела грудницей. Мне не хватало молока. Отец мог бы брать его на ферме, но как коммунист не позволил себе этого. И тётя Лёля ходила за молоком на Кумыску, километров двадцать, туда и обратно.
Тогда страна ещё страдала от голодомора. Все жили тяжело, игрушки не выпускались. Одну из первых игрушек сделал папа - вставил в катушку от ниток резинку с палочкой. Закручивая резинку, я отпускал  её, и маленькая «самоходка» ползла по земле, цепляясь зубцами. Другая игрушка - пустой коробок от спичек, после закручивания резинки шуршал изнутри, издавая таинственный треск, который я слушал. Были и другие примитивные игрушки, вроде кожаных погремушек и бабок из костей. Не зная маленьких машинок, я катал раму велосипедного обруча, толкая его палкой посреди жолоба.
Совхоз ПВЗ снабжал строителей завода мясом, молоком, овощами. Зимой 1936 года замёрзли в свинарнике поросята. Многотиражка разоблачила «троцкиста Бараева, заморозившего поросят». Такое обвинение в те годы означало почти что приговор. Однако секретарь ЦК ВКП(б) на строительстве ПВЗ С.М. Иванов, хорошо знавший отца, не допустил ареста: «Нам надо строить, а не искать врагов». Позже он добился своеобразной брони от репрессий. ПВЗ начал ремонт паровозов досрочно, а уже в 1938 был принят в строй действующих. Соломона Матвеевича Иванова назначили начальником ПВЗ, который стал крупнейшим в стране, с множеством жилых домов, прекрасным соцгородком, Дворцом культуры. Его высокая лестница походила на знаменитую Одесскую.
В 1966 году я стал заместителем главного редактора журнала «Байкал». Ко мне пришёл писатель, доктор исторических наук Иосиф Еремеевич Тугутов и сказал, что знает моего отца со времён строительства ПВЗ, попросил передать ему привет: «Мы хорошо работали с ним, а теперь будем с тобой». Узнав об этом, отец усмехнулся и сказал, что автором статьи о «троцкисте Бараеве» был Тугутов. Я хорошо узнал Иосифа Еремеевича и его сына Алексея, выпускника московского Литинститута. Алёша писал хорошие рассказы, которые публиковались в «Байкале». Но я ни разу не напомнил ему и его отцу о той статье. Отец дал наглядный урок – не помнить зла и прощать тех, кто приносил беду.

1937- 1940. КУМЫСКА
Когда у отца обострился туберкулёз, руководство ПВЗ послало его на лечение в Крым. Через полгода он вернулся, и его назначили директором Верхне-Берёзовского тубсанатория, а мама стала медсестрой. В 1932 году она окончила медучилище в Чите, получила диплом с отличием и вышла замуж за отца. Только благодаря её заботам, никто из нас не заболел туберкулёзом. Она очень следила за чистотой, гигиеной в доме. Папа сплёвывал мокроту в тёмнокоричневую бутылочку, Он носил её с собой в кармане, закручивая крышкой.
При санатории было хозяйство – коровы, свинарник, парники, огороды, кумысолечебница, из-за которой Верхнюю Берёзовку стали называть Кумыской. Ныне она в черте города. Посёлок между гор, поросших соснами, был ближайшим пригородом, где до революции отдыхала знать Верхнеудинска. Так назывался старинный русский город до переименования в Улан-Удэ в 1934 году.
Здесь были пионерлагеря, дачи, дом отдыха, избы местных жителей. В сосновом бору у санатория высился трёхэтажный деревянный дом с множеством отдельных входов и крылечек. Фасад выходил на большую аллею с очень высокими кустами рябины. В бывшей усадьбе какого-то купца жили врачи, медсёстры, другие служащие санатория. Рядом уютный пруд с водой из горного ручья. Посреди пруда бил фонтанчик. Райское место для купанья. В этом доме жил мой друг Вовка Богомолов, сын врача санатория Елизаветы Даниловны Богомоловой. Она была буряткой, а он - полукровок, от русского отца.
Нам дали квартиру в одноэтажном доме, недалеко от той усадьбы. Высокие потолки, большие светлые окна в двух комнатах, застеклённая веранда. С другой стороны большого дома жила семья заведующего кумысолечебницей Усатенко. Его земляки с Украины Балацкие жили на другой стороне посёлка. Филипп с женой Ниной и сыном Колей. Младший брат Павел был, как и Филипп, шофёром. Причём Павел более лихой. На поворотах его «эмку» заносило так, что она ехала на двух колёсах. Иногда к ним заходил завхоз санатория Андрусенко. Вечерами они прекрасно пели во дворе дома! Таёжная прохлада лилась с гор, туман окутывал посёлок, а они пели и пели. Тогда я услышал украинские песни, которые запомнил на всю жизнь.
На речке Берёзовке стояла баня, где мылись по субботам. Однажды зимой я вышел из неё и увидел клубы пара от наледи. Из-за вечной мерзлоты речка промерзала до дна, но подземные ключи взрывали лёд, и вода вытекала парящими струями. К концу зимы лёд нарастал до трёх метров, скрывая перила моста. Я подумал, что если бы меня не было на свете, то не увидел бы этой красоты. *
Играя в прятки на скотном дворе, я закрыл глаза и начал считать до сорока, пока все спрячутся. Открыв глаза, я увидел, что на меня мчится бык, которого звали Порозом. Я был в меховой шубке, обшитой красным сукном. Прекрасная мишень для свирепого быка. Поняв, что меня не спасёт большая колода, с вырубленной в нёй ёмкостью для сена и воды, я побежал к воротам. И спасся, еле успев открыть и закрыть створку. Бык ударил рогами в ворота, но лишь туже запер их. Ещё немного, и мои ощущения могли оказаться последними в жизни.
Летом Пороз устроил настоящий бунт. Стадо возвращалось с пастбища. Увидев остатки крови от забитой днём коровы, Пороз начал реветь, рыть копытами землю, бодать рогами чурку, на которой разделывали тушу коровы. Другие коровы тоже взбудоражились и замычали. Пастух с трудом отогнал стадо от этого места. Это детское впечатление помогло мне описать бунт верблюдов в романе «Гонец Чингисхана», когда тангуты зарезали на мясо одного из них, …
Коллектив санатория был многонациональным. Среди врачей помню семью фтизиатра Африкана Дульбеева, его детей Кима и сестрёнку, врача Абрама Исааковича Ицковича, его жену-красавицу Александру Петровну Щорс и их сына Витю. Повар Василий Иванович Юй Чже-чен попал в Россию из Китая в годы первой мировой войны, когда тысячи китайцев на западном фронте рыли окопы, строили дзоты, убежища. После войны Василий Иванович остался в России, женился на молодой сибирячке Тоне Шунковой, у них родились дочери Светлана, Валя.
*Эта мысль вспомнилась при чтении «Отрочества» Льва Толстого, который писал: «Я воображал, что, кроме меня, никого и ничего не существует во всём мире, что предметы не предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них обращаю внимание». Начав изучать субъективный идеализм в МГУ, я понял, что с детства был наивным солипсистом, так как считал, что всё существует лишь в моих ощущениях, и если бы меня не было, не было бы всего света.

Я дружил с немцами Толей Клаусом и Юрой Нойбауэром. Работали в санатории и казахи-строители ПВЗ. Один из них, дед Амбай, оглох и стал дворником. Дети, подбегая сзади, громко кричали или стучали палкой о ведро. Бедный дед вздрагивал и под смех пацанов отскакивал в сторону. Мне было жалко его.
Большими друзьями отца были Фёдор и Василий Писаревы. Братья не походили друг на друга. Фёдор Епифанович был круглолицый, полноватый, а Василий Епифанович более высок, строен. Они всегда угощали ребятишек конфетами. Зная об этом, дети специально караулили их, чтобы получить конфетку. Фёдор Епифанович дал мне большую книгу о Красной Армии. В ней рассказывалось о родах войск, вооружении, обмундировании. Я с увлечением изучал рисунки, схемы, которых было множество. Тогда я ещё не ходил в школу, но научился читать. Эта книга стала настольной. Глава «Глаза и уши армии» была посвящена разведке. Из этой книги я узнал, как пограничник Карацупа ловил с собакой Индусом шпионов и диверсантов…
Близкими друзьями нашей семьи были Зугеевы. Писатель Николай Иванович Зугеев лечился в санатории и полюбил врача Екатерину Александровну Мазурину. У них родилась дочь Марина. Она была ровесницей моего брата Валеры, их возили в колясках рядом. Кстати, первую толстую книгу, прочитанную мной во втором классе, дали Зугеевы. Зимой 1942 года я пешком пошёл с Кумыски в город, на Первомайскую 14, где жили они, и выбрал в их домашней библиотеке «Таинственный остров» Жюля Верна. А после, увидев одноимённый фильм в кинотеатре «Эрдэм», знал, чем кончится тот или иной эпизод.
В 1939 году мы переехали в новый дом под высокими соснами. Его построили специально для семьи нового директора санатория, то есть для нас. Уютный бревенчатый дом с четырьмя комнатами и кухней. В 1937-м родилась моя сестра Роза, в 1939-м брат Валера. Сестру назвали в честь Розы Люксембург, а брата в честь Валерия Чкалова. Между прочим, моё первое имя было Владилен, в честь Ленина. Все звали меня Владиком, потом родители почему-то переименовали на Вову.
У меня в первый и последний раз появилась отдельная комната со столом и кроватью. Папа покупал мне книги, показал буквы, и я сам научился читать. Самая первые книги - о детстве Володи Ульянова, «Кобзарь» Тараса Шевченко. Его рисунки, стихи очень нравились мне. За хорошую работу маме подарили в санатории том стихов Генриха Гейне с гравюрами. С интересом разглядывал их, читал стихи, хотя многие не понимал. Шевченко и Гейне сохранились до сих пор. В МГУ специально стал читать Гейне на немецком языке и удивился, что в переводе он порой был далёк от оригинала и звучал гораздо лучше.
Наш дом достраивался. Однажды столяры принесли новую дверь для кухни, поставили и вышли. Няня Дуся, очень красивая русская девушка, стирала бельё, наклонившись над корытом. И вдруг высокая, тяжёлая дверь упала ей на спину. Дуся устояла на ногах, но запричитала: «Ой, убили, убили!» К счастью, ничего страшного не произошло. Я усадил её на кресло, начал махать полотенцем. Увидев меня, она вздохнула: «Слава Богу, что под дверь не попал ты». *
На стене в кухне, где спала няня, висела большая физическая карта СССР. На ней обозначены горы, низменности, реки. В очертаниях полуострова Мангышлак я увидел профиль человека, смотрящего на запад, в полуострове Ямал - голову в папахе, затылком к Обской губе. А река Обь образовывала профиль носатого человека с Барнаулом во рту и глазом на месте Новосибирска. Дуга Байкала казалась луком, нацеленным на восток. Амур с Приморьем и Кореей походил на зверя с лапой, а Япония – кошка, в испуге отпрыгнувшая от когтей.
Отец купил редкие тогда вещи - аппарат «Фотокор», патефон, который он называл виктролой,** пластинки с фокстротами, вальсами, песнями Утёсова.
* У Льва Толстого был «дядька» Карл Иванович, а у нас только няни. Первая из них Дуся была очень красива. На снимке она рядом со мной и Розой. Отчего-то она умерла. Другая няня, имя её забыл, на фото - старательная, озабоченная. А я хмурый, словно предчувствую предстоящие беды. А маленькие Роза и Валерик - веселы.
** Название виктрола нравилось мне. Позже, не найдя это слово у Даля, Ожегова и в других словарях, я подумал, что не так запомнил редкое слово, и страшно обрадовался, увидев его в романе Маркеса «Сто лет одиночества». Виктрола - механический музыкальный инструмент.

Среди них - песни певицы Марии Шамбуевой «Шур-шур, дуутэ Максим Горький самолёт» и другие бурятские песни. Родной язык я понимал плохо, так как все вокруг говорили по-русски, но слушал её песни с удовольствием. Нравлись песни певицы Ковалёвой «Милый мой живёт в Казани, а я на Моска-реке. Не любовь, а наказанье – друг от друга вдалеке», «Дедушка-дедушка, седая бородушка», Дома я начал приносить дрова, воду в ведёрке, собирал сосновые шишки. Разжигал самовар на улице стружками, потом засыпал шишки, и никилерованный самовар с длинной трубой быстро закипал.
По выходным мы выходили в лес вместе с другими сотрудниками санатория. На снимках, сделанных отцом, видно, как много народу собиралось на поляне под деревьями у речки. На лето приезжала на отдых семья наркома здравоохранения республики Н.А. Абыкова. Их сына звали Рева, а младшую дочь Люция. Из их имён складывалось слово Рево-Люция. Ревка был неутомим в проказах. Громко кричал, крутясь на гигантских шагах. Рискуя жизнью, спрыгивал с них на полном ходу, чем пугал всех. Однажды он пришёл в подвал кумысолечебницы и сказал, что отец просит выдать ему три бутылки кумыса. Однако Ревка ушёл в кусты и выпил их с нами. Бутылки из-под шампанского, закрывались пробками, плотно прикрученными проволокой. Ревка стукал бутылки дном о землю. Пробка вылетала, он ловил струю ртом, пил, а остаток отдавал ребятам. Кумыс был кислый крепкий, пьянил нас.
Его родители, узнав об этом, наказали Ревку, но он продолжал проделки. Так он просверлил дырки в деревянных стенках солярия и смотрел, как загорают и моются голые женщины. Мы по очереди смотрелм на них, и это не нравилось мне. Но я запомнил приятные запахи духов и душистого мыла.
Кроме Абыковых на Кумыске летом отдыхали Винтовкины и Хайдуровы. Капитон Дмитриевич Винтовкин, крещёный бурят из Иркутской области, был наркомом финансов республики. Леонтий Яковлевич Хайдуров, женатый на его сестре Антонине Дмитриевне, тоже был финработником. Тётя Тоня называла меня моим первым именем Владик. Я знал их детей Бориса, Маргариту, Ефима, Генриха и Андрея. Борис учился в школе НКВД. Маргарита изучала японский и китайский языки. Позже Генрих работал врачом на Сахалине. Ефим окончил МВТУ им. Баумана, стал членом сборной СССР по стрельбе, чемпионом СССР, мира, конструировал спортивные пистолеты. Андрей окончил Иркутский университет, стал геологом, автором короткометражных фильмов.
В курзале (курортном зале) санатория и на площадке в сосновом лесу, показывались фильмы. Вход был свободный, так как санаторий оплачивал сеансы для больных и сотрудников. Я видел фильмы «Истребители», «Волга-Волга», трилогию о Максиме, «Джульбарс», «Тринадцать», о пограничниках и басмачах. Мне нравились песни - «Любимый город», «Тучи над городом встали», «Где эта улица, где этот дом», «Служили два друга в нашем полку,/ Пой песню пой». На виктроле слушал песни Марины Ковалёвой, которые я уже называл.
В 1936 году Сталин принял в  Кремле делегацию Бурят-Монголии. Там шестилетняя дочка наркома земледелия Геля Маркизова вручила вождю букет цветов. Снимок её на руках у Иосифа Виссарионовича обошёл весь мир. Но через год в Улан-Удэ раскрыли «панмонгольский заговор», арестовали всё руководство республики во главе с М.Н. Ербановым. Среди «заговорщиков» оказался отец Гели Ардан Маркизов.  Всех их расстреляли. Я, трёхлетний, не знал этого, но снимки Гели Маркизовой помню.
В 1939 году во время боёв на Халхинголе санаторий реорганизовали в госпиталь и заполнили ранеными. Врачи, медсёстры получили военную форму. Как директор санатория отец получил военную форму, которая очень шла ему. Когда он выбирал её, я пошёл с ним на склад с обмундированием и навсегда запомнил приятный запах новых кожаных ремней, портупей, сапог.
На групповом снимке сотрудников санатория отец стоит рядом с врачом госпиталя. Запомнилось, как отец говорил ему о Мао Дзе-дуне, что он - самый значительный человек среди китайцев. Так в шесть лет я впервые услышал о Великом кормчем, а в студенческие годы писал курсовые работы по его трудам.
Через год главврач покончил с собой – затянул шею шнурками от ботинок, а утром его нашли в кровати мёртвым. Тётя Нина Балацкая стала обходить этот дом. Главврач повесился после того, как на него написали донос о том, что его отец – белогвардеёц. На снимке среди 14 человек - отец, Александра Петровна Щорс, справа - Елизавета Даниловна Богомолова, за ней Исай Альцман, в шинели и фуражке. Крупный, представительный мужчина. Впереди в центре главврач, который покончил с собой.
На окраине посёлка находилась кузница. Хозяин её разрешал мне заходить к нему. Я видел, как он раздувает меха, докрасна разогревает в них железо и бьёт молотком алые поковки. Он делал ножи, подковы, ухваты. Мне нравилось, когда поковки, опущенные в воду, с шипением чернели в ней. После работы кузнец подметал земляной пол, а мусор бросал в огонь. Бурятские кузнецы никогда не делают так, чтобы не осквернить духа огня, а этот кузнец бросал мусор в печь. Выгребая пепел, он просеивал его, и почти всегда находил круглые лепёшки свинца. Я спросил, откуда они? «Из мусора», - улыбнулся кузнец.
Пишу и думаю, кому нужны этот мусор? Но я увидел их на дне памяти, и мне жаль выбросить их. Вот ещё «горсть». У кузнеца было четыре сына и дочь Мотя. Все они были крепкие, а дочке не повезло – её портил небольшой горб. Пацаны пели жестокую песню: «Горбата, у тебя четыре брата, у вас кузница своя. Почто не выпрямят тебя?» Несмотря на горбик, Мотя лучше всех прыгала на досках. Сначала она выбирала доску длиной пять метров и толщиной около пяти сантиметров. Ставила её поперёк толстого бревна, и начинала прыгать с подругой всё выше и выше. Входя в азарт, они прыгали так, что становилось страшно за них. Взлетали до двух, трёх метров.
Кстати горбик вырос у неё после падения с доски. Вспоминая лица Моти и её подруг, полные решимости, страсти, думаю, какими же отчаянными росли юные сибирячки. Проехав позже всю страну, я нигде не видел таких прыжков.
 

1940-41. ПЕРВЫЙ КЛАСС
В школу пошёл осенью 1940 года. Меня не хотели записывать, тогда брали с восьми лет. Но, узнав, что я умею читать, писать, директриса приняла. Папа купил портфель, букварь, тетради, цветные карандаши. Очень нравился деревянный пенал с клетками для ручек, резинки, перьев. От пенала шёл приятный запах краски и клея. Длинным, острым пером «Пионер» было трудно писать, так как оно царапало бумагу. А «уточка», с загнутым концом, писала лучше. Поход в школу омрачала тёмно-зелёная куртка с золотистыми пуговицами на них. Отходя от дома, я снимал слишком нарядную куртку, пряча яркие пуговицы, и нёс её в руках. Мне было неудобно выделяться среди ребят.
Школа № 11 находилась за дорогой. Директриса Гельфанд, немка по национальности, стала моей первой учительницей. Однажды она начала спрашивать, сколько будет, если отнять от девяти четыре. Всех парализовал страх, никто не мог назвать цифру. Я прослушал вопрос, но, запомнив отвергнутые цифры, назвал пятёрку, которой ещё не было, и попал в точку. Она похвалила меня.
Среди одноклассников помню Мишку Цыганкова, (его старшего брата звали Воложан), семейского парня Купку (Куприяна) Митрофанова, смуглого бурята Цыденова, Шурку Арсеньева, его сестру Веру, Толю Клауса, Юру Нойбауэра, Дину Буяеву и курчавую девочку Валю, дочь Чилиты. В каком-то смысле девочки входили в санаторскую элиту, так как играли в крокет. Хорошо помню деревянные шары, биты, ворота из проволоки, сосредоточенные лица ребят и взрослых, играющих в крокет. Но мне больше нравились лапта, игры в лунки и вышибалы. В этой игре мячом выбивали соперников, стоящих в квадрате. Девчонки использовали большой мяч, а пацаны – теннисный.
Зимой я катался с Валей на санках с горы за речкой. Позже, читая рассказ Чехова, где юноша, съезжая на санках с горы, тихо шептал девушке слова о любви, я вспомнил катанье с Валей. Конечно, тогда я не дорос до того, чтобы шептать подобное, но ситуация была схожа, потому что Валя нравилась мне.
Ещё больше мы любили кататься с гор на лыжах. Отец купил мне лыжи, покрытые ярко-красным лаком. Я лихо мчался на них с крутых гор на той стороне речки. Там была гора с множеством больших и малых трамплинов. Съезжая с неё, мальчишки то и дело скрывались из вида. Потом вдруг выныривали и скользили дальше. Самые лихие Купка Митрофанов и Толя Клаус мчались с гор особенно смело. Когда они задерживались, я понимал, что они падали, но вскоре вставали и скользили вниз. Некоторые мои школьные друзья мелькнут и навсегда исчезнут, как фигурки мчащихся лыжников. Что с ними было потом, кем стали, к сожалению, не знаю.
Однажды меня вынесло с лыжни, и я наехал на дерево. Боясь сломать лыжи, я направил их в обхват ствола и ударился в него грудью и головой так, что потерял сознание. Никого рядом не оказалось. Я очнулся не сразу, но, полежав, встал и поехал домой. Там я не сказал о падении. Сотрясение мозга, видимо, было, но небольшое. И я понял, что в лучше беречь не лыжи, а свою голову.

МОЛЬКА
Первый класс закончил на отлично. В начале июня 1941 года отец поехал со мной на родину. Мама с годовалым сыном Валерой и четырёхлетней Розой осталась дома. Байкал поразил синевой и тоннелями на железной дороге. Поезда дальнего следования сейчас здесь не ходят. Кто-то насчитал сорок девять больших и малых тоннелей. В Иркутске сели на пароход и поплыли вниз по быстрой Ангаре. Перед выходом в Балаганске отец взял в каюте два больших тонких стакана. Я хотел сказать, что это нехорошо, но из-за неловкости промолчал.
Ночью мы спустились по пароходному трапу и пошли вдоль улицы. Разразилась сильная гроза с ливнем. Отец усмехнулся, что так нас приветствуют духи предков. При свете молний отец нашёл нужный дом и постучал. Дверь открыли не сразу. Услышав фамилию, хозяин, старый знакомый отца, впустил нас. При керосиновой лампе хозяин напоил нас чаем. Они стали вспоминать прошлое, а я лёг спать. Но уснул не сразу, так как на меня набросились крупные злые клопы. Утром отец оставил стаканы с парохода хозяину, мы вышли на дорогу и на попутной телеге добрались до Мольки.
Во время репрессий погибло пятеро наших ближайших родичей, но их было ещё много. Мы остановились у кузины моего отца Ольги Васильевны Бартуковой. Дети звали её тётя Оня. Я бегал на другой конец села к двоюродным братьям и сёстрам. Одну кузину звали Яга (Ядвига) Гиленова. Так её окрестили наши польские родичи Минкевичи. Потомки ссыльных поляков жили в Мольке и по всей Сибири. Однажды я услышал скрипичную мелодию. Яга сказала, что это полонез, и обещала сводить в дом, где играют его. Потом попросила показать мой табель. Я побежал за ним, взял его и чтобы срезать путь, прыгнул на островок речки Мольки, которая была узкой, и увяз в грязи. Выбрался с трудом, так как боялся испачкать табель. Хорошо, что был босой, а то бы потерял сандалии.
Тётя Оня жила на северной окраине села. Меня удивляла мягкая трава. Бежишь по ней, не боясь порезать ноги о стекло или железки, как на Кумыске. Здесь было так много земляники, что босые ноги становились красными после ходьбы по полю. Землянику собирал осторожно, садился на корточки и уходил с места, пока не выбирал ягоды вокруг себя, и уж потом двигался дальше. Какая же крупная и сладкая была ягода! Её сушили, делали варенье. Хлеб пекли в русской печи. Когда тётя Оня выкладывала караваи, избу наполнял удивительный аромат свежего хлеба. Он был серый, но я с удовольствием ел вкусный хлеб.
Как-то я залез на крышу дома и нашёл там кавалерийскую шашку в ножнах. Спрыгнув вниз, начал бегать с ней и рубить крапиву у забора. Тётя Оня подбежала, вырвала саблю и тихо, но грозно сказала, чтобы я никому не говорил о сабле. Стало ясно, что сабля боевая, и за её хранение могли наказать.
Папу и меня приглашали из дома в дом, где поили и кормили доотвала. Это называлось – архидачить. От слова архи – водка. Вечерами все собирались на ёхор. Этот танец похож на русский хоровод, но проходил как особый обряд. Сначала разводили костёр. На него ставили большой котёл, заливали ведро свежей сметаны, и когда она закипала, в неё бросали горсти муки, помешивали деревянными лопатками, пока не получался душистый саламат. В это время вокруг костра начинался хоровод с песнями. Запевалой был Антон Хогоев, двоюродный брат моей мамы. Невысокого роста, хорошо сложённый, он пел очень громко, а его пение подхватывали все участники ёхора.
Как только саламат созревал, в первую очередь угощали детей. Я ел горячий саламат, а все разглядывали меня, «одетого по-городскому», и удивлялись, почему я не говорю по-бурятски. Взрослые тоже брали порции и, съедая их, и шли в круг. А в это время доносилось пение с ёхоров в других концах села.
Вспоминая ёхоры, поражаюсь, как мои земляки продолжали петь и танцевать, когда по селу прокатилось столько бед. В 1937-38 годах в Мольке арестовали около двухсот человек. Последние аресты прошли в мае 1938 года. Выискивать врагов народа после 1937 года было трудно. И тогда стали забирать пожилых людей. Так оба моих деда, по отцу и матери, были взяты весной 1938 года. В 1933 г. Иван Бараевич вернулся в Мольку после ссылки в село Зоны, Аларского района, жил у Сыбык, вдовы Василия, и её дочери Ольги Васильевны. Вступил в профсоюз работников потребкооперации Сибири и Дальнего Востока. В членском билете написано: «профессия – плотник, стаж с 1933 г.» На фотографии он в очках, тёмном костюме, белой рубашке, с галстуком. Волосы ёршиком, без седины, густые чёрные брови, усики. Но глаза насторожены, в них – предчувствие беды. Валентина Герасимовна Гуляшинова, его племянница, моя тётя, вспоминала: «Дядя Иван читал газеты, следил за собой, одевался в чистое бельё, ходил в очках, шляпе, с тростью. Его можно было назвать щёголем». Перед арестом вылечил камланием Андриана Хогоева, дядю моей мамы.
Ивана Бараевича арестовали 29 апреля 1938 г. Семилетняя Валя Гуляшинова в это время купалась в речке Молька. День был солнечный, тёплый. Увидев сотрудников НКВД, она побежала домой предупредить дядю Имэ. Таково было его защитное имя Ивана Бараевича – Сука, чтобы злые духи не трогали его. Но не успела. Но наверняка не стал бы убегать, прятаться.
В 2005 году я получил в Иркутском КГБ допуск к делу своего деда и узнал, что обыск проводил Матвиенко в присутствии Ивана Макарова, «представителя сельсовета». Моя тётя Лёля вспомнила Макарова: «Весёлый был, метис, на гармошке играл. Спасся тем, что доносил на всех». Никакого имущества у деда не было. В графе «Опись вещей, ценностей и документов» протокола обыска указаны лишь паспорт и профсоюзный билет. В деле никаких обычных в ту пору снимков в анфас и профиль. В деревнях фотографов не было. Нехватало их и в Иркутске. Мне дали профсоюзный билет деда со снимком, описанным выше.
Деда держали в сельсовете до 3 мая. К тому времени почти все взрослые мужчины села были арестованы и увезены. Поэтому родственницы из опасения не ходили к нему. Еду носила Валя Гуляшинова. «Шла туда со страхом, - вспоминает она, - Стучала в дверь. Охранник открывал её изнутри, подзывал дядю Имэ. Увидев его, я отдавала свёрток, плакала, а он успокаивал: «Не плачь, меня скоро отпустят, ведь я не виноват». Я убегала домой радостная, чтобы сказать об этом. Но его увезли в Иркутск и 7 июля 1938 года расстреляли. Позже секретарь Иркутского обкома партии А.А. Филиппов, выслуживаясь перед Москвой, попросил увеличить план арестов на четыре тысячи человек.
В Интернете я нашёл деда в списках жертв репрессий Иркутской области. Там другая дата ареста - 17 мая 1938 г. Но вряд ли тётя Валя ошиблась. А в конце написано: «Иван Бараевич Бараев постановлением тройки УНКВД Иркутской области от 02.07.38 подвергнут расстрелу (исполнен 07.07.38 в г. Иркутске). Реабилитирован постановлением президиума Иркутского областного суда от 10.05.1957 г.» Тяжело читать эти строки. Вспомнились прежние ответы о том, что мой дед отправлен в лагерь на восточном берегу Байкала, недалеко от Максимихи со словами: «Осуждён на десять лет без права переписки». В 1967 году я приехал на то место с писателем-охотником Михаилом Жигжитовым. И представил, как мой дед смотрел на западный берег Байкала.
В книге памяти узнал, что арестованных во всех концах области привозили в Иркутск и размещали либо в тюрьме, у притока Ангары Ушаковки, где в 1921 году был убит и сброшен в прорубь Колчак, либо в подвалах НКВД на улице Литвинова. Затем трупы увозили в село Хомутовка, в 15 км на север от Иркутска, и на юг - к деревне Пивовариха и деревне Большая Разводная, ныне затопленной Иркутским морем. Пивовариха сейчас в черте города, возле аэропорта, где во время крушения Ту-154 погибли десятки людей, и среди них дочь Валентина Распутина Мария. Найдя здесь рвы, поисковики «Мемориала» поразились, что расстрелянные покоятся под слоем всего сорок сантиметров. Их уничтожали по четыреста человек в сутки. Не успевали копать новые ямы.
В 1997 году я приехал в родное село. Мне было 64 года, как раз столько, когда арестовали деда. Одна из старушек, Андреева, наша родственница, так как бабушка моей мамы была Екатерина Андреева, увидев меня, сказала, что я похож на отца, но ещё больше на деда Ивана. «Рада, что сохранилась бараевская порода» - сказала она и прослезилась.
Незадолго перед отъездом из Мольки ко мне подошёл на ёхоре пожилой бурят и спросил, как мы живём. Я сказал, что отец директор санатория, у нас отдельный дом, у меня - сестрёнка, братик, есть няня, первый класс окончил на отлично. Он как-то криво усмехнулся: «Ну-ну».
Выехали из Мольки в кузове грузовой машины. День был солнечный. Всё было хорошо, но перед станцией Залари увидели у дороги лежащего мужика. Раскинув руки, он глядел в небо, будто спал. Подъехав ближе, рассмотрели окровавленное лицо. Он был очень крепок, даже могуч, но кто-то рассёк его голову топором. Подъехали милиционеры и спросили нас, не видели ли мы кого, шофёр и мы сказали, не видели. Нам велели ехать дальше. Этот недобрый знак расстроил всех. Тут я вспомнил о человеке на ёхоре, рассказал отцу о его расспросах. Отец спросил, как выглядел тот человек. Я описал его, отец подумал и сказал, что это Николай Хулуев. Потом добавил:
- Зря ты сказал об отдельном доме, няне и о том, что ты отличник.
- Я не хвастал, а говорил всё, как есть.


НАЧАЛО ВОЙНЫ
Когда мы на поезде вернулись домой, началась война. 22 июня в 17.00 по местному времени, в 12 по-московскому, все собрались на лесной киноплощадке санатория, где услышали по радио выступление Молотова. На митинге первым выступил отец. На другой день он поехал в город, чтобы добровольцем пойти на фронт. Потом ездил ещё много раз. Уже звучала по радио новая песня «Вставая, страна огромная, вставай на смертный бой!» Но его не взяли: перенёс туберкулёз, болен астмой.
Однажды я сидел на крыльце, читал газету со сводками с фронта. Прочёл о подвиге нашего земляка лётчика Петра Харитонова, бывшего учителя 12-й школы Улан-Удэ. Когда у него кончились патроны, он винтом истребителя подсёк хвост Юнкерса и сбил его. А сам чудом посадил самолёт на землю. За это ему первому в войне вручили Золотую звезду Героя Советского Союза. Позже он сбил Хейнкеля, тоже тараном. Тут пришлось прыгнуть с парашютом, и он оказался ниже четырёх фашистов, тоже спускавшихся под парашютами. Они стали стрелять в него, но, не попав, сами попали в плен. А ребятишки изображали бои Харитонова игрушечными самолётами.
Тут к дому тихо подошёл незнакомый человек и спросил отца. Я сказал, что он в конторе или в санатории. Тот человек нашёл отца и увёз в город. На другой день отец вернулся встревоженный, небритый. Сказал маме, что его допрашивали, зачем ездил на родину, кто из родичей остался там. Закрывшись в комнате, он по-бурятски подробнее рассказал маме всё. Услышав из кухни фамилию Хулуев, я понял, что это - человек, который подходил ко мне на ёхоре и спрашивал о том, как мы живём. Он был довольно близким родичем моего отца - женат на его кузине В.Б. Баклановой.
Вскоре наша жизнь круто изменилась. Отца исключили из партии, сняли с поста директора санатория. Нас выселили из нового дома в маленькую комнату в домике у гаража. Как же стало тесно после дома с четырьмя комнатами и кухней. Я спал на сундуке. Роза и Валера на детских кроватках, папа и мама на полу. Раньше мы приносили еду из санаторской столовой, а после увольнения отца нас лишили довольствия. Хлеба по карточкам не хватало, а своего огорода не имели. Поросёнка стало нечем кормить, и его пришлось забить. Отец куда-то уехал, и мама взяла в руки молоток. Долго не могла попасть в голову поросёнка, так как он вертелся. Она велела мне прижать его руками к полу, дала ему последний кусок хлеба, и когда тот начал есть, ударила молотком в лоб. Несмотря на голод, я не сразу взялся за вилку и нож. Мне было жалко поросёнка, которого я помог убить.
Корова, которую мы завёли ещё до войны, выручала нас молоком. Из-за неё отец ходил по утрам косить сено. Не знаю почему, но он брал меня с собой. Мне трудно было вставать на рассвете, он поднимал меня самыми ласковыми словами, и я шёл с ним на поле, где сейчас находится Верхне-Берёзовский дацан, построенный в 1990-х годах. Я хорошо помнил ранние выходы на сенокос, и благодарен отцу за то, что увидел утренние туманы и восходы солнца над горами.
Запомнилась и посадка картошки. Весной, ещё до поездки в Мольку, нам выделили участок а поле напротив дома отдыха «Учитель». Мы погрузили на телегу мешок картошки, высадили её в лунки. Из-за начавшейся войны, увольнения отца мы не смогли полоть, окучивать её. Занятый своим оправданием, отец забыл о посаженной картошке. Осенью мы с трудом нашли на заросшей деляне картофельную ботву и выкопали всего мешок довольно мелкой картошки. Но и она немного поддержала нас.
Когда мы копали картошку, мимо нас шли взрослые, которые ходили далеко в горы, где рвали ещё незрелые кедровые шишки и несли в город. Один из них, отдыхая, сказал, что на хребте видел скелеты, прикрученные проволокой к дереву. В гражданскую войну японцы якобы казнили наших партизан такой жуткой смертью. Не понимал, почему казнили так далеко от города.
Осенью недалеко от дома я увидел цыплёнка, простреленного стрелой. Довольно большой, он не пищал, а тихо стоял у забора. Кто-то из ребят попал в него из самострела, цыплёнок, видимо, сгоряча убежал, а потом встал на месте. Я подошёл к нему, хотел спасти, вынул стрелу, а цыплёнок тут же сдох. В Что делать? Принесу домой, папа не поверит, что я не убил его. Побежал домой, сказал о нём. Папа пошёл со мной. Взял в руки, почувствовал, что он увесистый и ещё тёплый, и завернул в газету. Дома мама ощипала цыплёнка, сварила суп с картошкой. Папа предупредил, чтобы я никому не говорил о цыплёнке. Могут сказать, что мы специально убили его.
К морозам сено кончилось. Однажды отец привёз откуда-то скисшие капустные листья, корова поела их, и наутро мы увидели её мёртвой, лежащей на боку с огромным вздутым животом. Она походила на чудовищный шар с нелепо торчащими в стороны ногами. Отец воткнул в живот длинный нож, и оттуда со свистом пошёл пар. Гибель коровы стала страшной бедой. Молоко выручало нас. Незадолго до того отец послал меня в магазин, велев отдать бутылку молока продавщице. Не зная о взятках, я все же испытывал неловкость и стыд. Казалось, что я делаю что-то нехорошее. Но, выждав, когда все вышли, я протянул бутылку, продавщица очень удивилась, но молоко взяла. С тех пор она стала оставлять нам крупу, сахар, мыло, которые раскупались быстро.
Мясо сдохшей коровы есть не стали, хотя отец сварил из её ноги холодец. Мы съели его, не отравились, и отец попросил меня продать другую ногу за реку. Я пошёл, стал предлагать, но весь посёлок знал, что о гибели коровы, и мне говорили: «Пропастину не едим». В довершение ко всему у нас украли пуховое одеяло, вывешенное на улице. Позже оно нашлось как раз у того, кто отказался покупать ногу. Кто-то увидел наше одеяло, и отец забрал его.
Возле гаража в бочке хранилось полужидкое бурое мыло. Я начерпал его в литровую консервную банку, принёс домой. Папа велел отнести обратно - нас могут обвинить в воровстве. Вскоре бочку выскребли другие люди.
Осенью 1941 года над Кумыской стал летать самолёт с длинным тросом, с прицепленной белой сигарой, похожей на маленький дирижабль. Зенитчики со станции Дивизионная, где стояла воинская часть, стреляли по сигаре. Разрывы снарядов белыми облачками вспыхивали сзади, но не попадали в неё. Чтобы сбить сигару, надо было целить в самолёт, а зенитчики, боясь сбить его, за что могли попасть под трибунал, очевидно, промахивались специально.
Отец ездил в город. Доказывал, что как председатель коммуны «Красная Молька» выращивал высокие урожаи. В 1929 году был участником слёта передовиков на ВСХВ, а на посту председателя райколхозсоюза завершил коллективизацию района. То есть повторял то, что говорил в Иркутске в 1934 году. С.М. Иванов, став председателем Совета министров Бурят-Монголии, вступился за него, обратился в НКВД.
Пока дело решалось, отец устроился завхозом плодопитомника в двух километрах от Кумыски, у дороги на авиазавод. Нам дали одну комнату на пятерых, а мама уже ждала нового ребёнка. Соседи по дому относились к нам плохо. Кто-то пустил слух, будто мы враги народа. Однажды один из мальчишек хотел побить меня. К счастью, отец увидел, как тот с палкой в руках идёт ко мне, крикнул и отвёл угрозу.
Во второй класс я ходил в ту же школу на Кумыске, но добираться стало дальше и труднее. Дорога шла по лесу вдоль речки. Когда выпал снег, мне пришлось встать на лыжи и ходить на них. Несколько раз попадал на наледь, которую не видно под снегом, и лыжи плохо скользили из-за налипшего льда. А чистить полозья на морозе трудно.
Директор школы Гельфанд умудрилась устроить горячее питание ученикам. Я с удовольствием ел горячие обеды, тем более что дома еды не было. После начала войны директрису и других немцев Кумыски Толю Клауса, Юру Нойбауэра стали прямо в глаза называть немецкими шпионами. Директриса перестала кричать на учеников, как раньше. А ко мне относилась с явным сочувствием. В конце первой четверти она вручила мне книгу «Волшебник изумрудного города» с дарственной надписью: «Володе Бараеву за отличную учёбу!»
На встрече нового 1942 года в школе собралось много учеников и родителей. На концерте перед ёлкой я начал читать стихи о пионерском галстуке: «Как повяжешь галстук, береги его, он ведь с красным знаменем цвета одного». Меня только приняли в пионеры. От волнения я забыл текст, стушевался и убежал из зала. Директриса нашла меня у раздевалки, где я собирался уйти, и погладила по голове, мол, ничего, бывает. Потом взяла меня за руку и вернула в зал.
Там нас сфотографировали со вспышкой магния, которая испугала всех. Выкупить фотографию не смог, денег не было. Снимок показала Дина Буяева. Я стою сзади всех под ёлкой. Хмурый, расстроенный неудачей. А потом я, как и все, вскрикнул от хлопка и вспышки магния, пригнулся от испуга.
Жаль, забыл имя, отчество директрисы Гельфанд. Так хочется выразить ей или её детям, внукам слова благодарности за самые первые уроки в жизни, за сочувствие и внимание ко мне.
Донос Хулуева сыграл страшную роль в жизни нашей семьи. Через полвека я узнал в архиве Иркутского КГБ, что Николай Хулуев доносил на моего отца и на деда Ивана Бараевича. Его арестовали как японского шпиона и расстреляли.

ИЗ ЧИТЫ ЧИЛИТА
Мне нравилась курчавая черноволосая девочкя Валя. Маленькая ростом она прыгала на досках невысоко, но была отважной. Её мама прекрасно пела песню «Кто в нашем крае Чилиты не знает, / Она так мила и прекрасна». И потому маму звали Чилитой. Она хорошо пела и другие песни – «Чайка смело пролетела над седой волной».
Однажды я зашёл к ним в дом, и мы стали играть на полу. И вдруг передо мной упали трусики. Я поднял голову и увидел голую Чилиту с пушистым треугольником между ног. Она засмеялась и сказала мужу: «Надо же, сразу увидел». Мне было лет пять, я ничего не понимал, но мне стало неловко. Потом они с мужем закрылись в комнате. Оттуда послышались скрип и стоны. Я встревожено глянул на Валю, а она спокойно сказала: «Ничего страшного. Это они так играют». Она, вероятно, уже знала об этих играх и, может, даже видела их.
Летом мы с Валей увидели собачку, лежащую в лесочке. Мы принесли ей корм, но она не стала есть. Одна медсестра сказала, чтобы мы отошли от собаки - она бешеная. Узнав об этом, папа стал возить нас в город на уколы. Мы ездили почти месяц. К счастью, всё обошлось.
В декабре 1941 года, в яркий солнечный день мы с Толей Клаусом увидели у санатория и Дину Буяеву и Валю, дочку Чилиты. С игривой улыбкой Дина предложила пойти к ней домой. Толя спросил, зачем. Валя ответила, поиграть. «Так, как играет твоя мама с папой?» - сказал я, вспомнив стоны её родителей. За Валю ответила Дина: «Да, поиграем в пап и мам». Но я сказал: «Нам ещё рано заниматься этим?» Мне было девять лет, а Дине и Вале десять. У них уже начал бродить интерес к мальчикам. Не знаю, как у Толи, но у меня интерес к девочкам ещё не проснулся.
После окончания МГУ я вернулся в Улан-Удэ, стал работать и по-прежнему ездить по выходным на Ильинку. Проводницей поезда Иркутск-Наушки работала Дина Буяева. Она пополнела, но лицо почти не изменилась, те же правильные черты белого лица, какие бывают у полукровок. Приветливая к пассажирам, она не узнавала меня. Но однажды, попав в её вагон, я сказал: «Привет, Дина». Она удивлённо глянула, и после паузы спросила:
- Неужели Вовка? Вообще-то я как-то подумала, не ты ли это, но потом решила, не может быть. Ведь ты был маленький, а стал гораздо выше отца.
Когда поезд тронулся, она пригласила меня в кондукторское купе. Там я увидел суховатую женщину, поздоровался. А Дина, загадочно улыбаясь, спросила напарницу, не узнаёт ли та меня. Я понял, что это Валя, с которой учился на Кумыске. Она отрицательно качнула головой. Темноволосая женщина не походила ни на себя, ни на свою мать, Чилиту, пышную блондинку. Пошла в отца. Когда Дина назвала меня, Валя всплеснула руками: «Не может быть!»
- Ну что, выпьем за встречу, - предложила Дина.
- У меня, к сожалению, ничего нет. Да и вам на работе нельзя.
- Но мы по чуть-чуть, - усмехнулась она, доставая бутылку водки.
Поезд задержался на Мостовой, как бывало и в школьные годы. Узнав, что я работаю в газете, Дина воскликнула: «О, журналист! Напиши о нас».
- Помнишь, как мы катались на санках? – спросила Валя.
- Конечно, помню, - сказал я, и она грустно улыбнулась.
Дина рассказала, что Купка Митрофанов и Мишка Цыганков, в отличие от нас с Толей Клаусом, стали играть в пап и мам. Позже подружки продолжили игры и в семнадцать лет стали матерями-одиночками. Отец Вали погиб на Днепре. Выйдя замуж за майора, Чилита уехала в Читу. Новый муж погиб в 1945 году в Маньчжурии, на ней женился друг мужа, полковник.
В Чите шутили: «Плоха та читинка, которая не мечтает стать генеральшей». Когда муж стал генералом, Чилита исполнила мечту читинок. Сына от погибшего мужа она сдала в Суворовское училище, больше детей не заводила, жила в своё удовольствие и пела «Чилиту». Однажды она с мужем-генералом приехала на Кумыску в лимузине «ЗИС». Она пополнела, но оставалась красивой. Шофёр и адъютант внесли продукты, накрыли шикарный стол. Увидев сынишку Вали, генерал, спросил жену:
- Чего ж ты не сказала о внуке? А! Не хотела быть бабушкой! - Выпив, он прищурился на жену, - Чи та, чи не та? А, может, обезьянка Чита? – И хлопнул её по попе.
- Генерал, а юмор солдатский. - Мать сказала тихо, но все услышали её.
- Дорогая тёща! Извините, я ведь шучу, а на деле очень люблю вашу дочь! - И запел: «Ай, я-я-яй, зря не ищи ты! / Во всей Чите и во всём ЗабВО / Нет такой Чилиты!» (ЗабВО – Забайкальский военный округ).
После отъезда дочери бабушка заплакала, поняв, что видела её в последний раз. Когда она умерла, Валя дала телеграмму в Читу, но ответ пришёл из Германии, куда перевёл мужа его давний сослуживец по Чите генерал-полковник М.П. Бурлаков. Матвей Прокопьевич, уроженец Улан-Удэ, стал командовать Западной группой войск. Приняв эстафету от прежних главкомов Жукова, Гречко, Конева, он командовал ЗГВ. До того он вывел из Венгрии группу Южных войск, и его назначили для вывода ЗГВ. Чилита телеграфировала деньги на похороны с припиской: «Глубоко скорблю кончине дорогой мамы, но вылететь не могу». А после будто испарилась.
- С тех пор я не могу слышать эту «Чилиту», - сказала Валя и выпила.

ЗАЖИГАЛКИ, ГОЛУБИ, ЯПОНЦЫ
После начала войны стало трудно со спичками, и зареченские ребята стали делать зажигалки из гильз патронов. Толя Клаус и Юра Нойбауэр делали их лучше всех и выгодно обменивали, а то и продавали. Особо преуспевал Юрка. Ещё до войны он уговаривал меня обменяться трёхколёсными велосипедами. Я отказывался, но в итоге всё же поменял педали. Позже, прочитав в «Мёртвых душах», как Ноздрёв навязывал Чичикову продажу или обмен, я вспомнил Юрку, которому ребята дали кличку Наебаер.
Купка Митрофанов срезал грибы, растущие на берёзах, каким-то особым способом варил их с порохом и получал трут, который зажигался от малейшей искры. Особо искрили белые камни – кварцит. Толя Клаус однажды завёл меня в тёмный сарай и показал рой искр из-под огнива. Я тоже попробовал и удивился яркости искр. С таким огнивом, кресалом и трутом не страшно в тайге, можно обойтись без спичек и зажигалок.
За речкой, многие увлекались голубями. Тут выделялся Мишка Цыганков. Он развёл много голубей, продавал их в городе, а они после продажи возвращались на Кумыску. Покупатели приезжали к Мишке, пытались вернуть деньги и даже побить, но тут выходил брат Мишки высокий, сильный Воложан, и приезжие убегали.
Прочитав в 1978 году в «Новом мире» повесть Бориса Ряховского «Отрочество архитектора Найдёнова», а позже, увидев фильм Сергея Соловьёва «Чужая, белая и рябой», я удивился схожести голубиных страстей в казахском Актюбинске с теми, что кипели в Улан-Удэ.
Слушая сводки с фронта, люди беспокоились, как бы не напали японцы. У озера Хасан и на Халхин-голе они потерпели поражение, но в Китае стояли войска, готовые к нападению. Вспомнилось, как в 1920-х годах японцы вторглись в Забайкалье, как во Владивостоке сожгли в паровозной топке Сергея Лазо и его соратников. Их оглушили, завязали в мешки и стали толкать в печь. Один из них стал упираться, его ударили в голову лезвием лопаты. Их фактически сожгли живыми, так как в топке они стали корчиться, а один даже вскрикнул. А было Сергею Лазо всего двадцать шесть лет.
Люди вспомнили о страшной казни японцев – голых партизан привязывали к деревьям, и они умирали в мучениях от комаров. Я не верил этому, но перестал ходить в лес, боясь увидеть скелеты на деревьях.

СКИТАНИЯ
Вскоре мы уехали из плодопитомника. Отец стал завхозом областной больницы в Улан-Удэ. Прощаясь с Толей Клаусом, я подарил ему фотографию пруда с фонтаном, где мы купались, и надписал её. К сожалению, не знаю его дальнейшей судьбы. Мы поселились на улице Шмидта 51, в комнате тёти Лёли, которая добровольно ушла на фронт. Длинный двухэтажный деревянный дом, где она жила, до сих пор стоит недалеко от бани.
Соседями по квартире стала семья композитора Стрельникова, автора вальса «Прощанье с Монголией». В нём не было ничего восточного. Чисто русская мелодия, на редкость своеобычная, с неповторимым лицом. Вальс хорошо знали и любили в Улан-Удэ, он исполнялся по радио и перед сеансами в кинотеатре «Прогресс», юные баянисты разучивали его в Доме пионеров.
В конце 1941 года рядом с оперным театром, на Ленинской, под горой, где ныне музей природы, появилась большая карта запада СССР, от Прибалтики до Урала, метра три высотой и пять - в ширину. На ней обозначалась линия фронта. И было видно, что немцы вплотную подошли к Москве. Возле карты всегда толпился народ. Обсуждали последние известия, услышанные по радио.
Однажды я увидел возле карты двух военных. Один из них на костылях, ещё лечился в госпитале, а другой уже выписался и собирался ехать на фронт. Старые друзья, воевали вместе, вспоминали погибших, называли фамилии, места их гибели. Потом перешли к полкам, дивизиям, в которых служили, называя их по цифрам: «Сто тридцатый полк попал в окружение. Двенадцатая дивизия разгромлена. Командир расстрелян». Меня они не стеснялись. Думали, бурятёнок вряд ли понимает по-русски. Мне было страшно слышать жуткую правду о происходящем на фронте. Слушая радио, читая газеты, я думал, что  знаю правду, но не такую простую и грубую, как здесь…
Поняв, что без коровы мы не выживем, отец продал своё тёмно-коричневое кожаное пальто, подбитое мехом. В Москве и Улан-Удэ он ходил в нём, в бурках и меховой будёновкой на голове. Военные, думая, что он комдив, отдавали ему честь. Продав шубу и бурки, он купил новую корову, которую мы держали в холодном сарае, во дворе. Трудно было с сеном, но мама доила Красаньку, а мы пили молоко. Иногда его покупали соседи Дроздовы. В 1941 году родилась наша младшая сестрёнка Света.
Я стал ходить во второй класс школы № 10, на улице Смолина. Учился неплохо. Однажды учительница спросила, что такое СССР. Никто не мог ответить, Я вспомнил большой стенд в библиотеке на улице Ленина, где расшифровалось – Союз Советских Социалистических Республик, и поднял руку. Она похвалила меня.
Из тех, с кем учился в начальной школе № 10, на улице Смолина, помню Олю Ведерникову, Дружинина, Томских, Карбаинова. Оля жила на углу Смолина и Профсоюзной. У Томских была очень хорошая, не проливающаяся чернильница, а чернила такие густые, что отблескивали золотистым цветом. Карбаинов затолкал в чернильницу Томских кусок карбида и закрутил крышку. На уроке Томских отвинтил её, вспученные чернила забрызгали его и сидящих рядом. Потом Карбаинов прислал мне конверт с завёрнутой бумажкой. Развернув её, я увидел харкотину.
Позже мы почему-то переехали ближе к реке Уде, в двухэтажное здание на улице Смолина 13. Нижний этаж был каменный, деревянный второй этаж был надстроен позже. До революции здание принадлежало синагоге, а сама она находилась напротив. Мы въехали в квартиру на первом этаже, высокую и очень холодную.
В моё первое появление здесь пацаны отобрали у меня коньки, которые я нёс в руках. Я заплакал и пошёл во двор, затем направо к двери своей квартиры. Один из них нагнал меня и спросил, почему я иду сюда. Я ответил, что живу здесь. Он тут же вернул коньки. Так я познакомился с Мацигеном, точнее, Мациевским. Он держал в страхе всю детвору округи. В соседнем дворе, по Смолина 11, жил бурят Юра Сафронов. Он хорошо помнил Мацигена, поневоле участвовал в его проделках. Но вскоре отца Юры перевели на юг республики. «Иначе и я бы стал хулиганом», сказал он. Окончив МАИ, Юра работал авиаконструктором в бюро Камова, создал вертолёт для полётов в радиационной зоне, гасил взорвавшийся реактор в Чернобыле.
На втором этаже нашего дома жили Дамбуевы, их сын Ларька был старше меня, а его брат Витя, чуть младше. Ларька говорил, что после войны их отец вернётся с фронта, и они будут жить в Доме специалистов на улице Ленина. Корову мы держали в сарае во дворе. Однажды отец привёз сено и выгрузил рядом с сараем. Дети начали прыгать на сено с крыши. Когда я начал отгонять их, молодая женщина сказала, что двор общий, и дети имеют право играть, как хотят. Сено, конечно, помяли. Отцу пришлось занести его остатки в сарай.
На другой стороне улицы находился аэроклуб, где занимались авиаторы. Однажды в нём прошли похороны двух лётчиков, погибших во время тренировочного полёта. Они шли в лобовую атаку и отвернули друг от друга слишком поздно. С вышки над аэроклубом кто-то стрелял по прохожим из рогаток, заряженных использованными пульками от настоящих патронов. Одна из них едва не попала в меня.
Однажды по пути в школу я решил подъехать на странной телеге, которую катила лошадь. На ухабе телега, похожая на большой черпак, качнулась, и меня окатило зловонной жижей. Оказалось, я сел на говновозку. Пришлось вернуться домой. Мама так расстроилась, что заплакала. В доме не было мыла и горячей воды. Школу в тот день пропустил, так как пальто пришлось стирать и сушить, а другого у меня не было.
Из-за холода отец построил полати для меня, Розы, Валеры. Он Грудная Света спала с мамой. А мы взбирались наверх по лестнице. Там было теплее, но мы всё равно мёрзли. Когда я исписал тетради, мама стала вырезать из газет места без снимков, сшивала их нитками, и я писал на них жидкими чернилами из крошеных стержней химических карандашей.
Как-то я стал качать насос примуса, чтобы подогреть еду. Вдруг пламя вспыхнуло столбом, едва не достав до полатей. Ещё чуть и начался бы пожар. Керосин я брал в лавке на Набережной, в ней всегда было холодно. Когда тётка заполняла бутылку, я спешил домой.
На перемене в школе двое четвероклассников подошли и потребовали деньги. Я сказал, что их нет. Они обыскали и нашли какую-то мелочь. Позже они снова подходили ко мне, но у меня не было ни копейки.
В бане на Смолина, выстаивая большие очереди, мы с папой мылись и принесли оттуда вшей. Однажды на уроке в школе я поймал на груди вошь. Закрывшись ладонью от ребят, я раздавил её ногтем на парте. Кажется, моя соседка-бурятка, не помню её имени, услышала треск этой твари под ногтем. А в библиотеке на Ленина у меня вдруг зачесался живот. Дома мама нашла и убила блоху, которую я увидел впервые.
Из-за плохого питания и холода я похудел, тело покрылось чирьями. Моё здоровье, как и у Розы, Валерика, Светы, было на последней грани. Как-то отец привёз мешок мороженых карасей. Выгрузил их в цинковую ванну, залил водой, а они вдруг ожили и стали плавать. Рыбы хватило на неделю. Мы ели её с картошкой. Когда караси кончились, директор совхоза «Улан-Эрхирик» Санжиев привёз нам мешок муки и масло. Отец знал его с тех пор, когда был директором совхоза ПВЗ. В начале войны Санжиев сдал в фонд обороны сто тысяч рублей. На них построили самолёт. Сталин прислал приветственное письмо и благодарность. Санжиев прославился на всю страну. Узнав о том, что мы бедствуем, он стал помогать нам, чем буквально спас нас.
В конце зимы 1942 года сестрёнка Света, истощённая голодом, холодом, заболела корью. Она была самой красивой из нас. Лицо светлое, чистое, глаза внимательные, ясные. Ей было полтора года, но она понимала всё как взрослая. Когда мама подносила еду, она обязательно отдавала ей часть. Мама возвращала, а Света снова отодвигала кусок ей. На это было трудно смотреть без боли.
Однажды утром я проснулся и узнал, что Света умерла. Я ревел, как никогда в жизни. Буквально лез от горя на стену, колотил по ней кулачками. Позже кто-то из родичей сказал, что Света принесла себя в жертву, чтобы умилостивить духов-предков и защитить всю семью. В старину у бурят был обряд долё, когда кого-то приносили в жертву ради спасения близких. И мне кажется, что Света чуть ли не сознательно ушла из жизни, чтобы спасти нас.
Похоронили её на Батарейском кладбище, между ПВЗ и ТЭЦ, недалеко от могилы Марины Зугеевой, умершей раньше. Там же был похоронен мой дядя Гоша. Он был красавец, тётя Лёля говорила, что девушки вешались ему на шею. Заядлый мотоциклист, он участвовал в мотогонках, разбивался, но выживал, а умер от скоротечной чахотки. В эти тяжёлые дни между мамой и папой возникали ссоры. Дело доходило до крика. Но отец ни разу не поднял руки на маму ни тогда, ни позже.
К счастью, вскоре отца восстановили в партии. Помог Соломон Матвеевич Иванов, ставший Председателем Совета Министров Бурят-Монголии. Нарком здравоохранения Николай Аржеевич Абыков, хорошо знавший отца, решил вернуть его на Кумыску. Мы даже перехали туда, но С.И. Андрусенко, не захотел уходить с поста директора. Кстати, Серафим Игнатьевич говорил всем, что мой отец – сын расстрелянного врага народа. Судя по всему, он же написал донос на врача госпиталя, после чего тот удавился. Полвека спустя Андрусенко возглавлял общественную приёмную «Правды Бурятии». Старался помогать ветеранам, из-за чего пользовался уважением.

1943-44. ИЛЬИНКА
Абыков предложил отцу пост директора Ильинского детского санатория «Красная лилия» в Прибайкальском аймаке. Он съездил туда, посмотрел и согласился. В декабре 1942 года с Ильинки на Кумыску прислали двух коней, запряжённых в сани с сеном для подкормки в пути. Папа погрузил наш скарб и поехал с возницей на конях, с привязанной сзади коровой, а мы сели на поезд.
На вокзале я увидел отряд красноармейцев с рюкзаками на спинах. Все без винтовок, но с лыжами, которые они везли с собой. Продрогшие в тонких шинелях, усталые после перехода на лыжах и пешего марша по городу, они дремали на холодном полу вокзала. На Кумыске я видел похожую группу лыжников. У многих ноги расползались в стороны. Нам, пацанам, хорошо бегавшим на лыжах, это показалось диким. И я понял, что это не сибиряки. В эшелон они садились без музыки и оркестра.
Я вспомнил песню из кинофильма, который шёл до войны: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!» Увидев, как бойцы вяло пошли на посадку, я подумал, как они доедут до фронта в тонких шинелях? Как будут воевать без винтовок, с лыжными палками в руках? Вид у них был подавленный, обречённый. Недавно мы одержали первую победу, разгромив немцев под Москвой. Огромную роль в победе сыграли сибирские полки. А эти бойцы явно не сибиряки. Но, может, они отоспятся, их откормят в дороге, оденут, вооружат, научат стрелять и они станут достойно воевать?
Мы приехали на Ильинский разъезд поздно. Во тьме нас встретили, посадили в кошёвку, которую бесшумно и быстро потянула тёмная лошадка. И вскоре впереди показались два двухэтажных дома. В большом, на краю соснового бора, стоял санаторий, а правее - жилой дом. Из-за тусклого света показалось, что санаторий украшен мраморными колоннами, но днём я увидел, что они деревянные, покрашеные известью.
Электричества не было, но окна санатория и жилого дома, освещённые керосиновыми лампами, показались приветливыми. В жилом доме было четыре трёхкомнатных квартиры по две на каждом этаже. В них жило восемь семейств. Нам дали квартиру на первом этаже: три комнаты и кухня с западной стороны дома. В третьей комнате - большая голландская печь, которая грела не только нижний этаж, но и верхних соседей. Ночью спали на матрасах из санатория. В этой квартире, видимо, жил прежний директор, фамилии которого я не знал.
Обоз с Кумыски прибыл через сутки. Мохнатые, белые от инея кони умаялись, преодолев туда и обратно сто сорок километров. В пути им выбивали молотками копыта, забитые снегом, откалывали наросшие на мордах сосульки. За конями шла привязанная к саням Красанька. На высокой горе Мандрик корова падала на подъёмах и спусках, её с трудом поднимали. Я завёл Красаньку в стайку, построенную для неё папой. Там она легла без сил. Я принёс ведро воды, насыпал сена. Она еле встала, попила воду, начала жевать сено.
Жители дома смотрели в окна, что привёз новый директор. Многих, наверное, удивила убогость скарба – шкаф, сундук, стиральная доска с волнистыми «рёбрами», утюг, который греют углём, самовар, медный чайник, кровати с панцирными сетками, узлы с постелью, рулон карты. Книг немного, на одну этажерку. Среди них – Горький, Гейне, Тарас Шевченко, «Как закалялась сталь» Островского, четыре тома словаря Ушакова, стопка детских книг.
Самые ценные из вещей - патефон и швейная машинка «Зингер». Подаренная маме в качестве приданого, до того она служила бабушке, а после строчила до и после войны. В 2002 году её привезли в Москву как память о маме.
Среди новых соседей были только русские. Мы стали первыми бурятами в санатории. Учился вместе с детьми санаторской школы. Идти три километра по морозу до школы на заводе, далеко и опасно для третьеклассника. Школьников среди больных было немного. Учительница Полина Ивановна Аксёнова вела уроки сразу с четырьмя классами. Несмотря на неоднородные группы, она никого не оставляла без внимания, и все делали свои уроки, Я невольно слушал, что говорит она ученикам других классов. Рядом со мной сидел её сын Лера.
Питаться стали, как на Кумыске, принося из санаторской столовой еду в трёхэтажном наборе алюминиевых судков. Отец как директор санатория, вместе с дежурным врачом трижды в день снимал пробу в комнате на кухне. Мама, дежуря в санатории, тоже ела там. Медсестёр кормили во время дежурств. Так что мы стали приходить в себя после долгого голодания.

ДВУХЭТАЖКА, ДВА БАРАКА…
Посёлок строился как дом отдыха ПВЗ, но правительство Бурят-Монголии убедило в 1939 г. руководство ПВЗ передать его наркомздраву. И здесь появился единственный в республике детский санаторий. Точно так было в том же году в Элисте. Местный коопсоюз построил двухэтажный дом для жилья. Но правительство Калмыкии передало его детской больнице.
Поднявшись на второй этаж и чердак своего дома, я увидел горы на правом берегу Селенги, а на западе - панораму хребта Хамар-Дабан. Горы здесь выше, чем на Кумыске, и более суровые, грозные. За многие годы я обойду и склоны Хамар-Дабана и горы и пади на правом берегу, где никто не живёт.
Напротив нашей квартиры, в правом крыле нижнего этажа, жили учительница Полина Ивановна Аксёнова с дочерью Нелей и сыном Валерой. Неля училась в пятом классе в городе, а сын Валера – во втором, и, как я, ходил в санаторскую школу. У Полины Ивановны и других женщин мужья были на фронте. Она была красивой, осанистой женщиной. Над нами жили главврач Надежда Александровна Иванова с дочерью Галей. Их соседкой была главбух Евгения Александровна Бирюкова с сыном Толей.
Главным поваром был Василий Иванович Юй Чжечен, который на год раньше переехал сюда с Кумыски. Его поселили в торце барака, ближнего к Селенге. У него росли дочери Света и Валя, походившие на китаянок. От русской матери, Тони Шунковой, им достался спокойный характер и её фамилия. Соседка говорила: «Света умная, как Ленин». Выйдя замуж, она уедет в Ленинград.
Василий Иванович готовил так вкусно, что его приглашали в Улан-Удэ на банкеты для важных делегаций. Он же выращивал прекрасные овощи в своём огороде и санаторской теплице. Мама и папа стали выращивать овощи на своём огороде рядом с двухэтажкой. Рассаду помидоров в коробках пересаживали на грядки. Я копал землю, полол, обламывал пасынки – лишние ростки на стебле. Ухаживал за огурцами на высоких грядках, унавоженных коровьим навозом.
Летом Василий Иванович готовил мороженое из яиц, молока, пряностей. Оно было желтоватое от яиц и очень вкусное. Впервые я ел мороженое на Кумыске, во время скачек на ипподроме, куда привезли баки, обложенные льдом. Продавщица ложкой заполняла кружок с вложенной на дне вафлей, покрывала другим пластиком вафли и выдавливала порцию. Все терпеливо ждали своей очереди. Но мороженое Василия Ивановича было гораздо лучше.
Рядом с Юй Чжеченом жили семьи Лобановых, Цинкеров, Зарубиных, Задорожных. В соседнем бараке жили три сестры - Софья, Анастасия, Полина Фортунатовны, их дети Ляля, Стасик, Галина. Они эвакуировались из Ленинграда. Там же жили Бурлаковы, Михалёвы и другие семьи.
Сначала в бараках жили строители Дома отдыха ПВЗ. Стены засыпаны шлаком от каменного угля. Бараки очень тёплые. После передачи зданий санаторию в них стали жить медсёстры, нянечки. Удивительно, но один из бараков цел до сих пор. Однако жилья нехватало. Конюх Черта, черкес, с женой-татаркой и двумя её детьми жил в доме на территории пионерлагеря. Он был тёплый с хорошей печью. А летом, когда приезжали пионеры, они занимали две комнаты у конюшни. У первого барака стоял дом, где жила семья рабочего Петра Коробова, а соседка Таня Коробкова с сыном Витей занимала одну комнату. Позже рядом с ними построили небольшой дом, где стали жить Валя Иванова и другие медсёстры.
В санатории работало около ста человек. Врачи, медсёстры, нянечки, рабочие жили дружно. Все знали друг о друге всё. Кто, откуда родом, кто у кого на фронте. Не помню каких-либо ссор. Все помогали друг другу. Например, люди, объединившись в группы, солили капусту в деревянных бочках и, придавив её гнётом, выносили бочки в общий коридор. И никто не лез в чужие бочки.
Мой отец, единственный коммунист, стоял на учёте в лесозаводской парторганизации. Позже он стал вести кружок по истории партии. В него приходили врачи, медсёстры и рабочий Пётр Коробов. Работал кружок художественной самодеятельности, о чём вы узнаете ниже. Когда Прибайкальский райком партии потребовал организовать соцсоревнование, отец свёл его к взаимодействию медиков, столовой, механического цеха и рабочих.
Магазина здесь не было. Дочь Анастасии Фортунатовны Вильгрубе Галина, очень энергичная, деловая, работала на складе, взвешивала крупу, сахар, резала хлеб и записывала, кому, что выдала. Окончив Иркутский институт иностранных языков, Галина Васильевна Кузьминова стала одной из лучших преподавательниц английского языка Улан-Удэ. Выйдя на пенсию, уехала в Ленинград.
Возле очереди на складе обычно стоял высокий красивый парень по имени Панка. Он то и дело приговаривал: «И какому случаю я Зауру мучаю?». Когда я спросил, кто такой Заура, он улыбнулся во весь рот: «Гы-ы». И я понял, он ненормален. Он выглядел хорошо, одежда чистая, выглаженная. И вдруг это жуткое «Гы-ы». Позже я вспоминал этого Зауру, слыша слова Зауэр, Зауропод, Заурбек. Родичи Панки уехали, а его сдали в психколонию, в Троицком монастыре. Он убегал оттуда. Его ловили и увозили обратно. Он сразу оброс, стал похож на бродягу. Когда всем надоели побеги Панки, его посадили на цепь. И он умер.
А первый закованный в цепи появился в Троицком монастыре в 1749 году - подпоручик Родион Ковалёв, осуждённый по «секретному делу». Четверть века просидел он на цепи. В советское время монастырь заселили сумасшедшими со всей Восточной Сибири. Среди них были яркие личности, о чём расскажу ниже.

ГАДАНИЕ НА КОНЮШНЕ
Конный двор был большим. Слева от ворот стоял длинный дом. В передней части жил конюх Черта, с пышной женой-татаркой Фаткулиной и её детьми - сыном Илканом и дочкой Галей. Садясь на коня, Черта преображался, выглядел в седле как лихой джигит. Его выслали в Сибирь ещё до войны, кажется, за конокрадство. Отбыв срок, он заболел, и потому не попал на фронт. На обед Галя звала брата, крича на весь двор: «Илкан, иди ись!»
За стеной их квартиры была комната для конской сбруи – узды, вожжи, хомуты, шлеи, подпруги, чересседельники. В соседнем помещении - столярка, далее – гараж, в котором стояла грузовая машина до её отправки на фронт. Восточную сторону двора закрывал длинный сарай с сеновалом наверху и санями, телегами, дугами внизу. Двор огорожен высоким забором с воротами.
Однажды я, играя в прятки, увидел на дне эмалированной ванны крысу, которая, попав в неё, металась по дну. Из-за сколькой эмали она не могла выпрыгуть. Я позвал ребят. Никто не хотел связываться с ней, но Юрка Зарубин не побрезговал и убил её палкой. Позже одна крыса попал в мышеловку. Прихлопнутая тугой дверцей, она громко визжала. Когда Юрка прирезал её осколком стекла, все испытали облегчение, а Юрку стали звать крысобоем.
На чердаке конюшни было много летучих мышей. Ещё больше - на чердаках санатория и нашего двухэтажного дома. Но мы их не трогали. Меня удивляло, как они не замерзают, перенося жестокие морозы.
Вечерами ребятня собиралась в доме у Илкана. Однажды Колька Лобанов рассказал: «Красная рука выходит из тайги, душит, режет людей, а кровь сливает в гроб из тесовых досок. Гроб не простой, а летающий. И там, где он пролетает, остаются кровавые пятна». «Как, выходит? – спросил я, - она же без ног и тела». «Красная рука летает на гробе», - уточнил Колька.
Здесь я впервые увидел гадание на блюдцах. Под одно положили куколку – палочку в тряпке: прибавление в семье, под другое – кусок коры: гроб, кто-то скоро умрёт в доме, под третье – кольцо из проволоки: свадьба. Я не хотел гадать, но меня уговорили, и мне сразу выпал «гроб». Я сказал, это нелепое суеверие. Выйдя в темень, я огляделся, нет ли красной руки. Идя домой, думал, как бы у нас кто не умер. После недавних похорон сестрёнки мне стало не по себе.

О ЗОЩЕНКО В СТОЛЯРКЕ
Днём в столярной мастерской дед Абросимов чинил стулья, бочки, строгал оглобли. Он был неразговорчив, пилил, строгал молча. Не пускал ребят к себе, но меня почему-то пустил, попросив ничего не трогать. Он строгал толстый чурбан топором, потом стамеской. И вырезал голову человека. Я удивился, как дерево легко поддаётся ему. Спросив, можно ли научиться этому, услышал:
- Одного желания мало. Это всё от… - Дед глянул вверх и умолк.
- От бога, - закончил я фразу. Так как слышал такое.
- А ты не так прост, - усмехнулся он, - но про бога я не говорил.
Потом он спросил, что я читаю. Я сказал, что только что прочёл воспоминания Зощенко. Он удивился и спросил, нельзя ли почитать. Я принёс журнал «Октябрь», с повестью Зощенко «Перед восходом солнца». Быстро прочитав её, он попросил принести продолжение в «Ноябре». Я сказал, что журнал не меняет название по месяцам и остаётся «Октябрём», так как назван в честь революции. Прочитав продолжение, дед вернул журналы и сказал:
- Я знал Зощенко как юмориста, читал его рассказы. А тут он так описал войну, будто служил со мной. Мы даже могли встретиться.
- Вы воевали в первой мировой войне? И как он описал?
- Всё точно - отступление, форсирование рек, газовая атака. А почему ты стал читать Зощенко? Тебе всего одиннадцать лет. Неужели что-то понял?
- Чего там непонятного? Вспоминает свою жизнь и детство.
- Но он ищет причины своего страха. А чего боишься ты?
- Голода.
- Какого голода? - удивился дед, - вы же получаете еду с кухни.
- Это сейчас, а до того…
Рассказывая о том, как мы голодали, как сестрёнка Света умерла от истощения, я вспомнил о ней и не смог сдержать слёз. Дед увидел их, вздохнул и сказал: «Ты, как и твой отец, не так прост». После этого дед стал относиться ко мне ещё лучше. Он разрешил почистить наждаком заусеницы на скульптуре, отполировать её щёткой. А сам в это время варил морилку из охры. Затем намазал морилкой голову скульптуры. Когда она впиталась в дерево и высохла, покрыл её лаком. Телесного цвета кожа оживила лицо, зрачки в глазах, казалось, следили за мной, когда я смотрел на голову.
- Для кого вы сделали её?
- Так, для себя, точнее, для души.
Позже он взялся за лодку-плоскодонку. Он доверил мне рубанок и позволил снять с бруска несколько слоёв стружки. При мне дед выстрогал из берёзовых досок лыжи – ровный жёлоб вдоль скользящей поверхности, прорезь для крепления лыж. А острые концы распарил в горячей воде, закрепил в колодке, высушил и покрыл лаком. После покраски лыжи не отличались от настоящих.
Запомнилось изготовление дуги для упряжи. Острогав берёзовую заготовку длиной полтора метра, он стал парить её над баком с кипящей водой, после чего слегка заломил её между столбами. На другой день снова пропарил жердь и загнул её круче. Через три дня он полностью засунул изгиб дуги в кипящую воду, после чего загнул так, что она стала настоящей дугой. Просушив дугу, через два дня, он стал шлифовать её рашпилем и на круглом диске точила. Я с удовольствием крутил ручку круглого точильного камня, который снизу утопал в желобке с водой. После того, как дед вырезал углубления для гужевых петель, ещё раз отшливовал её шкуркой и покрыл морилкой, дуга была полностью готова.
Вскоре дедушка Абросимов неожиданно уехал. Что-то произошло с его родичами, и он поспешил к ним. Я обиделся, что он не попрощался со мной. Следуя его примеру, решил сделать голову. Попытка кончилась неудачей. Наш топор и стамеска были не очень острыми. А главное, мне не хватало умения.
И всё же столярные уроки не прошли даром. Я попросил у конюха Черты ключи от столярки и стал делать лыжи. Выстругал берёзовые доски, провёл фуганком жолоб по всей длине. Лыжи получились неплохие, хотя без краски и лака выглядели неважно. Но сестрёнка Роза и брат Валера катались на них.
Ещё лучше выходили деревянные пистолеты. Отверстие ствола выжигал раскалённой проволокой. Вставив в него небольшой штырь, я приделал резинку. Шарик летел не так далеко, но Валера стрелял из него в цель.
Конюшня стала для меня школой верховой езды, столярного дела, местных поверий. А особо запомнились беседы с дедом Абросимовым о Зощенко.

ПОМОЩЬ ПО ХОЗЯЙСТВУ
Корова Красанька удивляла и в городе, перенося 40-градусные морозы в сарайчиках на улице Шмидта и на Смолина. Несмотря на холод, плохое сено, она давала около литра молока. А после трудного путешествия, в более тёплой стайке с хорошим сеном она быстро пришла в себя. Весной отелилась и стала давать по ведру молока утром и вечером. Я чистил коровник и землянку, в которой отец завёл поросёнка. Стайка для коровы находилась возле конюшни и склада, куда все приходили за продуктами. И я на виду у всех выгребал свежие и замёрзшие за ночь лепёшки, складывал их в кучу. Потом отвозил в огород.  Проходя мимо, кто-то сказал: «Какой молодец - чистит коровник!»
Землянка для поросёнка стояла возле бани, куда люди ходили по субботам. Как-то я пришёл чистить землянку и чтобы не выстудить стойло, захлопнул дверцу и разжёг печурку. Вылил в корыто полужидкую еду. Поросёнок начал жадно поглощать еду. Закончив уборку, я стал открывать дверь, а она разбухла. Черенком деревянной лопаты я подцепил ручку двери и оторвал её. В землянке стало темнеть. Электричества здесь, как и в посёлке, не было. Стуча в дверь, я только туже загонял её вглубь. Ножа нет. Дело принимало дурной оборот.
Поросёнок похрюкивал, будто радуясь соседству. Дрова в печке выгорели. Стало темно, прохладно. Сижу и думаю, не разбить ли стекло в оконце, но оно узкое, не вылезу. Стал ждать, когда кто-нибудь догадается зайти и освободит из плена. Потом стал вгонять под дверь и в щели щепки и, наконец, каким-то чудом, обломав ногти, открыл дверь. Дома меня потеряли, искали в бараках и на конюшне. Папа забыл, что я пошёл в землянку, и обрадовался, когда я вернулся.
Меня удивляло, что в общем свинарнике поросята дохли один за другим. В морозы отец велел топить печи регулярно. Но, видимо, в щели сильно дуло, и поросята простывали. И утром свинарки уносили замёрзшие трупики в сугробы за забором. Их тут же съедали собаки. Я невольно вспомнил сдохших поросят в совхозе ПВЗ, после чего в газете написали о «троцкисте Бараеве».
Весной выживших поросят кастрировали. Двое мужиков держали поросёнка, а ветеринар острым ножом полосовал по яичкам, выгребая их. Перед тем как отпустить поросят, мужики сыпали в открытую рану соль, так как йода не было. Визг стоял такой, хоть уши зажимай. После этого поросята, пошатываясь от боли, уходили в глубь двора. Зато позже они быстро набирали вес.
Ещё страшнее проходил забой – удар по голове кувалдой, перерезание горла, кровь струёй. Позже Илкан научился колоть свиней длинным ножом в сердце, и его стали приглашать все. Меня удивляли точные удары Илкана в сердце свиньи со спины. Без визга и шума стало гораздо лучше.
Кто-то может назвать эти жестокие сцены смакованием «мерзостей деревенской жизни», но без них не обойтись.

ДРОВА
На Кумыске и в городе я в основном измельчал уже готовые поленья, так как был мал и слаб. А на Ильинке мне исполнилось одиннадцать лет, и я стал ежедневно пилить брёвна, колоть чурки. Сильные ветры насквозь продували окна, и к утру в квартире становилось холодно. Позже отец плотнее заклеил их, сделал ставни, это помогло, но не очень. Мы топили высокую голландскую печь в третьей комнате, которая грела две других комнаты, а также квартиры на втором этаже. Однако жители второго этажа тоже пилили и кололи дрова. Кроме печей в каждой квартире были печи на кухнях, где готовили пищу, грели воду для мытья и стирки.
Сосновые и лиственничные брёвна подвозили на санях. Их устанавливали на больших козлах и пилили каждый для себя все жители дома. Тут я до тонкостей познал искусство распиловки. Некоторые слишком нажимали на рукоятки двухручных пил, и пилить с ними было тяжело. Легче получалось с теми, у кого пила скользила ровно. Тех, кто пилил с нажимом, я стал обучать неторопливому скольжению. Мне показалось, что по тому, как пилит человек, можно узнать, чего он стоит в жизни, и можно ли идти с ним в разведку. Тяжёлые лиственичные брёвна пилились труднее, зато жару от них было больше.
Я научился разводить зубья пилы плоскогубцами и затачивать напильником. Года через два Лерка Аксёнов и Толя Бирюков из шалости забили щепками начатый надрез на бревне дяди Коли Богданова. Я сел на то бревно отдохнуть, а он подумал, что это дело моих рук, и дал мне пощёчину. Я не стал выдавать ребят, но сказал им, что в следующий раз скажу, что это сделали они, и он проучит их. Позже Толя Бирюков наказал сам себя: решил выхватить полешко, а один из мальчиков махнул топором и отсёк ему безымянный и средний пальцы прямо по последним суставам. Был страшный рёв. Обрубки пальцев Лерка Аксёнов завернул в тряпку, спрятал и показывал ребятам как реликвию.
Николай Богданов был красивый белолицый юноша, племянник известного бурятского деятеля Михаила Богданова, который до революции окончил Казанский университет. Имея богатых родителей, Михаил учился в Томске, Петербурге, Берлине, Цюрихе. Его избрали депутатом Всероссийского Учредительного собрания. После революции писал научные статьи, был избран председателем Бурнацкома. Став областным комиссаром Забайкалья, Михаил ярко выступал на митингах. Познакомился с эсеркой Марией Спиридоновой, сосланной в Акатуй. Ленин однажды назвал её символом революции. Позже я увидел фотографию, где она стоит рядом с Богдановым. Но его расстрелял атаман Семёнов. Таким вот человеком был Михаил Богданов.
Его племянник Николай походил на дядю. И мне было обидно получить от него незаслуженную оплеуху.
Из личного опыта я понял, что колоть поленья лучше поперёк сучьев, которые мешают, когда трещина идёт не поперёк, а рядом с сучьями. Глядя на полено, я сразу определял, чем колоть его, топором или колуном. А когда не мог расколоть его одним ударом, поднимал полено над собой, чтобы расколоть его ударом обуха о чурку. Или бил деревянной колотушкой по обуху топора.
Дрова заготавливались в урочище реки Пьяной, где лесхоз выделял санаторию деляны. Рабочие выезжали туда в начале лета, валили лес, обрубали сучья, стаскивали его в кучи, а позже на конях вывозили в санаторий. Заготовка была довольно трудной, но люди охотно ехали в лес, так как там неплохо кормили и хорошо платили. Иногда на заготовку дров директор Троицкой психколонии выделял группу больных, которые с удовольствием меняли обстановку и валили лес. За лето брёвна высыхали, и дрова горели очень хорошо.
Как-то в санаторий устроилась семья мордвинов: пожилые отец с матерью и их взрослый сын. Они начали работать в свинарнике и на конюшне. У сына был длинный бич с короткой рукояткой. Такой я видел в фильме «Последний табор». Там была дуэль на бичах - два цыгана сражались не на жизнь, а на смерть. Я не верил, что бичи могут быть таким грозным оружием, пока не увидел, как сын-мордвин бил им так точно, что на заказ и на спор сбивал стоящие поленья. Хлопая бичом, он словно стрелял. Кони стали бояться его, свиньи разбегались. А когда отец и сын поехали на лесоповал, никто не мог сравниться с ними. Колька Лобанов сочинил стишок: «Мордва, номер два. Быстро пилит дрова. Своим длинным бичом метко бьёт, как мечом».
Глядя на ровные толстые брёвна, которые пилили мы, я жалел, что они идут на дрова. Сколько же их сожгли в нашем санатории и соседних сёлах! А ведь их можно было пустить на мебель, стены домов, доски и брусья.
Котельная санатория топилась каменным углём. Кочегаром была Таня Коробкова. Она зимой и летом ходила в сером брезентовом комбинезоне. У неё был полубезумный сын Витька. Он ловил и ел кузнечиков, откусывал и жевал головы птенцов стрижей, доставая их из норок на берегу реки. Позже до меня дошло, что Витька ел их от голода. Из-за своих странностей мать и сын могли оказаться в Троицкой психколонии. Но она хорошо топила печь каменным углем, поддерживала в котле нужную температуру. Кроме того, качала ручным насосом стоки из туалетов, кухни, ванных комнат санатория.
Когда подрос её сын, он стал помогать ей, и мой отец официально принял его на работу. Позже Витя научился играть в шахматы и стал побеждать всех. Однажды победил даже непобедимого Павла Тихоновича Яжинова, главврача санатория. Позже он взял реванш, но «оплеуху» от полубезумного кочегара переживал сильно. Павел Тихонович, как говорят сейчас, ненавидел проигрывать, и очень расстроился, проиграв однажды и мне.
Насосная будка стояла за конюшней. Санэпидстанция с подозрением смотрела на эту установку, но, убедилась в её безопасности. А место, куда стекали стоки, оказалось самым урожайным. Санитарка тётя Маша Бурлакова, получив участок у сливной трубы, сначала хотела отказаться, но осенью на нём выросла самая крупная и вкусная картошка по сравнению с соседними участками.

МОИ ПЕРВЫЕ КОНИ
На Кумыске табун был далеко от санатория, возле будущего авиазавода. На Ильинке я познакомился с лошадьми, причём не обычными, а монгольскими. Санаторий получил их вместо грузовика, мобилизованного на фронт. Коней везли в поезде из Монголии на фронт, они были маленькие, мохноногие и очень дикие, уросливые, то есть вредные. Они не могли быть иными, ведь до того бегали по степи, не зная упряжи. Потом их загнали в вагоны, и четверых выгрузили в Улан-Удэ. На Ильинке их подковали, заставили пахать, возить дрова, продукты. Кони не подпускали к себе, кусались, лягались.
Хвосты их были сплощены - спутаны колтунами. Монголы не расчёсывают лошадей. Более того, считают колтуны полезными. Волк, цепляясь за хвост коня когтями лап, не мог отцепиться и погибал от копыт. В таких хвостах даже селились мыши и вили гнёзда, выводя потомство.
После голодной зимы кони были покрыты слоем вшей и корост от личинок оводов. Меня это пугало, но конюх Черта сказал, что лошадиные вши не переходят на людей. Но я не садился верхом. Из-за зуда кони катались по земле – тёрли спину и бока. Когда я сказал папе об этом, он ответил: «Вши от голода. Сейчас избавиться от них нельзя, но на будущий год вшей не будет».
Первых в моей жизни коней звали Соловко, Карька, Гнедко, Воронок. Поначалу я боялся подходить к ним. Илкан, ведя Карьку с водопоя, хотел показать, как он ладит с ним, и потрепал его по холке, а тот лягнул его в живот.
Когда выросла зелёная трава, вши на конях сразу исчезли. Видно, она для них ядовита. Решив научиться верховой езде, я стал приносить Карьке куски хлеба, скрести щёткой. Ему это нравилось, он полюбил почёсывание. Я думал, что приручил его, но…
Ярким солнечным утром мы вывели из конюшни Карьку и Соловка. Сесть на них решили на футбольном поле в пионерлагере. Дело осложнилось тем, что своё седло конюх Черта не дал. А ездить без него и стремян трудно. Едва я залез на спину Карьки, он тут же встал на дыбы, и я упал с него. А он ещё чуть не лягнул меня задними ногами, но, к счастью, я увернулся от копыт.
Илкан снова подсадил меня на Карьку, тот поскакал и вдруг резко остановился, и я полетел через его голову. Илкан отогнал Карьку, чтобы тот не затоптал меня копытами. «Ну, что хватит?» - спросил он. «Нет, я продолжу». Я завёлся, решил оседлать именно его, а не Соловка. Илкан подвёл коня, помог сесть, и я, сдерживая его уздой, поехал по краю поля. Смотрю, не едет ли за мной Илкан, а он и не думает садиться на Соловка. Увидев, как Карька сбрасывал меня, Илкан не стал рисковать. Спрашиваю: «Чего не едешь?», а он отвечает: «Вдруг он снова сбросит тебя, а я отгоню коня». Но и позже он ни разу не сел на коня.
Однажды услышал песню: «Конь несёт меня стрелой / На поле открытом; / Он вас топчет под собой, / Бьёт своим копытом». Не сразу понял, что конь топчет «колокольчики мои, цветики степные».
В тот памятный день я два часа ездил верхом и до крови сбил свой зад о позвоночник коня. Позже, увидев в кино, как ковбои приручают мустангов, я вспомнил свои первые скачки. А сейчас пишу и удивляюсь своему упорству и смелости. Но всё было именно так. Я хотел скакать на лошадях как Богдан Хмельницкий и Салават Юлаев, как Чапаев и Будённый. А Илкан после моих падений с коня так и не стал ездить верхом. Боялся упасть и покалечиться.
В то же лето я научился запрягать коней. С удовольствием вспоминаю, как клал на спину седёлку, надевал хомут, спускал шлею ниже хвоста. Потом заводил коня между оглоблями, вставлял  конец дуги в гужи – петли от хомута, стягивал его супонью, привязывал чембур к седловине, бравшую на себя тяжесть оглоблей. После этого пристёгивал удила вожжей, протягивая их к телеге, и выезжал с конюшни. Телеги были разные – одноколки, двухосные, тарантасы, и американка с резиновыми надувными колёсами и сиденьем на два человека. Зимой – сани-розвальни, кошёвка. Здесь лошади не запрягались парами, по одной по обе стороны дышла. Не использовали и шоры. Впервые я увидел шоры по бокам глаз лошадей в городе.
В ночное не ездили. Кони могли убежать в Монголию. До границы километров триста, а кони хорошо ориентируются в пространстве. Но если бы они рванули в Монголию, их перехватили бы конокрады или задрали волки.
Однажды в городе один парень, ехавший на телеге, остановился и спросил меня, что такое чембур? «Мне крикнули: развязался чембур, а я не знаю, как он выглядит». Увидев ремешок, свисший с седёлки коня, я привязал кончик к оглобле и сказал, что чембур это чересседельник. И подвязал его. Парень поблагодарил меня. Одноклассник Юра Лютин удивился, откуда я знаю чембур. Я сказал, что на Ильинке езжу на лошадях.
В словаре Даля чембур - третий свободный конец узды, но у нас это чересседельник. Так что извините, но поправляю, вернее, дополняю словарь Даля.
Как-то Лерка Аксёнов, Гошка Лобанов и я сели верхом. Желая покрасоваться, Лерка сильно погнал Воронка между бараками. За ним мчался Гошка на Соловке, а мой Карька за ними. Передние кони поскакали мимо играющих малышей. Я решил притормозить, но Карька закусил удила и продолжал мчаться во всю прыть. На крутом повороте я чуть не упал с коня. Под испуганные и возмущённые крики людей мы проскакали у барака, где все шарахались от нас.
Тогда я понял, что значит закусить удила. Позже узнал выражения: лошадь понесла, захомутать, рассупониться, не в свои сани не садись, закон, что дышло, как повернул, так и вышло. Зашоренный – ограниченный человек, не видящий ничего вокруг. Шлея под хвост – что репейник в штанах.
Весной Саша Лобанов пахал у реки. Два коня тянули плуг, выворачивая пласты земли. Когда кони задерживались, Сашка стегал их кнутом и матерился: «Ах вы грёбаные по голове!» За плугом шли вороны, поклёвывая червей и куколок майских жуков. Мне стало жалко и Сашу, который с трудом держал рукояти плуга, и Соловка с Карькой, измученных пахотой под плетьями. Каждые полсотни метров Саша давал передышку им и себе. Доставая кисет, он трясущимися от напряжения руками делал самокрутки и курил злой самосад.
Саше было семнадцать лет. Высокий, сухощавый, темноволосый, он дружил с Костей Крыловым. Костя был чуть старше, крепче, русоволосый, похож на былинного богатыря. Однажды на нас обрушился сильный ветер. Пыль вихрями кружилась и неслась с верховья реки. Когда грянул гром, хлынул ливень, два друга подняли вверх руки и стали кричать. Мокрые от ливня, они, смеясь, вбежали в подъезд нашего двухэтажного дома. Полина Ивановна, увидев их, дала им полотенце и сказала, что они хорошо изобразили вселенскую катастрофу. Позже она пригласила их на роль лётчиков в пьесе, поставленной в нашем клубе. Костю вскоре забрали в армию. Саша окончил Иркутское авиационное училище, стал лётчиком. Его младший брат Николай женился на Фене Цинкер, Гоша - на медсестре Алле. У них родились дети.

ПЕСНИ ОТЦА
Как-то я, заигравшись, забыл, что мне пора ехать в Югово, чтобы встретить отца с покоса в Метешихе, правом притоке Селенги. Ехать километров пятнадцать. Сев на передок телеги, я погнал Воронка, стегая кнутом. У Троицкого монастыря Воронку надоели мои удары. Он на скаку выбросил вверх обе задние ноги. Правое копыто мелькнуло у моей головы, а левое ударило в руку так, что она онемела и повисла плетью. Отсев глубже в телегу, я продолжал гнать коня. Встретил хмурого отца на полпути от Югово к Троицку. Он стал выговаривать за опоздание и, увидев взмыленного коня, сказал, что так можно загнать его.
Перестав сердиться, он вскоре запел. В 1925 году он ездил из Мольки на прииск в Жигалово, на Лене. Там восемнадцатилетний отец чуть не погиб. Не попав к «золотарям», он устроился на пристани. Поднимаясь на баржу по трапу с грузом, он не уступил дорогу местному грузчику, и тот столкнул его с трапа. Течение подхватило его. Не умея плавать, отец чуть не утонул, а мешок утопил, за что его оштрафовали. Однако отец неплохо заработал, и осенью вернулся домой. Помимо денег он привёз много русских, украинских песен. Среди них – «Глухой неведомой тайгою», «При лужке, лужке, лужке», «Сидел Ваня на диване, Чай горячий распивал», потом Ваня решил: «Я пешком в Алдан пойду».
Отец любил старинные сибирские песни, а революционные и популярные не пел. Исключением был монгольский «Интернационал». Мелодия отличалась от международного варианта. Позже, попав в Монголию, убедился, что отец пел мелодию совершенно точно.
Пытаясь научить меня родному языку, отец пел бурятские песни. Из современных – песню Марии Шамбуевой «Шур-шур дуутэ, «Максим Горьки самолёт». Среди старинных - песню о Ганге. Западные буряты не путешествовали в Индию. Больше я нигде не слышал эту редкую песню. Он знал её от родителей, а они - от монгольских предков. Как же хорошо пел он. Голос не громкий, но душевный. Когда он пел, становился добрым. Таким же был и после выпивки.
Позже, листая том Гейне, я нашёл стихи о Ганге и прочитал отцу:

Рокочет Ганг, великий Ганг бурлит,
Обагрены зарёю Гималаи.
Из мрака рощ банановых шагая,
Орда слонов топочет и трубит…

Он с удивлением выслушал, перечитал сам и сказал, что в бурятской песне поётся о том, как далёк и труден путь, и о том, как счастливы те, кто побывал на ней. А Ганг называется священной рекой.
Приехав домой, мы пошли в баню. Там отец увидел огромный синяк между моим левым локтем и плечом. Пришлось сказать, что меня лягнул Воронок. Открытой раны и повреждений, к счастью, не было. Но отец расстроился и сказал, что конь мог изуродовать и даже убить меня, если бы задел копытом голову. Обмыв мою руку прохладной водой, он вымыл меня и велел идти домой. Там мама обработала мою руку какой-то мазью.

КОЧЕВНАЯ ПАДЬ
Мой первый выход в тайгу связан с поиском сенокоса для коней. Летом 1944 года отец взял с собой меня. На лодке бакенщика Гавриила Баташёва, которого я звал дядя Ганя, мы проплыли по Селенге у Ахреевского острова, затем вошли в устье Кочевной. Спрятав лодку в кустах, мы поднялись вверх по быстрой речке. Поразило обилие красных лилий. Здесь никто не рвёт цветы, не выкапывает их луковицы для еды, как это делают на левом берегу Селенги. И лилии сплошным ковром застилают поляны вдоль тропы.
День был солнечный тёплый. На привале отец оставил меня у костра, велел приготовить обед и ждать их, никуда не уходя. Прошло много времени, я сварил суп из мяса, макарон и картошки, которую почистил сам, нарвал дикого лука, найдя его в высокой траве. Встав утром рано, я захотел спать. Проснувшись, увидел, что солнце клонится к хребту, за которой течёт Метешиха, а отца с дядей Ганей нет. Вдруг послышался выстрел. И на меня обрушился град дроби, сбивший листья берёзы надо мной. Испугавшись, что кто-то целит в меня, я спрятался за ствол дерева. Вскоре подошли отец и бакенщик. Я сказал, что меня только что осыпало дробью. Отец сказал, что стрелял он, удивился, как далеко улетела дробь, и показал большую серую птицу. Это была копалуха, самка глухаря. Дядя Ганя ощипал птицу, она оказалась очень тощей.
- Когда она вылетела, - сказал он, - Владимир Иванович выстрелил. Увидев, что это копалуха, я нашёл гнездо и семь птенцов. Жаль, теперь они погибнут.
Начав обедать, дядя Ганя удивился: «Надо же, всего одиннадцать лет, а приготовил такой вкусный суп!» Похвала была приятна мне и отцу. Ночью я вздрагивал от грозного рявканья гуранов. Учуяв нас, самцы предупреждали коз о присутствии людей. Дядя Ганя успокаивал: «Не бойся гуранов, они не нападут. А вот медведи скрадывают жертву тихо. Но они сейчас сыты, не полезут».
Рано утром, когда я ещё спал, отец с дядей Ганей ушли смотреть угодья в сторону Метешихи. Вернувшись, отец сказал: «Сенокос хороший, но вряд ли нам разрешат, колхозники сами не косят и другим не дают». Дядя Ганя стал говорить о какой-то пещере, но папа строго глянул на него, и тот умолк. Я угостил их супом из копалухи с картошкой. Он получился вкусным. Вспомнив о птенцах, я спросил, нельзя ли спасти их. Но дядя Ганя сказал, что их уже склевали вороны и сороки.
Мы вытащили лодку  из кустов и переплыли к Ахреевскому острову. На песчаной отмели торчал нос большой байкальской лодки, длиной около тридцати метров. Браконьеры бросили её, убегая от имальщиков. Дядя Ганя сказал, что на ней или такой же лодке в 1891 году плыл к Байкалу по Селенге цесаревич Николай. Ледоходы покарёжили лодку. Ремонтировать её поздно, и рыбаки начали рубить её на дрова.
Очень сильное течение на изгибе Селенги размывало высокий берег острова. Над водой склонились деревья, кусты, с обрыва торчали их коренья. Чтобы подняться вверх, дядя Ганя взялся за бечеву и потянул лодку за собой, а отец отталкивал её веслом от берега. Отец высадил меня из лодки, и я помогал дяде Гане тянуть бечеву.
СВЕРСТНИКИ
Среди моих сверстников были братья Коля и Гоша Лобановы, Колька Леонов. А Илкан Фаткулин, Саша Лобанов и Стасик Банюк были старше меня. Стас эвакуировался из Ленинграда вместе со старшей сестрой Лялей, матерью Софией Фортунатовной и её сёстрами Анастасией, Полиной. Дома он колол дрова, но никогда не рыбачил и не ездил верхом. А все ребята спешили на Селенгу, где ловили рыбу, на ночь ставили перемёты. Ко мне присоединялись брат Валера, Толя Бирюков, Володя Бурлаков. Поймав как-то на перемёт большого язя, Толя  пришёл с ним в столовую к раздаче завтрака, и держал в руках тазик с язём. Все поздравляли его с удачей. А он краснел от удовольствия.
Когда появилась песня «Эх, дороги», мы переиначили её в рыбацкий гимн: «Эх, сороги, окуни, язи, осетры, таймени, да гальяны одни… Бьётся рыба на кукане»… Не буду цитировать дальше, чтоб не раздражать ценителей военных песен. Мы просто перечислили рыб, которых ловили тогда…
Я с Колькой Леоновым научился метать камни из пращи. У меня камни летели далеко. Потом сделали луки и стали стрелять в чурки. Я стрелял точнее. Он посмотрел лук – ничего особенного, такой же, как у него. А вот стрела оказалась лучше. Острый тяжёлый наконечник, а на хвосте – перья ястреба. «Так вот в чём дело! – говорил он, - Давай поменяемся стрелами». Я отказался. Его явно задели мои точные выстрелы.
- А слабо пустить стрелу в реку! – вдруг спросил он.
- Не слабо, но какой смысл?
- Просто интересно, сможешь ли ты выстрелить.
- Конечно, нет.
- А на интерес? Ты стреляешь, а я даю тебе на время фонарик.
Фонарь у Кольки был чёрный, прямоугольный, с квадратной батарейкой и тремя пластмассовыми пластинами – красной, зелёной и жёлтой. Они выдвигались рычажками, с их помощью можно было передавать цветовые сигналы. Колька завёлся и сказал, что, если я выстрелю, отдаст фонарь насовсем. Устав от уговоров, я натянул лук и пустил стрелу с яра в гущу потока. Увидев, что стрела вскоре всплыла, опереньем вверх, я пожалел о ней. Колька молча протянул фонарь. Взяв фонарик, я поочерёдно выдвинул цветные пластины, убедился, что кнопка для передачи азбуки Морзе работает прекрасно. И вернул фонарь. Колька обрадовался, хлопнул меня по плечу и сказал, что сделает мне новую стрелу. Но не успел, так как уехал. Так же неожиданно, как и дед Абросимов. Текучесть кадров в санатории была. Хотя здесь платили лучше, чем в колхозах, зарплата была не велика, перспектив для роста никаких.
Полвека спустя, увидев по телевизору профессора МГИМО Николая Леонова, я удивился и совпадению имени и фамилии, и внешнему сходству с Колькой. Голова, лицо, манера говорить – всё совпадало с обликом паренька, жившим на Ильинке. Заглянув в Интернет, узнал, что Николай Сергеевич Леонов гораздо старше моего Кольки, родился в Рязанской области. Окончил школу с золотой медалью, МГИМО – с красным дипломом. Служил на Кубе, дружил с Фиделем и Раулем Кастро, Эрнесто Че Геварой, стал генерал-лейтенантом КГБ.
Так что это был не тот, кто проиграл мне фонарик. Впрочем, среди моих ильинских друзей были будущий конструктор водородных бомб и один из создателей космического челнока «Буран». Но о них - ниже…
Стрела, на спор пущенная мной в Селенгу, всплыла в моих воспоминаниях и зацепила меня. Не только загадкой судьбы Кольки Леонова. Я представил, как стрела скользит вниз по течению. Проплыла мимо Ахреевского острова, Кочевной, Метешихи. Подсохнув на берегу Байкала, пересекла Байкал. По моей догадке когда-то Селенга и Ангара были одной рекой. Подводное течение между ними могло сохраниться и вынести мою стрелу в Ангару, на которой я родился. Став взрослым, вспоминая о её пути, я возвращался в родные края. Так она стала для меня стрелой ностальгии…
У моего брата Валеры были сверстники – Толя Бирюков, Володя Бурлаков, Юрка Зарубин, Витька Лобанов, Толя Михалёв, Валера Лапочкин, два Виталия – Цикалюк и Цинкер… Судьбы их очень разные. Цикалюк стал бурильщиком в геологических экспедициях, Цинкер - завкафедрой Бурятского университета. Лапочкин – врачом. Юра Зарубин и Толя Михалёв умерли довольно рано.
Крепко встали на ноги братья Лобановы - Саша, Коля, Гоша, Витя. Саша окончил Иркутское авиационное училище. Коля работал на лесозаводе. Запомнилась его присказка: «Телега скрипит в гору: «Дёгтю надо, дёгтю надо». А под гору: «Хоть мажь, хоть нет». Он не единственный, кто сочинял прибаутки. Как-то Толя Михалёв после урока в школе, где в тот день изучали Некрасова, начал цитировать: «Однажды в студёную зимнюю пору». А Володька Бурлаков продолжил: «Я из лесу вышел, был сильный мороз». Так они, бегая, прыгая в беседке, прочитали всё стихотворение. А после Мишка вдруг выкрикивал: «Малюточка басом», «Отец, слышишь рубит, а я отвожу». И смеялся. У него было чувство юмора и слова, он вполне мог бы сочинять стихи.
Володя Бурлаков утонул в Селенге. Он был из семейства шофёров и военных, живших в Улан-Удэ. Один из них, генерал-полковник Матвей Прокопьевич Бурлаков, служил в Чите, потом в Западной группе войск в Германии. Юра Зарубин и Толя Михалёв умерли от болезней. Толя Бирюков покончил с собой из двустволки. А ведь красивый высокий парень вырос. Однажды мы с ним и моим братом Валерой пошли на Пьяную и поднялись на гору.
Там неожиданно налетели тучи с Хамар-Дабана и разразилась гроза. Позже я, приехав на каникулы из МГУ, стал репетировать Толю по русскому языку. У него была двойка и пересдача осенью. Диктанты, грамматика… Потом я попросил его написать сочинение. Гроза над Хамар-Дабаном у него получилась яркой – вспышки молний, гнущиющиеся под ветром деревья стучат друг о друга макушками. Толя удивил меня ярким описанием. И в августе получил пять. Он вполне мог стать журналистом. Жаль, что сверстники не дождались БАМа, могли бы стать передовиками труда.

СЕЛЕНГА
На карте я увидел, что Селенга течёт из Монголии, принимая в себя реки Орхон, Джиду, Чикой, Хилок. По ним и Селенге Чингисхан ходил в походы. Ильинка всего в ста километрах от Байкала, А на север, через горы, ещё короче. Тут я совершил первое открытие – установил, что до образования Байкала Селенга и Ангара была одной рекой. Второе открытие сделал позже, когда понял, что залив Провал у Байкала, появился 11-12 января 1862 года в результате оседания гигантской косы, намытой Байкалом за века. Устье Селенги и сейчас выпирает в славное море, и вполне возможно, что сёла Ранжурово, Шигаево, Корсаково когда-то «осядут» и скроются после очередного землетрясения. «Типун ему на язык», скажет кое-кто. Я был бы рад ошибиться, но мне кажется, наверняка есть геологи и сейсмологи, которые опасаются того же…
Прочитав это место, мой школьный друг, известный иркутский географ Н.С. Беркин, автор учебника «Байкаловедение», согласился с моим прогнозом.
Зимой с высокого берега Селенга казалась не широкой. Но после ледохода и половодья она поразила своей мощью. Вешние воды залили все протоки. Толстые льдины, громоздясь друг на друга, скользили, наползая на берег. Однажды стая собак начала выцарапывать что-то из льдины на берегу. Подойдя ближе, я увидел рога гурана, дикого козла, вмёрзшего в неё. Собаки ели его с удовольствием. Тётя Таня Коробкова отогнала их и вырезала куски мяса. Сварив суп, она накормила своего Витю. Её пугали:  «Пропастина опасна». Но с ней и сыном ничего не случилось.
Льдины ещё таяли на берегу, а ребята начали ловить рыбу удочками, ставить перемёты. Длинные шнуры с привязанными к ним крючками наживлялись червями и с помощью грузила забрасывались в воду. Заправской рыбачкой оказалась бабушка Сизиха. Закинув перемёт в воду, она держала его за шнур и, почувствовав клёв, подсекала рыбу и вытаскивала её. Рыба была большим подспорьем в питании. Бабушка Сизиха жарила её на плите во дворе барака, летом все готовили на улице. Круглый год все ели в основном варёную и жареную картошку. Люди подходили на запах свежей рыбы. Кое-кого она угощала, но кормить всех, конечно, не могла. Однажды я наловил много рыбы, и принёс к общей печи барака. Как же благодарили меня тётки, которые не умели ловить.
Мы с Илканом ставили перемёты на ночь, а утром шли за уловом. Одно время кто-то стал приходить раньше нас и забирать не только улов, но и перемёты. Однажды отец пошёл с нами и увидел хромого старика, который шёл с нашими перемётами. Отец не стал его бить, а приподнял за грудки вверх и сказал, что в следующий раз утопит его. С тех пор снасти никто не трогал.
После ледохода дядя Ганя (Гавриил) Баташёв, живший в Троицке, начал плавать на лодке и зажигать на бакенах красные и зелёные огни, помечая места, где нужно плыть пароходам. Поначалу он жил в хижине на острове. Но вскоре пароходство построило ему дом напротив Ахреевского острова, между Троицким плетнём и пригорком. Когда он был готов, дядя Ганя переехал в него. Однажды я попросился к нему в лодку, и он взял меня.
Обслуживая участок между Покровкой и Ахреевским островом, он плыл вверх по течению. Там, где оно было слишком быстрым, я брался за бечеву и вёл лодку у Камней, потом мимо пляжа, где летом купаются санаторские, затем мимо горячей воды, где бил целебный источник. Позже, прочитав, что сосланный протопоп Аввакум поднимался вверх по Селенге и тянул вместе с другими большую барку, я понял, как тяжело было им. Ведь они шли наверняка здесь, так как на правом берегу стояла скала Могой-ула, уходящая в воду. Тут я понял, почему в сёлах вдоль Селенги много Бурлаковых. Их предки явно тянули вверх барки и лодки.
Поднявшись выше Ильинки, дядя Ганя быстрыми взмахами направил лодку на середину Селенги, в сторону Покровки, и, зацепившись за бакен, стоящий на якоре, отодвинул зелёное стекло фонаря и спичкой зажёг фитиль. После первого бакена между Ильинкой и Покровкой, пошло легче. Мы плыли вниз по течению. Тут он разрешил мне взяться за вёсла, а сам зажёг красный бакен напротив горячей воды. Последние бакены вспыхнули перед поворотом реки у Ахреевского острова. Спросив, почему он так называется, услышал, что в лоциях Селенги остров обозначен как Троицкий, а кто такой Ахреев, он не знает. В Троицке такой фамилии не было. Это надо спросить у покровцев. Может, Ахреев жил там. Но я так и не оаскрыл тайну.
Как же много дал дядя Ганя! Научил владеть вёслами, лодкой, раскрыл тайну названий Мандрика, Татаурово и других слов.  От него узнал о призраке в тайге, о чём расскажу ниже. Узнав о моём плавании с бакенщиком, отец запретил это. Беспокоился, как бы со мной чего не случилось. Однако дядя Ганя тайком позволял мне пользоваться лодкой, и я научился грести, причаливать, крепко привязывать её. И я так благодарен ему!
Почти всегда на перемёты попадались налимы, окуни, реже язи, а больше всего - сороги, как здесь называют плотву. Однажды я поймал небольшую длинноносую рыбу с более коротким у раздвоенного хвоста нижним крылышком. Колька Леонов закричал: «Ой! Это ****арыбка! Выбрось её!». Но бабушка Сизиха, проходя мимо, сказала: «Это очень хорошая царская рыба - костёрка». Так здесь называли стерлядь.
Особенно много рыбы было в заливе Потатура, напротив острова Ахреевского, ниже горы Змеиной, которую буряты до прихода русских называли Могой-ула. Огромный водоворот привлекал сюда рыбные стаи. Сюда, на правый берег Селенги, приплывали рыбаки из Троицка, Ильинки, ставили завозные перемёты и ловили осетров, тайменей. Позже бакенщик дядя Ганя Баташёв сказал: Потатура – мрачное место.
Однажды я увидел корзину, плывущую по течению, заплыл, вытащил её на берег. Это была новая корчага, сплетённая из свежего тальника. Намазывая вход в неё хлебом, я крепко привязывал её верёвкой к колу на дне, а утром корчага трещала от бьющихся внутри окуней, сорожек. Я заполнял ими ведро и нёс домой. Однажды в корчаге оказался большой налим. Непонятно, как он влез, вход был уже его толщины. Выпотрошив его, я увидел в желудке пять крупных сорог, которых он съел.
Как-то отец повёз меня и Валеру в Троицк. Там собралось человек десять. Они погрузили в большую лодку длинный невод и поплыли вниз по течению в сторону Байкала к соседнему селу Югово. Ночью сделали несколько заездов. Хотели поймать осетров и тайменей, но ловили пока лишь налимов и язей. На третий заезд посреди реки послышались удары и плеск. Концы невода задёргались. Мужики оживились: «Это таймень! Только он так бузит!» Взявшись за верёвку и начав тянуть, я почувствовал силу ударов. Богатырь шумел и у берега, устроив фонтаны брызг. Бригадир топором оглушил тайменя. Кто-то в шутку взвалил рыбу на спину Валеру, придерживая её. Таймень, ростом более Валеры, пришёл в себя и так хлестнул хвостом, что Валера упал на песок. Тайменя ещё раз ударили обухом по голове, и он утих.
В Троицке тайменя разрубили пополам, положили на большие весы – 32 кг. Затем разделили на десять равных кусков. Жир у него толщиной в три пальца. Меня почему-то не учли, хотя я тоже тянул невод. Делёж добычи проходил необычно. Отвернувшись, бригадир говорил, чья доля. Первым он назвал председателя колхоза, хотя его с нами не было. Но таково было условие. Доля отца оказалась весомой – кроме толстого куска тайменя, весом три килограмма, несколько налимов, язей.
Уху Василий Иванович сварил на кухне санатория. Отец угостил его и других работников столовой. Тайменя все ели впервые и были довольны, а мы ели уху дома. Позже нас угощал тайменем Иннокентий Хамгушкеев, муж моей тёти Валентины Гуляшиновой. Он преподавал в пединституте и весной ловил тайменей спиннингом у впадения Уды в Селенгу. Никому не удавалось это, хотя многие пытались. Помимо хороших снастей нужно было знать, когда, где и как ловить этого царя рыб.
Осенний нерест омуля становился праздником для жителей Селенги. Несмотря на запрет, многие ночью выходили на реку, ловили и солили столько рыбы, что хватало на зиму и на продажу. Браконьеров ловили, омуль отнимали и сдавали в наш санаторий и психколонию. Эти лечебные учреждения дружили. Колония выделяла своих пациентов для сенокоса, на рубку леса, уборку урожая в санатории. А наши медики помогали в лечении их больных.
Осенью я поехал в психколонию с отцом на засолку рыбы для санатория. Изъятый у браконьеров омуль привозили сюда прямо с реки. Он был очень крупный, до полуметра. Его пластовали ножами, не снимая чешуи, потрошили, выгребая отдельно красную икру и потроха. Пересыпали тушки солью и укладывали в большие бочки. Потроха не выбрасывали, а жарили с картошкой. И они были такими вкусными. Один парень подошёл к кухне. Повариха спросила: «Что, Кузя, потрошков хочешь?» Он смущённо кивнул головой. «Сейчас поджарю». Позже я узнал, что он сошёл с ума, после того, как пьяным задушил мать. «Сейчас он нормален, пилит, колет дрова для кухни, - сказала повариха, когда тот поел и ушёл, - Но иногда начинает разговаривать с матерью и повторяет её слова: «За что умерщвляешь?» Ой, не могу! До чего доводит водка!»
В старину омуля в Байкале было много, он поднимался на нерест до Монголии. В некоторых протоках он шёл так густо, что не падало воткнутое весло. С омулем связана легенда, отчего монголы не ловят рыбу. Однажды на Селенге произошла битва с меркитами. Они победили монголов, сбросили трупы в реку. Через год к этому месту с Байкала поднялись косяки рыб, и монголы сказали, что их погибшие воины превратились в рыб, и не стали ловить и есть рыбу…
Хищнический лов нерестового омуля ударил по запасам рыбы. Самые наглые браконьеры становились имальщиками, так здесь называют рыбных инспекторов, и делали на этом состояние. Так Вениамин Юрьев первым в долине Селенги купил «волгу», о которой тогда никто и мечтать не мог, построил новый дом. Он жил на лесозаводе и часто приезжал в санаторий к медсёстрам. С одной из них, Валей Ивановой, он встречался в её комнатушке в бараке и в своём доме на заводе. Она была самой красивой из медсестёр. Но вскоре он увлёкся другой. И лишь много позже женился на Гале Цикалюк. Она годилась ему в дочери, не хотела идти за него, так как знала о его похождениях, но мать Клавдия Васильевна убедила её дать согласие. Галя переехала на завод, стала жить с Вениамином, родила сына. К тому времени он уже имел «волгу», вступил в партию, ходил в бурках, стал бригадиром имальщиков.

А РЫБАМ ВЕДЬ БОЛЬНО
В летние ливни Селенга выходила из берегов. Бурая вода становилась ещё мутнее. Кстати её название происходит от эвенкийского слова Сэлэнгэ – бурая, железистая. Именно в такую пору особенно хорошо ловились налимы. На перемёты, поставленные на ночь, обязательно попадалось по два-три налима. Крупная рыба без чешуи была не очень живуча и дохла на крючках. Больше всего налим годился для ухи. Шнур перемёта дёргался, когда на крючках оказывались окуни, язи, сорожки. А налимы не дёргались, так как подыхали. Удивляясь, почему они слабы, хотя гораздо крупнее других рыб, я понял, что они глотали наживу так глубоко, что крючок оказывался в животе.
Впервые подумав о рыбе как о живом существе, я представил, как больно рыбе, когда крючок оказывается во рту или желудке.
- Вообще-то бурятам нельзя есть налимов, - усмехнулся как-то отец, - Налимы считаются нашими предками.
- И потому русские называют бурят налимами? – спросил я.
- Да, но так считают буряты из племени эхиритов, а мы из другого…
На вопрос, из какого, отец не ответил, сказав, что у нас много намешано. Только много позже я узнал, что мы из рода нойот. Нойон – богач, влиятельный человек, а нойот – множественное число от нойона. Натерпевшись от обвинений о кулацком прошлом, отец не хотел, чтобы я проговорился об этом кому-то. Тем более что нойоты были очень близкими родичами борджигитов, из которых происходил Чингисхан.
Член партии с 1928 года, воспитанник совпартшколы, отец вместе с другими сокурсниками снимал кресты с Одигитриевского собора в Верхнеудинске, участвовал в «демонстрациях трудящихся» против участия лам на Всебурятском съезде, подавлял кулацкое восстание в Бичурском районе Бурят-Монголии. Став убеждённым атеистом, он искренне боролся против религиозного дурмана. И потому не рассказал мне о роде нойот. Всё, что написано мной о наших предках шаманах в начале «Улигера», я узнал гораздо позже, причём многое уже после смерти отца.
Однажды я поймал на перемёт большого, более полуметра, осетра. Принёс его домой. Отец велел положить его на лёд в санаторском подвале. Утром, когда я взял его в руки, осётр начал вилять хвостом. Он утих лишь после того, как отец оглушил его ударом ножа в голову.
Меня поразил его крепкий панцирь и полное отсутствие костей. Вместо позвоночника – хорда, толстый прочный шнур. Из-за длинного носа осётр походил на акулу, но не был хищником. Маленьким ртом посреди нижней части острой морды, с мягкими белыми усиками, он собирал на илистом дне червей и рачков. Но какими огромными вырастали осетры, питаясь донной мелочью и планктоном. Протопоп Аввакум писал, что они весили двадцать пудов, то есть 320 кг, а длиной - до трёх метров.
В 1657 году протопопа Аввакума везли в Забайкалье. Воевода Пашков морил его голодом, бил батогами. Особо трудно было у Падунского порога на Ангаре и на Селенге, когда Пашков подгонял бурлаков плетьми. В Забайкалье у Аввакума умерли два сына. В 1662 году протопоп возвращался из Нерчинска без воеводы. Дорога складывалась удачно. По Хилку и Селенге пыли вниз по течению. Во все времена сибиряки всегда помогали страдальцам. В устье Селенги рыбаки подарили ему сорок осетров, привязали их через жабры, и вели живыми через Байкал. Семейству Аввакума осетров хватило на месяц, пока оно плыло через Байкал, потом по Ангаре, до Падунского порога.
Процитирую писателя Дмитрия Жукова, автора прекрасной книги «Протопоп Аввакум», который бережно перевёл на современный язык «Житие протопопа Аввакума»: «Мрачно было на душе Аввакума, когда он впервые оказался на Байкале. А теперь – человек свободный – огляделся, и… ровно другой свет осветил всё. Господи, красота-то какая! Вокруг моря горы высокие, утёсы каменные; ветер из тех утёсов высек и палаты, и повалуши, и ворота, и столбы! Благословенна байкальская земля, растёт в ней сам по себе лук большой и сладкий, чеснок растёт, конопля, цветы благовонные… На отмелях песок золотой, чище чистого; у берега вода изумрудная, а дальше синяя-синяя, глубокая, холодная, и птиц на воде всяких, гусей и лебедей видимо-невидимо плавает. Как снег. А рыбы в море густо – и осетры, и таймени, и стерляди, и омули, и сиги… Осетры и таймени такие, что на сковороде нельзя жарить - один жир… Жить бы да радоваться человеку красоте этой, думает Аввакум, так нет: человек всё суетится, пустым занимается, скачет как козёл, раздувается, как пузырь, гневается как рысь, лукавит как бес, обжирается и ржёт как жеребец при виде красоты, не им созданной». (Писатель Дмитрий Жуков – отец Президента Олимпийского комитета России Александра Жукова).
Как-то рано утром мы с Илканом шли на Селенгу и увидели идущих навстречу двух мужиков. Один из них, сгибаясь от тяжести, нёс на спине огромного осетра, хвост которого волочился по земле. Он был не менее двух метров и двух пудов. От изумления мы даже не поздоровались, стоя с раскрытыми ртами. Чуть позже осетра взвалил на себя второй мужик. Они шли к лесозаводу. Ясно, что они поймали его не на удочку, такого не вытянешь самой прочной леской, а невод и лодку они спрятали, видимо, на Ахреевском острове.
Заводской парень рыжий Сашка (ему везло на щук, которых ловил на обычную удочку) уверял, что в ненастье с неба спускаются крючки с кусками колбасы и ловят людей, которые хватают их. На вопрос, кто закидывает удочки, Рыжий ответил: «Конечно, не Бог, а Дьявол. И те, кто клюёт на них - грешники».
После того увидел сон, будто я, осётр, плыву по дну. Учуяв толстого червя, нащупал его губами и только хотел проглотить, как почувствовал острую боль – кто-то дёрнул леску, и крючок вонзился в губу. Выплюнув червяка, я порвал губу. Проснувшись, стал трогать рот. Убедившись, что губа цела, я продолжал чувствовать боль. А как же больно рыбам, которых ловят крючками?
Осетров стало меньше и в Селенге, и на Байкале. Дело не в браконьерстве, а в техногенных причинах. В конце 1940-х годов суконный комбинат построил на реке Уде фабрику первичной обработки шерсти - ПОШ. Директор Клавдия Ивановна Альцман, позже удостоенная звания Героя Социалистического Труда, очень гордилась своей фабрикой ПОШ. Но очистные сооружения работали так плохо, что наши перемёты, в шестидесяти километрах от Улан-Удэ, к утру облипали пухом и шерстью. Именно тогда фабрика ПОШ нанесла непоправимый урон Селенге и Байкалу. Дно и берега реки завалили слои отходов. Ихтиологи установили, что икра омуля в Селенге, погибала полностью.
Стало меньше не только омуля, но и окуня, налимов, неприхотливых сорожек. А осетры, стерлядь, таймень почти исчезли. В этом виновата не только суконная фабрика, но и другие предприятия Улан-Удэ – мясокомбинат, мелькомбинат, судоремзавод, ЛВРЗ (локомотиво-вагонный ремзавод, бывший ПВЗ). Крупный посольский омуль измельчал. Раньше он достигал полуметра в длину, я хорошо помню, как солил таких, а теперь стал мелким, как в Баргузине, Нижнеангарске и в Малом море у Ольхона.
Однажды я представил себя только вылупившимся из икры мальком, который задыхается в ядовитой слизи на дне реки и не может выжить. Вспомнив о боли, которую испытывают рыбы, мне стало жалко их.
В 1960 году я, аспирант журфака МГУ, во время каникул поехал на Байкал, проплыл на теплоходе от Листвянки к Ольхону, затем в Баргузинский заповедник, проехал на попутных катерах и автомашинах восточный берег Байкала до Турки. «Комсомольская правда» опубликовала мою статью «Почему пусты омулёвые бочки?» почти без правки. Но заголовок насторожил редактора, и он заменил его на более оптекаемое – «Омуль рыба байкальская»…

ЕЖЕГОДНАЯ ДАНЬ
По Селенге тогда ходили пассажирские пароходы. Один из них был старинный, колёсный, стучал плицами по воде. Когда пароход причаливал к нашему яру, его прибытие становилось событием. Взрослые поднимались на борт, покупали в буфете пиво, а детям брали ириски и сладкое розовое ситро. Вскоре мы услышали, что именно этот пароход, дойдя до Байкала, сел на мель. Капитана судили. Прокурор говорил: «Надо же умудриться найти мель на самом глубоком озере мира».
Стрежень реки проходил у самого яра, который заселили речные стрижи. Они вырывали норы в песке и плодились сотнями. Сейчас их тут нет, так как большой остров, появившись здесь, зарос тальником, удалил яр от воды.
Именно здесь летом купались сотрудники санатория. Чтобы быстрое течение не сносило далеко, они уходили вверх и плыли вниз до пляжа. Сюда приходили главврач санатория Надежда Александровна Иванова с дочкой Галей, учительница Полина Ивановна Аксёнова с детьми Нелей и Валерой, главбух Евгения Александровна Бирюкова с сыном Толей. Заместитель главврача Ольга Леонидовна Пентковская, высокая, стройная полька, держалась обособленно. Она не была заносчивой, но все считали её аристократкой. Плавала в основном на боку, дольше и дальше всех. Здесь же купались медсёстры и другие сотрудники.
Вода не была особенно тёплой, но жара порой достигала сорока градусов, и никто не мог удержаться от купания. Мой отец после туберкулёза страдал астмой, и врачи запретили ему купаться. А маме, занятой работой и домашним хозяйством, было не до купанья. Вставая рано утром, она доила корову, пропускала через сепаратор парное молоко и спешила на дежурство. Просыпаясь, я слышал пенье сепаратора и журчанье струй сметаны и обрата, как мы называли пропущенное молоко. 
Вскоре я научился плавать вместе с сестрёнкой Розой и братом Валерой. На быстром течении уроки плаванья опасны, и мы учились в тихом затоне, где вода была стоячей. Ясно, что за нами смотрели взрослые. Странно, рыба здесь не клевала, хотя рядом, на Камнях, где сильное течение, вовсю ловились окуни, сороги и даже щуки. Поначалу я ставил в затоне перемёты, закидывал удочки, но поплавки не тонули, наживка оставалась целой. Зато я увидел, как летают и замирают в воздухе стрекозы, скользят, как на коньках, водомеры, используя поверхностное натяжение воды. Следы их лапок тут же исчезают. И я подумал, сколько людей, проходя по жизни, не оставляют следов, словно их и не было. А их слова - как вилами по воде. Пустой затон, пустая жизнь…
Этот затон считался тихим омутом, в котором черти водятся. Говорили, будто в нём живёт водяной, который поедает рыб и топит людей. К сожалению, это оправдалось. Две девочки стали купаться там, и вдруг одна из них, дочь конюха Галя Трушицына, молча, без крика скрылась под водой. Моя пятилетняя кузина Жанна Данчинова, увидев, что подруга не вынырнула, побежала к месту общего купания. Галю быстро нашли, вынесли на высокий берег.
Молодая врач Мария Павловна Кострицкая повернула девочку на живот, вылила из лёгких воду и стала делать искусственное дыхание. Вокруг столпилось много народа. Когда врач устала, за спасение взялись медсёстры. Это длилось более часа, но её не смогли откачать. Родители, братья, сёстры девочки просили врачей, молили Бога. Когда Галю не оживили, родичи стали буквально выть и реветь страшным хором. Плакали и стоящие рядом. Её похоронили на Ильинском кладбище, но отец Трушицын поставил крест и на высоком берегу, над этим затоном. Покрашенный зелёной краской крест был виден при подходе к реке и с плывущих лодок, пароходов.
Через год я стал увереннее держаться на воде, и мне пришло в голову переплыть протоку напротив нашего пляжа. Чтобы никто не остановил меня, я решил плыть в одиночестве. Зашёл выше по течению и поплыл. Быстрое течение стало относить от острова. Испугавшись, что меня унесёт на то место, где осенью опрокинулась лодка Белоусовых, я отчаянно замахал руками. Люди рассказывали, что брат и сестра Белоусовы долго держались за опрокинутую лодку, но их унесло за Ахреевский остров, они окоченели и утонули. Я их отца видел, когда заезжал с папой на Ильинку. Лаврентий Степанович Белоусов был председателем колхоза…
С трудом выплыв на песчаную косу, я рухнул от усталости. Придя в себя от пережитого страха, я с запасом поднялся вверх по течению и гораздо быстрее переплыл на левом берегу. Оказалось, поток, ударяясь об остров, менял течение в сторону нашего берега. Потому и было трудно плыть к острову.
Жаль, что не оказалось снимков тех лет. Но позже, в 1951 году С.И. Глазунов заснял нас в лодке: за вёслами я, отец, мама, Роза, Валера, на корме - дядя Платон Бартуков. На фоне Ахреевского острова и Потатуры я гребу против течения. Нос лодки режет воду. Если бы кто-то накренил лодку, мы бы оказались в воде. Отец и дядя Платон, не умевшие плавать, наверняка пошли бы ко дну. Снимок хорошо передаёт красоту пейзажа, бурное течение, и в то же время серьёзный риск при съёмке.
 В 1949 году на пляже огородили место для купания санаторских детей. Отец велел рабочим вбить в воду колышки с красными флажками, за которые нельзя было заходить детям. Первые купания прошли хорошо. Но однажды медсестра Шура Воронина не увидела, как три девочки, лет десяти, ушли ниже и начали бродить там. Быстрое течение сбило одну из них. Подружки кинулись спасать её, но их тоже унесло.
Меня в то время не было на реке, но мне сказали, что девочки исчезли под водой очень быстро. Рыдая от горя и ужаса, Шура бегала по берегу, хотела броситься в воду, но её удержали. Следователи установили, что дети зашли в воду далеко от разрешённого места купания. Суд проходил в Улан-Удэ, я был на нём. Шуру осудили на какой-то срок. Не помогла справка о беременности. Отца и главного врача оправдали, так как они для безопасности велели огородить место купания, но им объявили выговора. Это была страшная трагедия для родителей утонувших детей и всего коллектива санатория. Подобные истории ежегодно происходили и происходят сейчас по всей Селенге. Тонули не только купающиеся. Проваливались под лёд машины,зимой.
Однажды, возвращаясь верхом с сенокоса в Ловцовой пади, я ехал по Ильинке и увидел большую процессию посреди шоссе. Проезжающие автомашины и повозки уступали ей дорогу. Я свернул на обочину и остановил коня. Люди несли гроб на полотенцах, перекинутых через шеи. В нём лежала девочка, за гробом шли родичи, а за ними - плакальщица, которая причитала на всю улицу:

Ой, да зачем ты покинула дом родной?
Ой, да зачем тебя увлёк водяной,
Ой, да зачем ты ушла к русалке чужой.
Ой, да что теперь будет со мной?

Я понял, что её подруга утонула. Меня поразило, как складно и бойко причитала девчушка лет двенадцати. Откуда здесь, в таёжном селе, взялась почти профессиональная плакальщица? Вряд ли она училась этому. Такому дару нельзя научиться. Мне сказали, что девочка до того была на свадьбе, на которой оплакивали невесту. И ей этого хватило, чтобы раскрыть свой талант на похоронах. Решив послушать её, я взял коня под уздцы и пошёл на кладбище. Идя посреди улицы, застроенной старыми домами вековой давности, я слушал удивительные причитания, которые продолжались почти без пауз. Она умолкала лишь тогда, когда вытирала слёзы, а подруги подносили ей воду, которую она пила. Привязав коня к ограде, я прошёл к могиле. Там Нюра вместе с родителями чуть не бросилась на гроб, когда его опускали вниз. И всё это время продолжала свой страшный плач.
Как же я плохо знаю своих земляков, подумал я. Не только русских, но и бурят. Со временем их стало больше и в санатории, и на заводе. В разное время здесь стали жить Данчиновы, Очировы, Шалаевы, Холукшановы, Яжиновы…
Удивило ещё одно событие. Когда наступило послабление на религию, ильинцы и заводчане поразили всю республику, став возводить часовню в Ловцовой пади, названной в честь казачьего атамана Гаврилы Ловцова, который сооружал Баргузинский, Селенгинский и Верхнеудинский остроги. В 1980-х годах ещё не действовала здешняя церковь, и люди стали устраивать шествия и молебны на Иван-горе. Против них ополчились местные партийные организации, милиция. Но люди не просто молились, но и несли туда в сумках и на руках кирпичи для сооружения часовни. Остановить эту стихию не смогли и сотрудники КГБ. К удивлению, шествия возглавляла вдова нашего санаторского конюха Петра Коробова. Хорошо помню её, тихую женщину, никогда не выступавшую на собраниях. И вдруг она оказалась во главе процессии, в которой шли русские и буряты, которые несли хоругви, и пела молитвы.
В 1990 году в шествии участвовали моя сестра Роза и десятилетний внук Саша. Он принёс туда два кирпича. Позже мои земляки восстановили Ильинскую церковь, когда-то сгоревшую, но сохранившую белые каменные стены.

НА ПОБЫВКУ С ФРОНТА
Летом 1944 года на Ильинку приехала тётя Лёля. В городе появились первые военные в погонах, которые ввели недавно. И тётя Лёля приехала в шинели и гимнастёрке с погонами. Служа на западном фронте в санитарном поезде, она заболела и попала в госпиталь, после чего ей дали отпуск. Проехав почти всю страну с запада на восток, она через полмесяца сошла на станции Тататурово, так как поезда дальнего следования не останавливались на Ильинке. До того она ни разу не бывала у нас. Пошла назад пешком по незнакомой дороге. Когда стемнело, она легла под кустом между шоссе и железной дорогой. От истощения и авитаминоза она заболела куриной слепотой, стала плохо видеть и бояться темноты.
Таёжные ночи прохладные, к тому же не давала уснуть «татауровская труба», как здесь называют постоянный ветер в сторону Байкала. Не став разводить костёр, чтобы не привлекать внимание проезжающих по шоссе, она закуталась в шинель, положила под голову рюкзачок, продремала до рассвета. Оказалось, она ночевала недалеко от Ильинки, но село тянется километра три, затем посёлок лесозавода - два километра, и, наконец, она увидела красивые двухэтажные дома санатория.
Как же рады были все мы, как радовалась тётя Лёля, увидев нас. Она пришла с погонами на шинели и гимнастёрке, с пилоткой на голове. Отец гордился тем, что его сестра – участница войны. Она умудрилась привезти всем подарки, маме платок, нам, племянникам, конфеты, которые в годы войны были редкостью.
Тётя Лёля помогала по хозяйству маме, хотя она была против этого: «Отдыхай, ничего не делай». Но тётя Лёля и раньше, и всю жизнь не могла сидеть без дела, а, главное, домашние хлопоты были ей в радость. Я водил её на рыбалку, а перед тем мы копали червей в яме под сосной. Её зрение начало поправляться, она очень радовалась, когда стала видеть и находить червей, а потом наживлять их на крючок.
На Селенге ставили перемёты, закидывали удочки. И тут я впервые услышал от неё фронтовые песни. «На позицию девушка провожала бойца», «Чёрные ресницы, чёрные глаза». Одну из них запомнил особо, и слова, и мелодию: «Ты мне всё о доме говорила, чтобы боль немного унялась». Там пелось о медсестре, которая в полевом медсанбате перевязывала, лечила раненых. Больше я никогда не слышал этой песни. Через полвека я попросил тётю Лёлю вспомнить слова, а она очень удивилась, когда я сказал, что слышал песню от неё. Она почему-то напрочь забыла её.
За ней стал ухаживать Николай Богданов. Они стали встречаться в санатории и городе. Дело дошло до того, что он подарил её ночную рубашку. Проведя у нас почти месяц, тётя Лёля окрепла, загорела, отоспалась. Зрение пришло в норму. Позже мы узнали, что куриная слепота поразила и Фёдора Епифановича Писарева, который сражался на передовой. Сказывались нервное напряжение, недосыпание, плохое питание и авитаминоз. О таком виде истощения участников войны я не читал нигде. Мама постоянно давала тёте Лёле рыбий жир, хорошо кормила, и она выздоровела.
Уезжая, тётя Лёля подарила мне свою шинель и пилотку. Отец был против, могут обвинить в нарушении формы, но она сказала: «Пусть Вове останется память обо мне. Если что, скажу, что меня обокрали в поезде. И мне выдадут новую форму». Родители дали ей тёплую куртку, вязаную шапочку. После её отъезда я увидел во внутреннем кармане шинели небольшой солдатский треугольник. Нехорошо читать чужие письма, но я прочитал. Какой-то красноармеец вспоминал, как они ночью сидели в стогу сена, как над ними проносились самолёты. «Потом началась артиллерийская перестрелка, - писал красноармеец, - взрывы были далеко, но слышались, будто рядом. Зарево залило горизонт. Ты испугалась и прижалась ко мне, а я был рад этому, так как если бы не взрывы, ты бы не позволила обнять и поцеловать тебя. Навсегда запомню ту ночь и твои горящие глаза. Надеюсь, они горели не только от испуга. Напиши, как выпишешься из госпиталя. Я очень хочу увидеть тебя и не просто увидеть, а соединить нашу жизнь. Надеюсь на встречу после войны. Мне кажется, мы с тобой могли бы стать хорошей парой».
Такое вот трогательное письмо. Имени красноармейца не помню, но содержание письма передаю почти дословно. Вряд ли они встретились позже. Видимо, он погиб. Тётя Лёля после демобилизации вернулась на родину одинокой. Спрашивать её о том красноармейце было неудобно, ведь я прочёл письмо без разрешения…

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Дети, лечащиеся в санатории, пели, танцевали превосходно. Полина Ивановна Аксёнова репетировала их так, что концерты становились событием. И отец попросил её устроить к празднику концерт взрослых сотрудников. Она согласилась. Главной сложностью оказалось нехватка мужчин. Стасик Банюк и Илкан Фаткулин были ещё малы, конюх Черта, Василий Иванович Юй Чже-чен отказались выступать в хоре. Мой отец и Петро Коробов из-за астмы могли раскашляться в любое время.
Из подростков оказались лишь Саша Лобанов и Костя Крылов, которые по возрасту не дотягивали до роли лётчиков в небольшой пьесе, но Полина Ивановна уговорила их. Для них нашли гимнастёрки, пилотки, сапоги. Женские роли исполняли медсёстры Валя Иванова, Катя Рузаева и воспитательница Галина Ивановна Лапина. Дело происходило в медсанбате, куда привезли раненых лётчиков. Когда на сцене появились Саша и Костя, их узнали не сразу, и только позже догадались, что играют они. Зал сочувствовал, когда им перевязывали раны, дружно смеялся их шуткам. А когда кто-то забывал текст, Полина Ивановна суфлировала из угла, причём её слышал весь зал. Но никто не возмущался, а наоборот, сочувствовали им.
После пьесы Стас исполнил на кларнете какую-то вычурную мелодию. На высоких нотах он закрывал глаза, надувал щёки, лицо краснело от напряжения. Когда он закончил, все зааплодировали, а кто-то попросил: «Сыграй что-то попроще». Стас задумался, а его сестра Ляля посоветовала начать старинный романс «Что это сердце». Более того, прошла на сцену и стала петь неожиданным низким голосом.
Что это сердце сильно так бьётся?
Что за тревога волнует мне грудь?
Чей это голос в душе раздаётся;
            Ночь всю томлюсь, не могу я уснуть…

Романс тронул души женщин, и одиноких, и тех, чьи мужья были на фронте. Аплодисменты оказались более бурными. Лялю стали просить спеть ещё что-нибудь. И она исполнила арию из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила».
Перед этим Ляля рассказала о богатыре Самсоне, сила которого заключалась в длинных волосах. А филистимлянка Далила, хоть и любила его, остригла его волосы, пока он спал. Её соплеменники ослепили его и заковали в цепи. Когда волосы отрасли, сила вернулась к Самсону, он порвал цепи, обрушил колонны храма, погубив филистимлян, но погиб и сам. Так в нашем таёжном посёлке впервые узнали древнюю библейскую легенду и услышали прекрасную арию Далилы.

Открылась душа,
как цветок на рассвете,
для лобзаний Авроры…

В хоре на сцене появились почти все медсёстры, а также Евгения Александровна Бирюкова, Ляля Банюк, её кузина Галя Вильгрубе. Исполнялись песни про любовь, верность. Дирижировала и пела вместе со всеми Полина Ивановна. Хор произвёл впечатление не только хорошим пением, но и прекрасными платьями. Ярко наряженные женщины казались необыкновенными красавицами. Тот концерт увидел бывший нарком здравоохранения А.Т. Трубачеев, приехавший к нам с внуком Радной Сахалтуевым. Андрей Тимофеевич посоветовал выступить на смотре самодеятельности в Улан-Удэ.
Поехав в город вместе с отцом, я услышал, как наши прекрасные дамы пели на сцене оперного театра. Когда занавес открылся, все ахнули, увидев два ряда красивых, нарядно одетых женщин. Ещё большее восхищение вызвало их пение. После этого на сцену вышла Ляля. Её объявили полным именем - Элеонора Банюк. В шикарном платье, которое мы не видели на Ильинке, она выглядела гранд-дамой. Это было платье её мамы Софии Фортунатовны, которое она хранила для особых случаев. Под аккопанемент рояли кларнета, на котором играл её брат Стасик, Ляля исполнила арию Далилы.
Её пение было неожиданностью для зрителей. Овация захлестнула театр. Затем она исполнила «Что это сердце сильно так бьётся». Овация снова вспыхнула в зале. Зрители не отпускали её. Несмотря на то, что солисты исполняли лишь по два номера, ей разрешили третий. И она исполнила романс Булахова «Свидание».

В час, когда мерцанье звёзды разольют,
И на мир в молчанье сон и мрак сойдут,
С горькою истомой на душе моей
Я иду из дома на свиданье с ней…

Позже в газетном отчёте её пение отметил особо, но посоветовали не увлекаться старинными романсами, а петь современных авторов. В итоге ильинцы получили грамоты за второе место. А первое место завоевал хор Улан-Удэнского хлебозавода. Его
директор, молодой крепкий мужчина, запевал баритоном: «Всё, чем теперь сильны мы и богаты, Всё, чем отныне Родина горда». Далее хор подхватывал запев, и становилось ясно, что все победы достигнуты благодаря партии и нашему вождю. Ещё лучше прозвучала следующая песня:

От края и до края, по горным вершинам,
Где гордый орёл совершает полёт,
О Сталине мудром, родном и любимом,
Прекрасные песни слагает народ…

Хор хлебозавода победил благодаря «идейно выдержанному репертуару», как отметили в том же газетном отчёте. Тот смотр я запомнил на всю жизнь. На нём я впервые услышал живое пение бурятских и эвенкийских певцов. До того слышал их мелодии по радио, но национальные костюмы, танцы надо видеть своими глазами. Не понимая по-бурятски, я был очарован мелодиями песен и танцев. И впервые почувствовал комплекс неполноценности, так сказать, с другой стороны. После нападок в заводской школе я начал стесняться своей нации, а сейчас мне стало неловко, что я плохо знаю родной язык. Эвенки из Баунта и Северо-Байкалья удивили не только многоголосным пением, но и тем, что после окончания номера, они ещё до закрытия занавеса, вдруг разбегались со сцены. А зал провожал их смехом и аплодисментами.
Огромное впечатление произвёл семейский хор из Большого Куналея. Одетые в старинные платья, они пели таким многоголосием, какого не было даже у эвенков.
В островах охотник целый день гулявает,
Нет ему удачи, сам себя ругавает…

Запевал бородатый дед Рыжаков, а хор подхватывал песню. Он пел старинные песни староверов и более поздние, сочинённые в Забайкалье.

Не вейтеся, чайки, над морем,
Вам некуда бедненьким сесть. 
Слетайте в страну Забайкалье,
Снесите печальную весть…

В том же газете написали: «Слов нет, старинные песни нужны, но большекуналейцам надо осовременить репертуар». В те годы ценились, прежде всего, песни о партии и Сталине. Но семейские упорно продолжали петь только свои старинные песни.
В августе 2011 года я побывал в Большом Куналее и познакомился с Михаилом и Ольгой Рымаревыми, внуками знаменитого бородача Александра Ивановича Рыжакова, которого я слышал в 1940-70 годах. Учась в Бурятской сельхозакадемии, они достойно продолжают его дело – поют в фольклорном ансамбле «Родничок», под руководством Екатерины Евсеевны Степановой, Их неоднократно показывали по Центральному и местному телевидению.
После войны некоторые санаторские семьи, пережив эвакуацию, вернулись на запад. Полина Ивановна Аксёнова уехала с детьми в Ростов-на-Дону, Банюки в Ленинград. Но самодеятельность не затухла. И хотя, больше не было ярких побед на республиканских смотрах, и не каждый год проходили концерты в клубе санатория, в 1970 году произошёл неожиданный всплеск. Новая воспитательница собрала большой хор, в котором было не два, а три ряда певцов. Для стоящих сзади сколотили скамейки. Хор исполнил не только лирические, но и идейные песни. Кто-то вспомнил о давней критике в газете, и новая руководительница учла пожелания. Коронным номером хора оказалась песня «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!» Так санаторцы отметили столетие Ленина. Танцовщицы выступали в плиссированных юбках.
Но главной сенсацией стала пьеса из жизни санатория, в которой мой сверстник Гоша Лобанов исполнял роль бабушки. Когда он вышел в женской одежде, повязанный старушечьим платочком, никто не узнал его, а догадались, узнав по голосу. Все смеялись, как никогда. То яркое событие старожилы вспоминают и сейчас. Узнав о возрождении концертов в санатории, я вспомнил о Полине Ивановне Аксёновой, которая первой зажгла на Ильинке огонь самодеятельности. Вспомнил и Лялю Банюк, певшую арию Далилы. Как же много в жизни зависит от таких людей.
Самое удивительное – Таня Коробкова вдруг научилась играть на балалайке и гармошке. Она отказывалась выступать, но её уговорили. Женщины сшили ей кофту и юбку. Впервые выйдя на сцену без комбинезона, она поразила всех не только своим видом, вполне нормальной фигурой, но и неплохой игрой.
Вообще послевоенная пора в жизни санатория запомнилась мне как одна из самых светлых. Отец выискал где-то установку для гигантских шагов. Наверху столба установили металлический круг на подшипниках, к нему подвесили четыре толстых каната. Посоветовавшись с врачами, он решил вкопать столб не на территории санатория, а во дворе посёлка, между баней и клубом, который построили неподалёку. Для детворы санатория гигант, как стали коротко называть карусель, стал настоящим праздником. На нём стали бегать и вращаться и подростки, и даже взрослые. Узнав о диковинном гиганте и волейбольной площадке, сюда стали приходить парни из соседних посёлков. Они с удовольствием бегали с криками, матерщиной, оттесняя наших ребят. Из Троицка приходили братья Суворовы, с лесозавода – Петя Брянский с друзьями. Они иногда дрались между собой. Детям и родителям это не нравилось, и отец запретил посторонним пользоваться гигантом…
Всё это – победы в самодеятельности, волейбольная площадка, гигантские шаги, а главное, успешное лечение детей, сделало санаторий передовым коллективом Прибайкальского района и всей республики, центром притяжения окрестного населения. За это отца наградили значком Отличник здравоохранения. Большой, как орден, он был склёпан из разных пластин. Нынешние штамованные значки выглядят хуже.

ПРАВДА СРЕДИ НЕПРАВДЫ
Наш санаторий находился между Селенгой и Транссибом. Село Ильинка, давшее название санаторию, в четырёх километрах в сторону Улан-Удэ. Южная часть села сливается с посёлком лесозавода. Тогда от него до санатория было три километра. После третьего класса, который я окончил отлично, я стал ходить в заводскую школу. Рано утром зимой шёл в полной тьме. Как всегда от Татаурово дул встречный ветер. И я порой обмораживал лицо.
Весной, когда снег растаял, в поле появились жаворонки. Мне так кравилось их пение. Я следил за тем, как они взлетают и, кувыркаясь в высоте, поют свои заливистые песни. Когда поле застроили домами, жаворонков не стало.
Учился по-прежнему хорошо, но возвращение домой оборачивалось жутким испытанием. У большого дома с длинной завалинкой сидели дети, а старшие парни играли в карты и в пристенок, стукана. Я шёл под оскорбительные крики: «Налим-тарелка рыба мелка», «Бурят, штаны горят». Дело доходило до улюлюканья, свиста, бросания камней. Дома я не говорил об этом, но однажды вернулся заляпанный грязью и с разбитой головой. Тут пришлось сказать, в чём дело.
Отец поехал в школу, но беседа с директором, учителями ничего не дала. На заводе жили потомки переселенцев, которые всегда относились к аборигенам, мягко выражаясь, неприветливо. И заводские дети были такими же. Им ведь не прикажешь. Так я узнал, каково быть единственным на всю округу бурятом. Тогда я узнал о шовинизме и столкнулся с его грязным обликом. На Кумыске, в Улан-Удэ, где бурят было больше, такого пренебрежения к ним не было.
Чувствуя себя неполноценным, я не знал, что делать. Стасик Банюк, который учился в шестом классе Ильинской средней школы, предложил мне править казёнку, что означало – не ходить в школу, и я согласился. Так как Стас выходил в свою школу раньше, а я позже, мы встречались с ним на разъезде, у озера. Оно образовалось на месте карьера, где черпали гравий и песок. Рельсы, проложенные по дну карьера, заходили в воду, где платформы загружали экскаваторы. Озеро было окружено холмами, из которых машины брали гравий для строительства.
Общение со Стасом было тяжёлым. В сущности, неплохой, интеллигентный парень, он почему-то вредничал всем. Однажды зимой пожилой китаец Ван Су-лин попросил нас помочь затащить вверх с реки сани с дровами, собранными на острове. Стас подошёл и стал тянуть сани не вверх, а вниз. Я решил нейтрализовать его «помощь», но мне и старику Ван Су-лину пришлось туго. После спросил, зачем он делал так. В ответ Стас пропел: «Во саду ли, в огороде  поймали китайца, / Завалили на песок, вырезали яйца».
Между тем, у пожилого китайца был сын Боря. Крепкий красивый паренёк, от русской женщины, учился в ФЗО в Улан-Удэ и мало бывал на Ильинке. Если бы он, ровесник Стаса, узнал о его презрении к китайцам, то получил бы как следует. Борис чисто говорил по-русски и ярко изображал людей. Показывая, как директриса ФЗО открывает дверь кабинета, он щурился от папиросы, изображая, как она, отворачиваясь от дыма, вставляет ключ и открывает дверь. Этюд получился очень зримым, ярким. Ван Су-лины и сейчас живут в посёлке, но под фамилией Ванзолин.
Когда в санаторий пришёл из Троицка Стёпка Суворов, Стас поколотил его. На другой день Стёпка привёл старшего брата Гошу, и они вернули долг сторицей. Хотя я не защищал Стаса, мои отношения с троицкими ребятами испортились. С таким вот человеком я стал править казёнку.
Пенье жаворонков его не привлекало. Сбор цветов тоже. Чтобы как-то убить время, Стас предложил играть в карты. Играли в очко, подкидного дурака. Потом он уговорил играть на деньги. Я согласился и проиграл несусветную сумму - многие тысячи рублей. Попав в рабство, я выполнял его приказы, порой сумасбродные, а он щедро списывал долг сотнями и тысячами.
Когда нам надоело прятаться на озере, где нас могли заметить санаторцы, мы пошли на Селенгу. Там увидели большую лодку ильинских колхозников, прикованную цепью к бревну. Вырвав замок вместе с цепью, мы уплыли вниз по реке в Потатуру, где ловились осетры. За вёсла сел я, так как научился грести на лодке бакенщика. Взяв с собой удочки, перемёты, мы наживили крючки, забросили их, закурили махорку.
Мне был противен запах табака-сырца, который взял с собой Стас, но я курил, не затягиваясь, чтобы почувствовать дух свободы. К счастью, я не втянулся в курение, но на склоне жизни иногда делаю самокрутку и почему-то с удовольствием вспоминаю вкус махорки и запах горящей газеты.
Вдруг из-за острова вылетела лодка, быстро машущая двумя парами вёсел. Колхозники отобрали наши портфели, перемёты, удочки, переправили на левый берег и сказали отцу: «Угнав лодку, они сорвали сенокос. Мы сообщим об этом в милицию и в райком партии!» Однако отец уговорил председателя колхоза Л.С. Белоусова не поднимать шума. Но мне крепко досталось ремнём.
Беда не приходит одна. Через день директриса заводской школы позвонила отцу и спросила, почему я не хожу в школу. Так он узнал, что я со Стасом целую неделю провёл на озере и реке. Отец повторил урок ремнём.
Мне было 11 лет. И без того подвижный, вертлявый, я стал более нервным, начал вымещать злость на других ребятах, стрелять из рогатки воробьёв. Стас научил меня вставлять спички в ниппели автомобильных колёс, чтобы спускать колёса приезжих машин. Один из водителей увидел это и сказал отцу. Он снова побил меня.
Однажды я принёс из столовой санатория тёплый кипяток. Отцу показалось, что он не кипячёный. Рассердившись, он взял ремень. Когда отец начал хлестать, я нервно куснул бородавку на руке, из неё потекла кровь. Я закричал не столько от боли, сколько от желания прилечь чьё-то внимание. В окне сразу выросли головы Толи Бирюкова и Леры Аксёнова, залезших на завалинку.
Увидел их и кровь на моей руке, отец прекратил побои. Перебинтовал мой палец. Тут он понял, что переборщил. Отец хотел мне добра, но воспитывал меня довольно жестоко…
Стасу было 14 лет, старше меня на три года, в нём уже начала бродить кровь. Однажды он подкараулил в лесу группу санаторских девчонок. Подкравшись к Мусе, самой красивой из них, он из-за спины закрыл ей глаза и попросил угадать, кто он. Она не смогла назвать имени, а он её хорошо разглядел. Муся была тёмноволосой, с очень большими выразительными глазами. Наконец, он открыл ей глаза, представился и, держа её за руку, чтобы не убежала, начал разговор. Мне было тягостно и неловко присутствовать при этом. Девчонки, узнав меня, сказали об этом другим. Отец снова взялся за ремень.
Проявляя интерес к девчонкам, Стас начал ухаживать за Нелей Аксёновой. Очень красивая, но строгая девочка, она не реагировала на его претензии. И тогда он стал говорить, будто я встречаюсь с ней восемь раз в день. Вместо слова «встречаюсь» он называл грязный глагол. Однажды он собрал ребят под окнами Аксёновых, и велел им кричать хором: «Восемь раз, восемь раз!» Взрослые были на работе, никто не мог остановить жуткую травлю. Не выдержав, Неля попросила меня подойти к окну. Я влез на завалинку, а она попросила сказать, что между нами ничего нет. Но Стас тоже влез на завалинку и, приставив к спине что-то твёрдое, как дуло пистолета, шепнул: «Не вздумай отказаться. Это же шутка». Я глянул на Нелю и сказал: «Да! Восемь раз!» А ребята с ликованием снова закричали: «Восемь раз! Восемь раз!»
Позже я сгорал стыда перед ней, казнил себя за малодушие. Неля перестала разговаривать со мной и сказала своей маме. Полина Ивановна знала, что отец бьёт меня, и, видимо, не стала говорить ему об этом, но отец продолжал бить меня за другие проступки, за которые раньше не трогал, а я стал мочиться ночами в постель.
Однажды побитый в очередной раз я, не зная, как избавиться от побоев, забрался на сеновал конюшни, плакал, гладя свежие синяки, вспоминал, как меня травят по пути из школы, как я попал в рабство к Стасу, а отец бьёт по любому поводу. И я решил написать в газету. Придумал даже заголовок «Правда среди неправды». Мол, правда тонет в море неправды: пишут о дружбе народов, а меня травят за то, что я бурят. Отец, директор детского санатория, «учит» меня ремнём. Потом подумал, если напишу в «Правду», отца исключат из партии, уволят с работы. Чем это обернётся, я уже знал.
Недавно в санаторий пришла опухшая от голода женщина. Она ничего не просила, просто встала на крыльце кухни и нюхала вкусные запахи оттуда. Много людей бродило по полям, собирая прошлогодние колоски и картофельные клубни. Всё это варилось и съедалось, несмотря на ужасный вкус. Женщину накормили супом, котлетами и дали с собой хлеба, ещё что-то. Никто никогда не видел её ни до, ни после. Если отца уволят, нас выселят, снова начнутся скитания и голод. И мы опухнем так же, как эта женщина. В итоге из меня не получился Павлик Морозов. Тогда он был в чести – во всесоюзном лагере «Артек» отдыхали отряды детей, повторивших его подвиг.
Решив как-то терпеть и не писать в газету, я прыгнул с чердака и пропорол правую стопу длинным гвоздём, торчащим из доски. Илкан услышал мой вскрик, подбежал, увидел торчащий из ноги длинный гвоздь и, не став выдёргивать его, побежал к нам домой. Пока мама собирала бинты, вату, йод, на конюшню прибежали Неля и Валера Аксёновы, Галя Иванова. Я лежал на боку, прижавшись лицом к земле.
- А ведь он мог проткнуть голову, - сказала Неля, словно меня нет.
Пока мама осторожно вытягивала из ноги длинный ржавый гвоздь, все с состраданием смотрели на меня. Мне было неловко, оттого что ноги обуты в калоши на босу ногу. Так ведь не ходят. Превозмогая боль, я сдерживал стон, чем удивил всех. Когда мама вытянула гвоздь, все с облегчением вздохнули. Она с двух сторон прополоскала рану перекисью водорода, залила йодом, забинтовала. Калоша оказалась залитой кровью. Меня хотели на руках отнести домой. Но я встал и, прихрамывая, пошёл сам. По пути я тихо шепнул Неле: «Извини меня». Она махнула рукой, мол, знаю, дело не во мне, а в Стаське. Дома мне поставили укол от столбняка.
Став героем дня, я боялся, что отец побьёт меня. На Кумыске я однажды залез снаружи на входную дверь, она почему-то закрылась, прищемив мне правый указательный палец. Я повис на нём и закричал. Отец подбежал, приоткрыл дверь, осторожно спустил меня вниз и влепил пощёчину. Шрам на пальце остался на всю жизнь. Подумав, что история с гвоздём похожа на попытку самоубийства, отец не тронул меня и перестал бить. Может, этому способствовала книга Макаренко о воспитании детей. Её принесла отцу Полина Ивановна Аксёнова. Она, как и все соседи, знала о побоях. Я прочитал у Макаренко, что родители не должны бить детей. Так что спасибо Полине Ивановне.
Но заголовок «Правда среди неправды» иногда всплывал. И я даже думал написать книгу под таким названием.

КАНИКУЛЫ В САНАТОРИИ
Летом 1944 года моё состояние ухудшилось из-за передряг со Стасом и побоев отца. И меня устроили на лечение в санаторий. Поселился на втором этаже в четырёхместной палате. Широкое окно выходило на юг, в комнате было светло и тепло. Окружение и среда совершенно изменились. Чёткий режим, хорошее питание. Главное, я избавился от участия в проделках Стаса Банюка. Я впервые стал принимать душ, мыться в ванной, пользоваться современным туалетом.
Мои новые знакомые были чуть старше. В палате оказались Серёжа Дудин, Миша Стоянов. Четвёртого не помню. В соседней палате жили Гера Носкин, Ким Ильин, Нодик Сельверов, Витька Улаханов. А в изоляторе жил Эрдэм Шойдопов. Там лечились дети с открытой формой туберкулёза. Эрдэм плохо говорил по-русски и удивился, что Ильин, Сельверов, Улаханов, я и другие буряты не говорили на родном языке. Мы были иркутские, западные, а он восточный, из-под Кяхты. Из-за плохого здоровья Эрдэма не брали в совместные прогулки. Он жил и питался отдельно от нас в полном одиночестве как заключённый. Я жалел его.
Среди девочек выделялись светловолосые сёстры Таня и Наташа Кудрявцева, дочери первого секретаря обкома. Самой высокой была черноволосая девочка Ганна Рубина, ироничная, с острыми глазами и языком. Из всех палат были выходы на балкон. По нему мы днём ходили в гости к соседям или просто грелись на солнце.
Серёжа, Гера были старше меня на год и гораздо начитаннее. Они уже прочитали «Айвенго», «Остров сокровищ», «Трёх мушкетёров», которые до меня пока не дошли. Ким младше, но, как и другие ребята, много читал и начал интересоваться девочками. Я же отставал от них и в этом, и в одежде, обуви, которые у меня были хуже, чем у них, и чувствовал себя плебеем. Зато никто из ребят не читал «Жаку Крокан» Ле Руа и Зощенко в «Октябре». Я не стал хвастать этим, но однажды пересказал сказку о фее Зощенко.
Кроме того я прочёл: «Рыжик» Г. Свирского. «Берко-кантонист», «Охотники за микробами», «Тиль Уленшпигель», «Путешествие Карика и Вали», рассказ Толстого «За что?», потрясший судьбой поляков, бежавших из Сибири. На беду у нас кончился керосин, я зажёг фитиль, опущенный в масло, читал до рези в глазах, чем начал портить глаза. После того открыл 93-й том Льва Толстого, как-то попавший в дом, но справочные материалы не увлекли меня.
Ким завидовал росту и греческому профилю Геры. Кимка, самый подвижный из нас, был первым в играх, спорах, рассказах страшных историй. Когда Таня Кудрявцева стала оказывать внимание Гере, Ким очень расстроился:
- Она предпочла тебя из-за высокого роста.
Гера пожал плечами, что он может сделать. Весной 1944 года его отец погиб на фронте. Он остался единственным мужчиной в доме, где, кроме мамы и бабушки были две младшие сестрёнки. Гибель отца сделала Геру не по годам серьёзным, он стал сдержаннее сверстников, хорошо учился.
Кимка был меньше нас ростом, но очень живой, вёрткий. Хорошо играл в футбол. Всё свободное от общих игр время бил мячом по воротам, вернее, по столбам катушки, с которой дети зимой съезжали на санках. Стоя в «воротах», я отражал мячи и почувствовал силу его ударов. Позже он стал лучшим в детских командах Улан-Удэ, никто не мог удержать его удары и финты.
Большим событием были приезды родителей Тани и Наташи. Заблаговременно предупреждённые о приезде первого секретаря обкома, сотрудники санатория наводили особый лоск в помещениях. Кудрявцев с женой подъезжал на двух автомобилях. В первой машине сидели шофёр и охранник. Всё руководство санатория дежурило у ворот в лесу перед их приездом. Александр Васильевич с женой входили в огороженную часть санатория, где к ним бросались дочери. Рядом стояли другие дети. Секретарь обкома производил впечатление добрейшего человека. Он открывал коробку шоколадных конфет и вместе с женой и дочками угощал всех, кто стоял рядом.
Потом они ехали с дочками на берег Селенги, чтобы побыть с ними наедине. Машина сопровождения сначала опережала главную машину, затем следовала сзади и останавливалась поодаль. Мой отец показывал Александру Николаевичу окрестности. Тот хотел посмотреть, где и как отдыхают дети и его дочери.
От горячих ключей, которые текли выше нашего пляжа, они пошли пешком вдоль высокого яра. Увидев большой зелёный крест на берегу над затоном, Александр Васильевич вопросительно глянул на отца, и он сказал, что крест поставил отец девочки, утонувшей здесь. Секретарь обкома поморщился и сказал, что крест портит пейзаж. Далее прогулка продолжилась по берегу до спуска с обрыва к плетню. Это плетень шёл от Троицка, чтобы пасущиеся коровы не заходили на санаторскую территорию. За плетнём была широкая протока, за которой простирался Ахреевский остров. Отец сказал, что остров большой, тянется отсюда на десять километров ниже Троицка, показал Потатуру ниже скалы Могой-ула на другом берегу.
Кудрявцев спросил, не сбегают ли сюда психи из Троицкой колонии. Услышав, что такого не было, родители убедились, что их дочкам ничто не грозит, условия и природа прекрасные, и вернулись в санаторий. Там их накормили, и они поехали в Улан-Удэ. Вскоре после их отъезда крест с берега исчез. Я спросил отца, не Кудрявцев ли велел снести, он ответил, что ничего не знает об этом. Но глаза отвёл, и я всё понял.

ПОХОД НА ПЬЯНУЮ
На каникулах я лучше узнал Полину Ивановну Аксёнову. Летом она не преподавала, но водила нас по окрестностям как воспитательница. На Селенгу, за шоссейную дорогу и даже за Транссиб, где течёт речка Пьяная. При этом она не только рассказывала сама, но и просила ребят говорить, что они знают. Тут я сказал, что по этой железной дороге в гражданскую войну ходили бронепоезда белых и красных. А атаман Семёнов имел девять бронепоездов.
- Откуда ты знаешь? – спросил Кимка.
- Прочитал в книге о Гражданской войне, - ответил я, - белые и красные почти не взрывали тоннели и мосты. Поэтому мосты через Селенгу, Амур остались целыми. Те и другие считали, что мосты пригодятся после войны, в которой хотели победить.
На речке Пьяной всех поразило обилие красных лилий, которые покрывали поля, отчего санаторий назван «Красная лилия». А Вера Арсеньева кроме лилий нарвала колокольчики, дельфиниумы, Иван-чай, очень крупный нежный цветок Львиный зев, жарки которые назвала европейской купальницей. «Причём тут Европа? – сказал Серёжа Дудин, - это ведь сибирские цветы». «Наверное, они есть в Европе», - ответила Вера. Букет получился шикарным. Меня удивило, что она рвала их понемногу и знает их названия.
- У Хамар-Дабана есть падь Тархов ключ, где бродит Красная рука. Там нашли погибших мать и дочь, которые пошли за брусникой. Одни говорили, что они попали под буран, другие, что их задушила Красная рука. От них остались лишь кости, обутки и обрывки одежды, после того, как трупы съели звери.
- Кто этот Тархов, когда жил здесь? – спросила Ганна.
- Не знаю, а вот название Пьяная говорит само за себя. Речка виляет с Хамар-Дабана и впадает в Селенгу у Троицка. В пади на правой стороне течёт Кочевная, которая меняет русло. А река за соседним хребтом мечется с одной стороны пади на другую, потому и назвали Метешиха.
- А что означает Хамар-Дабан? – спросила Ганна.
- Хамар – наконечник стрелы или копья, Дабан – перевал. Хребет здесь невысок, а на Байкале его вершины сверкают как секиры.
Кимка Ильин тайком от всех искупался в Пьяной. Я поддержал его. Горная речка, текущая с Хамар-Дабана, была студёной, так как течёт по вечной мерзлоте. Тело немело от холода. То же мы с ним проделали на озере у разъезда. Более того, я решил измерить глубину и нырнул. Дно оказалось таким глубоким, что меня чуть не свела судорога – вода на глубине оказалась ледяной, как в Пьяной.
Гера не лез в воду. Он зимой болел плевритом, боялся простыть. Другие тоже были ослаблены, попали в санаторий неслучайно. Серёжа Дудин часто болел и потому тоже не купался. Он был начитан, знал много страшных историй, которые рассказывал на ночь. О вурдалаках, леших, оборотнях. Дело дошло до того, что однажды мне померещилась на балконе бегущая чёрная собака. Я испугался, но тут же выглянул, но на балконе никого не было.
Послеобеденный сон я не любил и читал под одеялом или клал книгу на пол, читая лёжа на животе. Под кроватью света не хватало, да и читать неудобно. К концу лета я так испортил зрение, что пришлось выписывать очки.
Однажды на обед подали необычные блюда. Борщ с каким-то очень мягким мясом, которое таяло во рту, на второе – такое же вкусное мясо с гарниром, а к компоту подали пластики хлеба, смазанные чем-то белым, сладким, как мёд. Это было сгущённое молоко, которое мы попробовали впервые. А необычное мясо - американская тушёнка, доставленная из США по лендлизу.
Однако настоящим праздником для нас было мороженое, которым угощали раз в месяц. Его подавали в особых десертных чашечках с небольшими с чайными ложечками. Желтоватое от американского яичного порошка, мороженое было несравнимо с тем, что продают в городе.
Кроме того, дети младшего возраста получили необычные игрушки – круглые разноцветные шарики величиной с виноградины. Они, видимо, были стеклянные, но очень крепкие. В лендлизовских наборах была и одежда. Так отцу достался очень красивый светло-синий костюм в полоску. Он так шёл ему, что стал парадным.
Размеренный режим, хорошее питание, походы в лес и на реку укрепили моё здоровье. Я перестал мочиться по ночам. Лишь однажды пришлось перевернуть матрас, а простыни спрятать у стенки. Обидно было то, что во сне мне показалось, будто я стою в лесочке и писаю на траву. Проснувшись, Серёга пошмыгал носом, догадался, в чём дело, но ничего не сказал. Я отнёс простыни кастелянше. Анна Ивановна Мальчикова молча поменяла простыни и матрац. К счастью, я пришёл в норму, и тот случай оказался единственным.

АХРЕЕВСКИЙ ОСТРОВ
Жаркое лето набрало силу, Селенга обмелела так, что протоку у Ахреевского острова можно было перейти вброд. Я предложил Полине Ивановне сходить туда, она подумала и согласилась. Мы взяли с собой бутерброды, чай, воду в бутылках и пошли через протоку. Вода была по колено, но быстрое течение могло сбить с ног, если пойти выше или ниже брода. Но я знал, где идти, и мы удачно перешли брод. Я довёл ребят до более узкой протоки, пересекающей остров. Показал единственный кедр на берегу протоки. Невысокий, кряжистый кедр был красив, но на нём не было шишек. Я объяснил это тем, что рядом нет других кедров, которые могли бы опылить его.
- На севере диком стоит одиноко, - сказала Ганна.
- На голой вершине сосна, - продолжил я, - а тут стоит кедр.
Ганна удивлённо глянула на меня: надо же, знает стихи, и сказала: «На немецком, с которого перевёл Лермонтов, речь шла о кедре. А Тютчев в своём варианте перевёл как надо. Но его варианта никому не ивестен».
Узнав от меня, что за протокой есть большая лодка, на которой плыл цесаревич, ребята попросили провести к ней. Полина Ивановна сказала, что мы и так зашли далеко, но согласилась. Перейдя протоку, я показал место, где весной слушал и видел, как токуют тетерева. Самцы, распушив крылья и хвосты, как маленькие танки, с рокотом таранили друг друга. Проходя заросли с осиным гнездом, величиной больше футбольного мяча, сказал, как здесь меня покусали осы, как опухло моё лицо.
- Ой, мы боимся, - закричали девчонки.
А Ганна усмехнулась и вместе с Кимкой Ильиным хотела пойти к гнезду, но Полина Ивановна запретила. Я провёл  ребят в стороне от опасного места.
Огромная лодка, засыпанная песком и гравием, произвела на ребят впечатление. Узнав, что её бросили браконьеры, убегая от имальщиков, Серёга Дудин вспомнил о пиратах, которые, спасаясь от погони, разбились на рифах. Кимка Ильин рассказал о баржах, которые в шторм тонули на Байкале. Гера Носкин улыбнулся. Мол, знаем мы эти байки. И ушёл с Таней на другой конец лодки.
- А почему остров Ахреевским? В честь кого? – спросил Серёга.
- Не знаю, в лоциях Селенги он обозначен как Троицкий остров, но местные зовут его Ахреевским.
Я показал ребятам скалу на той стороне реки, куда выходит изюбрь и кричит во время гона, вызывая самцов на сражение.
- Кстати гон начнётся совсем скоро, в сентябре.
- А как они кричат? – спросила Ганна.
- Звук тоскливый, протяжный. Как из пионерского горна. Гураны рявкают страшнее. Ночуя с отцом в Кочевной пади, она левее этой горы, я вздрагивал и просыпался от их рыка. А выше по течению - Потатура, где ловятся осетры.
- Странное название, - сказала Ганна, - что оно означает?
- Потатура - угрюмое место или мрачный человек.
- Ты это у Даля вычитал? – спросила Полина Ивановна.
- Нет, мне бакенщик сказал. Он же объяснил название Татаурово. Татаур – пояс. Между горой Мандрик и Татаурово реку словно перепоясывает подпруга. Отсюда и название Татаурово. Поэтому река там узкая, а течение мощное.
- Ой, я сошью себе пояс татаур, - засмеялась Ганна.
- Тот же бакенщик сказал, что Мандрик – высокий утёс.
Далее рассказал о реке Метешихе, где был с отцом на сенокосе. Следы и кучи кала хозяина тайги мы видели рядом с нашей стоянкой, но почему-то не боялись его. Отец взял с собой немецкое ружьё зауэр.
- Однажды я поднялся с Метешихи на хребет и увидел Байкал и сёла Дубинино, Оймур, Энхалук. Они на самом краю залива Провал, который образовался в ночь на 1 января 1861 года, когда от землетрясения ушла под воду Цаганская степь. (Тогда я знал эту дату. Позже учёные уточнили: 11-12 января 1862 г.)
- Какое сильное землетрясение, затопило целую степь! – удивился Серёга.
- Площадь её была двести квадратных километров, - сказал я, - на карте устье реки входит в Байкал дугой. Селенга тысячи лет несёт из Монголии ил, песок, землю. Посмотрите, как она размывает берега. Остров Ахреевский, на котором мы стоим, лет через сто исчезнет, его унесёт в Байкал.
Все внимательно слушали, и после стали смотреть на меня с большим уважением, как на знатока края. Серёга даже назвал меня при всех следопытом. Я тихо спросил его о Дале, которого упомянула Полина Ивановна, он сказал, что это автор великорусского словаря.
На обратном пути мы увидели порубленные кусты черёмухи. Начинался сбор ягод. Местные жители собирали её вёдрами, горбовиками, сушили, а потом мололи в ручных мельницах, толкли в ступах и запекали в тесте. Пироги с черёмухой пекли жители лесозавода, санатория, Ильинки, Троицка. Они были сладкие даже без сахара.
К удивлению всех, Вера Арсентьева набрала литровую банку черёмухи.
- Когда ты успела? – спросила Полина Ивановна.
- Пока все говорили, - ответила она.
Я хорошо помнил Веру и её брата Шурку по Кумыске, где они жили рядом. Вера, типичная сибирячка, делала всё без суеты, но ловко, быстро. Когда мы ходили за дорогу, на земляничную поляну, она собрала много земляники. Там у меня с ней произошла стычка. Услышав, как она говорит кому-то из девчонок, что у женщин есть яичники, я сказал об этом ребятам, но, не расслышав слова, укоротил его – яички. Все рассмеялись. Кимка Ильин тут же подбежал к ней: «Ну-ка покажи свои яички». «Какие яички?» «Те, о которых ты говорила». Она возмутилась, стала отказываться от своих слов. Тут я сказал, что сам слышал это. Скандал дошёл до Полины Ивановны, она улыбнулась, и как-то погасила спор. Но Вера обиделась на меня…
Увидев на острове срубленные кусты, Серёга предложил создать отряд имальщиков. Полина Ивановна услышала, но не стала вмешиваться в разговор. Когда мы перебрели протоку, она спросила, что это за отряд. Серёга сказал: «Отряд защитников природы». Тогда никто не говорил об экологии, но он сказал именно так.
- И как думаете действовать? – спросила Полина Ивановна.
- Будем следить, – сказал Серёга, - чтобы люди не рубили кусты.
- Но кто нам разрешит ходить сюда каждый день? - спросил Гера.
Серёга замялся, потом упрямо сказал:
- Надо написать в газету, развесить листовки у входа в лес.
- Вдоль всей Селенги? – усмехнулся Гера.
- Это, конечно, невозможно, - вздохнул Серёга, - но что-то делать надо.
Возвращаясь обратно, мы присели отдохнуть на Камнях, так называлось место у затона, где ловились щуки. Я наклонился над водой, а Кимка Ильин бросил в воду железяку. Она сорвалась и пролетела над моей головой. Все обомлели от испуга, ведь он мог убить меня. Странно, но Кимка почему-то рассмеялся.

ПОСИДЕЛКИ
В дождливые дни, которых к концу лета стало больше, мы сидели под навесом беседки или на балконе. Обсуждали новости с фронта, услышанные по радио, гадали, долго ли будет идти война. После разгрома немцев под Сталинградом и салюта в честь победы в Орловско-Курском сражении наши войска подошли к границе СССР, но об окончании войны не говорили. Казалось, она будет ещё очень долго.
Когда прорвали блокаду Ленинграда, Софья Фортунатовна Банюк заговорила о возвращении, но, узнав, что их дом разрушен бомбой, отложила отъезд. А её сёстры Анастасия и Полина Фортунатовны решили остаться на Ильинке. Им тут нравилось.
Мы рассказывали разные истории. Особенно ценились страшные. Я повторил рассказ о Красной руке, которая вечерами ловит и душит тех, кто выходит в лес из ворот санатория. Потом решил пересказать Зощенко и начал хриплым зловещим голосом:
- Пришла добрая фея домой, захотела спать, сняла туфли, поправила подушку, а под ней гадюка. Открыла одеяло, а под ним две гадюки, глянула под кровать, а там три гадюки. Сунула ноги в туфли, а в них жабы. Хотела уйти босой, взяла пальто, а в каждом рукаве – по три гадюки, а в карманах по две жабы. Тогда добрая фея сказала: «Я ничего худого вам не сделаю, дайте мне уйти от вас». Змеи и жабы обрадовались, что добрая фея не убила их, и отпустили её. Но тут раздался гром. Из-под земли явилась злая фея. «Раз ты подружилась с моими слугами, я заколдую тебя!» Грянул гром, и добрая фея превратилась в корову на лужайке…
- Ну, Вова, это для совсем маленьких, - усмехнулся Серёга.
- Так-то так, - сказала Вера, - но теперь страшно идти в лес из-за Красной руки…
- Да ладно тебе, - сказала Ганна, - давайте перейдём к стихам.
К ней подошли девчонки, стали слушать и вдруг рассмеялись, а Таня сказала: «Всё-таки прочти, ничего страшного». И Ганна начала:

Он целовал, кажется?
Боюсь, что это так.
Но как же вы позволили?
Ах, он такой чудак.
Он думал, что уснула я,
И всё во сне стерплю.
Иль думал, что я думала,
Что думал он, я сплю…

И такие лукавые глаза были у Ганны. Все рассмеялись.
- Ничего себе стихи! – усмехнулся Гера. Потом подошёл к Тане, отозвал её в сторону. У них развивался роман. Не знаю, дошло ли дело до поцелуев, но взаимность между ними была. Ганна ревниво глянула на них. Гера нравился ей. Как-то он удивил, сказав, что у Ганны жёсткие волосы. Значит, он трогал их.
Ганна предложила вспомнить арии. И первой запела из оперетты: «Плавно и мерно качаясь, горе забудем вдвоём»… После неё Вера Арсентьева спела «Семейный вальс»: «Я тебя немножечко ревную / К книгам, совещаниям, друзьям». Вальс написал улан-удэнец Павел Розанов. Но женские страсти не тронули мальчишек.
Нодик Сельверов вышел в центр круга, до плеча засучил рукав правой руки, поднял её вверх и запел песню со странными словами: «И теперь уж никто не стоит у него / В штанах бархатных и лакей у дверей»…
Ребята стали смеяться, а Наташа Кудрявцева, за которой Нодик ухаживал, сказала, что не ожидала от него такой пошлости. Когда я тихо спросил Нодика, зачем он засучил рукав, он ответил, это означает: «Вот вам!» Ответа я не понял, как и смысла песни. Наташа обиделась и не разговаривала с ним несколько дней. Они пока не уединялись, как её сестра Таня с Герой, но дело шло к этому.
Вскоре Наташа с Нодиком помирились, продолжили дружбу, а когда Кудрявцевы уехали из Улан-Удэ, переписывались после окончания школы, когда Нодик поступил в МФТИ. Но Наташа нашла себе другого, высокого русского парня. А Арнольд после окончания физтеха, попал в Саров, где работал под руководством Харитона, рядом с Зельдовичем, Сахаровым. Конструировал водородные бомбы, участвовал в 76 испытаниях их на Новой земле и в Казахстане. Его удостоили ордена, звания лауреата Государственной премии. И, наверное, после каждого успешного испытания новой бомбы он говорил: «Вот вам!» Это же крикнул в эфир более открытым текстом футболист Вадим Евсеев, когда в 2006 году забил гол в решающем матче в Шотландии…
Чтобы замять странное выступление Нодика, Ганна спросила меня, знаю ли я стихи. Я кивнул. А можешь прочесть? Я стал выбирать. Вспомнил стихи Гейне: «Вот с силою неземною / Обвит, задушен, пленён / Прекраснейшей в мире змеёю / Блаженнейший Лаокоон!» Ганне показалось, что я не могу вспомнить стихи, и спросила, знаю ли я песни. Я снова кивнул. На этот раз мялся недолго и начал:
Синее море, красный пароход,
Мы сядем, поедем на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки палят,
Военные солдатики убитые лежат…

- Ну, это всем известно, - сказала Ганна, - надо бы что-то более редкое.
Тут я решил исполнить арию, которую пела Ляля Банюк.

Открылась душа,
как цветок на рассвете,
для лобзаний Авроры…

Тогда я ещё не избавился от детской картавости и не выговаривал букву р. И потому слышалось: «Отк*ылась душа, как цветок на *ассвете». Послышались смешки, а когда я продолжил: «От счастья зами*аю», раздался дружный хохот. Я тут же умолк.
- Чего смеётесь! - вступилась Ганна, - Это редкая ария из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила»! Кстати, где ты её услышал?
- Здесь, в санатории.
- Неужели? И кто пел?
- Воспитательница дошколят Элеонора Францевна. Она из Ленинграда.
- Ну, ясно, только ленинградка может знать такое.
Тут вернулись Гера с Таней, и она спросила, кто так рассмешил всех.
- Да вот Вовка начал арию Далилы, - сказал Кимка.
На следующий день Полина Ивановна пришла ко мне в палату, где я был один, и спросила, чем я вчера напугал девчонок. Я удивился, пожал плечами. Она сказала, что Наташа Кудрявцева плохо спала, боялась каких-то змей и жаб.
- Это из сказки о злой фее, - улыбнулся я, - вычитал у Зощенко.
- А Вера Арсентьева боится ходить в лес, напугана какой-то Красной рукой.
Я усмехнулся и сказал, что слышал о Красной руке на конюшне.
- Но слова о Красной руке, которая душит людей, могут истолковать как выпад против красного цвета.
- Хорошо, Полина Ивановна, я понял, только, пожалуйста, не говорите отцу.
- Не скажу, но учти, что это могут понять как выпад против власти. Понял?
Я кивнул головой.
Однажды в палате зашёл разговор о том, кого можно считать интеллигентом. Серёга Дудин заявил, что интеллигенты обязательно должны иметь высшее образование. Это расстроило меня. Я считал отца и маму интеллигентами. Мой отец окончил церковно-приходскую школу в Балаганске и совпартшколу в Улан-Удэ. Мама окончила Читинское медучилище. На Кумыске, в Ильинке и городе они на равных говорил с врачами на разные темы. И вот, оказывается, они – не интеллигенты.
- Гера, Ким, Таня и Наташа Кудрявцевы, Ганна, - сказал Серёга, - станут интеллигентами второго поколения. А я буду интеллигентом третьего поколения, так как мои родители и дед - врачи.
К сожалению, его прогноз не осуществился. Его родители были кузенами. Близкое родство сказалось на его здоровье, стало ясно, почему он уже тогда выглядел старичком. Школу окончил с медалью, но генетическая схожесть родителей привела к раннему старению и смерти хорошего, славного парня.
За день до выписки я, сидя на качелях, запел: «Плавно и нервно качаясь».
Услышав это, Ганна засмеялась:
- Эх ты, следопыт, нельзя ставить рядом такие слова, они же совсем разные. Там надо: «Плавно и мерно качаясь».
- А я нарочно заменил их.
Перед отъездом Ганна увидела меня на лестнице и, встав на две ступеньки ниже, чтобы не унижать меня своим ростом, сказала:
- У тебя абсолютный слух. Впервые услышать и запомнить арию Далилы может не каждый. Тебе надо заняться музыкой. У вас дома есть музыкальные инструменты?
- Только патефон.
- Это не инструмент, - сказала она, - но тебе надо заняться музыкой.
Как-то Улаханов назвал её Гавна, я рассердился и резко сказал:
- Не смей так называть её!
- Ты что, - удивился Улаханов, - влюбился что ли?
- Причём здесь влюбился! Не называй и всё!
- Да ладно, это я так, в шутку…
Позже выяснилось, что Улаханов мой земляк из Мольки, даже дальний родич. Его дядя в двадцатых годах участвовал в кулацком восстании. Отец знал об этом, но я услышал об этом от других. Боже, как всё смешалось!
То ли Ганна Рубина уехала из Улан-Удэ, то ли жила в Баргузине или другом месте, но больше я никогда не видел её. А её добрый совет заняться музыкой вспомнил после войны, когда отец купил трофейное пианино.
Июнь, июль, август пролетели быстро. На исходе каникул детей стали развозить по домам. Прощание проходило незаметно, без особых слов и признаний. Но было грустно расставаться с новыми друзьями. Я не был уверен в том, что увижу их.
Полвека спустя, когда я жил в Москве, мне позвонил мужской голос.
«Володя! Привет!» «Здравствуй. Кто это?» «Сейчас узнаешь». «Зачем играть в прятки? Это привычка провинциала». «А я и есть провинциал». «Ты должен узнать меня, ведь наши койки стояли рядом». «Где это было? На курорте или на БАМе?» «Догадайся». Как я ни просил назвать себя, неизвестный продолжал темнить. Я предупредил, что положу трубку, но тот продолжал говорить загадками. Я не выдержал и положил трубку. Потом долго мучился, кто бы это мог быть, где наши койки могли быть рядом? На военных сборах в Алабино, в спортлагере МГУ? А не Миша ли это Стоянов, живший со мной в санатории? Если он, прошу прощения, и в то же время продолжаю сердиться на него и себя, за то, что не хватило терпения продолжить игру в загадки…
Лето в санатории стало для меня значительным событием, своего рода трамплином перед началом учёбы в средней школе.
За неделю до сентября папа усиленно занялся моим произношением буквы «р». Ещё на Кумыске он начал делать это. Помню поход за ягодами по горам за Домом учителя. Папа просил меня произносить эту букву в словах с буквой «р» с нажимом: бр-русника, конкр-ретно, тер-рор-р. Тогда ничего не получалось, а сейчас он провёл несколько сеансов по пути в Троицк, куда взял с собой, поехав в колхоз. «Произноси за мной: «Тер-рпенье и тр-руд всё пер-ретр-рут». И удивительное дело – я почти совладал с буквой «р», став пр-роизносить её гор-раздо чётче.

1945-46. УЧЁБА В ГОРОДЕ
Новый учебный год начал в Улан-Удэ. Отец поговорил с друзьями, и они посоветовали отправить меня в город. В Ильинскую школу пришлось бы ходить мимо завода, где меня опять бы дразнили и закидывали камнями. Главное же, отец хотел дать мне «хорошее образование».
Мама договорилась со своей кузиной Надеждой Андреевной Хогоевой приютить меня. Тётя Надя работала на почтамте в конце улицы Ленина, а жила по улице Каландаришвили 2. Меня записали в мужскую школу № 1, я купил учебники, тетради, портфель. Наша школа располагалась на улице Балтахинова, у рынка, в двухэтажном деревянном здании. Основное трёхэтажное здание на горе, у горсада, занимал госпиталь, который обещали закрыть после войны, но когда она кончится, никто не знал.
Из-за испорченных глаз мне выписали очки. Стесняясь их, не сразу привык к ним. Тогда очкариков было мало, и меня дразнили четырёхглазым. За мной ухаживала бабушка Ляляй. Утром она будила словами: «Бод! Бодыш!», то есть «Вставай!» Позже узнал, что слово бод – одного корня с бодисатвой, которое означает пробудившийся, просветлённый. Однажды бабушка обиделась за то, что я отказался надевать унты. На Ильинке я носил их, но в городе стеснялся. Между прочим, конюх Черта, увидев ровные стежки, не поверил, что они сделаны не на машинке. Узнав, что унты шила бабушка, он пришёл в восторг и стал говорить всем, какая мастерица моя бабушка. Когда я отказался надевать унты, бабушка сказала: «Ты такой же вредный, как твой отец».
Позже узнал, что в 1938 году расстреляли её мужа, отца моей мамы, и её сыновей. Она приехала на Кумыску, а отец не разрешил ей жить у нас, мол, пригрел жену врага народа», да и сам был сыном расстрелянного кулака. Бабушка уехала в Хандагай, где жила её младшая дочь Анна Прокопьевна Данчинова. В годы войны бабушка переехала на Ильинку и стала жить у нас. Однако обида на отца осталась и переносилась на меня.
Впрочем, и я давал поводы для расстройства. Однажды я вырезал из подмышки белой шубы тёти Нади кругляш величиной с пятак и сделал из него зоску. Вся школа увлекалась этой игрой, которую кое-где называют лянгой и маялкой. Пришил к ней кусочек свинца. Зоска получилась прекрасной, и я стал подрасывать её вверх внутренней стороной правой ноги. Белая длинная шерсть хорошо держала её в воздухе. С ней я стал выбивать до ста раз. Когда тётя Надя обнаружила дырку в шубе, бабушка отшлёпала меня веником по заднице, потом махнула рукой, мол, урью хубун (дурак-парень). Эту зоску у меня отобрали старшеклассники. Один попросил поиграть и кинул ребятам. Я бегал от одного к другому, но...
На три двухэтажных дома во дворе было две уборные. Попасть в них было сложно. Помои выливали в огороженный досками квадрат, чтобы весной расколоть глыбу льда и вывезти на телегах. Вдоль заборов стояли поленницы дров.
Во время перемен во дворе школы устраивались поединки на буме, так называлось горизонтальное бревно на столбах. На нём ребята руками сталкивали друг друга. Хорошо держа равновесие, я побеждал старших ребят. Кроме того, играли в казаков-разбой- ников. Садясь на спину напарника, «всадники» руками стягивали соперников на землю.
В школе я оказался в одном классе с Герой Носкиным. Он не принимал участия в поединках, но выходил во двор. Однажды я услышал девичий голос: «Таня! Кудрявцева! Подожди меня!» Гера тоже услышал крик и влез на забор, чтобы увидеть её. А потом глянул на меня со значением. Таня жила на горе, в Доме правительства, а училась в женской школе № 3. И потому ходила мимо нашей школы по будущему проспекту Победы.
Тогда все зачитывались романом Адамова «Тайна профессора Бураго». Его не было в библиотеке на Ленина. Гера прочитал Бураго в библиотеке ГИЯЛИ. Это слово звучало музыкально, с рифмой к роялю. На вопрос, можно ли записаться туда, он сказал: «Ну что ты, это же ГИЯЛИ - Государственный институт языка, литературы и искусства». «А как тебя записали?» «Ну, это неважно».
Несмотря на знакомство в санатории, Гера не очень-то привечал меня. Наверное, сказался мой первый визит к нему домой. Он жил на улице Шмидта 7 в единственном двухэтажном доме, который возвышался над соседними избами левой стороны квартала. Его отец Вениамин Борисович Носкин до войны был наркомом коммунального хозяйства республики. Дом, где Носкины занимали весь верхний этаж, производил внушительное впечатление. И семья слыла аристократической.
Его мама Еликанида Валерьяновна работала в каком-то солидном учреждении. Бабушка Екатерина Ивановна Сикорская, урождённая Шубина, коренная сибирячка, родилась в Кяхте. Летом, как все богатые кяхтинцы, отдыхала в Усть-Киране. Плохо одетый, я произвёл на неё неважное впечатление. Моя мама стала шить лучше, но самодельная одежда выглядела неважно. К тому же у Носкиных я оказался в штанах с заплатами на коленях. Я стеснялся их. Может, поэтому меня ни разу не угостили чаем. Впрочем, овдовевшая мама Геры содержала семью из пяти человек. Кроме Геры и мамы у неё были две младшие дочери Клара и Инна. Тут не до угощенья одноклассников.
А Хайдуровы, жившие на углу Шмидта и Каландаришвили, встречали радушно. Антонина Дмитриевна восклицала: «О! Владик ирэ!» (Ирэ - по-бурятски пришёл). Знавшая меня по Кумыске, она помнила моё первое имя Владилен, и угощала чем-нибудь. Андрюша, один из пятерых её детей, учился на три класса выше. Заядлый спортсмен, он дальше всех метал гранату, занимался боксом. Его старшие братья и сестра Маргарита, о которых я писал выше, тоже хорошо относились ко мне.
Ходил в школу разными путями. Сначала по улице Каландаришвили до Смолина, далее по Кирова, до площади Революции, у Гостиных рядов сворачивал налево и по Куйбышева доходил до школы. Однажды пошёл по Каландаришвили до Балтахинова и увидел на перекрёстке двух недавно зарезанных парней. Окровавленные, они лежали недалеко друг от друга. Милиция оцепила это место. Я увидел следы крови на земле. Снег ещё не выпал. Один из убитых пытался уползти, но истёк кровью. Мне стало страшно. Окажись я тут раньше, меня прирезали бы как ненужного свидетеля. Зимой, когда по утрам было темно, я стал ходить в школу по более людным местам.
А Толя Гилёв, на класс моложе меня, ходил в школу оригинальнее всех - не по тротуарам, а вдоль заборов, почему-то постоянно оглядываясь назад. Из-за этого его даже задерживала милиция. Но он не оставлял странную привычку. Гиль у Даля – толпа, скопище, а также нелепица, вздор. Может, его предка пригнали в Сибирь в толпе арестантов, и ему была противна толпа? И потому он выбирал такие нелепые маршруты.
Как-то, идя по улице Сталина, я решил не наступать на трещины на асфальте. Шёл, шёл и вдруг почувствовал, как трудно постоянно смотреть под ноги и подбирать шаги. Перейдя на свободный шаг, испытал облегчение. И подумал, что правила, обычаи, законы осложняют жизнь. Отсюда и недовольство народа правителями, и войны между странами с разными религиями, строем. И вспомнил, что Лев Толстой в отрочестве тоже воображал, будто первым открывал великие и полезные истины.
В городе на случай войны с японцами соблюдалась светомаскировка. Однажды нам постучали в окно с улицы Свободы и потребовали закрыть его как следует. Тётя Надя тут же поправила шторы.

ДОМ ПИОНЕРОВ
Учился я неплохо. У меня оставалось время на занятия в Доме пионеров. Ещё до революции двухэтажное каменное здание на углу Ленина и Куйбышева построил кяхтинский миллионер Я.А. Немчинов. Даже в лютые морозы здесь было тепло. Высокие круглые печи, обшитые чёрной жестью, грели прекрасно. Я записался в два кружка – шахматный и фото. Николай Иванович Олзоев, высокий, худой, из-за туберкулёза не попал на фронт. Учился в Москве, где стал чемпионом столицы среди перворазрядников. Однажды он выиграл у известного мастера Лепихина, сделал ничью с гроссмейстером Сало Флором. Потом с улыбкой добавил, что ничьей добился в сеансе одновременной игры. Он интересно рассказывал о дебютах, раскрывал тайны позиционной борьбы.
В соседнем зале звучала музыка, и слышался голос учительницы танцев: «И раз, и два, и три». Особенно долго исполнялась полька Рахманинова. Позже мы увидели этот танец на концерте в Актовом зале Дома пионеров.
Фотокружок вёл невысокий полноватый мужчина, имя его забыл. Во время занятий он рассказывал о рыбной ловле. Историю о вкусных сомятах, которых ловил на Волге, повторял несколько раз. Он научил нас разводить химикаты, проявлять стеклянные негативы, печатать снимки.
Меня впечатлял процесс проявления, когда возникали не только лица, но и то, что не замечалось при съёмке. Процесс проявления казался мистическим. Я ощутил это и сейчас, когда прошло более шестидесяти лет. Вспоминая учёбу в городе, то есть, проявляя воспоминания, я вдруг увидел некоторых не совсем такими, какими они казались тогда, но об этом ниже.
Летом 1945 года я начал аппаратом «Фотокор» делать снимки на Ильинке. Ходил с треножником и тёмной накидкой, чтобы солнце не мешало выбирать нужный кадр и наводить на резкость. В санатории мне разрешили пользоваться рентгенкабинетом. Я резал при красном свете большие листы плёнки, до формата 9х12 см. Проявителя и гипосульфита для закрепления было здесь много. Проявлял негативы, и когда они высыхали, печатал. Вставив в рамку негатив с подложенной под него фотобумагой, я высовывал рамку в окно на пять секунд, и при свете красного фонаря проявлял снимок.
Первые снимки сделал на конном дворе. На одном из них я и Колька Лобанов стоим рядом с Карькой, на котором учился ездить верхом. Есть групповой снимок – санаторские мальчишки под деревом на берегу Селенги. Пейзажи никак не получались, но одним снимком горжусь. На фоне соснового бора - два двухэтажных здания санатория, на переднем плане – ствол и крона сосны.
Сейчас, когда эти дома снесены, а сосна сгорела от пала, пущенного весной, этот снимок – единственное свидетельство того прошлого, когда дома санатория украшали левый берег Селенги. Все, кто ехали к Байкалу, любовались архитектурным ансамблем. В 2001 году двухэтажные дома из-за ветхости снесли. Хотя в Улан-Удэ существует гораздо более старых домов Приземистые одноэтажные дома, построенные вместо них, не видны за деревьями. В 1948 году «Красную лилию» переименовали в санаторий имени 25-летия БМАССР. Ужасное название! Но для меня и тех, кто видел санаторий до снесения, он навсегда останется таким, как на этом снимке. Зря снесли, лучше бы отремонтировали как памятник архитктуры, и дома вполне мог бы украшать пейзаж и сейчас.

«ВЕРХНЕУДИНСК МИЛЕНЬКИЙ ГОРОДОК»
Соседкой по квартире была бабушка Никольская, вдова священника Одигитриевского собора, на берегу Уды, в начале улицы Ленина. Она с дочерью занимала одну комнату, окнами во двор, а тётя Надя с младшей сестрой Лизой, две комнаты, одна из которых была проходной, а окна – на улицу Свободы. К сожалению, забыл имя, отчество попадьи. Однажды на кухне она стала вспоминать, как до революции на базаре все приглашали её к себе, а кое-кто отказывался брать деньги. «А сейчас», - она горестно махнула рукой. Дочь Вероника обняла её: «Успокойся, мама». Чтобы отвлечь бабушку, я спросил, как называлась наша улица.
- Ямская, - ответила она, - а потом стала Карандашвили. А этот грузин был здесь лишь проездом. Выступил на митинге и уехал в Читу.
Он явно не нравился ей, она нарочно перевирала фамилию на Карандашвили и Календаришвили. Когда дочь поправляла её, она говорила:
- Как этого Швили не назови, всё равно суть одна – бандит, проходимец.
- Ма-ма! Не забывайся.
- Что ма-ма? Разве не так? Этот Календаришвили был анархистом, эсэром, стал большевиком. А на деле, бандит с большой дороги, на которой и погиб…
- А как назывались улицы Свободы и  Шмидта? – я решил сменить тему.
- Не было никакой Свободы и Шмидта! Это место каждой весной заливала Селенга. Вода подступала прямо к Верхнеудинску. (Она не признавала нового названия – Улан-Удэ). Пока не насыпали дамбу, здесь была свалка, сюда свозили навоз, мусор, а река уносила всё к Байкалу. Крайней у реки была Большая Набережная, сейчас Смолина, а вдоль Уды была и осталась просто Набережная. По центру шла улица Большая, ныне Ленина. За ней, вместо нынешней Сталина, - Лосевская (Сейчас Коммунистическая. – В.Б.) Далее - Спасская, она выводила к Спасской церкви возле переправы через Уду, и Мокрослободская - ныне Балтахинова. А поперёк, от Одигитриевского собора, параллельно реке Уде шла улица Соборная. Потом её переименовали в Почтамтскую и Первомайскую. (Ныне Линховоина). На Соборной мы и жили, - вздохнула она, - Двухэтажный дом с каменным низом и сейчас стоит там. Далее - Мещанская, ныне Банзарова. За ней, к рынку вела Сенная, ныне Свердлова. Троицкая, ныне Куйбышева. За ней – Гостиная, ныне Кирова. За Ямской - Луговая, сейчас Советская, Закалтусная - Профсоюзная…
Перечисляя старые названия улиц, она успокоилась, словно вернувшись в прошлое, когда все знали и уважали её. Она назвала и Одигитриевский собор, Спасскую, Троицкую церкви и деревянную церковь Вознесения за Удой.
- Летом 1890 года в наш собор пришёл Чехов. Он поставил свечку в честь Одигитрии-путеводительницы, за удачный путь, и поехал на Сахалин. Антон Павлович был высокий мужчина. Как же он обрадовал нас, написав «Верхнеудинск миленький городок».
Бабушка Никольская сказала, что через Селенгу переправлялись на пароме-самолёте. Название самолёт появилось в 1856 году в Иркутске за полвека до аэропланов. Инженер Либгарт соединил плашкоут длинным тросом с якорем на дне Ангары. Быстрое течение реки давило на руль, двигая плашкоут от одного берега к другому. И его стали называть самолётом. В начале 1860 годов отставной поручик Корпуса путей сообщения Август Паув соорудил через Селенгу на въезде в Верхнеудинск с запада такой же самолёт, прослуживший более семидесяти лет. Именно на нём Чехов въехал в Верхнеудинск. Август Паув был отцом архитектора Николая Паува, который построил много домов Верхнеудинска и триумфальную арку в честь цесаревича Николая, прибывшего в июне 1891 года, через год после Чехова.
- С переправой через Уду было сложнее, - продолжала рассказ Никольская, - Уда меньше Селенги, но такая уросливая. В 1935-м наводнение прорвало боны лесного  склада, брёвна запрудили фермы моста через Уду. Бурное течение смыло пятнадцать домов на Набережной. Вода вплотную подступила к Спасской церкви, Одигитриевскому собору. Пришлось взорвать мост. Новый построили перед войной, но весной сорок первого года его снёс ледоход. Из-за войны мост построили лишь в сорок четвёртом. В 1935 году Селенга поднялась так, что от нашего дома, у Одигитрия, на рынок плыли на лодках, пересекая продольные улицы. После того построили дамбу. Тут-то и появились улицы Свободы и Шмидта…
После той беседы бывшая попадья стала лучше относиться ко мне и даже приглашала к себе. На стене висела большая фотография с видами города и надписью «Приветъ изъ Верхнеудинска». Икона с лампадкой стояла в углу. У бабушки оказалась неплохая библиотека. Я прочитал рассказы о животных Сетона Томпсона, «Дикие люди», «Похождения факира» Всеволода Иванова, не входящие в школьную программу.
Её дочь Вероника иногда пела под гитару старинные романсы. Игра и пение удивили меня. Время от времени она гадала на картах. Тётя Надя и Лиза пользовались её услугами. Где и кем работала она, не знаю. Хорошо образованная, начитанная, тётя Вера прилично одевалась и, несмотря на относительную молодость, выглядела как типичная дама из прошлого века. В 1918 году, когда Верхнеудинск заняли белочехи, ей было лет семь, но она запомнила, как они ходили по городу, а некоторые ставили свечи в церквях. Два старших брата Вероники, видимо, ушли с белыми. Жизнь с пожилой мамой обрекла её на одиночество. Наряды, украшения было негде демонстрировать.
После окончания МГУ в 1955 г. ко мне в театре оперы и балета подошла дама в пышной шляпке, с кружевами на платье, китайским веером из слоновой кости: «Не вы ли тот Вова, который жил на Каландаришвили?» Я догадался, что это Вероника. Она представила меня своему супругу. Он был хорошо одет, на ногах бурки. Спросив о её маме, узнал, что она умерла. Я сказал, что у меня о ней добрая память: «Она помогла мне ощутить благородную старину нашего города».
ЧЕХОВ НА БАЙКАЛЕ
Слова о том, что Чехов поставил свечку в честь Одигитрии-путеводительницы, разожгли моё воображение, и я представил, как он проезжал по нашим местам. Бесконечную дорогу через западную и центральную Сибирь Чехов назвал «самой безобразной во всём свете», и сравнил путешествие с тяжёлой затяжной болезнью. В Томске он купил тарантас за 130 рублей. Ехал в нём с тремя попутчиками. Они были стеснены в деньгах. Чехов взял их из сочувствия. Позже один из них прислал Чехову 52 рубля на Сахалин. Другие не удосужились. Ясно, что попутчики были не в радость. Одно дело ехать одному, и совсем другое тесниться в повозке вчетвером. Однако Чехов наблюдал жизнь сибиряков, любовался природой.
После Красноярска стали появляться редкие для Чехова восторженные строки: «Енисей могучий, неистовый богатырь». «Какая же полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» 4 июня Чехов прибыл в столицу Восточной Сибири. «Иркутск превосходный город, совсем интеллигентный. Театр, музей, городской сад с музыкой».
Через неделю Чехов выехал к Байкалу по правому берегу Ангары. «Берега живописные. Горы и горы. Погода чудная. Мне было так хорошо, что и описать нельзя». «От Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза».
Листвянка показалась Чехову поразительно похожей на Ялту. Опоздав на пассажирский пароход, спутники сели на грузовой. На нём кони вставали на дыбы, лягали друг друга, чуть не поломав перила, и пароход стал похож на разбойничий корабль.
«На Байкале видел такие глубины, что мороз по коже». «Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду». Доплыв до Клюевки, спутники пешком прошли до станции Мысовой, сели в тарантас и после Тимлюя выехали к Селенге.
«Селенга – сплошная красота, а в Забайкалье я находил всё, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днём скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнёшься от дремоты, глядь, уже Полтавская губерния».
Мне так приятно читать это о реке, на которой я вырос. Будь у меня машина времени, увидел бы Чехова, едущего мимо дома, где я жил в детстве. В пути он заметил, как русские сибиряки становились более скуластыми, раскосыми. У купцов из Кяхты, Сабашниковых, Собенниковых, Кандинских, проглядывала забайкальская кровь, смешанная с монгольской. А у бурят стала чувствоваться примесь русской крови.
14 июня на пароме перед Верхнудинском Чехов увидел бурятку в длиннополом дэгэле. Сидя верхом на коне, она смотрела на мутную бурную воду, куря трубку, отделанную серебром. В её облике проглядывало нечто Кандинское. Лицо, нос правильной формы. Необычны украшения с кисточками на шапке, бусы из кораллов, серёжки. Чехов начал деликатно обходить её по кругу. Как степная кобылица жеребца, она почуяла внимание русского с бородкой, но не смотрела на него. Паромщик предупредил, чтобы он не приближался к коню, тот может лягнуть или укусить. Чехов вспомнил, как на пароходе через Байкал бесились кони, и не стал подходить близко. Более того, ему показалось, что всадница может хлестнуть его плетью.
Паромщик шепнул, что бурятка часто ездит в город, понимает по-русски, но вряд ли станет говорить, уж больно горделива. Антон Павлович хотел услышать бурятскую речь и попросил его спросить, не продаст ли она свою трубку. Узнав о просьбе, она усмехнулась и ответила на родном языке словами, которые паромщик перевёл так: «Трубка - подарок, она не может продать её». Речь показалась необычной, но мягкой. Только тут она удостоила Чехова лёгкой полуулыбкой. Когда паром причалил к берегу, она хлестнула коня и умчалась в гору.
В Верхнеудинске Антон Павлович зашёл на почту, двухэтажное здание которой и сейчас стоит у гостиницы «Бурятия». Отправив телеграммы, он спустился по Большой улице, пообедал в Гостиных рядах, прошёл к Одигитриевскому собору, самому высокому красивому зданию. Там шла служба, пел хор. «Призри с небесе, Господи!», - басил священник. И когда дети ангельскими голосами запели «Святый Боже», у него дрогнуло сердце. В детстве отец заставлял Антошу петь в церковном хоре. Тогда это тяготило его, но тут он с удовольствием послушал молебен и пение. Поставив свечку и перекрестившись, он вышел на берег Уды, удивился, что она гораздо светлее Селенги. После той прогулки Чехов написал: «Верхнеудинск миленький городок»…
Вернувшись к тарантасу, он по улице Троицкой, ныне Куйбышева, и Трактовой выехал в сторону Читы. На первой станции, где меняли лошадей, его неожиданно окликнул Н.В. Кириллов. Сокашник по Московскому университету, окружной сельский врач, ехал тушить эпидемию оспы. Перепряжка коней проходила бурно. Они вставали на дыбы, рвали сбрую, били копытами в оглобли. Как только ямщики-буряты запрягли их, путники еле успели запрыгнуть в тарантас. Кони рванули с места и помчали на восток. Жалея, что мало поговорил с Кирилловым, он помахал ему рукой. Все спешили на Амур, чтобы успеть на пароход. Делая по двести вёрст в день, они 17 июня прибыли в Читу, 19-го в Нерчинск, на другой день в Сретенск, на берегу Амура, где сели на пароход «Ермак» за час до отбытия…
Узнав бурят не понаслышке, Чехов поражался их трудолюбию, умению держать в узде полудиких степных коней. Вспомнив бурятку, в которой увидел нечто Кандинское, он подумал, что, если одеть её в европейское платье, подучить грамоте, она могла бы украсить самое изысканное общество.
Кстати Чехов не мог не знать о враче Викторе Кандинском. Его труд «О псевдогаллюцинациях» и открытие синдрома психического автоматизма, ныне известное как синдром Кандинского, изучал студент-медик Чехов. А кузен врача Василий Кандинский, студент-юрист Московского университета, наверняка встречал Чехова на Моховой, где находился медицинский факультет. В 1889 году взяв академический отпуск по состоянию здоровья, Василий Кандинский поехал на Север изучать бытовое право коми-зырян. Написав и опубликовав отчёт о поездке, он не стал юристом. В вологодских избах, как он признался, «живопись обступила меня, и я вошёл в неё».
О, эти русские интеллигенты! Работают, учатся, живут тихо, мирно и вдруг, ни с того, ни с сего один направляется в кругосветное плаванье на фрегате «Паллада», как Иван Гончаров, другой – в путешествие на Сахалин. Чехов ехал с кровохарканьем, а Кандинский решил поправить пошатнувшееся здоровье не в Крыму, а в тундре. В итоге бросил юриспруденцию и влюбился в живопись, ставшую «законной женой». А позже Василий Кандинский стал основоположником абстракционизма.
Невольно вспоминаются странные строки Чехова: «Если великий русский язык сотрёт с лица земли бурятский или чухонский, будет ли от этого порча последних?» Позже он развил эту мысль: «Быть может, мы выведем лучшую человеческую породу». Видимо, Антон Павлович считал, что буряты и чухонцы вместе с русскими примут участие в «выведении лучшей породы».
На Сахалине Чехов познакомился с иеромонахом Ираклием. В землетрясении 11-12 января 1862 года на берегу Байкала ушла под воду Цаганская степь, утонули все его сородичи буряты. Оставшись один, он подумал: «Раз бурятские тенгри не спасли семью, стану молиться русскому Богу. Если он спасёт, крещусь». После спасения он поехал в Посольский монастырь на берегу Байкала, принял крещенье и стал монахом. Способности и «подвиги самоизнурения» Ираклия так поразили игумена монастыря, что в восьмидесятых годах он удостоил его звания иеромонаха и послал на Амур миссионером. Позже его направили на Сахалин крестить орочей, нивхов, гиляков (нанайцев), доводить до них слово Христово. Из-за недостатка священников он стал вести службу для поселенцев и каторжных, строил новые церкви на севере полуострова, строил и освящал школы, изучал английский язык.
Чехов плыл с иеромонахом Ираклием на пароходе «Байкал» до Владивостока, а оттуда на «Петербурге» через Цейлон и Суэцкий канал в Одессу. Антон Павлович удивлялся живости речи, тонкому юмору и шуткам иеромонаха. Позже он бывал у Чехова в Москве, вместе с ним хлоптал о помощи школьникам Сахалина, писал письма из Иерусалима и Нового Афона. Образ добродушного, смешливого дьякона в повести «Дуэль», написанной после Сахалина, навеян отцом Ираклием.
«Здешний преосвященный, - пишется в «Дуэли», - объезжает свою епархию не в карете, а верхом на лошади… Простота и скромность его преисполнены библейского величия» (т. 7, с. 410). Тут речь о дьяконе на Чёрном море, но иеромонах Ираклий точно так ездил по Сахалину. Он был  без бороды, с едва заметными, как у многих бурят, усиками. И дьякон в «Дуэли» был безбородым и с такими же усами. Один из героев «Дуэли» говорит: «Всё зло от немцев». Среди спутников Чехова по Сибири были два немца. Видимо, они надоели своей педантичностью. В «Дуэли» пишется и «об улучшении человеческой породы», о чём Чехов думал в  Сибири…
Чем больше я узнавал о прошлом Верхнеудинска, тем больше проникался уважением к городу, который до Чехова проезжали протопоп Аввакум, ссыльные декабристы и их жёны. Княгиня Мария Волконская ночевала в доме купца Баснина на улице Мещанской (ныне Банзарова) 22. Там же останавливалась Полина Гебль, ехавшая к жениху Ивану Анненкову. Это в одном квартале от улицы Соборной, ставшей Первомайской, где жил я.
Позже Верхнеудинск проезжали будущий адмирал Макаров, цесаревич Николай, полковник Генштаба России, будущий президент Финляндии Маннергейм, Сергей Лазо, Нестор Каландаришвили. Вот почему, увидев, как герой фильма «Прохиндиада» в исполнении Калягина, в недоумении останавливается перед табличкой «Улан-Удэ», я обиделся за родной город, явившийся прохиндею в странном кошмарном сне.
Побывав на острове, Чехов написал, что в нём всё «просахалинино» и им овладело «умопомешательство Mania Sachalinosa». Но до того Антон Павлович полюбил Байкал и явно «обайкалился».

ПРОЕЗД ЦЕСАРЕВИЧА
О проезде наследника в 1891 году впервые услышал от бабушки Никольской. Но, чтобы не возвращаться к началу его путешествия по России, начну с прибытия свиты во Владивосток. Учась в МГУ, я заказал в библиотеке имени Ленина уникальное трёхтомное издание  «Путешествие на Восток Государя императора Николая II (1890-1891 гг.)» Книгу завершили в 1897 году, когда Николай уже был царём, поэтому он назван императором. Поразили великолепные тексты и литографии.
Автор – писатель, учёный Э. Успенский, литографии делал художник Н. Каразин, по снимкам фотографа Пророкова. Сопровождали наследника более десятка человек. Эсперу Ухтомскому было 30 лет. В команде были молодые энергичные люди. Только такие могли выдержать годовое путешествие на кораблях по трём океанам, десяткам морей, Амуру, Байкалу. По Сибири ехали на лошадях, а от Урала по железной дороге.
Из этого трёхтомника я узнал, как 10 мая 1891 г. наследник прибыл во Владивосток из Японии, где его чуть не зарубили саблей. Кое-кто считает это одной из причин вступления России в русско-японскую войну 1904-05 гг. Помимо местного начальства свиту встречали русские купцы, торговавшие в Китае. Среди них родной сын Н.А. Бестужева А.Д. Старцев. Об его отце-декабристе, конечно, никто не знал.
На приёме Алексей Дмитриевич подарил наследнику большую нефритовую печать с цзырами (иероглифами?) из его уникальной коллекции древностей. Тут и родилась легенда, будто растроганный наследник подарил ему остров Путятин. На самом деле Старцев приобрёл его в аренду на 99 лет за очень большие деньги.
18 мая цесаревич отсыпал первую тачку в полотно Транссибирской магистрали, которая вступила в строй всего через девять лет, и направился в Хабаровск, где сел на пароход «Вестник» и в сопровождении парохода «Ермак» поплыл по Амуру. 10 июня в станице Покровской, у слияния Шилки и Аргуни, которые образовывают Амур, наследника встретили атаманы и казаки пограничных станиц Забайкалья
«По переезде через Нерчу, - писал Успенский, - долго бежал за коляской известный местный энтузиаст (библиофил и писатель) Ив. Вас. Багашёв. Барон указывал на него милостиво улыбавшемуся Цесаревичу».
Багашёву было 48 лет, но выглядел старше: лысый, глухой, в очках, темнобородый. Иван Васильевич в юности восхищался «Колоколом» Герцена, дружил с семьёй декабриста А. Луцкого, издавал рукописный журнал «Нерчинско-Заводской наблюдатель», сочувствовал Чернышевскому, который в 1864-1871 гг. отбывал каторгу в Забайкалье. Багашёв печатался в газетах Владивостока, Иркутска, Петербурга, начал выпускать рукописную газету «Нерчинский  чудак», но на печатную версию не получил разрешения. В 1895-1906 гг. Багашёв редактировал в Кяхте газету «Байкал», сотрудничал с тибетским доктором П. Бадмаевым, который хотел присоединить к России Монголию и Тибет. В Кяхтинском музее хранится около ста папок с бумагами Багашёва. Я видел их, почти все не обработаны, не прочитаны.
Не буду осуждать бег Багашёва за коляской. Всё просто: провинциальный журналист, живя в глуши, увидел наследника, и, вероятно, хотел попросить разрешение на издание газеты, но не нагнал коляски. Меня удивляет, что наследник не остановился и не спросил, чего бежит этот пожилой человек.
Первый краевед Забайкалья Иван Васильевич Багашёв писал: «История – та же поэзия, лишь бы уметь рассказывать».
У станицы Кайдаловой перед Читой Николай впервые увидел бурят - делегацию из Аги. Его поразило бесстрашие степных наездников, показавших ловлю и объездку диких лошадей, стрельбу из лука и национальную борьбу. Бурятская юрта с бурханами так понравилась наследнику, что он изволил ночевать в ней и увёз с собой как подарок.
Отдельно он принял главу местных тунгусов Гантимурова. Позже я узнал, что был одним из предков художника Василия Кандинского. В Читу Высочайшая процессия прибыла 17 июня. Там её встретили атаманы казачьих станиц и войско Забайкалья. Первая красавица Читы, дочь военного губернатора вручила Его Императорскому Высочеству букет. На станции Кондинской наследника приветствовали хоринцы. Ухтомский ярко описал встречу в Ацагатском дацане, где были показаны буддийское молебствие и танцы Цам…
Вот с этого места я начну рассказ попадьи Никольской, услышанный мной. В нём много таких деталей, которых нет в официальных источниках.
- В Верхнеудинск цесаревич въехал поздно вечером с Читинской улицы (ныне Ербанова – В.Б.), - вспоминала она, -  Огромная толпа ожидала его при свете фонарей, факелов и плошек у нынешнего кинотеатра «Прогресс», возле Триумфальной арки перед спуском под гору.
Под звуки оркестра и крики «ура» он прошёл по Большой улице к Одигитриевскому собору, вручил моему мужу позолоченный эмалированный напрестольный крест. Выслушав молебен в свою честь, цесаревич поставил свечки за благополучное продолжение путешествия и вернулся к дому Голдобина, рядом с нынешним Госбанком.
Тут впервые в истории городе горел электрический свет. Иван Флегонтович купил у Новомейских в Баргузине генератор электрического тока. Его стук слышал весь город. Зато свет залил дом, сад во дворе и часть Большой улицы.
Хозяйка дома Елизавета Ивановна преподнесла Цесаревичу хлеб-соль. Она славилась благотворительностью, устроила на свои деньги приют и богадельню. Когда цесаревич лёг спать, электричество отключили, народ отошёл от дома. Иван Флегонтович всю ночь ходил вокруг дома и вместе с охраной стерёг покой Цесаревича. А люди говорили, что жена ублажала молодого Николая. Цесаревич был молод - двадцать три года, Елизавете Ивановне гораздо больше, но она слыла первой красавицей Верхнеудинска. Он подарил ей золотую булавку с вензелем H, выложенным бриллиантами».
Через год муж умер, Елизавета Ивановна вышла замуж за овдовевшего генерала Б.К. Кукеля. (Кстати, он был другом братьев Бестужевых. - В.Б.)…
Бабушка Никольская поведала лишь о пребывании Николая в Верхнеудинске, а я расскажу о дальнейшем путешествия Цесаревича, которое продолжилось по Селенге на большой лодке. На пристани собралась огромная толпа провожающих. Среди них оказался семилетний сын верхнеудинского мещанина. В 1956-57 годах мы с женой снимали комнату в его доме на улице Железнодорожной, ныне Борсоева. Он сказал, как на маленькой лодочке подплыл к большой лодке Цесаревича, и тот погладил мальчонку за руку. Узнав об этом, я пожал старику руку и сказал, что теперь буду говорить, что через второе рукопожатие коснулся руки будущего императора. Деду были приятны мои слова.
Многие на лодках с парусами сопровождали цесаревича до Сотниково, а кое-кто даже до Татаурово. Там хлеб-соль цесаревичу преподнесли турунтаевцы и батуринцы. Проплыв мимо Ильинки без остановки, наследник подарил Троицкому Селенгинскому монастырю позлащённый эмалированный напрестольный крест. Протока у Ахреевского острова, судя по всему, тогда не обмелела. В Кабанске цесаревич встретился с духовенством Посольского монастыря и жителями Байкало-Кудары.
В Мысовой кяхтинцы, прибыв по Удунгинской дороге, построили в честь гостя павильон. Наследник принял их, а также торейцев, селенгинцев, закаменцев. Тут же преподнесли хлеб-соль буряты с Ольхона и алагуевцы с Бугульдейки. Цесаревич одаривал хозяев золотыми и серебряными часами, портсигарами.
Поездка цесаревича встряхнула Сибирь, жители отремонтировали здания, дороги, построили арки, новые мосты. Собрали огромные средства в помощь церквям, монастырям, гимназиям, училищам, стипендии студентам-сибирякам.

ПОЕЗД «УЧЕНИК»
По субботам я на вечернем поезде Наушки–Иркутск уезжал домой, на Ильинку. Его почему-то называли «Ученик», хотя школьники ездили только по выходным. Тогда на перрон пускали по билетам, которые продавали в кассе. После этого стояли в очереди у дверей на перрон и после объявления посадки бежали к вагонам. Все лезли напролом, чтобы занять сидячие места. Мне, одиннадцатилетнему, было трудно прорываться в числе первых, и я почти всегда ехал стоя. Когда на третьей полке не было вещей, ложился там. Тогда в вагонах разрешалось курить, и наверху было душно и нечем дышать от дыма.
Почти каждая поездка становилась испытанием. То драки между пьяными, то избиение пойманного вора-карманника. Однажды женщины подняли вой и крик. На соседнем пути, от которого отошёл поезд, они увидели на краю перрона, у шпал, заснеженный свёрток. В нём оказался замёрзший младенец. Слёзы застыли на его глазах крупными шариками. Баба закричала, что убила бы мать, бросившую ребёнка.
Когда все рассаживались, в вагон входил слепой гармонист. Он был полноватый, рыжий, среднего роста. Глаза выбиты то ли пулей, то ли ударом сабли. Его усаживали в центре вагона, и он начинал петь песни Лещенко, Козина, Утёсова. Иногда его просили перейти к блатным - «Мурке», «С одесского кичмана бежали два уркана». Потом исполнял слегка переиначенные популярные песни. Так «Тёмную ночь» он пел: «Ты меня ждёшь, а сама с лейтенантом живёшь». А свою коронную песню начинал так:

Колокольчики-бубенчики звенят,
Рассказать одну историю хотят.
Я как вспомню, вся от страха задрожу,
Но уж ладно, по порядку расскажу…

Хорошо помню мелодию и слова песни. Там пелось о домовом, который каждую ночь приходил к бабе, а потом оказалось, что родившийся ребёнок похож на соседа. Я думал, это народная песня, а позже узнал, что её сочинил поэт Степан Скиталец, автор слов вальса «На сопках Маньчжурии» композитора Ильи Шатрова.
Песни гармониста пользовались успехом. Карманы слепца набивались купюрами так, что оттопыривали пальто. Мне казалось, что слепца никто не сопровождал, но однажды я увидел, как его подсаживал в вагон человек в полушубке, а в воскресенье он же помогал спускаться с подножки и вёл в город.
В этих поездках я познакомился с Васей Кобылкиным, с Мандрика, и темноволосой девчонкой Надей Угрюмовой, из Татаурово. Позже узнал, что он - внук купца Кобылкина, хозяина Верхнеудинского винокуренного завода и стеклозавода, который размещался на Батарейке. Вася предложил не покупать билеты, а проходить на перрон через дыру в заборе. Пока было тепло, мы прятались от контроля в тамбурах. Васька выходил в Мандрике, где жили три семьи Кобылкиных. Один его дядя женился на бурятке из Покровки.
Тогда поезда ходили на паровозной тяге. Остановки «у каждого столба» были гораздо дольше, чем у нынешних электричек. На станции Мостовой, перед мостом через Селенгу, порой стояли более часа, пережидая военные эшелоны, не только западные, но и восточные. Войны с Японией ещё не было, но все ждали её. Путь до Ильинки занимал до трёх часов.
Этот мост стал роковым для паренька с Ильинского лесозавода Пети Брянского. Во время учёбы в заводской школе он однажды заступился за меня. С той поры он вырос, стал высоким, крепким. Убегая от контролёров, он влез на крышу вагона, не заметил, как поезд вошёл на мост, и ударился о верхнюю балку. Обходчики нашли его на краю моста с разбитой головой. Могила его на Ильинском кладбище оказалась самой длинной. Большинство парней с завода, Ильинки, санатория были высокими. То ли воздух здесь был какой-то особенный, то ли горячая вода влияла.
Зимой произошло событие, которое имело большие последствия. Взяв лыжи у Геры Носкина, я пошёл кататься с дамбы. Один бандюган отнял у меня лыжи. Гера Носкин видел всё, но не пришёл на помощь. Пацана звали Кочерга, он жил во дворе напротив Геры, который хорошо знал его. Я попросил Геру поговорить с Кочергой, чтобы тот вернул лыжи, Гера сказал, что не хочет связываться с ним. Когда я сам обратился к Корчерге, тот потребовал выкуп в пятнадцать рублей. Узнав о том, что Гера лишился лыж, его бабушка сказала: «Как хочешь, но лыжи верни!» Говорить об этом родителям и тёте Наде не стал. Пришлось отдать Корчаге пятнадцать рублей, выделенные на поезда и школьные завтраки. Выкупив лыжи, я отнёс их Гере.
Гера знал и местную шпану, и более крупных бандюг. Например, Кольму. Этот почти взрослый парень «лепил скачки», то есть грабил квартиры. Однажды вечером он «взял» дневную выручку кассы кинотеатра «Эрдэм». Незадолго до того я попросил у кассирши билет за двадцать пять копеек, она сказала, что есть только по пятьдесят. И я не попал в кино. Рассердившись, я отошёл, взял ледышку и кинул её в отверстие кассы. Если бы я знал, что Кольма недавно ограбил кассиршу, не сделал бы этого. Мне стало стыдно перед ней, я пожалел её. Каково сидеть за гроши в тесной клетушке, где грабят и кидают ледышками.
Как-то я шёл по улице Смолина, и из двора на углу улицы Кирова меня окликнул Гера. Подойдя, я увидел, что он стоит рядом с Кольмой. Я впервые рассмотрел его. Это был красивый, обутый в кожан и бурки парень с правильными чертами лица. Позже я узнал его настоящую фамилию – Гольм, явно шведских корней. Он задал мне несколько вопросов. И вдруг спросил:
- Ну и долго ты будешь мозолить мне глаза?
- Но я не сам подошёл, меня подозвал он, - глянув на Геру, я увидел у него странную улыбку и почувствовал, что он не со мной, а по ту сторону забора.
- Иди, иди, - махнул рукой Кольма.
Уходя, услышал, как тот спросил, зачем он позвал меня.
- Да я хотел..., - стал говорить Гера, но я не дослышал.
Вспоминая историю с лыжами, удивляюсь, почему я не обратился за помощью к Андрюше Хайдурову. Он бы точно помог, и мне не пришлось бы ездить зайцем и обходиться без завтраков в школе.
Жили мы туговато. Мама иногда продавала молоко, творог путевым рабочим на железной дороге. Она предложила мне торговать в вагонах конфетами штучно, как это делали некоторые, но я наотрез отказался.
Одна из таких продавщиц, пройдя по вагонам, вернулась и, сев слева от меня, переложила кучку денег из коробки в сумку. А в правом кармане я увидел два рубля. Средних лет тётка, довольная удачной торговлей, о чём-то говорила с соседкой у окна. В вагоне как всегда было тесно. И я, прикрыв правую руку левой, вытащил эти два рубля и сунул в свой карман. Потом долго мучался, что украл их, но, к счастью, карманником не стал.
Мы с Васькой Кобылкиным через дыру в заборе проходили на перрон, с трудом впендюривались в вагон, залазали на верхнюю полку, где лежали, не высовывая носа, чтобы нас не увидела проводница. Однажды, прячась от контролёра, мы встали между вагонами. Тамбуры были переполнены. Нога моя поскользнулась, я оседлал буфер и сильно ушиб кобчик и яички. Васька протянул мне руку. Без него я упал бы на рельсы. От боли и волнения я закусил губы, а они потрескались. И я запомнил, что зимой нельзя облизывать губы. После того прятаться на буферах перестали.
Когда я попал в лапы ревизора, Васька уже сошёл в Мандрике, а в Татаурово меня с рюкзачком за плечами прижали к окну. В нём лежала книга и кирпич чёрного хлеба. Из-за них я выдавил окно вагона, проводница тут же сдала меня ревизору, который потребовал уплатить штраф. Узнав, что у меня нет не только денег на штраф, но и билета, ревизор повёл меня за собой по вагонам. Как я ни плакал, ни просил отпустить, он провёз меня мимо Ильинки.
В Таловке он вывел меня на улицу, чтобы быстрее пройти к своему вагону. Идя впереди, он почти не оглядывался. Может, давал возможность убежать? Я подумал, не переползти ли под вагоном или броситься ли наутёк? Отсюда до дома километров десять, но идти в темноте опасно. На пути в санаторий из Троицка люди видели  волков, которые, сверкая глазами, следовали за ними, но пока не нападали. А вдруг ревизор специально ждёт, когда я побегу, и начнёт стрелять? Испугавшись быть убитым при попытке к бегству, я не решился на это. Конечно, вряд ли он стал бы стрелять, но, кто его знает.
Ревизор отпустил меня на станции Селенга, недалеко от Байкала. Там я оказался в маленьком холодном вокзале. Заплаканный, усталый от пережитого, я лёг на деревянную лавку. На мне были простая шапка и шинель тёти Лёли, которая грела плохо. Только задремал, ко мне подошли трое местных парней, велели развернуть рюкзак. Увидев книгу и кирпич хлеба, они потеряли интерес ко мне. Хлеб стоил дорого, но они надеялись на более серьёзную добычу. Спать толком не мог от холода и ожидания нового шмона.
Рано утром разбудил шум людей у кассы. Подошёл утренний поезд Иркутск - Наушки. Я влез в него снова без билета и доехал до Ильинки. Родители беспокоились, почему я не приехал, не случилось ли что со мной. Когда я рассказал, в чём дело, они расстроились, мол, я мог простыть в зале ожидания, а парни могли ограбить или покалечить меня.
Сейчас наш участок Транссиба электрифицирован. Поезда ходят чаще и гораздо быстрее. Но электричку почему-то стали называть – «Матаня». А я до сих пор помню поезд «Ученик». Мой спутник Вася Кобылкин, окончив курсы киномехаников, приезжал на Ильинку на кинопередвижке, которую возил сам. С меня денег не брал: «Как можно брать с того, с кем ездил на поездах».
Надя Угрюмова окончила Ленинградский университет, Выйдя замуж, она приезжала сюда с мужем, живя с ним в Ленинграде. В последний раз я видел её весной с букетом багульника, который она везла в Улан-Удэ, и запомнилась именно такой – улыбающейся и благоухающей запахом рододендрона, заросли которого в мае заливают горы у Татаурово лиловым цветом…

ДИРЕКТОР И УЧИТЕЛЯ
Учёба в пятом классе оказалась сложной из-за обилия новых предметов и учителей по каждому из них. Множество новых имён, фамилий учителей и учеников запомнил не сразу. Директор школы Иван Петрович Арский удивлял тем, что перед каждым учеником, который здоровался с ним, снимал шляпу. Стоя утром перед входом в школу, он не уставал снимать и надевать её. Мне это казалось странным и даже чуть показным. Директор дёргался, как заведённая кукла. Далеко не все были достойны такой почести. В том числе, и я. Но он, видимо, думал, что так он привьёт нам правила хорошего тона.
Несмотря на столь изысканные приветствия, ученики побаивались его. У него была большая львиная голова с тёмно-седой гривой. Как-то Иван Петрович заглянул в класс и, увидев, что я выпрыгнул из окна во двор, велел передать, чтобы я зашёл к нему. Ребята сказали, что я не из их класса. Позже он засёк меня, когда я прыжками скакал по лестнице. Он схватил меня за руку, стал кричать, что нельзя так бегать, и при этом тряс так, что чуть не порвал рубашку. Другие учителя были гораздо спокойнее.
Мужчин среди них было мало. Кроме директора Арского физик Медведев, историк Сыренов, преподаватель черчения Голубев и военрук Чижик. Комиссованный после госпиталя, он вёл военное дело в гимнастёрке с лычками, обозначающими ранения.
Математику вела Ревекка Рахмильевна Новомейская. Цифру пять она произносила - пьять. Из-за этого её звали Пьявкой. Узнав, что мой отец - директор санатория, она стала оказывать мне некие знаки. Ей не нравилось, когда кто-то разговаривает на уроке. Чтобы проучить таких, она ловила нарушителей вопросом: «Что я сказала сейчас?». Если они не знали, ставила двойку. Однажды, видя, что я слушаю её, она спросила, о чём идёт речь, я ответил, а она поставила пятёрку. У неё было несколько детей. Вряд ли я мог способствовать их устройству в санаторий, но она благоволила мне и считала меня одним из лучших в классе. А, может, я и в самом деле был таким.
Немецкий язык преподавала Фрума Владимировна Цинкер. На Ильинке жили её племянники Фаина и Виталий, и она относилась ко мне почти как к родичу, но строго. Мы учились по учебнику, где были незабвенные фразы: «Wir fahren nach Anapa» и «Anna und Marta baden». Я легко запоминал новые слова, правильно произносил их.
Биологию вела очень приятная Вера Константиновна Козель, географию - полная женщина по прозвищу Кандалакша, историю – молодая Абросимова. Иногда она отходила от темы урока и рассказывала совсем не относящиеся к предмету вещи. А нам это очень нравилось. Спросил её, есть ли у неё дед Абросимов, она сказала, что нет.
Литературу вела красивая метиска Дина Ивановна Башкуева, мачеха Эдика Башкуева, учившегося двумя классами выше. Его родная мать, знаменитая певица Мария Шамбуева умерла при родах дочки. Её песни на патефонных пластинках звучали в бурятских домах. Эдик Башкуев был кузеном Нодика Сельверова и Гены Шамбуева, матери которых были сёстрами. О том, что Арнольд стал конструктором и испытателем водородных бомб, я уже писал. А его кузен Шамбуев тоже работал на оборону в почтовом ящике на Урале. Эдик (Эрдимто) стал одним из виднейших специалистов по направленным взрывам. С их помощью он делал антиселевую плотину над Алма-Атой, строил Асуанскую ГЭС в Египте и множество других строек мировой известности.
Сельверовы и Шамбуевы были из рода хонгодоров, близкого Чингисхану, который был из рода борджигитов, двоюродного роду нойотов. Потомки хонгодоров живут в Монголии, Бурятии, Иркутской области. Особенно интересна иркутско-аларская ветвь этого племени. Помимо вышеперечисленных учёных на космос работали генерал Або Шаракшанэ, Мартын Абахаев. Потомок аларских хонгодоров Борис Чайванов – директор по науке РНЦ «Курчатовский институт». Среди них были и гуманитарии, например, драматург Александр Вампилов, его отец, расстрелянный в 1938 году, был хонгодор…
Прочитав в газетах о героической смерти красноармейца Юрия Смирнова, который под пытками не выдал фашистам секретов, я решил узнать, выдержу ли я пытки, и попробовал вгонять иглу под ноготь. Но не смог сунуть её далее кончика. Потом я надрезал ноготь большого пальца левой руки в сантиметре от края, стал ждать, когда исчезнет метка. Так как ноготь рос медленно, я иногда щекотал надрез лезвием бритвы. Вскрикивая от боли, я воспитывал презрение к пыткам. Поняв, что лучше не попадать в плен, я задерживал дыхание, чтобы плыть или прятаться под водой, скрываясь от погони. Однажды я перевязал кисть левой руки ниткой и уснул. Утром рука посинела, похолодела, не чувствуя щипки и уколы иглой. Могло дойти до гангрены.
Я никому не говорил о своих опытах, так как боялся осмеяния. Как же удивился я, прочитав в «Отрочестве» Льва Толстого, что он, учась переносить страдания, так стегал себя верёвкой по голой спине, что у него невольно выступали слёзы.

РЫНОК
Так как рынок находился рядом, я шёл домой, проходя через него после уроков. Меня привлекало обилие разнообразного люда. Помимо жителей города рынок заполняли приезжие со всех концов Бурят-Монголии. Самыми яркими из них были семейские бабы в старинных русских платьях, с кичками на головах. Они приезжали из Бичуры, Мухошибири и с озера Котокель. Высокие, крепкие, с румяными щеками, они походили на артисток, которые пели на смотре самодеятельности в театре. Оказалось, что они всегда наряжаются так и дома, и в поездках в город. У них были лучшие овощи, самая вкусная картошка. Юра Лютин сказал, что семейские бабы даже зимой ходят без трусов. Он видел, как одна них, подняв подолы юбок за углом, помочилась, почти стоя, и пошла.
В рыбных рядах стояли обветреные, загорелые буряты из Байкало-Кудары, Корсаково, торгуя солёными, морожеными и копчёными омулями. В толпе поштучно продавались куски сахара, сера из смолы и куски вара. Варом пропитывали суровые нитки. Ученик нашей школы Миша Бродский торговал водой из бидона «на рубль досыта». Его семья жила туго.
С обеих сторон у входа на базар сидели десятки китайцев-сапожников. Они чинили валенки, кожаные ботинки, женские туфли, калоши, ичиги, унты. Делали всё на совесть, добротно и дёшево. Знаю это по себе. У меня прохудились ботинки. На Ильинке Илкан подбил их гвоздями, и они начали лезть из подошвы и колоть ноги. Пришлось пойти на рынок.
Китаец-старик нащупал гвозди, покачал головой и сказал: «Не чини сам, лучше приходи ко мне». Выдернув железные гвозди, подбил подошву деревянными, денег с меня не взял и махнул рукой: «Иди, иди!» Позже я стал чинить у него валенки, сапожки, но за деньги. Через год пришёл к нему и, не увидев его, спросил, где дядя Вася. «О! Он за Удой!» Сосед-китаец махнул в сторону городского кладбища.
Зимой молоко продавали кружками. Его наливали в миски, замораживали, вынимали из них. Сейчас такого молока нет. Несмотря на военную пору, на базаре можно было купить всё. Не только продукты, но и вещи, хотя ими запрещали торговать здесь. Для них на ПВЗ организовали вещевой рынок, который называли барахолкой.
Слыша, что и как говорят люди, удивлялся пёстрой речи. Чисто русский говор семейских был ярче, сочнее, чем у потомков казаков и местных жителей с бурятским акцентом. Но он был лишь у восточных бурят, а западные буряты говорили без акцента.
Запомнился рассказ бабы о драке: «А он, упорный после выпивки, выдерьгиват кружок с плиты, и хлесь по голове. На пять лет сел». Удивил новый смысл слова упорный – упёртый, упрямый, вредный, который вкладывала баба.
В школьном буфете, наш одноклассник Ладыженский, незаметно взял кирпич чёрного хлеба, сунул за пазуху и вышел на улицу. На базаре он тут же продал его за тысячу рублей. Белый хлеб стоил дороже, полторы тысячи. Такие были цены. Удивило, что никто из ребят не одёрнул его. Промолчал и я. У всех сложилась защитная тактика – не вмешиваться в происходящее вокруг.
С Ладыженским связано ещё одно неприятное событие. На лыжном кроссе за Удой мы бежали три километра. Стартовав по льду протоки, я побежал к зарослям тальника и увидел Ладыженского с группой ребят. Он крикнул мне: «Иди сюда». Подумав, что-то произошло, я подбежал к нему, а он говорит: «Давай подождём здесь, чего по морозу бежать?» Не зная почему, я согласился. Дул резкий ветер, было холодно. Стоя на ветру, мы дождались, когда лидеры побежали мимо, и пристроились за ними. Мне стало противно и стыдно за это. Тем более, что я хотел бежать, а не хлюздить, уходя от честной борьбы. Больше подобного я не делал. А Ладыженский – хлюзда, всячески выгадывал, мошенничал при любой возможности.
На рынке я увидел жизнь во всей наготе. И плохое, и хорошее. Осенью с телеги случайно упала большая фляга молоком. Пока хозяин поднимал флягу, молоко пролилось в лужу. Одна старушка стала черпать белую жижу ладонью в свою банку. К ней подошёл военный, протянул деньги: «Мамаша, вот вам деньги, купите молоко, но не черпайте из лужи». Старушка опомнилась и, не поднимаясь с колен, заплакала от стыда, забыв даже поблагодарить военного. Потом встала и купила молоко.
Как-то выпивший мужик увидел человека со звездой Героя Советского Союза и стал задирать его. Тот ответил: «Отстань!» Мужик кинулся на него: «А вот я посмотрю, какой ты герой». Ударил и свалил его на землю. Люди тут же скрутили бандюгу. К нему вприпрыжку подскакал одноногий калека на костылях и вдребезги обломал об него свои костыли. Герой встал, почистил запачканную одежду и, хромая, пошёл в сторону. Тут я увидел на его груди кроме звезды Героя жёлтую и красную нашивки за ранения. Мужику поддали ещё, и повели в милицию. «Как теперь без костылей?» - спросили калеку. «Как, как? Ещё не хватало, чтобы бандюга бил участника войны!» - крикнул одноногий.
Однажды меня увидел на базаре Пётр Александрович Сыренов. Я пока не учился у него, он преподавал историю в старших классах, но он знал моего отца ещё по совпартшколе. Посмотрев, не торгую ли я чем, он сказал: «Не ходи сюда. Учителя знают, что ты часто бываешь тут». Видимо, он специально пришёл, боясь, что рынок засосёт меня. После этого я перестал ходить сюда.


ОТРАВЛЕНИЕ
Пять мешков картошки, которые отец привёз осенью, к зиме кончились. Но в холодном чулане стояла бочка солёной капусты. Я вырубал её топором и заносил домой. Картошку ели не только я, но и тётя Надя с Лизой. Это входило в счёт платы за моё житьё. Доставить картошку из Ильинки было невозможно. Даже если бы её отправили на лошадях, она бы замёрзла в пути. Зима выдалась суровой, морозы - за сорок, а по ночам до пятьдесяти градусов. Поэтому мне пришлось раз в неделю возить картошку поездом.
Меня подбрасывали до разъезда на санях, в поезде было тепло, зато по пути от вокзала до улицы Каландаришвили картошка замерзала. Тогда не было автобусов. Я быстро шёл через виадук по улице Смолина до дома на Каландаришвили. Но тяжёлый для меня мешок, около ведра картошки, удлинял время пути, и она подмерзала. Мы ели мороженую картошку, сладковатую на вкус, но такую, что от неё поташнивало.
Однажды мы получили нежданное подкрепление из Малого Куналея. Тётя Тоня, Антонина Герасимовна Гуляшинова, кузина моего отца, работавшая там фельдшером, послала с обозом мешок картошки. Его укутали одеялом, укрыли сеном, и картошка не замёрзла. Двое семейских мужиков заночевали у нас на полу кухни.
Они удивили своими заиндевелыми бородами и колобками. Впервые увидев то, о чём читал в сказке про Колобка, я удивлялся, какие они большие, круглые, ароматные. Разогрев их на сковороде, мужики заметили, как я смотрю на колобки. Они подумали, что я голоден, и предложили поесть. Вообще-то я был сыт, но попробовал. Колобки были картофельные, смешаны с мукой, сметаной, луком и чесноком. Они напомнили вкусом драники, которые пекли ильинцы, натирая картошку на тёрках, смешивая со сметаной и маслом. Но колобки показались гораздо вкуснее.
В разгар зимы мы отравились. Не картошкой, а хлебом, купленным в магазине. Лиза взяла по карточкам хлеб для нас и соседей. Там оказались какие-то тёмные сгустки, на которые мы не обратили внимания, и съели. Вдруг меня стало тошнить, дошло до рвоты. Вызвали скорую помощь. Она прибыла на санях.
Мне сунули в горло розовый резиновый шланг, через который влили марганцовку. После этого началась более сильная рвота. Полоскание желудка помогло, но не очень. Температура высокая, состояние тяжёлое. И меня повезли в больницу. Укутанный одеялами, я лежал на санях, лошадка медленно везла меня по Смолина. Возле бани она с трудом поднялась по скользкому подъёму в гору. Хорошо помню, как ехал мимо сугробов, заиндевелых деревьев вдоль дороги. Больница тогда находилась возле улиц Лесной и Трудовой. Меня на носилках внесли в процедурную. Там снова пришлось глотать резиновый шланг. Я потерял сознание и очнулся в полупустой палате.
Отцу отправили телеграмму, он приехал на другой день. Хорошо зная всех, он ведь работал тут, папа привёл ко мне доктора Дудина, отца Серёги, с которым я лечился в санатории. Дудин сказал: «Ничего страшного». Меня выписали из больницы на третий день.
Бабушка Никольская и её дочь тоже отравились, но не так сильно. Тётя Нади и Лиза перенесли отравление легче. Видимо, я съел хлеба больше, чем они, или оказался слабее их. Из больницы сообщили об отравлении в милицию. Анализы показали, что в тесто попал крысиный яд. Директор хлебозавода, тот самый, который пел о Сталине, был уволен. «Это тебе не песни петь со сцены», - сказал секретарь райкома, когда его исключали из партии.

ПОЖАРЫ
Напротив наших окон, выходящих на улицу Свободы, стояла большая деревянная усадьба с просторным двором. Там жила семья, которая сдавала амбары какому-то колхозу. В заезжем доме всегда было много народа. Двор загромождали сани. Сын хозяина Петька однажды повёл поить коня на Селенгу, которая течёт рядом. Конь подошёл к проруби, поскользнулся и нырнул головой вниз. Как ни тянул его паренёк, конь ушёл под лёд. С тех пор стали говорить: «А, это Петька, который утопил коня».
Более страшное произошло на постоялом дворе зимней ночью, когда мы проснулись от шума и криков за окном. Отодвинув шторы, увидели огромное пламя, охватившее усадьбу. Огонь был настолько мощный, что растопил заледенелые от мороза окна нашей квартиры, хотя полыхал на другой стороне улицы. Пожарных машин не было. Их отправили на фронт. Пожарные лошади доставили несколько бочек воды. Но это были капли в море огня.
Одевшись и выбежав из дома, я увидел, как из подъехавшей легковой эмки вышел первый секретарь обкома Кудрявцев. Он был в серой каракулевой шапке, с таким же воротником, на ногах бурки. Как у Юрьева и Кольмы. В это время высокое пламя поднялось выше нашего двухэтажного дома. И словно салютуя начальству, во дворе взорвалась бочка керосина в землянке. Искры полетели вверх и стали сыпаться на улицу. Охранники загородили начальника своими телами, а один из них открыл над ним зонт. Видимо, он лежал в багажнике с лета. Кудрявцев спросил начальника пожарной команды, есть ли погибшие. Тот кивнул каской и шепнул что-то на ухо. Кудрявцев покачал головой и уехал.
Усадьба сгорела дотла. Не только главный дом, но и амбары, которые сдавались в наём, и другие постройки. А соседние дома к счастью, удалось отстоять. Забор повалили на землю, а стены поливали водой. Сколько сгорело людей, не знали даже мы, жившие по соседству. О пожарах и жертвах тогда не писалось. Три колхозных коня убежали со двора, и их не смогли найти. Воспользовавшись суматохой, кто-то поймал и то ли продал их, то ли забил на мясо. Хозяина дома на всякий случай арестовали. Двор опустел, обугленные брёвна растащили на дрова. Петька, утопивший коня, мог сгореть. Больше его не видел.
Если этот пожар прошёл незаметно для горожан, то о пожаре в церкви в горсаду узнал весь город. Он вспыхнул средь бела дня. Причиной его стало увлечение мальчишек кинокадриками. Когда оно охватило школу, в коридорах на переменах стало необычно тихо. Никто не бегал, не играл в зоску. Некоторые даже перестали выходить во двор, чтобы залезть на бум. Ребята стояли у окон и рассматривали кадры из фильмов.
Особенно ценились кадры из фильмов «Подвиг разведчика» с Кадочниковым, «Машенька» с Караваевой, «В шесть часов вечера после войны» с Орловой и Самойловым. Из трофейных фильмов помню «Индийскую гробницу», «Девушку моей мечты», с Марийкой Рокк в главной роли. Ребята не просто смотрели кадрики, а менялись ими. Авторитет тех, кто был знаком с киномеханиками, вырос. Получая кадрики, вырезанные из фильмов, они не только меняли, но и продавали их за деньги.
Узнав, что в церкви, стоящей на горе, находится склад с кинофильмами, ребята стали взбираться на колокольню, спускаться по ней вниз и выносить лучшие ленты. Школьная «фильмотека» оживилась ещё больше. Однажды ребята, забравшись в церковь, закурили внутри и оставили непотушенный окурок. Вспыхнувший средь бела дня на самом видном месте пожар видели все. Огонь и дым охватили колокольню. А когда послышались взрывы, показалось, что из узких окон церкви стреляют пушки. Снопы пламени вырывались так далеко, что загорелись тополя и акации вокруг церкви.
Их потушили с помощью пожарных, прибывшие на тех же лошадях с бочками воды с улицы Ленина из дома со старинной каланчой. Кинопрокат республики лишился бесценных фильмов, среди которых хранились «Броненосец Потёмкин», «Потомок Чингисхана», «Волга-Волга» и другие классические ленты советского и зарубежного кино.
Васька Кобылкин, позже ставший киномехаником, говорил мне, что после того пожара стало трудно работать на кинопередвижках, пришлось вторично демонстрировать фильмы, которые сохранились в районах республики. После того стало нечем меняться любителям кинокадриков, и всеобщее увлечение сошло на нет.
Но эти пожары были небольшими кострами в сравнении с буйством огненной стихии в тайге. В годы войны пожары порой охватывали все горы и хребты Прибайкалья. Густой и высокий дым затмевал солнце. Его не было видно в густой пелене дыма. Зато ночами чётко виднелись горящие горы и на правом берегу Селенги, и на склонах Хамар-Дабана. Мой отец, болевший астмой, страдал от удушья и кашля.
Говорили о происках агентов иностранной разведки, но их ни разу не нашли. Однажды в Таловке, где мы косили сено, к нам подъехали лесной патруль. Нас сходу стали обвинять в поджоге тайги. Мы ответили, что с утра до вечера косим сено, никуда не ходим, а пожар идёт со стороны Байкала. Нас спросили, не видели ли мы подозрительных людей. Мы ответили, нет. Лесной патруль уехал ни с чем. Но я запомнил жаркое дыхание надвигающегося огня. Мы боялись не успеть бежать, а если убежим, сгорит наше сено. Но, к счастью, ветер сменил направление, а позже пошёл дождь.
Лесные пожары полыхают и в наши дни. Как ни странно, поджигателей стали ловить чаще. В основном это ягодники, шишкари, а порой бомжи, живущие в шалашах. Поджигателями порой становятся выезжающие на природу, а также дачники, пускающие весенние палы. К сожалению, сибиряки с давних пор считают, что после пала трава растёт лучше, и порой сами поджигают тайгу. В 1857 году Михаил Бестужев сокрушался от пожаров в Забайкалье, а 33 года спустя 30-летний Чехов задыхался от дыма между Енисеем и Ангарой, и на Сахалине.
Вскоре после пожара мы с папой возвращались откуда-то. Была ясная морозная ночь. Луна ярко освещала улицу Каландаришвили. Я сказал, что видел Кудрявцева на пожаре на улице Свободы, но не подошёл к нему. Папа сказал, что я правильно сделал.
На углу улицы Шмидта, вышел мужик из калитки. «Вы не видели за углом милицию?» - спросил он. Папа ответил, что там двое в санях и один на коне». Я могу позвать». Достав милицейский свисток, он засвистел. Мужик сказал: «Да пошёл ты!» и хлопнул калиткой. Там он с напарником быстро зашёл в дом.
- Папа, зачем ты сказал о милиции, ведь её нет? И откуда у тебя свисток?
- Недавно на ПВЗ точно так спросили одного. Тот ответил, нет. Его тут же ограбили. Узнав об этом, я пошёл в МВД, попросил свисток, мол, он нужен мне как директору санатория. И свисток помог. Вишь, их как ветром сдуло…

ДЕНЬ ПОБЕДЫ
К весне 1945 года стало легче доставлять картошку с Ильинки. Морозы убавились, не успевая застудить её. С питанием стало лучше. Я продолжал ходить в дом пионеров,  учёба шла своим чередом. Оценки были хорошие, однако отличником я не стал. Но я думал, что вполне могу стать отличником, если захочу.
Весной я, как и все, стал чаще подходить к оперному театру, где была вывешена огромная карта СССР. На ней ежедневно передвигались флажки, обозначающие освобождённые города. Люди радовались и спорили о том, когда окончится война. О взятии Берлина я узнал по радио 2 мая на Ильинке, куда приехал на праздник. А о победе услышал от тёти Нади ещё до официального сообщения.
На почте, где она дежурила в ночь на 9 мая, первые сообщения поступили по азбуке Морзе. А утром радио сообщило о безоговорочной капитуляции. Услышав об этом, я побежал в школу. Все ликовали, из репродукторов лилась музыка. И вдруг на углу улиц Кирова и Ленина я увидел рыдающую женщину. Уткнувшись в стену, она истекала слезами. Кто-то подошёл и узнал, что она плачет о погибшем муже. Я тут же подумал о Гере Носкине и его родных. Наверное, и они плачут, что их отец не дожил до победы.
В это же время в Сотниково, под Улан-Удэ, парторг посёлка Елена Андреевна Хамгушкеева вела митинг, посвящённый победе, и тут к ней подошёл почтальон и подал конверт. Открыв его, Елена Андреевна прочитала о гибели её мужа Агвана Дагбаева. Незадолго до того она получила извещение о том, что её младший брат Никита Хамгашкеев пропал без вести. Он был самый высокий, здоровый из большой семьи. Отличался и тем, что был очень молчаливым. Елене Андреевне было тяжело продолжать митинг, она с трудом довела его, а в конце лишилась чувств.
Почему я пишу об Агване Дагбаевиче? Дело в том, что он - отец моей жены Валентины Агвановны, дед моих детей и прадед наших внуков. А Елена Андреевна - моя тёща. И потому я рассказываю о них.
Перед войной Борис, который по паспорту был Агван, жил в Сотниково, работал заместителем председателя промартели «Кожевник», а его жена Елена Андреевна заведовала детсадом. Ей, парторгу первичной организации посёлка, приходилось проводить собрания. Беспартийному мужу надоели частые заседания. Он явился на партсобрание, устроил скандал, кто-то пытался успокоить его, в суматохе качнулся стол, керосиновая лампа разбилась, вспыхнул пожар.
Бориса обвинили в срыве партсобрания и осудили. Когда создали штрафбаты. Борис Дагбаев попал в один из них, воевал под командованием Рокоссовского в Твери и Подмосковье. Кровью смыв преступление, получил офицерское звание, стал старшим лейтенантом. За отличия в боях, он в 1943 году он получил отпуск на родину. Моей будущей жене было семь лет, помнит тот приезд. Отец хорошо играл на баяне и пел «Тёмную ночь». Его баритон передался моему сыну Тимуру.
Пройдя от Подмосковья до западной границы СССР, Борис Дагбаевич оказался в Чехословакии. Попав в так называемый чехословацкий котёл, гвардии старший лейтенант командовал миномётной батареей, сражался до тех пор, пока его не разорвало снарядом. Это произошло в феврале 1945 года. Останки его нашли с трудом, на поиск и идентификацию ушло несколько месяцев, и потому похоронка задержалась до 9 мая. Борис Дагбаев похоронен в братской могиле у села Зуброглаз…
Моему тестю, которого я никогда не видел, повезло – он вырвался из лагеря и кровью искупил вину в штрафбате. А трое моих дядей по матери, репрессированных в 1937 году, не дожили до войны, где могли бы отдать свои жизни за родину. Правда, самый младший Максим Тасханов сумел бежать из Мольки, поселился на левом берегу Ангары, где стал трактористом. А в годы войны погиб в великом сражении на Курской дуге. Кроме него, ещё двое моих дядей погибли на подступах к Москве в 1942 году - Платон Михайлович Ажеев и Павел Ильич Шангаев, кузены моего отца. А также один из братьев Гергесовых. Так что и в нашем доме День Победы стал праздником со слезами на глазах.

ЭШЕЛОНЫ НА ВОСТОК
Сразу после победы Транссиб заполнили поезда с военной техникой, шедшие с запада. Я видел, как они один за другим шли мимо Ильинки. Зачехлённые артиллерийские пушки, не покрытые ничем танки и самоходки. Для маскировки не хватало брезента. Железная дорога была забита так, что эшелоны часто останавливались прямо в тайге или в поле. Громкая музыка оглашала окрестности. Из репродукторов доносились не только военные марши, но и гражданские песни. Тогда я впервые услышал песню «Ой Семён, Семён, ты как лук зелён, а Семёновна – трава зелёная» и другие.
На неожиданных остановках солдаты и офицеры давали нам, детишкам, сладости и куски хлеба. Но особенно оживлялись они, увидев девушек и женщин, и вручали заранее заготовленные письма с предложением знакомства. Удивительно, но это заканчивалось не только перепиской, но и сватовством. Так наша красавица светловолосая медсестра Вера Абрамовская после победы над Японией встретилась с одним из офицеров, которому ответила на письмо, уехала к нему на запад и вышла замуж. Замужество оказалось счастливым не только у неё, но и у многих девчат и женщин вдоль Транссиба.
Некоторые воинские подразделения, где были лошади, разгружались и вставали на постой во временных лагерях под открытым небом. Лошадей сразу выгоняли на пастбища, они охотно ели нашу забайкальскую траву.
Отец познакомился с командиром части, которая остановилась между Ильинкой и Татаурово, пригласил его вместе с другими офицерами в санаторий. Среди наших незамужних женщин и вдов произошёл переполох. Такие мужчины, в орденах и медалях, вдруг приехали в наш посёлок! Банкет устроили на берегу Селенги, напротив Ахреевского острова. Василий Иванович Юй Чже-чен приготовил блюда как на самые лучшие приёмы. Всё было прекрасно. После тостов за победу и участников войны, командир предложил выпить за тружеников тыла, а особенно за медиков.
Вскоре от компании стали удаляться парочки и уходить в кусты. Не только медсёстры, но и врачи. Особым успехом пользовалась Валя Иванова, которая так понравилась своему ухажёру-капитану, что он дважды уединялся с ней. Никто не осуждал никого, всё делалось по обоюдному согласию. Довольны были и военные, и наши дамы.
Строгая Ольга Леонидовна не пошла на виду у всех, но позже к ней стал приезжать полковник. Эшелон стоял на восток от Ильинки. Военные часто наведывались в санаторий и увозили подруг на берег Селенги и в долину Пьяной.

ПОПОЛНЕНИЕ ЛОШАДЕЙ
Хорошо помню осенний вечер, когда мы ждали в гости командира эшелона. В нашей квартире накрыли стол – мясные блюда, солёный омуль, жареная и квашеная капуста, много овощей, свежая брусника, смородина, пироги с черёмухой. Швейцарский сыр с кухни. Поглядывая в окно, отец ждал появления на дороге огней машин. Когда две легковых машины появились от завода, он пригласил врача Ольгу Леонидовну и двух медсестёр. Особенно хорошо выглядела Валя Иванова. Яркая брюнетка, с тонкой талией, пышными бёдрами и грудями.
Машины проехали к лесу, чтобы свернуть к санаторию. Все сели за стол. Командир эшелона в погонах полковника с капитаном и водителями появились в дверях. Застолье началось сразу. Выпили, поели, даже потанцевали в малой комнате. Было тесновато, но хорошо, уютно. Перед отъездом гостей, отец сказал полковнику: «Вам далеко ехать, тяжело кормить, поить коней. Продайте несколько голов санаторию». Командир задумался и ответил: «Продать не имею права». И поёжившись, добавил: «Мы их подарим!» Он комиссовал коней как непригодных к службе и по акту безвозмездно передал санаторию.
Так у нас появились сразу четыре новых лошади: легконогая красавица Бежинка, более крупная кобыла Галка, большой тёмный конь с выжженной на холке свастикой, из-за чего его называли Фашистом, и могучий рыжий Развод, явный чемпион по перевозке тяжестей. Такого битюга все увидели здесь впервые. И кони стали прекрасно служить санаторию.
Узнав о щедром подарке, один троицкий мужик ехидно сказал: «Там, где побывал Бараев, там ни цыгану, ни еврею делать нечего». Подаренные лошади вызвали зависть и сплетни. Мол, отец чуть ли не «подкладывает» медсестёр нужным людям. Когда зимой привезли с Метешихи сено, и два воза выгрузили у нашего двора, в Троицке заговорили: «Бараев казённое сено берёт». Но ведь он косил его сам, да и я помогал. Мы заработали сено! Но докажи это всем.
Жаль, что до новых коней не дожил конюх Черта. Когда он скончался, сестра Илкана Галя прыгала и кричала: «Черкес умер! Черкес умер!» Это было дико, но дочка так ревновала мать к отчиму, что не смогла сдержать радости.
Встречи с военными кончились тем, что Валя Иванова, как и Вера Абрамовская, вышла замуж за капитана и уехала к нему. Подруги, хоть и завидовали, но радовались за неё.
Изящная Бежинка, словно сошедшая со страниц рассказа Тургенева «Бежин луг», была очень спокойной, умной. Когда отец ехал в город на поезде, он доезжал до разъезда в американке, двухместной повозке с автомобильными колёсами, привязывал вожжи к облучку и отпускал Бежинку домой, и она возвращалась в санаторий. Ныне это немыслимо: во-первых, автомашин на дороге много, во-вторых, она бы не добежала до дома. Её бы угнали.
Воронок, Соловко, Карька и Гнедко ревниво отнеслись к пополнению. Несмотря на малый рост, они стали задирать новосёлов, кусали их, лягали копытами. Странно, но более крупные трофейные кони стали побаиваться этих дикарей. Потому отец велел перегородить конюшню, чтобы держать новых лошадей отдельно. Теперь на зиму косили больше сена, закупали овёс, которым не кормили монгольских коней, но трофейные лошади обойтись без овса не могли.
Кстати, и монгольские кони стали выглядеть лучше. Сена хватало, ни одна лошадь не завшивела после того, как отец стал директором. А главное, это сказалось на своевременной доставке дров, каменного угля, продуктов.
Позже я прочёл книгу «От Москвы до Берлина на боевом коне». Автор    Улзы-Жаргал Дондуков, кавалерист генерала Доватора, описал, как воевал на монгольских конях. Четверо погибли под ним, а пятого он 10 мая 1945 года напоил в Эльбе. От него узнал, что Монголия отправила нам полмиллиона лошадей. Он восхищался их выносливостью, неприхотливостью. Копая копытами снег, они добывали траву, легко преодолевали болота по кочкам, не боясь взрывов, свиста пуль, форсировали Десну, Днепр, Вислу, Одер. Став после войны профессором, Улзы-Жаргал Дондуков писал:
«Смелее и храбрее монгольских лошадей я не встречал. Мне всегда казалось, что они брали на себя летящие пули и осколки, закрывая меня своим телом. Умирая, лошадь печально, как-то виновато смотрит последний раз на своего хозяина, что оставляет его. Я не раз видел наших конногвардейцев, мужественных людей, прошедших огни и воду, плачущих у изголовья погибающего боевого друга – коня».
Прочитав это, я с большим уважением стал вспоминать коней, на которых ездил верхом. Из них мне больше нравился Соловко. Он не любил ожидать прохода поездов у переезда, и трогался раньше времени. Как-то я с трудом удержал его, когда он пошёл на мелькающие вагоны. Но позже кто-то, не зная об этом, удержать не смог, и Соловко погиб. Кто-то поел его мясо, и оно оказалось очень жёстким.




ТРОФЕЙНЫЙ ТРАКТОР
Помимо лошадей военные подарили санаторию трактор BMW. У него были невиданные в здешних краях большие резиновые колёса и уютная кабина с мягким креслом. Трактор очень привлекал внимание ребят. Мы залазили в его кабину, дёргали рычаги. Кое-кто выкручивал из него гайки на грузила для удочек и перемётов. Дело шло к тому, что его могли растащить, и он превратился бы в груду металлолома.
К счастью, отец нашёл в Троицке демобилизованного танкиста Петрикова. Не желая идти в колхоз, он послушал отца и устроился механиком в санаторий. Его появление в санатории запомнилось тем, что отец принял его как высокого гостя – накормил в столовой, провёл по всем помещениям, для чего ему пришлось надеть белый халат. Врачи и медсёстры весьма заинтересовались высоким, богатырского сложения воином в гимнастёрке с орденскими колодками на груди. Он осмотрел электропроводку, абажуры, лампочки в коридорах, палатах, кабинетах.
В механической мастерской стоял насосный агрегат, который качал из-под земли воду и по трубам подавал её в котельную и на водонапорную башню. Зимой из-за морозов она не действовала. Вода подавалась только в котельную, а оттуда на кухню и другие помещения санатория. Был в механической мастерской электродвижок, который не работал. Петриков отремонтировал и запустил движок, который впервые после войны дал ток. Все окна санатория засияли в темноте. Это был такой праздник для всех.
Помощником Петрикова стал Илкан Фаткулин, который из конюшни перешёл в мастерскую. После этого бывший конюх, не намного старше меня, стал более важным. Он помог Петрикову привести в порядок электросеть, вкрутил недостающие лампочки, в результате чего нигде не произошло замыкания. Свет подавали только вечерами и перед полуночью после трёх сигналов отключали. Движок умолкал до следующего дня.
Ходя мимо трактора, Петриков поглядывал на него и с разрешения отца начал чинить его. Он полностью разобрал трактор, детали разложил на брезенте в том порядке, в каком снимал. Потом, не торопясь, с помощью Илкана начал собирать движок. Нас, пацанов, близко не подпускал. Мы сидели в сторонке и смотрели. Колька Леонов, толкая меня локтем, сказал, что недавно выкрутил из трактора несколько гаек. Интересно как Петриков выйдет из положения.
Мы не только смотрели, но и слушали рассказы Петрикова о том, как он штурмовал Зеёловские высоты перед Берлином, как однажды, засыпая, услышал тихий стук часов. Боясь, что где-то заложена бомба с часовым механизмом, он вскочил, вместе с друзьями стал искать и, не найдя бомбы, лёг спать. И только лёг, снова услышал тиканье часов. Снова встал, начал искать. Наконец, он прислушался к своему перстню и понял, что часы тикают в нём. Сняв крышечку, он увидел малюсенькие часики внутри перстня.
Он рассказал, как наши солдаты изнасиловали молоденькую немку-девственницу. Когда её родители пожаловались нашему коменданту, зачинщика расстреляли перед строем, а других арестовали и посадили.
- Однажды я заразился от немки. Ох, и чистенькая, вкусная была! Но я заболел. Врач-немец сделал мне наркоз, выкачал всю кровь, центрифугой очистил её через мелкие сита, потом закачал кровь обратно, и я выздоровел.
Подошедший отец, услышав последние слова, засмеялся и добродушно сказал: «Ври-ври да не завирайся!» Все вокруг засмеялись. *
        Трактор был собран, заправлен соляркой. Петриков перекрестился, завёл мотор и поехал по двору. Удивительно, что после сборки осталась целая куча деталей, которые почему-то не понадобились, но трактор пахал землю, перевозил на прицепе брёвна и другие тяжёлые грузы.
Когда отцу удалось выбить для санатория грузовик, Петриков стал ездить на
* В 2005 году в Клинической больнице имени Сеченова в Москве мне хотели провести «очищение крови» - плазмаферез. Но из-за моего возраста и близорукости врачи воздержались от этого. После такой процедуры умерли ректор МГУ Р. Хохлов в 1977 г. и телеведущий богатырь В. Турчинский в 2010 году. Уточню: после – не значит, в результате. То есть я не обвиняю врачей в смерти пациентов, но…
нём. Ехать с ним было страшно. На Мандрике он мчался вверх и вниз, почти не сбавляя скорости, а главное, - посреди дороги. Хорошо, что тогда машин было мало. Санаторцы были довольны новым работником, мастером на все руки, но,
к огорчению руководства и наших медсестёр, он нашёл невесту не среди них, а где-то у Байкала, и уехал к ней.

НОВЫЕ ДОРОГИ
Старинный Московский тракт шёл от Троицка мимо санатория, через посёлок лесозавода и Ильинку. Из-за трофейных машин движение после войны возросло. Чтобы избавить жителей от гари и пыли, новую дорогу стали выводить за окраины сёл. Огромные бульдозеры проложили трассы через посевы пшеницы и картошки. Грузовые машины «Студебеккеры», полученные от американцев по лендлизу, подвозили гальку, песок. Скреперы выравнивали их. Вся эта техника работала почти круглосуточно, словно мы готовились к новой войне.
Мощные «Студебеккеры» нравились мне всем – горбоносый капот мотора, большой кузов, а главное - десять колёс: два передних и восемь сзади, по четыре на каждой из двух задних осей. Мощный мотор и три оси позволяли «Студебеккерам» преодолевать самые сложные дороги.
Но в ту пору шутили: «Армяне шумною толпою толкают задом «Студебеккер». Мол, это говорит не о слабости американской техники, а о силе армян.
После выведения дорог за околицы, в сёлах стало безопаснее, тише, чище без пыли и гари. Но некоторые жители жалели пастбища и огороды, по которым провели трассы. Когда я сказал Трубачееву, что дорожники ни с чем не считаются, Андрей Тимофеевич пояснил, что колхозники получают за это компенсацию, а дорога необходима для увеличения пропускной способности на случай новой войны. Это подтвердилось через пять лет, когда началась война между КНДР и Южной Корей. Мы помогали северянам и китайским добровольцам, а американцы – южанам. По железной дороге снова повезли танки и пушки, а в небе на восток летели истребители.
Строительство дороги поразило меня новой техникой, какой мы не видели. Как-то я махнул рукой скреперисту, он остановился, я спросил, нельзя ли прокатиться с ним? К удивлению, он кивнул головой. Я залез в кабину и поехал в сторону железнодорожного разъезда. В жаркий день в кабине было очень душно. Водитель то и дело отхлёбывал из бутылки тёплую воду. Странно, он всю дорогу молчал.
Доехав с ним до разъезда, я вышел, стал смотреть, как экскаваторы ковшами черпают из озера мокрый гравий, песок и сыплют их в вагоны. От тяжести и глубины, половина вагонов и платформ заходила в воду выше колёс. Потом увозили на восток и запад. А экскаваторщики загружали самосвалы гравием из холмов вокруг озера, которые в шутку стали называть Саяны. Вскоре холмы исчезли, как будто их и не было, а Саянами стали называть озеро.
Каждые три года в озеро входила паводковая вода из Селенги и Пьяной. И в нём появилось много рыбы, особенно щук. Мой брат Валера метко стрелял их из мелкашек. Рыбы тогда было много. И сейчас в озере рыбачат и купаются заводские, санаторские ребята.
Искупавшись в озере, я вернулся домой. Наполнив литровую бутылку холодной водой из колодца, вышел на дорогу и снова махнул дядьке, который вёз меня. Он остановился, я протянул ему бутылку. Он удивился, обрадовался, распахнул дверь кабины, мол, садись. Но я сказал, что мне некогда. «Вот спасибо тебе!» - сказал он. Довольный, я пошёл домой, а скреперист, хлебнув студёной воды, покачал головой и продолжил путь.
Новая трасса значительно спрямила дорогу. Повороты стали менее крутыми и более пологими, на ней появилось много мостов. Сейчас дорога из Улан-Удэ в Иркутск, вдоль Байкала – одна из лучших и красивейших в России. Дороги внутри этих и других городов порой выглядят хуже.



КОТЕЛОК И КОРАБЛИК
Василий Епифанович Писарев уехал вместе с Машей в Подмосковье. После его отъезда заведующим механической мастерской стал Илкан Фаткулин. Он стал важничать перед ребятами. Однажды я увидел, как он делает котелок. Не знаю, кто его научил, но котелок получился хороший. Я сказал, что хочу такой же. Илкан сказал, что нет жести. Узнав, что он сделал свой из водосточной трубы, я пошёл вокруг санатория, увидел отвалившуюся нижнюю часть трубы и сказал об этом Илкану.
Вечером, когда стемнело, я взял трубу, около полуметра длиной. Илкан дал мне наждачную бумагу и велел прочистить трубу, чтобы на ней не осталось зелёной краски. В сумерках я вычистил её. Илкан протёр тряпкой, смоченной соляркой, и на утро я начал расклёпывать шов. Зажав трубу в тисках, я стал разгибать шов молотком и ударами распрямил лист жести на широкой деревянной чурке. Шума было много, но все проходили мимо. Тут вдруг подошёл отец и спросил, что мы делаем.
- Вот, Владимир Иванович, - покраснел Илкан, - учу Вову жестяному делу.
- И что ты хочешь сделать? – отец положил руку на мою голову.
- Котелок, - ответил я, боясь, что отец спросит, откуда жесть.
Но он не спросил. Под верстаком полно всяких железок. Он подумал, что кусок жести оттуда. Улыбнувшись, он погладил меня мою голову и сказал, что любое умение пригодится в жизни. Когда он отошёл, мы облегчённо вздохнули. Илкан наметил линию, и начал резать лист ножницами для жести, а я держал лист. Мне не хватало сил для резки толстой жести. Потом он показал, как загибать края.
- Их надо делать ровными, полсантиметра длиной, чтобы сцепить с краями.
До вечера мы склепали цилиндр диаметром сантиметров тридцать и столько же высотой. Загнули верхний бортик, чтобы удобнее выливать чай или суп через край. На следующий день осталось самое трудное – приклепать круглое дно котелка. Однако мы справились с этим до обеда и приклепали ручку из проволки. Затем развели костёр в лесочке за механической и вскипятили воду. Котелок чуток обуглился снаружи и сразу приобрёл бывалый вид.
Руки были изрезаны жестью, избиты молотком. Ударив по ногтю большого пальца левой руки, я повредил его, и когда он отпал, я снова измерил скорость роста ногтя. Он вырос через два месяца. Взяв на рыбалку котелок и поймав пяток крупных сорожек, почистил, выпотрошил их и сварил уху. Соль, картошку, лук, лавровый лист взял заранее. Уха на берегу реки получилась отменная.
После этого я решил сделать пароходик с двигателем в виде парового бачка, под которым будет гореть спиртовка. Струю пара из трубки я хотел направить на жестяной пропеллер. В школе я поделился идеей с Андрюшей Хайдуровым, он посоветовал использовать не спиртовку, а таблетки сухого спирта, ставя их под бачок, и пускать пар в атмосферу, чтобы вышло нечто вроде реактивного двигателя.
Корпус кораблика сделал из длинной трёхлитровой бутыли. Её называли четвертью, видимо, из-за длины около полуметра, в четверть сажени. Вырезал стеклорезом её бок, обклеил бутыль тонким брезентом и поставил сушить на шкаф. Потом хотел просверлить сзади отверстие для трубки, по которой будет выходить пар. А носом корабля хотел сделать горлышко бутыли, заткнув её пробкой в виде богини Ники.
Но пока я нашёл жесть и начал клепать бачок, мама, доставая что-то со шкафа, уронила и разбила мой стеклянный кораблик. Увидев, что я без разрешения взял бутыль, она рассердилась. Такие четверти очень ценились, в них наливали молоко, брусничный сок. Другую четверть мама не разрешила использовать. И мой стеклянный кораблик стал неосуществлённой мечтой…

ПРИЗРАК В ТАЙГЕ
Видя, как мне нравится музыка, отец стал возить меня на концерты в город. Помимо оперного театра ходил в Театр юного зрителя, русский и бурятский театры. На одном из концертов я впервые услышал арию Мефистофеля и понял её по-своему. Я услышал: «Это ты-ы дал золотой!» При этом певец показывал в зал пальцем, а я обернулся, чтобы увидеть, кто и кому дал золотой. По «Золотому ключику» помнил, что золотой – это монета. Позже я понял, что певец пел: «Этот идол золотой». А пел Бадма Балдаков, первый знаменитый бас среди бурят, ставший Народным артистом СССР. Позже я слушал его в бане на улице Смолина. Бадма Мелентьевич пел на верхней полке парной Мефистофеля, Кончака и Шотландскую застольную.
Ярким событием стала для меня опера Верди «Травиата». Я с упоением слушал арии, напряжённо следил за ходом действия. Мелодии запомнил с первого раза и на всю жизнь. О том, что значит Травиата, мне объяснила кузина Клара Тасханова: «Женщина лёгкого поведения». В свои одиннадцать лет я не понял, что это такое. Клара была старше, училась в музыкальном училище. У неё было хорошее меццо-сопрано, она прекрасно пела и играла на рояле. Покраснев от неловкости, Клара уточнила: «Гулящая женщина». Глагол «гуляться» я знал. Отец раз в год водил нашу корову Красаньку к троицкому быку – гуляться. Так я понял, что такое гулящая.
Когда кто-то стал хвалить певицу, Клара сказала: «Голос хорош, но ноги…» Меня удивило, причём тут ноги, ведь у певицы очень толстый зад.
В спектакле ТЮЗа «Финист ясный сокол» мне понравилось всё – декорации, музыка, игра актёров. А актрису Зарему Бахтиарову стал боготворить. У неё были прекрасные волосы, фигура, милый голос. Специально ходил в ТЮЗ, чтобы увидеть её в других спектаклях.
Лет через пять я поехал с отцом в Троицк, и пока он говорил в кабинете директора психколонии, я, сидя на лавочке во дворе, увидел голую женщину с обнажёнными тугими грудями и распущенными волосами. Она шла с пустой консервной банкой в руке, черпала воду в луже, заполняя стеклянную банку. Потом поливала клумбу. Вахтёр сказал, что она не боится холода и в любую погоду ходит в таком виде по территории монастыря.
Мне показалось, что я где-то видел её. Я спросил вахтёра, кто она, он сказал: Бахтиарова. Я обомлел. Господи! Зарема - знаменитая актриса! Фигура почти не изменилась. Только стала чуть полнее, грубее. Дежурный рассказал, что она полюбила лётчика, который служил на аэродроме, но разбился. Она от горя сошла с ума, и её увезли в Троицкую психколонию. Вахтёр попросил не окликать её. «Она бросается к людям, которые, узнавая её, пытались говорить с ней. Она со слезами просила забрать её отсюда.
- Сейчас она успокоилась, - сказал дежурный, - А раньше собирала одуванчики, плела из них венки и изображала принцесс, которых играла в спектаклях. И всё время исполняла сцены из «Финиста ясного сокола». Увидев пролетающие самолёты, она начинала махать руками, звать Ясного Сокола, а потом падала на землю, билась в конвульсиях. Санитары тут же уносили её в палату.
Вот трагедия: сказочный образ Финиста слился с погибшим лётчиком, и актриса продолжала ждать его. Однажды сторож не заметил, как она вышла из ворот колонии, села в лодку и поплыла вниз по течению Селенги. Дело было летом, но ночи в тайге у Байкала холодные. Однако её не брала стужа. Рыбаки и охотники видели её напротив Югово, затем в Кочевной пади и Потатуре, напротив санатория. То есть она, видимо, упустив лодку, пешком пробиралась к городу. Но застряла перед непроходимой по берегу скалой Змеиной - Могой-ула.
Как-то бакенщик, ночуя в Потатуре, увидел, как Зарема, подойдя к его зимовью, раздула тлеющие угли, подбросила дров и стала танцевать у ночного костра. Увидев её блаженную улыбку, колышущиеся руки, он испугался. Потом понял, что она не танцует, а греет руки, ноги, поворачиваясь спиной к огню. Выходить к ней дядя Ганя не стал, боясь напугать её, да и сам боялся, вдруг она натворит что-то. Он знал, что санитары колонии искали её, но не нашли.
Ганька тихо выложил из оконца зимовья свой выцветший брезентовый плащ, положил в миску кусок хлеба с салом, печёную картошку. И, закрыв дверь за засов, провёл остаток ночи без сна. Задремав под утро, он проснулся, выглянул в оконце. Костёр потух, плаща и еды с миской нет. Выйдя наружу, он по следам босых ног увидел, что она ушла в густую падь, ведущую в гору, и там её следы затерялись.
Тайга здесь глухая. Пройти к городу вверх по течению, по правому берегу невозможно. Скалы опускаются к самой воде. К зиме бывшую актрису перестали видеть, вероятно, она замёрзла, и её съел медведь. А те, кто оказывался здесь, оставляли ей на пеньках хлеб, кашу, печёную картошку. Эта традиция осталась и после исчезновения актрисы. Так люди пытались задобрить дух актрисы, исчезнувшей в тайге.
Но время от времени кое-кто продолжал видеть её и позже. Она появлялась и голой, и в сером плаще то на берегу реки, то на скале Могой-ула, с которой осенью кричат самцы изюбрей. И всегда она танцевала, помахивая руками, как балерина, исполняющая роль лебеди. Роль призрака стала последней в её жизни. А рыбаки и охотники стали опасаться этих мест.
В 1971 году я показал набросок новеллы об актрисе своему другу иркутскому писателю Гене Машкину, автору известной книги «Синее море, белый пароход». Его взволновала эта история, он посоветовал написать нечто в духе японских драм: «Кобэ Або сделал бы потрясающую вещь!» Но я не смог выйти из тисков реализма и найти тропу, которая вывела бы к трагическим вершинам. И только сейчас воздаю долг памяти великолепной актрисе Зареме Бахтиаровой, которую помнили, чтили все, кто хоть раз видел её на сцене ТЮЗа…

1945-46. ДЕСЯТЬ СПОСОБОВ САМОУБИЙСТВА
Учебный 1945-46 год начался с переезда нашей школы в большое трёхэтажное здание на улице Трактовой, где в годы войны был госпиталь. Это напротив горсада, где высилась Успенская церковь. Школа с высоты смотрела на город своими окнами. Белокаменные стены были видны снизу от Уды, Селенги и даже с Кяхтинского и Байкальского тракта. Актовый зал, он же спортзал, находился на третьем этаже, учительская - на втором. Иван Петрович Арский и учителя всё лето, без отпуска трудились над оборудованием школы, кабинетов физики, химии, биологии. Стучали молотками, красили, мыли полы…
Наш 6-а класс оказался на третьем этаже, ближе к горсаду. Меня избрали редактором классной стенгазеты «За отличную учёбу». Не помню, кто и почему выдвинул меня. Я не просился на этот пост, но мне пришлось взяться за дело. Художника не нашёл, рисовал сам, хотя я не владел красками. В одном из номеров я написал заметку о том, что Култышев получил несколько двоек, и нарисовал паренька, который нёс в обеих руках крутые, как баранки, двойки.
Вскоре Култышев пришёл после уроков с каким-то крепким дружком. Выйдя в коридор, я увидел, как Култышев, заметив меня, сорвал стенгазету и пошёл к выходу. Всё это было проделано молча. Его спутник, хмуро глядя на меня, тоже не проронил ни слова. Меня охватило какое-то оцепенение, из-за чего я не воспрепятствовал им. Я удивился, как можно так просто, нагло сорвать газету.
Спускаясь по лестнице, Култышев сказал дружку, что я редактор газеты. Парень, шедший с ним, предложил вернуться. Однако Култышев сказал: «Да ладно, разберусь сам». В следующем выпуске газеты я написал, что Култышев сорвал предыдущий номер. Ожидал нового визита с дружком, но его не последовало. Тогда я не думал быть журналистом и удивился, впервые столкнувшись с такой реакцией на критику.
К тёте Наде Хогоевой, на Каландаришвили, приехала из Мольки средняя сестра Мюда. Там стало тесно. Я временно жил у Зугеевых, на Первомайской 14. Отсюда до школы я, не торопясь, доходил минут за пятнадцать. Однажды, подходя к школе, я увидел в конце улицы Свердлова жуткую картину. Какой-то здоровый мужик пинал лежащего на земле парня. Останавливаясь лишь на очередную затяжку папиросы, он продолжал ленивые пинки. Ребята, шедшие в школу, собрались вокруг. Кто-то крикнул: «Есть закон - лежачего не бьют». А мужик и ухом не повёл. Пацану шепнули: «Молчи! Это бандюган».
Тут к нему направился Виталий Моисеевич Новомейский, математик, муж Ревекки Рахмильевны. Худощавый, седоволосый, похожий на Гусейна Гуслию из фильма «Насреддин в Бухаре», Виталий Моисеевич подошёл к бандюгану и, глядя снизу вверх, крикнул: «Прекратить безобразие!» Мы думали, что сейчас этот пентюх уложит Виталия Моисеевича. Но он медленно обернулся, удивлённо расширил глаза, и, увидев пожилого, махнул рукой и пошёл к Батарейке, бандитскому гнезду города. Паренёк вскочил и побежал вниз к рынку. А Виталий Моисеевич гордо продолжил путь к школе.
В 1986 году я неожиданно услышал о нём в подмосковном Пушкине. Внучка кяхтинского купца А.М. Лушникова, художница Е.В. Казанцева, рассказала о родословии Кандинских, в которое входила сама, а я писал книгу «Древо Кандинских». И почему-то она вспомнила о Новомейском, приезжавшем в Кяхту.
- В 1913 году.мне было двенадцать лет. Высокий стройный юноша Виталий приехал к нам, в Усть-Киран, и мы узнали, что испробовал на себе десять способов самоубийства. Как остался жив? Его спасали друзья-ассистенты, которые вынимали его из петли или давали противоядие. Это был Виталий Новомейский. Его отец как Моисей, довёл евреев до Баргузина». *
Узнав, что я учился у Виталия Моисеевича в Улан-Удэ, Елизавета Владимировна обрадовалась. После той истории авторитет Виталия Моисеевича возрос. А если бы мы знали, что он испытал на себе десять способов самоубийств, мнение о нём взлетело бы ещё выше. Гера Носкин, узнав об этом, сказал: «Он испытал одиннадцатый способ самоубийства». И действительно, бандюга мог
* Первым начал добычу золота в Баргузине Абрам Хайкелевич Новомейский (1853-1916). Его отец Хайкель за участие в восстании поляков в 1830-31 гг. был сослан в Баргузин. Там он познакомился с ссыльными декабристами В. и М. Кюхельбекерами. Помогал им, давая какую-то работу. А его сын Моисей Абрамович Новомейский начал промышленную добычу золота с помощью первой драги. Её доставили из Англии в Баргузин, затем на реку Ципикан в Баунтовском районе Бурятии. Доставка втрое превысила стоимость драги. Но всё окупилось сторицей. Моисей Новомейский был знаком с Плехановым, Кропоткиным, Троцким. После революции 1917 года он уехал в Израиль, где начал промысел брома, поташа, магнезии в Мёртвом море. На кладбище в Баргузине есть большой кирпичный склеп, в котором покоится Мария Новомейская, в семнадцать лет умершая в Берлине в 1901 году и доставленная за Байкал через Европу, Урал, Сибирь. Это много говорит о замечательном семействе.
В 2013 году узнал о том, что там же и в те же годы добывали золото и купцы Кандинские, которые знали Новомейских и породнились с баргузинцами Майзелями.

убить одним ударом. Отец Геры, Вениамин Борисович Носкин, родом из Баргузина. И хорошо знал Виталия Моисеевича. На переменах мы выходили во двор школы, где старшеклассники курили, но большинство шли к деревянному забору перед фасадом. Там ребята обменивались и торговали  авторучками. Особенно много их было у Цыбина. Его отец привёз с фронта целый чемодан авторучек. Они были поршневые, пипеточные. Ручки Паркер переливались перламутром, с очень красивыми колпачками, серебристыми и бронзовыми зажимами. Я любовался авторучками, но не мог купить. На барахолке появилось много трофейной одежды, обуви, аккордеонов. Стоили они дорого, однако покупатели находились, и торговля шла бойко.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
После переезда школы мы стали бывать в горсаду. Его  реконструировали. Мы застали множество могил возле Успенской церкви, которые сносили бульдозером. Порой перед его щитом катились гробы и скелеты усопших. Однажды кто-то перед уроком принёс с кладбища череп и поставил его на подоконник. Учительница географии по прозвищу Кандалакша, которую мы не любили, возмутилась, потребовала, чтобы череп вынесли из класса. Никто не хотел брать его в руки, так как это было равносильно признанию в том, что именно он совершил святотатство. Кандалакша пошла к директору, и когда тот пришёл с ней, череп исчез с окна.
В горсаду, справа от входа с улицы Трактовой, вечерами устраивались ёхоры. Для этого построили три широких площадки, на которых танцевали и пели буряты разных районов. Кроме иркутских племён - аларцев, булагатов, эхиритов, ольхонцев, собирались баргузинские и курумканские, кижингинские и хоринские, селенгинские и кяхтинские, тункинские и окинские буряты. Здесь перечислены группы, которые танцевали вместе.
Общее в исполнении: ёхоры начинались медленно, как бы враскачку, затем ритм убыстрялся, голоса звучали громче и громче, достигая апогея к финалу, походившего на коллективный оргазм.
Порой это кончалось, как в частушке: «Снимай штаны, пошли в кусты». Зачастую в кругу пели и танцевали русские, живущие в глубинке и знающие бурятский язык. Я встречал таких, работая в социологической экспедиции БКНИИ летом 1966 года в Ташире, Селендуме, Темнике Селенгинского района Бурятии.
Вот два куплета для иллюстрации.

На вершине горной сарана
Над камнями распустясь, блестит.
На спине девичьей коса,
Нас прельщая чернотой, блестит.

Так давайте, девицы, плясать,
Увлекая всех других!
Так давайте, молодцы, играть,
Увлекая всех других!

Подстрочный перевод сделал протоиерей Иркутской духовной семинарии И.А. Подгорбунский, опубликовав его в «Известиях ВСОРГО» (Иркутск, 1915). Поэт А. Преловский переиздал «Песни ёхора», записанные священником, в книге «Кругобайкальский фольклор» (Москва, 2004) Трудно судить о поэзии ёхора по двум куплетам из многих тысяч, но поверьте на слово – она прекрасна. В живом исполнении ёхор поразительно похож на болгарское хоро, молдавский танец, русский хоровод и карагод.
Между прочим, отношение к бурятам в школе со стороны русских учеников было не однозначным. Однажды кто-то побил новичка Красовского. Это был крепкий паренёк. Ходил горделиво и даже выпячивал грудь. То ли он был поляк по отцу, то ли его усыновил некто Красовский, но выглядел он совершенным бурятом. Один парень напал на него, он дал сдачи, но русский паренёк позвал на помощь друзей, и те втроём побили новичка.
Всё происходило на перемене на нижнем этаже в конце правого коридора. Ребята собрались в круг, а Красовский ходил внутри. Крича и утирая кровь из носа, он пытался настичь обидчиков, но те прятались за спины других. А стоящие впереди по очереди били Красовского. Я увидел лишь конец драки, которая перешла в коллективное избиение. Я хотел защитить его хотя бы словами, но у меня не хватило смелости вступиться за него.
Незадолго перед этим меня избили двое старшеклассников. В спортзале, где я вместе со всеми бегал во время перемены. Получив первые пинки, я подумал, что чем-то помешал им и убежал в сторону, а парни вновь настигли меня и начали пинать. «За что?» - крикнул я, поднимаясь с пола и надевая сбитые очки. «За то, что полез на Петухова». Я вспомнил, что случайно задел того, пробегая мимо, он пригрозил мне. Я отмахнулся, побежал дальше, а он сказал старшему брату, и тот с дружком проучил меня. Поэтому, увидев Петухова и его брата, стоящих здесь, я испугался новой расправы.
На другой день в школу пришла с жалобой мать Красовского. Иван Петрович Арский в то время почему-то отсутствовал. Его обязанности исполнял чертёжник Иннокентий Павлович Голубев. Оформляя горсад как художник, он зарабатывал так много, что первым из учителей города купил легковую машину.
Невысокого роста, плотный, Голубев, выпячивая полный животик, трафаретными словами осуждал шовинизм. А всё было скорее в обычной неприязни к новичку. То ли Красовский перевёлся в другую школу, то ли бросил учёбу, но больше я его не видел.
Другой случай завершился трагично. Мы копали большую яму во дворе школы. Кажется, для новой уборной. Володька Шабалин, которого звали Шабалда, начал бросать землю лопатой в соседний ров. Я сказал, чтобы он перестал, ведь там работает паренёк. Но он, зная, что там копает бурят, продолжил бросать землю и приговаривать: «Бурят, штаны горят, рубаха сохнет, пусть он скоро сдохнет». Он говорил это при мне, видимо, не считая меня бурятом. А я почему-то промолчал, не отнял у него лопату.
Ни до, ни после Шабалда не слыл колдуном, но этот наговор неожиданно сработал. Паренёк-бурят не стал кричать, драться, просто вышел из ямы и ушёл домой. А наутро мы узнали, что он повесился. Не знаю, что произошло у него дома, не мог же он пойти на самоубийство из-за этих комков земли, но, видимо, они стали последними каплями, переполнив какие-то другие его беды. При желании это тоже можно списать на обычное хулиганство, но я задумался о жестокости наших ребят.
Вспомнилось, как на Кумыске я однажды увидел в лесу на пригорке небольшую воронку. Диаметром сантиметров пять и такой же глубиной, она была совершенно круглой с ровными песчаными краями. Кто её сделал, для чего? И тут в неё попала небольшая белая гусеница. Скатившись вниз, она полезла вверх, но на неё полетели струйки песка со дна воронки. Гусеница скатилась вниз и исчезла на дне. Чуть позже в воронку попал муравей. Он тоже полез вверх и снова был сбит струйкой песка, а на дне мелькнули небольшие клешни и увлекли жертву в песок.
Честно говоря, я испугался, но любопытство было сильнее страха. Я копнул воронку палочкой и выковырнул жучка, длиной с мой мизинец, и клешнями, которыми он стрелял в жертву и кромсал их. Позже я узнал его название - хорхой-барс, по-русски  муравьиный лев. Мой сородич явно попал в яму, вроде воронки хорхой-барса, и не смог выбраться из неё.
Меня удивила реакция Геры Носкина. Он всегда делал вид, что ничего не слышит. Как и тогда, когда ребята играли в футбол моими варежками, и как при избиении Красовского, и при комках земли Шабалды, после чего парень покончил с собой. Такая линия поведения – не лезть в разборки. Но я тоже порой вёл себя так, и не буду обвинять Геру.
Его отец Вениамин Борисович был из баргузинского семейства Майзелей. Как нарком он имел бронь, но ушёл добровольцем на фронт и погиб. Его жена Еликанида Валерьяновна Носкина, урождённая Сикорская, берегла единственного сына и, видимо, советовала ему не лезть в передряги.
В то время школьники поочерёдно дежурили в гардеробе. Принимали и выдавали пальто учеников. Почему-то стало традицией шмонать по карманам. Денег собиралось немного, так как все знали о шмоне и не оставляли мелочь.
Однажды кто-то увидел крепкую цепочку, пришитую к воротнику. Ребята переглянулись и почему-то решили оборвать её. Один крепко взялся за пальто и повис на нём, другой прыгнул на него, но цепочка выдержала двоих. Когда же с разбега прыгнул третий, она оборвалась. Ребята закричали от дикой радости, будто забили гол. Когда я выдавал пальто тому мальчику, он не заметил вырванную цепочку. Но, представив, как огорчатся его родители, увидев последствие дикой выходки, я расстроился и сказал, что мне жалко пацана.
«Что жалеть жидёнка», - сказал один из них. Впервые услышав это слово, знакомое по книгам Свирского, я так опешил, что не нашёл что ответить.
Тут стоит сказать, что «еврейского вопроса» в те годы, да и позже, не было. На Кумыске, в Ильинке, городе было много евреев, но я никогда не слышал их оскорблений на улице или в школе. У нас учились Лёва и Миша Бродские, Нёма Беркин, Павел Гуревич, Володя Любарский, Олег Городецкий, Юра Лютин и ряд мальчиков с русскими фамилиями.
Интересна история семьи Беркиных. Нёма родился в Орше, но в 1933 году из-за голодомора родители уехали в Улан-Удэ, где жили отец, мать и брат матери. Дядя Леонтий Залманович Зельбст после Русско-японской войны, где его наградили Георгиевским крестом, поселился в Верхнеудинске, который переименовали в Улан-Удэ. Это спасло семью от гибели в годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Да и голод переносился здесь легче, чем в Белорусии. Отец Завель Наумович Беркин стал слесарем на ПВЗ, преподавал в ФЗО. А его жена Софья Залмановна спасала семью шитьём. Машинка Зингер стрекотала днём и ночью, но Нёма и его братья всё же голодали. Нёма был самым хилым в нашем классе. Жили они на железнодорожных путях Транссиба, тех самых, которые я пересекал, живя на улице Нефтяной. (Об этом прочтёте ниже).
Бывая в бараке, где в одной комнате жили Беркины, я поражался, как им трудно в тесноте и постоянном шуме поездов. Недалеко жил почти в таком же бараке ещё один одноклассник - Женя Мысин, с которым мы подружились, занимаясь стрельбой и охотой. Однако братья Беркины выросли прекрасными специалистами. Наум Савельевич стал завкафедрой Иркутского университета, а братья Володя и Гриша, получив образование, стали работать в Ангарске. Гриша пишет стихи, издал несколько сборников. Позже переехал в Германию.
      В больницах, на заводах, фабриках, а также в школах, вузах, ателье города всегда работало много специалистов евреев. И они пользовались уважением…                                    

НЕЛЮБОВЬ К ЭЛЕКТРИЧЕСТВУ
Пахнущие свежей краской кабинеты и классы, широкие лестницы и коридоры радовали нас. Особенно привлекал кабинет физики. Павел Михайлович Медведев сделал из него образцово-показательный кабинет, лучший в регионе. Над тремя рядами столов протянуты три пары медных проводов, к которым сидящие под ними подключали нужные приборы. Они стояли в стеклянных шкафах – вольтметры, амперметры и прочее.
Кабинет так понравился мне, что я записался в кружок физики. В нём оказался и Гера Носкин. На первом занятии Павел Михайлович попросил нас взяться за изготовление какого-то прибора, вроде соленоида. Он состоял из небольшой катушки с медной проволокой между двумя деревянными дощечками. Я очень старался, но лучший прибор сделал Олег Лобов. Дощечки у него были тщательно отшлифованы наждачной бумагой и покрыты морилкой. Ни того, ни другого у меня не оказалось.
Тогда я переехал с Первомайской на Нефтяную, ныне, кажется, улица Хахалова. Новые хозяева, пожилые русские, запретили сорить дома, пришлось пилить, строгать на крыльце. Там дул холодный ветер.
Олег Лобов удивил не только своим «соленоидом», но и невероятной стойкостью в необычных опытах, которые устроил физик. Павел Михайлович попросил нас взяться за руки и пустил слабый электрический ток вольт на тридцать. Я почувствовал его сразу, а все другие не заметили и ощутили лишь шестьдесят вольт. Девяносто для меня стали предельными. Я выдернул свои ладони из рук соседей. А Гера Носкин и Олег Лобов продолжили испытания. Гера сошёл на ста двадцати вольтах. Но Олег, как ни в чём не бывало, выдержал и это, и даже большее напряжение. Кажется, 160 вольт.
Когда Лобов остался один, Павел Михайлович спросил, не хочет ли он испытать двести двадцать вольт. Олег усмехнулся, давайте попробуем. Он взялся за два провода, подключённые к медным проводам над столом. Мне стало страшно за Олега, а Павел Михайлович спокойно и даже с каким-то удовольствием включил и сразу же выключил ток на двести двадцать вольт. Только тут Олег слегка покраснел, но довольно спокойно выдержал удар, от которого я бы лишился чувств.
Расстроенный, я спросил Павла Михайловича: «Выходит, я самый слабый из всех?» Но он успокоил, сказав, что порог чувствительности к электричеству у людей разный. И в чём-то другом человек, не переносящий высокого напряжения, может оказаться сильнее. Эти опыты были неприятны мне, а физик показался садистом, который проводит опыты не на собаках, а на людях. Глаза у него после опыта сверкали, будто он получил удовольствие. Я стал гадать, в чём я сильнее других, если так плохо переношу даже слабое напряжение тока. Но не нашёл таких качеств.
Живя на Первомайской, я по пути в школу увидел на горе в конце улицы Банзарова козу, лежащую между двумя столбами, один из которых был подпоркой. Она была убита током, который почему-то ударил её, хотя никаких проводов не свисало сверху. Она лежала, высунув язык, подрыгивая ногами. Я много раз проходил между этими столбами, где лежала бедная коза, чересчур чувствительная к току. Выходит, ток мог убить и меня? Когда я спросил об этом физика, он ответил, что между сырыми столбами накопилось статическое напряжение, которое разрядилось, когда появилась коза. И посоветовал мне и всем не ходить под такими столбами.
Много позже я увидел в кино, как американцы пытали током вьетнамца. После каждого удара, он терял сознание, а, приходя в себя, складывал ладони, со слезами шепча буддийскую молитву. Видя это, я едва не лишился чувств.
«Любовь к электричеству» - так называлась прекрасная повесть Василия Аксёнова о Леониде Красине. А у меня с детских пор сохранились опасение и нелюбовь к этому виду энергии. И я, как та убитая коза или собака академика Павлова, невольно содрогаюсь, воспоминая опыты в школе. Условный рефлекс вызывал во мне бурную реакцию при виде опытов над собаками, и особенно пыток электричеством во Вьетнаме. Представив себя на месте вьетнамца, я подумал, что я бы умер даже не от болевого, а от психологического шока.
Кстати, в той же серии «Пламенные революционеры», где вышла повесть  Аксёнова, в 1989 году появилась моя первая книга «Высоких мыслей достоянье». Я горжусь, что эта повесть о декабристах Бестужевых, изданная тиражом 300 тысяч, вошла в золотой фонд серии в те же годы, когда в ней вышли книги В. Аксёнова, Б. Окуджавы, В. Войновича, Ю. Трифонова, Н. Эйдельмана. Пишу об этом не из хвастовства, а чтобы снять подозрения в неприязни к книге «Любовь к электричеству». Она блистательна, как всё выходившее из-под пера Василия Аксёнова.

С КВАРТИРЫ НА КВАРТИРУ
В шестом классе я поменял несколько квартир. С улицы Нефтяной до школы было недалеко, но приходилось пересекать многочисленные железнодорожные пути, по которым постоянно формировались составы, шли поезда дальнего следования. По утрам я, делая зарядку, бегал по соседним улицам, махал руками, ногами. Потом мылся под умывальником на улице.
На Нефтяной прожил недолго. Отец однажды прошёл со мной до школы, увидел, сколько путей надо пересекать, сколько маневровых поездов снуёт по ним, как мчатся поезда дальнего следования. И велел не лазать под вагонами стоящих поездов, а переходить только по тамбурам. Потом он нашёл новое жильё на улице Советской.
Деревянный домик стоял во дворе напротив женской школы № 3. Хозяину Топшиноеву было лет двадцать пять. Его родители жили у других детей. Утром он жарил яичницу из четырёх яиц с салом. Вечером снова жарил яйца. Всё это делал с улыбкой, напевая бурятские песни, но со мной не разговаривал. Я не знал, где, кем он работает. Иногда он уходил ночевать то ли к родственникам, то ли к подруге.
Одному в пустом доме было неприятно. Глухой тёмный дворик был мрачен. Двери запирались на засов. Окна на ночь закрывались ставнями, туго прижатыми к рамам железными скобами. Они крепились штырями, которые засовывались с улицы в дыры, а в прорези вставлялись крепкие стальные пластины. Над моей кроватью висела двустволка, заряженная патронами двенадцатого калибра. Однажды вечером кто-то потянул штырь в моей комнате. Я кашлянул и громко сказал: «Не бери ружьё, выстрелим, когда полезет». Потом засмеялся: «Да тебе показалось!» Так я изобразил, что не один дома. На самом деле кто-то всерьёз проверял запоры в окнах и сенях. Выйдя на кухню, я услышал шорох за наружной дверью. Несмотря на её крепкость, мне стало страшно. Проверяли те, кто «лепит скачки». Грабежи и налёты тогда были не редки.
Говорили, как грабители лезли в дом Танских на углу Лесной и Ранжурова. Врач Михаил Владимирович Танский до революции был членом Верхнеудинской городской управы. Во время какого-то юбилея Гоголя Танского упомянули в Москве как одного из потомков классика. В Улан-Удэ об этом не знали. Краеведы стали уточнять, но Танский сказал, что он лишь внучатый племянник Гоголя. Никаких новых сведений о жизни писателя у него нет. Его супруга была одной из красавиц Верхнеудинска, дружила с Елизаветой Голдобиной, принимаввшей в своём доме цесаревича Николая.
Когда белочехи заняли Верхнеудинск, они пригласили Голдобину и Танскую на станцию Дивизионную. Женщинам не понравилось хамство офицеров, и они пытались бежать. Их поймали, раздели, и голыми, пешком отправили в Верхнеудинск. Это мне рассказала бабушка Никольская. Но при всём уважении к ней, я не уверен в реальности истории.
В советское время супруга Танского стала Заслуженной учительницей. У неё в школе № 2 училась моя будущая супруга Валя. Слухи о богатстве Танских волновали грабителей до и после революции. Однажды к ним полезли ночные воры. Пожилые супруги жили одни. То ли у них не было детей, то ли они уехали до революции. Михаил Владимирович изобразил разговор с милицией по телефону, который у него установили ещё до революции. И налётчики отступили. В другой раз они постучались не в парадную дверь, а со двора. Михаил Владимирович выстрелил из боковой двери, ранив одного из грабителей. С тех пор их оставили в покое.
В 1945-46 учебном году я сменил четыре квартиры: на Первомайской, 14, Нефтяной, Советской, и Первомайской, 13, у тёти Лёли. А всего за годы учёбы в школе я сменил 14 квартир, не считая совхоза ПВЗ, трёх квартир на Кумыске и трёх на Ильинке.

«OTTO HORN. BRESLAU»
Учась во втором классе, я подолгу разглядывал музыкальные инструменты в магазине на Ленина, рядом с «Эрдэмом». В то время мы голодали, и потому я, плохо одетый, вшивый, изучал самые дешёвые – ксилофоны и трензеля. Начав учиться в пятом классе, я снова стал ходить в тот магазин. Вспомнив меня, продавщица однажды сочувственно вздохнула, вынула ксилофон и подала мне.
 «У меня нет денег», - я замахал руками. «Знаю, - улыбнулась она, - но попробуй». Ударив несколько раз молоточком по пластинам, я поблагодарил её и, смущённый, ушёл. Мелодичный звон помню до сих пор, а позже я стеснялся заходить туда. Но спасибо той доброй русской женщине!
Зная мою тягу к музыке, папа в декабре 1945 года купил у военных трофейное пианино. Его привезли на санях в сильный мороз, занесли в большую комнату. Инструмент сразу запотел от тепла. Мама протёрла его чёрные стенки и бронзовые подсвечники над клавиатурой. Открыв крышку, мы увидели золотые буквы «Otto Horn. Breslau».
Кто этот Отто Хорн? - подумал я, - Хорн, по-немецки – охотничий рог. Отсюда и обычный пионерский горн. Пианино сделано ещё до электричества, потому и подсвечники. Кому они светили, кто играл на нём, танцевал под его аккорды? Их тоже нет, как и самого Отто Хорна, и Бреслау, который поляки то ли переименовали, то ли вернули прежнее название Вроцлав.
К огорчению, правая половина клавиш почему-то не работала. Звучали только басовые клавиши. Мы подумали, от сильного мороза лопнули струны. В санатории стояло пианино «Красный Октябрь», но умеющие играть и осмотреть наш инструмент уехали на запад. Потом к нам пришёл Кузнецов, давний знакомый по Кумыске. Я знал его сына Зорика. Он приехал к своей дочери, лечащейся в санатории. Открыв верхнюю крышку, он что-то подтянул, и высокие ноты зазвучали. Оказалось, при перевозке сдвинулась какое-то крепление, и молоточки, бьющие по струнам, отошли от них.
Тут мы убедились, как прекрасно звучит инструмент. Под его руками вальсы, марши, песни звучали легко, изящно. Я пытался запомнить аккорды, которые он брал, но пальцы бегали так быстро, что не смог запомнить клавиши, которые он трогал. Закончив играть, он сказал мне, чтобы я попробовал подбирать мелодии. На вопрос, какие песни я знаю, я напел арию Далилы. Он удивился, спросил, где я слышал её, и сказал: «Слух у тебя хороший, инструмент прекрасный». И посоветовал отцу учить меня музыке.
Этот Кузнецов был кузеном краеведа Сергея Таёжного, настоящая фамилия которого была Глазунов. Его родич, знаменитый композитор Александр Глазунов, один из учеников Чайковского, эмигрировал за границу. После окончания МГУ я близко сошёлся с Сергеем Иннокентьевичем в поисках потомков декабриста Н. Бестужева, жившего на поселении в Новоселенгинске, где жил и работал замечательный краевед Сергей Таёжный. Он сделал фотографии надгробий ссыльных декабристов. Пишу об этом потому, что уже в детстве я встречал интересных людей, которые позже помогали мне в поисках.
Когда Кузнецов уехал, я начал подбирать мелодии. Первой оказалась песня о Днепре на слова Долматовского, которую слышал по радио.

У прибрежных лоз, у высоких круч,
И любили мы, и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк могуч,
Над тобой летят журавли…

Из твоих стремнин ворог воду пьёт,
Захлебнётся он той водой…
Как весенний Днепр, всех врагов сметёт
Наша армия, наш народ…

Я подобрал не только мелодию, но и аккорды левой рукой. Все песни были в основном грустные - «Далёко родные осины», «Тонкая рябина», «Песня Сольвейг» Грига, услышанная по радио. Потом подобрал Полонез Огинского, который часто передавали по радио. Узнав, что на пианино играл мальчик, который умер, и родители, уезжая, продали инструмент, я подумал, что пианино как бы оплакивает душу мальчика и навевает мне тоскливые мелодии.
Люди в нашем двухэтажном доме, слышали, как я учусь. Некоторые, сомневаясь, я ли играю, заходили к нам. Однажды пришли новый главврач Вера Кузьминична Цыбикова и её золовка Дарима. Они поселились в бывшей нашей квартире, а мы переехали в квартиру Аксёновых. Кстати, Цыбиковы стали вторым после нас семейством бурят в санатории. Муж Веры Ринчиновны Бимба Доржиевич Цыбиков был историк, научный сотрудник ГИЯЛИ. У его жены Веры Кузьминичны, были братья Афанасий (Абодя) и Владимир Ильины. Все они из обширного клана иркутских бурят Ильиных. Послушав меня, Дарима тоже сказала, что мне надо учиться музыке.
Вскоре отец нашёл музыканта Исидора Рыка, который решил проверить мой слух. Я пришёл в филармонию на улице Куйбышева, 14, недалеко от Дома пионеров. Одноэтажное деревянное здание с небольшим зрительным залом и репетиционными комнатами. В одну из них вошли мы. Исидор Рык попросил меня отвернуться и, нажимая на клавиши, спрашивал, сколько их звучит. Я точно называл две, три и даже больше. Потом он попросил меня изобразить стук по крышке рояля, который он только что изобразил. Я в точности передал ритм. После ещё нескольких тестов, он сказал, что слух у меня хорош, и потому я могу заняться… гобоем.
Я не знал, как выглядит этот инструмент. Видимо, у Рыка был гобой, который он хотел продать. Мундштук он вручил мне, я взял с собой. Он напомнил мундштук кларнета, на котором играл Стасик Банюк. Через несколько дней я сказал отцу, что не хочу заниматься гобоем. Пойдя в филармонию, я вернул мундштук. Исидор Рык спросил, когда он может приехать на Ильинку. Оказывается, папа обещал ему отдых у нас. «Ишь, какой прыткий», - усмехнулся папа, узнав о просьбе Рыка.
Отец посоветовался с Татьяной Ефремовной Гергесовой, его кузиной, она нашла преподавателя музыки Веру Борисовну Шестакову, которая жила на втором этаже деревянного дома на улице Некрасова, 11, у кинотеатра «Прогресс».
Между прочим, здесь, на лестнице, идущей на второй этаж, Пудовкин и Инкижинов в 1929 году сняли эпизод из кинофильма «Потомок Чингисхана». Кто-то скатывался по лестнице вниз, от удара главного героя Баира. Вера Борисовна, концертмейстер театра оперы и балета, обладала абсолютным слухом, пользовалась большим уважением певцов, которым помогала разучивать арии.
Первые уроки проходили успешно. Начав изучать нотную грамоту, я легко по памяти исполнял заданные пьесы. Потом задания усложнились. Я стал ходить к Абыковым в Дом специалистов, на Ленинской, где они жили. Мне было неловко беспокоить их, хотя отец договорился о занятиях, и хозяева не возражали. Однажды, не побывав у Абыковых, я плохо исполнил заданную на дом пьесу. Вера Борисовна спокойно, без особого расстройства, сказала: «Сегодня мы оседлали двойку». И мне стало очень стыдно.
В ближайшую субботу я съездил домой и привёз ей полведра свежесоленных омулей. Это был своего рода подарок, сверх обычной платы в виде денег. Омули были очень вкусные, жирные. Позже я узнал, что она и её сын Боря так набросились на прекрасную рыбу, что их пронесло. Об этом сказал Боря.
Занятия прервались после моего обморожения. Рано утром я шёл от санатория на разъезд вместе с Бимбой Доржиевичем Цыбиковым и братом его жены Володей Ильиным. Мороз был за сорок градусов, а татауровская труба в то утро дула особенно сильно. Одетый в демипальто, в полуботинках, укутав лицо шарфом, Володя прыгал с ноги на ногу, скользил, падал, жалобно причитая «Ой-ё-ёй». Он был лет на пять старше меня. Увидев это, я, обутый в валенки, подумал, недостойно крутиться ужом на сковородке. И потому я шёл, не закрываясь от ветра и не прыгая, как он. Ведь я - сибиряк. А мороз был такой, что плевки замерзали на лету и падали на землю ледышками.
Зайдя в комнату дежурного по станции, куда пускали пассажиров в сильные морозы, я почувствовал жжение на лице. Аппарат выстукивал азбуку Морзе, а мне казалось, что точки колют мои щёки, а тире царапают их. Мои щёки, нос, нижние мочки ушей оказались белыми. Под стук аппарата я начал оттирать их варежками и растёр лицо до крови. Так я наказал себя за гордыню перед морозом. Со струпьями на щеках и носу я в школу ходил, но на музыку – стеснялся.
Долго не говорил родителям, что бросил занятия музыкой. Главной причиной стало не обморожение, а то, что мне было неловко беспокоить Абыковых. Занятия музыкой помогли мне освоить нотную грамоту, я научился исполнять мелодии по нотам, стал увереннее подбирать новые мелодии, перейдя от грустных мелодий к быстрым, бравурным. В частности, неожиданно здорово зазвучал марш «Прощанье славянки», особенно его припев или проигрыш. А на пятом курсе, в общежитии МГУ на Ленинских горах, где на всех этажах стояли пианино, я подбирал и играл патетическую сонату Бетховена, Кампанеллу Паганини и других классиков. Так что занятия музыкой принесли пользу.
С Верой Борисовной расстался, не прощаясь. Отец, правда, сходил к ней и заплатил за учёбу. После окончания МГУ я решил принять участие в конкурсе композиторов. Мелодия на стихи Исаковского «Хорошо весной бродится» родилась ещё на втором курсе, а на пятом я показал её своим друзьям. Песня в исполнении Эммы Стрелецкой прозвучала по радио в общежитиях на Ленинских горах и Стромынке и имела успех. И вот, чтобы представить её на конкурс в Улан-Удэ, я пришёл к Вере Борисовне Шестаковой. Она не сразу узнала меня, удивилась, как я вырос. Записав с моего голоса мелодию на нотных листах, она аранжировала её. Потом аккомпанировала оперной певице Дине Кыштымовой при записи в радиостудии. Песню передали по радио, она получила второй приз. Никакой премии не было, мне дали только грамоту. Но я был доволен.
В это время сборная Бурятии по лёгкой атлетике, в которую я входил как дискобол, находилась на сборах перед отъездом на первенство Сибири и Дальнего Востока. Наша бегунья Инна Токова, прослушав её, сказала: «Песня похожа на тебя. Светлая, чистая. Никто, кроме тебя, не смог бы написать так». Удивительно, но дословно эти слова я слышал позже в МГУ. В 1955-м их сказала филологиня Таня Кочетова после передачи песни по радио на Ленинских горах.
Перед отъездом в Хабаровск, в суматохе дел в редакции и на стадионе я не успел зайти к Вере Борисовне. Позже поблагодарил её за помощь, вручив коробку конфет. Конечно, это слабая компенсация за аранжировку, потраченное время. А Дина Кыштымова уехала на гастроли, и отблагодарить её я не успел.
Моя склонность к композиторству проявилась не только в этой песне. «Восточное болеро» родилось во мне при написании «Гонца Чингисхана». Тихое, как таёжный ключ, звучание лимбы подхватывают трубы из человеческих костей, которыми пользуются ламы в буддийских дацанах. Дробный гром барабанов превращает его в грозное ритмичное шествие. Робкое в начале, оно превращалось в неумолимое шествие, которое невозможно остановить. Не знаю, удастся ли довести это «Восточное болеро» до слушателей, но я очень хочу сделать это. Видимо, прав был мой студенческий друг Ричард Косолапов, который назвал меня несостоявшимся маэстро и добавил, что в музыке я добился бы больше успехов, чем в журналистике.
Пианино «Otto Horn. Breslau» родители продали, когда я поступил в МГУ. На вырученные деньги мне сшили пальто, костюм, а после посылали по 200 рублей в месяц.
ВОСКОВАЯ ДОСКА
Шабалин намазал воском классную доску, на ней стало невозможно писать. Был сорван урок математики. Ревекка Рахмильевна стала по одному вызывать учеников в коридор и просила назвать, кто это сделал. Она начала по алфавиту с Вити Арбузова, Антонченко, потом вызвала Бадалова. Но никто не назвал Шабалина. Когда очередь дошла до меня, она сказала, что уже знает проказника и хочет лишь проверить, насколько я честен. Я начал отказывался, но, не умея врать, отводил глаза, краснел. Она поняла, что я боюсь выдавать, и стала говорить о том, что всегда считала меня порядочным человеком, что очень уважает моего отца, и если я признаюсь, «всё останется между нами». В итоге она проняла меня, и я назвал Шабалина.
Красный от волнения, я вошёл в класс, сел, не глядя ни на кого. Увидев меня, Шабалда понял, что я назвал его. Для отвода глаз Ревекка Рахмильевна вызвала Нёму Беркина, Геру Носкина, ещё кого-то, но ребята возвращались в класс, подмигивая Шабалде, мол, не беспокойся, мы не выдали тебя.
Чтобы продолжить урок, Ревекка Рахмильевна стала размышлять вслух, мол, надо сходить в кабинет химии, взять там скипидар или что-то такое, чем можно стереть воск. И попросила сделать это… Шабалина. Она явно дала понять, что поручает это виновнику происшедшего. Проходя мимо меня, Шебалда замахнулся, но сделал вид, что поднял руку почесать затылок. Дешёвая фраерская выходка. Позже он повторил замах на лестнице, но я не испугался, не отвёл головы, не закрылся от возможного удара. И это, а также мой твёрдый взгляд произвёл на него впечатление.
Однако нечто вроде обструкции одноклассников я почувствовал. Я ведь нарушил правило – не выдавать друзей. Но, во-первых, Шабалда мне не друг, во-вторых, никто не мог точно сказать, что его назвал я. А то, что вошёл в класс красный от волнения, такое может быть с каждым, ведь разговор был не из приятных. Шабалин наверняка хотел отомстить мне, даже с помощью старшеклассников. Но, увидев в буфете, как ко мне подошёл Андрей Хайдуров, один из десятиклассников, дружески хлопнул меня по спине и начал говорить что-то, Шабалин понял, что Андрей может защитить меня. Он слыл сильнейшим боксёром школы. В те дни неприятно удивил Гера Носкин. Выступая на школьном собрании как член комитета комсомола, он вдруг заявил:
- Все мы должны бороться за дисциплину, а вот член учкома, редактор стенгазеты Бараев, вместо того, чтобы соблюдать порядок, сам как угорелый носится на переменах.
И такую «принципиальную» мину состроил, что вспоминать тошно. Этим он хотел не столько уесть меня, сколько поддержать Шабалина. Так Гера снова оказался «по ту сторону забора», как когда-то с Кольмой.
История с восковой доской запомнилась на всю жизнь. Я ведь всё-таки нарушил неписаный закон – выдал одноклассника, и чувствовал себя неважно.

ДРАКИ
В школе драки иногда превращались в избиение младших, как проделали со мной старший брат Петухова с дружком. Гену Данчинова двое держали руками, а третий поливал его чернилами. Помню, как в школу пришли два здоровых мужика с Батарейки и стали искать Лёву Бродского. Тот тоже жил на Батарейке, занимался боксом, но эти бандюганы могли изувечить или зарезать Лёву. По школе пронёсся слух: «Пришли Бродю бить». Кто-то нашёл Лёвку и сказал об этом. И он ушёл из школы через двор.
После дневного сеанса в «Прогрессе» я увидел групповую драку мальчишек. Они бились не на жизнь, а на смерть. У одного кровь текла с головы, залив лицо, но он бесстрашно шёл на соперников. Битву стенка на стенку разняли взрослые, а милиция увезла тех, кого успела схватить. Среди задержанных был Санька, лечившийся в санатории.
Видя это, я понял, что «непротивление злу» неуместно, и начал давать сдачи, остаивая себя. До осознания понятия чести и достоинства я ещё не дорос. Но, зарождаясь, оно дало понять, что нельзя бояться и показывать себя трусом.
Тогда был своего рода кодекс чести: «биться на чистых», то есть кулаками, не используя камни, палки; «один на один» - без помощи друзей; «до первой крови»; «лежачего не бьют». А сейчас меня возмущают «бои без правил», где бьют лежащих, да ещё показывают по телевизору.
Самая первая драка была с Олегом Хлудневским. Не помню, из-за чего мы столкнулись, но договорились после уроков «биться на чистых», без свидетелей. Пока шли к месту дуэли, Олег предложил не бить друг друга в лицо. Я согласился, тем более, что без очков, видел бы хуже. Идём, говорим, и драться расхотелось, но мы зашли в какой-то дворик, обменялись несколькими ударами в грудь, плечи и, пожав руки, пошли домой. Позже мы подружились, он поделился со мной интимным секретом, но о нём ниже.
Вторая стычка произошла с незнакомым пареньком, когда я шёл мимо школы № 26. Там в годы войны временно располалась наша мужская СШ-1. Видимо, он учился здесь. Но я хорошо знал двор, он был почти своим. И мы начали «биться на чистых», один на один. Мне пришлось снять очки, чтобы не поломать их и не повредить глаза. Вокруг собралась толпа ребят. Так как парня здесь знали, все болели за него. Мы же никак не могли попасть друг в друга.
После моего удара в лоб, он не упал. И я понял, драка будет серьёзная. Тут в круг вошёл паренёк такого же, как мы роста, но приблатнённый. Начал «тянуть» на меня, кто ты такой, чего тебе надо? Я не дрогнул, резко ответил: «Не твоё дело. У нас уговор - один на один. Так что не лезь!» Сделав ещё несколько ударов, я взял портфель и спокойно пошёл со двора. Странно, меня не остановили.
Володя Любарский учился в 6-б классе, жил на углу Кирова и Ленина. Окна его квартиры в каменном доме смотрели на кассу кинотеатра «Эрдэм». Когда я жил на Каландаришвили и Свободы, стучал ему в окно, и мы вместе шли в школу. Он ходил, выпятив грудь. Однажды на улице один взрослый парень ткнул его в грудь: «Ты чё, жид, такой гордый!» Я чуть не ударил наглеца, но Володя, удержал мою руку, «Не лезь на рожон, - сказал он, когда мы отошли, - ты не знаком с антисемитами. А я знаю, с ними лучше не связываться». Впервые услышав слово, которое знал по книге Свирского «История моей жизни», я удивился, что оно, это слово, как ни в чём не бывало, живёт и в наши дни.
Подвижный, вертлявый, я то и дело задирал Любарского по пустякам. И наши отношения начали портиться. Однажды он не выдержал и ударил меня. Я увернулся, но не стал отвечать. Реакция у меня была неплохой. Тогда я ходил в секцию бокса, о чём расскажу позже. Потом я толкнул его в школе, а он вытащил из складной металлической ручки втулку и воткнул её в меня. К счастью, это оказалось не перо, а карандаш. Он сломался, но поцарапал плечо сквозь куртку. Ну, идиот, подумал я, после школы получишь.
Спускаясь мимо горсада, я подошёл к нему, замахнулся, а сам подсёк его ногой. Упав, он тут же схватил четвертинку кирпича, вскочил и бросился на меня. Его ярость удивила так, что я пропустил удары сначала в скулу, потом в лоб. Жалея, что не успел увернуться и снова подсечь его, я после подумал, что он мог попасть в висок, и - всё. На следующий день он, ожидая расправы, пришёл в школу тише воды, ниже травы. Но я не стал говорить Андрюше Хайдурову, хотя был близок к этому. В субботу на Ильинке папа увидел ссадины. Я сказал, что сражался палками как саблями.
Как ни странно, у меня не было зла на Любарского. Более того, я понял, что получил по заслугам, и больше не лез к нему. Окончив МГУ, я жил и работал в Улан-Удэ. Проходя мимо его дома, однажды спросил соседей, где он, и узнал, что он здесь давно не живёт. А сейчас хочу извиниться перед Володей Любарским и поблагодарить за жестокий урок.

1946-47. РАДОСТЬ ПОБЕДЫ
Осенью 1946 года, когда я начал учиться в седьмом классе, радость победы продолжала будоражить сибиряков. 3 сентября вся страна впервые отметила День победы над Японией, который официально стал нерабочим. Правда, позже его отменили.
Кинотеатр «Прогресс» преобразился из-за больших картин в фойе, изображающих штурм рейхстага и салюты в Москве. С небольшой сцены фойе оркестр играл фронтовые песни. Молодая певица Эмма Мытник пела «Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои» и другие песни Клавдии Шульженко. Пела и забытый, но мгновенно вошедший в моду вальс «На сопках Маньчжурии», который возродил к жизни выдающийся певец Иван Козловский. Эмма, молодчина, объявляла, что авторами вальса были композитор Илья Шатров и поэт Степан Скиталец.
Входя в зрительный зал, люди видели на двух стенах вдоль большого зала огромное панно - вступление наших войск в Маньчжурию. По дорогам на склонах гор двигались танки, самоходные орудия, автомашины, шли пехотинцы, а над ними летели на восток эскадрильи самолётов. Эффект присутствия создавался из-за того, что зрители находились как бы на дне долины между гор. Автором грандиозной панорамы был участник войны с Японией художник бурят Георгий Ефимович Павлов. И все восторгались ею.
После войны с Японией в городе появились открытки с голыми мужчинами и женщинами. На открытках в самых откровенных позах были не японцы и китайцы, а русские, живущие в Харбине. Так одна женщина, раздвинув ноги, отдавалась мужчине, а на другом снимке женщина держала пенисы двух мужчин, сидящих рядом. Меня поразили размеры пенисов. Неужели бывают такие?
Среди разглядывающих снимки, оказалась девочка лет десяти. А Радик Гребнев сказал: «Вот твоя судьба». Она ничего не ответила, хоть и смутилась, но не отошла, так её заинтересовали снимки. Не помню, кто и где их достал, но снимков было много. Они продавались на рынке и барахолке.
После войны город заполнился множеством китайских вещей, но ни одной японской вещи я не видел. Будто мы победили не Японию, а Китай. Тётя Анфиса Протасова, подруга тёти Лёли, воевала на Востоке и привезла китайские веера, зонты, куколки, разноцветные шёлковые халаты, шляпки, спички в ярких коробках. Кое-что она продавала на барахолке.
Там появилась масса китайских изделий. Среди них выделялись зеркала, расписанные по краям пейзажами, птицами и зверями. Они стоили дорого, но их разобрали китайцы, живущие в Улан-Удэ. Я хорошо разглядел такое зеркало у Василия Ивановича Юй Чжечена, который купил и привёз его на Ильинку.
Кстати он не поддерживал связи и дружбы с соотечественниками, почему-то избегая их. Когда в санатории появился рабочий Ван Сулин, он ни разу не пригласил его к себе и не ходил к нему в гости. Василий Иванович выращивал мак, надрезал созревшие коробочки, собирал сок и делал опиум. Он использовал его для лечения, а иногда для удоволствия – курил опиум в длинной трубке.
На рынке говорили, что командиры отправляли домой из Германии вагоны с мебелью, кожаными вещами, обувью, фотоаппаратами, авторучками, аккордеонами. Кое-кто умудрялся отправить автомашину, мотоцикл, велосипед, пианино. Некоторые наживались на фонариках, авторучках, швейных иголках, которых не было в продаже.
А тётя Лёля тоже привезла с запада то, что трудно назвать трофеями. Они ей, простой санитарке, не достались. Она подарила отцу немецкую зажигалку, маме – цветную кофту. Небольшую тетрадь с твёрдой обложкой и надписью «Kochrezepte» подарила мне. Позже я начал в ней свой первый в жизни дневник. Розе подарила холщёвый прикроватный коврик, с орнаментом по краям и вышитыми в центре буквами «Rosen sich».
Представив, над чьей кроваткой висел этот коврик из серого холста, я увидел дочурку кухарки, которая решила собирать «Кухонные рецепты», но не успела начать записи. Кёнигсберг пал под ударами наших войск. Хозяева дома бежали в Германию, а тётя Лёля вошла в разбитый бомбой дом и взяла эти «трофеи».
Она и не знала о янтарной комнате, о которой писали и пишут до сих пор. Не до того ей было. И спасибо ей за подарки, которые для меня дороже янтаря. Она так хотела порадовать нас хоть чем-то. И в итоге оставила о себе память – мой первый дневник.
Ветераны войны возвращались не сразу. Фёдор Епифанович Писарев демобилизовался почти сразу после войны на Западе. Перед приездом он спросил в письме папе, что привезти мне. Я попросил «что-нибудь военное», имея в виду бинокль, но он привёз большую губную гармошку. На ней можно было играть с двух сторон. Она обрадовала меня, но играть на ней не успел научиться. Она почему-то бесследно исчезла, словно испарилась. Видимо, кто-то украл и продал её, так как в санатории никто не слышал о ней.
Семён Абрамовский вернулся на Ильинку лишь после окончания войны с Японией. Эти поздние возвращения растянули празднование Победы. Свою сестру Веру, которая уехала на запад по письму, сброшенному с эшелона, Семён не застал. Все были рады тому, что он приехал целый, невредимый, без ранений.
На ближайшем празднике он надел костюм, увешенный орденами, медалями, и все ахнули. Помимо Красной звезды, ордена Отечественной войны у него были два ордена Славы и много медалей - «За отвагу», «За боевые заслуги» и другие. От вопросов, за что награды, он отмахивался: «В атаки не ходил, воевал в основном по ночам». Но моему отцу он сказал, что ордена получил как разведчик за взятых в плен «языков».
Фамилия Абрамовский никак не вязалась с его внешностью – он был светловолос, с арийскими чертами лица. В отличие от Петрикова, дядя Сеня был не разговорчив, скромен. А ведь, получи он третий орден Славы, стал бы вровень с Героем Советского Союза. Женившись на Маше Шунковой, он породнился с Василием Ивановичем Юй Чжеченом, женатом на старшей сестре Маши Антонине, мало похожих друг на друга внешне и характером.
Став экспедитором, Семён ездил в машине Петрикова. Когда кто-то ехал в город, он уступал место в кабине и залезал в кузов. Поразительно, но зимой он надевал лишь телогрейку, хотя у него была доха. И никакие ветры, морозы не брали его. А согревался, приезжая домой, выпивая водку. К сожалению, эта привычка сгубила его. Однажды в городе он пошёл в чайную, денег не хватило, он заложил партбилет, и его исключили из партии. Но мой отец не уволил его, как велели в райкоме партии. Он ценил и уважал ветерана.
Как-то Семёна оглушили в городе. Он в мороз пролежал без сознания на земле и простыл. И человек, прошедший войну без единой царапины, потерял здоровье. Позже троицкие мужики избили его прямо в клубе санатория - переломали нос, изуродовали лицо. Об этом я узнал от брата Валеры.
Судьба детей Абрамовских сложилась плохо. Один сын попал на велосипеде под машину, другого по пьянке убили из ружья. Третьего сына жена Маша «заспала» в роддоме. Кормя его грудью, задремала, и сынок задохнулся. «Дура - баба», - говорили санаторцы, - из-за неё все беды».
Всё это произошло позже, а пока Семён Абрамовский молод, красив…

ПЛЕННЫЕ ЯПОНЦЫ
В городе было много пленных японцев. Они строили дома, разгружали вагоны угля, леса. Их возили в грузовиках. Иногда оттуда слышались советские песни, но разобрать слова было трудно. Однажды я увидел японца, который у оперного театра тянул сани с кирпичами. Он был в рваной шапке, телогрейке, ватных штанах, лохматых от дыр и клочьев грязной ваты. Почему-то он тянул тяжёлые сани один. Меня поразило не только это, но и то, как он матерился: «Гребёна мать! Грёбаная в рот и зад». Далее слова на Б, Х, П, Ё. Мат был отборный, трёхэтажный. Удивившись, что он говорит по-русски, я решил помочь и стал толкать сани. Он удивился помощи больше меня - открыв рот, остановил сани, потом улыбнулся. Я похвалил его за то, что он говорит по-русски, но оказалось, что ничего, кроме мата, он не знает.
Первых японцев я увидел на станции год назад, осенью 1945 года. На перрон их не выпускали, они стояли в раздвинутых дверях товарных вагонов и с интересом смотрели на пассажиров на перроне, пацанов, пришедших увидеть первых пленных. Хорошо одетые, в новых меховых куртках, шапках, тёплых сапогах, они выглядели как богатые иностранные туристы. Андрюша Хайдуров знал японские приветствия, его сестра Маргарита была переводчицей. И когда он крикнул по-японски, они вскрикнули от восторга и бросили нам несколько пачек галет и конфет. Когда эшелон тронулся, они с улыбками махали нам руками. Мы отвечали тем же. Гостинцы были очень вкусными, но…
Военный патруль увёл нас в комендатуру. Откуда мы знаем по-японски? Что говорили пленным, что они бросили нам? Мы показали галеты и конфеты. Их тут же распечатали и вернули нам. Позвонив Маргарите, они выяснили, что она действительно переводчица, и отпустили домой, строго предупредив, чтобы мы больше не разговаривали с иностранцами.
Последняя встреча с пленным японцем запомнилась. Он наверняка был так же хорошо одет, обут, как те, на вокзале. Прошёл год, а он обносился, превратившись в бессловесного раба, который освоил лишь матерные русские слова! А сколько таких японцев было в других концах города и по всей Бурят-Монголии. Сколько кладбищ осталось после их отъезда! Не только у нас, но и в других краях Сибири и Дальнего Востока!
Мы узнали об этом полвека спустя, когда некоторые выжившие в плену и их дети, внуки погибших стали приезжать в Сибирь, чтобы навестить могилы своих отцов и дедов. Вспомнив байки о том, как японцы якобы привязывали партизан к деревьям, я понял, что это нелепые россказни.


АНТИГЭСЭРИАДА
Летом 1946 года все газеты напечатали речь Жданова, а затем Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Осенью критика Ахматовой и Зощенко продолжалась в печати и по радио. Стихи Ахматовой до меня, тринадцатилетнего, не дошли, а Зощенко «Перед восходом солнца» читал. Эта повесть очень понравилась, и мне была непонятна её критика. По радио передавали речь Жданова, текст Постановления ЦК и выступления деятелей культуры, осуждавших Ахматову и Зощенко. Пытаясь понять, в чём причина такой ярости, я спросил об этом отца. К сожалению, разговора не получилось. Более того, он велел не обращаться с такими вопросами ни к кому.
- Но ты же я читал Зощенко, и он тебе понравился.
- Я не говорил так, - сухо сказал отец, - и спорить с линией партии не буду.
Решив обратиться к Николаю Ивановичу Зугееву, который был секретарём Союза писателей Бурят-Монголии, я понял, что он скажет отцу о моих вопросах. И не стал говорить с ним, хотя встречал на улице. В последнее время Николай Иванович был очень хмур, озабочен. Но острая боль от неправды, душившей правду, мучила меня.
Между тем Зугеева и всех писателей беспокоила не только ждановская критика, но и другое страшное дело. В июне 1946 года в «Правде» появилась статья А. Бальбурова «Плоды формального руководства». В ней подвергся резкой критике первый секретарь обкома партии А.В. Кудрявцев. Суть критики раскрывал заголовок. Африкан Андреевич был земляком и другом Н.И. Зугеева и М.И. Шулукшина. Именно их и всех, кто занимался эпосом «Гэсэр», Кудрявцев обвинил в воспевании феодально-ханского прошлого. Для Александра Васильевича это оказалось единственным шансом в борьбе с противниками после статьи в «Правде».
 «Гэсэр» стал спасительной соломинкой для Кудрявцева. Незадолго до того в центральной печати прошли волны критики эпосов – татарского «Едигея», киргизского «Манаса», тюркского «Алпамыша», калмыцкого «Джангара». Что если посмотреть на «Гэсэра» под тем же углом? Тут Кудрявцеву помог молодой критик М. Хамаганов, обнаружив в «Гэсэре» помимо воспевания феодально-ханского прошлого воспевание буддизма, шаманизма, а главное – антирусские настроения. Для этого он пошёл на подтасовку: чудовища-мангатхаи, против которых боролся Гэсэр, назвал русскими. По-бурятски русский – мангут. Но мифические герои не имели ничего общего с русскими, которые появились у Байкала веками позже мангатхаев. Хамаганов изложил дело так, будто Гэсэр сражался не с мифическими героями, а с русскими. И вообще Гэсэр – слепок с Чингисхана. Прибыв в Москву, Кудрявцев представил Г.М. Маленкову записку Хамаганова и заявил о раскрытии в республике панмонгольского сообщества.
Ничего этого я тогда не знал. Совещания, обсуждения не освещались в печати, шла типичная для тех лет тайная подковёрная борьба. Но у меня есть совершенно неожиданные для многих личные воспоминания о тех днях. Здесь стоит рассказать биографию Шулукшина, которая интересна и для жителей Бурятии, и для всех россиян.
Максим Ильич родился в 1913 году в Качугском районе Иркутской области. Его земляками были известные всей России археолог А.П. Окладников, ставший академиком, Героем Социалистического Труда, полковник, Герой Советского Союза В.Б. Борсоев, писатель Н.И. Зугеев, историк П.Т. Хаптаев. Каким чудом семнадцатилетний парень из тайги Шулукшин поступил в Московский планово-экономический институт? Крещёные буряты Иркутской области с детства знали русский язык, поступали в столичные вузы до и после него. На последнем курсе Максим Шулукшин перевёлся в МИФЛИ – Московский институт философии, литературы и искусства. Здесь он овладел английским, немецким и монгольским языками. И даже читал лекции и вёл спецкурс по истории Монголии.
После окончания ИФЛИ беспартийный Шулукшин был назначен лектором Бурят-Монгольского обкома ВКП(б). В 1939 году его призвали в армию, где он вступил в партию, но из-за дефицита кадров в обескровленной репрессиями республике его отозвали и назначили редактором «Бурят-Монгольской правды». В начале войны он добровольцем ушёл на фронт. Однако в 1943-м его снова отозвали и назначили заведующим отделом агитации и пропаганды обкома партии. Тридцатилетний молодой человек был требователен к подчинённым, но не важничал, излишней строгости не нагонял, разговаривал с людьми просто, чем завоевал авторитет. Его лекции пользовались таким успехом, что его считали одним из лучших агитпроповцев страны. Как видите, жизнь складывалась безоблачно.
Но тут первого секретаря обкома С.Д. Игнатьева, который пользовался в республике всеобщим уважением, взяли на повышение в Москву, а на его место прислали «выдвиженца от станка» А.В. Кудрявцева, выпускника ВПШ. На очередном пленуме обкома послушное большинство проголосовало за избрание его первым секретарем обкома.
Ознакомившись с подчинёнными, Кудрявцев сразу выделил Шулукшина. Человек, окончивший фактически два вуза, держался со всеми на равных, чем завоевал всеобщее уважение. И Кудрявцев, опасаясь яркого человека, выдворил его из обкома, назначив директором ГИЯЛИ - Государственного института языка, литературы и искусства.
Помимо Шулукшина из обкома, горкомов, райкомов республики удалили всех мало-мальски независимых, видных людей. Жалобы полетели в Москву одна за другой. Дело закончилось публикацией в «Правде» вышеупомянутой статьи Бальбурова «Плоды формального руководства». После этого Кудрявцева вызвали на ковёр в ЦК.
В подъезде ЦК ВКП(б) он встретился с Шулукшиным, который шёл со встречи с секретарём ЦК Г.М. Маленковым. Поняв, чем это грозит, Кудрявцев, вернувшись в Улан-Удэ, поручил следователям разобраться с ГИЯЛИ. Не найдя криминала в научной деятельности института, проверяющие наскребли финансовые нарушения.
Невзрачное помещение ГИЯЛИ находилось на втором этаже двухэтажного здания, над кинотеатром «Эрдэм». Печное отопление не спасало от холода и сырости, и Шулукшин провёл паровое отопление. Сотрудники радовались теплу и уюту в кабинетах, где стало чище без дров, каменного угля, золы.
Но дознаватели установили, что батареи «куплены не там, оплачены не так». Обвинения были настолько вздорными, что Шулукшин надеялся без труда доказать невиновность. Его успокаивал и министр финансов республики К.Д. Винтовкин, друг и земляк Шулукшина. Тот в шутку звал Капитона Дмитриевича Пистон Патронычем, и кличка прилипла к Винтовкину. Его жена, главбух ГИЯЛИ, тоже считала дело надуманным…

ДЯДЯ МАКС
Незадолго до суда Максим Ильич приехал к нам на Ильинку. Дело было в октябре 1946 года. Горы уже покрылись снегом, но Селенга ещё не застыла. После недавнего нереста на столе было много солёного и жареного омуля. У нас гостила тётя Миля, жена кузена моей матери Тихона Максимовича Тарантаева, военврача, который ещё служил в армии. Эмилия Михайловна родилась в Узбекистане. Большеглазая, пышноватая женщина походила на красивицу-персианку из «Тысячи и одной ночи».
Она происходила из бухарских евреев, веками живших в Средней Азии. Была племянницей Семёна Чернецкого, главного военного дирижёра и композитора, чьи марши ежедневно звучали в годы войны и после неё. В тот вечер у нас были А.Т. Трубачеев и Н.А. Абыков, министры здравоохранеия, бывший и нынешний.
Все с удовольствием пили водку, тарасун, ели арбин, кровяную колбасу, пироги с черёмухой. Тётя Миля понравилась дяде Максу, как я звал его. И он был в ударе – читал стихи, пел русские и бурятские песни. Когда Абыков и Трубачеев ушли, тётя Миля стала мыть на кухне посуду. Моя мама ушла на ночное дежурство. На кухню зашёл дядя Макс. Очарованный им, я последовал за ним. Не обращая на меня внимания, они говорили и говорили. Потом он пальцами коснулся её подбородка и прочёл:

От таких погибали люди,
За такой Чингиз послал посла.
И такая на кровавом блюде
Голову Крестителя несла…

Тётя Миля смутилась и ответила странной строфой:

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую -
  Смерть придёт поцеловать…

Эти стихи показались мне странными и страшными. Предчувствие смерти пульсировало в них. Каково же было моё удивление, когда много позже я узнал, что обе строфы принадлежат Анне Ахматовой. Так Максим Ильич и Эмилия Михайловна, не называя великого имени, подняли его на щит, когда оно было под глубоким запретом. Читая стихи, тётя Миля раскраснелась, стала ещё красивее.
Далее дядя Макс читал Есенина «Шаганэ, ты моя Шаганэ», стихи Байрона на английском, Гейне - на немецком. Последние стихи я узнал, так как уже понимал по-немецки, а, кроме того, читал русский перевод в книге, которая была у нас дома.
К устам моим устами,
Прильни, подруга, тесней,
Руками меня и ногами
И телом гибким обвей.

Прочитав, он спросил её по-немецки: «Verstehen Sie?» «Alles verstehe», - улыбнулась она. Тут, сам не зная почему, подал голос и я: «Ich verstehe auch» (Я понял тоже).
Видимо, как тетерева на току, они совершенно не слышали, не замечали ничего вокруг. Тётя Миля оглянулась в изумлении. Разве они не одни? Потом шепнула мне: «Вова, ступай, тебе пора спать». Пришлось покинуть уютную кухню, освещённую семилинейной керосиновой лампой, так как электричество уже отключили. А дядя Макс положил руку на мою голову и улыбнулся. Отцовский жест немного утешил меня.
Позже я узнал, что он был женат, у него рос сын. Но ни тогда, ни на расстоянии многих лет не осуждаю ни его, ни тётю Милю, тем более что это был один из последних счастливых дней в жизни дяди Макса. Тогда я видел его в последний раз. Он, правда, приезжал к нам, точнее, к Миле Михайловне, и в будни, когда я был в Улан-Удэ.
В декабре 1946 года состоялся суд, и приговор оказался чудовищным – пять лет заключения. Не помогли хлопоты и доказательства «Пистон Патроныча», министра финансов Винтовкина и других друзей. Всё решило всемогущественное телефонное право и нажим Кудрявцева. Дядю Макса отправили в Джидалаг, на границе с Монголией, в подземный рудник Холтосон, который был адом для зеков. Здесь в годы войны на большой глубине добывались молибден и вольфрам, из которого делалось более трети высоколегированной стали для брони советских танков.
Расправившись с главным врагом, Кудрявцев обвинил в буржуазном национализме Африкана Бальбурова, которого тут же сняли с поста собкора «Правды», писателей Намжила Балдано, Николая Зугеева, Семёна Метелицу (Соломона Ицковича), Дольена Мадасона, фольклористов Алексея Уланова, Сергея Балдаева, учёных Бимбу Цыбикова, Мархоза Хабаева, композитора Бау Ямпилова, актёра Гомбо Цыдынжапова и многих других. Фактически весь цвет бурятской интеллигенции пострадал в ту пору.
Всех их я знал лично. Семён Метелица, воспевая победу советско-монгольских войск на Халхинголе, написал стихи: «Кипели туманы у самого низа. Скакали в атаку потомки Чингиза». «Пусть вспомнят монголы Чингизову рать. Пусть вспомнят, как могут они воевать». «За смерть самураям Чингизовый меч я сейчас обнажаю». Конечно же, эксперты Хамаганов и Тюшев обвинили автора в воспевании Чингисхана.
Уволенные с работы стали бедствовать. Н.И. Зугеева и Б.Д. Цыбикова спасли их жёны Екатерина Александровна Мазурина и Вера Кузьминична Ильина, работавшие врачами. Это вызвало гнев Кудрявцева против медиков, и вскоре был снят с поста министра здравоохранения Н.А. Абыков. А бывшего первого наркома здравоохранения республики А.Т. Трубачеева, ставшего директором санатория на Кумыске, в 1948 году проводили на пенсию. Андрей Тимофеевич был из тех, кто не мог жить без работы, и через год  умер. Его родственники уехали из Бурятии, смотреть за могилой было некому. Деревянная тумба со звездой упала. И его могила на Заудинском кладбище исчезла.
Секретарь обкома по пропаганде Б.С. Санжиев, учёный М.П. Хабаев, журналист А.А. Бальбуров спаслись, уехав за пределы республики.
«Когда я попал в этапную камеру в конце декабря 1946 года, - писал Шулукшин в дневнике, - я присутствовал на кошмарных, беспрерывных драках и грабежах, продолжавшихся день и ночь… Ужаснее всего то, что это «нормальное», «законное» явление. Если не ограбят, то обворуют, если не убьют, то искалечат, если не обманут, то оберут… Мои взгляды на людей, как на мелочную тварь, укрепились и углубились»…
В Джидалаге он сумел поставить себя так, что его уважали не только политзеки, но и уголовники, которых было большинство. А главное, он продолжал бороться и писал в разные инстанции о пересмотре дела. Эти письма он отправлял с самыми надёжными людьми. А сам вёл подробный лагерный дневник.
Полвека спустя его опубликовали, и я впервые узнал ответы на мои вопросы по Ахматовой и Зощенко, которые искал в 1946 году, но слышал только слова их осуждения.
«Установки, выраженные в докладе Жданова, - писал Шулукшин, - приведут к ещё большему стандартизированию художественной литературы, к ещё большей её унификации, сделают её совсем бесцветной, невыразительной, однообразной и скучной. Эти установки заставят писателя писать не так, как он хочет, как он видит действительность, каким видит мир вещей, мир человеческих взаимоотношений, а как ему велят».
Шулукшин оказался совершенно прав. Наша литература тех лет пришла к теории и практике бесконфликтности. Волна серых произведений, вроде «Кавалера Золотой звезды» Бабаевского, захлестнула страницы журналов и прилавки книжных магазинов.
Далее ещё более резкие строки: «Умный жестокий азиат Сталин прекрасно понял, что социализм в нашей стране построить невозможно… Государственный переворот 1937-38 годов стал необходим, чтобы окончательно освободиться от ленинской гвардии, которая помешала бы ему проводить собственную политику… Сейчас Сталину нужны будут кандалы как массовое явление… Вся страна в колючей проволоке. Мы не страна свободы, демократии, а страна жестокой диктатуры»…
К сожалению, всё это становилось известным лагерному начальству и Кудрявцеву. 26 июня 1947 года Шулукшин заявил в лагере: «У нас сейчас не социализм. Это был лишь великий эксперимент!.. Когда я буду вторым Чингисханом, даже тогда в глубине души буду коммунистом… Народы нашего Востока живут сейчас под эгидой белых. Я вижу, что русские, англичане, другие белые, всё больше ставят над миром своё белое «я». Особенно в России… а раз так, я принципиально буду действовать в противовес как панмонголист»…
Ничего себе заявочка! Герцен писал о Чингисхане с телеграфом, а Шулукшин – о Чингисхане с партбилетом. Слова о Сталине, Жданове, Чингисхане, панмонголизме тут же дошли до Кудрявцева. Представляю, как он потирал руки от удовольствия, составляя очередную реляцию в Москву: «Вот видите, я был прав, говоря о заговоре панмонголистов». Как же дядя Макс огорчил меня. Почему он, зная лагерные реалии, доверялся «надёжным людям», которые с потрохами выдавали его?
В мае 1948 года Бурят-Монгольский обком партии провёл новое совещание по эпосу «Гэсэр». М. Хамаганов повторил слова о мангатхаях, о Гэсэре – прообразе Чингисхана. Его поддержали секретарь горкома партии А. Белоусов, позже ставший профессором; завкафедрой пединститута В. Тюшев; руководитель лекторской группы обкома партии П. Хадалов. Однако Кудрявцев потребовал публичного признания ошибок от ближайших соратников Шулукшина – писателя Н. Балдано, бывшего директора ГИЯЛИ Г. Бельгаева, бывшего учёного секретаря ГИЯЛИ Н. Зугеева. Им пришлось сказать некие слова оправдания, после чего пошли слухи об их осуждении Шулукшина.
Хорошо зная Николая Дудуевича Зугеева, хочу рассказать о нём подробнее. Это тем важнее, что кое-кто посчитал, будто он чуть ли не предал Шулукшина. Напомню, что они были земляками. В юности Зугеев выступал так ярко, что друзья стали называть его Николаем Ивановичем, в честь Н.И. Бухарина, который был блистательным оратором. Когда Бухарина расстреляли, Зугеев не стал менять отчества – скрытый протест против репрессий! После увольнения из ГИЯЛИ Зугеев, став секретарём Союза писателей Бурят-Монголии, поехал на пленум Союза писателей СССР. В Москве он встречался с писателями, учёными, рассказывая в редакциях газет о перегибах в Антигэсэриаде.
Узнав об этом, Кудрявцев тут же снял Зугеева с поста секретаря Союза писателей, приказав ему вернуться в Улан-Удэ. До чего же всесильны были в ту пору партократы! Однако Зугеев продолжил хождения по редакциям. И 3 июля 1948 года в газете «Советское искусство» вышла статья А. Кердода, где «Гэсэр» характеризовался как шедевр народного творчества. А газета ЦК ВКП(б) «Культура и жизнь» выступила против мнения о том, что эпосы «Джангар» и «Гэсэр» воспевают Чингисхана.
Летом 1948 года прошли торжества в честь 25-летия Бурят-Монголии. Волны репрессий ненадолго сменились волнами наград и грамот. Тысячи людей были удостоены высоких званий, орденов и медалей. Ильинский санаторий «Красная лилия» переименовали в санаторий имени 25-летия БМАССР. Так поэтическое название заменили жутким канцелярским. Вот так подарок! Ни врачам, ни медсёстрам, ни директору лучшего санатория наград не досталось. Кудрявцев, зная от своих дочерей, как хорошо лечат здесь, знал и том, что Шулукшин приезжал сюда и находил в нашем доме горячий приём.
Система стукачей отрабатывала свой хлеб хорошо. Написав это, я подумал, а кто мог доносить? И вспомнил, как отец однажды взял за грудки Петра Коробова и что-то кричал. Позже он сказал мне, что видел, как Петро прямо со станции пошёл в здание КГБ на площади Советов. Этот рабочий доносил фамилии наших гостей.
Осенью 1948 года я приехал из города и застал отца заплаканным. Никогда не видев его таким, я был потрясён. Отец сжёг при мне какое-то письмо, стряхнул пепел в печь и сказал, что расстроен тем, что никого из санатория не наградили медалями и грамотами. На самом деле дело было не в наградах, хотя и в них тоже, а в том, что 16 октября 1948 года вторичный суд осудил его по статье 58-10 к десяти годам лишения свободы.

ЛЕГЕНДЫ О ШУЛУКШИНЕ
На заседаниях вторичного суда те, кому разрешили присутствовать, с трудом узнали Шулукшина. Измождённый, похудевший, он был тенью прежнего человека. Его измотали очные ставки со свидетелями и доносчиками, многомесячные ночные допросы, после которых ему не давали спать. Но он умело и стойко защищал себя. Всё изложенное ниже удалось узнать от ближайших друзей Шулукшина, сорок лет спустя.
Ровно через год после второго суда, в октябре 1949 года, Шулукшин по указанию Кудрявцева был переведён в один из лагерей Иркутской области. Его повезли не в зековском товарняке, а в пассажирском поезде. В Иркутске пересадили на другой поезд. Сопровождающий конвоир был необычно добр. На станции Черемхово он предложил пойти в привокзальный ресторан. День выдался тёплый, солнце припекало как летом.  Шулукшин с удовольствием пил пиво, которого не пробовал три года, рассказывал анекдоты, конвоир от души смеялся. Затем он разрешил Шулукшину выйти в уборную на улицу, а сам последовал за ним. В шуме проходящего поезда никто не услышал выстрела. Когда из уборной стали выволакивать окровавленного, измазанного в дерьме человека, один из земляков, узнав Шулукшина, бросился на помощь, но, получив удар рукояткой пистолета, потерял сознание и упал. В это время трое конвоиров забросили труп в кузов заранее подготовленного грузовика и повезли в сторону Ангарлага.
Невольный свидетель очнулся в медсанчасти, где его допросили с пристрастием и сказали, что при попытке к бегству убит опасный политзек. С него взяли подписку о неразглашении и отпустили. Однако через несколько лет эпизод с убийством Шулукшина дошёл до Н.И. Зугеева, который рассказал мне всё, как описано здесь.
Я написал об этом в газете «Бурятия» 29 июня 1995 года, в день открытия празднования 1000-летия эпоса, в статье «Кровь на знамени Гэсэра». Каково же было моё удивление, когда после публикации мне позвонила дочь конвоира, который этапировал Шулукшина и сдал его живым и невредимым в Тайшетлаг. Её пожилой отец в то время находился на Байкале, встретиться с ним я не смог, так как улетал в Москву.
Через несколько лет муж моей кузины Галины, дочери моей тёти Лёли Бараевой, Алексей Норбоев сказал, что его отец служил в Тайшетлаге в то время, когда оттуда бежал Шулукшин. Отец нарисовал мне схему расположения лагеря, барак, в котором находился Шулукшин, рассказал, какой переполох вызвало групповое бегство.
Максим Ильич бежал с зеками, среди которых были двое русских, латыш, эстонец, литовец. С такой вот интербригадой бурят Шулукшин ездил по таёжным посёлкам, читал лекции по международному положению, а его спутники пели песни, читали стихи!
Никакой антисоветчины, блатных песен! Забытые богом таёжники были довольны агитбригадой, писали в Иркутск благодарственные отзывы, кормили, поили Шулукшина и его спутников, давали ночлег, доставляли в соседние посёлки. Беглецы пробирались на запад от Тайшета, чтобы оттуда уехать в центр страны.
Тогда в тех местах не было телефонов, радиосвязи, но вести о необычной агитбригаде дошли до Иркутска из откликов таёжников. Поняв, что это группа Шулукшина, руководство выслало спецотряд с заданием не брать в плен, а «расстрелять как бешеных собак». Между прочим, это выражение Вышинского, в тридцатых годах он именно так требовал казнить врагов народа. Где-то есть отчёты о поимке Шулукшина и его интербригады. Кто-то видел справку паталогоанатома, где зафиксировано семь пуль в теле Шулукшина.
То есть беглецов «убили как бешеных собак». Всё это достойно фильма или даже сериала, типа «Последний бой Максима Шулукшина». Почему-то уверен, что он не отворачивался от пуль, не закрывался руками и с презрением смотрел смерти в лицо.
В 2005 году в Улан-Удэ вышла книга Бориса Базарова «Дело Максима Шулукшина». Её открывает фотография молодого человека в светлой фетровой шляпе. Безмятежная ослепительная улыбка, ровный ряд зубов, которые во время допросов были выбиты. Снимок сделан до ареста, тут Максиму Ильичу лет тридцать, а убит в 36. И всё же дядя Макс не похож на того, каким я видел его на Ильинке. Здесь он чересчур скуластый, монголистый. А мне запомнилось более красивое, европейское лицо.
Б. Базаров подробно излагает всё написанное в лагерном дневнике Шулукшина. Пишет о трениях между восточными и западными бурятами, существовавшим тогда. Так, Шулукшин характеризовал поэта Цыдена Галсанова как «человека восточно-бурятского улусного мировоззрения», к тому же крайнего националиста, ненавидевшего не только русских, но и бурят из западных аймаков. Он заявлял, что иркутские буряты – изменники нации, продавшиеся русским, не знающие родного языка.
Мнение о том, что «западные буряты продались русским», бытует и сейчас. Именно так заявлял мне скульптор, агинец по рождению, живущий в Москве. «Доказывал» это тем, что иркутские буряты приняли крещение, забыли родной язык, стали учиться в вузах Иркутска, Томска, Москвы, Петербурга. Обрусев, они «перестали быть настоящими бурятами». Первыми секретарями обкома и другими руководителями республики после Кудрявцева назначались только западные буряты – А. Хахалов, В. Филиппов, А. Модогоев, Н. Пивоваров, Д. Болсохоев. В ЦК ВКП(б) считали крещёных бурят ближе к русской культуре, и потому ЦК опирался на них.
Скульптор не принимал мои доказательства того, что буряты сражались с отрядами русских казаков. А те, наводя ужас своими пушками и ружьями, которых не было у бурят, истребили жителей улусов вдоль Ангары, Лены, на берегах Байкала. Не случайно первые остроги - Братский, Иркутский, Баргузинский, Верхнеудинский, строились как крепости, форпосты наступления против бурят и тунгусов. Между прочим, именно тогда были изгнаны буряты из низовья Селенги, где на месте бывших улусов появились православные церкви, монастыри. Не признавая исторических фактов, Сэрэнжав Балдано говорил, что западные буряты сдались пришельцам и, захватив власть в республике, не дают хода уроженцам восточных аймаков Бурятии.
Рассуждая о сложностях национальных вопросов, Шулукшин шёл дальше подобных упрёков и говорил о «превалировании русских кадров в руководстве национальными республиками». Это явление он рассматривал как необходимое зло: «Необходимое потому, что это был единственно правильный путь для дальнейшего развития социализма, а зло потому, что «русские кадры не способны понять экономические, культурные и бытовые особенности народа так, как это понимают местные национальные кадры… Русские кадры в какой-то мере гастролёры. Сегодня, например, Кудрявцев здесь, а завтра может очутиться в Средней Азии или Чувашии. Поэтому такие кадры не только не захотят серьёзно  руководить, но будут ограничиваться кампаниями и штурмовщиной, в результате которых наломают дров и уедут… Направляющая сила в жизни любой нации должна быть выдвинута из среды самой нации… При этом одним из основных условий этого расцвета является то неоспоримое положение, что он может быть только под знаменем социализма, в дружной семье народов Советского Союза».
Говоря о гастролёрах, Шулукшин был прав, но среди них были не только русские. Например, бурятка М. Сахьянова служила в Чувашии, где её вспоминают не самыми добрыми словами, якут М. Аммосов – в Казахстане и Киргизии, латышские стрелки были лучшими чекистами в Москве и Прибалтике. Всё это звенья единой политики прежнего режима - разделяй и властвуй.
Однажды Шулукшин с восторгом прочёл за колючей проволокой Джидалага Александра Блока: «Да! Скифы мы. Да! Азиаты мы с раскосыми и жадными очами». Потом прочитал стихи Мережковского «Сакья-Муни» и сказал, что надо бы создать в СССР Союзную Монголо-Бурятскую республику, поскольку автономия ограничивает её права. В эту республику он хотел включить не только Монголию, Бурятию, но и коренных жителей Иркутской, Читинской областей, агинцев, тувинцев, калмыков. Считая калмыков значительной ветвью монголов, он назвал их живым памятником великих походов Чингисхана, Батыя. «А при Советской власти их просто стёрли с лица земли, выселив и развеяв. И нет больше народа, создавшего замечательный эпос «Джангар»…
Всё это было мгновенно зафиксировано очередным доносом. О, Тенгри! Ну, как можно так терять чувство опасности! Горечь и боль охватили меня, когда я дочитал книгу Б. Базарова. Спасибо ему за попытку прояснить, разобраться в страшных перипетиях давней истории, но жаль, что он не показал окончательной развязки. Нет протоколов о гибели Шулукшина. Ни слова - о жене и сыне Шулукшина, которым пришлось бежать в Украину и там, на родине матери, спастись от репрессий Кудрявцева.
А ведь сын приезжал в Улан-Удэ на 80-летие отца в 2003 году. Встречался с соратниками отца, которых в ту пору, увы, осталось мало. Максим Ильич был гораздо моложе своих друзей. Одним из организаторов юбилея был мой дальний родич бурят Константин Иннокентьевич Степанов. Борис Ванданович завершает свою книгу словами: «Его жизнь и дело заслуживают почтения потомков, а настоящий очерк – это лишь незавершённый портрет, который положит начало новых исследований».
Итоги антигэсэриады зловещи – погиб Шулукшин, сломаны жизни сотен учёных, писателей, деятелей искусств. Кудрявцев реально вернул роковые тридцатые годы. Как настоящий партократ, он посеял страх, неверие в силу правды. Не отсюда ли модель поведения – не ввязываться в конфликты, происходящие рядом, чем меня удивляли не только взрослые, но и дети? Да, мы были малы, не могли влиять на ход событий, но и на нас, школьников, влияли страшные реалии тех лет.
Лишь единицы сумели оправиться от потрясений. Стали народными писателями Бурятии Африкан Бальбуров, Намжил Балдано, который довёл до конца сбор сводного текста эпоса. Защитил докторскую диссертацию фольклорист Лазарь Элиасов. Алексей Уланов и Надежда Шаракшинова продолжили свои изыскания по Гэсэру. Николай Зугеев написал книгу о В. Борсоеве, после чего тому посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
Печальной оказалась судьба Кудрявцева. Став секретарём горкома на Урале, он своей работой довёл заводы до забастовок. Его отстранили от должности, и он стал начальником военизированной охраны завода. Тогда же его постигло горе – сошла с ума старшая дочь Татьяна. Когда я сказал об этом Николаю Ивановичу Зугееву, он горько усмехнулся: «Духи наших предков не простили злодеяний Кудрявцева в Бурятии».
История с Шулукшиным напрямую задела нашу семью. Из-за дружбы с ним отец лишился не только наград, но и перспектив дальнейшего роста. Его хотели послать в Высшую партийную школу, учёба в которой давала высшее образование, а после гарантировала высокие посты. Но дружба с Шулукшиным и его друзьями поставила крест на карьере отца. Как ни странно, он и позже не переставал дружить с гонимыми в разное время Барьядаевым, Болхосоевым, Пивоваровым, снятыми с высоких постов, приглашал их к себе, и они приезжали на Ильинку. И за эту верность друзьям я горжусь своим отцом.

ПЕРВОМАЙСКАЯ 13
В 1946 году моя тётя Елена Ивановна Бараева демобилизовалась, и ей как участнице войны, выдали комнату на улице Первомайской 13. Маленький двухэтажный деревянный дом и сейчас стоит слева от ворот. Комната три на четыре метра с окнами на улицу и во двор была светла. Рядом в маленькой комнате жила тётя Маруся с мужем. Мы проходили мимо них, через кухонку с печью, а поднимались в дом по наружной лестнице. Под нами жила бабушка Макарова, работавшая в суде.
Справа от ворот стоял старинный одноэтажный купеческий дом. Квартиру с торца занимала пожилая супружеская пара, полковник Елбоев с женой. У них жил Гена Нодия. Он говорил, что настоящая его фамилия Нодияшвили, потом стал Ваюцким, а позже Хахаловым. Это произошло, когда его дядя Александр Уладаевич Хахалов после снятия А. Кудрявцева стал первым секретарём обкома партии. Мать Гены, была его родственницей.
Другой вход в большой дом был со двора. Там жила врач госпиталя Вера Ивановна Цыганкова с мужем Гребневым, зампредом горисполкома, сыном Радиком и племянником Витей Арбузовым. С ним я учился в одном классе. Позже узнал, что Витя с родителями приехал из Харбина. Репатриантов подвергли репрессиям. Отца и мать, работавших на КВЖД, осудили и расстреляли. Витя держался особняком от сверстников. Я ни разу не был у него, а он не заходил ко мне. Мы лишь изредка шли вместе в школу.
В глубине двора были ещё два дома. Как и на Каландаришвили 2, люди пользовались одной уборной. Иногда пацаны нарочно закрывали одну дверь, умудряясь набрасывать крючок снаружи. Несмотря на тесноту в доме, мне стало удобнее у тёти Лёли. Днём она была на работе. Оставаясь один, я лучше готовил уроки, стал получать более высокие оценки. Однако в число лучших учеников не входил.
Осень была тёплой. Однажды я сидел, распахнув двери. Услышав шаги в прихожей, спросил, кто там. Ответа не последовало. Я вышел на лестницу и увидел молодую девушку. Спросил, что ей нужно. «Нет, ничего, я ошиблась адресом». Я вернулся, глянул, всё ли на месте, и не увидел на вешалке моего нового пиджака. Кинулся за ворота, но след воровки простыл. Я жутко расстроился. Год назад мне сшили костюм, но я оставил свёрток в поезде. Отец уже не бил меня, но тогда он чуть не шлёпнул ремнём.
На Первомайской 13 было много детей. Пацаны играли в пристенок и стукана. В первой игре мы били по стене монетой, а следующий должен был ударить по стене так, чтобы монета задела предыдущую, или дотягуться большим пальцем и мизинцем до монеты, брошенной перед тобой. Тогда она становилась твоей.
Стукана - более сложная игра, в ней участвовали несколько ребят. Перед чертой ставилась горка монет из вклада участников игры. У каждого была собственная металлическая шайба. Право первого удара получал тот, кто ближе всех приближался шайбой к черте, но если ты пересекал её, то сгорал. Далее следовало попасть шайбой в горку монет. Если ты задевал её, то получал право забрать монеты, лежащие орлом вверх. А те, что лежали решкой, надо было шайбой переворачивать на орла.
Шайбу я привёз с Ильинки, найдя её у механической. Очистив её наждаком от ржавчины, я потренировался и стал довольно точно сбивать горки монет, а потом ударами шайбы переворачивал их на орла. Игра была острой, напряжённой. У рынка, где играли на крупные суммы, доходило до драк и поножовщины, но в нашем дворе всё решались мирно. Из-за тесноты во дворе здесь не играли в лапту, городки, попа-гонялу. Зато на Ильинке они были главными играми.


НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ ПАСТЕРНАК
В школе появился новый географ Леонид Григорьевич Пастернак. Он вёл уроки гораздо лучше Кандалакши. До войны он преподавал в Иркутском монголрабфаке, где учился будущий вождь МНР Цеденбал. По доносу Пастернака обвинили в неправильном раскрытии линии партии, и арестовали. Позже Цеденбал и его друзья написали письмо в защиту Пастернака, и его довольно быстро освободили. В те годы это было редкостью. И то, что кто-то заступался, ито, что кого-то выпускали.
Леонид Григорьевич ходил в кителе, сшитом из зелёного сукна. Такого же цвета брюки и чёрные ботинки дополняли его полувоенный вид. Он сразу понравился нам, вёл уроки интересно, был приветлив, улыбчив. Но однажды вдруг взорвался от чьей-то выходки. Громко закричав, он ударил указкой по столу и вышёл из класса. Через некоторое время он вернулся в класс и, как ни в чём не бывало, продолжил тему. Виновником его очередного срыва оказался я. Я сидел у окна рядом с Гелием Шунковым и начал с ним возню. Пастернак грозно закричал: «Бараев!» и, ударив указкой по столу, вышел в коридор. Но вскоре вернулся и спокойно продолжил урок. Таких срывов после того больше не было.
Однажды на уроке о Канаде он спросил, кто читал Сетона Томпсона. Воцарилось молчание. Подождав, не откликнется ли кто, я поднял руку. Леонид Григорьевич удивлённо глянул на меня и спросил, что помню я из прочитанного.
- «Веннипегский волк», «Крэг – кутенейский баран», «Лобо»…
- О, Лобо! А помнишь, как прятался он от охотников?
Я стал рассказывать. Леонид Григорьевич с удовольствием кивал головой, а иногда продолжал мой рассказ. Весь класс с удивлением слушал этот диалог, а Ладыженский сказал: «Ну, Бараев, наденет свои очки и всё запомнит».
Увидев иллюстрации Леонида Пастернака к роману Толстого, я спросил его, не родственник ли он ему. Леонид Григорьевич как-то буднично ответил: «Он мой дядя. Мы с ним из одной деревни». Много позже узнал, что наш географ – кузен поэта Бориса Пастернака, о котором я в школе не слышал. Леонид Григорьевич не походил на поэта, черты его лица были скорее арийские. Более того, я его можно было принять за немца.

СВАТОВСТВО ЛЕЙТЕНАНТА
Тётя Лёля работала продавщицей в магазине «Динамо», рядом с Домом пионеров. Невысокая ростом, красивая, молодая, она привлекала покупателей. Магазин торговал не только спортивными товарами, но и оружием, принадлежностями для охоты и рыбной ловли. Однажды к ней подошёл молодой бурят, лейтенант с авиационными погонами, представился Борисом. Среднего роста, стройный юноша. Форма на нём как влитая. Купив что-то, он поговорил с ней, и после работы проводил домой. Идти всего три квартала. Она подвела его к дому, показала свои окна, но к себе не пригласила.
На следующий день лейтенант пришёл в магазин и предложил сходить в кино. Он служил на военном аэродроме на станции Бада Читинской области авиатехником, чинил моторы. Потом из-за хорошего почерка и умения рисовать его перевели в штаб. Делал плакаты, боевые листки, стал писарем. Помимо того обучился азбуке Морзе и радиоделам. Его родственники жили в Иволге, недалеко от Улан-Удэ. Когда у него кончился отпуск, он вернулся в часть. Тётя Лёля дала ему свой адрес, разрешила писать.
Письма стали поступать регулярно. Почерк каллиграфический, ровный, фразы короткие, чёткие, грамотные. Тётя Лёля стеснялась отвечать своим корявым почерком. Обратившись за помощью к Лизе Хогоевой, кузине моей матери, она нашла надёжного помощника. Почерк у неё был хороший. Лиза сначала писала под диктовку, потом сама стала сочинять письма. По конвертам я узнал имя, фамилию, отчество жениха – Борис Гармажапов. Через год он демобилизовался и приехал в Улан-Удэ.
Познакомившись с ним, Лиза Хогоева пришла в восторг, он ей тоже понравился. И устроила спектакль, который едва не сорвал сватовство. Как-то, когда тётя Лёля была на работе, Лиза написала ему записку, мол, ешь суп, котлеты, а я пошла в магазин. И расписалась – Лиза. Дяде Боря, конечно, узнал её почерк. Придя домой, тётя Лёля увидела записку, заплакала от стыда и неловкости. Пришлось объяснить Борису, что письма писала не она, так как у неё неважный почерк. С тех пор она перестала разговаривать с Лизой. Та, конечно, извинялась перед ней, но их отношения были испорчены.
Дядя Боря отнёсся к этому с юмором, не придал записке особого значения, а Лёле сказал, что относится к ней по-прежнему. Она познакомила Бориса с моим отцом и очень волновалась перед встречей. Незадолго до того мой отец, зная, что за ней ухаживает Николай Богданов, переехавший в город, не разрешил сестре выходить замуж за него. Правда, тот болел туберкулёзом, да и характер у него был непростой. А ей было двадцать девять лет, из-за войны «засиделась в девках». Отец познакомился, поговорил с Борисом, и он понравился ему. Отец дал добро на брак, но предупредил жениха, что надеется только на серьёзные отношения. Дядя Боря и тётя Лёля пошли в загс на той же Первомайской, дом 6. Расписались и стали мужем и женой.
Некоторое время я продолжал жить с ними, но было ясно, что после рождения ребёнка мне придётся искать новую квартиру. Дядя Боря нашёл где-то и принёс старый радиоприёмник, очень большой, высотой до полуметра, да и ширина солидная. Повозился с ним, запаял какие-то провода, сменил радиолампы, и приёмник стал ловить не только длинные и средние волны, но и короткие. Так я впервые услышал «Голос Америки», гимн США и джазовые композиции. Передачи велись с острова Окинава и слышались прекрасно. Круглый зелёный глазок стал скважиной, через которую доносились звуки другого мира, другой жизни…
На Первомайскую стали приезжать из Иволги родственники дяди Бори. Запомнился его дядя, имя которого забыл. Он рассказал, как снимался в кинофильме Всеволода Пудовкина. Когда главный герой фильма Баир, которого играл Валерий Инкижинов, попал в плен к белым, они прочитали старинный свиток на его шее, что хозяин свитка – потомок Чингисхана. Белые решили сделать его вождём освободительной войны против красных, но Баир бежал к сородичам. А они, узнав, с кем имеют дело, стали подносить ему подарки, и этот дядя, приехавший на Первомайскую, поднёс Баиру шапку.
В конце лета 1929 года этот дядя вместе с друзьями из Иволги верхом поскакал в Боргойскую степь, где снимался финал фильма. Вечером, накануне съёмок, под открытым небом им показали кинофильм «Броненосец Потёмкин». Так степняки впервые увидели киноаппарат, белый экран, и лучший фильм всех времён. А утром в Боргойскую степь съехалось около пяти тысяч человек - селенгинцы, кяхтинцы, джидинцы, торейцы. Огромное войско по сигналу ракеты с визгом и древним кличем «Ура» помчалось на белых, изобразив настоящую «Бурю над Азией». Потом фильм переименовали в «Потомка Чингисхана», и он получил премию на первом Московском кинофестивале 1935 года. Иволгинцы стали близкими мне после знакомства с родичами дяди Бори…

СНОВА МОЛЬКА
После окончания седьмого класса отец снова повёз меня на родину предков. На этот раз отец взял с собой моего восьмилетнего брата Валеру. Он только что окончил первый класс. Его табель был чуть хуже, чем у меня и Розы. Мы были отличниками, а Валера хорошистом. Пошедший в мамину родову, он не походил на меня, был полнее, крепче, уверенный в себе малыш. От Улан-Удэ ехали поездом у Байкала. Проезжая тоннели услышал о том, что в гражданскую войну здесь взорвали линию, и несколько вагонов с золотом Колчака упали в Байкал. Достать его невозможно из-за большой глубины. Один из спутников сказал, что когда придумают глубоководные аппараты, золото достанут.
В Иркутске на вокзале мы сели в частную машину. Она была трофейная, чуть меньше нашей эмки, но более удобная. Отец спросил марку машины, хозяин ответил: «Опель-Олимпия». Недалеко от вокзала, у длинного высокого забора, увидели, как вприпрыжку скачет на костылях мужик, убегающий от кого-то. Наш водитель остановил машины, выскочил и поднял калеку на забор, тот подтянулся и прыгнул на другую сторону. Водитель тут же вернулся к машине, открыл капот, а нам показал палец у рта. В это время из-за угла выехала милицейская машина. Милиционер спросил водителя, не видел ли он одноногого. Он сказал, никого не видел, так как забарахлил мотор. Валера хотел, было, сказать что-то, но я зажал ему рот. Ему это не понравилось, он толкнул меня локтем. Милиционер, заглянув в багажник, ещё раз осмотрел забор и уехал.
У сибиряков принято помогать беглецам и не выдавать их. Это у нас как бы в крови. На заборах и воротах Ильинки я видел ниши для еды беглым. Поехав дальше, водитель сказал, что этот беглец - участник войны, и грех ему не помочь. А тот возглавлял банду грабителей, и наш водитель спас его от ареста.
На пристани мы взяли билет на пароход. Он был не колёсный, а винтовой, длиннее, выше того, на каком мы ехали в сорок первом году, и коридоры просторнее. Пообедав в ресторане, отец прошёлся с нами по палубам, мы поочереди смотрели в бинокль, который нам дала в Иркутске тётя Стёпа, Степанида Даниловна Тарантаева. К ней мы зашли перед отплытием. По реке шло множество грузовых пароходов, барж.
Тогда ещё я не знал об Ангарске, но слышал, что на левом берегу зеки строят заводы. Причалы у берега реки огорожены заборами. На сторожевых вышках стоят стрелки с винтовками. Я рассмотрел в бинокль одного из них. Усолье-Сибирское знал по спичкам, которые расходились отсюда по всей стране. Позже читал об Александровском централе, где до революции сидели революционеры, об Олонках, где жил и похоронен друг Пушкина Владимир Раевский…
Вскоре отец лёг отдыхать, а мы с Валерой встали у трубы, из которой шёл густой чёрный дым, летели искры. Пароход мчался по течению реки так быстро, что казалось, будто он летит, как торпедный катер. Ангара тогда не была перегорожена плотинами ГЭС, текла быстрее, чем сейчас. Да и пароход был более мощный, чем пять лет назад.
Замёрзнув от холодного ветра, мы с братом стали играть в прятки в коридорах парохода. Длинные, разветвлённые, они как бы созданы для этой игры. Договорившись не переходить с нашей палубы на другие, мы бегали, пока отец не увёл нас в каюту. Прибыв в Балаганск до темноты, мы успели на последний паром, чтобы переправиться на правый берег. От Малышёвки до Мольки всего двенадцать километров, но пришлось заночевать у знакомых отца.
Пребывание в Мольке на этот раз не особо удивило меня. Те же ёхоры, то же архидачинье, когда отца заставляли пить и петь в каждом доме. Отец предупредил меня и Валеру не говорить лишнего, не хвастать тем, как хорошо мы живём. Я помнил, что наш визит пятилетней давности кончился доносом, и понял, что он имел в виду.
Но как бы Валера не сболтнул чего лишнего. Однажды, отвечая на вопросы родичей, он сказал что-то не то. Я зажал ему рот, а он оттолкнул меня и сказал: «В следующий раз получишь в морду». И он сдержал слово. На обратном пути, в ожидании парома в Балаганске, я снова зажал ему рот, а он действительно ударил меня ладонью по щеке. Сидящие рядом парни очень удивились тому, что я не дал сдачи. Один из них сказал:
- Малыш будет настоящим мужиком, а этот, - он глянул на меня, – так себе.
Валеру и Розу отец ни разу не бил. По сравненью со мной они - «не поротое поколение». Помня, как тяжело переносил побои отца, я никогда не трогал их. Потому не тронул братишку на пароме.
Узнав, что шаманы лечат людей, исполняют улигеры, спросил отца, нельзя ли увидеть их. Однако отец промолчал. А Молька как раз славилась своими сказителями. Здесь родился известный улигершин Альфор - Александр Васильев. Он пел свадебные и охотничьи песни, исполнял  эпос «Гэсэр». Учёный С.П. Балдаев записал у него 405 страниц эпоса и назвал его вариант самым поэтичным из всех. К сожалению, Альфор умер в 1945 году, да и жил не в Мольке, а в Унге, на левом берегу Ангары.
Позже, увидев его фотографии, я был поражён сходством с моим отцом. Узколицый, с короткой причёской. Тёмные очки на глазах. Ослепнув в три года, Альфор ездил верхом, работал по хозяйству, слушал и запоминал сказителей. А когда вырос, у него появился бас, и он стал исполнять улигеры и песни на русском и бурятском языках, аккомпанируя себе на самодельном хуре.
После побед на смотрах художественной самодеятельности в Иркутске и Улан-Удэ его хотели послать в Москву на декаду бурятской литературы и искусства. Но начальство решило: «Зачем везти слепца».
Это так расстроило Альфора, что он перестал выступать. Некоторое время он пел для себя, так как не мог жить без песен. А через несколько лет бросил свой хур в Ангару и буквально на глазах зачах и умер в 1945 году. Вот драма или даже трагедия! Решение бюрократов убило его.
Вариант «Гэсэра», записанный С.П. Балдаевым, до сих пор не издан. Прочитав эпос в переводах С. Липкина, В. Солоухина, узнал, что они делались по сводному варианту Намжила Балдано. И очень походят друг на друга. А сводный вариант - абсурд, ведь он нивелирует достоинства и особенности разных авторов. Позже я установил, что мы, Бараевы, - родичи Альфора Васильева. Так что сходство моего отца с ним неслучайно.

УЛЕЙ-ОЛОН
Однажды отец ушёл к родичам, Валера уснул, я вышел на улицу и увидел у костра группу старших ребят. Один из них говорил таинственным голосом:
- Красавица Буржахай-духэй понравилась богачу. Тот прислал сватов, а она любила другого. Родители насильно выдали её замуж. Но она бежала со свадьбы в Улей, собрала подруг, устроила гулянье. Когда прискакал жених с друзьями, она заперлась с подругами в большой юрте. Вскрыть двери гости не смогли, залезли через дымоход и увидели, что Буржахай-духэй и её семнадцать подруг мертвы. Некоторые ещё качались в петлях из волосяных верёвок. Они так уважали и любили её, что в знак поддержки повесились с ней. Вскоре после похорон со склонов гор стали доноситься девичьи голоса – это духи погибших девушек и Буржахай-духэй ночами бродили вдоль Ангары и водили свои хороводы. Так образовалось Улей-олон - Улейское множество…
- Далеко ли Улей? – спросил я.
- Километров тридцать, на правой стороне реки, как и Молька.
- А можно увидеть Улей-олон?
- Можно, но опасно. Буржахай-духэй и её подруги не любят мужчин и парней - завлекают их в свои танцы и кружат до безумия. Зато девушек любят и радуются, когда одна из них заболеет или кончает самоубийством.
- Почему? – удивился я.
- Потому что после смерти они попадают в Улей-олон. Буржахай-духэй хочет набрать столько девушек, чтобы они, взявшись за руки, станцевали ёхор вокруг Ердэ. Эта гора находится на Байкале. Названа в честь богини Земли, а рядом бухта Ая названа в честь Бога-громовержца. Когда в Улей-олон войдёт шестьсот шестьдесят шесть девушек, они возьмутся за руки, станцуют вокруг Ердэ, и всем мужикам, которые обижают девушек и жён, будет плохо.
- А кто-нибудь видел Улей-олон?
- Да, но таких мало. Один из них, Кеша Хамгушкеев, искал потерявшуюся корову, нашёл и погнал домой. И вдруг увидел в сумерках девушек, которые поют и кружатся в танце, не касаясь земли, словно паря в воздухе. Огонь в костре синеватый, как у лесных духов, голоса девушек глухие, будто слышатся сквозь подушку. Поняв, что это Улей-олон, он испугался, побежал домой. Там начал бредить, отгоняя от себя кого-то. Родители вызвали шамана, и только после его камланий Кеша пришёл в себя…
- Однажды ребята вечером ехали с покоса, - продолжил другой, - и увидели красивую девушку в синем дэгэле. Она шла по пригорку. Решив нагнать её, они ускорили лошадей, но не смогли приблизиться к ней. Услышав топот копыт, Буржахай-духэй улыбнулась, махнула рукой. Но глаза и зубы её сверкнули, как молнии, а от руки полетели искры. Лошади захрапели, встали на дыбы. Парни попадали вниз, один сломал руку, другие сильно ушиблись…
- Перед войной в Улей приехала певица Мария Шамбуева, - снова заговорил первый, - старики предупредили: петь здесь опасно, и рассказали о Буржахай-духэй. Но Мария лишь усмехнулась. Концерт затянулся, зрители не отпускали аплодисментами. И вдруг рвно в полночь она упала прямо на сцене.  Один старик-шаман привёл её в чувство. Наутро её увезли в Улан-Удэ, где она умерла. И сейчас ночами в тайге и по берегам Ангары слышен её голос. Она стала главной певицей Улей-олон…
Привожу эти истории, почти дословно цитируя рассказчиков. Первую узнал от Иннокентия Хамгушкеева. Окончив Бурятский пединститут, он защитил диссертацию, женился на моей тёте Вале Гуляшиновой. Вторую историю услышал от доктора филологических наук Михаила Тулохонова, завсектором Бурятского научного центра Сибирского отделения Российской Академии наук. А история с Марией Шамбуевой давно известна в Бурятии.
Не сулят ничего хорошего не только встречи с Улей-олон, но и описания их. Так, прозаик Матвей Осодоев, написав повесть об Улей-олон, вскоре умер. Бурятский театр поставил пьесу «Шаманские сновидения», где упоминались девицы Улей-олона. Пьеса успешно прошла в Улан-Удэ, Усть-Орде, Москве, Нью-Йорке. Но после феерических гастролей скоропостижно скончалась режиссер спектакля Нелли Дугаржабон. Говорили, что она понравилась духам, и они призвали её к себе. Но другие считают, что духи Улей-олон наказали её за вторжение в их мир.
С тех пор все, кто берётся писать об Улей-олон, проводят молебны в честь них, просят прощения за беспокойство, и вымаливают разрешение писать о них. То же сделал и я, прежде чем взяться за эту главу. Не уверен, что здесь уместны подобные откровения, но я тоже отдал дань духам Улей-олон – брызнул водкой с балкона моей квартиры на 12-м этаже на улице Бутырской, в Москве.
Когда я спросил отца, нельзя ли на обратном пути заехать в Улей, он резко сказал: «Выбросить из головы эту чушь!» Я уже писал, что отец не хотел говорить о шаманстве. Лишь незадолго до смерти он сказал мне, что мы из рода нойот, близкого роду борджигитов, из которого происходил Чингисхан, и наш род славился шаманами…
К сожалению, мы так и не заехали в Улей, где я хотел увидеть место битвы Гэсэра с чудовищем Лобсоголдоем. Мангатхай был такой большой, что, погибая, вырыл своей кистью пять оврагов у дороги.
Вечером перед отъездом я услышал скрипку, играющую полонез Огинского. Печальные звуки плыли со двора Минкевичей к горе и разливались над Ангарой. Я хотел зайти, но Ядвига, моя кузина, крёстная дяди Людвика, переехала в Улан-Удэ, а без неё постеснялся. Позже узнал, Огинский написал полонез, покинув Польшу после подавления Суворовым восстания 1794 года. Отсюда и название полонеза «Прощанье с родиной». Он стал своего рода гимном поляков после восстаний 1831, 1848, 1863 годов и ссылки сотен тысяч поляков в Сибирь. Неслучайно этот полонез часто передавали в Улан-Удэ, Иркутске и других городах, ведь в Прибайкалье жили потомки ссыльных поляков.
Мы переправились на пароме в Балаганск и на попутной машине доехали до Черемхова. В ожидании поезда поели в ресторане, зашли в туалет, в котором был убит «важный политзек». После рассказа Зугеева ярко представил всё. Когда же узнал, что Шулукшина убили не здесь, а в тайге, я невольно вспомнил о расстреляном в Черемхово, и подумал, кого же убили там?
На вопрос, почему едем не на пароходе, папа ответил: «Плыть против течения в два раза дольше, чем вниз».

ИРКУТСК
В Черемхове сели на поезд в Иркутск. Там перед пересадкой в Улан-Удэ оказались свободные часы, и мы поехали к Тарантаевым, родственникам моей мамы. На трамвае по мосту через Ангару, затем по улочкам центра до рынка. Нашли дом на улице Дзержинского, где жили Степанида Даниловна, жена Дмитрия Максимовича Тарантаева, которого я не знал, и Вера Максимовна, его родная сестра, с сыном Володей.
Её старший брат Николай Максимович был чекистом, служил в Кяхте. Там женился на Тоне Немчиновой, племяннице купца-миллионера Якова Немчинова, хозяина Байкальского пароходства. А кузина Тони Юлия Барма вышла замуж за командира кавалерийского эскадрона Константина Рокоссовского.
Тоня была спортсменка. Зимой 1925-26 года участвовала в первом в истории женском лыжном переходе Иркутск-Москва! В 1926 году вышла замуж за Н.М. Тарантаева, которого вскоре командировали в Монголию, где он служил с чекистами Чайвановым и Благовестовым-Волконским. Тоня родила дочь Валю.
В 1929 году начались происки гоминдановцев на КВЖД. Антонина ещё кормила ребёнка, но вызвалась выполнить задание ГПУ и поехала в Харбин. Там её узнали и как жену чекиста, её арестовали и после пыток расстреляли. Дочь Николая Максимовича Тарантаева и Антонины Ильиничны Немчиновой Валентина позже вышла замуж за Максима Антоновича Хунданова, кузена моего отца, родила Тамару и Колю.
Рассказав о Тоне Немчиновой, Вера Максимовна заключила: «Через Тоню мы родичи Рокоссовского. У бурят учитываются такие родственные связи».
В двадцатых годах она работала в ЦК ВКП(б). Вместе с мужем Н.М. Балдаевым служила в Монголии как представитель Монголо-Тибетского комитета Коминтерна. О сложной роли и судьбе этой организации я узнал позже. В 1935 году Веру Максимовну арестовали, но вскоре освободили. От цековского прошлого у неё остался вальяжный вид, и держалась она соответственно.
- С Чойбалсаном часто сидела в Улан-Баторе вот так, как сейчас с вами, - рассказывала она, - Учила его говорить по-русски. Он уважал бурят, которые участвовали в Учредительном съезде МНРП, а позже сопровождали Сухэ-Батора в его поездке в Москву к Ленину. Чойболсан просил бурят принять подданство Монголии, а после того репрессировал их. Помогала ему в этом его любовница-бурятка, доносившая на земляков…
- Перед войной в Иркутске училась большая группа монголов, - продолжила Вера Максимовна, - Проездом в Улан-Батор я в 1940 году остановилась здесь, чтобы повидать родных. Зашла на монголрабфак, меня попросили выступить. Первые же мои слова прервали бурные аплодисменты. Дело в том, что я начала по-монгольски. Потом сказала, раз уж вы учитесь здесь, продолжу речь по-русски. Ввела их в курс международной обстановки – освобождение Прибалтики, Западной Украины, города Белостока в Беларусии, разъяснила задачи Коминтерна в борьбе с фашизмом. С особым вниманием меня слушал один симпатичный монгол. Когда я уезжала в Улан-Батор, он проводил меня на вокзал. С ним была красивая русская девушка. Её звали Настя Филатова.
Мой давний друг Борис Элиасов, ныне живущий в Израиле, сказал, что его отец, учась в Иркутском пединституте, дружил с Цеденбалом, студентом Иркутского финансово-экономического института. Их дружба стала более тесной после того, как они поженились на подругах-студентках мединститута. Анастасия Филатова стала женой Цеденбала, которого она звала Володей, а сибирячка из Красноярского края Валентина Васильева вышла замуж за Лазаря Элиасова.
Когда Цеденбал стал генсеком ЦК МНРП, он вместе с женой приезжал в Улан-Удэ, навещал Элиасовых, живших тогда на улице Кирова, возле тубдиспансера. Во время Антигэсэриады Цеденбал спас Лазаря Ефимовича от неприятностей. На рабфаке, где выступала В.М. Тарантаева, Цеденбал мог оказаться по приглашению земляков. Но был ли он тогда в Иркутске с А.И. Филатовой, нужно уточнить. Веру Максимовну, как и меня, могла подвести память. Ведь официально они поженились в 1947 году.
Что касается семейного имени Володя, это не прихоть супруги. Дело в том, что у монголов имя становится фамилией, а отчество выносится на первый план. Так Юмжагийн Цеденбал официально писался: Ю. Цеденбал. Не могла же Анастасия Ивановна называть мужа по имени, ставшей фамилией, когда все вокруг называли его товарищ Цеденбал. Однако Володей она звала мужа только в семейном кругу, так как имя «Володя» вызвало бы у монголов ещё большее недоумение, чем у русских – Цеденбал.
В 1958 году Анастасия Ивановна приезжала с мужем с неофициальным визитом в Улан-Удэ, где побывала с мужем в театре оперы и балета. Я шёл по нижнему фойе и вдруг увидел женщину, быстро идущую навстречу. За ней в небольшом отдалении шли Цеденбал и первый секретарь Бурятского обкома партии А.У. Модогоев. Она бросила на меня острый и в то же время величавый взгляд  и прошла в правительственную ложу.
В 1998 году я позвонил её сыну Зоригу Цеденбалу, с которым познакомился на сборе Московской бурятской диаспоры (его жена, студентка Литинститута, - бурятка). Трубку взяла Анастасия Ивановна. Я представился, сказал, что я бурят, много раз бывал в Монголии, видел её в Улан-Баторе, на правительственной даче, у горы Богдо-Ула, и в Улан-Удэ. Зорига не оказалось дома, но она не клала трубку.
Ей приятно говорить с человеком, который знает и помнит её. После отставки Цеденбала и лишения его в 1990 году всех наград и званий многие монголы отвернулись от неё. Через семь лет тот указ отменили, награды, звания вернули, но после смерти мужа в 1991 году она испытывала одиночество. Вот драма – при жизни встречалась с Неру, Индирой Ганди, всеми главами стран народной демократии, и вдруг полная пустота. В интернете пишут, что она перед смертью в 2001 году жила в нищете. Так ли это, не знаю, но похоже на правду.
Но вернусь в Иркутск 1946 года. Вера Максимовна начала говорить о литературных опытах своего сына Володи, прочитала отрывок из его повести. Запомнилась фраза: «Он обернулся и увидел горячее рыло самолёта». По её мнению, это рыло передавало ощущение громадности и близости самолёта. Володя в это время писал в соседней комнате. Он был старше меня на 9 лет.
- А как вы относитесь к Зощенко? – спросил я.
- Ты читал его? - Вера Максимовна удивлённо вскинула брови.
- Не всё, только «Перед восходом солнца».
- Володя! – крикнула она сыну, - Ты слышишь, Вова читал Зощенко.
- А я читал Ахматову. И что из этого?
- Подойди, поговори с нами.
- Мама, ты же знаешь, я завершаю повесть.
- Ладно, работай! – разрешила она, - А о Зощенко скажу вот что. Его рассказики, ну, ничего так. А «Перед восходом солнца» не читала, и не буду читать. После Постановления ЦК моё отношение к нему и его творчеству изменилось.
Узнав, что тётя Миля Михайловна отдыхала у нас, Вера Максимовна сказала:
- Видела недавно. Не следит за собой, располнела, походит на доярку.
Язык у неё был острый, с колючим жалом. О своём аресте в 1935 году она сказала, что М.М. Сахьянова «накапала куда следует». Мне же кажется, что две землячки, причём очень красивые, не вынесли женского обаяния друг друга. Но заслуги их несопоставимы. Мария Михайловна была старше. В 1915 году начала учёбу на Высших женских курсах имени Лесгафта в Питере.
В феврале 1916-го вступила в РСДРП. Летом 1917 года прибыла в Иркутск, заняла пост в Центросибири. В 1920-21 годах - подпольная работа во Владивостоке с Сергеем Лазо, Александром Фадеевым, будущим писателем. Я видел фотографию, где Сахьянова рядом с ними. Такие молодые, красивые, почти ровесники. Затем Мария Михайловна работала в Китае, Монголии.
Вера Максимовна вошла во влиятельные круги как жена чекиста Н.М. Балдаева. В 1937 году, став начальником Восточного отделения ОГПУ, он неожиданно исчез. Где, как погиб Николай Михайлович, неизвестно. В Интернете о нём ни слова. Из всех Тарантаевых упомянуты лишь Тихон Максимович, как завкафедрой Амурской медицинской академии в Благовещенске, где он когда-то работал, и Тимофей Валерьевич - в списке погибших в Чечне в 1994-96 гг. Он явно наш родич, но я не знал его.
Начал было спрашивать Веру Максимовну, как она относится к делу Шулукшина, но отец попросил нас с Валерой выйти погулять.
Мы прошли до улицы Карла Маркса. Город чем-то похож на Улан-Удэ. И люди похожие - сибиряки. Но бурят меньше. Такие же деревянные дома в центре, дощатые тротуары, булыжные улицы. И названия совпадают – Ленина, Свердлова, Кирова, Каландаришвили. Многие исторические лица проезжали тут и в Верхнеудинске – протопоп Аввакум, Чехов, Сухэ-Батор, Сергей Лазо, атаман Семёнов, полковник русской армии Маннергейм, будущий маршал Финляндии. Позже узнал, что он трижды проезжал Иркутск.
А Ярослав Гашек жил и работал в Иркутске. Автор «Похождений бравого солдата Швейка» в 1920 году был депутатом Иркутского горсовета, секретарём ЦК РКП(б) в 5-й армии, которой командовал маршал Блюхер. Помимо газеты на русском языке Гашек издавал первые газеты на монгольском и бурятском языках – «Монголын Унэн» («Монгольская правда») и «Ур» («Рассвет»)…
Володя Балдаев вышел, когда мы уходили. Он запомнился мне высоким, красивым и очень гордым юношей. Весь в мать. Собираясь поступать в Литературный институт, он считал меня «седьмой водой на киселе», малявкой, на которую не стоит тратить драгоценное время. В Литинститут он не поступил, окончил Иркутский университет.
В 1978 году Вера Максимовна, узнав, что я работаю в журнале «Коммунист», пришла в редакцию, в старинный особняк, бывшее Дворянское собрание, за Музеем изобразительных искусств. «Мне ничего не надо, зашла просто так», - сказала она. Но явно не просто, а убедиться, действительно ли я работаю в журнале «Коммунист». Она увидела отдельный кабинет с моей фамилией на двери. Поинтересовалась родителями, детьми. И вдруг попросила посмотреть удостоверение. Я показал ксиву с золотым тиснением «ЦК КПСС». Вера Максимовна взяла удостоверение в руки, прочитала вслух: «Консультант журнала «Коммунист» и сказала: «В ЦК консультант - высокая должность, выше инструктора».
После этого пригласила меня к себе домой. Отказываться неудобно, скажет, зазнался. В доме между Ленинским проспектом и МГУ я увидел её сына Владимира Николаевича. С удивлением узнал, что он успел принять участие в Великой Отечественной войне, стал кандидатом исторических наук. У него два сына Евгений и Олег. Но, посчитав фамилию Балдаев неблагозвучной, они сменили её. Я не расспрашивал о них и не знаю, кем они стали, где работают.
После седьмого класса, когда мы были у Тарантаевых в Иркутске, я уже интересовался литературой. Неслучайно меня зацепило «рыло самолёта» в рассказе Володи Балдаева. Помню рецензию в «Литгазете». Критику смаковал описание отходящего поезда: «Протяжный гудок паровоза, набегающий стук вагонных сцепок. Мимо окна проплыл фонарь, осветив купе, как переворачиваемая страница книги»… Ничего особенного, но эти строки помню до сих пор.
С интересом ловил и новые для меня слова. Как-то мы ехали из Улан-Удэ в кузове грузовика, где сидели наши санаторские. У Ошурково медсестра Ирина сказала: «Так привыкла к горам, что открытое пространство, вот как сейчас, кажется комолым». До того я думал, что это прилагательное относится к безрогим коровам, а тут - неожиданный перенос на отсутствие гор. Ирина была красива, хорошо одевалась и недолго задержалась в санатории, её сосватали и увезли.
Однако сочинения я писал неважно. Антонина Леонтьевна Бестужева-Ларионова как-то написала: «Тема раскрыта плохо. У автора узок кругозор». Но позже отметила моё описание весны: «Яркое утреннее солнце. Сосульки, капель с крыш. Воробьи чирикают на карнизах крыши и резных наличниках окон. Малыш бьёт каблуком по льду, чтобы разбить его». В этих строках учительница уловила ощущение весны и зачитала всем.
В заключение - о неожиданном знакомстве в Москве на вечере бурятского землячества в 2000 году. Я оказался рядом с красивой, но довольно важной женщиной. Эрдэмика Владимировна Балдаева окулист Московской глазной клиники имени Фёдорова. Кандидат медицинских наук, ездит в командировки в Китай и другие страны, прекрасно лечит москвичей и пациентов со всех концов России. Я посылал к ней внучатую племянницу Карину Бараеву и своего друга поэта Владимира Дагурова.
Был рад, узнав, что она внучка Веры Ринчиновны Баяновой, министра здравоохранения Бурятии, которую мои родители приглашали отдыхать на Ильинку вместе с внучкой Микой, как в детстве звали Эрдэмику. Тогда я жил в Целинограде, приезжая на Ильинку в отпуск, видел её совсем маленькой. А сейчас подумал, не дочь ли она Володи Балдаева? Если это так, то её можно считать лучшим его произведением!

1947-48. УЛИЦА СВОБОДЫ
После того, как тётя Лёля вышла замуж, я осенью 1947 года начал учёбу в 8-м классе в квартире Данчиновых. Младшая сестра моей мамы Анна Прокопьевна Данчинова переехала из Хандагая в Улан-Удэ, купила деревянный дом на улице Свободы и стала жить там вместе с детьми. Её муж Тарас Леонтьевич ещё служил в армии, и потому все заботы о детях легли на неё. Помимо ухода за ними она работала в каком-то учреждении. У неё были старшая дочь Роза, от первого брака с русским, сын Гена, пятиклассник, и первоклассница Жанна. После демобилизации мужа тётя Аня родила ещё троих – Лёню, Нину, Володю.
Улица Свободы была последней перед рекой Селенгой. Все дома деревянные, с большими дворами. И жители выглядели по-деревенски. У всех - огороды, колодцы. Наш дом находился между улицами Кирова и Каландаришвили, где я жил у тёти Нади и где сгорел дом. Здесь я услышал по радио о 800-летии Москвы. Господи, какой далёкой и недостижимой казалась она. Тогда я не знал, что через три года поступлю в МГУ, а после скитаний стану москвичом.
Тётя Аня с двумя дочками занимала большую комнату, мы с Геной меньшую. Ели на кухне. В сенях стояла кадушка для воды, которую мы носили из будки на улице, где её выдавали по талонам, по копейке за ведро. Во дворе были разные сараюшки для кур, которых завела тётя Аня. В углу двора были застеклённые грядки. Можно было держать даже корову, которую отец хотел привезти с Ильинки, но не привёз.
Тогда мне было четырнадцать с половиной лет, и меня начали беспокоить юношеские грёзы. Мои более старшие одноклассники уже давно мучались ими. Были и те, кто вкусил сладость запретного плода, и те, кто занимался онанизмом. В кабинете биологии Ерыкалов раздрачил пенис и прикрыл его кепкой. Я поразился не только его бесстыдству, но и огромному пенису, который был как у взрослого. Когда Вера Константиновна Козель проходила мимо, Чижов, сидевший рядом, сорвал кепку. Учительница биологии тут же выдворила обоих из класса. Классный руководитель Антонина Леонтьевна отказалась вести с ними щепетильную беседу. По её просьбе Леонид Григорьевич Пастернак провёл мужской разговор с Ерыкаловым и Чижовым. Никто из ребят не присутствовал при этом, но Ерыкалов и Чижов извинились перед биологиней.
Как-то я шёл из школы с Олегом Хлудневским. Он заговорил о девочках и спросил, был ли я с девчонками? Я ответил, нет. Он признался, что тоже не был, но он подкладывает под грудь подушку и двигает нижней частью тела до извержения семени. Я принял это к сведению, но следовать его примеру не стал.
Однако я не мог не думать «про это». В романе  Горького «Жизнь Матвея Кожемякинв» я увидел рисунок спящей обнажённой женщины и разглядывал его. Перелистывая в библиотеках книги, я выискивал подобные иллюстрации. Особенно запомнились рисунки Кибрика к роману Ромена Роллана «Кола Брюньон». Они распаляли моё воображение. Помимо рисунков меня интересовали и тексты. И я впервые прочитал Мопассана – «Пышка», «Милый друг».
Моей кузине Розе Данчиновой было двенадцать лет, но, помня, как второклассницы Дина и Валя предлагали поиграть в пап и мам, я знал, что интерес к мальчикам у девчонок пробуждается раньше. Роза была белолицая, с правильными чертами лица, сказывалась русская кровь отца. Однажды она спустилась в подполье за картошкой, я полез вслед. Когда мы оказались рядом, я стал щупать её груди, которые уже наливались. При этом меня так трясло, что она испугалась и закричала: «Что ты делаешь? Перестань!» Боясь, что услышит её мать, я тут же вылез наверх.
Со стыдом вспоминая это, я потом понял, что вёл себя как дикое животное. И общение с девчонками стало казаться мне чем-то грязным, постыдным. Слава богу, я устоял от последующих попыток. Нам, близким родственникам, нельзя быть вместе. Кроме того, она была не совсем нормальной. Позже, выйдя замуж, она родила дочь, и та оказалась с признаками кретинизма. Русский отец Розы был психически болен, тётя Аня не знала об этом, а, узнав, ушла от него.

В ЦИРК НА ПРОБИРУШКУ
На улице Кирова, у Селенги, находился цирк. Впервые побывал в нём с папой осенью 1947 года. Там выступали акробаты, жонглёры, дрессировщики, клоуны. Меня удивил гипнотизёр. Глядя на блестящий в его руках кристалл, зрители выходили на манеж и делали то, что он им говорил. Я смотрел на сверкающие грани, но они не усыпили меня. Папа сказал: «Гипнотизёру не под силу такие как ты». Папа приобнял меня, и я понял, он доволен, что я не поддаюсь гипнозу. Меня больше интересовали борцы.
Меня удивило, что в Улан-Удэ съехались «лучшие борцы Советского Союза», как писали в «Бурят-Монгольской правде». Они выходили под торжественный марш, который запомнился на всю жизнь. Могу и сейчас напеть. Кажется, тогда я впервые услышал слова Блока: «В мировом оркестре искусств не последнее место принадлежит искусству лёгкой атлетики и классической борьбы».
Начинали шествие легковесы и средневесы, а завершали рослые, могучие борцы, «чемпионы и победители международных встреч», как говорил конферансье. Среди них - невысокий ловкий Пётр Рябоконь (Киев), Антон Кречет (Ростов-Дон), как его представляли, пожилой Иван Андреев (Иркутск), «молодой, подающий большие надежды» Андрей Сибиряк (Новосибирск), уральский богатырь Иван Прокопов (Свердловск). Двадцать борцов заполняли арену.
Недалеко от меня, на улице Шмидта, жил борец Антон Кречет. По утрам он делал зарядку. Однажды я увидел, как он взял на вытянутые руки двух пацанов, и начал «крутить мельницу». Они визжали от восторга: сам Антон Кречет вращает их! Этими пацанами были Володя Сафронов и Толя Субботин. Позже Володя станет олимпийским чемпионом по боксу в Мельбурне.
Когда папа уехал домой, мне захотелось узнать, как сложится дальнейшая борьба. С деньгами было туго, и я ходил на пробирушку. Так мы проникали в кинотеатры «Прогресс« и «Эрдэм», входя в зал со двора по окончании очередного сеанса. Но пройти в цирк было невозможно. Снаружи цирк окружал высоченный забор с колючей проволокой. Однако я взбирался на ближайший к забору тополь и, прыгая с него, хватался за доски забора. Подтягиваясь на руках, я высматривал, нет ли рядом милиционеров. Они знали об этих ухищрениях, и гоняли нас сдвоенными ремнями с бляхами на конце. Если милиционеров не было, я перемахивал забор, стараясь не задеть колючую проволоку, и прыгал вниз. Мне несколько раз доставалось ремнём, но выручали зрители, которые заступались, прося не только не бить, но и пропустить меня. Далее я поднимался на самый верхний ряд, так как нижние были полностью заняты. Да и вверху с трудом находил место в проходе между рядами.
Однажды я оказался рядом с известным актёром русской драмы П. Гофманом. Этого полноватого добряка я видел в театре и кинофильме «Танкер Дербент». Там он в паре с кем-то радовался тому, что они запустили двигатель и, радостно хлопая руками, кричал: «Сто пятнадцать оборотов, сто пятнадцать оборотов!» На этот раз знаменитый актёр удивил тем, что не принимал всерьёз поединки борцов, и вёл свой репортаж: «Сейчас он поддастся, но встанет на мостик, а тот, что наверху, не сможет припечатать к ковру». Странно, но всё происходило так, как предсказывал Пётр Ромуальдович.
«Первенство Сибири и Дальнего Востока проходит в бескомпромиссной борьбе», - писала «Бурят-Монгольская правда». Но после иронических реплик артиста Гофмана я понял, что всё это не совсем так, а, точнее, совсем не так. К концу осени, а зимой цирк без отопления не работал, разгорелись страсти из-за поединков за титул абсолютного чемпиона между тяжеловесами Иваном Андреевым и Иваном Прокоповым.
Андреев был старше. Действительно известный в своё время борец сражался с Поддубным, Заикиным. Он был непобедим во многих городах Сибири. Но в середине тридцатых годов неожиданно проиграл в Иркутске бурятскому борцу Бутанаеву. В 1937 году Бутанаев был командором женского лыжного перехода Улан-Удэ – Москва. Но позже  его репрессировали и вычеркнули из истории.
Иван Андреев играл роль злодея. В предварительных схватках все боролись друг с другом, независимо от весовой категории. Малыш Рябоконь схватил его за шею и бросил через себя. Андреев пришёл в ярость и тут же припечатал Рябоконя к ковру. Более крупных соперников он бил их, шипел, строил зловещие рожи. Особенно остро проходили поединки с Иваном Прокоповым. Этот уралец был добродушен, уверенность в победах так и сквозила в нём. Никто не мог выдержать его двойной Нельсон, когда он двумя руками хватал соперника со спины и гнул шею так, что тот изнемогал и оказывался на лопатках.
Прокопов полюбился горожанам и тем, что его женой была бурятка, которая кормила и даже делала ему массажи. Я видел её, ничего особенного, обычная женщина, полноватая, но с талией. Русские красавицы, ревниво морщились, мол, что он в ней нашёл. Но Прокопов ходил с ней по городу, бывал в кино. Из-за этого буряты полюбили и болели за него, почти как за сородича.
Борясь со «злодеем» Андреевым, Иван Прокопов играл роль добряка. Однажды Андреев звонко ударил по шее Прокопова, стоящего в партере, и даже поцарапал его. Даже мне, поначалу верившему в неподдельность борьбы, стало ясно, что удар рассчитан на зрителей. Когда на четвереньках оказался Андреев, Прокопов замахнулся, но не ударил, а так опустил руку, будто махнул ею, мол, не хочет отвечать тем же. Буря аплодисментов взорвала цирк, зрители оценили благородство Прокопова. В конце концов, добро победило зло, и Иван Прокопов стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока.

БОКСЁРСКИЕ СТРАСТИ
Когда цирк закрылся, я решил стать борцом, но, не найдя секции борьбы, записался в секцию бокса. Занятия проходили в спортзале на третьем этаже нашей школы. Там я увидел Володю Сафронова и Толю Субботина. На два года моложе меня, они были меньше ростом, но тренировались у знаменитого чемпиона РСФСР Александра Ринчинова. А я - у Феликса Ченкирова, тоже известного боксёра. Его бой с сильным соперником проходил с обоюдными нокдаунами, но кончился победой Феликса.
Это был красивый полукровок, сын известного бурятского деятеля и русской женщины. Очень строгий, требовательный, он первое время не пускал нас на ринг. Мы бегали по залу, делали растяжки, упражнения на брусьях, кольцах. Многие скучали, и Юра Балдано стал вызывать ребят на поединки в углу зала. Когда он обратился ко мне, я сказал, что не хочу нарушать запрет тренера. Юра обвинил меня в трусости и тут же нашёл рыженького паренька Володю Николаева. Тот тренировался у Ревомира Гусева, пришёл сюда случайно. Его зацепили обвинения в трусости, и он согласился на бой, но попросил меня и ещё кого-то следить за тренером. Как только он глянет в наш угол, предупреждать их. Поединок был жёсткий. Получив несколько раз по лицу, Балдано пришёл в ярость и не услышал моего сигнала. Феликс Иванович увидел бойцов и удалил их из зала. Он не хотел, чтобы поединки вне ринга кончились травмами.
В 1958 году на первенстве Сибири и Дальнего Востока в Улан-Удэ офицер Юрий Балдано, служивший в ЗабВО, выступал за Читинскую область, а Володя Николаев – за Бурятию. Поединки проходили на сцене оперного театра. Более высокий, длиннорукий Юрий то и дело доставал соперника дальними ударами. Два раунда прошли в равной борьбе, а в третьем Володя нокаутировал Юру. Помню, как переживал Володя. Пока Юра приходил в себя, он стоял рядом, и когда тот очнулся, Володя извинился и помог покинуть ринг. Так завершился их давний спор, начатый в школе…
Наконец, нас впустили на ринг, но разрешили работать только левой рукой. Мне достался крепкий русский паренёк, который, как выяснилось позже, был левшой. Вытягивая вперёд левую руку, я не столько бил, сколько отмахивался ею. После двух минут мне стало трудно передвигаться по рингу, не хватало дыхания. Не желая казаться трусом, я продолжал идти вперёд. И нарвался на встречный удар в челюсть. Он был настолько сильным, что у меня «поплыла голова», показалось, что вокруг неё образовалось туманное облако. Ченкиров тут же остановил бой. Видя, как я часто и тяжело дышу, он спросил, в порядке у меня сердце, лёгкие. Я сказал, что в норме. Но он велел обследоваться и принести новую справку. Когда я принёс её, он вдруг сказал: «Я видел тебя в очках. А близоруким нельзя заниматься боксом - от ударов может отслоиться сетчатка».
Проведя лишь один раунд и испытав состояние грогги, я тяжело переживал отчисление, но продолжал посещать все турниры в нашей школе и те, которые проходили на сцене театра юного зрителя или во Дворце культуры ПВЗ.
Поразил жёсткий бой Андрея Хайдурова с Лёвой Бродским в нашем школьном зале. Какие хлёсткие удары наносил Андрюша. Но и Лёва был не подарок. Не помню, чем кончился их поединок, но все были в восторге от бескомпромиссного боя. Синяки появились у обоих не только на лице, но и на руках. Лёве ассистировал его младший брат Миша, с которым мы подружились в Москве, когда он, окончив МГУ, обосновался здесь. Он достиг более ярких побед, чем его брат, стал чемпионом МГУ, Москвы, Центрального совета «Буревестник», то есть чемпионом страны среди студентов.
В Улан-Удэ зарождался боксёрский бум. Тренер зооветинститута Ревомир Гаврилович Гусев, создав секцию бокса, подготовил много хороших боксёров. После побед в разных турнирах они стали тренерами. Секции появились почти во всех школах, вузах, техникумах Улан-Удэ, Кяхты, Гусиноозёрска. Одним из самых ярких тренеров стал Антон Андреевич Атарханов. Внимание кинохроники и прессы сделало бокс одним из главных видов спорта в республике. В кинотеатре «Эрдэм» я увидел в киножурнале «Восточная Сибирь» бой студента зооветинститута Кости Зонхоева с каким-то боксёром. Я сидел близко от экрана, у меня создался полный эффект присутствия. Костя гонял соперника по рингу и выиграл за явным преимуществом. После его победы в кинотеатре раздались аплодисменты, будто всё происходило тут. И нет ничего удивительного, что позже Бурятия дала миру много прекрасных мастеров ринга.
Помимо Владимира Софронова стали знаменитыми Виликтон Баранников, серебряный призёр Олимпиады в Токио и чемпион Европы, а также Валерий Стрельников, Михаил Дворкин, Генрих Никитеев, братья Владимир и Георгий Банчиковы, Борис и Николай Хараевы, Бадма Жигмитов, Виктор Бадмаев, Стас Шодоров, Агван Жамбалов…
Я писал о них в газете, а позже как журналист кое-что сделал для популяризации бурятского бокса. В 1966 году, став заместителем главного редактора журнала «Байкал», я проводил турниры на кубок журнала. А учреждал этот турнир А. Субботин, работавший до меня в том же журнале. Спортивную жизнь Сафронова описал Анатолий Субботин, учившийся в Иркутском университете в одной группе с Валентином Распутиным и ставший журналистом. Его книга «Золотая перчатка Олимпийца» вышла в Улан-Удэ. Этому способствовал Константин Степанов, создав фонд Владимира Сафронова, который регулярно проводит турниры памяти знаменитого боксёра.
Особая дружба связывала меня с Виликтоном Баранниковым. Став студентом МВТУ, он вошёл в сборную СССР. В 1957 году на международном фестивале молодёжи в Москве я видел его блистательный бой с венгром Шандором Кишфалви. Аккредитованный на фестивале как спецкор газеты «Молодёжь Бурятии», я наблюдал встречу из ложи прессы, рядом с рингом. Ученик знаменитого тренера Ласло Паппа, четырёхкратного олимпийского чемпиона, сразу же бросился в атаку, но через несколько секунд оказался на полу. Все думали, что он поскользнулся, а оказалось, что Виля послал его в глубокий нокаут своим уникальным «скачковым» ударом левой рукой. После боя я поздравил Вилю с победой и удивился, до чего он не похож на обычного боксёра. Удивительно обаятельное, интеллигентное лицо выражало удивление от быстрой победы и смущение от восторга публики.
В 1965 году на первенстве Европы в Берлине Виликтон Баранников вышел в финал. В это время я работал в газете «Молодой целинник» (Целиноград) и, находясь в командировке в Павлодаре, послал ему телеграмму: «Berlin Sportpalas Wilikton Barannikov Du bist Grose Sohn кlein Volk! Gelaju i verju v pobedu Vladimir Baraev». Центральная фраза переводится так: «Ты великий сын маленького народа! Желаю и верю в победу».
Я не был уверен, дойдёт ли до Берлина послание из далёкого Казахстана, но позже Виля сказал, что мою и другие телеграммы зачитали вслух и вывесили в гостинице, где жила сборная СССР. Они очень поддержали не только его, но и других боксёров. Вряд ли эта телеграмма публиковалась где-то, и потому привёл её здесь.
Чемпионат проходил в год 20-летия Победы над фашизмом. Наши боксёры завоевали тогда девять золотых медалей из десяти. Среди них оказался и Виля Баранников, взявший убедительный реванш у поляка Юзефа Грудзеня, которому год назад из-за травмы кисти проиграл финал Олимпиады в Токио. Такой убедительной победы на первенстве Европы наши боксёры, по-моему, больше не одерживали.
Окончив МВТУ, Виля получил квартиру в Москве на улице Боевой, рядом со Стромынкой и Матросской тишиной. Я неоднократно бывал у него и даже ночевал. Мы договорились, что я напишу книгу о нём, но, живя в Бурятии, Казахстане, потом в Краснодаре, не смог написать, о чём очень жалею. К счастью, в 2009 году писатель и боксёр Сергей Бухаев опубликовал в журнале «Байкал» короткую, но яркую повесть о нём. Жаль только, что в ней не описан трагический финал жизни Виликтона Баранникова.
В конце 2007 года Виликтон Баранников около полуночи, возвращаясь из командировки в Джиду, увидел на въезде в Улан-Удэ человека, упавшего у дороги. Попросив водителя, остановить машину, он подошёл и узнал, что тот поскользнулся и помощь не нужна. Возвращаясь к машине, Виля не заметил мчащуюся машину, которая не успела затормозить. Нелепая смерть породила слухи о том, что Виликтон Иннокентьевич пьяный сел за руль. Он не был ханжой, иногда выпивал, но всегда знал меру, до конца жизни оставался джентльменом. Именно из-за внимания к людям он вышел из машины, узнать, не нужна ли помощь, и погиб.
Рассказывая об этом, я ушёл от школьных воспоминаний в более поздние времена. Но это необходимо, чтобы показать атмосферу нашего детства, в которой уже тогда ковались великие победы олимпийца Владимира Сафронова, победы на чемпионатах Европы Виликтона Баранникова, Валерия Стрельникова, Александра Дугарова, ставшего главным тренером ЦСКА.
В заключение хочу сказать о том, о чём не пишется в книгах о боксёрах. Некоторые из них, к сожалению, не выдержали испытания славой. Они повторили судьбу хоккеиста Гурова в кинофильме «Москва слезам не верит». Совершенно не пьющий хоккеист в конце фильма превращается в алкоголика. Встречая многих кумиров своего детства, вижу искривлённые в боях носы, выбитые суставы пальцев, опухшие лица. Среди тех, кто укоротил свою жизнь, к великому сожалению, оказался Володя Сафронов, проживший всего 46 лет. Немного дольше прожил его друг Толя Субботин. Он тоже занимался боксом, был чемпионом университета, выигрывал первенства Иркутска, Улан-Удэ, но начал пить. Многие боксёры забывают свои титулы и бои. На это Виля Баранников за год до трагической гибели сказал мне: «Удары по голове в юности кончаются потерей памяти в пожилом возрасте. Я, слава богу, пока не страдаю этим».
Из меня не получился боксёр. Я потратил годы на лыжи, стрельбу, баскетбол. Выбор вида спорта – непростое дело. В итоге я нашёл себя в лёгкой атлетике и стал десятикратным чемпионом Бурятии по метанию диска и копья, а также чемпионом МГУ, Целинограда, Целинного края, победителем международных встреч в Улан-Баторе, Улан-Удэ, Тарту. Но это, как сейчас говорят, совсем другая история. Однако боксёрские страсти навсегда врезались в мою жизнь, они формировали меня и моих сверстников.
В 1947 году мне исполнилось 14 лет. Одноклассники вступили в комсомол годом раньше, а я, на год моложе их, вступал осенью с семиклассниками. Всё прошло без особых впечатлений. Нас привели в райком комсомола в деревянное одноэтажное здание в конце улицы Ленина, наша группа долго ждала очереди. Вступающих было много. Меня удивило, что никаких разговоров с нами не вёл секретарь райкома, как в кинофильме «Зоя Космодемьянская». Задали несколько опросов по уставу комсомола и приняли в ряды Всесоюзной комсомольской организции.
АХ, МЕДСЁСТРЫ!
Летом 1948 года в санаторий приехали три новые медсестры из Подмосковья - Маша Внукова, Шура Воронина, Тоня Копылова. Самой видной оказалась Маша. Настоящая русская красавица, похожая на кустодиевскую девицу. На неё сразу обратил внимание Василий Епифанович Писарев. После демобилизации он стал работать не на Кумыске, а в Ильинке. Сюда же раньше него приехал старший брат Фёдор Епифанович.
Давняя дружба с нашей семьёй продолжилась, когда он вместе с женой Клавдией Петровной поселился в третьей комнате нашей квартиры. Когда Фёдор Епифанович вставал на партучёт в Турунтаево, там удивились его званию полковника, орденам, медалям. Участник Великой Отечественной войны, полковник, воевавший на Западном фронте, и вдруг решил работать в санатории. О Фёдоре Епифановиче сообщили в Улан-Удэ. Вскоре его вызвали в Совет Министров БМАССР и предложили пост председателя Еравнинского райисполкома. Он согласился и вместе с женой уехал в Сосновоозёрск.
А Василий Епифанович, тоже участник войны, но с Японией, остался в санатории. Званием и наградами он уступал старшему брату. Став заведующим механической мастерской, он оказался самым видным женихом. Этому способствовало открытие, сделанное женщинами в бане. Ожидая окончания мужской смены, они увидели Василия Епифановича, сидящего на лавке спиной к выходу. Ничего особенного, так обычно сидели мужики после парной. Но бабы заметили длинный «прибор», свисающий с лавки между его ног. Ни у кого из мужиков не было такого. Поэтому он не ходил купаться на пляж, так как «прибор» не могли скрыть даже двое трусов.
Выходя из бани, я увидел странную улыбку тёти Маруси Бурлаковой. Сидя на краю наружной скамьи, она что-то говорила бабам. Отойдя, я обернулся и увидел, как они одна за другой подходят к открытой двери, чтобы увидеть его «прибор». Слух о нём сразу разошёлся по посёлку. Медсёстры начали ещё больше строить ему глазки. А на бане какой-то шутник написал мелом: «Во мху я по колено».
Незадолго до того Василий чуть было не женился на другой медсестре. Она была неплоха, но явно уступала пышностью Маше Внуковой, из города Озёры, в Подмосковье. Помимо всего Маша была очень добродушной, с ровным характером. Вскоре они сыграли свадьбу и стали счастливой парой.
Илкан последовал примеру своего начальника и стал ухаживать за медсестрой Олей. Вечерами они встречались, ходили по окрестностям, а потом садились в разбитую трофейную легковушку, стоявшую за механической. И вскоре тоже сыграли свадьбу.
Как-то перед выходом из вагона на Лесовозной ко мне сзади прижалась девушка, хотя в тамбуре не было тесно. Мы ехали в одном купе, я узнал, что она из Покровки. Крепкая, невысокого роста, глаза весёлые, разговорчивая. «Учусь в техникуме, буду бухгалтером». После поезда ей надо было идти мимо завода до Ильинки и в темноте перейти по льду на правый берег Селенги. Я спросил её, не страшно ли ей, она ответила, что привыкла, а волков перестреляли. Не довести ли её до реки, подумал я, когда она прижалась ко мне. Видно, я понравился ей. Но это же далеко, да и ветер, мороз. Дома потеряют, будут волноваться. Спустившись вниз, увидел, что ей очень высоко, протянул ей руки, и она прыгнула в мои объятья. Опуская её на землю, прижал её к себе и почувствовал, как она, как бы случайно, коснулась моей щеки своими губами.
- Ой, как хорошо, спасибо! - засмеялась она и пошла в свою Покровку.
Приезжая домой, я из-за своей озабоченности начал поглядывать на медсестёр. Одна из подруг Маши, Шура Воронина, меньше её ростом, походила на школьницу. Очень миловидная девушка, с осиной талией и пышными грудями. Именно эта Шура вывела детей на купанье и не уберегла трёх девочек, зашедших в реку. Это было позже. Я описал ту трагедию в главе «Ежегодная дань».
Так вот Шура привлекла моё внимание. Она тоже поглядывала на меня. Очень приветливо, с улыбкой. Я уже начал догонять ростом отца, который был выше многих мужчин санатория. Кстати, говорили, что отец «был не промах насчёт женщин». Он пользовался у них успехом, однако в санатории, где все жили на виду друг у друга, не позволял себе вольностей. Лишь однажды я увидел, как он крепко хлопнул по попе Евгению Александровну, когда она поднималась на крыльцо нашего двухэтажного дома. Её реакция оказалась странной. Она сделала вид, что ничего не произошло, и спокойно глянув в сторону, открыла дверь и вошла в неё. Онемев от увиденного, я смотрел на отца, но он тоже сделал вид, что ничего не было.
Глядя на фотографии тех лет, я вижу, какой он высокий, стройный рядом с моей мамой. Они специально вырядились на какой-то праздник и стояли в берёзовом лесу у ограды санатория. Не пухлощёкая, как в юности, но с крепкими плечами и руками, хорошо одетая, мама выглядела хорошо.
Но где, как встретиться с Шурой, чтобы побыть наедине? Этого я не знал, как не знал и того, что делал бы, не умея общаться с девушками. Наверное, мною одолел бы тот же колотун, который был с кузиной в подполье. Впрочем, Шура, как выяснилось позже, имела опыт общения с парнями, и могла обучить меня всем премудростям. Но, встречая её, я делал равнодушный вид, не выдавая своего интереса к ней. И замаскировался так, что она стала встречаться с троицким парнем. Как же расстроился я, увидев её на раме велосипеда, на котором тот увозил её в лес. Почему-то подумал, что ей неудобно сидеть на раме. «Но ничего, попа пышная, выдержит». Расстроился и на суде, где её судили за гибель трёх девочек, когда адвокат заявил, что она ждёт ребёнка, и представил справку о беременности. Но ей дали какой-то срок…
Поставив на ней крест, я не знал, на кого обратить взор. Вспомнив совет Олега Хлудневского, подложил под грудь подушку и впервые изверг из себя липкую клейкую жидкость. Мне показалось, что все контакты с женщинами низменны, как у собак, которые почему-то склещиваются после актов. Юра Лютин говорил, что так бывает и у людей. Он видел, как в последнем ряду кинотеатра «Прогресс» парочка осталась на месте после окончания сеанса. Девушка, накрыв лицо платком, сидела на коленях парня, который сказал, что подруге плохо, и попросил вызвать скорую помощь.
Как-то отец поехал в Троицк. К телеге привязали нашу корову. Отец как-то узнал – пора вести её к быку. Ехали не торопясь, чтобы она не бежала. На ферме завели её в загон из жердей. Зоотехник привёл огромного быка. Почуяв волнующий запах, он тут же подошёл к Красаньке, они обнюхали, лизнули друг друга. Словно поцеловались, ведь знакомы давно. И бык тут же прыгнул на неё сзади. Боже мой! Он же в два раза больше неё. Как она выдержит его тяжесть, испугался я. Ноги Красаньки дрожали, подгибались, но всё обошлось. Таинство зарождения новой жизни, мощное, грубое, поразило меня.
Вечером я пошёл на костёр, который пионерлагерь проводил в лесу за дорогой. Отрядами руководили пионервожатые Гоша Банчиков, Галя Ячменёва, которых я знал по Дому пионеров и смотрам самодеятельности. Большинство вожатых – девушки, причём красивые, фигуристые. Большой концерт с песнями, танцами привлёк внимание парней лесозавода и Троицка. Присутствие незваных гостей едва не кончилось дракой между ними. Но я сумел уговорить лесозаводских и троицких ребят, которых знал, и всё кончилось миром.
Потом я смотрел в лагере художественные фильмы. После отбоя пионервожатые, оставив в палатах дежурных, иногда ходили купаться на озеро Саяны, у разъезда. Но и эти путешествия кончились безрезультатно. Все пары уже давно сложились, и свободных девчат не было.
Попав на концерт детей санатория, я увидел Олю Бобыкину. Я знал её отца, мотогонщика, конькобежца, тренера. Он вместе с моим дядей Гошей перед войной участвовал в мотогонках. И самыми отчаянными были Лев Бобыкин, Исай Альцман и мой дядя Георгий Бараев. В шлемах, кожаных крагах и куртках они выглядели суперменами. Этого слова тогда не знали, но сейчас их назвали бы так. И вот дочь Льва Николаевича выросла, стала стройной красавицей. Оля показала пластический этюд: опускаясь спиной на мостик, держала на лбу стакан с водой, не пролив его. А после она исполнила чудесную песню: «И было три свидетеля - река голубоглазая, черёмуха душистая и звонкий соловей»…
Очарованный ею, я почему-то не подошёл поздравить её с успешным этюдом и чудным пением. Мы давно знали друг друга, здоровались, но я не выразил знаков внимания. Позже она вышла замуж за конструктора авиазавода. Всё было прекрасно, но вдруг, ни с того, ни с сего, Оля «тронулась умом». Её хотели отправить в психколонию, но она покончила с собой. И три свидетеля - «река голубоглазая, черёмуха душистая и звонкий соловей», пропали, как пела она.
Позже я обратил внимание на Тоню Копылову, подругу Маши и Шуры. Она была тоже недурна собой. Светловолосая, белобрысая, но полноватая, почти без талии. Галя тоже улыбалась мне, а главное, ни с кем не встречалась. Я как-то разговорился с ней и узнал, что родом она из подмосковной Апрелевки, но ей и подругам нравится здесь - и природа, и работа. Однажды мы купались у яра. Там как всегда было много народа. Когда мы ушли вверх по течению, она попросила меня плыть рядом, так как боялась быстрого течения. Мы зашли в воду и поплыли. От страха её глаза были напряжёнными. Я подбодрил её, погладив с боку. Она благодарно улыбнулась и поплыла спокойнее. Потом я, махнув рукой под водой, как бы случайно коснулся её груди. Она глянула на меня с ещё более широкой улыбкой. Выходя из воды, я подал ей руку и вывел на берег. Мне было неловко на виду у всех, а она была очень довольна. Хотел пригласить её в лес или на рыбалку, но не решился. Однако наши отношения остались дружескими.
Поступив в Московский университет и живя в Переделкино, я осенью  1951 года встретил Тоню Копылову на Киевском вокзале. Мы очень тепло поговорили, вспомнили Ильинку. Я сказал о тех, о ком она спросила. Расставшись, она пошла к электричке, а я в метро, и вдруг услышал её крик: «Володя! Не забывай то лето!» И помахала мне рукой. Я ответил ей взмахом руки. Мне стало приятно и в то же время грустно, что я не сблизился с ней. А ей запомнились наши встречи. И вообще Тоня была хорошая девушка и добрый человек. Володя Турков, шедший рядом со мной, узнал, что она работала в санатории, где жил я, и сказал: «Эх ты! Зря стеснялся. А она хороша, зря ты стеснялся неумелости, она бы научила бы тебя, как и что делать!»

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
Начиная рассказывать об охоте, вспомнил песню семейских: «В островах охотник целый день гуляет». Ведь именно «в островах» я начал охотиться. И пел песню охотников из оперы «Волшебный стрелок»: «Что лучше охоты в лесах и болотах, / Лишь рог заиграет, / Как кровь закипит».
Мне было десять лет, когда отец купил ружьё у старика с лесозавода. Я присутствовал при торге. Отец взял в руки длинную, двенадцатого калибра, двустволку и обнаружил шат – неплотное прилегание затвора к стволу. А внутри увидел раковины. Старик сказал, что ружьё бьёт кучно, мощно, и решил показать это в деле. Они пошли к бане, я следом. Старик прикрепил к брёвнам газету, отошёл метров на тридцать, выстрелил, и дробь прошила её. После выстрела отца газета упала на снег. Я снова прикрепил её к стене, воткнув щепки в дырки от дроби, и попросил отца стрельнуть. Он подумал и разрешил. Старик сказал:
- Держи ружьё упором к плечу. Отдача сильная, может сломать ключицу.
Я напрягся, но на мне ватное пальто, оно смягчит удар. Плотно прижав приклад, я прицелился, зажмурил глаза, спустил курок. Отдача оказалась не такой страшной, но я почувствовал её. Когда дым от пороха развеялся, я вскочил и побежал к бане. К сожалению, большая часть заряда ушла вверх.
- Не дёргай спусковой крючок, - сказал старик, - жми мягче.
Следующий выстрел оказался точнее. После этого снова выстрелил отец. И купил ружьё. Сколько заплатил, не знаю. Но старик ушёл довольный. Довольны были и мы. Разглядывая ствол, я увидел на нём три сплетённых кольца.
- Это знак оружейной фирмы – «Зауэр три кольца», - сказал отец, - она принадлежит фабриканту Круппу.
Позже я узнал, что концерн Круппа - главный производитель пушек, винтовок, боеприпасов, которыми он снабжал фашистов. Ружьё попало в Сибирь, видимо, ещё во время первой мировой войны.
Патроны продавались в городе, стоили дорого. И отец приобрёл у кого-то небольшой металлический круг с увесистой крышкой. С его помощью мы раскатывали обрубки свинцовой проволоки, делая из них дробь. Изготовление дроби очень нравилось мне. Свинец вытапливали из старых аккумуляторов, найденных в свалке у механической мастерской. Проволоку делали из расплавленного свинца, заливая его в жестяной жёлоб, а после рубили на равные куски. Толщина проволоки зависела от того, на кого охотиться. На рябчиков самая мелкая дробь, на уток – крупнее, а на медведя самая крупная – картечь и жаканы. Порох покупали в городе. Бездымный стоил дорого, но, стреляя дымным порохом, мы не видели из-за облачка, убита ли жертва, а если жива, куда бежит. Пыжи вырезали из старых валенок металлическими гильзами патронов.
Отец не отпускал меня одного с ружьём. Но когда мне исполнилось двенадцать лет, разрешил пойти без ребят. Он боялся, как бы я не ранил кого-то из них. Река была покрыта льдом. Я перешёл на остров ниже источника горячей воды. Снег был испещрён заячьими следами. Виднелись и лапы лисиц, охотящихся на зайцев и мышей. Прошёл один остров, потом другой. И понял, что зайцы и лисицы бродят не днём, а ночью или в сумерках.
Позже, решив ловить зайцев петлями, я расставил их на тропах. Но ни одного не поймал. Зато в петлю попал годовалый щенок Зоркий. Побежав впереди меня, он вдруг заскулил. Я подошёл на лыжах и увидел, что петля схватила его за верхнюю челюсть и вцепилась так крепко, что Зоркий никак не мог двинуться с места. Освободив его, я собрал все петли, и спрятал их в снег.
На обратном пути я увидел незнакомую голубоватую птицу. Она села на ветку дерева и смотрела на меня. Желая испробовать ружьё, я выстрелил в неё, она как-то неловко перелетела на другое дерево. Подойдя вплотную, увидел, что это голубая сорока и что у неё капает кровь. Вскоре она упала в снег. Когда я взял её в руки, она была тёплой, но глаза уже заволакивала пелена. Мне стало так жалко её. Я положил её карман пальто. Может, дома она придёт в себя, и я выпущу её на волю. Однако она умерла. Не показав сороку никому, занёс её в сени, где ко мне подошла Мурка. Почуяв птицу, она заурчала и мигом сожрала сороку вместе с перьями и небольшим хвостом.
Сходив на Пьяную, где водились рябчики, я снова вернулся ни с чем. Правда, у железной дороги я выстрелил в летящую птицу и сбил её влёт. Я никогда не видел такой. Длинный хохолок венчал её голову. Необычны пёстрые перья и хвост. Решив узнать у отца, что это за птица, я принёс её домой. Первой птицу увидела бабушка Ляляй. Всплеснув руками, она сказала:
- Это птица эвэлж. Приносит несчастье. В тридцать седьмом году она села на крышу нашего дома. Но ты убил её, и будешь счастливым, проживёшь долго!
Буряты не жалуют эту птицу, считая её предвестием горя. Русские называют её удодом. Предсказание бабушки сбылось, мне уже восемьдесят лет. Насчёт счастья сложнее. Жизнь была трудной. Не по своей воле переезжал с места на место. Не нажил богатства. Но грех жаловаться, у меня есть дети, внуки. 23 февраля 2009 года родилась правнучка Лиза. Своим богатством считаю большой архив записных книжек. Они будут интересны не только моим кровным потомкам. Хочу успеть сам обработать и напечатать их.
Удода убил случайно. А по уткам, летящим более быстро, мазал. Научился бить влёт позже. Увидев на мели в Ахреевской протоке крупного окуня, сгоряча выстрелил, хотя его можно было поймать руками. Позже на той же протоке из-под яра вдруг вылетела кряква. Я выстрелил в угон, и сбил её. Так открылся секрет стрельбы влёт – стрелять быстро, не целясь. Примерно так стреляли из лука мои предки на скаку. И били очень метко!




ЗАГОН НА БАЙКАЛЕ
Отец вступил в союз охотников. Осенью он собрал десять человек. С двустволками мы поехали в грузовике к Байкалу. Отец велел всем разрядить ружья, чтобы случайно не ранить друг друга. У села Ранжурово нас встретил крепкий обветренный бурят, завёл в холодный сарай на окраине, растопил печь, и стало тепло. Попив чаю, легли на нары, а кому не хватило места - на полу. Мы с отцом расположились на нарах.
- Кому нарам – хорошо, кому низом – плохо, - усмехнулся хозяин.
Отец неожиданно для меня стал отчитывать его за эти слова.
- А что я сказал? – спросил тот, - Разве не так?
- Дурака валяешь или прикидываешься? – сказал отец и махнул рукой.
- Папа, а что страшного в его словах? – спросил я, когда хозяин ушёл.
- Что он сказал, повторять не буду, догадайся сам.
Стал повторять и понял, что хозяин сказал: «Коммунарам хорошо, а коммунизм – плохо». Отец сразу понял игру слов и сделал замечание, чтобы на него не донесли, что он не проявил бдительность.
Вспомнив это, я подумал, что отец всё-таки был зашорен. Исключения из партии, увольнения с работы сделали его нервным, супербдительным. И он истово проводил линию партии. Однажды в Улан-Удэ, гдя снимал квартиру, пришла статная женщина и по-бурятски стала обвинять его в чём-то. Дело дошло до крика, плача. Я вошёл, чтобы узнать, в чём дело, и успокоить её, но отец мягко, но твёрдо попросил меня выйти. Я понял, что во время коллективизации, он принёс беду семье той женщины. Как председатель райколхозсоюза. Когда она ушла, вид у него был растроенный и даже виноватый.
Рано утром, затемно отец велел шофёру отвезти загонщиков на берег Байкала. Я попросился в кабину. Отец не хотел, но разрешил с условием не идти в загон и приехать назад. Загонщики вышли на берег и пошли вдоль него, чтобы через три километра выстроиться полукольцом и погнать коз к местам засады.
Первая встреча с зимним Байкалом не удивила меня. Никаких скал, устье Селенги заросло тальником и черёмухой. Но обратно шофёр поехал у самого берега Байкала, и я попал в царство сосулек. Во время штормов вода буквально заливала кусты и деревья, и на них выросла щетина сосулек. Шофёр сказал: «На больших деревьях сакуи такие огромные, что ломают их своей тяжестью».
Я сразу запомнил странное слово сакуи, но до сих пор не знаю его происхождения. Его нет у Даля, Ожегова, Ушакова, в бурятских словарях. У Даля нашёл сакос – архиерейское облачение, сверх подризника. С натяжкой его можно считать родственным слову сакуи, так как они гирляндами увешивают деревья и скалы необыкновенным одеянием, сравнимым с архиерейским. Позже я увидел более мощные и красивые сакуи на деревьях и скалах, по пути в Баргузин.
Вернувшись обратно, я сел в засаду недалеко от отца. Через час послышались крики загонщиков, стук палками о деревья. Лес наполнился шорохами и пришёл в беспокойство. Услышав шум от Байкала, звери стали идти к нам.
Взведя оба курка своего «зауэра», я ждал коз. Но выбежал крупный белый русак. Остановившись посреди лужайки, заяц шевелил длинными ушами, решая, куда бежать дальше. Я навёл на него ружьё и выстрелил. Когда рассеялся дым, увидел, что заяц, как ни в чём не бывало, бежит от меня. По пыли, поднятой дробью, я понял, что заряд прошёл над зайцем. Стрелять второй раз не стал, так как пожалел его.
Через некоторое время справа послышались выстрелы. Увидев бегущую косулю, я выстрелил два раза подряд, но не попал. Косуля скакала вдоль стрелков, и никто не сразил её. А канонада - будто на фронте. Я расстроился, что не попал ни в зайца, ни в косулю. Успокаивало одно – не один я оказался мазилой. Что взять с меня, пацана? Я первый раз на охоте. Но как не попали бывалые мужики? Обратно ехали с шутками. Все подтрунивали друг над другом, вспоминая, как поочерёдно мазали, а косули, словно издеваясь над охотниками, высоко и грациозно прыгали перед ними.
Косулю я убил позже. Перейдя по льду Селенгу, дошёл до Потатуры, и поднялся на гору Могой-ула. И тут услышал выстрелы сверху и увидел, как пуля вонзилась в дерево рядом со мной. Однажды в Кочевной меня осыпало дробью, а сейчас – чуть ли не пулемётная очередь, от которой летят щепки.
- Эй, осторожно! – крикнул я и испугал трёх косуль, отпрянувших от меня.
Выстрелил в одну из них и попал. И тут увидел парней, бегущих сверху. Да это же Гошка Ощепков, троицкий парень, переехавший на завод! Рядом друг, которого тоже знал в лицо. Я поздравил их с успехом и сказал, что их пули чуть не задели меня, а я попал в косулю. Гошка осмотрел косулю и сказал, что моей дроби не видно. И собрался резать косулю.
- Погоди! – кричу я, - Давай сфотографирую с козой, пока она жива.
Щёлкнул его два раза, потом попросил заснять меня.
Возбуждённый, радостный от удачной охоты, он полоснул ножом по горлу косули, спустил кровь, затем вспорол её живот. Дома я рассказал об этом отцу, он усмехнулся:
- Хорошо, что остался целым, ведь пули летели в тебя. А чего не взял мяса?
- Что ты, папа! Неудобно, ведь заводские живут туго.
Снимки с косулей до сих пор лежат в альбоме. Я в телогрейке и спортивной шапочке. Держу косулю за голову, а она, обречённо смотрит в сторону.
Позже Гошка Ощепков увидел меня и сказал: «В косуле была твоя дробь». «Вот, а ты не поверил», - улыбнулся я.
Мой брат Валера начал успешнее. Он впервые пошёл на охоту в одиннадцать лет и добыл гурана. Дело было в начале зимы. Селенга только замёрзла. Выследив небольшое стадо косуль, он выстрелил в рогатого гурана. Увидев, что козы лихо помчались от него, он подумал, что промазал. Однако, заметив на снегу капли крови, он пошёл по следам. Стадо ускакало далеко, Валера не мог быстро бежать в гору, но шёл дальше. Увидев лёжку, залитую кровью, он понял, что рана у гурана глубокая, значит, скоро он истечёт кровью. И пошёл дальше.
Однако гуран оказался живучим. Крови на новых лёжках становилось больше, но он, слыша, приближение погони, поднимался и бежал дальше. Прыжки становились короче, а вскоре гуран перешёл на шаг. Когда Валера настиг гурана, он уже истёк кровью и не мог бежать. Валера прирезал его, выпустил потроха и поволок домой. Тащить на себе не мог, не было рюкзака. Он привязал к рогам свой ремень и потащил гурана волоком. Чтобы скоротать путь, он спустился на лёд, который ещё не окреп, и в одном месте чуть не провалился под воду. Домой Валера пришёл поздно, когда уже смеркалось. Это боевое крещение было тем ценнее, что он прошёл его один, без взрослых…
Много слышал о хорьках. Китайцы очень ценили их, делали хвостов кисти для писания картин и иероглифов. Увидеть их не удалось, но о хорьках зашла речь, когда мы привезли из города двадцать цыплят. Посадили их в коробку на кухне, начали кормить пшеном с варёными яйцами. А на третий день они вдруг исчезли. И ни капель крови, ни пушинок на полу. Кто-то сказал, что их съели хорьки. Они очень вонючие, но запаха не было. Санаторий небольшой, народу немного, и если бы у кого-то появились цыплята, мы бы узнали. Отец сказал, что их похитил кто-то из Троицка. А я вспомнил, как кошка съела голубую сороку, и подумал, что она могла залезть в форточку и съесть цыплят.

ТЕПЛО СУГРОБА
Видя из окна сугробы перед двухэтажным домом, я не придавал им значения. Невысокие, приземистые, образовавшиеся от деревянных щитов, поставленных осенью, они не привлекали внимания. Но как-то, пройдя к ним, я удивился их плотности. Твёрдые, как кирпич или асфальт, они не оставляли следов от каблуков. Решив построить снежную крепость, я с трудом вырубил штыковой лопатой небольшие, но тяжёлые блоки и, складывая их на краю сугроба, построил стену. А вниз прорыл ход, сделав там небольшую каморку. Отдыхая, я удивился, как там хорошо. Казалось, здесь можно даже заночевать и не замёрзнуть. И тут я понял, что снег спасает зайцев и лисиц в их норах, а медведей в берлогах. Удивляясь теплу сугроба, я даже чуток задремал. Снежинки, залетающие сверху, слегка щекотали щёки. Но если прикрыть лаз шкурой, вполне можно заночевать и не замёрзнуть.
Поразило, что и под слоем снятых блоков снег оставался крепким, как лёд. Плотно утрамбованный постоянными ветрами из Татаурово, скованный морозом, снег походил на лёд. Позже я увидел подобный снег в Северобайкалье, на реке Гасандякит. Сошедшая с горы лавина так спрессовала снег, что в него не втыкался конец лыжной палки, а острый охотничий нож еле оставлял царапины.
Поставив вертикально два слоя вырубленных блоков, я решил достроить крепость утром. Но за ночь снег наглухо занёс мою «берлогу». Выстроенную стену из двух рядов блоков тоже занесло. Сугроб вырос на их высоту. Решив сделать эскимосскую иглу, мы с Гошкой Лобановым, Толей Бирюковым, моим братом Валерой стали ножовкой и двуручной пилой выпиливать блоки из снега, настолько они были твёрдые и тяжёлые. За ночь нашу крепость снова замело. И у нас пропало желание доделывать иглу.
Зато мы стали устраивать штурм снежных холмов. Встав посреди сугроба, я руками и полсечками ног валил ребят, атакующих высоту. Мой Валера и другие ребята тоже научились подсечкам и подножкам. Позже это пригодилось нам в стычках и драках. А главное, я навсегда запомнил тепло сугроба. И в феврале 1954 года оно спасло меня в лыжном походе по Уралу.

ХАМАР-ДАБАН - ЩИТ И МЕЧ
Позже, проехав всю Бурятию, я понял различие природы Прибайкалья и юга Бурятии. Огромную роль в этом играет хребет Хамар-Дабан. Он не так высок, возле нас около полутора километров, но щитом преграждает путь суховеям из пустыни Гоби. Кроме того, хребет стал преградой для расселения многих зверей. Одна и та же река Селенга, те же деревья, травы, но в низовье совсем нет тарбаганов, как буряты называют сурков, а в среднем течении их полно. Жирные, огромные, до десяти килограмм весом, они селятся большими колониями в долинах. А у нас – ни одного. Из-за этого в низовье Селенги мало орлов, волков.
В 1940 годах почти не было клещей. В шестидесятых годах их стало больше. Они так и лезли запазуху. Я спокойно отдирал их, ничего не зная об энцефалите. Не помню, чтобы хоть кто-то заболел от них. А сейчас болеют, а некоторые даже умирают.
Различен и птичий мир. О лебедях и соколах здесь слышали только в песнях. Но есть ястребы, коршуны. Из певчих – лишь жаворонки. Весной слышны крики гусей, кряканье уток, журавлей. В начале лета кукуют кукушки. А в лесу кукши хрипло ревут: «Илканкский поп. Илканский поп». Ребята смеялись моему хриплому «переводу», который точно передавал крик кукши. Соловьи, иволги не долетают сюда. Сорок и ворон полно, воронов меньше…
Весной на Ахреевском острове слышал токованье тетеревов. Однажды вечером я возвращался с правого берега Селенги и вдруг услышал за плетнём какое-то шипение и клёкот. Пошёл на шум и увидел, как самцы чертят по поляне круги и кидаются друг на друга, бьют клювами, крыльями. Только перья летят. Я так залюбовался токовищем, что не стал даже наводить двустволку. «Грех – стрелять птиц во время любовных игр», подумал я.
Дома отец засмеялся: «Какой ты охотник - пожалел тетеревов». Жалость к птицам родилась во мне после весенней охоты на Байкале. Я заплыл в лодке в камыши, спустил чучела и стал крякать манком. Селезни один за другим плюхались рядом со мной. Я стрелял их, а после сфотографировался с увесистой связкой селезней. Вспомнив, как они летели на мой зов, я испытал стыд.
Как-то журналист Эдуард Буерачный стал хвастать, что убил из мелкашки у Щучьего озера семь тетеревов, приговаривая: «Хлесь!», Хлесь!». Я не стал возмущаться. Бесполезно. Как же я удивился, прочитав в «Записках ружейного охотника» С. Аксакова, что однажды он за неделю убил пятьсот тетеревов! С удовольствием читал и перечитываю его «Записки», «Детство Багрова-внука». Но зачем истреблять столько красавцев? Как обуздать охотничий азарт?
Главное отличие Прибайкалья от южных районов Селенги - в снеге, которого мало там и много у нас. Хамар-Дабан щитом укрывает низовье Селенги от суховеев пустыни Гоби. И преградил путь к Байкалу тарбаганам. Летом здесь погода гораздо мягче, а зимой сугробы такие, что мы строили крепости и брали их штурмом.
Зимой трудно встретить в тайге живое существо. На снегу следы зайцев, лисиц и косуль. Но видишь их редко. Лишь стрёкот сорок и барабанная дробь дятлов нарушают тишину. На правом берегу Селенги, севернее Ильинки и Троицка, нет белок и соболей. Они предпочитают кедрачи на Хамар-Дабане.
Возвращаясь из тайги, я думал, вот иду домой, где тепло, уютно, а каково зверям и птицам, как они переносят стужу и ветры? Потом стал думать о тунгусах, живущих в горах. Хори-туматы и курыканы оттеснили их из речных долин, и тунгусы заселили хребты, живя в деревянных чумах, покрытых шкурами животных и корой лиственниц. Каким чудом они выжили за века такой жизни? Как спасали зимой своих деток, как не вымерли от голода и болезней?
Непонятно, зачем тунгусов переименовали в эвенков. Ведь тунгусы закрепились в названиях рек Верхняя и Нижняя Тунгуска. Под именем Тунгусской катастрофы вошёл в историю взрыв некоего тела в 1908 году. Тунгусов воспел Пушкин,  Мало кто знает, что названия Селенга, Чита - тунгусского происхождения: Сэлэнгэ – бурая, ржавая вода, Чита – берёза.
Но и степнякам не просто. На них всегда могут напасть кочевники, угнать женщин, скот, а мужчин истребить или взять в рабы. Да эпидемии скота и оледенение снежного покрова, приводят к падежу скота и голоду.

ТАЙНЫ САЯН
У Саян - соседа хребта Хамар-Дабан, своё лицо. Он прячет его, укутывая хребет туманами. Его вершины выше, ущелья глубже, и он строже хранит свои тайны. Живя недалеко от Саян, я слышал о сарлыках и хайныках, родичах тибетского яка, которые обитают в Окинском районе. На западном склоне Мунку-Сардыка, высочайшей вершины Саян – 3491 метра, рождается Большой Енисей. (Мой друг Н.С. Беркин, известный географ Сибири, уточнил: Енисей рождается в 160 км северо-западнее, у пика Топографов).
На склонах Мунку-Сардыка водятся красные волки. Когда в них стреляют, они лают, словно хохочут над охотником. Не верил этому, пока не прочитал о красных волках у С.И. Черепанова. Позже узнал о красных волках в Африке. Внешне они похожи, но в Саянах погибли бы от морозов в первую же зиму.
Осенью 1918 году отряд Нестора Каландаришвили, отступая от японцев и белых, прошёл из Забайкалья по северу Монголии, и у озера Хубсугул вышел к Саянам. Измученные голодом и тысячекилометровым переходом, партизаны оказались в ущелье Оки. Среди них были грузины, русские, буряты, латыши, татары, всего 18 национальностей. Большинство походили на командира с его большой чёрной бородой. Все обросли, но в морозы бороды и длинные волосы согревали партизан.
Идя узкой тропой по замёрзшей Оке, они вытянулись длинной цепочкой. И тут сверху начал стрелять охотник. Эхо отражало раскаты, и казалось, что палят со всех сторон. Причём он целил только по всадникам, а лошадей не трогал. Видно, хотел забрать себе. Каландаришвили спасло то, что в это время он уступил коня раненому другу. Меткие выстрелы уложили десяток партизан. Командир приказал остановиться и ночью, похоронив соратников, продолжил путь. А ниже по течению погибло ещё несколько человек от камнепада, который мог вызвать тот, кто стрелял выше.
Заночевав в селении Боксон, Каландаришвили и его заместитель Михаил Асатиани вспомнили селение Баксан на Кавказе. Названия почти схожи. Узнав, что Боксон можно перевести с бурятского как вздыбленный лёд, они не удивились, так как замёрзшая Ока была покрыта торосами из-за наледи. К ночи вдруг снова послышались выстрелы. Но хозяин успокоил, что это «стреляет» замерзающий лёд. В Орлике Нестор Александрович взял проводника молодого охотника Шарлая Аюшева.
С древних времён Саяны считались гиблым местом. В 1207 году здесь потерпели поражения три полководца Чингисхана. И это через год после провозглашения Великой Монгольской империи. Двоих взяли в плен, третьего убили хори-туматы. Ими руководила легендарная Ботохой-Тархун Толстая, вождь племени лесных людей. Позже я написал о ней в романе «Гонец Чингисхана». И в наши дни Саяны подтверждают репутацию гиблых мест. На склонах Мунку-Сардыка и в долинах здешних рек часто гибнут туристы.
Переход Каландаришвили через Саяны сравнивают с переходом Суворова через Альпы. Но тут он был драматичнее, из тысячи партизан в Иркутскую область пробились лишь двести. Одни погибли в боях, умерли от ран, голода и болезней, большинство - бежали.
Кое-где их принимали за сээгнудов. Легенды о них я слышал в Монголии, где позже бывал много раз. Сээгнуды - дословно кустоглазы. Говорят, они появились от цасан-хуна, снежного человека, который ловил женщин, и у них рождались пушистые младенцы. Вырастая, они покрывались шерстью, и у них вырастали длинные ресницы и брови. В XIII веке монголы дошли до Днепра. О кустоглазах мог услышать Гоголь и написать повесть «Вий». Волосатыми были не только монголы! В старом учебнике видел портрет русского костромича Андриана Евтихиева. Его лицо и тело было сплошь покрыто волосами…
В конце 1918 года Шарлай Аюшев вывел отряд к Черемхово, где была небольшая грузинская диаспора. Бородатые, заросшие люди напугали местных жителей. Особенно впечатлял сам командир. Высокий, в мохнатой волчьей шапке, а главное, с длинной чёрной бородой и горящими глазами, он производил впечатление вожака снежных людей или тенгрия, сошедшего с вершин Саян, если не с самого неба.
Черемховцы приютили, обогрели партизан. После этого Каландаришвили поехал в Москву, встретился с Лениным. Вождь сумел убедить бывшего эсэра, анархиста стать большевиком. И Каландаришвили, как и другой Нестор – Махно, перешёл на сторону красных. Но если Махно вскоре «изменил делу Ленина», то Каландаришвили отчаянно сражался за власть Советов. Сопроводил через Сибирь китайскую делегацию во главе с Чан Кай-ши. А в 1922 году Каландаришвили вместе с верным другом Асатиани погиб под Якутском, где они попали в засаду, направляясь устанавливать Советскую власть.
Любопытно, что в 1865 году на Окинском плоскогорье побывал в экспедиции идеолог анархизма Пётр Кропоткин. «Среди громадных гранитных и аспидных скал, среди мха и лишаёв, без малейшей возможности укрыться от налетевшего вихря… - постигаешь источник суеверного ужаса». Это признание добавляет красок к суровому облику края. А ещё он писал: «В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом».
В 1966 году я побывал в Орлике, центре Окинского района, встретился с охотником Дымбреном Мунконовым. Увидел у него «Справочник путешественника и краеведа» с автографом Сергея Владимировича Обручева: «Дорогому Дымбрену Ардановичу Мунконову на память о совместных экспедициях в Саяны и Туву с 1939 по 1946 годы и в благодарность за помощь и советы в полевой работе. Обручев. 20.3.1950.»
Сергей Владимирович – сын академика Владимира Афанасьевича Обручева, выдающегося геолога, автора романа «Земля Санникова». Кстати в одноименном фильме половина актёров и участников массовки были буряты, которые прекрасно играли рядом с Олегом Далем, Махмудом Эсамбаевым, Георгием Вициным…
В книге «В сердце Азии» С.В. Обручев написал: «Я не знал тогда, какого замечательного проводника я приобрёл в лице Мунконова. Наше общение превратилось в настоящую дружбу. Всё необыкновенно спорилось в его маленьких крепких руках. Быстрая вьючка, быстрое продвижение каравана – вот отличительные качества его работы. Особенно замечателен Мунконов при преследовании зверя – лося, марала, дикого оленя, горного козла».
Дымбрен Арданович вёл счёт своим трофеям. В 1966 году, когда ему было 73 года, он сказал, что убил более ста изюбрей, 120 диких оленей, 210 волков, 33 медведя. Соболей и белок перестал считать, так сбился со счёта. О красных волках он сказал:
- Это не волки. Кто слышал волка, который лает? Хоть некоторые буряты называют их суубари-шоно или улан-нохой - красные собаки. Видимо, отбились и одичали. Они не гавкают, а как бы хохочут: «Ха-ха-ха!». Сергей Владимирович Обручев говорил, что их лай похож на смех африканских гиен. Улан-нохой водятся в Монголии и Туве.
От истории с обстрелом отряда Каландаришвили Мунконов отмахнулся, сказав, мол, это тёмное дело. Встретился я и с Шарлаем Абашеевичем Аюшевым. О том, что он был проводником Каландаришвили, узнал, лишь уехав из Орлика, и потому не спросил его об обстреле отряда. А сточетырёхлетний Сороковиков, родственник знаменитого сказителя Сороковикова-Магая, держа в руках стакан с подогретой на печке водкой, со странной улыбкой посоветовал: «Не спрашивай о Каландаришвили. Правды не узнаешь, а беду накличешь». Это была не угроза, а предупреждение. Когда я позже рассказал об этом в «Молодёжи Бурятии», фотограф Лёша Истомин засмеялся и сказал:
- Так Сороковиков и стрелял в партизан! И другие тоже. Они до сих пор хвастают, кто, сколько убил. Они были не за белых, а против незваных гостей.
- Что за чушь! Окинцы такие гостеприимные люди!
- Не спорю, но в ту пору они не хотели видеть чужаков.
Улицы Каландаришвили есть в Улан-Удэ, Иркутске,  Чите, Якутске, Кяхте, Канске, Ленске. Вот уж действительно «Сибирский дедушка». О нём сняты фильмы, написаны стихи, песни. Факты, приведённые здесь, говорят о том, что есть немало тайн о Каланадаришвили, неизвестных историкам. После нелестных слов о нём попадьи Никольской я прочёл и услышал о нём столько интересного, что изменил мнение о выдающемся грузине, которого до сих пор чтят сибиряки. И я горжусь, что мне пришлось жить на улице его имени.
В конце главы хочу сказать о главной тайне Саян и Окинского плоскогорья. О ней мне поведал известный учёный, создатель ЭМ-технологии, доктор биологических наук,  П.А. Шаблин. Пётр Аюшеевич считает, что знаменитое урочище Эргунэ-хун, описанное в «Сокровенном сказании монголов, находилось не на реке Аргунь, как думают многие, а на Окинском плоскогорье. Свою догадку Шаблин сверил со снимками из космоса и, увидев древние дороги, исследовал их и убедился, что по ним, а также по найденным им тоннелям, наши предки спустились с гор и создали воинственное племя, позже разросшееся до союза племён монголов. Эта гипотеза кажется убедительной, хотя кое-кто требует дополнительных доказательств.
КРАСНАЯ РУКА
Приехав из города на майские дни, я не мог попасть на правый берег Селенг, так как она вскрылась ото льда, и я пошёл на реку Пьяную. Пересёк железную дорогу и направился к Тархову ключу. Сибиряки называют ключом не только место, где он бьёт из-под земли, но и падь, по которой он течёт. Помня о Красной руке, которая якобы обитает здесь, я решил найти её. Так, после рассказов о красных волках в Саянах я пошёл навстречу Красной руке.
Именно здесь в годы войны погибли мать с дочкой, когда их застала ранняя осенняя пурга. Но дурная слава об этом урочище была и ранее. Мол, охотникам и ягодникам там невезуха сплошная. Кто ногу сломает, кто в болоте увязнет. Травы густые, но кони не идут туда, храпят, упираются. Пугает их не только зверьё, но и Красная рука, которая подстерегает и душит всех, кто забрёл сюда.
Снег на полянах и склонах гор уже растаял. Но река Пьяная ещё скована метровой толщей льда. Я пересёк её и дошёл до места впадения Тархова ключа. Начав подниматься вверх, услышал журчанье ключа под пористым льдом. Неужели вода в нём бурая, кровавая, как говорят люди? Постоял в нерешительности, проверил патроны в стволах и продолжил путь. Вскоре кустарник сменился зарослями пихты и березняка.
И вдруг там, где распадок пошёл круто вверх, появились наплывы розового льда. Ветер подул сверху. Вершины сосен зашумели тревожно, словно предостерегая о чём-то. Место глухое, бурелом, колоды – поваленные трухлявые стволы. Помните присказку – через пень-колоду? Но пней здесь нет. Лесорубы боятся ходить сюда.
Глянув вверх, вздрогнул – склон горы как бы оцарапан когтями чудовища, и по нему струятся кровавые струи. Увидев их, я оцепенел и хотел повернуть назад. Но, постояв немного, успокоился и даже отколол ножом кусок красноватого льда. Положив его в карман, я повернул обратно. Ноги сами собой спешили вниз, и я чуть не перешёл на бег. Сдерживая себя, я вышел на лесовозную дорогу и только там пошёл спокойно.
Дома положил лёд на блюдце и поставил на подоконник. Когда от него осталась самая малость, я заметил на нём розоватую плёнку, а растаявшая вода стала бурой. Через день она испарилась, и на дне блюдца - красноватая пыль, вроде высохшей краски.
- Пап, а кровь ведь так не высыхает? – спросил я отца.
Он с недоумением глянул на меня и спросил, в чём дело. Увидев блюдце и узнав, что я ходил в Тархов ключ, он засмеялся и сказал, что это, видимо, красная глина или охра, размытая водой. И добавил, что охра может указать на месторождение ртути.
Ночью мне приснились кровавые ручьи, над которыми кружат комары и мошкара. А выше увидел огромную пятерню окровавленных пальцев. Проснувшись, я решил при первой же возможности сходить в Тархов ключ, чтобы окончательно победить свой страх и найти месторождение ртути.

КАК Я РТУТЬ ИСКАЛ
С ртутью познакомился в детстве. Однажды я разбил термометр и собрал с постели белые серебристые шарики на ладонь. Не зная, что ртуть опасна, я положил шарики в рот и стал языком полоскать зубы. Боясь наказания за разбитый термометр, я даже хотел проглотить ртуть, но что-то сдержало от глупости, которая могла окончиться отравлением, язвой желудка, а то и гибелью. Даже после МГУ я, случайно разбив термометр, намазал ртутью позолоченный кубок, полученный за победу в метании диска. Пары ртути наверняка заполнили дом, но я не отравился ими. А позолота кубка почернела…
Экзамены за восьмой класс были выпускными. После него многие поступили в техникумы – Олег Лобов, Яша Сукнёв, Ерыкалов, Чижов и другие. Но я продолжил учёбу в школе. Сдав экзамены, я поехал домой, на Ильинку, и снова пошёл на Тархов ключ.
На этот раз я решил пойти с собакой. Щенок Зоркий ещё мал, месяца три от роду. Толку от него никакого. Поэтому я попросил у конюха Трушицына большого пса Борзю. Рождённый в Усть-Баргузине, он был очень крупный и, как все байкальские собаки, с удовольствием возил санки с дровами или водой. А главное, он ходил на медведя и не боялся никого. На этот раз я взял охотничий карабин, калибр 8,2 мм. Отец официально приобрёл его, а позже купил Зимсон, немецкую двустволку 16-го калибра. Она была изящнее, короче Зауэра, без торчащих курков. Удивило, что ствол 16-го калибра меньше 12-го.
К тому времени я подрос, начал ходить на охоту брат Валера. Так что ружья были в доме не лишними. Кроме того, отец хранил трофейный пистолет, подаренный Фёдором Епифановичем, но никому не показывал его, так как регистрировать его было нельзя. Я узнал о пистолете, когда он незадолго перед смертью подарил его Валере. А мне не стал, как взрывному, нервному человеку. Отец знал, что я очень похож на него внешне и характером…
До Зоркого у нас была собака Венера. Очень ласковая, красивая, она росла в доме, щенком спала в постели, в моих ногах. Но в два года, во время осенних свадеб, убежала с какой-то стаей и бесследно исчезла. После неё решили взять кобеля. Джульба вырос крупным, прекрасно брал след, однажды задавил и приволок домой барсука. Он очень любил лес, и когда мы не могли пойти, убегал туда один. И какой-то охотник, приняв его за волка, подстрелил. Джульба кое-как приполз домой и сдох. Соболь тоже вырос большим, но бросался на проезжающие машины, как на зверей, и погиб под колёсами.
Отец объяснял невезение тем, что давным-давно кто-то убил у наших предков собаку. Отбивая нападение, они убили одного из врагов, и потому пришлось бежать с Халхингола за Байкал. Эта версия устраивала отца, чтобы не говорить о том, что наши предки были шаманами, и бежали не из-за убитой собаки, а от гонений лам. Перед бегством родители братьев покончили с собой, а в пути, когда погибли кони, старшая сестра зарезала младшую сестру, а потом и себя. Она сознательно пошла на это, во имя сохранения рода. Я описал историю перекочёвки предков в повести «Посланцы тенгри», опубликованной в альманахе «Буддийский мир» № 1, 1993 г.
Вышел из дома рано утром. Густой туман струился из таёжных падей. Но вскоре ветер и солнце разогнали его. Подходим к железной дороге, и вдруг Борзя обернулся назад, навострил уши, зашевелил ноздрями. Смотрю, по нашему следу во весь дух бежит Зоркий. Подбежал и залился радостным лаем, вот, мол, не удалось вам уйти без меня.
- Назад! – кричу, - Марш домой!
А он бегает вокруг и бросается то на меня, то на Борзю. Ну что с ним делать? Но возвращаться не стал. Дело не в дурной примете, а в том, что мы ушли далеко, уже пересекли железную дорогу, потеряем время. Вошли в лес, а Зоркий от куста к кусту бегает, то ногу задерёт, то нос в нору сунет. Мышиный дух его так и забирает. Начинает копать землю, ноздри забивает землёй и чихает, фыркает. Потом глянет, что мы уже далеко, бежит во весь дух. Догонит и бросается на меня, на Борзю, кусает его за грудки, за шею. А тот глядит строго, мол, не гоношись, дорога далёкая, устанешь.
Дошли до Пьяной. Речка не широкая, но течение быстрое от талых вод со склонов хребта. Глубина местами – с ручками, если прыгнуть и поднять их вверх. Нашёл поваленную берёзу. Не очень толстая, она прогибалась подо мной. Борзя аккуратно тронул лапой, потом спокойно, не торопясь, прошёл по стволу. Зоркий сунулся, было, за ним, но испугался, повернул назад. Делаю вид, что не замечаю, иду дальше. А Зоркий покрутился и побежал вдоль правого берега. Пока шли вдоль Пьяной - ничего, а как стали удаляться, заскулил. Зашли за черёмуховый куст, затаились, а он стал скулить и жалобно тявкать. Пришлось вернуться. Увидев нас, он обрадовался, запрыгал на том берегу.
- Ну-ка, ко мне! Испугался переходить, плыви!
Зоркий понял, бултых в воду и поплыл к нам. Ошалев от студёной воды, он плыл, выбрасывая вверх передние лапы и брызгая, как человек, не умеющий плавать. Течение снесло к толстой коряге, застрявшей поперёк течения. Вода не перекатывалась, а струилась под неё. Щенка стало затягивать вниз, он уже хлебнул воды, зафыркал, повернул против течения, но стал уставать. Схватив ствол берёзки, я наклонился к воде.
- Сюда, Зоркий! Ну!
Он приблизился, я схватил его за шкирку и вытащил из воды. Озяб, съёжился, трясётся от холода и пережитого страха. Глажу его руками, грею своими ладонями. Тут Борзя подошёл и начал лизать его. Зоркий пришёл в себя, вырвался из моих рук и как тряхнёт всем телом – аж брызги веером. Посерьёзнел щенок после ледяной купели, которая стало его крещением. Перестал суетиться, да и вперёд не спешил. Хотя там бежал Борзя, щенок то и дело поглядывал на меня.
Тархов ключ почти пересох. Местами он исчезал совсем. Русло выдавало лишь обилие травы, среди которой выделялись стрелы черемши. То место, где я весной увидел красный лёд, выглядело глухо, мрачно, но не так страшно, как тогда. Небольшое болотце с кочками и ржавой водой источало смрад и зловоние. Комаров в тайге почти не было, а тут они, потревоженные нами, роем взлетали и начали кружить над головой. Выбираясь на сухое место, пришлось взять Зоркого на руки.
Пихты и лиственницы почти закрывали небо своими лапами. Распадок становился всё круче и уже. Ключик то гремел водопадами, то, исчезал из виду, журча под травой и камнями. День выдался жаркий. Зоркий уныло плёлся следом. Голову понурил, хвостик опустил. Устал, конечно. Но кто его просил, сам побежал за нами. Впрочем, я тоже устал. Выбрал сухое ровное место и сел на колоду. Достал из котомки хлеб, сало, сахар. Зоркий замахал хвостиком и даже тявкнул от удовольствия, когда я дал ему кусок сахара. Он мигом с хрустом разгрыз его. А Борзе дал кусок хлеба с салом. Он с достоинством, сдержанно съел его, шевельнул хвостом в знак благодарности и отошёл к ручью попить.
Макнув несколько раз язык в воду, облизнул нос и лёг рядом, положив голову на передние лапы. Молодец, знает, что нельзя пить много. А Зоркий подбежал к ручью и давай лакать, только язычок замелькал. Мне тоже захотелось пить. Подошёл к воде и вдруг вспомнил, что говорят про этот ключ. «Хлебнёшь глоток, и года не проживёшь». Смешно, но я глянул на собак. Борзя дремал, а Зоркий лёг на бок, вытянув лапки в сторону. Их бока вздымаются ровно, спокойно. Я усмехнулся, увидев, как спокойно спят собаки, присел на корточки и, сполоснув руки, попил с ладони. Не вода – хрусталь. Студёная, прозрачная. Каждая песчинка на дне видна.
Откуда же тот красный лёд? Я же видел его собственными глазами.
После привала шли лучше. Тайга стала светлее, реже. Ручей почти исчез. Вдруг вижу на правом склоне какое-то сооружение. Подошёл, увидел окопчик, огороженный жердями. Над головой – пласты лиственничной коры, укреплённые на жердях. Впереди – амбразура. Залез внутрь, глянул, куда смотрит она, и увидел на той стороне распадка выбоину на склоне. Спустился, подошёл туда, увидел следы косуль, а вот и крупнее – след изюбря, совсем свежий. Да это же солонцы! На стене следы зубов и рогов, которыми животные скребут и лижут солоноватую глину. На ветвях кустов – пух и шерсть. Зверь линяет в эту пору.
Когда мы поднялись к перевалу, от ручья не осталось и следа. Почва твёрдая сухая. Травы почти нет. Лишь молодило, которое у нас называют заячьей капустой, гнездится кое-где. И деревьев мало, а те, что есть, обугленные, чёрные. Сгорело всё, что росло. И тут я увидел, что почва под остатками пепла бурая, рыжеватая. Разгрёб этот прах и увидел под ним кирпичного цвета слой обгорелой глины. Копнул ножом глубже – глина обычная. Тут я понял, откуда берётся красный лёд. Осенние дожди размывают остатки пожарища, растворяют обгорелую глину и окрашивают Тархов ключ в бурый цвет!
- Тоже мне, геолог! – усмехнулся сам над собой, - Хотел ртуть найти!
Вдруг Борзя заурчал, поднял шерсть на загривке. Повёл носом, учуял кого-то. Скребнул землю задними лапами и рванул на другую сторону склона. А Зоркий поджал хвост и ко мне под ноги. Вот, трусишка! Но и мне стало не по себе.
Куда побежал Борзя? Передёрнул затвор карабина, пошёл следом. И увидел, как Борзя обнюхивает кого-то под кустом. Боже мой! Это изюбрь! Медведь недавно задрал его, когда тот шёл от солонца. Туша ещё не остыла. Горло разодрано, кровь запеклась на земле. Мухи кружат. Голова запрокинута, рога прислонены к спине. Две осины поперёк туши. Медведи не едят свеженину. Хотел, видно, завалить деревьями, чтобы мясо протухло. Да мы помешали. Может, он даже стоит недалеко и смотрит на нас.
Какой красавец был! Шерсть рыжая, почти красноватая. Не знал, что весной изюбри такие. Зимой они тёмно-серые. И какой мощный – килограмм двести. Не меньше коровы. Весной рога сбросил, а сейчас панты выросли – нежные, мягкие. Достал кинжал из ножен, довольно легко отсёк панты. Девять отростков на них. Девять лет прожил, и вот, на - тебе! Панты гнулись, как резиновые, когда я заталкивал их в котомку. Потом отрезал собакам по куску мяса, а себе – заднее стегно, чтобы унести домой. Не пропадать же добру.
Когда пошёл вниз, Борзя задержался у изюбря, начал есть самое вкусное для хищников – печень, почки. А Зоркий пошёл за мной. На обратном пути он так устал, что пришлось чаще делать привалы, а в конце даже брать его на руки…
Хотя моя экспедиция окончилась неудачей – не нашёл ртути, я ничуть не жалел о ней. Возможно, со стороны я выглядел таким же неопытным, забавным, как мой Зоркий, но сюда стоило пойти, чтобы победить свой страх и раскрыть тайну Тархова ключа, развеять легенду о Красной руке, которую боялись во всей округе.
Отец был очень доволен мясом изюбря, оно оказалось вкусным. Правда, он сказал, что панты надо вырубать вместе с лобной костью, тогда они ценятся вдвое дороже.

1948-49. ЭКСПЕДИЦИЯ ОКЛАДНИКОВА
Весной 1948 года, когда я искал охру и ртуть, на берегах Итанцы и Селенги действовала экспедиция археолога Окладникова. У нашего райцентра Турунтаево он нашёл останки мамонта, шерстистого носорога, саблезубого тигра, винторогой антилопы. Поразили размеры мамонта – более трёх метров высотой, изогнутые длинные бивни до двух метров. А клыки тигра, длиной двадцать сантиметров, торчали из верхней челюсти, как сабли. Потому этот зверь господствовал в долине Селенги и на берегах Байкала. Он был так могуч, что хозяйничал и в других местах Азии, Северной Америки.
Окладников нашёл шатровые и плиточные могилы, а также пещеры, в которых жили люди от древнекаменного века до неолита и средних веков. На скалах у Покровки, напротив нашей Ильинки, обнаружил рисунки красной охрой, изображающие птиц, животных. Рисунки были и на скалах у Югово, где я не раз бывал по пути на сенокос.
Я очень жалел, что узнал об экспедиции позже. Если бы я узнал, попросился бы «мальчиком на подхвате», без зарплаты. С моим знанием тайги, любовью к путешествиям я наверняка бы помог археологам. Однажды Полина Ивановна увидела экспедиционную машину, подъехавшую к санаторию. Она спросила высокого плотного мужчину, кого он ищет. Он представился: «Начальник экспедиции Окладников» и сказал, что хочет осмотреть самый красивый архитектурный ансамбль на пути к Байкалу. Так высоко оценил он наш санаторий, мимо которого проезжал много раз.
Через год, прочитав в газете о Селенгинской экспедиции Окладникова, я попытался найти наскальные рисунки на склонах Могой-ула. Подплыл один на лодке, но из-за быстрого течения не смог зацепиться за скалу, и на ходу ничего не увидел. Снова вспомнил протопопа Аввакума, которого поразила Селенга, такая быстрая, что люди ни на миг не могли ослабить лямки, которыми тянули барки. Оглядев прибрежные скалы ниже по течению, я ничего не нашёл. Решив поискать петроглифы, когда встанет лёд, я оставил поиск до зимы.
На обратном пути, в Потатуре, произошла неприятная встреча. Я оглядел скалы и уже отплыл от берега, как меня окликнули двое мужиков. Они выбежали с горы. Течение там не особо быстрое, и я начал грести вёслами против него, чтобы узнать, что им надо. Подбежав к воде, они стали просить меня перевезти на другой берег. Оба загорелые, с заросшими лицами, в старых телогрейках. Я вспомнил предупреждение бакенщика, который, давая лодку, велел не сажать в неё никого. Он ничего не сказал больше, но я понял, что та просьба неспроста.
Тут мне послышалось неприятное жужжание, будто осы закружили над головой. Я сказал мужикам, что спешу, и направил лодку по течению. Они стали кричать, кидать камнями. Уплыв к Ахреевскому острову, я повёл лодку на бичеве рядом с осиным гнездом, но жужжанья ос не услышал.
Подплыв к дому дяди Гани на левом берегу, сказал о мужиках, просивших перевезти, но я не взял их. Он похвалил меня и сказал, что так я спас свою жизнь. Оказывается, ему сообщили из милиции о бегстве двух зеков из Итанцинского леспромхоза.
Исай Калашников, работавший там, говорил в молодёжной газете, где мы работали вместе в 1955-59 годах, что после войны там было много бывших власовцев, которых вывозили из леспромхоза с лентами на груди «Предатель родины». Некоторые сбегали, но тонули в Селенге и таёжных калтусах. Ганя велел передать моему отцу, чтобы он сообщил о беглецах в район. Утром к санаторию примчались моторная лодка и катер, в котором сидели трое милиционеров и овчарка. Они попросили меня поехать на место, где были беглецы, я кивнул головой, но отец категорически возразил.
- Нечего ему там делать, он ещё мал.
- Да чего бояться, сын не пойдёт в тайгу, будет на катере с мотористом.
- А они подкрадутся, убьют и угонят катер. Нет, рисковать сыном не буду!
Я показал место ниже Могой-улы, где видел беглецов, милиционеры, включив моторы, ринулись в Потатуру. Позже узнал, что собака взяла след, но потеряла его. Бывалые вояки пошли по ручьям. Подниматься в горную тайгу милиционеры не стали, искать их там сложнее, чем иголку в стоге сена. Беглецы могли пройти вверх по Кочевной к Байкалу, там найти лодку и переплыть на иркутский берег. Но могли и утонуть в калтусах или попасть в лапы медведей, которых там много. Больше о беглецах я не слышал.
Мне повезло, что я не нашёл пещеры. Если бы я замешкался на берегу, беглецы могли не только отобрать лодку, но и утопить меня. Вообще найти пещеру и войти в неё трудно, а ещё труднее выбраться. Это я узнал позже от спелеологов и археологов. Мой друг геолог Володя Арсентьев нашёл в Саянах пещеру с потайным складом буддийских статуэток, спрятанных в тридцатые годы, когда закрывали дацаны. И ему пришлось пережить много визитов в КГБ.
Но вернусь к легендарному Окладникову. В 1991 году я увидел наскальные рисунки в бухте Ая на берегу Байкала и у горы Ердэ. Старый шаман Орло Орбодоев в 1975 году принимал археологов, разместив их в своём дворе. Он показал мне избу, где жил Окладников, и сарай, который занимал «Сашка Конопацкий», аспирант академика. Орло Орбодоевич показывал им наскальные рисунки, которых полно в окрестностях.
Несмотря на свои девяносто лет, шаман сводил меня к ним. Поразили и они, и скульптура первобытного охотника, который, вытянув руки, не пускал злых духов в долину. Шаман сказал, что его коллега шаман Барнашка полвека назад предсказал время падения большевиков - 1991 год. Несмотря на двадцать лет Колымских лагерей, Орло Орбодоевич удивил, сказав, что «для наведения порядка в стране нужно Политбюро».
Заслуги Алексея Павловича Окладникова (1908-81) перед мировой наукой огромны. Он доказал родство культур бурят и курыкан, предков якутов, а также сибиряков и индейцев США. Доказал, что в древности наши предки, монголоиды, по перешейку на месте нынешнего Берингова пролива проникли в Америку и освоили материк.
Антрополог Э. Джеймс Диксон называет пионерами Берингийской археологии учёных США Уильяма Дэлла (1845-1927), Вольдмара Иохельсона (1855-1937). Далее названы Дэвид Хопкинс (1921-2001), Томас Хамилтон, Джон Кросс, его жена Бесси Барр.
Хопкинс установил 4 волны миграции азиатов в Америку – начиная с 13-ти тысяч лет назад, до 4-х тысяч лет назад. «Отсюда (от Аляски) эти охотники, - пишет он, - направились на юг и расселились по всей Америке, став предками  большинства американских индейцев». Среди современных археологов Д. Хопкинс называет Н.Н. Дикова (1925-96), ученика Окладникова. Написав диссертацию по Бронзовому веку в Забайкалье, Диков в 1963-67 гг. вёл раскопки на Чукотке и острове Беринга. За труды о них в 1979 г. он был избран членом-корреспондентом АН СССР.
Неоценимый вклад в изучение Русской Америки внёс отец Иннокентий (Вениаминов). В 1823-37 гг., живя на Аляске, как глава православной миссии, он составил азбуку, грамматику алеутского языка, перевёл на него Евангелие, молитвы, церковные песнопения. Позже написал 3-томный труд по истории, географии, этнографии племён, живущих там. Последние 11 лет, став митрополитом Московским и Коломенским, он возглавлял Русскую православную церковь. Не случайно его прах покоится в Троице-Сергиевой лавре.
Палеонтолог Иван Ефремов в экспедициях по Монголии открыл десятки кладбищ динозавров, описал свои путешествия в замечательной книге «Дороги ветров». Она не так известна, как его романы «Туманность Анромеды» и «Лезвие бритвы», но в ней с любовью описаны просторы Центральной Азии, удивительные «чёрные зеркала», в которых отражаются древние всадники, а в «Тенях минувшего» ему явилось в пещере голографическое изображение тиранозавра из глубины тысячелетий…
Мне посчастливилось познакомиться с коллегой Ефремова и Окладникова антропологом М.М. Герасимовым, который вырос в Иркутске, где жил с трёх лет. Бурятский купец Ханхасаев помог ему снарядить экспедицию в Мальту, где молодой учёный нашёл останки ископаемых костей. Позже Михаил Герасимов стал основоположником метода пластической реконструкции, начав по черепам восстанавливать облик древних людей. Среди них Ярослав Мудрый, Иван Грозный, Андрей Боголюбский, Улугбек, Тимур… В 1969 году в «Комсомольской правде» я опубликовал статью «Портретисты истории» о Герасимове и его учениках, а познакомиться с Окладниковым не удалось.
В 1980 году я попал на заседание в Доме дружбы в Москве. На трибуне выступал скуластый человек со звездой Героя Социалистического Труда. Он так походил на бурята, что я не сразу узнал Окладникова. До того он выглядел как русский богатырь, а на склоне лет у него проступили восточные черты. Алексей Павлович родился в Иркутской области, где русские смешались с бурятами. Я с гордостью за земляка слушал его речь и снова пожалел, что не встретился с ним в детстве на Селенге…

ВАШИ ПОМЫСЛЫ СВЕТЛЫ И ЧИСТЫ»
Живя на Ильинке, я узнал, что декабристов везли в Забайкалье по старой дороге мимо нас. Если бы у меня была некая машина времени, то увидел бы их в двадцати метрах от нашего нового дома за дорогой. Позже узнал, что в тридцати километрах, на правом берегу Селенги, в Турунтаево, жил после каторги поручик Евгений Оболенский, которого избрали «диктатором восстания» на Сенатской площади, когда не явился Трубецкой. А чуть севернее, в селе Батурино, похоронен член Общества соединённых славян Иван Шимков. Ещё севернее, в Баргузине, жил лицейский друг Пушкина Кюхля - Вильгельм Кюхельбекер с братом Михаилом.
Кроме князя Евгения Оболенского под следствие попали его младший брат Константин и четверо князей Голицыных. Оболенские и Голицыны участвовали во многих смутах России вплоть до Гражданской войны. Причём по обе стороны баррикад. Неслучайно они стали героями песни Звездинского «Четвёртые сутки пылают станицы».
Во время второй мировой войны Вики Оболенская вошла в историю как Катрин, руководитель штаба Сопротивления, знавшая все пароли и явки групп всех групп Франции. Арестованная гестаповцами, она под пытками не выдала никого, и 4 августа 1944 года казнена в Берлине старинной гильотиной…
В Кабанске у Байкала, в 60 км от Ильинки, жил Михаил Глебов. В 1825 году он служил в Министерстве юстиции. Мать, помещица под Путивлем, имела 700 душ. В день восстания 14 декабря он из любопытства вышел на площадь. Ему было всего 22 года. Увидев, как замёрзли солдаты Московского полка, прибежавшие к Сенату без шинелей, в мундирах, он выдал сто рублей на еду и водку. После того власти заявили, что восстание подняли пьяные солдаты, а Глебова осудили и выслали в Сибирь. Живя в ссылке, молодой человек впал в уныние и стал говорить: «Зачем я вышел на площадь?»
Люди стали дразнить: «Эй! Зачем ты вышел на площадь?» Он в ярости бросался на них, и «так надоел всем», что однажды соседи отравили, а затем избили его, и он умер. Виновными признали крестьянку Наталью Юрьеву и унтер-офицера Илью Жукова. Мне горько за судьбу Глебова и стыдно за земляков, убивших его.
В статье «Безумство храбрых», в газете «Алфавит», я рассказал о двадцати трёх декабристах, сошедших с ума. Некоторые «сдвинулись» уже в Петропавловской крепости и по пути в Сибирь. Николай Бобрищев-Пушкин, «осуждённый к ссылке вечно» и сосланный за Полярный круг, ехал семь тысяч вёрст с августа 1826 до февраля 1827 года. С лета до конца зимы. Прибыв в Среднеколымск во время Полярной ночи, он оказался «в помешательстве ума». После перевода в Туруханск жил в монастырях, лечился в домах умалишённых. После каторги его брат Павел стал опекать больного. Домашний ад семьи Бобрищевых-Пушкиных длился до 1871 года, когда умер Николай Сергеевич…
Явные признаки мания величия были у Дмитрия Завалишина. Лейтенант флота преподавал в Морском корпусе, в Петербурге, совершил кругосветное плавание на фрегате «Крейсер». Пытаясь создать Орден восстановления, он послал записку Александру I. Прочтя проект, царь признал идею Ордена «неудобоисполнимою». В восстании декабристов Дмитрий не участвовал, но был арестован и сослан в Сибирь.
Во время перехода из Читы в Петровский завод Дмитрий Иринархович шёл в широкополой шляпе, в плаще-мантии собственного шитья, читая на ходу Библию. Сами декабристы смеялись над своим видом, считая, что они больше походили на сумасшедших, чем на преступников.
Его младший брат Ипполит Завалишин страдал манией доносительства. Создав в Оренбурге тайное общество, он тут же донёс на тех, кого завербовал. Всех их во главе с Ипполитом сослали в Читу. Декабристы презирали его и не считали своим. Он - первый в России политический провокатор. На поселении он четыре года жил в Верхнеудинске, ничуть не жалея о содеянном.
Не думайте, что восстание подняли безумцы, приведу слова княгини Марии Волконской. «Если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, всё же справедливость требует сказать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладёт голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело своё».
У южной оконечности Байкала, в Тунке, жили в ссылке член Южного общества Владимир Толстой и один из основателей Общества соединённых славян поляк Юлиан Люблинский, сделавший первые в истории рисунки Тункинских Альп. Позже здесь жил Юзеф Пилсудский, ставший национальным героем Польши. Под его командованием поляки разбили полки Тухачевского в 1920 году, захватив в плен 200 тысяч красноармейцев. На целебных источниках в Ниловой пустыни, на слиянии реки Ихэ-угун и Иркута, два лета лечился «первый декабрист», друг Пушкина В.Ф. Раевский. Ему так понравилось здесь, что он построил отдельный дом…
По пути на Туркинские воды (ныне курорт Горячинск) к Оболенскому в Итанцу заезжали соузники по каторге Барятинский, Волконский, Вадковский, Муравьёв, Пущин. Когда в 1836 году умер Иван Шимков, княгиня Мария Волконская заказала и доставила на его могилу в Батурине чугунную плиту с надписью: «Иван Фёдорович Шимков. 1803-1836. Претерпевший до конца той спасен будет. Евангелие от Матфея, глава Х».
О жизни в Итанце (ныне Турунтаево), Оболенский писал: «Живу у здешнего дьячка… Комнату занимаю обширную, которая объёмом сравняется со спальней Трубецкого в Петровском, вместо стёкол здесь служит слюда». Потомок княжеского рода Рюриковичей, более древнего, чем боярский род Романовых, Евгений Петрович на поселении собирался варить мыло из осиновой золы, вёл наблюдения над природой.
В 1839 г. он написал И. Пущину: «6-го – в день Преображения, часов в 9, здесь было землетрясение… Стёкла загремели и, как будто вихрь, потрясал дом». Гремели не стёкла, а пластины слюды, которой сибиряки из-за нехватки стёкол заделывали окна.
Евгений родился в семье Тульского губернатора, князя, имевшего 1348 душ, с детства жил в роскоши. На последнем перед Петровским заводом ночлеге, в Хараузе, путники, узнав о революции 1930 года в Париже, отметили весть шампанским и исполнили «Марсельезу» на французском языке. После каторги князь нашёл общий язык с жителями Итанцы, подружился с ними. «Против моих окон, - писал Оболенский, - двор загороженный: в нем две лошади Крашенинникова, третья моя, корова моя и два теленка. За ними смотрит старый бурят, честный и добрый мужик».
Высокого мнения о бурятах был и Николай Бестужев: «Если б не было бурят плотников, столяров и кузнецов, невозможно было бы предпринять здесь никакой постройки. Кяхта, Селенгинск, Верхнеудинск и сам Иркутск без бурят пропали бы». Декабристы очень уважали их, а некоторые женились на бурятках: Иван Пущин, Владимир Раевский, Николай Бестужев, Вильгельм Кюхельбекер, женившийся на метиске Дросиде Артеновой. Они давали своим незаконнорожденным детям чужие фамилии, чтобы те могли учиться, а позже получать достойные должности.
Бестужев отдал сына Алексея и дочь Екатерину на воспитание купцу Старцеву. Пущин тоже не зарегистрировал брак с буряткой, но дочь от неё увёз в Россию. Сейчас её потомки живут в Англии. Одна из них, Мария Уильямс, приезжала в Москву в 1990-х годах. Поразительно, но дочь лорда, супруга дипломата, симпатичная полноватая женщина и полтора века спустя, сохранила бурятские черты лица. Сибирячек такого типа и сейчас полно вокруг Байкала.
Декабристами я увлёкся только после окончания МГУ. В 1957 году я побывал в Новоселенгинске, где покоятся Николай Бестужев и Константин Торсон. На лыжах добрался до их могил и увидел, как позёмка забвения буквально на глазах заметает надписи на крестах. Это так потрясло меня, что я дал клятву найти их потомков.
Поиск шёл долго, безуспешно, но благодаря статьям в печати, среди которых были и мои призывы сохранить память о первенцах свободы, музеи декабристов появились в Иркутске, Новоселенгинске, Чите, Петровском Заводе, Тюмени, Ялуторовске.
А в 1977 году откликнулись правнуки Н. Бестужева, жившие во Владивостоке. Моя статья в «Правде» 17 декабря 1977 года «Из династии декабристов» стала сенсацией для историков и правнуков Бестужева. Нося фамилию Старцева, они не знали, что их дед - сын декабриста. В 1991 году они приезжали в Улан-Удэ на двухсотлетие Бестужева. Позже я написал о них в книгах «Высоких мыслей достоянье» и «Древо Кандинских».
Большую работу по увековечению памяти декабристов ведёт Международный союз «Мужество и гуманизм» - «МИГ», существующий 22 года. Его руководитель Владислав Вячеславович Немчинов проводит разнообразные серьёзные акции. Так, в 2007 г. прошла экспедиция «Дорогой мужества и любви», посвящённая 180-летию ссылки декабристов в Сибирь. По маршруту «Москва – Петербург – Ярославль – Тюмень – Тобольск – Иркутск - Улан-Удэ – Чита – Нерчинск – Москва» в двух вагонах ехали потомки декабристов, члены общества «Наше наследие», журналисты, учёные. Поездка получила большой резонанс в прессе, по телевидению, радио, в местных газетах.
А в 2008 году в Новоселенгинске прошла Всероссийская экспедиция «В потомках наше племя отзовётся». Её проводил мой давний друг, учитель Улан-Удэнской школы № 49 В.И. Петров. Сюда приехали юные следопыты Москвы, Новосибирска, Владивостока, Улан-Удэ, Иркутска, Тайшета, Тунки, Кяхты, Тарбагатая. Днём школьники выступали с докладами, обменивались опытом своих поисков, а вечерами до поздней ночи слушали разные истории, пели песни. А в следующие дни ездили на экскурсии в Кяхту, на Гусиное озеро и старый город Селенгинск. Среди них были потомки К. Торсона. Меня поразило то, что среди них были как русские, так и буряты. А потомков Н. Бестужева представляли Старцевы из Владивостока и Гомбоевы из Новосибирска.
Я рассказал о своём поиске и о том, что сибиряки помнят и чтят имена первенцев свободы, в чём юные следопыты убедились, познакомившись с местными жителями. Ничего подобного не довелось слышать мне в моём детстве. И я подумал, что нынешние искатели в каком-то смысле «пришли на готовое». В отличие от них мне пришлось пролететь тысячи километров, проплыть на теплоходе от Хабаровска до Николаевска-на-Амуре, побывать во Владивостоке, на острове Путятин, затем в Киришах, на границе Ленинградской и Новгородской областей, где была усадьба Бестужевых. Это помогло написать мне статьи и книги о декабристах. Я был рад интересу, с которым дети слушали меня, и то, что они искренне приняли мои доводы в пользу первенцев свободы.
Среди вопросов был такой: «Как вы относитесь к стихотворению Тютчева «14 декабря 1825 года»? Я ответил, что оно написано через год после восстания. 23-летний поэт отождествил самодержавие с самовластьем, вечным полюсом. О декабристах же написал: «О жертвы мысли безрассудной», а до того – ещё более страшные строки: «Народ, чуждаясь вероломства, / Поносит ваши имена, / И ваша память от потомства, / Как труп в земле, схоронена». Печально, что они написаны сразу после казни пятерых и ссылки более ста декабристов.
В «Алфавите декабристов» упомянуты десять Тютчевых. Все они уроженцы Брянского уезда. Капитан Алексей Иванович Тютчев, служил в Житомире, стал членом Общества соединённых славян, самого радикального из всех. Осуждён по II разряду, прошёл все круги каторжного ада и ссылки. Умер в 1856-м в Енисейской губернии. Мятежный капитан был родичем Фёдора Тютчева.
Появление стихов, клеймящих декабристов, я объяснил тем, что юный Фёдор Тютчев готовился стать дипломатом, и потому стал поносить своих сверстников. Его прекрасные стихи (среди них – «Я встретил вас - и всё былое / В отжившем сердце ожило») стали классикой русской поэзии. Жестокая расправа напугала его. Пушкин написал «Во глубине сибирских руд», а Тютчев - «Вас развратило самовластье».
Отношение к декабристам было и остаётся двойственным. Ленин называл их борьбу дворянским этапом освободительного движения России. Его фраза «Узок их круг, страшно далеки они от народа» бросила на них тень. Даже в советские годы власть относилась к ним настороженно. В 1975 году, когда исполнилось 150 лет восстания декабристов, ЦК КПСС с помпой отметило 50-летие революции 1905 года. В Колонный зал Дома союзов пришли члены Политбюро, а на 150-летии восстания, в Московском Доме учёных, их не было. После перестройки на волне возрождения монархических настроений декабристов объявили цареубийцами, Герцена – диссидентом, а народовольцев - предшественниками большевиков. Я постарался убедить юных коллег, что декабристов нельзя ставить в один ряд с большевиками. Имея всё – титулы, усадьбы, состояние, они выступили против крепостничества, казнокрадства…
Нападки на декабристов происходят и в наши дни. В 2008 году в Москве вышел роман А. Колышевского «Секта», где пишется о «русском Нострадамусе» - монахе Авеле, который предсказал появление в России третьего ига. По Авелю, первое иго - татарское, второе – польское. Но миф о монгольском иге развенчан Г. Вернадским и Л. Гумилёвым, а польское иго явно притянуто. А третье иго – масонство, по мнению автора «Секты», распространили декабристы. Миф о жидомасонстве муссируется спецслужбами России со времён Бенкендорфа. Но масонство в России было запрещено ещё Александром I. Однако слово секта стало мишенью, в которую целит Колышевский. Борьба с сектами ведётся не только в литературе. В начале 1970 годов КГБ «разоблачило» секту Дандарона в Бурятии, подвергнув гонениям десятки тантристов в Улан-Удэ, а их глава выдающийся буддийский мыслитель Бидия Дандарон погиб в лагере на Байкале…
Мне более по душе книга А. Брусникина «Герой иного времени» (М. 2010). Главный герой романа – каторжник Никитин, осуждённый по делу декабристов. После пятнадцати лет в Сибири он переведён рядовым на Кавказ, где полыхает война с Шамилём и Хаджи-Муратом. Автор с симпатией описывает бывшего каторжника и с омерзением – облик жандарма, который наживается на кровавой бойне. Никитин убивает жандарма, но и сам гибнет в ущелье, куда его загнали агенты охранки. (Позже узнал: Брусникин – псевдоним Акунина.)
В 2011 году я участвовал в новой экспедиции по Забайкалью. Мы следовали по пути, которым декабристы шли в 1830 году пешком из Читы в Петровский Завод. Мы возложили цветы на могилы А. Муравьёвой, которая умерла через два года после прибытия сюда. Меня поразила строка из письма Е. Трубецкой из Петровского Завода сестре в Рим: «Здесь я была счастлива».
Точно так думала и другая великая женщина Мария Волконская: «Счастье можно найти повсюду, при любых условиях; оно зависит, прежде всего, от нашей совести». Мы поднялись на Лунинскую сопку, где Михаил Лунин установил деревянный крест. Позже он сгорел в лесном пожаре, на его месте установлен новый 6-метровый железный крест. Съездили на древние рудники, где добывалась железная руда. И тут меня потряс известный образ каторжных нор. Как Пушкин сумел, не бывая в Сибири, найти такой удивительный образ!
В Большом Куналее мы послушали знаменитый хор семейских, выступили в Шаралдае на 80-летии писателя Исая Калашникова, покорили гору Тайхан, на которой бывал Чингисхан. Поражали чудесные пейзажи и прекрасные люди, с которыми мы познакомились в Забайкалье, Тугнуйской долине, Алтачее, Подлопатках, где жили на поселении декабристы братья Борисовы. Но удручали развалины Петровского завода, заброшенные фермы и силосные башни, поля, заросшие подлеском. Декабристы выступили против самодержавия, которое сквозь пальцы смотрело на казнокрадство, лихоимство. Сейчас их называют коррупцией, взяточничеством. Нынешняя власть борется против них на словах, но не могут справиться с ними, хоть снова выходи на площадь.
В 2012 году экспедиция стала международной. Во Владивосток, где проходил 6-й этап, прилетели из Австралии потомки Николая Бестужева по дочерней линии Алексей Мазин, его жена Кэтти и дети Аллегра, Максим. А поездами прибыли 18 новосибирцев, 15 уланудэнцев, 12 новоселенгинцев, 7 тамчинцев. И в команде хозяев - 12 приморцев. Среди них потомки Николая Бестужева по сыновьей ветви.
11 августа 2012 года Владивосток принял тысячу гостей Международной конференции АТЭС (Ассоциации Тихоокеанского экономического сотрудничества). К её началу открыли уникальный вантовый мост через бухту Золотой Рог, с материка на остров Русский. Весь мир следил за ходом АТЭС. Экспедиция «В потомках наше племя отзовётся» вела свои заседания, доклады. Они прошли в музее Владивостока, городке Фокино. Запомнилась презентация книги «Хроника трёх поколений» А. Старцева и А. Шерешева.
Елена Николаевна Сергеева (Уссурийск), создатель сайта о Бриннерах, рассказала о своём открытии: внук декабриста Бестужева Александр Старцев стал крёстным отцом будущего киноактёра Юла Бриннера. Елена Николаевна нашла в Хабаровском архиве документы матери Натальи Владимировны Редько (Гомбоевой), потомка Бестужева в 4-м поколении. При вручении их у многих блеснули слёзы. Ведь её отца и мать, приехавших из Харбина, арестовали.
На острове Путятин 50 ребят и взрослых сходили на лотосовое озеро, названное в честь внучки Бестужева – Душа, участницы русско-японской войны 1905 года. Когда на море разыгрался шторм - отголосок землетрясения в Охотском море, дети выступали с докладами. А вечером пели песни Визбора про «маленький остров Путятин, возле великой земли», Новеллы Матвеевой «Какой большой ветер напал на наш остров». Потом исполнили гимн Бурятии, русские и австралийские песни. Маленькая Аллегра Мазина спела песню на английском «Хороша страна Австралия, только очень далека».
В 2013 году маршрут 7-й экспедиции прошёл через Тобольск, Ялуторовск.

КВАРТИРА НА ПАПАНИНА
Учёбу в девятом классе я начал на улице Папанина. Бывший главврач Ильинского санатория Надежда Александровна Иванова уехала с дочерью Галей в Москву, в институт повышения квалификации. Зная о том, что у меня проблемы с жильём, она оставила нам свою квартиру. Дом стоял и стоит на горе. С четвёртого этажа, в большом окне, город как на ладони. Квартира трёхкомнатная. В одной комнате жил я, в двух других - Ноговицыны. Фамилия происходила от слова ноговицы – так в старину называли обутки для ног. И, соответственно, рукавицы – «обутки» для рук. Один из двух их сыновей играл на скрипке, и я до сих пор помню те мелодии. Их мама была добрая женщина. Всегда приветливая, она иногда угощала меня кашей, оладьями, которые готовила на кухне.
Двор был полон детей. Среди них - братья Юра и Чингис Балдано. Их отец Намжил Гармаевич, писатель и драматург, пострадал во время гонений на «Гэсэра». Видел во дворе Вилю Баранникова, будущего знаменитого боксёра. Рядом с ним жил Слава Бухаев, который станет известным питерским архитектором, и мы подружимся с ним. В соседнем подъезде жили солисты балета Лариса Сахьянова и Цыден Бадмаев, прозаик Михаил Степанов и другие известные люди Бурятии. Рядом находился Дом правительства, где жили Председатель Верховного совета БМАССР Д. Цыремпилон и его сын Олег; первый секретарь обкома партии Кудрявцев. С его дочерьми я отдыхал в Ильинском санатории. Одним словом я попал в самый аристократический район Улан-Удэ. Идти к школе стало близко. Не спускаясь вниз, я мимо Успенской церкви, через горсад, выходил на Трактовую улицу и через десять минут оказывался в школе.
Учёба стала успешнее. Сестрёнка Роза и братик Валера учились в санаторской школе на Ильинке, но не с лечащимися детьми, а в пристройке к бараку, где проводились концерты и собрания. У меня почти весь день звучало радио, которое я не выключал, даже готовя домашние задания. Слушал спектакли МХАТа и Малого театра, шедевры классической музыки. Мелодии опер, симфоний навсегда осели в моей памяти.
Как-то я составил список произведений: «Арагонская хота» Глинки, «Неаполитанская песенка» Чайковского, хор девушек из оперы «Аскольдова могила», «Половецкие пляски» Бородина, ещё что-то и послал на радио. Полонез Огинского не включил, так как я слышал его по радио каждую неделю. Как же я удивился, когда концерт полностью передали по радио, назвав мою фамилию. Тут я убедился, что радио слушают все, даже те, кто не любит классику. Телевизора тогда не было, его заменяло радио.
Однажды иду по улице Сталина и слышу насвистывание «Неаполитанской песенки». Оглянулся и увидел Юру Лютина, который таким способом окликнул меня. «А что, хороший концерт получился, - сказал он, - а кто помог составить список, откуда знаешь эти произведения?» Ответил, что знаю давно.
В классе многие занимались музыкой – Лютин играл на пианино, Котовщиков на баяне, Шабалин на аккордеоне. В школе провели запись в хор. Играя на баяне, хормейстер Павел Сергеевич Якимов ходил и слушал, как кто поёт. Туговатых на ухо он сразу удалил. Среди них оказался Гена Нодия. Он очень расстроился и сказал, что баянист придрался к хрипу в его горле, а он простыл. На самом деле слух у него хромал. Это было странно, ведь он был наполовину грузин, а они, как и буряты, поют хорошо. Я же оказался в хоре и стал петь.
Песню о Красной армии хормейстер решил сопроводить пляской и отобрал желающих. Благодаря хорошему чувству ритма, я стал танцором. Тогда я ещё не выделялся ростом. Для танцев понадобились сапоги и военная форма. Я пошёл к Гармажаповым. Тётя Лёля предложила свои сапоги, а они были малы. Дядя Боря дал свои, и они оказались в пору. Полностью подошли его гимнастёрка и галифе. На смотре художественной самодеятельности ансамбль песни и танца нашей школы занял первое место.
Живя рядом с Домом правительства, я часто встречал Таню и Наташу Кудрявцевых, когда они шли из школы или прогуливались. Я делал вид, что не замечаю их, но однажды Таня с улыбкой спросила, чего это я ворочу нос. С тех пор я стал здороваться с ними, она передавать приветы Гере Носкину, а я не всегда говорил ему об этом.
Квартира на Папанина запомнилась и тем, что в ней я прочитал «Войну и мир». Четыре тома взял у Зугеевых. Очень удивляли большие тексты на французском. Так я узнал, что в те годы этот язык был как бы родным для дворян и знати. Затем взял в школьной библиотеке «Хаджи-Мурата», «За что?», другие вещи Толстого.
Зимой на Байкале произошло землетрясение. Это было поздно вечером, но я ещё не спал. Толчки в Улан-Удэ были такими мощными, что закачалась люстра, зазвенела посуда в буфете. Впервые почувствовав землетрясение, я, как ни странно, не очень испугался. Запомнилось, как незадолго перед этим из угла комнаты выбежала мышь и беспокойно забегала вдоль плинтусов. Хотел кинуть в неё чем-то вроде мяча, но его не оказалось. Так я узнал, что животные чувствуют подземные толчки раньше людей и предупреждают о них. Удивило и то, что мышь оказалась на четвёртом этаже дома. А позже, живя в разных городах страны, не удивлялся, видя их в более высоких домах. В том числе и на всех 12 этажах телецентра Останкино, где я работал в 1986-90 годах.

НОВОГОДНИЕ ЁЛКИ
Праздники моего детства помню с Кумыски. Самой яркой оказалась встреча Нового 1941 года, когда мы жили в отдельном доме, где царили покой, достаток. Папа был директором Верхне-Берёзовского санатория. Настоящую лесную красавицу ёлку он срубил в лесу, где их полно. Папа купил игрушки – разноцветные шары, бус, мишуру, высокую стеклянную макушку на вершину ёлки. Я и Роза помогали наряжать её, а двухлетнего Валеру старались не подпускать к ёлке, чтобы он не сдёргивал игрушки и конфеты. До полуночи мы, дети, не досидели, так как нас уложили спать. Но перед этим отец поднял бокал и пожелал, чтобы Новый год стал таким же хорошим, как и прошедший. Ничто не предвещало беды. Но в сорок первом году началась Великая Отечественная война, затем отца исключили из партии и сняли с работы…
Два следующих новогодних праздника мы встречали на плодопитомнике и в Улан-Удэ, на улице Смолина. О встрече 1942 года в школе на Кумыске, когда я забыл стихи о пионерском галстуке, я уже писал. Не помню, наряжали ли мы ёлку на улице Смолина. Боюсь, что было не до неё, да и не на что. Зато Новый 1944 год встретили на Ильинке хорошо. Странно, но там ели не растут, и мы украсили пушистую пихту. Из-за переездов многие стеклянные игрушки побились, до Ильинки «долетел» лишь белый гусь с книжкой под крылом. Одна из самых памятных игрушек выжила потому, что была сделана из ваты и покрашена глазурью. Небольшой гусь перелетал вместе с семьёй в Целиноград, возвращался в Улан-Удэ, потом оказался в Краснодаре, где я был собкором «Пионерской правды». А в 1973 году долетел до Москвы, где неожиданно исчез.
Учась в городе, я уезжал на Ильинку не только в выходные, но и в праздничные дни, и потому все праздники встречал дома. Новый 1949 год запомнился одним из самых тёплых. Я побывал на концерте детей, который подготовила Галина Ивановна Лапина, вместо уехавшей в Ростов Полины Ивановны Аксёновой. А вечером отец разрешил мне присутствовать на встрече Нового года с коллективом санатория. Раньше подобного не бывало. В центре зала нарядили молодую сосёнку под самый потолок. Столы стояли вдоль окон. Санитарки, медсёстры, врачи, служащие и рабочие нарядились так, что некоторые не сразу узнавали друг друга. Таня Коробкова впервые надела белую кофту и юбку. Её сын Витя в это время дежурил в котельной, но отец пригласил его в зал, где он досыта поел, попил чаю с тортом и вернулся к печи.
Вечер прошёл прекрасно. Петра Коробова, который не внёс деньги, Илкан усадил рядом, пропев: «За столом никто у нас не лишний». Тот благодарил его и всех. В зал пытался войти пьяный троицкий мужик, его не пустили, и он продолжал лезть, уговоры не действовали. Отталкивая всех, он поднялся на крыльцо. Я подсечкой сбросил его вниз, и тот чуть не ударился головой о канализационный колодец. Узнав об этом, отец сказал: «Ты поступил правильно, но мог убить его. Будь осторожнее». Все запомнили тот праздник как один из лучших в санатории. Илкан поднял бокал за моего отца: «Благодаря Владимиру Ивановичу коллектив сплотился и стал дружнее!» Все поддержали тост.

МАТЕМАТИЧЕСКИЕ СНЫ
На гору Могой-ула удалось попасть лишь на весенних каникулах в марте 1949 года. Осмотрел основание скалы, совал лыжную палку в трещины на льду. Не найдя входа в пещеру внизу, я снял лыжи и поднялся выше. Сметал снег с занесённых склонов, но и там ничего не нашёл. Разгорячённый от подъёма и поиска, я присел, распахнул куртку. Летом на этой площадке иногда стоит изюбрь, спасаясь на ветру от оводов и мошкары. Солнечный день обманул меня. Любуясь прекрасной панорамой, я не заметил, как подул коварный татауровский ветер. Уезжая в город, чувствовал себя неплохо. Перед сном дочитал интересную книгу Платона Малакшинова «Мальчик из Забайкалья».
Наутро проснулся с сильным жаром. Температура за 39. К счастью, со мной оказалась мама, приехавшая в город. За три года до того я сильно простыл на Ильинке, читая на весенних каникулах книгу на завалинке дома. В нашу детскую комнату завели овцу. Прямо у постели отец надрезал ей живот, сунул туда правую руку, добрался до сердца и пальцами «перекусил» аорту. За пять секунд овца не издала и звука, только дёргала ножками. Меня тут же обложили её внутренностями. Мне стало жарко. Я задыхался не только от удушья, но и от запаха лёгких, почек, печени, кишок. Их положили на меня в соответствии с моими органами и продержали так минут двадцать. Когда их сняли, пот лил градом. Мама вытерла меня, надела новое бельё. И я быстро вылечился…
Делать это в городе трудно. Да и где взять овцу. И потому мама вызвала скорую помощь. С двусторонним воспалением лёгких меня отвезли в больницу. На этот раз лечение длилось долго - уколы, компрессы, лекарства. Я пришёл в себя лишь через неделю. Когда мама принесла книгу Малакшинова, я начал читать и удивился, что ничего не помню, хотя дочитал её в ночь перед болезнью. Настолько тяжёлой была она. Прочитав книгу, я попросил маму принести том Гейне, которой наградили её на Кумыске. И с удовольствием читал стихи.
Сны во время болезни удивили меня. Сначала снилась арифметическая прогрессия. Я последовательно прибавлял какое-то число к предыдущей сумме, а когда простота наскучила, перешёл на геометрическую прогрессию - стал умножать цифры на разные числа. Задача усложнилась, но я вычислял новые суммы. Перед глазами появлялись страницы, исписанные цифрами, формулами и непонятными знаками. Два года спустя, поступив на философский факультет МГУ, я начал изучать высшую математику и, решая интегральные и дифференциальные уравнения, узнал эти знаки, виденные во сне.
Затем в тех же снах я пытался достичь скорости света. Физик Медведев говорил, что лучи света, отражённые быстровращающимися зеркалами, могут приблизиться к скорости света. На берегу Селенги я установил вертикальное зеркало и стал быстро крутить его. Прибор, установленный рядом, засекал лучи, мелькающие между горой Могой-ула и Ахреевским островом, а я вычислял их скорость. Это было очень трудно, изнуряло до изнеможения, я просыпался в поту, пил воду из графина.
После математических снов я подумал: если во время болезни я легко ворочал цифрами, то почему бы не делать этого наяву. Потеряв робость перед математикой, я начал легче решать задачи по геометрии с применением тригонометрии. Виталий Моисеевич задавал на дом всё более сложные задачи. Однажды очередную задачу решили только Витя Гончаров, Гера Носкин и я. Новомейский удивился и спросил, не помогал ли кто мне. Узнав, что я решал сам, Виталий Моисеевич покачал головой: «Не ожидал, но тем приятнее победа». Позже я снова решил ещё одну трудную задачу, но лучшим в математике не стал. А Виталий и Гера постоянно решали лучше всех. Как-то физик похвалил Геру, а Петухов на весь класс сказал: «Носкин думает за нас!»
Однажды за решение задачи по физике Медведев похвалил и меня. Тут я сказал ему о попытках достичь скорости света. Он подумал, что я действительно использовал зеркало и засекал скорость лучей. Когда я уточнил, что всё было во сне, он улыбнулся: «Многие открытия делались так. И от опытов во сне можно перейти к опытам наяву».
Узнав, что звёздная система произошла от гигантского взрыва, после чего родились галактики, я подумал, а кто готовил взрыв? Если Бог, который, по православию, «создал» Вселенную, то, как он, нажав кнопку, остался целым? Где Бог был в то время и где находится сейчас, что делает после сотворения мира? Наблюдает откуда-то сверху из космоса, что будет дальше и чем всё кончится? От этих вопросов, на которые не было ответов, становилось страшно.
В учительской заговорили о моих успехах в математике и физике. Леонид Григорьевич Пастернак поздравил меня и сказал, что учителя меняют мнение обо мне. Но Антонина Леонтьевна по-прежнему хвалила Володю Красноярова, зачитывая его сочинения. У него сильно болели уши, из-за чего от них шёл тяжёлый запах. Писал он неплохо, но тексты были скорее гладкими, чем яркими. А меня учительница похвалила только раз и то не при всех, написав красными чернилами в конце сочинения: «Давно бы так!» Мол, хорошо, но поздновато. Я ещё не решил, кем стать. Интерес к разным предметам был ровный.

ЛЕТАЮЩИЕ РУСАЛКИ
Но вернусь в больницу. Засыпая, я опять попадал в жернова прогрессий, из которых, как из мясорубки, выползали цифры. Затем закрутилось зеркало со скоростью света. Во время опыта я заметил в проблесках закатного солнца фигурки трёх девочек, и танцующую женщину. Я догадался, что это - призраки трёх утонувших девочек и актрисы Заремы. Мне стало так жалко их, что я застонал. Сосед по палате вызвал медсестру. Увидев у меня слёзы, она испугалась, но я успокоил её, сказав, что приснилась какая-то нелепость.
Но я не считал тот сон нелепым. В полночь, увидев души девочек и актрисы, я приблизился к порогу царства мёртвых и заглянул в него. Позже к девочкам присоединились Галя Трушицына, утонувшая в затоне, дочь Белоусова, погибшая в перевернувшейся лодке, Лена Власевская из Сотниково, племянница моей жены, и души других девочек, утонувших на Селенге. Лунными ночами они купались возле скалы Могой-ула и у горячего источника. А хороводы водили, не касаясь земли и воды, как эльфы с крылышками за спиной или девушки Улей-олон с кровавыми клювами вместо носов.
- Боже мой! Да это же селенгинские русалки! – воскликнул я. – Почему они вместе? Как не мёрзнут в холодной воде? Где зимуют?
Зарема как-то услышала меня и обернулась:
- Это я собрала подружек по несчастью. Никто за них не молится, они чувствуют себя одиноко. И я взяла их под своё крыло. Для нас вода не холодна, зимуем в пещере под горой Могой-ула. Впадаем в дрёму и спим в ней, как медведицы в берлоге. А весной, после ледохода, выплываем по подводному ручью.
Я онемел от неожиданных слов Заремы и хотел предложить ей слетать на Байкал, где у горы Ердэ водят хороводы девушки Улей-олон. Обожжённые неудачной любовью, часть их превратилась в зловещих Му-шубун – девушек с птичьими клювами, которые ловят заблудившихся юношей, выклёвывая у них глаза и печень. Но я испугался за себя, хотя не обидел ни одной девчонки. И потому не сказал Зареме об Улей-олон.
Позже я прочитал в «Мнимостях в геометрии» Павла Флоренского, что при превышении скорости света происходит разлом времени и «выворачивание тела через самого себя». Видимо, во время опытов я приблизился к скорости света, и у меня произошло выворачивание не тела, а души. А ещё подумал, не из таких ли снов, которые монголы ценят как ясновидение, родился миф о народе девушек? Позже я прочитал о них в «Сокровенном сказании монголов», где пишется о монгольских амазонках.
На склоне лет, работая над «Гонцом Чингисхана», я вспомнил слова Заремы о том, где зимует она, и использовал её подсказку в главе о вдове Чингисхана Есуй-хатун. После смерти она стала русалкой, и я поселил её в подводной пещере на Орхоне. В той же книге я описал, как гонец Тургэн лечил больного внутренностями овцы. Главы о русалке и лечении горячими потрохами читатели назвали одними из ярких. Банальна фраза: «Все мы родом из детства». Но нам надо чаще вспоминать его.
Когда я начал поправляться, у меня проснулся зверский аппетит, и мне стало не хватать больничной еды. Мама приносила из дома суп-лапшу с мясом, яйца, шанежки. Пролежав в больнице полмесяца, я после выписки с удовольствием ел колбасу. Она казалась как никогда вкусной. Кстати, наш Улан-Удэнский мясокомбинат всегда славился прекрасной колбасой, бужениной, тушёнкой. Маму напугала моя болезнь. Она боялась, что я заболею туберкулёзом, и хотела отправить меня во взрослый туберкулёзный санаторий, так как в Ильинский я уже не проходил по возрасту. А для этого пришлось бы пропустить девятый класс.
С удовольствием листая Гейне, я прочёл в цикле «Сновидения»:

Я видел странный страшный сон,
Меня томит и тешит он.
От этой пагубы ночной
С тех пор я будто сам не свой…

Далее девушка стирает бельё, рубит дерево, копает яму, а оказалось, она готовила юноше саван, потом сделала гроб и выкопала ему могилу.
К счастью, мои сны были не такие страшные. Но селенгинские русалки продолжали являться мне. В очередном сне я нашёл потайной вход в пещеру Могой-улы. Гейне писал о трещине в душе поэта. Я не писал стихов, но некая трещина в моей душе наметилась. К весне вода в реке убыла, льдины обрушились от своей тяжести, я увидел трещину и пролез в пещеру.
Там было теплее, чем на реке. Может, горячие ключи согревают пещеру? Свет струился откуда-то сверху. На стенах рисунки саблезубого тигра, винторогой антилопы. Они заворожили меня. А ещё больше - русалки на водорослях. Волосы у них сбились во сне. Гребешки из рыбьих костей валяются рядом.
Вдруг это не простые русалки, а эвмениды – древнегреческие богини мщения в подземном царстве, или ламии – женщины-вурдалаки. О них Валерий Брюсов писал: «Нечто вроде наших ведьм, но молодые». Эпитет волоокие осветил их губы, запачканные кровью младенцев. И ламии превратились в волоколамий.
На сводах пещеры - гроздья летучих мышей, укутанных крыльями, а на дне – змеи, покрытые инеем и свёрнутые в клубки. Так они греют друг друга, а летом выползут по расщелине из Могой-улы, которая переводится как Змеиная гора. Почуяв меня, змеи разом открыли глаза, и в пещере стало светлее от горящих взоров. Змея гипнотизирует жертвы своим взглядом. А от взгляда десятков змей я оцепенел, подумав, уж лучше бы очнулись русалки.
Вспомнив строки Гейне о Тангейзере: «Я грот Венеры нашёл / И там семь лет оставался», я испугался, что могу застрять в пещере, и проснулся. И снова - строки Гейне: «Я спасся, ушёл оттуда с трудом, / Теперь боюсь оглянуться; / Всегда и повсюду я вижу её / И слышу: «Ты должен вернуться!»
Вскоре я «вернулся» и увидел, как в летнее полнолуние русалки выплыли из пещеры, переплыли Селенгу, чтобы погреться у озерка горячей воды. Зарема, селенгинская Лорелея, стала танцевать «Умирающего лебедя», к ней присоединились вышедшие из воды девочки. Они в трусиках, без лифчиков, ведь им всего по десять лет. Столько им было, когда они утонули. За спиной у них крылышки как у эльфов. Они танцуют посреди затона, где утонула Галя Трушицина. Их бестелесные души так легки, что они, как жуки-водомеры, едва прогибают поверхностное натяжение воды. Руки и ноги умирающих лебедей колышатся изящно, естественно, ведь девочки познали смертельную агонию. «Но почему сольный номер исполняется группой? Причём здесь Сен-Санс?» - думаю я. «А притом, - отвечает Зарема, - что именно он автор «Танца умирающего лебедя» и оперы «Самсон и Далила».
- Скажите, Зарема, вокруг вас только души девочек, почему нет мальчиков?
- Мои девочки – невинные существа и навсегда останутся девственницами. Души утопленников держатся отдельно от погибших на пожаре или под машинами. Поэтому души мальчиков и девочек разделены. Убитые ножом не дружат с умершими от болезней. Кстати, когда я плыла сюда от Троицка, заночевала в зимовье у хребта между Метешихой и Кочевной, и такого страха натерпелась. Нет, не буду говорить, кто там, а ты не вздумай попасть туда.
Перед рассветом Зарема собрала русалочек, и они заскользили по воде к Могой-уле. Остров для них не преграда: они взмыли вверх и перелетели его. До чего красив их величавый полёт! Они как греческие ламии и вагнеровские валькирии! До чего прекрасна ночная Селенга! Призраки русалок не пугают, они навевают страх лишь на тех, кто говорит, что «вся эта нечисть» исчезает с первым криком петуха. Но если русалки пригрезились мне, вдруг они есть наяву?
Когда прокричали петухи в санатории, им откликнулись петухи из Покровки, Троицка, Ильинки. Наступил час «поющего рассвета», который французы называют Шантеклер. Испанская певица Сара Монтьел, из кинофильма «Королева Шантеклера», тут не причём. Сейчас будет петь другая певица. И вот началась ария Далилы. Я не удивился голосу Ляли Банюк, ведь она впервые исполнила арию здесь, но насторожился, вдруг с ней что-то случилось, ведь она запела сразу после танца девочек, утонувших в Селенге? Позже я узнал, что Ляля, слава Богу, жива-здорова.
После арии Далилы рассвет разгорелся над Селенгой. Солнце взошло над Могой-улой. Она здесь - Гора восхода. А Гора заката – ниже по течению, на хребте между Кочевной и Метешихой, откуда виден Байкал и где есть пещера Чёрных духов. Почему Зарема не советует ходить туда? Что там такое страшное, о чём она не сказала?
Вдруг лепестки Розы ветров накрыли долину Селенги. Самый большой лепесток, с востока на запад, лёг к Хамар-Дабану, словно распахнув ворота ветру из Татаурово. Мне стало зябко, и я очнулся от видений.
Такой вот прекрасный «Сон в летнюю ночь» пригрезился мне!

ДАРВИН, ВТОРОВ, МЕДИТАЦИЯ…
Вылечившись, я не очень отстал от одноклассников. Биолог Донской поручил мне сделать доклад по дарвинизму. Я готовил его в библиотеке на улице Ленина 17, где в 1942 году брал книги. В большом читальном зале, уютно и тепло. До революции одноэтажное здание принадлежало товариществу «Второв А.Ф. и сыновья». Один из сыновей Николай Второв, уроженец Иркутска, купец первый гильдии, основал в Москве промышленный банк, вместе с Рябушинским создал первый в России автозавод АМО (позже ЗИС и ЗИЛ). Николай Второв был, как сейчас пишут, дороже Николая Второго.
Он построил особняк недалеко от храма Спаса на Песках, который после революции стал резиденцией послов США. Посол Уильям Буллит после перевода посольства США в 1918 году из Петербурга в Москву выбрал этот особняк. Перестроив его, посол стал устраивать грандиозные приёмы. Буллиту нравилась пьеса «Дни Турбиных». И 22 апреля 1935 года посол пригласил на приём её автора Михаила Булгакова с женой. Это помогло писателю описать бал Воланда в «Мастере и Маргарите».
Зимой 1961 года я благодаря другу Володе Ярошенко попал на приём в этот особняк, а позже побывал в домах Второвых в Иркутске, Благовещенске, Хабаровске, Владивостоке и подмосковной Электростали. Николай Второв до революции создал там оружейный завод, действующий до сих пор. Сейчас здесь делают твэлы и заготовки к ядерным реакторам. Так что спасибо Николаю Александровичу Второву за то, что он помог сделать мне первый в жизни доклад. Восхищают красота и долголетие домов Второвых, построенных им не только в России, но и в Пекине, Харбине, Хэйхэ и других городах Китая…
Прочитав мой доклад, Донской попросил шире показать борьбу Лысенко против генетики. Я дописал, что Тимирязев, отстаивая дарвинизм и Мичурина, выступил против генетики, а Лысенко продолжил борьбу против Менделя. После доработки доклада Михаил Данилович поставил мне отлично.
Девятый класс окончил хорошо. Из восьми экзаменов половину сдал на отлично, другую – на хорошо. Покидая квартиру перед летними каникулами, я написал на листке итоги экзаменов и затолкал в щель между кирпичами с внешней стороны окна. Это было своеобразное послание Гале Ивановой и её маме Надежде Александровне. Вряд ли оно дошло, так как вскоре дом оштукатурили и покрасили. Лучше бы написал письмо, поблагодарив за проживание.
После обеда комнату заливало солнце. В тёплые дни я распахивал окно и делал уроки. Потом смотрел, как солнце закатывается за вершины Хамар-Дабана. Как же красив город в лучах заката! И Селенга, сверкая золотом, несёт свои воды к Байкалу! Всё это настраивало на поэтический лад, и иногда я напевал что-то. Пробовал сочинять и стихи, но они не получались.
Вспоминаю тот учебный год на Папанина, как один из самых светлых в школьной жизни. Именно здесь, любуясь прекрасными закатами солнца и слушая музыку, я впервые испытал нечто вроде медитации, о которой тогда не имел представления. Буддизм был в загоне, в дацан ездили лишь старики и старухи.
В 1990 году, став редактором первого в истории России журнала «Буддизм», я вспомнил, как, сам не ведая того, медитировал, глядя в сторону Иволгинского дацана, единственного открытого после войны. Сейчас улицы Папанина, по-моему, нет, так как дом, в котором я жил, относится к проспекту Победы.

ЗА ШИШКАМИ
Летние каникулы запомнились походом за кедровыми шишками. В августе орехи ещё не созрели, но из-за нехватки еды ребята спешили в тайгу. Лесовозная дорога шла вверх по реке Пьяной далеко. Выйдя днём, мы вечером дошли до подъёма на хребет Хамар-Дабан и заночевали там. Нас было четверо – я, Илкан Фаткулин, Гоша Лобанов и двенадцатилетний Женька Ощепков, сын эвакуированной женщины. Она вышла замуж за троицкого колхозника, но работала медсестрой в санатории.
Устав в пути, мы поели варёные яйца, картошку, запечённую в костре, запили топлёным молоком и чаем, заваренном в котелке, сделанным мной. Костёр я разжёг огнивом и кремнем, хотя у нас были спички. Илкан знал, что я делал огниво, но очень удивился, увидев, как я высек искры и развёл огонь. Чтобы не схватил медведь, легли на зарод сена. Он был высок и широк. Посреди торчали два крепких шеста – стожары. Мы наивно думали, что наверху мы недосягаемы.
Перед сном, глядя на яркие звёзды, я спросил ребят, какие созвездия им известны. Они назвали Большую и Малую Медведицу. Я показал им созвездия Лебедя, Ориона. Сказал, что буряты считают Млечный путь делом рук небожителей. Злые восточные тенгрии вспороли небо, звёзды высыпались, но западные добрые тенгрии его зашили и назвали Тенгерийн Оёдол (шов). По-бурятски Большая Медведица – Долон убугун, семь старцев. Они были кузнецами, а после смерти вознеслись на небо. Главная из них Полярная звезда. Буряты называют её Алтан гадас - Золотой кол, а русские - Стожар, наподобие шеста, который крепит наш стог-зарод. Потом сказал ребятам, что инопланетяне, прилетев к нам, могут показаться необычными для нас, как и мы для них.
Рано утром мы пошли на хребет. Нас вёл Женька Ощепков. Год назад он ходил за шишками и знал дорогу. Он был самый щуплый, но шёл легко, а главное, как нам сказали, прекрасно взбирался на кедры. Я знал, как легко добывать орехи осенью - бьют колотушкой по стволу, и с него сыплются шишки. Остаётся лишь собрать их, пропустить сквозь деревянные дробилки, из которых орехи текут в мешок струями. Но в августе нам пришлось туго.
Подойдя к кедрачу, мы увидели высокие сорокаметровые стволы, без сучьев внизу. Они начинались метрах в пяти от земли. И такие тонкие, что браться за них страшно, а ступать ногами тем более. Тут Женька показал нам своё искусство. Выбрав тонкую сухую пихту, он очистил её от сучков и по ней взобрался до первых сучьев кедра, а далее лез вверх легко, как рысь. Слазав один раз, он сбросил шишки, сорвав их с макушки кедра, спустился вниз, я подал ему топлёное молоко. Отдохнув, он сказал, что ему будет трудно набрать шишек на всех. Илкан лазать не мог, у него побаливала нога, он ходил, подволакивая её. Из-за этого его позже не взяли в армию. Гошка Лобанов попробовал, но не смог из-за страха высоты. А у меня получилось. Поднявшись по сухому стволу берёзки, я осторожно брался руками за сучки, и ступал на них босиком. В 14 лет я был лёгок, худощав, тонкие сучья кедра выдерживали меня.
Поднявшись вверх, я поразился удивительной панораме. Долина Селенги, скала Могой-ула, Покровка, Ильинка, санаторий, Троицк, железная дорога - всё как на ладони. А на шоссе видны повозки с лошадьми. Увидев столб дыма над паровозом и пароход, идущий по реке, я залюбовался ими. Горы, как волны застывшего океана, вздымались друг над другом. Близкие – зелёные, а далёкие - голубеют и даже синеют. К сожалению, Байкала за ними не видно. Для этого надо подняться выше, на перевал.
- Ну что там? – Илкана встревожило моё молчание.
- Всё хорошо, любуюсь видом.
- Смотри не заглядись, будь осторожнее, - крикнул Женька с кедра.
Продолжая оглядывать окрестности, я поднялся чуть выше и начал рвать шишки. До чего опасно тянуться за ними, когда тонкая вершина гнётся под твоей тяжестью, качается на ветру. Срывая шишки, я сбрасывал их, предупреждая криком. Шишки не то, что осенью, - смолистые, тяжёлые. Попав в голову, могут проломить её. Внизу я неудачно соскользнул с тонкой берёзки и оцарапал руки и стопы ног. Тяжело дыша, я попил молока, держа кружку дрожащими руками. Потом полежал. Тем временем Женька полез на новое дерево.
Слазав несколько раз, мы с Женькой устали. Не только физически, но и от нервного напряжения на высоте. Поднявшись на очередной кедр, я увидел, что вершина раздваивается. Оборвав шишки с первого ствола, я опустился вниз и попробовал дотянуться до ветки второго ствола. Это мне удалось, но вдруг тот ствол отойдёт и хрустнет от моей тяжести. На всякий случай опустился ещё метра на три, посмотрел вниз, до развилки далеко. Подтянув ветку, я крепко взялся за неё, а другой рукой поймал второй ствол. Когда я взялся за него руками и отпустил первый ствол, меня повело в сторону. Я испугался, но, к счастью, ствол не сломался, и я не улетел вниз. Внизу я сказал ребятам о развилке, а Женька закричал: «Ни в коем случае не делай так! В прошлом году я полез, а второй ствол хрустнул, и я чуть не упал».
Слазав ещё несколько раз, мы лежали, отдыхая. Вдруг мимо нас сверху быстро пошли люди, некоторые даже бежали. Это были не шишкари, а ягодницы, женщины, собиравшие голубику. Две из них подошли и сказали, что на перевал пришёл медведь. Почему-то нас это не испугало, хотя мы были без ружья.
- Видно ли оттуда Байкал? - спросил я.
- Нет, зато видно Улан-Удэ и дацан у Иволги. Но не ходите туда, опасно.
Из-за усталости мы решили не бежать из кедрача.
- Ребята, нет ли у вас воды? - спросила одна.
- Вода кончилась, выпейте молока, - я налил две кружки.
- Да что ты! Небось, последнее отдаёшь, - удивилась она.
- Нет, предпоследнее, - улыбнулся я и протянул стакан.
Пока они пили небольшими глотками, я рассмотрел их. Жилистые, сухие. На головах платки. Юбки из мешковины. На горбовиках - телогрейки.
- Ой, спасибо вам, - поблагодарила одна. И полезла в горбовик, высыпала в кружку голубику. Её напарница нагребла тоже. – Это вам в благодарность.
 Голубика такая сладкая. Узнав, что женщины с Ильинки, я спросил:
- Чего не берёте ягоду в Ловцовой пади и пошли так далеко?
- Да там уж выбрали, - сказала она, - Мы с Нюрой такие хребтовщицы, нам горы нипочём. А тут голубицы больше, и она крупнее. Увидела медведя и залюбовалась, он хватает ветку одной лапой, а другой сгребает ягоды, как совком, и пихает в рот вместе с листьями. А осенью возьмётся за орехи. Так что не бойтесь, сюда он не пойдёт. А нам пора. Спасибо за молоко. Да! Вода есть у Дивана. Правее и ниже бьёт ключ.
Когда хребтовщицы ушли, я подумал, что они не просто жилистые, а двужильные. Истинные сибирячки. Наверняка у них есть дети, и они растят их. На таких, как они, Сибирь держится. Позже, видя их на станциях, на рынке в городе, я всегда отличал хребтовщиц от захребетниц, которые, перекупая товар, перепродают его втридорога.
Мы развели костёр, зарыли в пепел шишки, подождали, когда они испекутся, и стали шелушить скорлупу и есть орехи. Ничего вкуснее кедровых шишек, запечённых в золе, я не ел. Мы проголодались, а орехи очень поддержали нас.
Обратный путь оказался труднее, чем подъём на хребет. Из-за тяжёлых мешков мы часто отдыхали. Особенно запомнился Диван – широкое гладкое бревно со спинкой из жердей. Я нашёл ключ, о котором сказала женщина, заполнил котелок водой, попил сам, дал ребятам. Потом мы вздремнули.
- Ну, всё, ребята, пора, - очнулся Илкан, - мне ещё надо воду качать.
Спустившись вниз, мы пошли по знакомой дороге. У Илкана и Гошки Лобанова были самые тяжёлые мешки. Илкан выбился из сил и начал хромать сильнее. Я предложил ему взять мой, более лёгкий мешок. Он шёл и начал бормотать: «Друг! Настоящий друг!» Я сказал: «Перестань смешить». А он серьёзно добавил: «Друг юности!»
За всю дорогу Гоша Лобанов не сказал и пары слов. А его брат Коля, будь он с нами, говорил бы без умолка, да прибаутками. Такие вот разные братья.
Лишь в сумерки мы дошли до санатория и в механической мастерской вымыли руки в баке с соляркой. А я с Женькой помыл и стопы. Иначе не избавиться от смолы, которая облепила нас с ног до головы. Илкан завёл движок, подключил к нему динамомашину и насос. В санатории вспыхнул свет, и вода пошла в водонапорную башню. Услышав шум движка, отец вышел из дома. Взяв в руки мой мешок, удивился тяжести и погладил меня по голове. Он редко ласкал меня, и мне было приятно его прикосновение.
В 2008 году на презентации книги «Гонец Чингисхана» в Национальной библиотеке Бурятии ко мне подошёл Илкан, которого не видел сорок лет. Мы обнялись, и я сказал: «Рад видеть тебя! Друг юности!»

ШАМАНСКАЯ ЗЕМЛЯ
С помощью трофейного трактора BMW санаторцы стали засеивать всё большие площади. Люди брали столько земли, сколько хотели. Посадка картошки становилась праздником. В тёплые дни мая все выходили на вспаханное поле и копать лопатами лунки, сажать срезанные верхушки картошки, а не целые клубни, как в начале войны. Клали вокруг них золу и засыпали землёй. Когда Таня Коробкова и её сын Витя стали сыпать слишком много золы, им сказали, что так они сожгут семена и останутся без урожая.
Подросшие сестра Роза и брат Валера помогали сажать, окучивать картошку. Мы стали брать по десять и более соток. Летом пололи сорняки, боронили всходы. Не только тяпками, но и плугом, который тянул конь. Так я впервые взялся за плуг и вёл его в междурядьях. Невольно вспоминаются строки Роберта Бёрнса: «Косить, пахать и боронить я научился с детства». По сравнению с неудачным опытом на Кумыске, когда мы, посадив мешок картошки, выкопали столько же, урожаи выросли во много раз. Однажды мы накопали 67 мешков. Хранили картошку в общем подвале, возле бани, так как подполья в домах маленькие. Зимой, в сорокоградусные морозы, в подвале топили печь.
По-прежнему лучшую картошку собирала тётя Маруся Бурлакова возле стока из туалетов санатория. Особняком стояли три участка, у Селенги, на краю обрыва перед горячими источниками. Высокая трава росла здесь в трёх кругах на пригорке. Конюх Петро Коробов скосил траву над одним кругом, вскопал землю, посадил и собрал очень крупную картошку.
Потом отец велел вывезти из других кругов чернозём для теплицы, где стали выращивать огурцы, помидоры для санатория. Они созревали раньше, чем в Троицке, Ильинке. На вопрос, почему в кругах такой чернозём, отец сказал, что круги появились на месте шаманских юрт. «Почему шаманы жили на пригорке, где дуют сильные ветры?» «Ветры отгоняют злых духов. А когда шаманы укочевали, тут стала расти трава. Отец сказал, что юрты и люди, живущие в них, притягивают солнечную энергию и образуют пласты чернозёма.
- А точно здесь жили шаманы? - спросил я.
- Я знаю шаманские места ещё по Ангаре.
- Значит, нам помогают шаманы? – спросил я, но отец промолчал.
Он продолжал уходить от вопросов о наших шаманских корнях.
Рассказ отца удивил меня. Копая ямки на месте кругов, я убедился, что чернозём в кругах в два раза шире диаметра юрт. Вне кругов под травой были песок и галька, а в кругах – толстый слой чернозёма. Именно здесь трофейный битюг Развод надорвался, вывозя телегу, перегруженной картошкой. Петро Коробов бил его кнутом, конь пытался сдвинуть телегу и вдруг упал и вывалил язык. Отец был в отъезде. Петро не стал разделывать тушу, получилось бы убийство с умыслом, и закопал коня тут же. Собаки разрыли его и ели всю осень. Так был осквернён один из кругов.
Но земля из других шаманских кругов, перевезённая в теплицу, кормила жителей санатория. Все выросшие здесь были высокими - Витя Зарубин, Саша, Коля, Гоша Лобановы, Толя Бирюков. А самым высоким оказался я - 194 см.
Из-за нехватки жилья для сотрудников отец купил длинный дом на заводе. Его привезли разобранным и собрали на месте бывшей теплицы. Покинув двухэтажный дом, мы переехали в новый, заняв две комнаты с маленькой кухней. Как директор отец мог взять три или четыре комнаты. У нас часто жили родичи и гости. Но, боясь слухов, отец обрёк нас на тесноту. Середину дома заняли Зангеевы, а третью часть дома – семья главврача Очирова.
У нас оказался двор 20 на 10 метров. На краю его отец построил утеплённые стайки для коровы, свиньи, курятник и сеновал над ними. В центре двора посадили огурцы, помидоры, морковь, лук, укроп. Из-за нехватки досок мы сделали плетёный забор. Я нарубил прутья тальника напротив Ахреевского острова, привёз домой и сделал плетень с вертикальными прутьями, вставляя их между тремя горизонтальными жердями. Саша Лобанов, увидев, как я плёл целый день, удивлённо сказал: «Не ожидал, что ты такой трудяга. Молодец!»
Грядки сделали высокие. Внизу толстый слой коровьего навоза с перегноем, Он согревал саженцы и семена овощей. В холодные ночи мы накрывали грядки досками и листами фанеры. Плёнку тогда ещё не изобрели. Когда сотрудникам санатория отменили еду с кухни, огород стал подспорьем не только в питании. На картошку мы выменяли трофейные покрывала, югославский ковёр, круглый немецкий столик с изогнутыми ножками. Однажды отец расчитался за фотоснимки, сделанные С.И. Глазуновым, двумя мешками картошки.
На заводе кто-то предложил нам набор пластинок оперы «Евгений Онегин». Пятьдесят пластинок большого формата в коробке. Хозяин сказал, что арии исполняют лучшие певцы - Лемешев, Барсова, Пирогов. Мы послушали их звучание на патефоне, отец забрал пластинки и сказал, что привезёт мешок картошки. Хозяин согласился, а мы сели в американку. Дома стал слушать арии и танцы. Звучание - тихое, сиплое, но я запомнил мелодии Чайковского. Попав на оперу «Евгений Онегин» в Улан-Удэ, я уже знал их.
Так что овощи, картошка, выращенные на шаманской земле, не только кормили нас, но и давали духовную пищу. Несмотря на то, что здесь стоят сёла Троицк, Ильинка, Покровка, до прихода русских здесь жили меркиты, Их крепости стояли выше по Селенге, а также на Хилке, Чикое, Джиде. Позже я побывал почти на всех из них. Наверняка была крепость и у слияния Уды и Селеги. Может быть, на той же горе, где казаки основали Верхнеудинский острог.
В крепости Тайхан, на Хилке, была ставка хана меркитов Тогтога-беки, сильного шамана. Он окружил гору спиральной дорогой, огородив её каменными плитами. Наверху в пещере был родник. Оттуда шли подземные ходы, по которым делались вылазки на врагов и доставляли продовольствие. Крепость стала неприступной. На протяжении многих лет меркиты грабили монголов, истребляя их и угоняя скот.
В год барса – 1182, меркиты взяли в плен Бортэ, молодую жену Темучина. Тот организовал ответный набег и вернул Бортэ. Темучин с женой провёл здесь три дня. В 1207 году, уже став императором Чингисханом, он окончательно разгромил меркитов. Часть их уничтожил, но некоторые отступили к Уде и Байкалу, где растворились среди бурят и тунгусов. Другие же бежали по реке Джиде в Среднюю Азию. Если бы Чингисхан не разгромил меркитов, на месте нынешней Бурятии была бы республика Меркития. И эта земля оставалась шаманской вплоть до проникновения сюда буддизма.
Весной 1948 года мы с отцом ездили в Покровку за льдом. Странно везти лёд оттуда, когда своего полно – на Селенге, Пьяной. Но мы накололи глыбы, загрузили их в сани. После этого отец ушёл вверх по речке, в сторону Байкала, и около часа отсутствовал. Позже меня осенила догадка: отец специально поехал туда, чтобы провести молебен в честь бурят, когда-то живших там и здесь, у горячей воды. И я горжусь отцом за этот поступок.
Мы привезли лёд в наш санаторский дом, вывалили его в погреб, и он засиял там удивительным голубым цветом. Казалось, что он светился изнутри. После войны ни у кого не было холодильников, и потому сибиряки копали такие погреба. И летом они очень выручали всех.
В 2013 году, доводя эту главу в Москве, я увидел во сне три юрты на Селенге, шаманы вышли из них и стали бить в бубны. Может, это – благодарный отклик духов предков моему отцу и всему бараевскому роду? С лоджии, смотрящей на восток, я брызнул молоком со своего двенадцатого этажа в Москве и прошептал слова ответного признания, которые можно считать молитвой.

ВЕТЕР СМЕРТИ
После математических снов и похода за шишками я задумался о бренности жизни. Однажды вспомнил все случаи своей смертельной опасности. Начиная с Кумыски, где на меня бросился бык на скотном дворе и где я на лыжах врезался в сосну, потеряв сознание. Вспомнил, как на Ильинке Карька сбрасывал меня, когда я учился верховой езде. Мелькнули у моих глаз копыта Воронка, когда я гнал его по Троицку. А позже меня понёс конь вдоль таёжной реки Таловки. Почуяв медведя, он закусил удила и мчался по ночной дороге, а я чуть не выпал из седла, задевая головой ветки деревьев.
Вспомнил, как на конюшне длинный гвоздь пропорол мою ногу, а мог попасть в голову или грудь. Потом железяка, брошенная Кимкой Ильиным, пролетела надо мной. Однажды я с трудом переплыл бурную протоку Селенги. А на другой стороне реки, над горой Могой-ула, в дерево, рядом со мной, врезались пули Гошки Ощепкова, стрелявшего по косулям. В походе за шишками я мог упасть, срывая их и перелезая вверху со ствола на ствол. Потом я соскользнул с крыши склада, и чудом остался цел.
Желая разгадать тайну батарейки карманного фонарика, я как-то вскрыл её и, увидев три стаканчика, стал чистить их от кислоты и порезал кожу между мизинцем и безымянным пальцем. Через день правая кисть вспухла. Мама поставила компресс, намазала йодом, но опухоль росла, будто что-то раздувало кисть изнутри, наполняя её гноем. А я начал выть от боли. Врач Ольга Леонидовна сказала, что это флегмона, и велела срочно ехать в город. Там мне дали наркоз с маской на лице, я уснул, а, очнувшись, увидел перебинтованную руку. Хирург сказал, что ещё бы немного, и мне отняли бы кисть или даже руку.
Опасности подстерегали и в городе. Вспомнил трупы на Балтахинова, где меня могли убрать как ненужного свидетеля. А однажды средь бела дня двое парней прижали меня к стене у кинотеатра «Эрдэм» и, угрожая ножом, потребовали деньги. Обыскав, они убедились, что денег нет. От досады один из них чуть не ткнул финкой.
По пути на Ильинку, прячаясь от контролёра, я едва не соскользнул под колёса поезда. Вспомнились удары Любарского обломком кирпича, который дважды врезался рядом с моим виском. Были случаи, когда мне казалось, будто за мной наблюдает медведь, как на Тарховом ключе, или на меня наведён чей-то ствол с оптическим прицелом. Между прочим, очень неприятное чувство. И я спешил уйти из-под обзора за деревья…
Тогда я заметил, что в эти мгновения иногда слышал какое-то жужжание. Впервые услышал его, встретив зеков-беглецов из леспромхоза. Потом слышал не только в тайге, но и в Улан-Удэ, Казахстане, на Кубани, где жил позже. «Зуммер» напоминал звон ос, кружащих у головы, и я даже отмахивался от них. Потом осиная матка прожужжала: «Не бойся, мы предупреждаем тебя».
Как же я удивился, прочитав у Маркеса в романе «Сто лет одиночества» о бабочках, которые кружили у головы Маурисио Вавилоньи! Они всюду сопровождали его, свидетельствуя о жгучей любви к Меме Буэндия. А жёлтые осы, предупреждали меня об опасности.
Что ж, у людей – разные тараканы в голове или бабочки, осы вокруг неё. Задолго до Маркеса о них написал Чехов в «Острове Сахалин». Готовясь к путешествию, он прочёл столько книг, что у него «в голове появились тараканы», а позже он написал и о мотыльках. Это не уличение Маркеса в плагиате, а просто констатация факта.
Пытаясь понять природу этого сигнала, я обратился к своему давнему другу Евгению Файдышу, которого знал ещё до того, как он стал академиком РАЕН и Международной академии информатизации. Для изучения практики шаманов в Америке, Европе, Индии, Тибете и на Байкале, он использовал новое поколение компьютерных систем – виртуальные сканеры, позволяющие видеть информационные поля древних «мест силы» - шаманских капищ и буддийских храмов.
Евгений Александрович сказал, что ветер кармы, переносящий души в новую жизнь, одарил меня способностью предков-шаманов чувствовать ветер смерти, о чём и предупрждает мой «зуммер». Ещё до того я наделил Тургэна, героя романа «Гонец Чингисхана», способностью слышать сигналы опасности, которые выручали его в сражениях и при нападении зверей.
Задумав этот роман, я в 1998 году поехал на Онон, родину Темучина, где произвёл специальный молебен. Попросив у него прощения за то, что тревожу его душу, я сказал, что берусь за роман о нём. Обещал писать не как прежние авторы, а по-своему. А в конце попросил у него помощи в работе над книгой.
Попав в 2004 году в Монголию, я съездил в древнюю столицу Монголии Каракорум. Выезжая из Улан-Батора, я повторил молебен для Чингисхана и духов своих предков, попросив их помочь в пути. И это помогло. На ровной асфальтовой дороге мы попадали в глубокие выбоины и однажды едва не перевернулись, когда от удара лопнуло колесо.
В Каракоруме, у памятника трём империям, я помолился ещё раз. На обратном пути, в Улан-Баторе, вышедший из темноты поезд чуть не раздавил нашу «тойоту». Нас протащило по шпалам несколько метров, но, к счастью, машинист затормозил и мы остались живы. И я убедился, что дух Чингисхана и духи моих предков хранят меня и помогут довести начатое дело до конца.
Знаменитая бурятская шаманка Надежда Степанова, впервые увидев меня, сказала, что над моей головой много силуэтов, уходящих ввысь, но главная хранительница – очень сильная шаманка. Я понял, это Онидон, которая, велела сыновьям поселиться в Курусе. Бывая в Мольке, я брызгаю ей капли тарасуна, угощаю мясом, творогом, конфетами. Поклонение духам предков схоже с почитанием святых в христианстве и других религиях.

НА СЪЁМКАХ «АНДРЕЯ РУБЛЁВА»
Осенью 1965 года я оказался во Владимире, в бригаде издательства «Молодая гвардия», выехавшей в Поволжье по подписке на журналы. Вечером 30 сентября я с Сашей Ароновым шёл по коридору гостиницы. Вдруг меня остановила женщина средних лет: «Есть ли у вас свободное время?» Увидев усмешку Саши, она поняла двусмысленность вопроса и представилась: «Я - Александра Мачерет, помощник Андрея Тарковского. Завтра мы снимаем нашествие на Владимир, а нам не хватает людей восточной внешности. Могли бы вы принять участие в съёмках?»
Хорошо помнил замечательный фильм Тарковского «Иваново детство» и потому хотел согласиться, но на всякий случай глянул на Сашу Аронова, руководителя бригады. Поняв всё сходу, он сказал: «Соглашайся, один день обойдёмся без тебя». Мачерет сказала, что утром я должен придти на стадион у Успенского собора.
На рассвете 1 октября густой туман окутал город. Не без труда нашёл стадион на холме. В гримёрной мне наклеили монгольские усики, бородку и отправили в павильон с монгольской одеждой. Там заминка – с трудом нашли большие сапоги и длинный дэгэл. Гляжу в зеркало – настоящий монгол. Из гримёрной пошёл через стадион к конюшне, чтобы получить коня.
Купола собора еле видны сквозь туман. Трава в росе. Тревожная тишина, как перед боем. Пропало ощущение времени, и я почувствовал себя одним из своих предков. Они - халха-монголы и точно были в том нашествии.
Подхожу к сараю с реквизитом русских воинов. Вижу, парень суёт онучи в лапти. Длинные рукава мешают ему. Я остановился, опёрся ногой о крыльцо, а он поднимает голову, видит мой прищур, я ведь близорук, и без очков мой взгляд - хищный. И парень вдруг встал и хрипло спросил: «А как с Руси гнали, помнишь?» Ничуть не обидевшись, я усмехнулся и пошёл к конюшне. Ведь я тоже представил себя своим предком. Понятно, почему у парня поднялась шерсть на загривке. Как и я, он входил в роль.
На конюшне помощник режиссёра глянул на меня и хмыкнул: «У вас, двухметрового, ноги будут свисать с коня, как у Дон-Кихота». Узнав, что я с детства скакал на конях, он спросил, смогу ли я остановить скачущего коня? Услышав да, он вздохнул «Слава богу!» и сообщил кому-то по телефону: «Нашёл!» А мне сказал: «Надо сыграть монгола, под которым убита лошадь, и он ищет новую».
Тем временем туман развеялся, взошло яркое солнце. И вот на меня мчится повозка, я останавливаю коня, вскакиваю в телегу, седок прыгает с неё, скачущий рядом монгол рубит его саблей, а я лезу в телегу, роюсь в корзине, примеривая на себя вещи. Так мне велел второй режиссёр Игорь Петров. А он следовал сценарию Андрея Кончаловского. Позже я прочитал сценарий и удивился его прекрасному языку, стилю. Два Андрея – Кончаловский и Тарковский, объединились, чтобы воссоздать размытый в дымке времени образ Андрея Рублёва.
И вот на меня снова и снова мчится конь, а меня снимает особый оператор. В это время монголы, забравшись на купол собора, срывают золочёные кресты. После многих дублей нам объявили: «Не расходиться, через час – съёмка при другом солнце!»
В перерыве я сфотографировался со студентом-киргизом, приехавшим на съёмки из Москвы. Тут подошёл парень, спросивший утром: «А как с Руси гнали, помнишь?» И извинился. Он оказался студентом местного института. Мы пожали друг другу руки. Хотел сказать ему, что и я представил себя древним монголом, но не стал. Я удивился, как легко вспыхнули в нас искры прошлого.
И как много заблуждений тлеет с тех пор. Вот главные из них. Чингисхан никогда не был на Руси. По телевидению показывали польский фильм «Монголы», где говорится, что завтра к Варшаве подойдёт Чингисхан. Не было трёхвекового ига, как пишут многие. Даже если начать с битвы на Калке в 1223 году, до Куликовской битвы 1380 года, которую считают освобождением, получается 157 лет. Но битву на Калке нельзя считать началом ига.
Ту битву спровоцировали галицкий и киевский князья, убив десять монгольских послов, просивших выдачи половецкого хана Котяна. Тот сражался против монголов на стороне Хорезмшаха и после разгрома бежал в Киев. Убийство послов инициировал Котян. А тогда не только монголы, но и другие народы Азии и Европы считали убийство послов большим грехом.
Настоящее нашествие на Русь началось зимой 1238-39 года. Его возглавил внук Чингисхана Батый. Фактически он пошёл на Русь, чтобы отомстить за убийство послов в 1223 году. О нём тоже много несуразностей. Чего стоит «Повесть об убиении Батыя» в русских летописях. На самом деле он умер своей смертью в 1255 году. Батый умел ладить с русскими князьями, которые не оказывали сопротивления, например, с Александром Невским. А тот создал в Сарае, столице Золотой Орды, православную епархию. Возглавляя её, епископ руководил всеми церквями Руси, чем фактически объединял её.
Выдающиеся учёные Георгий Владимирович Вернадский и Лев Николаевич Гумилёв нанесли сокрушительный удар по легенде о монгольском иге и утверждали, что между Русью и Ордой был симбиоз. Неслучайно Александр Невский разбил немецких псов-рыцарей на Чудском озере с помощью монголов. Эйзенштейн заснял их атаку, но Сталин посоветовал убрать этот эпизод.
Перед следующим дублем, устав от беготни и нервного напряжения, я прилёг, задремал. Вдруг слышу тихий стук копыт, открываю глаза, вижу Андрея Тарковского на коне. Он спокойно едет мимо участников массовки. Никакого величия в позе. Я встаю, фотографирую его и говорю, что играю воина, но Чингисхан не велел хватать добычу до конца сражения, снимать кресты с церквей, так как уважал чужую веру. Андрей Тарковский удивлённо хмыкнул и сказал: «Это интересно. Я подумаю и уточню. Спасибо вам».
В последних дублях конь, ошалев от скачки, вставал на дыбы ещё до того, как я хватал его за узду. Быстро понял, кто преграждает путь, и хотел сбить меня копытами. Уклоняясь от них, я прыгал сбоку и, ловя узду, осаживал лошадь, используя свои силы и вес.
Меня удивляло, что по репродуктору звучал только голос Петрова, а Тарковский, верхом на коне, наблюдал, как посторонний. А на съёмках его фильмов «Ностальгия» и «Зеркало», я видел, как Андрей лез буквально в каждый эпизод, разъясняя, что и как снимать. Может, оттого, что съёмки проходили за границей, без такого надёжного помощника, как Игорь Петров?
Получая деньги в кассе, увидел листок на стене: «Массовка» - 2.50. «Крупный план» - 5 р. «Задание режиссёра» - 7.50. У меня – высшая такса! Тогда это были неплохие деньги.
После выхода картины я с нетерпением ожидал эпизод, где я останавливаю коня, но… В общем, я сам вырезал себя, сказав, что монголы не хватали добычу во время битвы. И всё же риск жизнью оправдан. И я благодарен коням моего детства, ведь они помогли мне попасть на съёмку «Андрея Рублёва» и поговорить с Андреем Тарковским!

ДУХИ ЧЁРНОЙ ПЕЩЕРЫ
Рассказ Заремы о зимовье между Кочевной и Метешихой не давал покоя. Её слова: «Не вздумай попасть туда» лишь разожгли любопытство. Через несколько лет я решил сплавать к Горе заката. Сказав дяде Гане, что хочу поохотиться на уток, взял у него лодку. Он видел выводок на озерке посреди острова, напротив его дома, и посоветовал плыть туда. Но моя цель - Кочевная падь, я переплыл Селенгу и завернул за остров, чтобы за ним направиться к Потатуре. Вдоль неё спустился к устью Кочевной. Спрятав лодку, я пошёл вниз по течению Селенги, к Горе заката.
Место глухое, заросли густые, я с трудом нашёл зимовьё. После войны, когда исчез Гитлер, я даже подумал, если он спрячется здесь, его никто не найдёт. В избушке уютно, прибрано. Печь полна дров, но я нарубил ещё и развёл огонь, сначала в печи, потом - на улице. Обошёл зимовье, вокруг тихо, спокойно. Испёк картошку в золе, поел её с молоком, хлебом. Стало темнеть, идти в тайгу поздно. За день устал – косил, сено, метал копны, и потому сразу уснул.
Ночью проснулся от жары. Зря не убрал из печи часть дров. Приоткрыв дверь, чтобы проветрить зимовьё, услышал голоса. Выглянув, увидел синий огонь на месте моего потухшего костра. Откуда пламя? Что за люди вокруг? Один из них кладёт ветки в костёр, пальцы его правой руки ровные. Такая кисть была у Толи Бирюкова. В детстве ему случайно отрубили средний и безымянный пальцы. Парень обернулся, и я увидел, что это действительно Толя. «Не удивляйся, дядя Вова, - сказал он, - садись с нами». Голос глуховатый, как бы сплющенный. Год назад он застрелился из двустволки. А пламя синее, так как его развели духи мёртвых. Они ведь призраки, потому и пламя призрачное.
- Извини, Толя, я устал, посплю ещё. - На самом деле я не хотел сидеть с ним и его странными друзьями. Вспомнил слова Заремы, что с ними она натерпелась страху.
- Отдыхай спокойно, я скажу ребятам. Тебя не тронут. Спасибо за помощь с экзаменом.
Я лёг, но уснуть не мог. Пятёрку он получил после моего репетиторства, написав сочинение о походе в тайгу. Гроза над Хамар-Дабаном получилась яркой. Толя описал долину Пьяной и вихрь, из-за чего деревья стучали верхушками.
Задремав, я вздрогнул от глухого удара. Вроде как что-то упало снаружи. Открыл глаза – темно. Показалось, у моих ног кто-то сидит. Спрашиваю: «Толя, ты?» Ответа нет. Протянул руку, нащупал чей-то палец. Пытаюсь оттолкнуть его от себя, но не могу. Толкал, тянул, пока не вырвал его. Зажёг спичку и увидел деревянный штырь, вбитый в стену. Вставив его на место, успокоился.
Окно посветлело. Глянул в него и увидел, как Толя схватился за бок и катается по земле. Моя мама, прибежав к ним после выстрела и криков Евгении Александровны, мамы пыталась остановить кровь, облегчить страдания уколами, но Толя умер в муках. И вот он снова корчится от боли. Рядом парни, русские и буряты, с обрывками верёвок на шеях, у других - окровавленные от ран рубашки. И тоже стонут. Среди них - тот, кто повесился после комьев земли Шабалды. Я догадался, что все они – самоубийцы, а Толя старший над ними.
- Гляньте, Баир снова лезет на дерево, - говорит кто-то.
Тут я понял, что стук, разбудивший меня, был от падения Баира.
- Ребята, пошли в свою пещеру, надоели его прыжки, - сказал Толя.
 Самоубийцы сами обрекают себя на бесконечные страдания. Недаром все религии осуждают их. Удивило, что самоубийцы - разных национальностей. Я думал, что в загробном мире духи мёртвых собираются по вероисповеданиям. Выходит, здесь неверующие? Толя Бирюков застрелился, когда медсестра Нина вышла замуж не за него, а его друга. Единственный сын у матери, он ни в чём не знал отказа. И первый серьёзный отказ довёл до беды.
Не испытывая тяги к этой теме, я выше упомянул много самоубийств: главврач санатория на Кумыске, повесился после доноса на него; паренёк, которого осыпал землёй Шабалда; красавица Оля Бобыкина, Олег Ярыгин, не поступивший в консерваторию, и семнадцать девушек Улей-олон, покончившие с собой. Повесился и Василий Иванович Юй Чже-чен. Перед этим он сказал моему отцу, что устал жить. Ему было не 90 лет, как в паспорте, а за сто.
Самоубийцы были и в нашем роду. Мой прадед Барай, сильный шаман, владевший гипнозом, не захотел креститься. Проведя камлание, он заперся в юрте и повесился на волосяной верёвке. Но его русская жена крестила сына Ивана, который стал моим дедом. Много позже покончил с собой Иннокентий Хамгушкеев, муж моей тёти Вали Гуляшиновой. Писать, почему и как это произошло, не хочу, уж больно тяжело всё.
Когда взошло солнце, я вышел из зимовья. Никаких следов у костра. Потрогал пепел, мокрый от росы, и пошёл к устью Кочевной, где сел в лодку, переплыл на Ахреевский остров. В узкой протоке увидел уток, первым выстрелом убил двух, а когда они взлетели, я подстрелил влёт ещё одну. Проплыв большую протоку, подгрёб к дому бакенщика.
- Почему охотился не там, где я советовал? - спросил дядя Ганя.
- Течение снесло в Кочевную, и я заночевал там.
-  Если б знал, что ты уплывёшь туда, не дал бы лодку. Там есть пещера. Её духи заманивают людей. Трое охотников исчезли в ней. Один пошёл зимой, второй летом, третий осенью. Стали искать их, увидели вход в пещеру, двое парней подошли к ней, и их вдуло туда, словно хозяин пещеры втянул глоток чая. А где ты ночевал?
- В зимовье, напротив Ахреевского.
- Ну, даёшь! Именно там кучкуют духи Чёрной пещеры. Не видел их?
- Нет, слышал лишь странные голоса, они как сплющенные.
- Это голоса духов. Как же они не тронули тебя?
Я пожал плечами, не став говорить, что меня оберегал Толя Бирюков.
В 1967 году я рассказал о Чёрной пещере Виле Баранникову и Гене Болдогоеву, мол, Гора заката походит на голову богатыря в «Руслане и Людмиле». Однако она не только валит с ног ветром, но и «всасывает» людей, как тех трёх охотников.
Однажды подумал, может, Гора заката – это голова Эрлэн-хана, владыки царства мёртвых? Тогда вверху должны быть две пещеры – глаза, а нижняя пещера – рот, ловит людей и отправляет их в царство мёртвых. Эрлэн-хан имеет 9 дворцов и 99 темниц, а главный железный дворец Бай-тенгиз - на берегу подземного моря, у слияния 9 рек, наполненных слезами людей. Вдруг один из дворцов тут?
 Цифры 9 здесь неслучайны. В них таятся тройки. Учение древних греков о триадах было развито в средние века, а немецкий философ Гегель вывел из них знаменитый закон отрицания. Магические цифры 3 и 9 почитаемы и у бурят. Вспомните 99 тенгриев, правящих миром, 99 присутственных мест Эрлэн-хана, ведь это 33 тройки. Славяне тоже почитали эту цифру. Православная троица произросла из тех же корней. Но в отличие от немецких триад в ней - не абстракции, а Бог-отец, Бог-сын и Святой дух…
Виля и Гена, заинтригованные мной, уговорили меня свозить их туда. Мы приплыли к зимовью в сумерках, развели костёр, выпили, поели. Ночью я снова слышал уже знакомые стоны и стук падающего тела. Мои друзья спали беспокойно, но ничего не слышали. Виля сказал, что это под силу лишь потомкам шаманов.
- Духи самоубийц, - сказал я, - не находя места от боли, кочуют и мечутся здесь неслучайно, ведь тут текут реки Кочевная и Метешиха.
Начав изучать мифы и легенды предков, узнал, что миром правят 99 тенгриев, из них 55 белых западных добрых и 44 чёрных восточных злых тенгрия, которые приносят засухи, пожары, болезни. И шаманы делятся на белых и чёрных в зависимости от того, каким тенгриям поклоняются. Между прочим, чёрные шаманы, если им поднести дары, могут унять засухи, болезни. Хорошо, что белых тенгриев больше, чем чёрных. Может, потому добрых людей больше? И добро побеждает зло. Однако чёрные силы не дремлют. Моя бабушка Ляляй иногда вдруг говорила: «Хошь, хумар-бохолдэ!» (Хошь – прочь! Бохолдэ – дух погибшего, ставшего чёртом). И крестилась, отгоняя злых духов.
Я предложил пройти вдоль хребта, а Гена поёжился и сказал, что мы опоздаем на вечерний поезд, а нам ведь сегодня выступать по телевидению.
- Мы пройдём немного, - говорю я, - Если найдём Чёрную пещеру, входить не будем, посмотрим издали. Вдруг увидим Эрлэн-хана. Он не просто хозяин загробного мира, но и глава чёрных тенгриев. Кое-кто считает его дъяволом.
- Это ты искуситель, - засмеялся Гена, - вошёл в роль Мефистофеля.
- Ладно, Гена, я понял, ты боишься, а ведь ты, Виля, чемпион Европы?
- Но здесь не Европа, а Азия, - решил отшутиться Виля.
- Но у тебя серебро на олимпиаде в Токио, а это Азия. Если пойдём, можем увидеть Эрлэн-хана на чёрном иноходце, в руках у него вместо плети чёрная змея. Она не кусает, а плюёт в глаза ядовитой слюной, и жертвы слепнут, становятся беспомощными…
Ребята переглянулись. Приняв это за согласие, я пошёл вдоль Горы заката, в сторону Байкала. Может, Чёрная пещера - пасть Эрлэн-хана, которая поглощает людей. Если это так, то у Горы заката могут быть ещё две пещеры вверху, вроде глаз Хозяина подземного мира. Но, пройдя далеко, мы не нашли пещер.
- Сейчас пещеры скрывают зелень, - сказал я, - надо искать их осенью или зимой.

ЭЙНШТЕЙН И ЭРЛЭН-ХАН
Астрофизики обнаружили чёрные дыры, которые увидеть невозможно. Но их вычисляют по исчезновению тел в зоне притяжения. Как Чёрную пещеру в Горе заката обнаружили после исчезновения людей. Писатель Пётр Спивак в «Независимой газете» сравнил чёрные дыры в космосе с тоталитарным обществом на Земле: всё светлое исчезает. Раньше «лучи света», вроде Катерины в «Грозе», гибли поодиночке. А в СССР в чёрных дырах гражданской войны и репрессий исчезли миллионы.
Люди гибнут и в наши дни – Влад Листьев, Дмитрий Холодов, Анна Политковская в Москве, Георгий Гонгадзе в Киеве. Неугодные исчезали и в Беларуси, других местах России и СНГ. И у нас, в Бурятии, лет десять назад совершили покушение на писателя А.В. Тиваненко после его книг о президенте Бурятии Л.В. Потапове. Они так не понравились его команде, что Алексея Васильевича сбила машина, и он едва остался жив. А Валерия Шаповалова, конкурента Потапова на выборах, арестовали, посадили в тюрьму, где выбили все зубы…
Сородичи считают, что пещеры у Байкала ведут в подземное царство Эрлэн-хана. И потому Байкал связан с океаном. Для прибайкальцев это аксиома. А я подумал, вдруг именно тут находится главный из девяноста девяти дворцов Эрлэн-хана?
Кроме Чёрных дыр астрофизики открыли так называемые кротовые норы. Сделал это Эйнштейн, поначалу не веривший в чёрные дыры. «Совершив обрезание» двух чёрных дыр, он «склеил» их и получил кротовую нору с двумя выходами. Эту безумную модель учёные не приняли всерьёз, как и его теорию относительности. Но позже астрофизики доказали существование кротовых нор. Российский учёный Игорь Новиков считает кротовые норы своего рода «почтовыми ящиками» между мирами. В галактиках они - словно входы в антивселенную, а на Земле - лазейки в антимиры.
Игорь Новиков утверждает, что кротовые норы позволяют перемещаться не только в пространстве, но и во времени. В кротовых норах могут существовать замкнутые линии времени, и в них будущее вытекает из прошлого, как и прошлое из будущего. В замкнутых линиях может существовать машина времени, поскольку вход и выход в пространство связывают не только один момент, но и разные периоды времени.
После этого мне привиделось, как Эрлэн-хан выходит из пещеры со змеёй за пазухой и встречает старика со скрипкой под мышкой.
- Ты кто? - спросил Эрлэн-хан. Голос громом раскатился над Байкалом.
- Я физик, - улыбнулся старик, - хочу увидеть здесь кротовые норы.
- Почему ты не боишься меня? Все боятся меня, все трепещут вокруг.
- Ты что, хан Кончак! – гость вспомнил арию из оперы химика Бородина.
- Какой Кончак! Я владыка подземного царства Эрлэн-хан!
Тут из халата выглянула змея, но хозяин задвинул её обратно.
- Почему я должен бояться? – усмехнулся Эйнштейн, - Ты владыка подземелья, а меня почитает поднебесный мир. Мы в разных сферах, и я недосягаем для тебя и твоих змей. А главное, всё в мире относительно.
Эйнштейн берёт скрипку и начинает играть лирическую мелодию из оперы «Князь Игорь» перед половецкими плясками…
Если соединить гипотезы астрофизиков с мифологией бурят, то по подземным рекам из человеческих слёз можно проплыть к океану и антимирам. И начать путешествие во времени, причём и в будущее, и в прошлое. И там мы увидим не только хозяина подземного мира Эрлэн-хана, но и пятидесят пять западных добрых тенгриев, противостоящих сорока четырём восточным злым тенгриям.
Если время движется по кругу, то события плавно перетекают одно в другое, и прошлое влияет на будущее в той же мере, как и будущее на прошлое, - считает Игорь Новиков, и доказал это математически. То есть через пещеру в Горе заката я могу попасть в прошлое и увидеть своих предков, от шаманов Халхин-гола до прадеда Барая и деда Ивана, которого я, к сожалению, не видел.
Между прочим, к Горе заката можно проехать от Татаурово, через село Кому к Покровке, а оттуда рукой подать до речки Кочевной. Лесовозная дорога хорошая. И я советую своим землякам съездить в это таинственное место.
Хотя мы не увидели духов Чёрной пещеры, Виля Баранников и Гена Болдогоев были довольны поездкой. Однако она окончилась трагично. Плывя на лодке, мы держали ружьё наготове, чтобы стрелять в пролетающих уток. Оно переходило из рук в руки. Вернувшись домой, я поставил на веранде ружьё, которое разрядил на реке, и стал снимать сапоги. Незаметно ружьё взял приехавший в гости мой 14-летний кузен Серёжа Хамгушкеев, зашёл в дом, навёл ствол на своего младшего брата Андрея: «Руки вверх!» и нажал спусковой крючок. Ружьё бескурковое, не видно, что они на взводе, и предохранитель сдвинут. Раздался выстрел, и Серёжа выбежал на улицу с криком ужаса…
Не снимая с себя вины за гибель кузена, скажу, что позже двустволка «Зимсон» вновь чуть не убила человека. Под Баргузином, куда мы ездили на встречу с читателями, заряд дроби пролетел у затылка моего друга писателя Натана Эйдельмана. Михаил Жигжитов, которого Владимир Тендряков называл: «Дерсу Узала, взявшийся за перо», узнав об этом, сказал: «Сибиряки называют такие ружья бешеными. Скорее избавься от него – его заряжают духи самоубийц или сам Эрлэн-хан.» Отец, «пошаманив» над ружьём, подарил его моему брату Валере. Он охотился с ним в Подмосковье, и никто из людей не погиб.

1949-50. ПРОМЕНАД
Осень 1949-го была тёплой. Как-то я встретил у Гостиных рядов свою кузину Клару Тасханову с подругой по музучилищу Аидой Крупениной. Красивая, стройная блондинка с большими голубыми глазами, Аида была красивее звезды немого кино Веры Холодной. Клара уступала ей красотой, но обладала особым обаянием. Хорошо одетые, подруги весело смеялись, оборачиваясь назад. Увидев меня, Клара спросила, не знаю ли парня, который только прошёл мимо. Я посмотрел и сказал, что это Вадим Зоркальцев из 10-б класса нашей школы. Спросив, чем он заинтересовал их, узнал, что, увидев Аиду, он остолбенел и так смотрел на неё, что рассмешил их.
Вадим высокий парень, очень похож на молодого Маяковского. Держался особняком, выглядел старше своих лет, и был загадкой для учителей и учеников. Не выступал в концертах самодеятельности, не ходил в кружки, не занимался спортом, но выглядел богатырём. И все прочили ему золотую медаль, так как он учился отлично.
Я сказал, что могу познакомить с ним. Они переглянулись, засмеялись и пошли за мной. Увидев, что Вадим пошёл в сторону пожарной каланчи, я понял, что там он повернёт на улицу Ленина, и обошёл Гостиные ряды с другой стороны, чтобы встретить его у кинотеатра «Эрдэм». Мой расчёт оказался правильным. Мы подошли к нему напротив «Эрдэма», возле универмага. Увидев меня и моих спутниц, он смутился.
Как можно небрежнее, будто мне это не впервой, я представил девушек. Они переглянулись и снова засмеялись. Я сказал, что мне надо встретиться с ребятами, и оставил Вадима с Аидой и Кларой. Лицо его было растерянным. Ему явно понравилась Аида, но он не ожидал, что я покину его. Однако он подружился с Аидой, побывал на концерте, где она с Кларой пела дуэт из «Пиковой дамы». У Аиды была колоратура, а у Клары - меццо-сопрано. Позже Аида и Вадим стали встречаться без неё.
Взяв билеты на очередной сеанс в «Эрдэм», мы с ребятами направились вверх по Ленина. И тут Володя Шабалин пошёл за очень респектабельной женщиной, а ребята пристроились за ним цепочкой по одному. Серьёзная женщина средних лет шла одна, не зная, что за ней образовалась длинная вереница.
Идти за Шабалдой не стал. Пройдя вперёд, я обогнал женщину и увидел, что она, ничего не подозревая, спокойно идёт мимо госбанка. Но когда стала переходить улицу от дома с атлантами к Дому специалистов, люди увидели странную процессию. Послышался смех. Заметив, что все смотрят на неё, женщина оглянулась и увидела ребят, следующих за ней. А они с серьёзными лицами прошли мимо и засмеялись только когда отошли. Она же без улыбки, не сказав ни слова, подождала, когда они отойдут, и вошла в подъезд Дома специалистов.
Вскоре эту шутку подхватили другие школьники и стали выстраивать цепочки не только за женщинами, но и за сверстницами. Но это было уже не смешно. Тем более что шествия сопровождались шутками, скабрезностями. Одна мамаша, увидев, что за её дочерью идут ребята, отругала её. Мол, неслучайно они пошли за ней. Значит, дала повод для этого. Бедняга заплакала от обиды.

УВЛЕЧЕНИЕ СТРЕЛЬБОЙ
Наши безобидные операции под названием «Променад» прекратились так же неожиданно, как и начались. Учёба в десятом классе становилась серьёзнее. Кроме того, почти все занялись спортом. Одноклассники Витя Арбузов, Гера Носкин, Виталий Гончаров, Шабалин и Котовщиков увлеклись баскетболом. Занятия проходили в середине недели, а игры по воскресеньям. Я тоже начал играть, но из-за поездок по субботам на Ильинку пришлось оставить баскетбол, который мне очень нравился. А ребята стали побеждать на первенствах города, республики, попали в сборную, ездили на зональное первенство Сибири и Дальнего Востока. Среди них выделялся Витя Арбузов. Под щитом был неудержим. Как бы ни закрывали его, он изворачивался и забивал мячи. Он походил на знаменитого в те годы баскетболиста сборной СССР Алачачяна.
А я с Мишей Ененко, Женей Мысиным и Юрой Ховриным записался в стрелковую секцию Добровольного общества содействия армии. Кроме Досарма действовали Досавиа и Досфлот, которые в 1952 году объединятся во Всесоюзную организацию ДОСААФ. Занятия проходили на углу улиц Смолина и Банзарова, в доме, напротив которого мы жили в 1941-42 годах. А стреляли у дамбы за стадионом «Динамо». Начали с малокалиберной винтовки ТОЗ. Удачно выступив на первенстве города, я выбил из «мелкашки» 43 очка из 50 и занял третье место. Потом стали стрелять из пистолета ТТ.
После стрельбы чистили винтовки и пистолеты. Я умел это, так как чистил ружьё на Ильинке. Но здесь драили ствол до полной чистоты тряпок, потом смазывали стволы маслом. Однажды я решил услышать свист пуль. Лёг в небольшую яму у дамбы и с трудом уговорил ребят начать стрельбу. Но пули летели беззвучно. А я еле удержался, чтобы не поймать их рукой.
Миша Ененко пошёл в секцию, потому что хотел поступить в военное училище. Окончив Канское училище военных переводчиков, Миша оказался в Китае и исчез из нашего поля зрения. Он жил за Удой, в деревянном доме недалеко от моста, а позже рядом построили деревянную цеоковь.
Зауда, как горожане называли левый берег Уды, считалась тогда бандитской окраиной. А после возвращения с целины в 1966 году я стал заудинцем. Поменяв Целиноград на Улан-Удэ, поселился у Республиканской больницы, на улице Павлова 13. Город развивался за Удой. Десятки новых кварталов появились здесь. Сюда стали ходить автобусы, которых не было в наши годы, потом провели трамвай. Здесь появились Академгородок – Бурятский научный центр Сибирского отделения Академии наук СССР, институт культуры, ныне академия, кинотеатр «Дружба», сюда переехал Русский театр, а позже на этом месте построили новое прекрасное здание.
Я начал учиться меткости из любви к охоте. Но стрельба по мишеням и живым целям очень отличаются. Волнение, охотничий азарт мешают стрельбе по дичи. Стрельбой влёт по уткам и навскидку, при появлении зверя, овладел гораздо позже. Занятия в стрелковом кружке помогли позже войти в сборную философского факультета МГУ, хорошо стрелять на военных сборах в Кантемировской и Таманской дивизиях.

СТРАСТИ ПО АРХИВУ
За годы работы у меня накопился огромный архив - записные книжки, блокноты, фотоплёнки, кипы фотографий. Первый удар по архиву нанесли пионеры. В 1981 году они позвонили в дверь дома на Бутырской и спросили: «Нет ли у вас ненужных бумаг, старых газет? Мы собираем макулатуру». Я сказал, что нет, и закрыл дверь. А на утро обнаружил, что исчезли большой ящик и несколько больших картонных коробок, которые я вынес при ремонте за дверь квартиры. В них были вырезки моих статей из газет и журналов, письма друзей, ноты моей песни, грамота о присуждении мне премии за второе место в конкурсе молодых композиторов. Пойти сразу в школу не мог, спешил на работу, а позже директор сказал, что собранная макулатура уже сдана на пункт приёма. К счастью, дневники, часть фотоплёнок и фотографий осталась дома.
Второй удар по архиву нанёс внук Саша. Работая над «Улигером о детстве», я приготовил «Kochrezepte», тетрадь, подаренную мне тётей Лёлей. В ней я, учась в десятом классе, начал вести свой первый дневник. Перед отъездом на дачу сына Тимура я перелистал дневник и положил в какое-то надёжное место. С предвкушением ожидал встречи с ним, но, к огорчению, не нашёл его. Мой внук во время ремонта так зачистил квартиру от «хлама», что дневник исчез вместе с другими бесценными для меня бумагами.
Ударом для меня стала не только их потеря, но и зримый разрыв поколений. Саша – типичный представитель нового поколения, не читающего книг. Поступив в Академию культуры в Улан-Удэ, он бросил учёбу. Правда, были материальные причины - не хватало денег на питание, одежду и т.п. Но и я учился в МГУ порой впроголодь, и многие сверстники по университету. Главное увлечение внука – компьютер. Он типичный представитель нового поколения, равнодушного к литературе, искусству и даже к спорту. Но радует то, что его не увлекли пьянство, наркотики.
Начав главы о выпускном классе, я неожиданно нашёл свой первый дневник. Он лежал среди других бумаг внутри моего дивана, на котором я сплю и работаю. Но я не стал убирать слова упрёка внуку, а заодно упрекаю и себя. Написанное пером не вырубишь топором. Моя дочь родила его без мужа, Саша считал меня отцом, а мою жену - мамой. Узнав истину, он очень переживал: «Вы все обманывали меня». В школу Саша пошёл в Улан-Удэ, и мы, живя в Москве, не могли воздействовать на его воспитание…
Перелистав дневник, я обеспокоился, как будет выглядеть школьный текст после написанного в начале и середине книги? Не слишком ли примитивно? Не придётся ли подтягивать его до более высокого уровня? После долгих раздумий понял, что не стоит изменять текст. Единственное, что позволил - сократил рыхлые места. Ясно, что стиль, язык будет раздражать не только меня, но и читателя. И им придётся сравнить написанное в семнадцать лет с тем, что появилось на склоне жизни.

НАЧАЛО ДНЕВНИКА
2-IX-1949 г. (В это время я жил на Первомайской 13).  Итак, я решил вести дневник. Он поможет мне разумно использовать время, организовывать труд. Буду записывать все события моей жизни, думы и переживания. Хочу воспитать требовательность к себе, деловитость, силу воли, настойчивость в достижении цели. Иногда не могу преодолеть в себе лень, докончить до конца уроки. Мне не хвает силы воли, которая нужна для отличного окончания средней школы. Уже сейчас, в первые месяцы учёбы, я нахватал троек.
22-IX-49. Сегодня начал заниматься утренней зарядкой. Как хорошо чувствовал себя весь день! О значении её академик Богомолец говорил: «С зарядки и массажа надо начинать день и заканчивать ими. 10-20 минут, затраченные ежедневно на это, не только придают бодрость на весь день, но и сохраняют немало лет жизни». Пробегаю 240 метров, прыгаю через перекладину 120 см, делаю утреннюю гимнастику. Как свежо и бодро после этого! Несмотря на холод, выхожу в майке и брюках.
В школе на химии вёл себя плохо, получал замечания от Марии Григорьевны. Списал по геометрии невыполненное задание. Очень плохо! Это получилось потому, что в расписании уроков вместо геометрии почему-то оказалась алгебра. Даю слово: никогда не списывать! Выполнял домашние задания с 2 до 6 часов. Часто отвлекался.
29- IX–49. Среда. Неделю не вёл дневник, забываю с непривычки. В эти дни занимался утренней гимнастикой. Хочу сдать на ГТО 2-й ступени. Получится ли это, не знаю, но сдать можно, усиленно тренируясь ежедневно. Записался в стрелковую секцию Досарма, хочу иметь разряд по стрельбе.
В школе получил 4 за контрольную работу по физике, по алгебре - 3. Стараюсь выполнять все домашние задания, но иногда не успеваю.
12-Х–49. С 1 октября живу на Свердлова 29, у рынка, у Барановых. Дом деревянный в глубине двора, такой сырой, что плесень покрыла стены, углы, матрасы, книги. Мама пошутила, что скоро будем делать свой пенициллин. Сыро, видимо, от грунтовых вод и водоразборной будки у ворот нашего двора. Сюда я ходил за водой с Первомайской.
Чтобы я лучше окончил школу, мама стала жить в городе, работала в тубдиспансере, потом в вендиспансере. Готовила, обстирывала меня.
Необходимое пояснение. До этого я жил у тёти Лёли на Первомайской 13. Но после рождения у неё дочки Вали, у них стало тесно. Хозяйка квартиры на Свердлова, забыл её имя, отчество, была из крещёных иркутских бурят. Женщина с юмором, она рассказывала, как в юности кто-то, услышав её девичью фамилию Майорова, подумал, что она дочь майора.
Старший сын хозяйки, Анатолий Михайлович Баранов, тренер по конькам, пригласил меня в свою секцию. Занятия проходят за стадионом «Динамо», у впадения Уды в Селенгу. На первой тренировке после пробежки мы начали делать упражнения на гибкость и растяжку мышц. Прыгали на одной ноге, потом в длину. В итоге я устал больше, чем в походе за шишками. Смыв пот холодной водой на Селенге, я пошёл домой, с трудом волоча ноги.
У Анатолия Михайловича - младший брат Юра учится в хореографической студии музыкального училища. Он старше меня, выше своего брата, такой же худощавый, но более статный, красивый бурят. Позже стал ведущим солистом балета, женился на балерине-молдаванке. Это была прекрасная пара.
В неё влюбился молодой следователь, выпускник МГУ Юрий Курбатов. Хорошо помню его, т.к. играл с ним в сборной Бурятии. Высокий, стройный баскетболист «Динамо», 190 см, он встречался с ней, подносил цветы на спектаклях, приглашал в рестораны. Весенним вечером увидел их у «Эрдэма», он был в светлой кепке. Как они улыбались друг другу! Но она отказалась разводиться с мужем. И Курбатов застрелился. Эта история наделала много шума.
14-Х–49. Сегодня не был в школе, т.к. заболел, лежал в постели. С домашними заданиями плохо, особенно по геометрии, тригонометрии. Задачи всё труднее, иногда не знаешь, как приступить. Начинаешь с твёрдым намерением, во что бы то ни стало решить, но не хватает силы воли для завершения. Сочинения стал писать лучше, ошибок почти нет. Их надо ликвидировать. По немецкому - двойка. У меня нет учебника.
15-Х–49. Контрольную работу по немецкому написал, кажется, не очень. По физике не решил задачи, т.к. из-за болезни не успел прочесть пройденное.
Был на заседании суда по делу… (Четыре фамилии густо зачёркнуты. Так я понял, что отец читает дневник. Это огорчило меня. Там была его фамилия, а он не считал себя виновным, что подтвердил суд. Хотел сказать ему, что брошу дневник, но не сказал и продолжил его). Впервые присутствовал на суде. Особенно не переживал, потому что подсудимые не были подавлены процессом. Хотя из-за них утонули три девочки. (Подробнее - в главе «Ежегодная дань»).
Позавчера не стреляли, т.к. не было Спиридонова. Вообще Досарм работает плохо. Спиридонов кричит, ругается матом, а сегодня не пришёл.
16-Х–49. Воскресенье. Смотрел в театре русской драмы спектакль братьев Тур «Особняк в переулке». Зал переполнен, все с напряжением следили за действием. Слова советника иностранного посольства: «Вышинский сделает из нас фарш на очередной ассамблее» зрители встретили смехом. Какой-то зритель крикнул: «Вышинский сделает из них не только фарш, но и отбивные котлеты!» Зал поддержал его аплодисментами.
31-Х–49. Предложил Мише Ененко написать письмо школьникам ГДР. Он усмехнулся: «Что, оценками хвастать будем?» «Да нет, ведь немцы ничего не знают о Восточной Сибири». «Давай сначала оценки улучшим», - сказал он.
4-Х–49. Пятница. На уроке химии произошла ужасная неприятность. Я без разрешения встал, подошёл к крану, набрал в рот воды и пустил фонтан на табурет и пол. Мария Григорьевна попросила меня выйти из класса, а я не послушал её и остался. Она заявила, пока я не выйду, она не начнёт урока, а он последний в четверти, и кое-кто не сможет исправить двойки. Миша Убугунов, Юра Ховрин попросили меня извиниться и выйти. Я пошёл и громко сказал: «Ещё извиняться перед ней!» И громко хлопнул дверью. Что на меня нашло? Откуда такой взрыв хамства?
Выйдя из кабинета химии, спустился в свой класс, продолжая ругать её и себя. Потом увидел свой комсомольский значок и сразу остыл. Мне стало стыдно. Миллионы комсомольцев погибали с этим значком в боях за Родину, досрочно выполняли пятилетние планы, а я оскорбил учительницу! Как, с какими глазами я встречусь с ней? Какие слова скажу, извиняясь перед ней? У меня, между прочим, по химии тройка, которую надо бы исправить на хор. А теперь так и останется. Да и по другим предметам намечается половина троек. Даю слово – во второй четверти не иметь ни одной тройки!
Прочитав это в дневнике 60 лет спустя, испытал шок. Стало так стыдно перед учительницей, что я не мог уснуть. «Какая муха тебя укусила? – недоумевали тогда Миша Ененко и Женя Мысин. Не помню, извинился ли я перед Марией Григорьевной. Странно, что меня не вызвали к директору, не обсудили на комсомольском собрании. Видимо, все знали, что химию М.Г. преподавала плохо. Но прощать такое хамство нельзя.

ЛОВЦОВА ПАДЬ
7 ноября 1954. Праздник провёл с Женей Мысиным на Ильинке. 5 ноября он приехал со мной. Из-за недостатка места спали в большой комнате на одном диване. У окна были кровати Розы и Валеры. Папа с мамой в маленькой комнате нашей новой квартиры. Боялся коснуться ноги или руки Женьки. Не знаю, отчего, но моё тело было наэлектризовано. Тут я снова пожалел, что отец не занял трёхкомнатную квартиру. Хотя вполне мог сделать это, чтобы мы не жили в тесноте.
Горы покрыл снег, Селенга встала, но лёд ещё не окреп. Отец отговорил нас идти на правый берег. И мы пошли в Ловцову падь, где летом мы с отцом косили сено. Я рассказал Жене о названии пади в честь казачьего атамана Ловцова, который строил остроги в Баргузине, Верхнеудинске, Селенгинске, а также сёла Троицк, Ильинка, Покровка. Их начали строить в Троицу, Ильин день и на Покров. Оттого и названы так. Никаких следов меркитов и бурят, живших здесь, нет ни в названиях, ни в могильниках. Останки крепостей меркитов найдены выше по течению Селенги, в устьях Хилка и Джиды.
День был светлый, безветреный. Деревья и кусты, покрытые снегом, серебрились на солнце. На душе было легко, оттого что окончилась первая четверть, и у нас есть несколько дней отдыха. Пройдя пять километров по тракту в сторону Улан-Удэ, мы вошли в падь, поднялись в горы. И за весь день не встретили ни одного живого существа. Тайга казалась пустынной. Только следы зайцев, лисиц, да стук дятлов, порханье снегирей, стрёкот сорок говорили о том, что здесь теплится жизнь. Однако следов косуль, изюбрей не было. Женя увидел волчьи следы, но мне показалось, что это ильинские собаки бегают сюда.
Я сказал, что рядом с селом, зверья нет и потому нет и волков. Надо было идти вверх по Пьяной или рискнуть пойти за Селенгу. Вскоре зашли в такую глухомань, что не было слышно шума поездов. Первобытная тишина и покой. Сели на поваленное дерево, поели колбасу, пирожки, запили холодным молоком. И пошли обратно. Так что наш таёжный променад кончился неудачей.
Вечером, как и вчера, я катался на молодом льду протоки. Провёл Женьку к горячему источнику. Рискнули подойти по тонкому льду. Густой пар, пахнущий порохом и тухлыми яйцами, стоял над большой лужей. Луна плескалась в журчащих струях. Сунули руки в воду, и буквально обожглись. На морозе она показалась кипятком.
После школы Женя Мысин поступил в Иркутский сельскохозяйственный институт, стал охотоведом. Возглавил охотинспекцию в Ургале, в верховье Буреи. Когда началось строительство Байкало-Амурской магистрали, я прочитал в газете о нём как об экологе, уважаемом старожиле тайги. В 1967 году он приехал в Улан-Удэ, его друг зашёл в редакцию журнала «Байкал», где я работал, сказал о его приезде, но я не захотел встретиться. Тогда я только прибыл из Казахстана, у нас с женой была голая, не обустроенная квартира, которую я поменял на Целиноградскую.
Должность солидная – заместитель главного редактора, а зарплата всего 180. Мне было не на что принимать гостей. Позже Нёма Беркин сказал, что Женя обиделся на меня: «Вездесущий журналист зазнался, став начальником». Гостил на Ильинке, заходил ко мне на Папанина, на Куйбышева, где я жил, а стоило раз отказать, обиделся. Жаль.

ПИСЬМО ИЗ ЭСТОНИИ
15 ноября. Вторник. Сегодня в наш класс пришло письмо от учениц женской школы № 2 имени Лидии Койдулы, города Пярну, Эстонской ССР. Адрес такой: «Бурят-Монгольская АССР, г. Улан-Удэ. Средняя школа № 1, ученикам 10-а класса». Ученицы выпускного 11 класса предложили завязать переписку. Мы тут же сочинили ответ: «Привет вам, друзья из далёкой, но близкой нашему сердцу Эстонии». Сочиняя письмо, мы походили на запорожцев с картины Репина. Описали нашу школу, как первую в учёбе, спорте, художественной самодеятельности. Отправим завтра авиапочтой.
16 ноября. Среда. В нашем классе проводится шахматный турнир с присвоением 5-й категории. Я набрал 7 очков из 8. Иду без поражений, но с двумя ничьими. Предстоит партия с Герой Носкиным. Может, выиграю у него, как в прошлом году.
В стрельбе 35 очков из 50 возможных. Затем – 69 из 100. Не очень, но не сразу рождаются отличные стрелки. По физике 4, а за диктант – 2. Напутал так же и также, то же и тоже. Но навсегда запомнил, как и когда писать правильно.
Читаю «Тайную войну против Советской России» М. Сейерс и А. Кан. О преступлениях Троцкого и его сообщников. Существование молодой страны Советов было под угрозой, если бы не мудрый вождь народов тов. Сталин.
17 ноября. Четверг. Сегодня директор школы Пётр Александрович Абашеев пригласил группу ребят нашего класса к себе в кабинет. Я думал, он начнёт читать нотации за плохое поведение, неважные оценки. Директор сказал, что ищет преподавателя астрономии, и во втором полугодии она обязательно будет. Кто-то из ребят сказал о том, что уроки химии проходят плохо, что на них плохая дисциплина. Тот как-то странно пожал плечами, мол, что делать. Он ни слова не сказал о моей выходке. Видимо, Мария Григорьевна скрыла её, чтобы не бросить на себя тень. Потом посоветовал подумать о кандидатах на медали. «Прошу вас, ребята, поддержите честь школы!»
На лабораторной работе по физике монтировали щиток с пробками, розеткой, лампочкой, выключателем. Получилось хорошо. Павел Михайлович и мы были довольны. Во время работы как-то тепло говорили о разном. Предложили Козлову провести завтра комсомольское собрание класса. Повестка: 1. Кружок танцев. 2. Сбор денег на фотобумагу для отпечатков общего снимка класса, который надо послать в Эстонию. 3. Купить к дню рождения Виталия Моисеевича портфель. Предложение Вити Арбузова.
23-IX–49. Среда. В воскресение 20-го катался на коньках на стадионе «Дзержинец», имени 25-летия БМАССР. (Позже «Локомотив»). К сожалению, у нас с Долей (Адольфом) Шмаковым была одна пара коньков на двоих. Они великоваты, хлябали так, что поворачивать на виражах трудно. В забеге тренеров Лев Бобыкин победил Анатолия Баранова.
Сегодня стреляли на дамбе. У меня 48 из 100. Давно не стрелял. Поссорился с Мишей Ененко. На стрельбище он заявил незнакомым ребятам: «Вот он не знает родного языка». Кроме того, он не принёс книгу «Тайная война», которую я дал почитать ему, а он задержал на три дня позже срока, а с меня требует библиотека. Покидая стрельбище, поругались. Я сбил его с ног, намял бока. Он пересел от меня за парту Юры Ховрина.
Ответа из Эстонии пока нет. 27-го – открытие катка «Динамо», его уже заливали несколько раз. Хотим вступить в общество «Большевик», но не можем застать председателя ДСО Устьянцева. Он является на полчаса и исчезает.
Заболел Виталий Моисеевич. Во вторник на показательный урок истории пришло человек 20 учителей школ города. П.А. Сыренов провёл урок хуже обычного. Многое читал по конспекту, а своими словами рассказывает гораздо лучше.
Сегодня прошёл первый урок танцев. Играл на аккордеоне Шабалин. Пробовали вальс, краковяк. Кружение получается неважно.
27 января 1950. Пятница. Дневник забросил на два месяца. Это плохо. Нет стремления доводить начатое до конца. Даю слово вести его ежедневно. А в школе большие изменения – появился новый предмет – астрономия. Преподаёт Павел Васильевич Павлов, который недолго был директором школы, пока не назначили Абашеева. Он еврей, перворазрядник по шахматам, но его не уважают так, как Виталия Моисеевича Новомейского.
Осенью прошлого года опрокинулся грузовик с учениками, ехавшими на картошку. Один погиб, другие ранены. Директора И.П. Арского там не было. Он не виноват, но подал в отставку. Её почему-то приняли, и пошла свистопляска с директорами. Но ребята до сих пор помнят и уважают Ивана Петровича.
У Виталия Моисеевича после воспаления лёгких открылся туберкулёз лёгких. Преподаватель один из лучших. Вместо него уроки ведёт «астроном» Павел Васильевич Павлов. Когда его переспрашивают, он странно ухмыляется, пожимая плечами: «Кому как. Кому что легче даётся». И уходит от вопроса.
9 декабря пришёл ответ из Эстонии. Я написал черновик, но не доработал его, т.к. болел с 14 по 21 января. Нагоняю упущенное. Не стрелял полмесяца. Без меня писали сочинения – «Молодёжь в Великой Отечественной войне» и по Чернышевскому. Антонина Леонтьевна велела написать дома.
Вчера была общегородская контрольная работа по алгебре. Решил две задачи, а в третьей спутал условие, вместо рублей – копейки. И всё насмарку. До и во время болезни много читал: Анри Барбюса «Сталин», А. Толстого «Хлеб», Шолохова «Поднятая целина», «Избранное» Эльмара Грина, «Мальчик из Уржума» (о Кирове), «Рассказы о хирургах» Копылова, «Аттестат зрелости» Козаченко, «Бакинские ночи» Энвера Мамедханлы.

КЕМ БЫТЬ?
28 января. Суббота. На вечер десятиклассников «Кем быть?» в нашу школу пришли девчонки из 2-й и 3-й школ. Выступали специалисты разных сфер.
И.П. Арский: Хочу, чтобы все сидящие здесь стали учителями… (После этих слов зал дружно засмеялся). В СССР нет профессии более уважаемой и высокооплачиваемой. Есть много льгот, высокая пенсия…
Геолог Поварёнок: Советскую молодёжь интересует не столько пенсия, сколько стремление отдать все силы на благо Родины. Не буду призывать всех стать геологами. Им, прежде всего, нужны сила воли, настойчивость в преодолении трудностей…
Ветврач Бережков: Каждый кулик своё болото хвалит. В нашей стране нет плохих профессий. Каждая из них нужна для строительства коммунизма…
Кроме них выступили кандидаты биологических наук Святогор и Спирюхов, историк Чагин, филолог Тюшев, директор пединститута Рампилова… После этого вечера решил стать преподавателем марксизма-ленинизма, чтобы пропагандировать его…
3 февраля прошёл вечер в 3-й школе по той же теме «Кем быть?» Выступали студенты Иркутских вузов, нашего пединститута, выпускники 1-й, 2-й, 3-й школ. От нашей школы выступил Коля Иванов, от 3-й Нина Ведерникова, видимо сестра Оли, с которой я учился во втором классе 10-й школы. Многие выступали чересчур весело, с улыбками, воспоминаниями о школе, учителях, благодаря их за то, что они «вывели на светлую дорогу жизни». Не могу передать эту оптимистичную обстановку, молодой задор. Какие хорошие люди выросли, учатся в вузах. Но и у нас хорошие ребята – Гера Носкин, Витя Арбузов, Женя Мысин, Нёма Беркин, Володя Семёнов, Виталий Гончаров!
Обратно шёл около полуночи. На улицах нет людей и машин. Прекрасная погода – тихо, тепло. Падает лёгкий пушистый снежок. Он скрипит под ногами. Тротуары, мостовые стали белыми, свежими. Не хочется, чтобы с них утром смели чистый снег. Спустившись с горы на улицу Балтахинова, прошёл у того угла, где однажды увидел трупы убитых. Но страха не было. Фары «победы», обогнавшей меня, залили улицу ярким светом. И машина неторопливо и бесшумно укатила в сторону моста через Уду. До чего же тих и уютен наш город.
Над ним яркое зарево, не то, что в годы войны, когда светомаскировка обрекала на полный мрак. Окна домов гаснут одно за другим. Лишь кое-где кто-то вроде меня продолжает писать. Или молодой инженер корпит над чертежами. А полная луна, словно молочный круглый абажур, заливает город.
Скоро 2000-й год. И это грядущее новое тысячелетие будет ознаменовано построением коммунистического общества. Во всём мире будет одна власть – Всемирный Союз Советских Социалистических, а, может, и Коммунистических республик. Я, конечно, доживу до той поры. А пока, сколько есть сил и способностей, надо приложить на приближение новой эпохи. И, прежде всего, хорошо окончить школу. Уже без 20 минут 2 часа ночи. Просидел над дневником час.

У ГЕРГЕСОВЫХ
29 января 1950 года я переехал к Гергесовым, на улицу Куйбышева, дом 28, кв. 8. Рядом с рынком. На первом этаже большой книжный магазин. Дом, как на Папанина, элитный. Ниже живёт Слава Спирюхов, сын учёного, который выступал на вечере «Кем быть?»
Квартира очень уютная, тёплая во всех отношениях. Мне дали отдельную комнату. Марфа Филипповна приняла меня как близкого родича, поит, кормит, окружила такой заботой, какой не было прежде. Поэтому мама вернулась на Ильинку.
Татьяна Ефремовна Гергесова жила в другом месте с мужем режиссёром А.В. Миронским, впервые в Улан-Удэ поставившим оперу «Евгений Онегин». А здесь жила её мама с внучками Арой Гергесовой и Олей Миронской. Братья Татьяны Ефремовны Лука, Филипп и сёстры Анна и Сталина живут в других местах, и я вижу их редко. Дядя Лука с тётей Таней приезжали на Ильинку. Помню их приезд, лет шесть назад, когда у нас ещё не было пианино. Дядя Лука делал этюды. Один их них, вид реки Пьяной, оставил нам.
Татьяна Ефремовна Гергесова - в расцвете таланта. До войны выступала в ансамбле Игоря Моисеева в Москве. Руководство республики уговорило её вернуться на родину. Она стала примой ансамбля песни и танца Бурят-Монголии, который позже назовут ансамблем «Байкал». (Это предложил я в 1964 году в статье в «Бурправде»).
Гергесовой присвоили звание Народной артистки республики. Она не только танцевала, но и написала первую книгу о бурятских танцах. Её мама Марфа Филипповна Хамаганова родилась в улусе Куруса и была двоюродной тётей моего отца, а её дочь Татьяна Ефремовна приходилась ему троюродной сестрой.
Видимо, отец попросил родичей, чтобы они не говорили о наших предках. Но через сорок лет, когда мой отец умер, Татьяна Ефремовна рассказала о том, что прародительницей нашего рода была знаменитая шаманка Онидон из рода ашабагат, вышедшая замуж за охотника из рода нойот. Онидон была очень сильной шаманкой. Когда скакала по лесу, снимала с себя голову, держа её подмышкой, чтобы не выколоть глаза. Однажды в Курусу приехали чиновники, чтобы наказать её за шаманство.
Она проткнула себя косой, но кровь не пошла из раны. Потом ударила ножом в стену деревянной юрты, оттуда полилась струя тарасуна. Они обомлели от страха, но от угощенья не отказались. Выпили, опьянели и уснули. Проспав сутки, они уехали, испугавшись трогать такую сильную шаманку. (Всё это – со слов Татьяны Ефремовны).
Муж Онидон был сыном Хортона. Его отец Бортэ – внук легендарного Хоридоя, который увидел на берегу Байкала стаю лебедей. Когда они обратились в прекрасных девушек, он взял «оперенье» одной из них, и она не смогла улететь на небо. Он женился на Лебеди и нажил одиннадцать сыновей. Они стали родоначальниками 11 родов хоринских бурят. По легенде, рождённой за века до «Лебединого озера», стоило бы создать балет. Но нужен композитор, который написал музыку, не хуже Чайковского…
Татьяна Ефремовна рассказала, как наши предки поселились в Курусе. Сыновья Онидон ехали с охоты. Матушка услышала в долине детские голоса и сказала: «Духи говорят, что здесь будет хорошо детям». Грива холма, поросшая лесом, острым клином врезалась в поле. И потому это место назвали Куруса, от монгольского слова курсэ – острый. Со временем улус разросся. Помимо восьмиугольных бревенчатых юрт появились деревянные амбары, сеновалы, стайки для скота. Курусинцы имели много скота, выращивали пшеницу, которую продавали в Иркутске. Онидон стала матерью множества детей, один из которых – Бартак, первый из известных нам мужчин нашего рода.
Так шаманка Онидон стала родоначальницей семейств Бараевых, Хамагановых, Гергесовых, Гуляшиновых, Бартуковых.
Интересно, что история семьи Гергесовых тоже связана с охотой. Молодой бурят Ефрем, из улуса Хартаново, восточнее Мольки, бродя с ружьём, вышел к Курусе и увидел молодую девушку. Она шла от ключа с вёдрами на коромысле. Он попросил напиться, она напоила его ключевой водой и пошла дальше. Марфе Хамагановой было пятнадцать лет, а Ефрем Гергесов на два года моложе. Не по годам развитый, крепкий паренёк выглядел старше своих лет. На всякий случай он скрыл свой возраст и вскоре прислал сватов. Свадьба прошла через год, в 1904 году. В качестве калыма он пригнал сотню овец, десяток коров и несколько лошадей.
Ефрем Белянович родился в 1890 году. Грамоте учился у политического ссыльного в Мольке. Мой отец годился ему в сыновья. И вообще папа жалел, что родился поздно и не успел принять участие в революции и Гражданской войне. А Ефрем Гергесов воевал с белыми, подавлял кулацкое восстание. В 1920 году организовал Молькинский хошунный революционный совет, позже - коммуну в Мольке.
А мой отец, став после него председателем, собирал высокие урожаи пшеницы. В 1929 году участвовал в первом слёте передовиков на ВСХВ - Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. Жаль, не застал Ефрема Беляновича в живых. Он умер, как пишется в книге «Борцы за власть Советов в Бурятии», в 1945 году. На самом деле его арестовали в 1935 г. в Бурятии, сослали в Семипалатинск, где через два года расстреляли. Обком партии, следя за выходом в свет той книги, решил замести следы репрессий 1937 года, и «сдвинул» даты смерти многих героев книги.
В октябре беговую дорожку на «Динамо» залили водой, и я стал скользить по льду на канадских коньках. В детстве катался на снегурках с загнутыми вверх передними концами, потом на хоккейных «дутышах». Канадки были непривычно длинны, но позволяли развивать большую скорость.
Во время соревнований ветер с Байкала насквозь пронизывал меня. У меня нет свитера и плотного костюма. Надев шерстяные носки, я почувствовал, как жмут ботинки. Я оказался в числе последних, значительно проиграв Авке Абакшинову, который стал чемпионом республики. Неудача подорвала интерес к конькам. Я понял, что это не мой вид спорта. Уехав из квартир Барановых к Гергесовых, я перестал ходить на тренировки.
30 января 1950. Понедельник. Писали общегородское сочинение. Темы: «Образ Ленина в изображении Горького и Маяковского», «Проблема личности по произведениям Горького», «Каждая книга раскрывает окно в новый неведомый мир». Взял 2-ю тему. Не готовился из-за переезда с улицы Свердлова, а также из-за лабораторных работ по физике. А вечером проявил слабость и, махнув на всё, пошёл в кино. Развернул тему слишком широко, начав с дореволюционных книг Горького. Конец обрубил, не хватило времени, хотя писали четыре урока с перерывами на перемены.
1-2-50. Среда. Антонина Леонтьевна ошибок не нашла, но сказала, что посмотрит ещё раз. Дело ответственное, сочинение пойдёт на утверждение в гороно. Она впервые зачитала всем моё сочинение, сказав, что я наиболее правильно раскрыл тему. Я начал от «Слова о полку Игореве», потом перешёл к XIX веку и только тогда к Горькому.
А после она вдруг поставила мне двойку за отказ отвечать по образу Павки Корчагина. Я не готовился по теме, но мог бы рассказать своими словами, ведь я читал «Как закалялась сталь». Хорошо помню её содержание. Решил в будущем не отказываться отвечать.
Вчера же получил пару за контрольную по физике. Сказалась отставание после болезни 14-22 января, споткнулся как раз на пропущенном в те дни. Надо подумать о перестройке своей учёбы. Идёт третья решающая четверть, а я хватаю двойки почём зря.
5 февраля. Воскресение. Сегодня день моего рождения, а завтра – Розин. Мне 17, ей 13. Кстати, я родился 4 февраля, но, выписывая новое свидетельство взамен утерянного, назвал эту дату, чтобы сблизиться с днём рождения сестры 6 февраля. Мне подарили авторучку. Сейчас пишу ею, и хочется писать сочинения, контрольные. Большое спасибо дорогим папе и маме! Пишу как первоклашка, но это хорошо.
В школе дали концерт для избирателей. Прошёл неплохо. Правда, дуэт Лютина и Федорченко удался не очень. Наш руководитель самодеятельности Павел Сергеевич Якимов был немного под градусами, и потому сбивался, путал мелодии. Но избиратели были довольны. Особенно удалась коллективная пляска «Яблочко» и «Русская».
Потом мы пели в хоре «Дай руку, товарищ далёкий», «Всё, чем теперь сильны мы и богаты», «Тульская винтовочка» и др. Я стоял рядом с Макаровым. У него хороший голос и рост. Наш край выделялся громким, чётким пением.
6 февраля 1950. Понедельник. Получив пять за сочинение, я загордился и успокоился. И вот расплата - двойка за «Вечера на хуторе». Ситуация схожа с «Павкой Корчагиным». Тоже не готовился, но читал, хорошо помню. И вышел отвечать, хотел «отболтаться», но… Мне надо учиться учёбе. По немецкому делал письменный перевод незнакомого текста. Нам разрешили пользоваться словарём. И я успел перевести. Научился быстро находить слова.

«ПАДЕНИЕ БЕРЛИНА»
7 февраля. Идём на коллективный просмотр кинофильма «Падение Берлина». В два часа дня. Его организовали для 1-й и 2-й школы. Говорят, фильм замечательный, но я смотрю на всё своими глазами, моё мнение не всегда совпадает с мнением ребят.
Кинотеатр «Прогресс» самый большой в городе, зал в три раза больше, чем в «Эрдэме». Здесь мы смотрели лучшие фильмы тех лет. Просмотр «Молодой гвардии» стал событием. Перед началом фильма по рядам ходили записки: «Будем достойны героев Краснодона!» и т.п. Тут же мы смотрели «Кубанские казаки». Фильм очень понравился. Почему-то я иногда гляжу на соседей. Женя Мысин блаженно улыбался, Миша Ененко смотрел более сдержанно.
Большой интерес вызывали трофейные фильмы – «Девушка моей мечты», «Индийская гроница» и др. На фильме «Тётка Чарлея» люди смеялись так, что после сеанса по полу текли струи мочи. Никогда больше не видел такого.
Через полвека я увидел фильм «Здравстуйте, я ваша тётя» с Калягиным, Джигарханяном. Он неплох, но америкаский вариант был гораздо смешнее.

8 февраля. «Падение Берлина» хорошая картина, но образ Алексея Иванова в исполнении Бориса Андреева, не понравился. Разве у нас остались такие тюлени, как он? Алексей не может выразить своих чувств, объясняясь в любви девушке. Называет Сталина Виссарионом Ивановичем. Как он мог не знать имени вождя народов?
Не понимает он чувств и волнения девушки, которая слушает музыку, и наивно думает, что она очарована музыкантом. Всё это создаёт впечатление некультурного человека, не понимающего музыки и стихов. Лицо у него такое тупое, что не представляешь, как он может читать книги. Борису Андрееву эту роль подогнали искусственно, специально для его богатырского облика. Он очень понравился в «Богдане Хмельницком», «Большой жизни», «Сказании о земле Сибирской», но не здесь.
Беседа с пленным немецким офицером не очень правильно раскрыта режиссёром. Вернувшись в родной город и увидев развалины, Иванов со слезами на глазах разговаривает с верным псом Гитлера, ослеплённым расовой теорией, «читает ему нотации». А офицер почему-то стоит на голову выше Алексея, смотрит на него свысока, а тот доказывает правоту войны против фашистов. Уж лучше бы Алексей ударил бы его в морду и бил бы ещё, переламывая кости. Разве поймёт этот выродок речь советского солдата?
А в остальном фильм понравился. Образы наших вождей, фашистских кровавых главарей, Черчилля реалистичны и правдивы. Помню войну по сводкам радио, газетам, по голоду, сбору подарков советским бойцам, по работе в тимуровском отряде (участники Носкин, Чижов, Левинцев и я). Был бы я постарше, сражался бы не хуже других и отдал бы свою жизнь, как молодогвардейцы, Космодемьянская, Матросов.
15-16 февраля. «Падение Берлина» посмотрел второй раз, и, странно, фильм показался замечательным. Андреев хорошо играет свою роль. И правильна сцена, где наш простой солдат показывает гуманизм советского человека, которому нельзя равняться на фашистов, пытавших наших пленных. Артист Савельев, исполнитель роли Гитлера, мастерски показывает ничтожность сумасшедшего последователя Наполеона…
После просмотра Гера Носкин голосом Сталина неожиданно сказал: «Пора кончать войну». Ребята очень удивились схожести голоса, интонации и сильно смеялись.
20 февраля 1950 г. Составил распорядок дня.
 
Подъём – 7 часов.
Зарядка – 7 – 7.15.
Туалет, уборка – 7.15 – 7.30.
Завтрак – 7.30 – 7.45.
Школа – 8 – 13.30.
Обед – 13.30 – 14.
Чтение, сон – 14 – 15.30.
Занятия – 15.30 – 22. В читальне.

ОЛИМПИАДА
24 февраля 1950 г. К олимпиаде художественной самодеятельности готовились усиленно. Хор тщательно репетировал песни «Дай руку, товарищ далёкий», «Тульскую винтовочку», «Пшеница золотая», Гимн международного Союза молодёжи», песню о Сталине. На репетиции я заменил слово в песне «Пшеница золотая»:

Всю ночь поют в пшенице перепёлки
О том, что будет урожайный год.
Ещё о том, что за рекой в посёлке,
Моя любовь, моя судьба живёт…

Так вот, вместо слова «судьба» я спел «жена». Худрук Павел Сергеевич закричал:
- Стоп, стоп! Какая жена?! Если жена, почему за рекой?
Ребята стали хохотать. Поняв, что я пошутил, Якимов рассердился:
- Ты что себе позволяешь? Остались считаные дни. Сейчас не до шуток!
В Доме пионеров я пел всерьёз. Однако на этом куплете Павел Сергеевич, играя на баяне, строго глянул на меня, а когда я спел как надо, облегчённо вздохнул и улыбнулся. Камень с плеч. И у него, и у меня. А я чуть не засмеялся после того.
Потом девятиклассник Володя Берёзкин спел вальс «На сопках Маньчжурии». Во время припева «Плачет, плачет мать родная, плачут, плачут брат и сестра» девчонки предо мной прослезились. «Он поёт не хуже Козловского! - сказала одна. «Нет, он поёт лучше!» - воскликнула подруга. А когда Володя спел на немецком «Спи моя радость, усни», девчонки визжали от восторга.
Павел Гуревич хорошо прочёл «Пророка» Пушкина, Коля Иванов - отрывок из поэмы «Василий Тёркин». Квартет Лютин, Мысин, Култышев, Федорченко пели «Песню друзей» из кинофильма «Далёкая невеста». У нашей школы 26 пятёрок из 35, 7 четвёрок и 2 тройки, которые поставили малышам 1-4 классов. Успех огромный.
Когда открылся занавес, и мы начали петь, наши учителя и ученики не узнали меня. Все спрашивали, кто это, но никто не ответил. Я впервые надел американский пиджак. Узнав, что мне надо выступать на концерте, отец дал его мне. Сталина Ефремовна завязала мне прекрасный бордовый галстук своего брата Филиппа. А белая рубашка была своя. Кто-то посоветовал мне снять очки. Я впервые предстал перед всеми без них.
И потому меня узнали лишь после концерта, когда я надел очки. Поздравив нас с успехом, Антонина Леонтьевна смотрела на меня с таким удивлением, словно я переродился из гадкого утёнка в лебедя. Синеватый клетчатый пиджак, белая рубашка, галстук изменили мой облик. До того я никогда не выглядел так.
Мы пели на фоне прекрасного задника, изображающего лес и поле. И когда Женя Мысин запевал: «Кругом стоит пшеница золотая, и ей конца и края не видать», казалось, что он и наш хор - в сказочном лесу, посреди ярко-зелёной просеки, которая виднелась между краями красного бархатного занавеса.
Выступавшие перед нами, заудинцы вырезали из занавеса длинные ленты - «бархотки» для глянцевания обуви. Как говорится, пустили козлов в огород.
26 февраля 1950 г. Всем классом ходили на концерт самодеятельности 3-й школы. В прошлом году они были на 7-м месте, а нынче поразили всех. По количеству пятёрок почти догнали нашу школу. Странно, почему-то не пели Таня и Наташа Кудрявцевы, которые учатся там. 68-я железнодорожная школа провалила пьесу «Воробьёвы горы». (Что за пьеса? Почему не запомнил о чём?)
В этой четверти у меня, кажется, не будет троек. Только бы не сорваться на математике. При решении задач небрежно записываю условия, спешу, путаюсь, из-за чего много помарок. А в тетради Гончарова такая чистота, каждая буква и цифра выведена красивым каллиграфическим почерком. Распорядок дня выполняю плохо. Засиживаюсь за домашними заданиями порой до полуночи. На другой день чувствую плохо.

МЕЧТА О МЕДАЛИ
4 марта. Моя цель – золотая медаль! Написал это, серьёзно подумав. Если бы кто из одноклассников прочитал это, усмехнулся бы. Мысль о медали возникла ещё в прошлом году, после успешной сдачи экзаменов за 9-й класс. Однако в этом году продолжаю учиться так же небрежно, как и в прошлом. Бессистемно, тратя много времени на стрельбу, чтение книг, хор и пляски.
8 марта. Дали на дом сочинение «Советский человек – активный строитель коммунизма». Тему объявили давно, но план составил только вчера. Теперь не знаю, как приступить, как начать сочинение. Не могу с места в карьер.
10 марта. Хорошее известие: мы заняли первое место в олимпиаде. Правда, поделили его с 3-й школой. 2-я школа на третьем месте. Школы ПВЗ № 65, 68 и школы авизавода, мясокомбината, Дивизионной далеко сзади.
11 марта. Суббота. Вчера после школы стрелял с 3 до 5, а с 5 до 8 решал в школе задачи с квадратными уравнениями по алгебре. Они трудные, но интересные. Виталий Моисеевич, к сожалению, всё болеет и вряд ли вернётся в школу. Нам помогал Павел Васильевич Павлов. Решения давались с трудом. Зато такое хорошее чувство после одержанной победы. Во время этого мы познаём не только алгебру, но и самих себя.
Всё чаще говорим о будущих вузах. Нёма Беркин хочет стать географом-картографом Мне это непонятно, как и то, что Миша Убугунов хочет стать металлургом. Миша любит посмеяться над другими. Говорит шепотком, подмигивая и подталкивая локтем. Правда, смех не злорадный, а дружеский. Хороши во всех отношениях Гера Носкин, Витя Арбузов, Витя Гончаров, Миша Ененко. Мы помирились, Миша пересел ко мне. Гера изменился в лучшую сторону, стал более отзывчивым, внимательным не только ко мне, но и к другим. Вот он и Витя Гончаров наверняка станут медалистами. А я спохватился поздно, и не дозрел до медали.
12 марта 1950 г. Сегодня День выборов. Весёлый, праздничный. В 10 часов мы дали концерт для избирателей в школе. После того пошли в СШ-3, где выступали артисты филармонии. В 2 часа снова дали второй концерт в своей школе для новых избирателей. А вечером у нас же прошёл ученический вечер…
16 марта 1950 г. На уроке литературе присутствовала комиссия горкома комсомола. Нас предупредили о ней заранее. Антонина Леонтьевна вызвала меня в надежде на то, что я отвечу хорошо по теме «Образы большевиков в «Поднятой целине». Хорошо помня роман, зная всех героев, я почему-то разволновался, отвечал сбивчиво, порой заикаясь, чего раньше со мной не бывало. И получил двойку. Вот сюрприз! Расстроился очень. А всё из-за того, что не смог взять себя в руки. Это такое открытие, не только для меня, но и для учительницы. Фактически я подвёл её и весь класс.
Вечером в Досарме было отчётное собрание стрелкового клуба. С отчётом выступил Владимир Балабаев. Были прения с резкой критикой. Перворазрядник Бабаев сказал, что на зональных и Всесоюзных стрельбах наша команда занимает последние места. И теперь стрелки других команд с пренебрежением говорят: «Эта Бурмундия опять в числе призёров от конца». Кто-то сказал, что зимой стрелять на открытом воздухе трудно. А тир во дворе кинотеатра «Эрдэм» снесли, новый ещё не построен.
Почему-то меня избрали членом ревизионной комиссии. Я хотел отказаться, сказав, что после школы уеду из Улан-Удэ, а Миша Ененко сказал: «Не спеши, вдруг не поступишь». Женя Мысин шутит: «Теперь ты начальник из стрелкового правительства».
18 марта 1950 г. Суббота. Сегодня впервые попал в десятку на мишени. Но общий результат неважный. Вечером на спортивном вечере баскетболисты сборной школы, составленные из 10-а класса, получили грамоты и призы – авторучки. Кроме них наградили гимнастов, конькобежцев, боксёров. После торжественной части – спортивные номера гимнастов, акробатов, затем танцы. На вечер пришли девчонки из 2-й школы. Хотел ближе познакомиться с Эллой Добриковой. Давно знаю её. Она ходит с Ниагарой Алдаровой в читальный зал и на вечера, переглядываемся с ней. Обе высокие, стройные. Но заставил себя уйти, т.к. дома ждало сочинение о коммунизме. Жалею, что не остался, но горжусь, что победил себя и ушёл с танцев.
Решили сфотографироваться в в фотостудии у «Прогресса» всем классом с Антониной Леонтьевной, директором, другими учителями. А то затянем и разъедемся по всему Союзу. Гера Носкин в Казань, Шабалин в Хабаровск, Нёма Беркин, Женя Мысин, Нил (Володя) Плюснин в Иркутск. Может, кто из нас восемнадцати станет знаменитым, и мы будем гордиться, вот, мол, учились с ним. Интересно увидеться лет через двадцать, какими станем, и, глянув на снимок, увидим, какими были. А будут среди нас профессора, учителя, титестеры, режиссёры, артисты, рабочие. Но почему-то не сфотографировались.
В 2013 г. увидел снимок одноклассников в фотоателье. Такие все красивые, юные. Но учительницы и меня там нет. Снялись, когда я уехал на Ильинку.
20 марта 1950 г. Хорошее известие – серебряная медаль станет доступнее, т.к. по сочинению можно получить 4, а раньше требовалась пятёрка. И ещё приятная новость: «Цены на товары понижены, продукты и товары к потребителю приближены», как говорил завхоз Мудрецов в «Кубанских казаках».
23 марта. Ещё одно изменение на экзаменах – отменили алгебру и тригонометрию письменные, будут только устные. А получившие двойки по сочинениям не отстраняются от экзаменов, а продолжают, а осенью пересдают. Этим у нас вряд ли кто воспользуется. Все пишут неплохо. Антонина Леонтьевна заболела, у нас пропало много уроков литературы и русского языка.
Выпускные экзамены на носу. И почувствовал, что медаль дело не шуточное. Штурмовщина не поможет. И всё же не оставляю мысли о ней. Если получу медаль, это будет равносильно подвигу. Давай, Владимир, попробуй! Совершить его в буднях гораздо труднее, чем на фронте, во время атаки, когда требуется единовременный порыв или взрыв духовных сил. Надо провести последнюю четверть в волевом, наэлектризованном напряжении. Хватит ли сил? Это будет настоящей проверкой.
29 марта 1950 г. Среда. На каникулы из-за множества учеников уехать было трудно, мы не успели взять билеты, мама и Роза остались на перроне, а я уехал на подножке поезда. На Ильинке встретил Валерик на кошёвке. Мы посадили в неё медсестёр, а сами пошли пешком. С удовольствием прошёлся в темноте по ветру и снегу на свежем воздухе. Соскучился по братику, говорили о том, сём. Он загорелый, обветренный, от солнца и свежего воздуха. Всё такой же весёлый, дурашливый. Как он закалится здесь, на морозах и ветрах, вырастет более сильным, выносливым, чем я!
Увидев огни корпусов, обрадовался. Живём здесь более семи лет. Многое изменилось – построены клуб, магазин, прачечная, контора, беседки, изолятор, наш большой одноэтажный дом. Мы живём с северной стороны, а с другой – семья Очирова, нового главного врача. Из-за более светлого огорода и стаек папа занял двухкомнатную квартиру, а у Очировых – три комнаты. Но всё равно здесь лучше, чем в двухэтажном доме.
Оценки за 3-ю четверть хорошие, но пятёрок нет, и две тройки – по алгебре и немецкому. Так странно. Ведь решаю почти всё, и неплохо знаю немецкий.
30 марта, четверг. Пишу дома сочинение «Советский человек – активный строитель коммунизма». Давний долг. Отвлекаюсь на чтение «Литгазеты». Помимо рассказов прочёл рецензии «О дурном сочинительстве» (о Панфёрове), «Герой не нашего времени» (о Каверине). Вспомнив, как долбали Ахматову, Зощенко, читаю насторожённо. И принимаю далеко не всё. Не понравилось, как клюют Панфёрова и Каверина.
4 апреля. Вторник. Смотрел «Похитителей велосипедов». Тяжёлые чувства вызывают безработица, нищета, голод. Мне понравился, а ребятам не очень. Антонина Леонтьевна Бестужева-Ларионова поправилась и руководит нашим классом, а как завуч - учительским коллективом. Изучаем творчество Фадеева.
Вчера папа встречался с П.А. Сыреновым, и тот сказал, что Антонина Леонтьевна огласила на педсовете список кандидатов на медали. По её мнению, я могу окончить с серебряной медалью. Но это не значит, что меня будут тянуть на медаль. Учителя у нас строгие, честные. Кроме того, у меня есть четвёрки из девятого класса по биологии и географии. Странно, как я получил их? Ведь Козель и Пастернак неплохо относились ко мне. А нельзя ли пересдать сейчас?
Папа так хочет, чтобы я получил медаль. И говорит, если я получу её, пошлёт меня в Московский университет «От того, где учится человек, зависит будущее. В Москве одна среда чего стоит, - говорит он, - и такие замечательные профессора и студенты. Лучше Московского университета нет в мире. Это самый передовой, самый старинный университет России». Согласен. Там Кремль, мавзолей, Красная площадь. А главное, там Сталин, величайший вождь народов, продолжатель дела Ленина, путеводная звезда всего человечества, всех народов земного шара…
6 апреля 1950 г. Четверг. Сегодня, наконец, оправил письмо в Эстонию. Вложил снимки, сделанные зимой на площади Советов. Я в сквере на фоне здания правительства и памятника борцам революции. (Позже его перенесут к Гостиным рядам).  Снимки неважные, я далеко, меня толком не видно.
По истории получил пятёрку у Сыренова. Это первая за три года, когда стал учиться у него. До того получал пятёрки у Абросимовой. Вопрос лёгкий: «Революция 1905 года и её отличие от французских революций прошлого века».
7 апр. 50 г. На уроке литературы присутствовал доцент Чагин из пединститута. Антонина Леонтьева спросила меня по «Разгрому» Фадеева. В присутствии постороннего, волновался, но взял себя в руки, стал говорить увереннее, более связно. И получил пятёрку! Это вторая моя оценка в последней четверти.
8 апреля 1950 г. Суббота. Дали три темы сочинений: «1 Мая – международный день смотра боевых сил трудящихся», «Мотивы лирики Лермонтова», «А слава тех не умирает, кто за Отечество умрёт» (Державин). Взял первую тему. Кажется, раскрыл неплохо. Проверил дважды, очень тщательно. И сдал позже всех. Отнёс в учительскую.
В СШ-2 был вечер вопросов и ответов. Как всегда прошёл интересно. Иван Петрович Арский отвечал на вопрос «Что такое счастье?» Казалось бы, банальный вопрос, но он говорил так, что в зале стояла полная тишина. Он говорил, как представляли счастье первобытные люди - убил зверя, выпил горячей крови, наелся и залёг у костра.
Затем рассказал об американке Мери, вдове миллиардера. Её похоть удовлетворяют тридцать молодых любовников. Богатейшая в мире женщина купила у бежавшего гитлеровца дамскую сумочку из нежнейшей кожи, снятой в концлагере с живого ребёнка. Купила в Англии старинный замок. Велела разобрать его и перевезти на пароходе в США. Она так любит свою собачку, что не жалеет на лечение тысячи долларов, которые платит ветврачу. Когда собачка умирает, строит ей мавзолей стоимостью 350 тысяч долларов. А в это время чёрные рабы трудятся на её хлопковых плантациях.
Их так много, что они умирают тысячами от эксплуатации и голода. Эту женщину считают самой счастливой в капиталистическом мире. А в нашей стране счастье даже в том, что ты живёшь среди советских людей…
Это всё он говорил, но далее писать не стал. Извините, Иван Петрович!
После этого был концерт учеников нашей и второй школы. Пел и я. На танцы не остался. Постоял один танец. Видел Эллу, но не подошёл, не пригласил, так как танцую неважно. Завтра утром стрельба и в это же время – олимпиада по математике. Первое сулит мне разряд, а второе не даст ничего. Тем более, что я заявлен вне конкурса. Поэтому решил пойти на стрельбу.
9 апреля 1950 г. Воскресенье. День светлый, солнце не мешало, светило сбоку. Однако стрелял плохо. Стоя - 25 очков, с колена (о, ужас!) -13. Лёжа – 40. Стреляя с колена, то и дело терял точку опоры и выбил 13 вместо 36 недавно.
11-4–50. Школьное комсомольское собрание прошло вяло. Говорили о важности выпускных экзаменов. Обсудили вопрос о поведении Попова в его отсутствие. Обвинили в том, что он не посещает собрания, неважно учится и предложили исключить из комсомола за потерю комсомольского значка.
Хорошо знаю его по стрелковому кружку. Он единственный выполнил норму первого разряда. Живёт неважно, недоедает, плохо одевается, растёт без отца с пожилой матерью. Но почему не помогли, а оттолкнули его? Хотел выступить в защиту, но отмолчался.
Сразу после этого обсуждали Горбачёва, тоже потерявшего комсомольский значок. Он учился неплохо, носил тёмный полувоенный китель, выглядел не по годам серьёзным. Да и отец какой-то важный человек. Объясняясь, Горбачёв сказал, что, играя в футбол, не заметил, как у него слетел значок. После игры ходил по футбольному полю, но не нашёл значка. Директор сказал, что тут нужно подойти с пониманием. Никто не выступил против Горбачёва, и он отделался выговором без занесения. Снова хотел сказать о разном подходе, и снова промолчал. Кляну себя за трусость. 
12 апреля. Среда. Лекцию «Маяковский – лучший, талантливейший поэт советской эпохи» читал действительный член общества «Знание» Василий Абрамович Абрамов. Он дважды видел и слушал Маяковского в Политехническом музее в Москве. Рассказывал интересно, с неизвестными нам яркими подробностями. Впервые слушал живого свидетеля успехов и славы поэта. И он стал понятнее, ближе. Василий Абрамович читал поэму «Владимир Ильич Ленин»,  стихи «Сергею Есенину», «Товарищу Нетто, пароходу и человеку» и др. Удивился тому, как лирично, задушевно можно читать Маяковского, которого я до того считал «горлопаном-главарём». Абрамов не кричал, как вчера в библиотеке поэты В.Николаев, Данри Хилтухин…

ЧП НА ЧЕРЧЕНИИ
13 апреля 1950 г. Пятница. Сегодня я совершил преступление. Иннокентий Павлович Голубев проверял чертежи. Дойдя до моего, он заметил ошибки, точно такие же, как у Нила Плюснина. Ему он поставил пять, а мне – три. Тут я схватил большой деревянный циркуль, бросил на пол, отчего разлетелся мел, и крикнул: «У других вы ни х… не замечаете!» Опомнился лишь после того, как всё это случилось. Голубев закричал:
- Теперь ты не получишь аттестата! Сделаю всё, чтобы тебя исключили!
Не дожидаясь «приглашения», я сам вышел из класса. Но хлопать дверью, как в кабинете химии, не стал. После последнего урока в класс пришёл директор Пётр Александрович Абашеев. Как ни странно, он не стал ворчать, ругаться. Спокойно выслушал моё объяснение происшедшего, пристыдил меня за невыдержанность и посоветовал извиниться перед Иннокентием Павловичем.
14 апреля. Суббота. Ночью спал неспокойно, тревожно. Проснулся с тяжёлым чувством, настроение подавленное.
Сегодня пересдавали Конституцию. Нас было семеро. Подготовил не всё. Мне достался билет № 5. 1. Отличие Советского многонационального государства от буржуазного. Дружба народов СССР. 2. Первая Советская конституция, её творцы и мировое значение. Ответил неплохо, получил пять. Сдавали вечером с 5 до 8.30. После этого начался математический вечер. Немного послушал о построении задач, но мне не понравилось занудное объяснение студента пединститута, и я ушёл, не дожидаясь танцев. Со мной ушли Витя Арбузов, Миша Ененко.
19 апреля. Папа посоветовал вставать в 6 утра, а после обеда спать, два часа. Утром делать зарядку на лестничной площадке. Затем заниматься до 7.30.
Завтра первая встреча с чертёжником. Примет ли он мои извинения?
20 апреля. 1950. Понедельник. Встреча с Голубевым прошла в кабинете директора. Я мялся, что-то мямлил, не зная, куда девать руки. Они дрожали, глаза наполнились слезами. Иннокентий Павлович ничего не сказал и вышел.
- Да-а, тебе нужно укреплять нервы, - сказал Абашеев, - Ты ещё совсем молодой, если будешь допускать подобное и волноваться, как сейчас, твои нервы истреплются. Для их укрепления надо обтираться холодной водой…
Абашеев говорил это с улыбкой, как бы успокаивая меня. Какой он выдержанный, спокойный, хотя голос слабый и вид не внушительный. Недаром его уважают ученики и учителя. (Позже приписано: «Нет, это не так).
Слёзы выступили у меня не от страха перед исключением, а от стыда. Я задумался и понял, что этот срыв сродни моей выходке в кабинете химии и стычке на стрельбище с Мишей Ененко, когда я побил его. Тут не столько наглости, сколько ничем не объяснимой и никак не сдерживаемой вспышки ярости.
Мне стыдно не только за выходки на черчении и на химии, но и за расправу над Мишей. Он задел больное место. Я как раз думал, что стыдно не знать родного языка. Но как и где научишься? Вокруг все говорят по-русски. А взорвался потому, что он сказал об этом чужим людям, которые впервые видели меня. А сейчас мне стыдно не только перед Голубевым, но и перед Мишей.

ПЕСНЯ ЗЕКА
В поезде на Ильинку по-прежнему пел рыжий слепец, и я услышал новую песню.
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман,
Ревела стихия морская,
Лежал впереди Магадан,
Столица Колымского края.

От качки стонали зека,
Обнявшись, как родные братья.
Лишь только порой с языка
Срывались глухие проклятья.

Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Сойдёшь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету.

Пятьсот километров тайга,
В тайге этой дикие звери.
Машины не ходят туда.
Бредут, спотыкаясь, олени.

Там смерть подружилась с цингой,
Набиты битком лазареты,
Напрасно и этой весной
Я жду от любимой ответа.

Я знаю, меня ты не ждёшь,
И в шумные двери вокзала
Встречать ты меня не придёшь,
А если придёшь, не узнаешь.

Беззубый, хромой и седой,
Пойду я по центру вокзала,
Увижу тебя молодой,
Пойму, не меня ожидаешь.

Прощайте, мамаша, жена,
Прощайте, любимые дети.
Знать, горькую чашу до дна
Придётся мне выпить на свете…

Во время пения в вагоне воцарилась тишина. Женщины смахивали слёзы. Мужик рядом, закусив губы, молча глядел в окно. Родичи многих сосланы. Даже у меня, школьника, погибли два деда и три дяди. Вспомнил и Максима Ильича Шулукшина. Пытался представить, как расстреливали его и моих родичей, и я еле сдерживал слёзы. Первые куплеты новой песни записал по памяти, а на другой день, возвращаясь в город, писал в вагоне прямо на колене.
Не уверен, что я услышал песню в 1950 году. Это могло быть позже. Но цитируя её, вспомнил трагедии тех лет. Они коснулись не только моей семьи, но и многих других – всех жителей Восточной Сибири, разных национальностей.
С 1926 по 1949 год в Иркутской области расстреляно 36 тысяч человек. Репрессии в Сибири отражали происходящее в центре страны. Они шли волнами – ликвидация инженерно-технических работников, кулаков, православных священников, шаманов, буддийских лам, панмонголистов, творческой интеллигенции. Затем взялись за партийных и советских работников, сотрудников НКВД. Очень пострадали от гонений землячества поляков, немцев. Евреи, не имевшие тогда землячеств, преследовались в годы борьбы с космополитизмом и «врачами-убийцами». Разлагающее воздействие оказывала на людей система доносов, зародившаяся ещё во время революции и гражданской войны
В Улан-Удэ, где жителей гораздо меньше, чем в Иркутске, только в 1937-36 гг. арестовано 6836 человек. Почти все расстреляны. Среди них автор первого бурятского словаря Ч. Базарон, учёные Б. Барадийн, Ж. Батоцыренов, писатель Солбонэ Туя, хамбо-лама Агван Доржиев. Этот выдающийся деятель дорог мне потому, что в честь него назван отец моей жены Агван Дагбаев.
В главе «Антигэсэриада» я рассказал о гибели М. Шулунова и гонениях учёных, писателей в 1946-48 годах. А в 1968-69 годах я на себе испытал гонения. И понял, как быстро могут возродиться прежние методы руководства.

ФИНИШ УЧЁБЫ
21 апреля. На контрольной по алгебре первая задача была сложная - клубок геометрических прогрессий, которые приходилось распутывать вместе с решением квадратных уравнений, и проделывать их графическое изображение. Но, вспомнив, как я разматывал прогрессии в своих математических снах, решил задачу! Следующие задачи на логарифмы и решение показательных уравнений были легче. Я решил их и спросил Гончарова, сидевшего рядом, какой у него ответ. Я не спрашивал у него хода решения, а ему, видимо, показалось, что я прошу списать, как это делают Плюснин и Шабалда, и он гордо отвернулся, не удостоив ответа. Какой же высокомерный человек, задрал нос, зазнался.
22 апреля 1950. Суббота. Антонина Леонтьевна устроила диктант. Написал, пожалуй, неплохо. Вечером устроили платный концерт силами учеников нашей школы. Билеты раздали нам, чтобы мы продали их кому-то. Цена три рубля. Хотел пригласить маму, но она так устала на работе в тубдиспансере. В читальном зале библиотеки я отдал билет Мише Убугунову, а он вместе со своим билетом отдал Эле Добриковой и Зое Арсентьевой. Они не хотели брать, а Миша оставил их на столе перед ними и ушёл из читальни. Однако они не пришли.
«Элеонора Яковлевна» усиленно готовится к экзаменам. Целыми днями сидит в зале, не отвлекаясь на разговоры, прогулки. На математической олимпиаде она, как и Ниагара Алдарова заняла первое место. Это же место присудили и нашему Гончарову. Девчонкам присудили премию – одной сочинения Сталина, другой – Пушкина. А Гончарову вручили бинокль большой силы. Жаль, что во 2-м туре олимпиады не участвовали Гера Носкин, Витя Мельников, Володя Семёнов. В первом туре они решили почти все задачи, но не описали ход решения.
Сегодня на вечере с докладом к 80-летию Ленина выступил Павел Гуревич, из 10-б. В концерте отличились наши плясуны – Яблочко, Русская и Забайкальская. У них улучшилась техника, и потому они пользуются успехом и на смотрах, и на концертах в школе. С танцев ушёл раньше, т.к. утром первенство республики по стрельбе.
23 апреля. По привычке проснулся в 6, но по случаю воскресенья поспал ещё. Встал в 8.30. Погода подвела. Мороз. Ночью выпал снег, но его смело сильным ветром. Он же очень мешал стрельбе. Облака мусора, песка летели в глаза. Перед стадионом зашёл на Сталина 29, к Бабаеву, взял новые винтовки. Только что с завода из Тулы, все в масле. Пристреливали с 9 до 11. Пристрелка шла тяжело. До чего трудно сибирякам. В январе Авка Абакшинов на тренировке пробежал на «Динамо» 34 круга и обморозил пальцы ног. А сегодня условия почти фронтовые. Злой жгучий ветер с Байкала порой переходил в ураган. Руки мёрзли – перчаток нет. Выбил 36 из 50. Женя Мысин меньше, а Миша Ененко вообще не попал в мишень. Первое место неожиданно занял наш девятиклассник Олег Югов. 43 очка. Он стрелял позже, когда ветер утих.
29 апреля 1950 г. Писать некогда. За 9-е место в стрельбе получил грамоту и книгу Новикова-Прибоя. Югову вручили шахматы. У нашей школы 3-е место. После ребят со станции Дивизионной и Бурятской школы № 18. Дело не только в новых не пристрелянных винтовках, но и в том, что сразу после нас, как по чьему-то заказу, ветер утих. И этим воспользовались соперники.
2 мая 1950 г. В праздники был совместный вечер 1-й и 2-й школ, как и под Новый год. Но мы с Женей Мысиным уехали на Ильинку. Ходили на охоту. Видели на Ахреевском острове тетеревов. Очень близко. Но стрелять не стали. Грех убивать во время любовных игрищ. Стреляли на протоке уток влёт, но безуспешно. Гуси тоже летали, но высоко. Завтра - контрольная по тригонометрии.
Пришёл ответ из приёмной комиссии МГУ. Оказывается, на гуманитарные факультеты не сдают математику. Только русский язык и литература, история СССР, география и иностранный язык. Если не получу медаль, всё равно поеду.
5 мая 1950 г. Контрольную по тригонометрии писали по билетам. Написал, кажется, неплохо. Решил поступать на исторический или философский. Чтобы после окончания читать в институте лекции, да такие хорошие, чтобы они помогали строить коммунизм. А одновременно преподавать историю в школе. Всё это мечты, но дорога к ней сейчас лежит через успешную сдачу экзаменов.
7 мая 1950 г. Вчера был сильный дождь, дул ветер. А сегодня замечательный день. Заявлен в эстафету на приз газеты «Бурят-Монголой унэн». От СШ-1 пять команд. А всего 200 команд по семь человек. 1400 человек. В нашей команде Женя Мысин, Миша Ененко, Лёня Комиссаров (из 9-а), Миша Убугунов, Нил Плюснин, В. Бараев, Юра Бердников. Самый трудный участок достался Жене – 400 м в гору. А мне - тот же этап, но под гору и вдвое меньше. Мне, самому длинному, передал эстафету Миша Убугунов, самый маленький в команде. Бежать под гору было трудно, ноги заносило за спину, почти к затылку. Да и поскользнуться мог на булыжниках. Но пробежал неплохо. Получил палочку вторым, но первого догнать не успел. Однако и перегнать себя не дал. Передал эстафету Бердникову, и мы заняли второе место в нашем забеге. Свернув налево, я почти налетел на оператора киножурнала «Восточная Сибирь» Османа Зекки, крутившего ручку кинокамеры. Если он не вырежет мой набег, я закрою весь экран.
Сразу после эстафеты зашли в театр, где шёл заключительный концерт победителей смотра художественной самодеятельности в честь пятой годовщины Победы. Еле отдышавшись от эстафеты, я вместе с друзьями по хору вышел на сцену театра. Мы впервые пели там, где ставятся оперы и балеты: «Счастье, слава, подвиги – всё впереди». И это действительно так.
А кончился день ещё одной победой – сделал все уроки. Вот событие! Решил задачи по физике. Поэтому засиделся до второго часа ночи.
15 мая 1950 г. Закончились занятия в школе! Окончил без троек. Удивительно, но факт – пять по черчению! Последний чертёж делал с 10 вечера до 3.15 ночи. Голова трещала, глаза слипались, но закончил! И Иннокентий Павлович поставил пять! Ну, человек! Последний чертёж был не очень. Кое-где подтёрто и грязно. Но он поднялся над обстоятельствами, не придрался к помаркам, простил моё хамство…
Фрума Владимировна поставила четыре, но сказала, если я сдам госэкзамен на пять, то и в аттестате будет пять: «Оценки в четвертях  показывают лишь то, как ты занимался в году. И я обязательно подтянусь к выпускному экзамену…
18 мая 1950 г. 16 мая получил ответ из Эстонии. Пихла Мильви пишет: «Хочу начать личную переписку». Не знаю, что это за человек. Может быть всякое, ведь Эстония стала советской лишь в 1940 году, затем годы оккупации. Прошлым летом они ездили в Ленинград, описала впечатления. А сейчас Эстония готовится к 13-му празднику песни. Ответил в тот же день. В двух конвертах, с открытками. Лютин, узнав, что я написал Пихле, усмехнулся: «Начал перпихливаться? Но лучше перепихнуться наяву».

ВЫПУСКНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ
24 мая, 1950 г. Не видать медали, как своих ушей. Сочинение – 4. Взял тему: «Труд в СССР - дело чести и геройства». Начал хорошо, в середине неплохо, а в конце не хватило времени. Проверил только раз, и у меня его взяли из рук. Так переживал, ожидая оценки. Днём смотрел кинокомедию «Дитя Дуная» и, вспомнив, что сейчас выставляются оценки, не мог спокойно смотреть фильм.
На другой день узнал, ошибок нет, но претензии к содержанию. «Сочинение закончено не совсем логично». Теперь будет трудно поступить без медали. Огорчён не только я, но и Гончаров и Носкин. У них тоже четвёрки. Виталий писал о сатире Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Гера, как и я, о «Труде», но он пропустил две запятые. Вчера сдавали устный экзамен по литературе и русскому. У Вити 4 и 4, у Геры 4 и 5, у меня 4 и 5.
Удивительная вещь – Тане Кудрявцевой за сочинение поставили четыре - написала труженик с двумя  с двумя «н». Удивляет мужество учителей, которые могли бы поправить ошибку, но не сделали этого. А за это их могли наказать, ведь она – дочь первого секретаря обкома партии.
27 мая. Сегодня сдал геометрию письменно. Большое внимание уделил описанию хода работы, указал три способа определения высоты в предложенной фигуре. Но прологарифмировал ответ неправильно. Это я узнал сам за полчаса до конца экзамена. Начал перепроверять и никак не мог найти ошибку.
31 мая 1950 г. Вчера геометрия устно - четыре. Отвечал неплохо, уверенно, но неправильно написал формулу объёма усечённого конуса. Вчера же показали моё сочинение и отзыв: «Тема раскрыта правильно,  написано грамотно. Автор имеет широкий кругозор, владеет литературным языком. Но написано небрежно». На вопрос «В чём небрежность?» Антонина Леонтьевна ответила: «Текст идёт не в строчку, окончания скошены». Неужели только за это сбавили целый балл? Отзыв ведь хороший.
О письменной геометрии Павел Васильевич сказал: «Работа описана неплохо, но дробь сложена неправильно». Этого не может быть. Вероятно, я просто описался. Это не ошибка, а описка, но при логарифмировании оценка снижается на балл – 4.
Вчера смотрел фильм «Свадьба Фигаро». Три дня до того – фильм «Первый бал». Какой-то не такой, в общем, американский. Прочёл «Рассказы из жизни» авиаконструктора А.С. Яковлева. Замечательная книга! Сочинил стихотворение «Улан-Удэнскому тополю».
Под окном моим высоким тополь молодой.
Ветер гнёт его, качает, шевелит листвой.
И цепочка огоньков весело сбегает
Вниз по Ленинской к Уде, асфальт освещая.

Это мы трудилися по озеленению,
Чтобы было хорошо будущему племени
Чтобы был Улан-Удэ краше всех в Сибири,
Чтоб росли его сады с каждым годом шире.

Вроде неплохо. Но не покажу его никому. Сомневаюсь в ряде мест. Из моего окна видно, как город оделся в ярко-зелёный бархатный наряд. Густая тень при ярком солнце защищает от него людей. Штукатурятся дома в центре – театр оперы и балета, на улице Папанина и других местах. И уже просматривается проспект Победы, намеченный Генеральным планом развития Улан-Удэ.
1 июня 1950 г. Наступило официальное лето. С утра готовлюсь к экзамену по алгебре. Но отвлекаюсь на дневник и его чтение. Как хорошо, что я начал вести его. Уже сейчас интересно читать и вспоминать происшедшее в году. Переезды на новые квартиры, ЧП в кабинете химии, потасовка на стрельбище, выходка на уроке черчения, сменяются описаниями вечеров «Кем быть?», победы на олимпиаде…
4 июня 1950 г. Вчера сдавали алгебру. На консультации 2 июня Павел Васильевич сказал, что экзамен будет трудный, так как задачи подобраны сложные, и предупредил, что смотреть за нами будут в оба и не допустят шпаргалок, которые кое-кто использовал на геометрии. Эти кое-кто - Лютин, Плюснин, Шабалин. Павлов заметил, как им передавали шпаргалки. И я решил не надеяться на шпоры и прочесть всё до конца. Сидел всю ночь, узнал, что светает в 3 утра. Прочёл почти до конца. Лёг в 5.15, встал в 7.30. Идя в школу, усталости и головной боли не чувствовал.
Начал решать уравнение (в дневнике написаны знаки, которые нельзя изобразить на компьютере) не тем путём. Павлов увидел это из-за моей спины и предупредил. Продолжил по-новому и решил верно. На остальное отвечал хорошо. Но Павлов не поставил пять за неверное начало.
После экзамена Ененко, Мысин и я, хотели пострелять, но в Досарме сказали, что патроны так и не поступили. Вот уже месяц. И мы пошли на водную станцию за Удой. Проплыли на лодке по протоке Селенги, где зимой сдавали нормы ГТО по лыжам. Больше грёб я. Слева увидели тот косогор, где расстреливали Баира в «Потомке Чингисхана». Там какая-то парочка попросила нас переправить на остров. Когда мы перевезли их, щедрый парень дал нам три рубля. Мы стали отказываться, но Женя Мысин взял, сказав, что они понадобятся при расчёте на лодочной станции.
Доплыли до горы Пятитрамплинки, где я однажды сломал лыжи. Так хорошо отдохнули среди зелени, цветов, чистого воздуха. Купались, загорали на песке. На обратном пути Миша занёс вёсла слишком глубоко и то, что ближе к берегу, воткнулось в отмель и хрустнуло. Мы с трудом вытащили весло и увидели, что оно сломано.
Стали грести одним веслом по очереди. Особенно трудно пришлось мне на финише, когда подул ветер с Байкала, поднял встречные волны. Попутного течения в протоке почти нет, а ветер тормозил. На лодочной станции осторожно положили вёсла в общую кучу, и избежали штрафа за поломку. А щедрый дар за перевоз пригодился. За три часа с нас взяли 6 рублей. У нас же было всего четыре. В конце пути захотелось пить, но киоск уже закрылся, и я начал черпать ладонью мутную воду из протоки.
- Что ты делаешь? – закричал Миша, - это же бульон из амёб и бактерий!
Но ничего не случилось. Пришёл домой в семь вечера, поел и после бессонной ночи и отдыха на реке проспал четырнадцать часов подряд. Хозяева и мама не тревожили и дали выспаться. Сегодня от гребли болят спинные, шейные и трёхглавые мышцы.
Утром встал полдесятого, позавтракал, и тут приехали с авиазавода тётя Оля Гиленова с дочерью Ягой. Странное имя Яга – от польского Ядвига. Она получила его от нашего польского родича Людвига Минкевича, который жил и живёт в Мольке. Отец Яги – Никифор Гиленов, родной брат моей мамы. Его малолетним отдали на воспитание бездетным Гиленовым. Но он помнит о родстве и поддерживает с нами связь. Он высокий, осанистый, с густым басом. Глядя на него, я хорошо представил, какими были казнённые братья моей мамы - Лука, Иосиф, Никита. Гиленовы привезли гостинцы, я накормил их. Мы хорошо поговорили, и я пошёл в оптическую мастерскую.
Зрение у меня ухудшилось. На стрельбище мишени выглядят размытыми. Глазной врач измерил диоптрии и выписал мне очки – 3,5, а было 3.
На улице увидел Авика Абакшинова, он сказал, что идёт со своей подругой Люсей Филоновой, а также с Герой Носкиным, Витей Арбузовым, Мишей Убугуновым, Нёмой Беркиным на оперетту «Чужая тень», Красноярского театра музкомедии. Я купил билеты и пошёл с ними. Постановка понравилась. В перерыве Люся спросила: «Вова, куда ты идёшь учиться?» Ответил: «В университет, на исторический».
Домой пришёл в полночь. До 3 ночи читал физику. Вспомнив ответ Люсе, подумал, что я представил себя быть архивариусом, роящимся в бумагах, изучающим какой-нибудь забытый период. История показалась скучной, почти не нужной для людей, а физика и биохимия, с их просторами неизведанного океана открытий, куда нужней.
8 июня 1950 г. Физика – четыре. Повторить всего не успел, часть прочитал бегло. Не буду описывать, что и как. Очень расстроен, что не смог получить пять. Как же я мог думать о золотой, а потом о серебряной медали?
Вчера пришёл ответ из Эстонии с групповой фотографией и видами Пярну - санаторий, театр, стадион. Город красив. Девушки на фото выглядят очень взрослыми. Такие здоровые, крупные спортсменки и, странно, брюнетки.
Стрелки Бурят-Монголии впервые выиграли зональное первенство Сибири и Дальнего Востока. Вчера с Женей и Мишей увидели серебряный кубок. Кузнецов победил в стрельбе из снайперской винтовки, Павлова – из пистолета. Оба поедут на Всесоюзное первенство в Москву. 1-10 июля будут соревнования по стрельбе в Иркутске.
От республики едут мужская, женская и юношеская команды. Юношей будут представлять И. Попов, Е. Мысин, М. Ененко, В. Бараев. Все тренировались больше и лучше меня. Мне мешало ухудшившееся зрение. Хочется попасть в команду, но согласятся ли папа и мама, ведь надо готовиться в МГУ.
Вчера гулял с Герой Носкиным по Ленинской. Хорошо с ним. Понимаем друг друга с полуслова. Но он во всём разбирается больше и лучше меня.

РЕШИЛ СТАТЬ ФИЛОСОФОМ
Почему-то в дневнике нет о судьбоносном визите в Дом медсанпросвета на Ленинской, возле кинотеатра «Прогресс». Ранее в этом одноэтажном доме был приют для арестантских детей. Он хорошо виден на снимке Триумфальной арки 1891 года. Сейчас её восстановили. Отец послушал там лекцию по марксистско-ленинской философии и, уезжая на Ильинку, посоветовал сходить.
Я пошёл и услышал лектора из Москвы Вейцмана, чем-то похожего на Свердлова. В маленькой комнате, человек на 20, он выступал без бумаг, по памяти цитируя классиков марксизма-ленинизма. Лекция произвела на меня большое впечатление. И я решил поступать на философский факультет. Внимательно изучив условия приёма в МГУ, я решил стать философом.
15 июня 1950 г. 12.30 ночи. Только что вернулся из кинотеатра «Прогресс», ходил с ребятами на «Щит Джургая». По радио, в центральных газетах его хвалят, присудили Сталинскую премию, а мне не нравится. Пишу без доказательств, получилось голословно, но нет времени и желания объяснять.
10 июня сдал немецкий на пять! Правильно перевёл текст, разобрал текст грамматически, а потом фонетически. Разбор вёл на немецком языке, что большой плюс к ответу. А ведь многие делали его на русском.
Сегодня сдавали историю. В Актовом зале, который используется и как спортивный. Открою секрет – билеты разложили строго по порядку. И каждый мог выбрать нужный номер. Когда я взял билет № 43, Пётр Александрович Сыренов с тревогой глянул на меня, как, мол, я решился на один из самых трудных билетов? Вопросы такие:
1. Просвещение и культура в СССР. Ленин и Сталин о партийности в науке и искусстве. Культурная революция. Расцвет национальной по форме социалистической по содержанию культуры народов СССР. Постановления ЦК ВКП(б) по вопросам идеологической работы и их значение для дальнейшего подъёма культуры СССР.
2. Начало революционной деятельности товарища И.В. Сталина. Значение его революционной деятельности для победы марксизма в России.
Специально выбрал этот билет как самый трудный из всех. С увлечением готовился к нему, быстро написал тезисы. Решил сказать о перегибах в борьбе с эпосами и в кампании против Зощенко. На меня нашло какое-то вдохновение. Мой голос звенел, и я последовательно излагал материал. Я сам и другие, прежде всего, Сыренов, удивлялись тому, как я уверенно говорю и отвечаю на попутные вопросы. Оказывается, у меня есть дар речи. И в этом потоке вдохновения забыл о «Гэсэре» и Зощенко. И это, может, к лучшему. Могли придраться.
Начало революционной деятельности Сталина знал хорошо, так как прочёл воспоминания закавказских рабочих о Кобе, поэму Георгия Леонидзе «Сталин». Михаил Данилович Донской, биолог, входивший в экзаменационную комиссию, попросил назвать лауреатов Сталинской премии за 1949 год. Я назвал драматурга А. Якобсона, создателей фильмов «Падение Берлина» и «Молодая гвардия», Константина Седых, за роман «Даурия», Семёна Бабаевского за роман «Свет над землёй».
После этого Донской спросил, какие произведения писателей Бурят-Монголии читал я? Назвал поэму Жамсо Тумунова «Сухэ-Батор», повесть «Цыремпил» Хоца Намсараева, сказания улигершина Апполона Тороева, стихи Цыдена Галсанова. Дама из гороно спросила: «Какая опера XIX века является глубоко народной и основана на исторических фактах?» Я назвал оперу «Иван Сусанин» и сказал, что она создана на основе множества русских народных песен и процитировал слова Глинки: «Музыку создаёт народ. Мы, композиторы, только аранжируем её». Потом та же дама спросила: «Почему композиторов, перечисленных Вами, стали называть «Могучей кучкой?» «Потому что они создали все лучшие оперы, симфонии середины прошлого века». Тут дама спросила, не занимаюсь ли я музыкой. Ответил, что занимался у Веры Борисовны Шестаковой. «О, это хороший педагог!»
Были и другие вопросы по ходу, но перечислять не буду. В общем, вывернули меня основательно. И поставили отлично.
20 июня 1950 г. Химия – пять! Триумф! У нас намечается четыре медалиста: Зоркальцев из 10-б – «золото», его одноклассник Смолев – «серебро». А из нашего класса Гончаров и Носкин претендуют на серебро. По мнению учителей, наш выпуск – один из лучших в последние годы. А ведь во 2-й и 3-й школах никто не тянет на медаль. К тому же у нас раскрылись далеко не все. Могли ведь и Миша Ененко, а из 10-б – Козлов, Березков, Подлипский, Гуревич. Слетел и я, слишком поздно взялся, а, точнее, не дозрел до хорошего аттестат зрелости.
28 июня 1950 г. Окончил школу, отправил документы в МГУ. Аттестат такой:
Русский язык – 4.
Литература – 5.
Алгебра – 4.
Геометрия – 4.
Тригонометрия – 4.
Физика – 4.
География – 4.
Астрономия – 5.
История СССР – 5.
Всеобщая история – 5.
Конституция – 5.
Биология – 5.
Немецкий – 5.
Химия – 4.
 

Вроде неплохо. Не понимаю, почему по химии - 4, ведь  на госэкзамене было 5. Жалею, что не пересдал географию. При хорошем отношении ко мне Пастернак почему-то поставил 4. Но молодец Леонид Григорьевич! Не поступился требовательностью.
Выпускной вечер прошёл 23 июня в Актовом зале. Мы с Мишей и Женей искали подарки для нашей классной руководительницы Антонины Леонтьевны. Купили вечный календарь. Он никелированный, даты меняются при перевороте блестящей коробочки. А ещё набор «Жасмин» - духи, одеколон, мыло.
А ребята из 10-б почему-то ничего не вручили своему классному руководителю Петру Александровичу Сыренову. Директор Абашеев выступил неважно. Мямлил так тихо, что его плохо слышали. П.А. Сыренов сказал, что, к сожалению, они, учителя, кое-кого просмотрели. При этих словах, он глянул на меня.
Секретарь райкома комсомола Раитин поздравил нас с успешным окончанием, пожелал успехов в дальнейшей учёбе и работе. Говорил очень бойко, ярко. От учеников выступили Гера Носкин, Павел Гуревич. От родителей – Вера Ивановна Цыганкова, тётя Вити Арбузова. Моего отца не было.
После торжественной части выпил полстакана водки и опьянел так, что меня шатало. Поел утром, а днём лишь чашка чая у Жени Мысина. Пришлось выйти на улицу, где меня стошнило. Вернувшись, поел, пришёл в себя. И больше не пил. Ведь до сих пор не пробовал спиртного.
 Выпускной бал во 2-й школе прошёл вчера 27 июня. Его задержали из-за того, что хоронили их пятиклассницу, утонувшую на Селенге. Вечер получился лучше, чем у нас. У себя мы порой не знали, куда деваться от скуки, а тут время пролетело незаметно.
К сожалению, Виталий Гончаров, Гера Носкин, Витя Арбузов, Володя Сергеев накануне уехали в Хабаровск на зональное первенство Сибири и Дальнего Востока по баскетболу. Девчонки очень жалели об этом, особенно Мила Казанская, которая вздыхает по Гере. Танцевал с ней, Зоей Арсентьевой, Леной Семёновой, которая пригласила меня на белый танец. Очень милая девочка. Удивительно, но кружился неплохо.
Решил пригласить Эллу Добрикову, но ко мне подошёл Павел Гуревич и… пригласил меня. Надо бы отказаться, но неудобно. Он из тех, кто ничего не делает просто так. Выяснял, неужели я надеюсь поступить в МГУ. Танцуя с ним, чувствовал неловко - парень с парнем.
С Эллой поговорил во время перерыва в танцах. Она поступает в Томский политехнический, Ниагара Алдарова и Люся Филонова – в Уральский политех. Какие-то они все «химические, металлургические». Элла полушутя посоветовала мне после окончания университета купить толстые роговые очки, шляпу и ходить с тростью. (Позже узнал, что именно так одевался мой дед Иван). Нёма, Женя и девчонки засмеялись, совершенно не представляя меня таким.
А я сказал о Миле Казанской, стоящей у окна, машущей платочком, что со временем она станет пышной, полной, с одышкой. «Да ну тебя, Вова! – оборвала Ниагара, - Не каркай раньше времени». А Нёма засмеялся и шепнул мне: «Всё так и будет».
В 9 утра вышли из школы с Женей Мысиным, он пошёл в Досарм на Смолина укладывать винтовки для поездки в Иркутск, на зональное первенство по стрельбе. Свернув с Ранжурова на Ленинскую, я залюбовался оперным театром, который, как Тадж-Махал, сверкал сказочной красотой. Мы строили его на субботниках, начиная с котлована. А недавно здание оштукатурили, побелили. Башни наверху сияли в солнечных лучах.
Выйдя к «Прогрессу», увидел впереди Эллу и Ниагару, которые спускались по правой стороне, взявшись за руки. Высокие, стройные, в светлых платьях, они время от времени прыгали по ступенькам тротуара. И делали это легко, грациозно, со смехом и визгом. Они походили на лебёдушек, которые, перекликаясь, вот-вот с клёкотом взмоют в небо. Залюбовавшись ими, не стал догонять их. Город был залит солнцем и свежей зеленью. А в конце улицы белел собор Одигитрии-путеводительницы.
Спустившись к нему, я прошёл по Первомайской, бывшей Соборной, вспомнил бабушку Никольскую, с которой жил на Каландаришвили, увидел дом, где она жила с мужем священником. Кстати, именно в этом дворе мы с Герой и другими тимуровцами пилили дрова его жителям. А шёл я к тёте Лёле, на Первомайскую 13, так как уже съехал от Гергесовых. Проспав почти весь день, я поспешил на поезд Наушки – Иркутск.
На вокзале снова встретил Ниагару, Эллу, Люсю Филонову. Будто и не расставались. Они провожали Зою Семёнову, ехавшую на курорт Аршан. Какая у них тёплая дружба! Стоим, говорим, смеёмся, а глаза у Эллы немного грустные. Может, жалеет, что расстаётся со мной, не познакомившись, как следует?
Вдруг вижу, Ефим Хайдуров, Женя Мысин, Кузнецов несут тяжёлые ящики с винтовками и патронами. И Нёма Беркин рядом. Он поехал разузнать подробнее о географическом факультете ИГУ. Поговорил с ними, спросил Ефима о братьях.
Когда тронулся поезд, Ниагара, Элла и другие девчонки сначала шли рядом, потом остановились и стали махать руками. Мы с Нёмой, Зоей отвечали тем же. Все улыбались, но Элла была по-прежнему грустна. Может, она чувствовала, что уходит не только поезд. Уходят последние мгновения школьной юности, которые никогда не повторятся. И все мы не будем такими, какими были в школьные годы - наивными и серьёзными, весёлыми и грустными. А эти проводы – последний этап расставания с детством.

«ИТАК, ВСЁ КОНЧЕНО…»
Ильинка, 11 июля 1950 г. «Итак, всё кончено, судьбой неумолимой»… Но мне кажется, что ещё не всё кончено. Всё только начинается. Я самый молодой из класса. Во мне ещё много ребячливости, детства. Ещё не начал бриться, как некоторые. В 1975 году, когда я стану кандидатом философских наук, я постараюсь описать школьные годы. Но нет, тогда мне исполнится 42. Надо написать сразу после университета. Я ещё буду помнить всё. Хочу показать формирование характеров, куда и как пошли мои друзья.
Плохо представляю путь Юры Лютина. Он – авто-мото-вело-фото-авиа-любитель. Кроме того, поёт, играет на рояле, якобы прыгал с парашютом, получил значок ГТО 2-й ступени и второй разряд по стрельбе, хотя это липа. Он ни разу не участвовал в соревнованиях, не выступал за школу, и вдруг такие «корочки». Его знания поверхностны, сочинение на аттестат списал, математику, историю, физику сдавал по шпорам. Зато был успешным в похождениях. Каждый вечер бывал на танцах в школах, педтехникуме, медучилище. В школу приходил бледный, с красными от недосыпа глазами…
Примерно такой же, как он, и Лёня Беспалов. Похож на Емцова-Емницкого из «Кавалера золотой звезды» Бабаевского. Такой же проныра, добивается цели любыми путями. И Шабалда не брезгует бесчестными приёмами.
«Ах, да не судите, и не судимы будете!» Ведь кое-что из качеств Юры и Лёни есть у меня. Хочу обрисовать не только их, но и лучших ребят и девчонок. Книг о молодёжи много, но все они в основном о войне – «Боевая молодость», «Трое в серых шинелях». А о школьниках и студентах не попадалось.
Ильинка, 15 июля 1950 г. Наметили отъезд на 20 июля. Со мной хотел ехать папа, но командировку оформить не смог, а из-за дорогих билетов не поедет. Страшно ехать одному. Живя на Ильинке, почти не готовился. Перечитал свои сочинения, и они показались такими слабыми. Здесь они оценивались неплохо, но в МГУ требования выше. Произвёл переоценку не только себя, но и учителей. Антонина Леонтьевна неплоха как завуч, организатор, а как преподаватель – не очень. И Пётр Александрович тоже.
Недавно сняли прежнего директора П.А. Абашеева, вернули И.П. Арского. Рад этому. Иван Петрович подтянет школу. Виталий Моисеевич Новомейский не вернётся из-за болезни. Вместо него математику будут преподавать отец и сын Подашёвы. (Прекрасные педагоги! У них учились мои сестра Роза и брат Валерик).
 Кончается мой дневник. Он помог мне в делах, в воспитании воли, в достижении намеченных целей. Не щадя себя, я писал о своих недостатках для того, чтобы избавиться от них. Этим объясняется моя откровенность в описании слабостей. А папа, заглядывая в записи, деликатно не ссылался на мои грехи. Плохо, что он читал дневник, но спасибо, что ни разу не упрекнул за мои ошибки. Благодаря дневнику я понял, как трудно перевоспитывать себя, работать над собой.
Впереди – Москва. Как буду сдавать экзамены? Поступлю ли в университет? Ведь у меня столько провалов в литературе, особенно в западно-европейской. В школе кратко прошли Бальзака, Гёте, Гейне. Но Шекспира, Байрона и Мольера не касались, а в программе приёмных экзаменов они есть.
Выезд в Москву осложнился. Из-за отпускного сезона билеты на поезд достали с трудом и только на 22 июля. В Улан-Удэ нас провожали мои родители и матери Геры Носкина и Володи Сергеева. Через час мы доехали до Ильинки. Поезда дальнего следования идут без остановок, быстрее пригородных. Проезжая лесозавод, я показал ребятам Змеиную гору – Могой-ула. И подумал о пещере, где мне пригрезились русалки. Вдруг они и сейчас греются в лучах луны? Почему-то мне больно за них. И я чувствую непонятную вину…
Сразу после завода появились двухэтажные здания санатория. Гера хорошо помнил их, так как трижды лечился здесь. Простояв в тамбуре до самого Байкала, который встретил нас прохладой, мы вошли в вагон и стали любоваться им из окна. Глянув в сторону Тункинских Альп, я не увидел их из-за более близких гор. И подумал о красных волках в Саянах. Живы эти «хохотуны»? Вдруг они поели друг друга от голода?
Проезжая Шаман-скалу, у истока Ангары, я невольно вспомнил свою стрелу, пущенную в Селенгу. И подумал, что она уже добралась до Байкала и сейчас плывёт по Ангаре, став стрелой ностальгии. Вспомнил и Мольку, ёхоры у ночных костров…
Прибыл в Москву почти за сутки до экзаменов. Всё внове – впервые увидел трамваи, троллейбусы, метро. 1 августа на сочинении не мог взять себя в руки. С волнением смотрел на звезду Троицкой башни и думал, что в Кремле, совсем рядом, работает великий вождь Сталин, о котором я пишу сочинение.
Полтора часа любовался рубиновой звездой, вздрагивал от вспышек троллейбусных проводов, удивлялся шуму машин за распахнутыми окнами, смотрел на абитуриентов, сидящих в знаменитом Круглом зале МГУ. Начал писать, когда ко мне в третий раз подошёл ассистент Борис Грушин. (Позже он станет известным социологом). Как ни странно, я успел написать сочинение, но не проверил его. Боялся ошибок и описок. Но получил хор. Все другие экзамены сдал на 5 и послал телеграмму:
«Улан-Удэ СШ-1 Ивану Петровичу Арскому, Антонине Леонтьевне Бестужевой-Ларионовой, Петру Александровичу Сыренову, Леониду Григорьевичу Пастернаку, Фруме Владимировне Цинкер. Сочинение 4, литература 5, история 5, география 5, немецкий 5. Прошёл конкурс, зачислен студентом МГУ. Спасибо вам! Владимир Бараев».
Телеграфистка поздравила меня и, улыбаясь, предложила убрать имена, отчества, но я сказал, не хочу экономить из уважения к учителям. Студенческие годы описаны в моём романе «Альма-матер. Под бременем познанья и сомненья» (Журнал «Байкал» №№ 2-6 2008). Я первым из Улан-Удэ прорвался в МГУ. Позже поступили в вузы Москвы выпускники СШ-1 Олег Югов, Гена Ким, Володя Берёзкин, Саша Кузичев, затем Юра Буданцев, Володя Частных, Олег Меркулов, Виля Баранников, Миша Бродский…





ГЕРОИ «УЛИГЕРА»
В 11 лет я задумал книгу «Правда среди неправды». В 17 лет решил написать о школьных друзьях. «Честно, всё как есть». Перечислив в конце книги имена выпускников, я невольно удивился, какие разные яркие люди учились у нас. В их судьбах отражены важные этапы развития нашей Родины.
Среди них - участник войны в Корее, создатель первой в мире АЭС в Обнинске, директор АЭС в Удомле, конструктор и испытатель водородных бомб в Сарове, строитель Олимпийских комплексов в Москве, золотой медалист Олимпиады в Мельбурне, чемпион Европы по боксу, строитель всемирно известных плотин, океанолог, создатель лазеров и мазеров, целинники, бамовец, создатель системы управления «Бурана», байкаловед, конструкторы вертолётов, пистолетов, чернобылец, лауреаты разных премий, автор словарей, замминистра обороны РФ…
Весной 1977 года в Королёве встретились одноклассники – москвичи Г. Носкин, В. Арбузов, В. Бараев, ленинградец В. Сергеев и иркутянин Н. Беркин. Прошло 27 лет после окончания школы. О том, кем стали они, узнаете ниже в списке выпускников СШ-1. Гера показал снимок сборной по баскетболу 1950 г. Из девяти ребят уже нет пятерых - Виталия Гончарова и четырёх Володей – Сергеева, Ильина, Шабалина, Котовщикова.
Шабалин играл на аккордеоне, Котовщиков - на баяне. Однажды директор школы вручил им пригласительные билеты на симфонический концерт: «Вручаю вам как музыкантам». Оба покраснели от смущения. Вспомнилось, как Володя Котовщиков  издавал звуки пуканья, когда кто-то чихал рядом с ним. Ребята смотрели на «пердуна», а тот бросался на Котовщикова с кулаками. А Шабалин однажды захохотал на уроке после слов Ревекки Рахмильевны: «Пьять целых, три в периоде». Я спросил Мишу Ененко, чего тут смешного? «Пять целок, три - беременны», - спокойно пояснил он. В годы войны между Северной и Южной Кореей Володя летал на МИГе под фамилией Ша-ба-линь, как его в шутку звали лётчики. Горько видеть этот снимок. Неловко перед ребятами за то, что пережил их и за некоторые строки о них. Жалею, что так поздно написал о школе, когда более половины соклассников уже нет.
Окончив философский факультет МГУ, стал журналистом. За очерки о Тюмени, БАМе, Колыме, Чукотке стал лауреатом премии Союза журналистов Москвы. Первая книга - «Высоких мыслей достоянье», вышла в мои 55 лет. «Древо Кандинских» - в 57. После их выхода меня обвинили в том, что я «не полностью отдаю себя редакции». Лишь на пенсии начал писать, что хочу. Роман «Гонец Чингисхана» вышел в 2008-м. Бальзамом на душу стала номинация его на премию «Большая книга». Роман о МГУ «Под бременем познанья и сомненья» вышел в 2009 г. А «Улигер о детстве» в 78 лет. За столь поздние книги кто-то назвал меня человеком второй половины жизни. Согласиться с этим – всё равно, что отказаться от титулов десятикратного чемпиона Бурятии по диску, а также чемпиона МГУ, Целинного края, от побед в баскетболе.
Итак, перед вами с выпускники СШ-1 г. Улан-Удэ, герои «Улигера».
***
Ревомир Николаевич Абыков, сын министра здравоохранения, почему-то заболел туберкулёзом. Отец отвёз его в Москву. Ему, одному из самых первых подопытных пациентов, удалили поражённое лёгкое. Операция прошла успешно, но развитие задержалось, и он остался малого роста. Однако окончил мединститут, работал врачом.
Виктор Анатольевич Арбузов. Вырос сиротой. Родители, приехав в СССР из Харбина, где строили КВЖД, были расстреляны в 1938-м. Лето 1941-го он провёл в Ильинском пионерлагере, откуда попал в Кяхтинский детдом, т.к. тётя, военврач, ушла на фронт. С 5-го по 10-й класс мы учились вместе. Жили на Первомайской, 13 (ныне Линховоина). Окончив Иркутский горный институт, работал в Средней Азии, Армении, Иране. Был гидрогеологом Главного курортного управления СССР, искал и осваивал минеральные воды.
      Бараев Владимир Владимирович. Окончил философский факультет МГУ. В 1969 году решением Бурятского обкома партии снят с должности замредактора журнала «Байкал». За публикацию повестей Стругацких, глав из книги А. Белинкова о Юрии Олеше… Покинув Улан-Удэ, стал собкором «Пионерской правды» в Краснодаре. В 1973 году переехал в Москву. Работал в журналах «Журналист», «Коммунист», на ЦТ Останкино, в Госдуме РФ. Лауреат премий «Литературной России» и Союза журналистов Москвы,
    Валерий Владимирович Бараев. Мой младший брат, поступив на химфак МГУ, был многократным  чемпионом по метанию копья – 65,75 м. Окончив университет, работал в Зеленограде. Заведовал лабораторией Высокоинтенсивных источников света (лазеров и мазеров). В 1990-х гг. после развала оборонки, работал в разных местах. Родичи шутят: Валера дархан - мастер на все руки, а я, писака, - «шаман». Очень уважаю Валеру и его семью. Его внучка Карина Бараева, дочь Ларисы, работает в Италии.
Виликтон Иннокентьевич Баранников. Окончил МВТУ имени Баумана. Помню, как он в июле 1957 г. на играх Международного фестиваля молодёжи нокаутировал венгра Кишфалви на первых секундах. Поразило смущение Вили, когда на него навели фото и телекамеры. Позже он стал чемпионом Европы, серебряным призёром Олимпийских игр в Токио.
Эрдимто Буддич Башкуев. Окончив Иркутский горный институт, Эдик стал специалистом по направленным взрывам. Сооружал антиселевые плотины в Медео, над Алма-Атой, на Вахше (Таджикистан), Асуанскую плотину в Египте. Работал в Ираке, Сирии, Финляндии. Умер в командировке на Каспий. Сын Александр окончил химфак МГУ и Литинститут. Пишет детективы.
Владимир Берёзкин. Окончив МЭИ, конструировал первую в мире атомную станцию в Обнинске. Получив за неё премию и признание, ушёл из науки. Как художник оформлял редкие книги, получал международные премии. Став коллекционером, собирал не только раритеты, но и друзей из мира искусства и культуры. Среди них Максим Шостакович, Таир Салахов, Игорь Моисеев… В Доме учёных встречался с друзьями-физиками, в ЦДРИ и Доме кино общался со звёздами первой величины.
Наум Савельевич Беркин. Окончив Иркутский университет,  преподавал, заведовал кафедрой географии ИГУ. Автор учебника «Байкаловедение». Написал воспоминания о своей жизни «Байкальское родное место». Воплощение порядочности, надёжности, он приходит на помощь друзьям в большом и малом.
Геннадий Алексеевич Бирюков. Окончив в Улан-Удэ институт культуры (ныне ВСГАКИ), работал замглавного редактора журнала «Театральная жизнь» и на Всесоюзном радио. Много лет вёл на «Радио России» передачу «Таланты и поклонники», в 2006 году удостоен Всероссийской премии. Благодаря ему, я много раз выступал по радио, и меня слышала вся страна.
Геннадий Иннокентьевич Болдогоев. Окончив СШ-1 и журфак КазГУ, работал в газетах Бурятии, затем в «Молодом целиннике» (Целиноград), «Московской правде», «Советской культуре». Был отменным секретарём, асом вёрстки, карикатуристом. Умер в Москве. Похороны прошли в Улан-Удэ в ресторане «Селенга», где собрался весь цвет города – артисты, журналисты, спортсмены.
Михаил Анчилович Бродский. После СШ-1, поступил на географический факультет МГУ. Чемпион по боксу МГУ, Москвы, ЦС «Буревестник». Жёсткий, агрессивный на ринге и чрезвычайно обаятельный в общении. Руководил отделом ВНИИ стандартизации СССР. Однажды друг-бизнесмен предложил ему, ушедшему на пенсию, слетать в Забайкалье без посадки в Улан-Удэ. Он согласился. Но, увидев, как Миша взбудоражился, глядя на Байкал и родной город, хозяин самолёта попросил разрешения на посадку, высадил Мишу и полетел в Читу. Он съездил на могилы родителей, побывал на Батарейке, где жил, зашёл в школу № 1, сходил на рынок, где пацаном торговал водой «на рубь досыта», и вернулся в аэропорт, сел на тот же самолёт и улетел. Такой вот истинный патриот Улан-Удэ.
Юрий Петрович Буданцев. С золотой медалью окончил СШ-1, поступил в МГУ. Протестуя против стиляг, наголо остриг голову, ходил в кирзовых сапогах. В 1954 г. уехал на целину. Как тракторист пахал, сеял, убирал хлеб. Вернувшись в Москву, окончил МГУ с красныи дипломом. Его рассказ «Бармалей», в «Байкале», высоко оценил К. Чуковский. Стал доктором филологических наук, профессором МГУ, МГИМО.
Матвей Прокопьевич Бурлаков. Родился 19.8.1935 в Улан-Удэ. Окончил Академию Генштаба СССР. Был начальником штаба ЗабВО, командующим Южной, затем Западной группы войск. В 1994-м ему выпала тяжкая доля вывести войска из Германии. Генерал-полковник М.П. Бурлаков стал замминистра обороны РФ. И вскоре умер. Уверен, многие земляки впервые услышат о нём, т.к. его имя в Улан-Удэ мало известно.
Виталий Гончаров. Окончив Уральский политех, где учился с Ельциным, строил ВАЗ, КАМАЗ. В 1977 году судьба свела нас в одной комнате санатория имени Кирова, в Пятигорске. Не узнав друг друга, общались на вы. Но, услышав, что я учился в Улан-Удэ, он крикнул: «Вовка!» и бросился ко мне. Как начальник главка Минмонтажспецстрой СССР возводил Олимпийский дворец в Москве, велотрек в Крылатском, новый телерадиокомплекс в Останкино.
Павел Семёнович Гуревич. Окончив Уральский университет, работал в «Правде Бурятии». Защитив докторскую диссертацию, стал профессором журфака МГУ, затем Института истории.
Геннадий Тарасович Данчинов. Мой кузен. Окончив Томский политехнический институт, преподавал в Иркутском политехническом институте, работал на Пермском кабельном заводе. Затем - главным инженером Шелеховского алюминиевого завода, под Иркутском. Рано ушёл из жизни из-за плохой экологии, которую создавал и создаёт этот завод.
Михаил Ененко. Окончив Канское училище военных переводчиков под Красноярском, бесследно для меня исчез где-то на Дальнем Востоке. О нём у меня самые тёплые воспоминания. Мы сидели на одной парте.
Виктор Евгеньевич Заика (Шамбуев). Окончив ИГУ, работал в Лимнологическом институте в Листвянке, затем, как доктор наук, стал директором Института южных морей АН СССР в Севастополе. Бороздил моря у Австралии, Индии, Китая, Японии.
Вадим Зоркальцев с медалью поступил в МГИМО, поехал отдыхать в Крым. Высокий, красивый. Им любовались девушки. Ему сулили большую судьбу. Он поднялся на скалу, ласточкой вошёл в воду и… врезался в подводный камень.
Владимир Кузьмич Ильин окончил Ленинградский иститут им. Лесгафта. Вернулся в Улан-Удэ, стал тренером, преподавателем вуза, женился на Тамаре Зубакиной. У них родился сын Володя, который стал бизнесменом. Кузьмич рано умер. Он, как и Ким, из многочисленного клана иркутских бурят Ильиных.
Ким Ильин. В 1966-м я написал очерк, где рассказал, каким ярким, спортивным, начитанным был он в детстве. Всё-то у него получалось в разных сферах, но ни в одной не достиг высот, так как разбрасывался. По пословице «Был бы ствол, да сучьями изошёл». Прочёв статью, он поблагодарил меня за добрые строки о нём.
Леонид Комиссаров. Окончив пединститут, жил и работал в Улан-Удэ. Был одним из руководителей профсоюзов Бурятии.
Олег Меркулов. Учась в МГУ, занимался боксом, работал в МВД Бурятии. Выйдя на пенсию, сильно болел, но написал большую компьютерную книгу по истории СШ-1.
Евгений Мысин. В школе мы вместе занимались стрельбой. Он приезжал ко мне на Ильинку, на охоту. Окончив Иркутский сельхозинститут, стал охотоведом, экологом в Ургале, участник освоения трассы БАМа.
Герман Вениаминович Носкин. Окончив ЛЭТИ, работал у «Бога артиллерии» Героя Социалистического Труда академика В. Грабина. Дружил с космонавтом Н. Рукавишниковым. И сейчас работает в НПО «Энергия», в Королёве. Один из создателей системы электронного управления космического «Бурана». Написал книгу о создании «вожжей» этого челнока.
Владимир Константинович Сафронов. После СШ-1 окончил Иркутское художественное училище. В 1956 году стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока по боксу. На Олимпиаде в Мельбурне 22-летний перворазрядник завоевал золотую медаль, как и В. Енгибарян и Г. Шатков. Володя умер в 1979 г. в 45 лет. Незадолшо до этого мы встретились у редакции «Советского спорта», куда он отнёс свои рисунки. Увидев меня, он обрадовался: «Пойдём, выпьем!»
Юрий Романович Сафронов. Однофамилец знаменитого боксёра, Юрий – из иркутских крещёных бурят. Окончив МАИ, он стал авиаконструктором в бюро Камова. Ликвидидатор последствий Чернобыльской катастрофы. Его отец Савелий Романович был заместителем председателя Совмина Бурятии.
Радна Филиппович Сахалтуев. Внук первого наркома здравоохранения БМАССР А.Т.Трубачеева. Талантливый художник, окончив ВГИК, поехал в Киев. Рисовал мультфильмы «Приключения капитана Врунгеля», «Айболит», «Робинзон Крузо», «Алиса в стране чудес». Уникальный стиль рисунков Радны запоминается раз и навсегда. Заслуженный художник Украины. Патриот Прибайкалья.  Мечтает съездить на родину, но осенью 2010 г. случился инфаркт, и сыновья, беспокоясь о нём, не хотят рисковать.
Арнольд Бадмаевич Сельверов. Окончив МФТИ, работал в Сарове. Ученик и коллега академиков Харитона, Зельдовича, Сахарова, конструировал водородные бомбы, испытывал их в Семипалатинске и на Новой Земле. Провёл 76 испытаний бомб. Орденоносец, лауреат Государственной премии. Став терять зрение, попал под машину, идя из дома на работу. Я приезжал в Саров на его похороны. Поразило огромное кладбище с могилами академиков, Героев труда, лауреатов. Там я реально ощутил, какой кровью, напряжением давалось нам противостояние с США. У Арнольда много внуков от дочери и сына. Его сестра Нелли Бадмаевна Сельверова – доктор медицинских наук, работает в Москве. Её сын Андрей Чемоданов – выпускник Литинститута, известный поэт.
Владимир Николаевич Сергеев. В 8 классе был оставлен на второй год из-за русского языка. Парадокс: окончив Ленинградский университет, защитил диссертацию, стал учёным секретарём Института русского языка и литературы. Автор многих словарей, используемых и сейчас. Играл в баскетбол за ЛГУ и после окончания университета.
Сукнёв Яков Николаеевич. После 8 класса окончил ФЗО, работал на ПВЗ, служил на Камчатке. Вернувшись в Улан-Удэ, делал вертолёты на авиазаводе. Его сын Андрей Сукнёв основал Некоммерческое партнёрство по развитию экотуризма в Бурятии. Под его руководством построено 700 км «Большой Байкальской тропы».
Михаил Убугунов. Окончив Иркутский горный институт, работал на высоких постах на Криворожском горном комбинате, в Украине. К сожалени., связь с ним утеряна.
Джим Карпович Хадаханэ. Родился в Улан-Удэ в 1929 г. Окончил восточный факультет ЛГУ, был чемпионом Ленинграда, Свердловска, Улан-Удэ по самбо. Избирался секретарём горкома ВЛКСМ Улан-Удэ. С 1962 г. – в Тувинском педиституте - старший преподаватель, доцент, кандидат исторических наук, проректор. Умер в 1976 г. Жена Мария Андреевна - боханская бурятка. Фольклорист, член Союза писателей России, автор 10 книг тувинских народных сказок, изданных в Кызыле, Новосибирске, Москве.
Братья Хараевы – Антон, Валерий, Борис, Николай. Антон – был директором республиканской, ныне Национальной библиотеки. Валерий – балетмейстер театра оперы и балета. Борис – секретарь горкома ВЛКСМ. Он и его брат-близнец Николай были боксёрами. Они жили на углу Ранжурова и Рабочей (ныне Сухэ-Батора).
Андрей Леонтьевич Хайдуров. Окончил геологический факультет ИГУ. Победитель Всесоюзных конкурсов документальных фильмов. Его старшие братья: Борис - сотрудник НКВД, Ефим - выпускник МВТУ им. Баумана, чемпион СССР, Европы, мира, Олимпийских игр по стрельбе из пистолета. Позже конструктор пистолетов. Генрих - врач на Сахалине. Сестра Маргарита - военный переводчик с японского. Их отец финработник Леонтий Яковлевич Хайдуров на пенсии стал спортивным фотографом. В его снимках – вся история спорта Бурятии 1950-60 гг. Мать Антонина Дмитриевна , воплощение бурятского гостеприимства. В юности чемпион Иркутской области по стрельбе, охотница. «Чего удивляться, у Тони фамилия Винтовкина», - говорили о ней.
Цинкер Виталий. Помню его малышом, т.к. он рос на Ильинке. Окончив пединститут, стал завкафедрой БГУ. Племянник нашей замечательной учительницы немецкого языка Фрумы Владимировны Цинкер.
Цыремпилон Олег Доржиевич. Окончив СШ-1 и Московский полиграфический институт, как художник оформлял книги лучших писателей Бурятии. Прекрасны его живописные  полотна «Джида», «Селенга», пейзажи Байкала.
Владимир Частных. Окончив филологический факультет МГУ, был заместителем директора Большого театра, замдиректора Всесоюзного хорового общества. При нём мы с женой ходили в Большой, когда хотели.
Владимир Шабалин. Лётчик-истребитель. В годы войны в Корее (1951-53) на МИГе-16 участвовал в боях против Южной Кореи и США. Под кличкой Ша-Ба-Линь. Под Ленинградом служил лётчиком-испытателем. На пенсии работал таксистом, аккордеонистом в домах отдыха, но пил и рано умер. У него был тост: «Раз пилот не пьёт, значит, он болен. Так выпьем за здоровье пилота».
Геннадий Михайлович Шамбуев. Окончив МЭИ, работал на космос в «почтовом ящике» Свердловска. Кузен Башкуева, Заики, Сельверова. Их матери – знаменитые сёстры Шамбуевы. Скромняга, трудяга, удивлял всех меткой стрельбой.
Геннадий Александрович Щапов. Внучатый племянник Афанасия Щапова, профессора Казанского университета. Родился в Улан-Удэ, учился в СШ-1. Окончив Томский политехнический институт, стал ядерщиком, директором Калининской АЭС в Удомле. Там я, спецкор журнала «Атомиум», и «вычислил» его как земляка.
Борис Борисович Шестаков. Сын моей учительницы музыки Веры Борисовны. Окончив Читинский мединститут, стал главврачом Воронежской психитрической больницы.
Гранит Корнилович Языков. Племянник оперной певицы Гомбоевой-Языковой. В детстве помогал взрослым «лепить скачки» -  грабить квартиры. Стоял на шухере, лазал в форточки. Но взялся за ум. Начал работать в молодёжной газете. Окончив училище милиции, стал опером. Зная повадки и приёмы налётчиков, довёл раскрываемость почти до 100 %. Дослужился до полковника.
Иосиф Зеликович Ярневский. Преподаватель Бурпединститута. Автор книг по истории литературы, фольклору Бурятии и Сибири. Много публиковался в газетах, журналах. Когда Иосиф стал тонуть на Селенге, Володя Берёзкин нырнул с дамбы и спас его.
Олег Ярыгин. Жил на улице Читинской, 1, (ныне Ербанова). Хороший талантливый парень. Не пройдя по конкурсу в Свердловскую консерваторию как скрипач, не выдержал «позора» и, возвращаясь в Улан-Удэ, бросился с поезда.
***
Студентом МГУ я написал новеллу «Закат в Забайкалье». И хотел побывать там, где на западе во время заката на Байкале восходит солнце. 3 июня 1998 года на границе США и Канады я узнал, что здесь разница во времени с Улан-Удэ двенадцать часов. Именно тут солнце гигантским циркулем лучей соединяет закат на Байкале с рассветом над Ниагарой. И там, во влаге водопада, я вспомнил землячку, названную в честь этого чуда природы.
Солнечным утром 28 июля 1950 года после выпускного бала в школе № 2 Ниагара Алдарова и Элла Добрикова, как журавушки, со смехом-курлыканьем, прыгали вниз по лестнице на улице Ленина, словно пытаясь взмыть в небо. И позже они взлетели высоко - с красными дипломами окончили вузы. Ниагара начала работать в Подмосковье. Защитив докторскую диссертацию в МХТИ имени Менделеева, стала заведовать кафедрой химии ВСТИ в Улан-Удэ. Муж – доктор наук, дом полная чаша. Не знаю, что случилось, но она покончила с собой. Так оборвался полёт яркой женщины.
В школах города учились потомки купцов и знатных людей Верхнеудинска – Гончаровы, Кобылкины, Карбаиновы, Ладыженские, Лосевы, Плюснины, Титовы, Трунёвы. Их жизнь осложнялась происхождением, но большинство стали достойными людьми. Перечислю ряд фамилий, чтобы они или их родичи откликнулись: Юрий Лютин, Виктор Мельников, ставший, как и Роберт Клочко, мастером по шахматам, Левинцев, Володя Семёнов, Федорченко, Ховрин, Чижов, Чуйков.
Дорогие читатели! Прошу уточнить имена и судьбы выпускников СШ-1, знакомых вам. Это необходимо для издания «Улигера о детстве» отдельной книгой. А, может, я кого-то пропустил? Хочется найти Галину Васильевну Кузьминову, преподавателя иностранных языков. Она уехала в Санкт-Петербург, где живут её кузина Ляля Банюк и Станислав Банюк, о которых в книге много строк. Хочу, чтобы они прочли их.
 
Сборная Улан-Удэ по баскетболу: Арбузов (капитан), Гончаров, Сергеев, Носкин, Варанд, Ильин, Шабалин, Котовщиков, Гармаев. Июнь 1950 г. Благовещенск.

 

Одноклассники летом 1955 года в Улан-Удэ. 1-й ряд: Убугунов, Сергеев, Мысин, Гончаров, Беркин. 2-й ряд: Бараев, Носкин, Арбузов, Беспалов.

 Одноклассники в 1977 г. в г. Королёве (слева направо) Бараев, Носкин, Сергеев, Арбузов, Беркин.
 
И ВЕЧЕН РОД!
В эпиграфе книги говорится об исчезновении пяти бараевских родов. Я считал главными причинами этого войны - Гражданскую, Финскую, Великую Отечественную, затем раскулачивание, репрессии, затопление сёл Братским морем, когда многие родичи покинули Приангарье. Сейчас в Тункинском районе живут Бараевы. Возможно, они потомки родов барай, живших в Приангарье.
Летом 2008 года пятьдесят моих кровных родичей собралось на Верхней Берёзовке, под Улан-Удэ. Среди них Гармажаповы, Норбоевы, Тангановы, Бартуковы, Бадашкеевы, Данчиновы, Тасхановы, Дмитреевы, Дабагуровы, Гергесовы, Хогоевы, Морходоевы, Цыденовы. Бараевых оказалось лишь двое – я и мой брат Валерий, Он окончил химфак МГУ. У него золотые руки. Наши дети и внуки живут в Москве. В 2013 году здесь 12 Бараевых. Кое-то говорит обо мне: «А, живёт в Москве!» Тут скажу тем, кто не знает, в 1969 году меня уволили из «Байкала», сняли в издательстве мою первую книгу. Отпало вступление в Союз писателей. Фактически меня подвергли остракизму.
Больше всего моих родичей в Бурятии, Иркутской области. Другие разбросаны от Дальнего Востока до Средней Азии и египетской Хургады, где живут мои кузины Ядвига Гиленова, Тамара Хунданова, Марина Тарантаева. А в Израиле учатся внуки моей кузины Клары Тасхановой – Забельские. И такими нелепыми кажутся разговоры о противостоянии западных и восточных бурят, ведь на примере наших семей видны крепкие кровные связи бурятских родов.
Некоторые родичи женились на русских. Были в нашем роду монголы, тунгусы, зунгары (калмыцкое племя джунгары). Позже появлялись туркменка, узбеки, украинцы, снова русские. Браки с людьми других национальностей - одна из причин исчезновения бурятских родов. Так что дело не только в войнах, репрессиях.
В результате смешения в нашем роду появилось много ярких личностей. Портреты балерины Ларисы Хогоевой, а позже её дочери Наташи Борисовой печатались на обложках глянцевых журналов. Как олицетворение бурятской красоты. Очень красива Светлана Морходоева (Данчинова). Необычно выглядят мои внучатые племянники Марина, Александр, Алёша Шангаевы в Мольке и маленькие Валя, Лёва, Соня и Галя Океанские в Иванове. Белолицые, голубоглазые, но бурятские черты видны…
Тут снова вспоминается запись Чехова «Быть может, мы выведем лучшую человеческую породу». Так что наш род включился в «выведение лучшей породы». Причём мы - не исключение, таких семейств у бурят очень много. А в итоге из бурят получилась необычная и симпатичная нация.
А началось всё с беглых монгольских племён. Откочевав к Байкалу из-за войн между ханами, они стали похожими на казаков, бежавших из центра на Дон, и запорожцев, осевших на Днепре и Кубани. Беглецов из Монголии называли босхолами, лесными людьми, хори-туматами, а Лев Николаевич Гумилёв назвал их «людьми длинной воли».
В «Сокровенном сказании монголов» впервые упомянуты «бурийаты». После создания границы между Россией и Китаем в 1727 году буряты стали казаками и вместе с русскими и тунгусами охраняли границу от Саян до Амура.
Наши земляки в Селенгинском полку сражались у Бородино и в Крымской кампании 1853-55 гг. На Бородинском поле стоит памятник с названием Селенгинского полка. Мои родичи участвовали в Великой Отечественной. Пятеро из них погибли под Москвой, Смоленском, на Курской дуге и в Чехии.
И всё же меня мучает вопрос, кто я? Поэт Цырен-Базар Бадмаев говорил: «Русские никогда не признают тебя своим, а буряты откажутся от тебя, если не изучишь родной язык». Я научился говорить по-бурятски, но, работая вдали от родины, в Казахстане, на Кубани, в Москве, освоить литературный язык не смог. Однако мне дороги родные напевы и речь, в душе я считаю себя сыном Бурятии.
Работая над «Гонцом Чингисхана», я постоянно листал монгольский и бурятский словари, пополнил запас слов. Историки, критики, читатели признали роман. Публицист Александр Махачкеев написал: «Бурят Александр Вампилов стал видным русским драматургом, а бурят Владимир Бараев, написав один из лучших романов о Чингисхане, стал русским прозаиком». Однако и после этого я ощущаю комплекс неполноценности. К сожалению, я не исключение. Бурят, не владеющих родным языком, немало.
В романе Маркеса «Сто лет одиночества» Аурелиано Второй листал Британскую энциклопедию. «А однажды он показал детям всадника, в котором, несмотря на экзотические одежды, было что-то родное, и, как следует рассмотрев картинку, пришёл к выводу, что это портрет полковника Аурелиано Буэндии. Дал поглядеть Фернанде, и она тоже нашла сходство не только с полковником, но и со всеми членами семьи Буэндия, хотя в действительности это был монгольский воин».
Прочитав это впервые, я очень смеялся, а потом понял, ничего смешного тут нет. Колумбийцы, с раскосыми глазами и монгольскими скулами, - потомки наших предков, когда-то проникших в Америку через Берингов пролив, о чём писал академик Окладников! Нечто родное я вижу и у мексиканцев, перуанцев.
Бродячий цыган Мелькиадес, осев в Колумбии, писал на санскрите и предсказал судьбу рода Буэндия: «Зеркальный (или зазеркальный) город будет снесён ураганом и стёрт из памяти людей в ту самую минуту, когда Аурелиано Вавилонья закончит чтение пергаментов».
Трагедия рода Буэндия в том, что никто из них не любил друг друга. Все страдали наследственным пороком – создавать, чтобы разрушать. Как это знакомо нам. Ведь мы пели: «Весь мир насилья мы разрушим». В мятежах и войнах погибли семнадцать сыновей полковника Аурелиано Буэндия, которые родились от разных женщин. Лишь один из рода был зачат в любви, но он родился со свиным хвостиком в результате инцеста - от безумной страсти племянника и тёти, не знавших о своём родстве. И этот младенец был съеден муравьями.
Вот так финал. А семьи нашего рода спаслись, потому что все любили друг друга, особенно детей. И я уверен, что благодаря этому наш род будет вечен.
Прошу тех, кто прочтёт эту книгу, исправить некоторые факты, фамилии, названные по памяти. Пожалуйста, не судите строго за неточности. Напомню, что улигер – это сказ, легенда, где возможны творческие вольности и допуски.
Мне много раз хотелось отойти от истинного хода событий, например, изложить встречу с бежавшими зеками в духе приключений Тома Сойера и Гекльбери Финна, которые засекли чернокожего преступника, но я ушёл от этого. Реальные события, изложенные без прикрас, зачастую не менее интересны, чем придуманные.

БАЙКАЛ – СВЯТЫНЯ РОССИИ
Перелистывая «Улигер о детстве», вижу лоскуты вставок, разнобой в стиле. Боюсь, читать его будет трудно и детям, и взрослым, так как я часто уходил в историю и «лирические отступления». Написав это, невольно вспомнил маму, которая, угощая гостей, иногда говорила, что у неё что-то переварено или недосолено, а на самом деле всё было вкусно. Может, и я наговариваю на себя? Вдруг лоскутное одеяло окажется таким же ярким, какие я видел в избах сибиряков и этнографических музеях.
В работе над книгой мне помогла брошюра В.Ц. Дабаева «Прибайкалье» (Улан-Удэ, 1990). Несмотря на ряд ошибок, неточностей, она даёт представление об истории района. В последние годы вышло много книг о прошлом разных районов Бурятии. Они различны по содержанию, объёму, оформлению, но создают яркий мозаичный портрет республики.
Одной из лучших в этой серии стала книга «Улан-Удэ: история и современность», (2001 г.) Её можно назвать шедевром. С огромным удовольствием прочёл эту книгу. Именно здесь рассмотрел, какой была синагога в своё время. Она не походила на то обшарпанное здание, в котором жила наша семья в 1942 году. Не буду перечислять авторов большого фолианта, создавших прекрасный памятник родному городу, и благодарю за труд пресс-службу мэрии.
К сожалению, «Прибайкалье» самая малая по объёму брошюра. Не могу согласиться с толкованием названия Турунтаево, которое В. Дабаев производит от слова туранхай - «немощный край». Это противоречит прежнему названию райцентра - Итанца, что, по его же словам, означает обильный, питательный. В монгольском языке есть слова тypyy – колос, и туруун – передовой. И потому Турунтай или Турунтаево, можно перевести как колосистое или лучшее место. Окончание «тай» звучит во многих названиях. Например, Тарбагатай - место, где живут тарбаганы (сурки), Хандагатай – лосиный край.
В. Дабаев пишет о вырубке лесов Итанцинским леспромхозом, из-за чего начали мелеть озеро Колок, реки Итанца, Загатай, Кома, впадающие в Селенгу. Брёвна сплавлялись по Итанце и Селенге молевым способом на Ильинский лесозавод. Но многие проплывали мимо и тонули, засоряя Селенгу и Байкал. Санаторские ребята ловили упущенные на заводе брёвна и увозили на дрова и постройки. В последние годы Прибайкалье очень страдает от пожаров и оттого, что много леса вывозится в Китай.
В брошюре перечисляются все лечебницы района, но ни слова об Ильинском санатории. А ведь там работали, лечились яркие личности. Например, будущий конструктор и испытатель водородных бомб Арнольд Бадмаевич Сельверов и один из создателей системы управления космического корабля «Буран» Герман Вениаминович Носкин. А директором был Владимир Иванович Бараев.
Среди замечательных людей Прибайкалья названы председатель Ильинского колхоза Л.С. Белоусов; уроженец Югова, красноармеец П.И. Налётов, ставший доктором геолого-минералогических наук, профессором Иркутского университета; секретарь первой Троицкой партячейки Георгий Старцев, организатор первой избы-читальни.
Но к знаменитостям Прибайкалья нужно отнести писателей Исая Калашникова и Михаила Мельчакова, живших в Коме и на Ильинке. В Покровке родился Леонов, дослуживший до высокой должности в ЦК КПСС. Не упомянут в брошюре и директор Троицкой психколонии, к сожалению, не смог найти в записях его фамилию. Прекрасный медик, интеллигентный человек и хороший поэт, он публиковал стихи в печати.
В Кабанске, входившем в Прибайкальский район, родился актёр Владимир Коренев, исполнитель роли Ихтиандра в фильме «Человек-амфибия». Его отец был бурятских кровей.
В Турунтаево, Горячинске, Турке, Котокеле и других местах Прибайкалья есть обелиски, на которых названы имена местных жителей, погибших на фронтах. Помимо Прибайкалья, административного района Бурятии, есть и большое Прибайкалье, точнее - Кругобайкалье. Проехав восточный и западный берега Байкала, побывав на юге и севере славного моря, а также на Ольхоне, я всюду видел обелиски с десятками, сотнями имён моих земляков. В Баргузинской долине есть сёла, где погибли все почти ушедшие на фронт. Большинство погибли под Москвой, когда сибиряки грудью защитили столицу. Отмечая юбилеи этой битвы, москвичи почти не говорят о роли сибиряков.
Между прочим, трое моих дядей, Платон Михайлович Ажеев, Павел Ильич Шангаев и Максим Прокопьевич Тасханов, погибли в Великой Отечественной войне. Ажеев и Шангаев - в 1942 году, защищая Москву. Второй - летом 1943 года в Орловско-Курской битве. Дядя Максим не выжил из-за ран в танковом сражении под Прохоровкой. А мой тесть Агван Дагбаев, которого я никогда не видел, в буквальном смысле сгорел в феврале 1945 года в так называемом Чехословацком котле. Если бы не репрессии, трое моих дядей Лука, Иосиф и Никита Тасхановы тоже ушли бы на фронт.
Прочитав рассказ Е. Самарина «Звёзды над Типуками» («Байкал», № 4, 2009), я поразился прекрасному языку и описанию проводов на фронт северобайкальцев. Много читал о горьких судьбах бесперспективных сёл, а о селе, расстрелянном войной в пяти тысячах километрах от фронта, прочёл впервые.
Ленинградец Евгений Самарин, приехав на БАМ в 1978 году, до того не знал Прибайкалья. Проработав на укладке рельсов и оставшись в Северобайкальске, он описал историю деревни, которую в начале тридцатых годов заселили людьми, раскулаченными в центре страны. В годы Великой Отчественной войны сосланные мужики вместе с местными жителями ушли на фронт и погибли. А бабы и старушки, не дождавшись мужей и сыновей, не смогли жить здесь без их помощи. Сейчас на месте села лишь кладбище и остатки изб с фанерными звёздами, которыми помечали живших здесь участников войны. Но надеюсь, что село между Байкалом и трассой БАМа возродится, уж больно хороши здесь озёра и реки, полные рыбы, а тайга кишит зверьём. И когда-нибудь вечные звёзды вновь осветят возрождённые Типуки, где появится, если не село, то дачный посёлок.
Буряты не малочисленная нация. Это самый крупный народ Сибири. Больше якутов, алтайцев, тувинцев, эвенков. Потери бурят в войнах были наибольшими, как и вклад в общую Победу. Более ста Героев Советского Союза дали Иркутская область, Бурятия и Забайкальский край. Среди них немало бурят – снайперы Цырендаши Доржиев, Жамбыл Тулаев, артиллерист Владимир Борсоев, комбат Д. Жанаев, генерал Илья Балдынов. Бывшие охотники, лесорубы, чабаны, рабочие заводов сражались за Москву, отстояли Сталинград, победили в Орлово-Курской битве, штурмовали Берлин…
Но вот горькие реалии последних лет – борясь против незаконных мигрантов из бывших республик СССР, в Москве стали преследовать и коренных жителей России – бурят, калмыков, якутов и других лиц азиатской и кавказской внешности. Так в разное время были избиты ветераны войны буряты Андрей Семёнович Антонов и Норбо-Ринчин Номогонов. В Воронеже, на первенстве России, избиты бурятские стрелки из лука. Сотрудника Московского банка 25-летнего бурята Колю Прокопьева зарезали у метро Новогиреево. В Санкт-Петербурге зарезана 17-летняя бурятка. От рук «борцов за чистоту России» погиб бурят Сергей Николаев, международный гроссмейстер по шахматам, чемпион Якутии, живший там.
В этом виноваты не только фанаты-скинхеды, но и историки, политики. Недооценивая значение великой общности россиян в далёком и надавнем прошлом, они не возрождают былую дружбу народов. А ведь калмыцкие всадники в 1814 году в составе русских войск вошли в Париж. Буряты вместе с русскими сражались в Селенгинском полку на Бородинском поле и в Крымской войне 1854-55 годов, доблестно воевали и в Великой Отечественной войне. Что же делать? Не кричать же: «Я сибиряк с Байкала», «Мои предки» - казаки!» Вряд ли это остановит ослеплённых яростью борцов «патриотов России». Но что-то делать надо! А что и как, к сожалению, не знаю.
Байкал – чистейший колодец нашей планеты, как писал поэт Дондок Улзытуев. А прибайкальцы – достойные сыны и дочери России. И мы должны гордиться…
НЛО, ПЕЩЕРЫ ПАМЯТИ И КНИГА СУДЕБ
В 1970 годах местные жители начали видеть над Селенгой неопознанные летающие объекты. Мой скепсис к слухам о них исчез после того, как сестра Роза, которой я верил, как самому себе, увидела с крыльца нашего дома в Ильинке зеленоватый аппарат размером с вертолёт, но без винтов. Появившись от Селенги, он очень низко и бесшумно (!) пролетел над пионерлагерем, старинным трактом, по которому ехали декабристы, а позже Чехов, и по Селенге направился к Покровке, а оттуда к Байкалу.
Порой НЛО следовали друг за другом цепочками. Может, это были запущенные китайские фонарики, подхваченные воздушными потоками? Они могли на огромной высоте пересекать границы, достигая Байкала.  Местные жители называют их колобками. О них мне рассказывал доктор геолого-минералогических наук Станислав Гурулёв, автор книг о Байкале, лично видевший их. График полётов НЛО непонятен. Они летают в любое время суток. Позже их сделали их невидимыми, из-за чего их стали видеть реже.
В центре Ильинского лесозавода жили два ветерана: Михаил Григорьевич Мельчаков отвечал за доставку леса по воде и железной дороге, а его друг Иван Сергеевич (к сожалению, не помню фамилию) заведовал пилорамами. В годы войны он пилил кругляки для блиндажей, стояки для шахт, доски, брусы для строительства Ангарска и других городов Сибири,  позже - шпалы для БАМа.
Однажды Иван Сергеевич вышел на улицу и исчез. Родные и близкие безуспешно искали его, заявили в милицию, но она не помогла. Однако через неделю его увидели на лавочке у ворот. Он сидел, как ни в чём не бывало. Дети бросились к нему: «Батя, ты где был?» «Как где, здесь», - ответил он, удивляясь вопросу.
В 2005 году в Тель-Авиве семидесятипятилетний И.Х. Левитин вышел на улицу погулять и исчез. Родичи дали объявление по радио, показали по телевизору его портрет, однако поиски полиции оказались тщетными. Через неделю сын Павел вышел на улицу и увидел, что отец сидит на лавочке, выбритый, опрятно одетый. «Папа, ты где был?» «Дома», - ответил он, недоумевая слезам радости сына, жены и внуков.
После того родные уговорили его надеть электронный браслет, который поможет найти его в случае исчезновения. Исай Хонович много лет работал в Бурятии, строил заводы, мосты, жильё в Улан-Удэ и Прибайкалье.
Возможно, пожилых людей похитили инопланетяне, которые посадили их на свои аппараты, вознесли ввысь, исследовали и, сделав некую инъекцию, стёрли память о встрече с ними. Иначе трудно объяснить их возвращение. Уж больно схожи оба случая в Восточной Сибири и на Ближнем Востоке…
Инопланетян интересуют Байкал, остров Ольхон, мыс Святой Нос, бухта Ая, где есть пещеры и писаницы древних людей. Их могли привлечь и Ахреевский остров, Потатура, Могой-ула, и люди, живущие рядом. Какие тайны могут быть в местах, не обозначенных на картах? – возразят мне. Но я настаиваю на том, что их надо искать. Нашёл же Окладников бесценные пещеры у Покровки. А от неё до Могой-улы около километра. Чуть ниже по течению, на склоне Горы заката – пещера чёрных духов. Вдруг в этих пещерах, как в хронокапсулах, таятся тайны, уходящие в глубь времён? И потому НЛО ищут их.
С пещерами связано много поверий. В Монголии, южнее Улан-Батора, есть огромная скала Черепаха. Снимок её опубликован в моей книге «Древо Кандинских». Между головой и панцирем Черепахи - узкая наклонная пещера. Тот, кто пройдёт через неё, очистится от грехов, зарядится особой энергией. Чересчур полные, а главное, грешные люди, застревают в ней. Мои спутники-москвичи отказались от «чистилища», а я рискнул и прополз по расщелине. Подобных поверий столько же, сколько пещер на земле.
Гора Тайхан, недалеко от впадения Хилка в Селенгу, была форпостом воинственного племени меркитов. Они долгие годы держали монголов в страхе и похитили Бортэ, жену Темучина. Решив вернуть её, он с помощью Джамухи и Ван-хана разбил меркитов и освободил жену. Тайхан - единственное место в Бурятии, где был Темучин, будущий Чингисхан. Конечно, он бывал и в других местах, но точно зафиксировано лишь это.
В 2005 году с помощью друзей из телекомпании «Ариг-ус» я побывал на Тайхане. Он не очень высок и похож на несостоявшийся вулкан. Круглая у подножья гора обвита дорогой, которая спиралью доходит почти до самой вершины. По краям дороги стоят каменные щиты, защищающие воинов от стрел врагов. У вершины есть пещера с колодцем на дне. Спускаться вниз без лестницы, верёвок мы не стали. Археолог А. Тиваненко сказал, что отсюда шли подземные ходы к другим пещерам. За восемьсот лет, прошедшие с тех пор, ходы обвалились от землетрясений, но спираль дороги и каменные плиты вдоль неё видны и сейчас.
Так вот, в пещерах на горе Тайхан и других пещерах на Байкале и Селенге, могут храниться такие тайны, от которых вздрогнет всё человечество. Своего рода хронокапсулой можно считать Книгу судеб, о которой говорится в эпосе «Гэсэр» и бурятских улигерах. «О какой книге речь? – скажут скептики, - Ведь грамота у монголов появилась в XIII веке». Но эпос родился ещё раньше, на Тибете, и зафиксирован в рукописях на санскрите. Бурятские улигершины то и дело цитируют Жёлтую книгу судеб, которая помогала Гэсэру ориентироваться во враждебном мире и побеждать врагов.
Древние шумеры, жившие в Двуречье, на территории нынешнего Ирака, в четвёртом - втором тысячелетиях до новой эры создали письменность ещё до египтян, индусов и китайцев и запечатлели клинописью на глине Таблицы судеб. Их вели жрецы и боги подземного царства, которые фиксировали умерших. Видимо от этих таблиц в Египте, Тибете произошли книги мёртвых. Текст глиняных табличек египтяне могли переписать на папирусы, а индусы и тибетцы - на пергамент, тонкие кожаные листы. И вместо глиняных таблиц появились сшитые воедино страницы, ставшие Книгой судеб!
Таблицы судеб шумеров указывали ход мировых событий. Их создателем был бог писцового искусства Набу. Божественные силы, управляющие миром, шумеры назвали словом Ме, по сути схожим с сульдэ - жизненной силой у монголов. В таблицах судеб были зафиксированы каталоги культуры, искусства, ремёсел, жреческие функции, а так же моральные правила. Таблицы судеб обеспечивали господство над соседями.
Книга судеб тоже помогала узнавать свою судьбу и участь врагов. Гэсэр по ней определял свои маршруты следования, что помогало ему побеждать противников…
Откуда пришли шумеры не установлено. Мне кажется, они предки монголов. Названия их столиц Ур и Урук, в низовье Евфрата, на юге Междуречья, очень похожи на монгольские слова: уруу – вниз, урд – юг, а также на воинственный клич монголов «Ура»! О родстве говорят также пик Хан-Тенгри на Тянь-Шане и песня Наян-Нова, которую поют буряты и монголы. Как утверждал писатель Цыденжап Жимбиев, её и сейчас поют в Ираке. Может, это ещё одно свидетельство о нашем родстве с шумерами? На скульптурах и барельефах у шумеров - крупные носы, большие глаза. У Чингисхана тоже были большие синие глаза, борода лопатой, рыжие волосы, высокий рост. Таким изображён он в летописях китайцев, персов и монголов.
Шумеры создали клинопись, первые школы, эпос о Гильгамеше, легенды о Вавилонской башне, Всемирном потопе, позже вошедшие в Библию, свод законов Хамураппи. Поразительны познания шумеров в астрономии. Они первыми описали Нибиру – крылатый диск с двумя крыльями. После них эти диски почитали и рисовали ассирийцы, вавилоняне, египтяне. Видимо, это был летательный аппарат с одноименной планеты Нибиру, которая приближается к Земле каждые 3600 земных лет. Современные астрономы впервые зафиксировали Нибиру совсем недавно, в 1983 году. Масса её в 2-5 раз больше Земли. Каждое сближение с нами кончалось извержениями вулканов, изменением магнитных полюсов, цунами.
По расчётам астрономов, 14 февраля 2013 г. Нибиру окажется между нами и Солнцем и уйдёт прочь лишь 1 июля 2014 г. Говорят, что всё это добром не кончится. Знаток шумеро-аккадских языков Захария Ситчин перевёл клинописи шумеров, манускрипты аккадов, папирусы древних египтян. Аккады – исторические соседи и почти потомки шумеров, описали обитателей планеты Нибиру, прибывших в Двуречье, как богов шумеров. Их рост от 3,5 до 5 метров. Они добывали золото и отправляли его на свою планету, где его, видимо, не хватало.
Шумеры поклонялись божеству Денгир, которого и сейчас под именем Тэнгэр, Тенгри почитают монголы, буряты, калмыки, алтайцы, хакасы, шорцы, якуты, а до них - хунну. Богу Тенгри поклонялись и тюркские племена. Видимо, они, как и монголы, – потомки шумеров.
Стоит ли искать Книгу судеб? Вдруг она огорчит нас, как и шумеро-аккадские легенды. Но в ней могут быть тайны, затрагивающие судьбы Центральной Азии и всего человечества. Ведь именно здесь бурлил гигантский протореактор, в котором плавились этносы гуннов, тюрок, угрофиннов, уйгуров, монголов. Это были не просто дикие орды кочевников. Они не превосходили другие племена своим количеством, но побеждали благодаря более гибкой стратегии и тактике сражений. Иначе они не покорили бы многие страны Евразии…
Для меня стали загадкой меркиты, жившие на территории нынешней Бурятии. Если Чингисхан не уничтожил бы их, сейчас здесь была бы республика Меркития. Их крепости были на Хилке, Джиде, Уде, Селенге. А раз так, то в пещерах Тайхана, Могой-улы и Горы заката, напротив Ильинки и Троицка, могут быть свидетельства меркитов, записанные на пергаменте или китайской бумаге. Язык меркитов не известен, но, судя по хроникам, они прекрасно понимали монголов, татар, кереитов, найманов, киданей. Некоторые учёные утверждают, что меркиты были родичами уйгуров, довольно близких к ним по культуре. Они наверняка владели санскритом, читали Книгу судеб и могли перевести её на уйгурский язык. А священные свитки хранятся в пещерах на берегах Байкала и Селенги.
Известный востоковед Евгений Кычанов, автор замечательной книги «Властители Азии», пишет: «Грубая ошибка – думать о первобытной дикости монголов до Чингисхана». Я убедился в его правоте, прочитав труды Рашид-ад-Дина, Джувейни, Г. Вернадского, а также китайские и монгольские летописи. Кереиты, найманы, кидане пользовались письменностью ещё до введения Чингисханом монгольской грамоты на основе уйгурского алфавита.
И слово Христово дошло до них тоже до Чингисхана. И потому многие молились Богу-отцу – по-монгольски Абай Бабаю, и носили кресты. Их вера была несторианской ветвью христианства. Это доказал Л.Н. Гумилёв в книге «В поисках вымышленного царства». И монголы стали посещать в Каракоруме первую православную церковь, построенную русичем из Тамани. В «Гонце Чингисхана» я изобразил первые удары православного колокола на краю ойкумены и удивительный успех молебнов отца Алексея.
В Каракоруме справляли религиозные требы и шаманисты, мусульмане, даосисты, поклонники учения Будды, Конфуция. То есть Монгольская империя впервые создала прообраз единения разных религий, существующее сейчас в России. Монголы проявили толерантность к другим нациям и религиям. Далеко не все примут это утверждение, так как считают древнюю Монголию «империей зла, пролившей моря крови и слёз»…
Удивляет, что у самой древней мировой религии буддизма нет произведения вроде Библии у христиан, Корана у мусульман, Торы у иудеев. Тонкая «Дхаммапада», сборник изречений, не в счёт. Мне кажется, что в пещерах и монастырях Тибета есть труд, достойный великого учения, которому поклоняется большая часть населения мира. Видимо, он происходит от Книги судеб, не дошедшей до нас. И этот самый древний для буддистов и сверхновый для нас Завет хранит все тайны и загадки буддизма – законы реинкарнации и нирваны, второе пришествие Будды – Майтрейи. Между тем, это может оказаться и вторым пришествия Христа. Бог-то один. А Будда, Христос, Магомет – посланники Единого Бога. Вдруг в Книге судеб раскрывается загадка Шамбалы, пути её постижения и маршруты в её таинственное подземелье? И тогда Шамбала окажется Троей, в которую никто не верил, но её открыл знаменитый Шлиман?
То есть я предлагаю гипотезу о предстоящем открытии Книги судеб, которая явится аналогом Ковчега Завета, Библии или иудейской Торы. Своего рода Ноев ковчег, Чаша Грааля или магический сундук с древнейшими секретами.
Книгу заповедей Чингисхана «Яса-ном» кое-кто называет книгой запретов. Полный текст её не дошёл до нас. Мы судим о ней по цитатам из летописей. Но там не только запреты. «Яса-ном» утверждает нормы морали и поведения. Мне кажется, и она происходит от древней Книги судеб, которая раскрывала судьбы людей и народов. В ней могут храниться и тайны будущего человечества, вроде предсказания майя, которые якобы предупреждали о конце света в 2012 году.
Но майя имели в виду не вселенскую катастрофу, а конец одного периода истории и начало нового этапа развития. А конец света может произойти от одного из электронных коллайдеров в Европе или Америке, где учёные моделируют Большой взрыв, породивший Вселенную. Но вдруг встречные потоки частиц начнут неостановимую цепную реакцию. Всё произойдёт очень просто. Никто ничего не поймёт, а Земля мгновенно превратится в облако пыли. Но я больше верю буддистам, которые   считают, что мир не сотворён богами, а существует, и будет существовать вечно.

РОДОСЛОВИЕ БАРАЕВЫХ
Приглашаю тех, кто хочет, войти в моё родословие. Сейчас генеалогические таблицы вошли в моду. Есть специальные фирмы, которые берутся за составление родословия. Но их услуги дороги, не каждый может воспользоваться ими. Зато каждый может сам попытаться составить своё родословие. Имея опыт составления генеалогических таблиц, предупреждаю, что это очень не просто. В книге «Древо Кандинских» я опубликовал родословия Бестужевых, Кандинских, Сабашниковых. Готовил их лет пять. А на составление собственного родословия ушло более десяти лет. Первый вариант я опубликовал в 2002 году в газете «Бурят Унэн».
После того помогал своим землякам в составлении их родословий. Общая беда – многие перечисляют предков кратко, без годов жизни, без описания членов рода. Есть и такие, кто пишет так: Баир – Цырен – Дулма - Гомбо… А в конце, вернее, у истоков рода вдруг, ни с того ни с сего, появляется Чингисхан. Примерно так составлена родословная Жамсарана Бадмаева, знаменитого тибетского врача.
Порядковый номер я ставлю в начале и повторяю в скобках после дат жизни очередного потомка. Так легче искать его родителей. Номера супругов начинаются с нуля.
По семейным преданиям, наш род идёт от знаменитого шамана Бортэ, потомка легендарного Хоридоя, женившегося на небесной лебеди, которую он поймал на берегу Байкала. Мой отец говорил, что пятеро братьев-шаманов во главе с Хортоном, старшим сыном Бортэ, бежали с Халхин-гола после ссоры с соседями из-за убитой собаки. Около 1690 гг. шла война между Тушету-ханом (Очироем) и джунгарским ханом Галданом. Тысячи монголов, джунгаров бежали от междуусобиц за Байкал через Оку, Селенгу. Причиной бегства могли быть и гонения шаманов со стороны лам. Так что «собака зарыта», скорее всего, в этом. Отец говорил, что один из пяти братьев был ранен и остался в Нойхоне, на месте впадения реки Хилок в Селенгу, а четверо ушли за Байкал.
Учёный С.П. Балдаев записал у улигершина Пеохана Петрова историю перекочёвки сыновей Бортэ. В «Родословных преданиях и легендах бурят» говорится, что они прошли мимо Мунку-Сардыка к Орлику, а оттуда спустились по Оке к Ангаре. Но в повести «Посланцы Тенгри» я провёл их по Селенге к Байкалу.
Старший сын Бортэ Хортон погасил эпидемию сибирской язвы в середине XVIII века в Приангарье. Об этом писал С.П. Балдаев в книге «Родословные сказания и легенды бурят». Он велел людям окуривать больных дымом можжевельника и разъехаться в самые глухие углы гор, никуда не выезжать и никого не звать в гости. Сибирская язва опасна и в наши дни. Вспомните, какая паника поднялась в США на рубеже XX и XXI веков, когда террористы стали рассылать по почте споры этой болезни.
По рассказам отца наши предки были из рода нойот. В нашем роду, как и у других родов, были разные истоки: по отцу – нойоты, барай, ашабагаты, абазай, хамнигане (тунгусы), зунгары (калмыки). А по матери – мы из рода хогой, где среди родичей были русские Тулосовы, Бичурины, поляк Людвик Францевич Минкевич, буряты Андреевы из семьи Балаганского тайши И.Г Андреева, Васильевы (среди них – знаменитый гэсэрчин Альфор), Гиленовы (через них мы родичи другого сказителя Папы Тушемилова).
Мои предки поселились в Кутанке (ныне Осинский район Усть-Ордынского округа), потом откочевали вниз по Ангаре, за Мольку. На перевале моя прапрабабка Онидон услышала детские голоса и поняла, что духи говорят: здесь будет хорошо детям. Это место назвали Курсэ (Куруса). Оно находится рядом с селом Балаганка, которое появилось позже на северной стороне холма. В нашем улусе помимо 5-ти и 8-угольных бревенчатых юрт появились обычные дома, амбары, стайки, сеновалы. Жили богато, имели много скота, выращивали большие урожаи пшеницы, которую продавали.
Маска Бортэ как святыня хранилась в юртах старшин рода: у Бартака, Барая, Ивана. В середине 1920-х гг. мой отец Владимир Бараев и его кузен Платон Бартуков, ученики советской школы, созданной вместо церковно-приходской, став комсомольцами, последовав призыву бороться против религиозного дурмана, приехали в Курусу, тайком сожгли маску Бортэ вместе с другими онгонами в виде деревянных кукол, наряженных в меха, одежду. Позже дядя Платон рассказывал, что они очень боялись гнева и расправы со стороны родителей. Но всё обошлось, земля не разверзлась, старики «не заметили».
Дело в том, что сразу после этого навалилась другая беда – всех жителей Курусы раскулачили и увезли в Мольку, где были созданы коммуна, а затем колхоз «Красная Молька». Его председателем стал Ефрем Гергесов, жена которого, Матрёна Филипповна Хамаганова - наша родственница, уроженка Курусы Позже председателем колхоза был мой отец В.И. Бараев.
Не включаю в родословие Бортэ, Хортона и его братьев, т.к. не знаю точные годы их жизни. Сведения о первых предках так же приблизительны.

1-е КОЛЕНО
1. БАРТАК. Около 1830-1890. (1). Мой прапрадед. Воспоминаний о нём не дошло. Известно лишь, что он был сильным шаманом. Один из потомков Бортэ. Бартак, первый из известных нам мужчин нашего рода.
01. Жена ОНИДОН, около 1800-1880. Из рода ашабагат. По родословным преданиям Ашабагат был десятым сыном Тугалака. Его братьями были Алагуй, Готол, Хурхуд. (От него пошёл род Куркут. Среди его потомков – знаменитый актёр Юл Бриннер). Первенцем Ашабагата стал Барай, основав один из родов Барай.
Представители большого рода ашагабат были связаны с самыми значительными родами бурят. Перед приходом русских они жили на берегах Ангары от Байкала до Братска. С помощью пушек и ружей, которых не было у бурят, казаки истребили большинство их, а оставшиеся укочевали в долины Иркута, Лены, Баргузина, Селенги, Чикоя, Джиды. Знаменитый улигершин Маншуд Эмегеев, который одним из первых донёс до мира эпос «Гэсэр», был ашабагатом.
Татьяна Ефремовна Гергесова говорила, что Онидон была очень сильной шаманкой. Протыкала себя пикой, но кровь не шла из раны. Снимала голову, чтобы уберечь глаза во время скачки по тайге. Однажды к ним приехали русские чиновники, чтобы наказать за шаманство. Она ударила ножом в стену юрты, оттуда полилась струя тарасуна. Они обомлели, но выпили, поели хорошо и крепко уснули. На другой день инспекторы поспешили домой, испугавшись трогать такую сильную шаманку. Её муж Бартак тоже был сильным шаманом. От других детей Бартака и Онидон ведут начало наши родичи Хамагановы, Гергесовы, Гуляшиновы.
2-е КОЛЕНО
2. БАРАЙ Бартакович. 1854-1895. (1) Родился в год тигра – бар. Отсюда и имя Барай. Но могли назвать так из-за связи с родом барай. Был трудолюбив, имел большое хозяйство. Сильный шаман. Люди замирали под его взглядом и не могли двигаться. Так произошло с детьми, которые хотел снять с дерева шубы, вывешенные для сушки. Видимо, не желая креститься, Барай провёл последнее камлание и закрылся в юрте. Родичи глянули в дымоход, а он уже висел в петле. Со слов моего отца В.И.Бараева, Барай был из рода нойот.
О2. Имя жены не дошло. Она была русская из богатой семьи, болела туберкулёзом. Из-за этого позже страдали потомки: её невестка Сэсэг, внуки Владимир Иванович и Георгий Иванович Бараевы.
3.ВАСИЛИЙ Бартакович (Василка) 1870—1910. (2) Как все дети Бартака, был трудолюбив, имел большое хозяйство, которое вёл совместно с Бараем и его сыном Иваном.
03. жена – Сыбык БАГАЕВА. 1871-1946. Была весёлая, отчаянная шутница. Однажды, когда к ней явились родители её мужа, т.е. свёкор Бартак с женой, она встала в дверях юрты задом к ним и подняла платье. «Вот, мол, вам!» Гости сделали вид, что не заметили, но это увидела маленькая Валя Гуляшинова, которая скзала мне об этом. Вместе с тем Сыбык была очень доброй, заботливой матерью. Багаевы родом из Обусы. В посёлке Ленино (Осинский р-н. Ирк. обл.) жили Алик Багаев и его дети, мастера спорта по стрельбе из лука. К сожалению, Алик ушёл в тайгу на охоту и бесследно исчез. Он был опытным охотником, но, как говорят земляки, духи Улей-олон или птицы му-шубун, которые водятся в тайге в виде женщин с птичьими клювами, заклевали его.

5. Саржан (2) дочь Бартака. Годы жизни, фамилия не известны.
6 Сатян (дочь Бартака). Годы жизни, фамилия не известны.
7. Антонка (сын Бартака). 2
8. Ашхан (дочь Бартака) 2
3-е КОЛЕНО
9. ИВАН БАРАЕВИЧ БАРАЕВ. 1874-1938. Мой дед. (3) Защитное имя – Имэ (сука), чтобы злые духи не взяли его. Имел много лошадей, коров, овец. Выращивал пшеницу, продавал её. Окончив церковно-приходскую школу, знал грамоту, арифметику, пользовался авторитетом, и потому избирался старостой села Молька, объединявшего семь улусов. Однажды, собрав налоги с сельчан, Иван отправил деньги в Иркутск с одним знакомым. Но тот присвоил их. Ивану пришлось продать почти весь скот, и, несмотря на помощь родичей, он фактически разорился. Отец говорил, что об этом случае писала одна из иркутских газет.
В 1908 г. в Курусу впервые заехал фотограф и сделал семейное фото. Иван стоит справа с сыном Владимиром, моим годовалым отцом Володей. Дед высокий, жилистый, крепкий. Семья зажиточная. Это видно по монистам из золотых червонцев, на шеях моей бабушки Cэсэг (Цветок) и её сестры Сыбык. Во время раскулачивания Ивану припомнили, что он был богат, избирался старостой, шаманил, и выслали из села. Ивана сослали в село Зоны под Кутуликом, жил с племянником Платоном Бартуковым и его женой Татьяной. Она вспоминала: «После работы Иван лежал на спине, заложив руки за голову, глядя вверх, но не вздыхал». Наверное, пытался понять, что происходит, чем всё кончится, как сложится судьба сына и внука, т.е. меня. С Татьяной Богдановной он посылал нам в Мольку  деньги, конфеты, отрезы ткани, но она присваивала подарки.
В 1933 г. Иван Бараевич вернулся в Мольку, жил у Сыбык, вдовы Василия, и у кузины Ольги Васильевны. Вступил в колхоз и профсоюз работников потребкооперации Сибири и Дальнего Востока. В членском билете указана профессия плотник. На фотографии он в костюме, белой рубашке, с галстуком, в очках. Волосы ёршиком, без седины, густые чёрные брови, усики.
В.Г. Гуляшинова, его племянница, моя тётя, вспоминает: «Дядя Иван очень следил за собой, одевался в чистое бельё, ходил в очках, шляпе, с тростью. Его можно было назвать щёголем». Иван шаманил. Незадолго перед арестом вылечил камланием Андриана Хогоева, дядю моей матери. Иван Бараевич арестован 29 апреля 1938 г. по доносу Н. Хулуева. Семилетняя Валя Гуляшинова в это время купалась в речке Молька. День был солнечный, тёплый. Увидев подходивших сотрудников НКВД, она поняла всё (аресты шли с осени 37-го), побежала домой и успела предупредить. Но Иван Бараевич не стал прятаться.
Обыск проводил Матвиенко, в присутствии «представителя сельсовета» Ивана Макарова. Тётя Лёля помнит его: «Весёлый был, полукровка, на гармошке играл, спасся тем, что доносил на всех». Никакого имущества у деда Ивана не было, т.к. он жил у племянницы Сыбык. В графе «Опись вещей, ценностей и документов» при обыске записаны лишь паспорт и профсоюзный билет. После ареста деда до 3 мая держали в сельсовете. К тому времени почти все мужчины села были арестованы и увезены. Поэтому взрослые родственницы из опасения не ходили к нему.
Еду носила Валя Гуляшинова. «Шла туда со страхом, - вспоминала она, - Стучала в дверь. Охранник открывал изнутри, подзывал дядю Имэ. Увидев его, я отдавала свёрток, плакала, а он успокаивал: «Не плачь, меня скоро отпустят». Я убегала домой радостная, чтобы сказать об этом». Но его увезли в Иркутск и 7 июля 1938 расстреляли. Сейчас у села Хомутовки, в 10 км от Иркутска, в сторону Усть-Орды, стоит памятник жертвам репрессий. Проезжая мимо, я, как и многие потомки расстрелянных, останавливаюсь и поминаю деда Ивана, деда Прокопия, отца моей мамы, и трёх её братьев погибших раньше них.
04. жена Сэсэг (Цветок) Бараева. (Урождённая Багаева) 1875-1924, моя бабушка, младшая сестра Сыбык Багаевой. Умерла от туберкулёза.
   05. Имя второй жены (Иван женился на ней после смерти Сэсэг), неизвестно.

10. МУХАШКА, дочь Барая (3). Была крещена, но православное имя неизвестно. Защитное имя, переводится как «Плохишка», «Замарашка». 1877-19??
06. муж – Илья Шангаев. О его предке Шангаеве писал М. Хангалов (т.1, с.169).
11. Елена (Лента) Бараевна Хунданова. (3) 1880-193?
07. муж – Хунданов Антон Архипович 1875-193? У них было 15 детей, но остался один сын Максим. По легенде кто-то купался в Ангаре, начал тонуть и махнул рукой, дети подумали, их зовут, вошли друг за другом, и их унёс поток.
12. ТАНДЮР (дочь Барая) 1883-193? (3) На фото 1908 г. она справа.
08. Муж – Багланов Борис (Бартанка)1880-19?? При переписи записали Баклановым.
13. Шаралдай Бараевна Ажеева. (3) Годы жизни, имя по крещению неизвестны. После замужества уехала в село Коновалово (на левой стороне Ангары).  Её мать из рода шаралдай. Его представители в конце ХVII века откочевали в Забайкалье, основав там село Шаралдай. Позже они оставили это село, и в нём поселились семейские, сосланные Екатериной II. Село знаменито тем, что там родился писатель Исай Калашников, мой друг по «Молодёжи Бурятии» и журналу «Байкал», автор одного из лучших романов о Чингисхане «Жестокий век». Бывают странные сближения!
09. муж Ажеев Василий. (Или Михаил) ?

14. Дарья Васильевна Бартукова (4) 1890-1932.
010. муж – Хамаганов Федор Филиппович

15. Евдокия Васильевна Бартукова (4) 1895-1970. Потеряла правую руку во время молотьбы в колхозе, но всю жизнь была очень бодрой, работящей. Очень любила детей, всегда дарила им конфеты.
011. Муж – Гуляшинов Герасим Гаврилович 1888-1932. Уроженец Курусы. Гуляшиновы жили рядом с Бартуковыми, Бараевыми, были богатыми. При женитьбе Герасим уплатил калым – 33 головы скота (коров, овец) и прекрасного иноходца.
16. Ольга Васильевна Бартукова (тётя Оня) (4). 1904-1978. Хорошо помню её. В её доме, недалеко от горы Солодка, где когда-то бил целебный горячий источник, я бывал в 1941 и 1947 гг. У неё жил дед Иван Бараевич перед арестом. Сейчас дом под водой. А целебный ключ кто-то испоганил, и он исчез. Но найти его можно. Надо пробурить скважину у подножия горы.
012. I муж – Дм. Стариков (Митаха).
013. II муж – Хамаганов Илья Хантакович 1900-63

17. Бартуков Платон Васильевич (4) 1906-97. В детстве болел костным туберкулёзом, отчего стал хромым, невысокого роста. Очень походил на тунгуса (эвенка). Его хотели сделать шаманом. Но в 1920-х годах, во время борьбы с религиозным дурманом, он вместе с моим отцом сжёг онгоны, среди которых была священная для бурят деревянная маска нашего пращура Бортэ. «За это духи предков наказали его». Работая бухгалтером в Бичуре, по обвинению в растрате был посажен. После заключения приезжал к нам на Ильинку и в Улан-Удэ к тёте Лёле. Позже приезжал ко мне на Павлова 13 и всегда не один. Моей жене Вале это не нравилось, у нас росли маленькие дочь и сын. Когда Платон Васильевич сидел в тюрьме, его жена Татьяна Богдановна жила на Ильинке. Дядя Платон неплохо играл в шахматы. Живя в Улан-Удэ, выходил из дома с шахматной доской и побеждал соседей. За несколько лет перед смертью, вставая из-за стола, говорил: «Мне пора на работу», и уходил во двор с шахматной доской. Начал заговариваться, ничего не помнил или не хотел рассказывать о себе и моём отце. Лишь однажды сказал о сожжении онгонов, мол, так они с братом, моим отцом, боролись с шаманским прошлым. Умер в Улан-Удэ.

014. жена – Бартукова (Ирдынчеева) Татьяна Богдановна  1912-99. Высокая статная белолицая женщина. Была очень энергичной, говорливой. Память о ней портит то, что она присваивала подарки Ивана Бараевича, которые он посылал с ней из села Зоны нам в Мольку. Её брат Ирдынчеев до революции уехал в Монголию, где исчез.
18. Дарья Васильевна Шатханова (4).
015. Муж – Шатханов Роман.
19. Шаралдай (6), дочь Сатян.
20. Егор (6)
21. Кристина (6)
4-е КОЛЕНО
22. Бараев Владимир Иванович 1907- 88. (9) Один из председателей коммуны «Красная Молька», член КПСС с 1928 г. Ездил в Москву в 1929 г. на ВСХВ как передовик, «за стопудовый урожай хлеба», по 16 ц. с каждого гектара. Стал председателем Балаганского райколхозсоюза. В мае 1933 г. во время чистки в Балаганске исключен из партии как сын кулака. Ездил в Балаганск, Иркутск «за правдой», простыл, заболел воспалением лёгких. Восстановившись в партии, уехал в 1934 г. в Улан-Удэ на строительство ПВЗ, где стал директором подсобного хозяйства. Заболев туберкулёзом, вылечился в Крыму, был директором санатория на Верхней Березовке и Ильинке в Бурятии. В 1941 гг. снова исключён из партии, но восстановлен. Награждён знаком «Отличник здравоохранения». Пользовался уважением медиков. «При Бараеве санаторий процветал», говорят на Ильинке.
Он помогал геологам в поиске горячего источника. Позже здесь появилась лечебница с шестью двухэтажными корпусами. Она закрылась в 1990-х гг. когда руководство курортного объединения Бурятии ввело высокие цены на использование целебной воды. Это разорило владельцев жилых корпусов. Скважину законсервировали, горячая вода ушла в Селенгу, а двухэтажные дома растаскали на дрова.
Во время кампании против эпоса «Гэсэр» в 1946 г. В.И. Бараев стал защищать М. Шулукшина, Н. Зугеева, которые обвинялись в «воспевании феодально-ханского прошлого». Они приезжали к нам на Ильинку. После ареста Шулукшина у отца были неприятности. Однако он продолжал дружить с преследуемыми - с Д. Болхосоевым, бывшим председателем Совета Министров БМАССР, а также с Барьядаевым, Пивоваровым, в разное время снятыми с высоких постов. В 1948 г. во время торжеств 25-летия БМАССР, когда всем вручали ордена и медали, его обошли наградой. Но верность старым друзьям стала уроком для меня и моих родичей.
015. жена Бараева (Тасханова) Евдокия Прокопьевна 1909-91. Пионервожатая в Мольке, одна из первых комсомолок, вступила в партию. Окончив медучилище в Чите, стала медсестрой. В 1933 г. вместе с братом Лукой и моим отцом исключена из партии. Её отца и трёх братьев – Иосифа, Луку, Никиту Тасхановых расстреляли в 1937-м. Её бабушка по матери Екатерина Андреева, бурятское имя Компра, была из семьи балаганского тайши Иннокентия Григорьевича Андреева. О нём писал М. Хангалов в статье «Происхождение бурятских родоначальников» (т.1, с. 167-172).

23. Бараев Георгий Иванович 1912-1942. (9) Красивый, высокий, работал на ПВЗ, занимался мотогонками. Умер от скоротечного туберкулеза. Похоронен в Улан-Удэ, на Батарейке.
24. Дочь Ивана, от второй жены, умница, красавица, умерла в детстве.

25. Бараева Елена Ивановна. 1918-2009. (9) Участница Великой Отечественной войны. Служила в санитарном поезде и банно-прачечном отряде, которым командовал Иван Иванович Кандинский, племянник художника В. Кандинского. (См. мою книгу «Древо Кандинских», стр. 216). Награждена орденом, медалями. В 1943 г. приезжала на побывку, пела фронтовые песни. Одна из них – редчайшая, которую я не слышал нигде: «Ты мне всё о доме говорила, чтобы боль немного унялась». Очень добрая, работящая, преданная родне. Нянчилась со мной и моей сестрой Розой.
016. муж – Гармажапов Балдан (Борис) Базарович 1923-98. Родом из Иволги. Рано лишился родителей, рос сиротой, голодал. В годы войны служил в авиации дальнего действия на станции Бада Читинской области. Их самолёты бомбардировали японские позиции в Маньчжурии. Служил писарем, радистом. После демобилизации работал в геологических экспедициях. Был очень живым, весёлым человеком. Несмотря на брата-ламу, дядя Борис не верил ни в Христа, ни в Будду, ни в чертей: «Прошёл всю забайкальскую тайгу вдоль и поперёк, ничего такого не видел!»
26. Шангаев Павел Ильич 1905-42 (Пантагар – пухлый). (10). Защищал Москву в войсках Рокоссовского. Погиб под Калинином, ныне Тверь. Видел его в 1941 г., но помню смутно.
017. жена – Бадакшанова (Петушинова) Мария Шантабаевна 1907-99. Видел её в Мольке в 1990-х гг. Красивая стройная, певунья. Знала много бурятских и русских песен.
27. Шангаев Сатюрга Ильич (10)
28. Шангаева Анфиса Ильинична (10)
29. Хунданов Максим Антонович 1918-93. (11). У него утонули 14 братьев и сестер. Дядя Льва Лукича и Лидии Лукиничны Хундановых, докторов меднаук. Их отец Лука – тоже доктор меднаук. Насколько тепло, хорошо дядя Максим относился к нам, настолько же прохладен был к нам его кузен Лука. Видимо, боялся связей с «кулацко-шаманским отродьем». А Максим Антонович часто приезжал к нам из Киргизии, где жил после войны. Был горяч. Поссорившись с соседом, зарезал его, за что отсидел в тюрьме. Но судьба уготовила ему участь быть зарезанным. Он погиб во Фрунзе от ножа.
018. 1 жена – Хогоева Надежда Андреевна, моя тётя по матери. (О ней - в родословии Тасхановых).
019. II жена – Тарантаева Валентина Николаевна 1928. Её отец  - сотрудник ОГПУ. В 1926 г. он женился на кяхтинке А.И. Немчиновой и был командирован в Монголию. В 37-м репрессирован. Его жена Антонина Ильинична – кузина Юлии Бармы, жены К. Рокоссовского. В 1925-26 г. Тоня участвовала в первом в истории лыжном переходе Иркутск-Москва. В 1929 г. во время событий на КВЖД послана по заданию ГПУ в Харбин, но схвачена и после пыток расстреляна. Через Валентину Николаевну Хунданову (Тарантаеву) мы родичи маршала Рокоссовского и кяхтинского миллионера Немчинова.

30. Бакланов Самсон Борисович 1913-63 (12).
020. Жена - …
31. Бакланова Вера Борисовна 1915-71 (12).
021. муж – Хулуев Николай. По его доносу были арестованы организатор коммуны «Красная Молька» Е.Б. Гергесов и мой дед Иван Бараевич. А в 1941 г. он донёс на моего отца, когда мы жили на Кумыске. После чего отца вторично исключили из партии.

32-41. 12 детей Дарьи Васильевны Бартуковой и (14) Фёдора Филипповича Хамаганова (0.10) умерли, видимо, из-за близкого родства с мужем. Он – родной брат Матрёны Филипповны, жены Е.Б. Гергесова.

42. Ажеев Платон Михайлович (13). Погиб на Великой Отечественной войне.
43. Золтоева (Ажеева) Анастасия Михайловна (12). Жила в Коновалове. Золтоев, наш родич, жил в Улан-Удэ, на Читинской (ныне Ербанова) рядом с нынешним ж/д переездом. Дом снесён. В 1950-х годах Золтоев работал в Еравне редактором районной газеты.

44. Халзушинова (Ажеева) Евдокия Михайловна, её бабушка – туркменка, сосланная в Сибирь, «носила большую белую шапку».
45-49. Имена, фамилии пятерых детей Ажеевых пока неизвестны.
 
50. Гуляшинова Антонина Герасимовна 1921-2004. (15). Окончила медучилище в Улан-Удэ. Фельдшер в Хайрюзовке (Иркутская область), затем – заведующая больницей в Малом Куналее (Бурятия), где лечились и жители Поселья, Слободы, Буя, Узкого Луга. Принимала роды, делала хирургические операции, лечила от всех болезней. Пользовалась огромным уважением у семейских, которых здесь большинство. Была острой на язык, резала правду-матку в глаза.
022. муж Леонтьев Александр Николаевич 1919-2005. Бурят. Женились в Хайрюзовке. Участник ВОВ. Добрейший, внимательный человек. Директор Мало-Куналейского детдома. Сироты называли его и его жену: тятя и мама. Так они любили их. Долгие годы после выпуска из детдома они приезжали, писали со всех концов страны, помогали им, когда Александр Николаевич и Антонина Герасимовна вышли на пенсию и переехали в Улан-Удэ.
51. Гуляшинова Валентина Герасимовна (15). 1930-2002. Окончила БГПИ, преподавала русский язык. Учила в Шибертуе будущего поэта Дондока Улзытуева. Он приносил ей стихи на бурятском языке. Она плохо знала родной язык и потому говорила: «Ты сначала русский изучи хорошо, а потом стихи показывай». Позже стеснялась того, что не помогла начинающему поэту. В 1967 г. Дондок у меня дома, в Улан-Удэ, увидел её фото. «Почему она здесь?» – удивился он. «Это моя тётя», сказал я. Он был поражён: «Так это же моя учительница! Валентина Герасимовна была такая строгая, я боялся, уважал её. Давай выпьем за неё!» Судьба вновь свела их в Улан-Удэ. Дондок получил квартиру, этажом выше неё. Когда у него становилось шумно, она стучала по трубе, и шум прекращался. Он по-прежнему боялся, уважал её. 6 февраля 2002 года ей принесли пенсию. После этого кто-то вошёл к ней, отнял деньги, стал требовать драгоценности, которых не было, и задушил её.
023. Муж – Хамгушкеев Иннокентий Степанович 1923-70. Кандидат филологических наук, преподавал в БГПИ. Один из видных бурятских филологов. (Известная у осинских бурят фамилия. Моя тёща Е.А. Хамгашкеева тоже из Осы). Кеша был уважаемым преподавателем, очень живым, остроумным человеком, заядлым рыбаком. Весной ловил на блесну огромных тайменей с дамбы в Улан-Удэ. Покончил самоубийством.

52. Стариков Нансен Дмитриевич 1929-41 (16), умер в тюрьме, где сидел по ложному обвинению. Дядя Гоша Бараев советовал ему признаться во всём честно, Нансен «наговорил лишнего», и сокамерники убили его.
53. Старикова Зоя Дмитриевна 1931. (16). Бухгалтер. В 2008 г. специально приехала из Закаменска (Бурятия), чтобы встретиться со мной на поляне в Верхней Берёзовке.
024. муж – Цыденов Тогтохо (Ким) Будаевич 1929. Строитель. Однажды шёл с ним в районе Республиканской больицы и вдруг перед ним остановился русский мужик: «Грёб твою мать!» Ким тоже развёл руки и сказал: «Ити твою мать!» Встреча давних друзей была радостной и долгой…
54. Хамаганов Владимир Ильич 1940-60. (16). Погиб после драки из-за Зины Шалтыковой. «Она сильно плакала на похоронах».

55. Бартукова Эльвира Платоновна (17). 1937-1988. Окончила Бурятский пединститут. Работала учителем в Баяндае, Бохане, Осе, Усть-Орде. Очень отзывчивая, гостеприимная. Однажды летом у неё в Бохане собралось сорок человек одновременно, из Иркутска, Улан-Удэ. Пользовалась огромным уважением учеников и учителей. Похоронена в Усть-Орде. Более тысячи односельчан и учеников провожали в последний путь.
025. муж – Танганов Степан Ботоевич 1934-2008. По-монгольски танг – порожистое место, стук, гром. Любопытно, что в своих стихах В.Брюсов назвал озеро Танганьика Танганайкой. Степан учился с Элей в БГПИ. Хороший волейболист, лыжник, стрелок, охотник. Знал много старинных бурятских песен, прекрасно пел баритональным басом. После работы учителем, директором школы был председателем исполкома, секретарём райкома партии. Весьма уважаемый в Усть-Ордынском округе человек. Он – кузен отца Анатолия Михаханова (Аврора Мицури). Таким образом, мы родичи знаменитого сумоиста (вес 200 кг), живущего в Японии. Степан умер осенью 2008 г. в поезде по пути из Улан-Удэ в Иркутск. «Провожала вся Усть-Орда». Похоронен рядом с женой Эльвирой Платоновной.
56. Бадашкеева Октябрина Платоновна (17) 15.10.1939. Детское имя – Октя. Окончила Ярославский пединститут. Работала в школах Новоселенгинска, Улан-Удэнского авиазавода, затем в жилуправлении. Была председателем рескома профсоюза строителей и работников коммунального хозяйства Бурятии. Часто бывая в Москве, навещала нас. Между прочим, именно в Москве однажды собрались вместе трое Бартуковых – Эльвира, Октябрина и Валерий. Они виделись в Усть-Орде, Улан-Удэ, но по отдельности. И это было, к сожалению, в последний раз, так как вскоре Эля умерла.
       Однажды Октябрина позвонила с Чёрного моря, мол, едет домой в Улан-Удэ через Москву, и не одна, а с группой 50 школьников. «Нельзя ли устроить нас, но, не в гостинице, а в какой-нибудь школе или на турбазе?» Совершенно безумная просьба, тем более что на решение её были лишь одни сутки. Каким-то чудом, позвонив в ЦС Всесоюзной организации пионеров, где у меня был знакомый, а я работал в журнале «Коммунист», удалось устроить их. Причём с них даже не взяли денег!
«Бартуковы часто приезжали не одни, - сказал я, - а ты установила рекорд – привезла пятьдесят человек!». Октябрина заботится о родичах, помогает им. Удочерила внучатую племянницу Катю Цыдендамбаеву. В 2008 году она организовала презентацию моей книги «Гонец Чингисхана» в Улан-Удэ, договорилась с дирекцией Национальной библиотеки Бурятии, Народным хуралом, министерством культуры. Презентация прошла прекрасно. Кроме того, Октябрина, Галина Норбоева, Данчиновы, Цыденовы и другие устроили в честь меня приём на Верхней Берёзовке, где собралось пятьдесят наших родственников. Так завершилась ответная операция 50 на 50, шутили мы…
026. муж – Бадашкеев Владимир Васильевич 19.10.1939. Окончил ВСТИ. Уважаемый ветеран Улан-Удэнского авиазавода. «Мало говорит, много делает». Строит вертолёты, истребители СУ-27.

57. Бартуков Валерий Платонович (17). 1943. Учился в МЭИ, окончил ВСТИ. Работал в Улан-Удэ в райкоме партии, в Гусиноозёрске - секретарь горкома партии. Кандидат исторических наук. Лицом, маленьким ростом в отца, а характером - в мать. В 1990 годы Валерий оказался во главе компании «Бурятвнешторг». Заседания начинал словами: «Половина сидящих здесь будет уволена из-за плохой работы». Торгуя лесом, углём, металлоломом, ездил в Китай, Монголию, а однажды даже в США. Живя на широкую ногу, возил за рубеж артистов, бизнесменов. Бросив жену Зину, менял женщин. С ним я ездил в Усть-Орду, Мольку, на Ольхон и восточный берег Байкала. Это были трудные поездки. Тяжело было видеть, как он унижает людей, грубит подчинённым. Однажды я не выдержал и врезал ему. Постепенно его дела стали идти хуже. Растеряв остатки авторитета, был уличён в махинациях. Спасся тем, что лёг в психоневрологическую больницу. Стал плохо относиться к ближайшим родственникам. Но грех осуждать больного. Он из тех, кому противопоказаны власть и деньги, и он не выдержал испытания ими.
027. жена – Зинаида Сергеевна. Шалтыкова 1938. Среди её родственников были многие заслуженные люди из знаменитого села Улей – шаманы, артисты, учёные. Красивая в молодости, она пользовалась успехом у мужчин, а позже, к сожалению, спилась.

59. Шатханов Африкан Романович (18)
60. Шатханов Александр Романович (18)
61. Шатханов Исаак Романович (18)
62. Шатханова Мария Романовна (18)
63. Шатханова Зинаида Романовна (18)
64. Шатханова Тамара Романовна (18)
65. Шатханова Антонина Романовна (16)
К сожалению, ничего не знаю о них, как и о детях Ажеевых.
66. дети Платона Ажеева…
67. 2 сына Анастасии Золтоевой (43).
68. Халзушинов 1923 г/р. «На лицо - совсем русский». (44).
69. Валерий (19) Фамилия неизвестна.
70. Октябрина (19) (То же самое)

5-е КОЛЕНО
71. Бараев Владимир Владимирович. (22) Род. 5.2.1933 в с. Молька Иркутской областии. Окончил в Улан-Удэ СШ-1, философский факультет МГУ, работал в газетах Бурятии, Целинного края, в журнале «Байкал». Автор книг «Высоких мыслей достоянье» (о Бестужевых), «Древо: декабристы и семейство Кандинских», «Гонец Чингисхана» (2008 г. Лонг-лист конкурса «Большая книга»). «Улигер о детстве», «Под бременем познанья и сомненья» (Роман о МГУ 1950-55 гг.). Живя в Улан-Удэ, сменил более десятка квартир. Город фактически не принимал меня. После аспирантуры и целины вернулся в Улан-Удэ, поменяв квартиру в Целинограде на Улан-Удэ. В 1969 году решением Бурятского обкома партии снят с должности замредактора журнала «Байкал». За публикацию повестей Стругацких «Второе нашествие марсиан» и «Улитка на склоне», глав из книги А. Белинкова о Юрии Олеше. Почти год не мог устроиться на работу, пока не стал собкором «Пионерской правды» по Северному Кавказу. Позже поменял квартиру в Краснодаре на коммуналку в Москве. Работал в журналах «Журналист», «Коммунист», «Буддизм», «Атомиум», на Центральном телевидении в Останкине, в Госдуме РФ.
Был 10-кратным чемпионом Бурятии по метанию диска и копья, чемпионом МГУ, Целинограда, Целинного края, победителем международных встреч в Улан-Удэ, Улан-Баторе, Тарту. В 1995 г. бабушка Матрёна Андреева, жившая в Мольке, увидев меня, сказала: «Ты похож на деда Ивана, больше, чем на отца. Рада, что бараевский род сохранился». Фамилию Бараевых представляют 12 человек: я, жена Валентина, дочь Ольга, сын Тимур, внук Саша, внучка Маша. У внука Саши – жена Катя, дочь Лиза, моя правнучка. У брата Валерия – жена Алла, дочь Лариса, внучка Карина. Все москвичи. Единственная Бараева в Улан-Удэ, моя тётя Елена Ивановна, скончалась в 2009 г.
Профессор М.М. Герасимов в 1965 г. сказал мне: «У вас бурятская, славянская и тунгусская крови. Но комплекция – от высокорослых астеников халха-монголов, телохранителей Чингисхана». В школе я ростом не выделялся, но в МГУ вырос до 190, а позже до 194 см.
028. жена – Бараева (Дагбаева) Валентина Агвановна. Род. 28.8.1936 г. в с. Кабанске, росла в Сотникове (пригород Улан-Удэ). Выпускница Бурпединститута. В годы учёбы её сравнивали с Лолитой Торрес, позже – с певицей Сарой Монтьел. Преподавала английский в Оронгое, Улан-Удэ, Целинограде, Москве. Исключительно начитанна. Хорошо помнит авторов книг, имена актёров. Переводила мне английские книги о Кандинском. Была редактором «Стройиздата» (Москва), главным редактором журнала «Архитектура Подмосковья». Пользовалась уважением коллег по работе и учащихся, а также моих друзей в «Молодом целиннике» и других редакциях.
Отец моей жены Агван (Борис) Дагбаевич Дагбаев родился в Ацагате от русского. Родная мать, бурятка, отдала его одинокой бабушке Дагбаихе, усыновившей его и назвавшей в честь буддийского деятеля Агвана Доржиева, который родился в Ацагате, учился в Тибете и стал доверенным лицом Далай-ламы XIII. Перед войной Борис Дагбаевич был заместителем директора промартели «Кожевник». Ему надоели частые собрания, которые проводила его жена Е.А. Хамгашкеева, секретарь партячейки. Однажды он пришёл на собрание и уронил керосиновую лампу. Вспыхнул пожар. Его посадили за срыв партсобрания. Отбыл срок в Выдрине на Байкале. Борис Дагбаевич в штрафбате кровью «смыл грехи», стал гвардии лейтенантом. Приехав на побывку в 1943 г., он пел под гитару «Тёмную ночь». Его голос, баритон, перешёл моему сыну Тимуру.
Мой внук Саша каким-то чудом выискал в Интернете, что его прадед погиб в Чехословакии. Чудом - потому что в «Именном списке безвозвратных потерь начальствующего состава 330266 полка, 129 гвардейской дивизии» он обозначен как Догбаев Борис, а мы искали Дагбаева Агвана. Среди десятков погибших 8 февраля 1945 г. почти все беспартийные, 20 лет от роду, лишь Борису – 30. Гвардии лейтенант командовал миномётным взводом. На их батарею немцы обрушили огонь хорошо пристрелянной артиллерии. С поля боя никого не удалось вынести. Поэтому извещение о гибели запоздало. Рядом с ним сражались алтаец Мирон Балашев, ростовчанин Дмитрий Пономарёв, вологжанин Валентин Смирнов, тамбовец Николай Квасов, воронежец Иван Банченко. Все они похоронены в братской могиле у села Зуброглаз.
Хорошо известен марш-бросок наших танков в ночь на 9 мая к Праге, спешивших на помощь восставшим пражанам. На стороне чехов против немцев сражались власовцы. Но, оказывается, наши войска ещё 8 февраля пытались прорвать оборону и попали в так называемый Чехословацкий котёл. Жестокая битва на три месяца задержала наше наступление с востока, и советские танки вошли в Прагу лишь с севера.
Извещение о гибели Бориса Дагбаева пришло 9 мая 1945 г. Его жена Елена Андреевна Хамгашкеева в это время как парторг вела в Сотникове праздничный митинг в честь Победы. Незадолго перед этим она получила извещение о том, что её брат Никита пропал без вести. Прочитав извещение о гибели мужа, она едва не лишилась чувств. Слёзы радости от победы слились со слезами горя. Его приёмная мать «бабушка Дагбаиха» и после войны ездила в дацан. Ламы говорили, будто он жив. Бедная старушка на последние деньги ездила из Ацагата в Иволгу, привозила дары и молилась, ждала сына до самой смерти. Из-за этого моя жена Валентина невзлюбила лам, водивших её за нос…

72. Бараева Роза Владимировна (22) 6.2.1937-98. Родилась в Улан-Удэ. В школе упала с брусьев, отбила почки и стала инвалидом. Гламерулопиелонефрит мучал её до самой смерти. Окончив Бурпединститут, работала в Восточно-Сибирском Государственном институте культуры (ныне Академия культуры). Пользовалась глубоким уважением коллег по работе. На её плечи легли хлопоты с престарелыми родителями, с которыми она жила. А я с женой Джил в Москве. Много сил Роза отдала Саше, сыну Ольги Бараевой, когда они жили в Улан-Удэ.
73. Бараев Валерий Владимирович (22) 17.1.1939. Род. В Улан-Удэ, окончил химфак МГУ. Был заведующим лабораторией высокоинтенсивных источников света (делал лазеры и мазеры). Чемпион и рекордсмен МГУ по метанию копья – 65,75 м. Призёр Москвы, первенств России по многоборью, лыжам. Живёт и работает в Зеленограде, где пользуется известностью, уважением. Мастер на все руки. После развала оборонки работал порой в двух-трёх местах одновременно. Кроме того, был председателем дачного кооператива на общественных началах, из-за чего его беспокоили в любое время суток.
029. жена – Бараева (Спиридонова) Алла Васильевна 1942, русская. Работала в МГУ, где познакомилась с Валерой, а позже  на оборонном предприятии «Ангстрем» в Зеленограде. Хорошая хозяйка, певунья.

74. Бараева Светлана Владимировна (22) 1940-1942. Была удивительно красивая, белолицая. Мы жили на Смолина 13, в здании, принадлежаще бывшей синагоге. Мёрзли, голодали. Она отдавала последний кусок маме, а та со слезами возвращала. Вспоминать это тяжело. Фактически Света совершила так называемый обряд замещения – принесла себя в жертву и тем спасла близких.

75. Гармажапова Валентина Балдановна (25) 1948-2012. Окончила ВСТИ. Со студенческих лет прекрасно танцевала, участвовала в смотрах художественной самодеятельности на сцене театра оперы и балета. Работала в разных учреждениях, увлеклась индуизмом…
030. муж – Хогоев Андрей Климентьевич 1955-2000. Много лет провёл «на Северах», в Якутии. Занимался добычей золота. Борец вольного стиля. Был спарринг-партнёром видных якутских борцов, мастеров спорта. Вместе с женой Валей занимался коммерцией.
76. Гармажапова (Норбоева) Галина Балдановна (25) 1950. Окончила ВСТИ, работала на Улан-Удэнском авиазаводе, в Центральной заводской лаборатории. Ухживала за своей престарелой матерью, моей тётей Лёлей. За что я и все родичи благодарны ей. Ухаживает за внуками.
030. муж – Норбоев Алексей  Найданович 1948. Окончил ВСТИ. Был инженером-программистом Улан-Удэнского авиазавода. Затем перешёл в МВД. Участвовал в боевых действиях в Чечне. Сейчас – полковник министерства юстиции Бурятии. Очень доброжелательный спокойный человек.

77. Гармажапов Семен Балданович (25) 1952. Родные звали и зовут его Сеня. Окончил ВСТИ, живёт и работает в Санкт-Петербурге. Внешне и характером очень похож на своего отца. Живой, общительный.
031. жена – Коломенчук Татьяна Александровна 1951.
032. II жена –
78. Гармажапов Александр Балданович (25) 1957. Ветеран МВД. Дважды ездил в Чечню. После ранения и контузии в Грозном вышел в отставку в звании подполковника. Возглавлял службу безопасности АО «Вист» в Северо-Байкальске, Таксимо. Сейчас начальник службы охраны «Бурятзолото» в Северобайкальске. Пользуется огромным уважением в Улан-Удэ и на БАМе.
032. I жена – Хогоева Людмила Александровна
033. II жена – Василаки (Шаракшинова) Наталья 1967.

79. Шангаев Игнат Павлович 1927-1999. (26) Главный агроном совхоза им. Щербакова в Мольке. Мы с ним были похожи сухопарыми фигурами. Именно он впервые привёз меня в Курусу в родовое гнездо наших предков. Покоится рядом с первой женой.
034. I жена – Валентина Васильевна, русская 1930-56. На фото - красавица.
035. II жена – Буржатова Вера Александровна 1925. Бурятка. Очень добрая женщина, хорошая певунья.

80. Бакланова Екатерина Самсоновна
81. Бакланова Раиса Самсоновна
82. Бакланов Владимир Самсонович
83. Бакланов Михаил Самсонович

84. Хулуева Мария Николаевна. (31) Наша дальняя родственница. Галя Гармажапова в детстве жила у неё на каникулах в Хоринске. В 2005 г. я встречал Хулуеву в Домодедово, отвёз в больницу. Она не понравилась мне. Позже увидел в Иркутском архиве КГБ доносы её отца на моего деда. А я как-то почувствовал это. Мария Николаевна была одинокой и умерла в 2008 г.

85. Хунданова Тамара Максимовна (29) 1946. Живет в Бишкеке, Кыргызстан.
86. Хунданов Николай Максимович (29) 1947. Работал на ЗИЛе, в НАТИ. Сейчас – «лучший знаток и ремонтёр иномарок».
035. жена – Наталия 1947, очень славная русская женщина. Живут в Москве

87. Леонтьев Владимир Александрович. (50) 1952. Окончил БГПИ, мастер спорта по боксу, тренер. Был заместителем Генерального директора Ангарского химкомбината по безопасности, руководил группой охраны, в которую входили его воспитанники-боксёры. Кстати, они живут не только в Сибири, но и Москве, Красноадре, Сочи. В 2011 году переехал с женой в Сочи.
036. жена – Татьяна Константиновна 1952 врач-эндокринолог высшей категории. Родом из Мольки. Работает в одном из санаториев Сочи.

88. Леонтьева Алла Александровна. (50) 1950 Медик.
036. муж – Игнатьев Николай Иннокентьевич, бурят, окончил мореходное училище, коммерсант. Обошёл все моря-океаны, плавая на коммерческих судах. Но, не нажив богатства, вернулся в Улан-Удэ, где и умер.
89. Леонтьев Сергей Александрович 1955, (50) юрист, адвокат в Улан-Удэ.
038. жена – Наталия Влад. Варфоломеева, 1969. семейская. Юрист.

90. Хамгушкеев Сергей Иннокентьевич (51) 1952. Окончил ВСТИ. Инженер Улан-Удэнского завода мостовых конструкций, построившего большинство мостов БАМа и Бурятии, Забайкалья.
039. жена – Ертаханова Нина Михайловна 1955 ?
91. Хамгушкеев Андрей Иннокентьевич (51) 1953-67. Погиб от выстрела.
92. Хамгушкеева Дарима Иннокентьевна. (51) 1955 врач-педиатр. Окончила Томский мединститут. Очень начитанная, остроумная, прекрасный специалист.
93. Хамгушкеева Эржена Иннокентьевна. (51) 1962. Окончила Новосибирский университет. Программист.
040. муж – Кожушко  Алексей Валерьевич 1960? Новосибирск, академгородок.

94. Цыденова Людмила Тогтохоевна 1953. (53) Бухгалтер. Улан-Удэ
95. Цыденова Мэдэгма Тогтохоевна 1959. (53)
041. муж – Армаев Владислав Гомбоевич 1957
96. Цыденова Татьяна Тогтохоевна (53) 1963 экономист.

97. Танганов Игорь Степанович 1959 (55) Выпускник БГПИ, бизнесмен, Улан-Удэ.
042. жена – Тамара (фамилия, год рожд. - ?)
98. Танганов Михаил Степанович (55) 1961  Выпускник БГПИ. Бизнесмен. Улан-Удэ.
043. жена – Намсараева Евгения…  1963. Москва.
99. Танганов Олег Степанович    (55) 1964. бизнесмен, Улан-Удэ.
044. жена – Сахаровская Елена, 1966
100. Танганов Вячеслав Степанович. (55) 1966 бизнесмен, Улан-Удэ.
045. жена – Юлия. Самый высокий из братьев.

101. Бадашкеев Александр Владимирович. (56). 1966-98 Убит выстрелом.
102. Бадашкеев Виктор Владимирович. (56) 1968-2004. Зарезан преступником.
103. Бадашкеев Андрей Владимирович   (56) 1973. Водитель у геологов.

104. Бартукова Валерия Валерьевна  (57) 1964-2002. Врач, умерла от интоксикации лекарствами.
046. Муж – Цыдендамбаев Баир Викторович  1965.
105. Бартукова Туяна Валерьевна  (57) 21.4.1971. Журфак Томского университета. Работает в Томске.
106. Бартуков Платон Валерьевич 1975. (57) Работает в Улан-Удэ на авиазаводе.
6-е КОЛЕНО
107. Бараева Ольга Владимировна (71)  1.12.1957. Окончила журфак МГУ. («Комсомольская правда», «Собеседник», «Правда Бурятии», журнал «Северные просторы», газета МЧС «Спасатель», журнал «Морское страхование»).

108. Бараев Тимур Владимирович (71) 19.5.1963. Окончил Российский университет дружбы народов. Я не хотел, чтобы он повторял мои трудные дороги, но он сам стал журналистом. Пишет легко, без особых творческих мук. Имея покладистый характер, владея тонкостями компьютерной вёрстки, он всюду помогает коллегам и пользуется их уважением. Работал в ИТАР-ТАСС, ответсекретарём журнала «Эхо планеты», газеты «Спортэкспресс», затем – главный редактор журнала «Спортлайф», заместитель главного редактора журнала «ХХL», главный редактор журнала «Мои часы». Сейчас - менеджер ряда фирм Швейцарии, живёт в Москве.

047. 1 жена Попова Светлана Владимировна. Выпускница журфака МГУ. 1963.
048. II жена – Мельникова Наталья Вадимовна. Врач. 1968.
049. III жена – Боголюбова Татьяна Николаевна. 1958. Выпускница филологического факультета МГУ.  Редактор журналов «Космополитен», «Мens-hels».

109. Бараева Лариса Валерьевна (73) 1967 медсестра, менеджер. Живёт в Зеленограде.
050. муж – Ротарь Николай, бизнесмен, молдаванин. Разведены.

110. Хогоев Виктор Андреевич 1987. (75) Кандидат в мастера спорта по борьбе. Переехал из Улан-Удэ в Москву, затем вернулся на родину.

111. Норбоев Сергей Алексеевич (76) 1973. Окончил Иркутское высшее авиаучилище. Служил в МВД г. Улан-Удэ. Майор угрозыска. Вышел на пенсию.
051. жена – Поликарпова Аюна Эдуардовна, врач-дерматолог.
112. Норбоев Дмитрий Алексеевич (76) 1980. Подполковник милиции. Глава Прибайкальского райотдела МВД в Турунтаево.
052. Жена Юлия Борисовна Кайдалова. «Первая красавица посёлка Восточный».

113. Гармажапов Михаил Семёнович (77) 1986. Живёт в Ленинграде.
114. Гармажапов Александр Александрович (78) 1980. МВД. ВОХР. Улан-Удэ.
115. Гармажапова Елена Александровна 1982. (78) В детстве - экстрасенс.
053. муж…
116. Александрова Екатерина Александровна (78) 1994. Жена Александра Гармажапова Наталья Василаки, пользуясь правом присваивать бурятским детям фамилию по имени отца, уговорила мужа сменить фамилию детей на Александровых. 
117. Александров Илья Александрович 1998. (78).

118. Шангаев Павел Игнатович (79) 1950-98. главный инженер, заместитель директора совхоза в Мольке. Был видным мужчиной. Оставшись один в доме, рано закрыл печь и угорел.
054. Голомарева Екатерина Федоровна 1948. Бывая в Мольке, родичи из Улан-Удэ, в том числе и я, останавливаются у неё. Очень гостеприимная, трудолюбивая хозяйка.

119. Хунданова Наталья Николаевна  (86) 1990. Москва.

120. Леонтьева Елена Владимировна (87) 1979. Окончив Иркутский университет, стала юристом. В 2009 г. переехала в Сочи. Зампрокурора Адлера.
121. Леонтьев Александр Владимирович (87) 1984. (Сообщите, пожалуйста, что окончил, где работает).
122. Леонтьев Артем Владимирович (87) 1986-2008. Задиристый характером, погиб возле своего дома в Ангарске.
123. Леонтьев Денис Сергеевич (89) 1990. Посёлок Саганур, у Петровского Завода.
124. Игнатьева Полина Николаевна (88) 1980
125. Игнатьев Александр Николаевич (88) 1984 Лама Улан-Удэнского дацана. Во время протестов против вывоза в США Атласа Тибетской медицины милиционеры выбили ему все зубы.
126. Игнатьев Иннокентий Николаевич (88) 1989

127. Хамгушкеева Галина Сергеевна (90) 1988.
128. Кожушко Асия Алексеевна (93) 1985. Новосибирск.
129. Кожушко Оюна Алексеевна (93) 1989. Новосибирск.

130. Армаев Олег Владиславович (95) 1979.
131. Армаева Оюна Владиславовна (95) 1982
132. Армаев Юрий Владиславович (95) 1985
133. Танганов Борис Игоревич (97) 1980
134. Танганов Сергей Игоревич (97) 1984
135. Танганова Татьяна Михайловна (98) 1981
136. Танганова Анна Михайловна (98) 1984
137. Танганов Дмитрий Олегович (99) 1988
138. Танганов Андрей Вячеславович (100) 1992

139. Цыдендамбаева Екатерина Баировна (104) 26.6.1991. Студентка Томского университетета, философский ф-т. В.П. Бартуков после смерти дочери отказался от внучки. Её взяла под опеку О.П.Бадашкеева. Сейчас Катя учится в Москве…
140. Цыденов Илья Аркадьевич (94) 1980.

141. Шангаева Марина Павловна (118) 1972. Живёт в Иркутске
142. Шангаев Александр Павлович (118) 1976. Высокий, красивый парень.
143. Шангаев Алексей Павлович (118) 1988. Оставшись без отца, вёл всю мужскую работу по дому. Осенью 2001 г. он, 13-летний мальчик, привёз домой три машины сена и три машины соломы. Грузил на полях и разгружал дома сам, с помощью сверстников. Поддержал и поддерживает маму морально после неожиданной кончины отца.
(Все Шангаевы этой ветви – светлолицые, голубоглазые.)

7-е КОЛЕНО
144. Бараев Александр Владимирович (107) 29.2.1980 Москва. Начальник опергруппы охранного агентства. Сейчас телохранитель начальника Московской нефтегазовой компании.
055. 1-я жена Екатерина Петровна Пащенко 1985.
056. 2-я жена Татьяна Вилкова, бухгалтер
145. Бараева Мария Тимуровна (108) 19.3.1991 Москва. Окончив с отличием Российский государственный гуманитарный университет, работает в Мосводоканале.
Мать – Мельникова Наталья Вадимовна. 1968 г/р. Маша - в нашу Бараевскую родову. Училась легко, всё схватывала на лету. Изучила английский, играет на пианино, синтезаторе, владеет компьютером.

8-е КОЛЕНО
146. Бараева Карина Николаевна (73) 1988. Выпускница Академии в Зеленограде. Серьёзная общительная девушка. Ничего восточного в облике. Поёт, работает хорошо. В 2009 г. была гидом на Кипре, в 2010 г. – менеджер в Италии. Знает английский, греческий, итальянский языки. Носит нашу фамилию, достойная наследница Бараевского рода.
144. Норбоев Алексей Сергеевич. 2003 г/р. 111.
145. Норбоев Вячеслав Дмитриевич. «2005 г/р. 112.
146. Норбоев Павел Дмитриевич. 2010 г/р. 113

9-е КОЛЕНО
147. Бараева Елизавета Александровна. (144) 23 февраля 2009 г. Наше чудо и радость.
148 и 149 Шангаевы. Дети от 141-143 пока не указаны.

Итого:  в 10 поколениях Бараевых более 200 человек: 149 прямых потомков и около 60 супругов. Но указаны далеко не все. В родословие не вошла целая тетрадь с Малановыми и другими родичами. Я не успел обработать данные.


РОДОСЛОВИЕ
по материнской линии - Тасхановым.
1 колено
Тас по-монгольски гриф. Тасхан – царь грифов. Тасхановы - из рода хогой, жили в улусе Вершина Мольки и улусе Санкирово, вместе с Холоповыми, Хогоевыми. Их родичи - русские Бичурины, ссыльные поляки Франц Минкевич и его сыновья Людвиг, Люциан и дочь Ядвига. Моя кузина Геля Тасханова, дочь Максима Тасханова, погибшего в Орловско-Курском сражении, приехав в Мольку из Улан-Удэ, где живёт, открыла родовую святыню Тасхановского рода в Вершине Мольки, откуда течёт речка, давшая название селу. Там стоит большая берёза. Когда-то молния сожгла молодое деревце. И вместо одного ствола появилось девять ветвей, которые пучком поднялись к небу. Нижние ветви увешены цветными ленточками, как это делают мои сородичи в святых местах. И берёза превратилась в сэргэ – коновязь для коней духов предков. Это дерево символично, оно отражает историю и рода Тасхановых, и всего села. Расстрелянная в тридцатых годах, затопленная Братским морем в шестидесятых, Молька выжила, дав новые ветви, которые продолжают зеленеть!

1.Тасханов Роман. Около 1860-1917, депутат Нукутской думы.
01. жена Екатерина Андреева (бурятские имена: Компра, Абу). Около 1860-1934. Дочь Балаганского тайши Иннокентия Григорьевича Андреева. О нём писал М. Хангалов («Происхождение бурятских родоначальников», Соч., т.1, с.167-172). Его жена была русской. Екатерина кончила церковно-приходское училище в Балаганске, была красивой, начитанной, истово верила в Христа, знала все молитвы. После 1909 г. сошла с ума. Её держали взаперти, даже привязывали, чтобы не выходила из дома. Её внучка Дуня (Е.П. Бараева, моя мама) ухаживала за ней.
2. Тасханов Павел. Брат Романа

3.Тасханов Федос, двоюродный брат предыдущих. В 1921 г. арестовал Прокопия Романовича Тасханова, моего деда, и других родичей. Гражданская война – брат на брата.
4. Тасханов Спиридон, родной брат Федоса.

2 КОЛЕНО
5. Тасханов Дмитрий Романович. 1980-1948. Жил в Хадахане. Умер в Мольке.
02. жена Гудуева, имя неизв. Родом из Хадахана. Своих детей не было, усыновили русского мальчика Николая, потом племянника Максима, сына Прокопия Тасханова, моего деда.
6. Папа (Миша) Романович Тасханов, 1982 года рождения. Время смерти неизвестно. Жил в улусе Бирит (бирит – злой дух).

7. Прокопий Романович Тасханов, мой дед. 1885-1937. «Был высокий, красивый», - говорила Мюда Хогоева. Жил в улусе Санкирово. Избирался старшиной Молькинской инородческой управы, за что арестовали и расстреляли в 1937 г.
02. жена Анна Кондаковна Холопова. 1886-1962, моя бабушка. Бурятские имена: Ляляй, Пунтотка (Пухленькая). Была красавицей. Перед её свадьбой с Дмитрием Тулосовым Прокопий Тасханов обвязал язык колокола в церкви, сорвал венчание и, похитив её из-под венца, женился на ней. Тулосов позже женился на русской девушке Анне. Их дочь Степанида Дмитриевна вышла замуж за поляка Людвига Францевича Минкевича. Их сыновья Феликс, 1926 г/р., и Виталий, 1928. Наша родственница Агафья Борисовна Балханова, мать Иллариона Митрофановича Бальхаева, была в родстве с Минкевичами. Соответствеено, и мы – дальние родичи польских ссыльных.
Бабушка Ляляй - великая мастерица, шила прекрасные унты, шубы, дымила шкуры, гнала тарасун. В годы гражданской войны их дом несколько раз грабили бандиты, угнали скот, забрали украшения – подвески, серьги, ожерелья с золотыми червонцами, кораллами. Тогда у неё умерло 4 малолетних ребёнка. В 1937-м она лишилась мужа и трёх сыновей. Жуткие испытания.
Отношения с моим отцом были натянутые. В 1937-м она приехала на Кумыску, а он, в то время уволенный, исключённый из партии, боясь гонений, отправил её обратно. Её неприязнь к отцу переносилась на меня: «Ты похож на отца, и такой же вредный». С 1943 г. жила у нас на Ильинке. Несмотря на тяжёлую жизнь, оставалась бодрой. Выпив, она смеялась: «Бабушка пяна, пяна». Пела бурятские песни, сочиняла стихи на русском: «Маленький мальчик – целый стаканчик. В дудочку играет – собака лает». Похоронена на Ильинском кладбище в Прибайкалье. Живя в Бурятии, мы всё время навещали её могилу – Роза, Оля, Саня. Он покрасил оградку в 1998 г. Приезжая в Бурятию, посещаю её могилу, прошу прощения за отца, себя и всех нас.
8. Агафья Романовна Тасханова (Хогоева) 1888-19..
03. 1 муж Гиленов Александр, учился с М. Ербановым. 1887-1918. Родственник знаменитого улигершина Папы Тушемилова.
04. 2 муж Хогоев Андриан Холопович 1884-1938. Расстрелян вместе с моими дедами. Между прочим, он мой двоюродный дед.
9. Марина Романовна Тасханова (Тарантаева) 1891-19..
05. муж Тарантаев Максим.
10. Спиридон Павлович Тасханов.
11. Дарья Павловна Тасханова 1890-1990.
12. Николай Дмитриевич Тасханов, русский, усыновлён номером 5, уехал в 1931 г. в Монголию, где исчез.
13. Максим Папаевич Тасханов, усыновлённый от Прокопия, его растил Папа Тасханов (6). Учился в комвузе, исключён как сын кулака.
14. Виктор Папаевич Тасханов.

3 КОЛЕНО
15. Иосиф Прокопьевич Тасханов 1906-37. Агроном, автор брошюры по агротехнике. Расстрелян в 1937-м.
06. жена Сульяна.
16. Лука Прокопьевич Тасханов 1907-37. Кузнец, член ВКП(б) в 1929-34 гг. Исключён из партии, арестован и расстрелян в 1937 г. Самый высокий и сильный из всех братьев.
07. жена Татьяна Алексеевна Осипова, бурятка. 1908-1999. Колхозница в Мольке. Похоронена в Турунтаево, где жила её дочь Светлана.
17. Евдокия Прокопьевна Бараева 1909-1991 Моя мама. Невысокая, очень крепкая, выносливая, пухлощёкая в юности. Была пионервожатой, комсомолкой, вступила в партию. С отличием окончила медучилище в Чите. В июле 1934 г. исключена из партии как дочь кулака, моего отца. В 37-м арестованы её отец и трое братьев. Мои родители не закрегистрировали брак. Так что я и все мы – «незаконнорожденные». Несмотря на это, брак был очень прочен. Регистрацию провели лишь перед смертью моего отца, оформляя наследство на квартиру.
08. муж Бараев Владимир Иванович 1907-89. Мой отец. Во время чистки партии в июле 1934 года исключён из рядов как сын бывшего старосты Молькинской инородческой управы. Доказывая свою невиновность, ездил в Балаганск, Иркутск, сильно простыл. Восстановившись в партии, уехал на строительство Паровозо-вагонного завода в Улан-Удэ. В 1935 г. заболел туберкулёзом, вылечился в Крыму, работал директором тубсанатория на Кумыске, под Улан-Удэ. По доносу из Мольки в 1937 г. исключён из партии, уволен с работы, но потом восстановлен. В 1941 – новый донос и увольнение. Из-за этого он был нервный, вспыльчивый. Маме пришлось трудно с ним и детьми.

18. Максим Дмитриевич Тасханов 1911-45. Настоящее отчество Прокопьевич изменено, т.к. его усыновил бездетный дядя Дмитрий Тасханов. У бурят был обычай «делиться» детьми. Осенью 1937 г., когда арестовали его братьев в Мольке, кто-то прибежал в поле и сообщил об этом. Он сел в лодку и уплыл на левый берег Ангары. Через Хадахан добрался в Апхульту, где жили родичи жены Шалаевы. Стал трактористом Нельхайской МТС. В 1938-40 годах скашивал более 43 га пшеницы при норме 7 га. Как передовик поехал в 1940 г. на ВДНХ в Москву. Оттуда он привёз детские распашонки, пелёнки. Его жена Полина ждала ребёнка. Ими пользовались его дочь Алла, племянник Валера Яжинов, а позже вторая дочь Геля.
      В годы войны Максим Тасханов имел бронь, но рвался на фронт. В марте 1943 г. его мобилизовали. И он попал в битву на Курско-Орловской дуге. Родные думали, он, тракторист, стал танкистом. В 2012 году я искал его имя среди 10 тысяч павших в списках Прохоровского мемориала. Но мне сказали, что на табло указаны лишь погибшие здесь. А дядя Максим был командиром отделения на северном крыле Огненной дуги, в районе станции Поныри, под командованием Рокоссовского. Гусеницей танка ему оторвало ногу. Санитары  остановили кровотечение, доставили в госпиталь села Богословск, Орловской области. Умер 4 августа 1943 г. за день до освобождени Орла похоронен в братской могиле села Большая Чернь Орловской области.
09. жена – Тасханова Полина Зангеевна, сестра Павла, Ильи, Агнии Шалаевых. Так что мы – родичи Шалаевым, Яжиновым.
19. Никита Прокопьевич Тасханов 1913-38. Хороший тракторист. В 1937 г. попал в ГУЛАГ, в г. Свободный, Амурской области, строил БАМ, где и погиб. Страшная ирония судьбы - сидеть в лагере и погибнуть в городе Свободном.
20. Анна Прокопьевна Тасханова (Данчинова) 1915-88. Сестра моей мамы. Жил у неё на у. Свободы в Улан-Удэ, в 1946-47 учебном году.
010. муж – Данчинов Тарас Леонтьевич 1915-69. Участник ВОВ на Дальнем Востоке. Данчиновы – известная фамилия. Данчинов Георгий Георгиевич (1894-1954), уроженец Боханского района Иркутской области, в 1918 году был одним из создателей первой бурятской группы большевиков и Центросибири. Боролся с колчаковцами. По заданию реввоенсовета 5 армии в 1921 г. участвовал в захвате барона Унгерна, а позже – в ликвидации китайских хунхузов, остатков японских и белогвардейских банд в Монголии, за что был награждён орденом Красного знамени. Но Тарас Леонтьевич почему-то отказался от родства со знаменитым деятелем. «Мы просто однофамильцы, - сказал он, - Наша фамилия происходит от китайского слова данчин – писарь. То есть мы - Писаревы».
21. Игнат Прокопьевич Тасханов 1917-19.
22. Александр Прокоп. Тасханов 1918-18.
23-24. Девочки-близнецы 1919-19. Как и 21-22 умерли от голода. Страшное горе – смерть малолетних детишек! Гражданская война, грабёж со стороны белых, красных и бандитов. К счастью, у неё осталось 6 детей, но трое из них репрессированы в 37-м. Всё это пережила моя бабушка Ляляй. Однажды я спросил её о Тулосовых, а она заплакала - я задел больную тему, и сказала, что если бы вышла замуж за Дмитрия Тулосова, её жизнь была бы другой.

25. Никифор Александрович Гиленов, 1907-??. Сын Агафьи (8). Урождённый Тасханов, отдан на воспитание. Хорошо помню его. Он жил на авиазаводе, приезжал к нам. Высокий статный мужчина. Один глаз повреждён, но взгляд - величественный. Голос басовитый. По нему представляю, как выглядели его братья, то есть мои репрессированные дяди.
26. Илья Александрович Гиленов 1916-??

27. Надежда Андреевна Хогоева 1920-1998. Добрейшая тётя, у которой я жил зимой 1944-45 г. в Улан-Удэ на у. Каландаришвили. Голодали, холодали, ели мёрзлую картошку. Тогда она работала на Главпочтамте. Позже стала заведущей постановочной частью Бурятского театра оперы и балета.
012. муж – Хунданов Максим Антонович 1918-93 Брак прервался во время войны. После демобилизации он женился на В.Н. Тарантаевой, внучке купца Немчинова, которая была кузиной Юлии Бармы, жены К. Рокоссовского. В.М. Тарантаева говорила: «Из-за Вали мы стали родственниками маршала».
28. Елизавета Андриановна Хогоева 1920 г/р. Живёт в Улан-Удэ.
013. муж – Дабагуров Афанасий Данчинович 1914 г/р.

29. Мюда Андриановна Хогоева 1927-2000. Жила в Улан-Удэ.
014. муж – Матвеев Николай Давыдович 1926 г/р.
30. Хогоев Клим Андрианович 1930-1998. Рос в Улан-Удэ. Ходил на школьные вечера в тельняшке, был крепкий неуступчивый парень.
015. жена - Галина Моисеевна

31. Тарантаев Дмитрий Максимович. Не видел, не помню, не знаю, кем был.
016. жена – Степанида Даниловна. Очень хорошая, добрая тётя. Заезжали к ней, бывая в Иркутске. Жила на улице Дзержинского рядом с рынком вместе с В.М. Тарантаевой и её сыном В.Н. Балдаевым.

4-е КОЛЕНО
32. Тасханова Лора, дочь Иосифа 1936-37.
33. Тасханова Клара Лукинична. 1929-1989. Певица, окончила музучилище в Улан-Удэ. Была полной, но очень обаятельной. Хорошо одевалась, следила за собой. Работала в Бурятской филармонии и на БАМе, в Северобайкальске. В последний раз видел её с киноактёрами Моргуновым и Вициным, приехавшими в Бурятию с концертами. Клара сопровождала их.

016. Муж Забельский Иосиф. 1918-78. Родился на станции Мысовой, ныне город Бабушкин. Дирижёр. Высокий, статный. Прекрасный музыкант. В 1958 г. я опубликовал в «Правде Бурятии» очерк о его жизни и творчестве.

34. Дмитреева (Тасханова) Светлана Лукинична 1932-2006. Лана окончила Бурпединститут. Учительствовала в Кяхте, Турунтаеве. Пользовалась большим уважением коллег.
017. муж – Дмитреев Фёдор Сафронович, ольхонский бурят. Директор Прибайкальского районного банка. 1930-85. Пользовался огромным уважением у жителей района.

35. Бараев Владимир Владимирович 1933. Выпускник МГУ. О нём - в родословии Бараевых.
018. Бараева Валентина Агвановна. 1936. О ней – в родословии Бараевых.

36. Бараева Роза Владимировна 1936-96. Выпускница Бурпединститута. Работала в Вост-Сиб. институте культуры и искусства, ныне Академия - ВСГАКИ. Из-за болезни осталась одинокой. Много сил отдала воспитанию внука Саши.

37. Бараев Валерий Владимирович 1939. Выпускник химфака МГУ. Лазерщик, работал в оборонном НИИ, позже в автопарке маршрута 400 Зеленограда.
019. жена – Спиридонова Алла Васильевна. 1942. Работала в ателье МГУ на Ленгорах, а позже в «Ангстреме».

38. Бараева Светлана Владимировна 1940-42. Умерла от голода, болезни. Была очень красивой. Поражало, как эта маленькая кроха отдавала последний кусок маме, хотя рядом сидели я, Роза, Валера, а мама возвращала ей. Это «перекладывание» вспоминается с болью.

39. Тасханова Елена (Алёна) Максимовна 1939-72. Окончила БСХИ.
020. муж Тышкенов Николай.

40. Тасханова Энгельсина Максимовна. 1942. Выпускница Бурпединститута. Заведующая химлаборатории Вост-Сиб. технологического института, ныне университет – ВСГТУ. До сих пор работает, почётный ветеран ВСГТУ.

020. муж – Хамаев Иосиф Семёнович 1934-2011. Кандидат технических наук. Был председателем совета ветеранов ВСГТУ.

41. Данчинова Роза Тарасовна 1936. Психически больная.
42. Данчинов Геннадий Тарасович 1937-2005. Дома звали - Генрук.
Выпускник Томского политехнического института. Из породы трудоголиков, хороший организатор. Был главным инженером Шелеховского кабельного завода. Многие шелеховцы умирали из-за плохой экологии. Проезжая утром в июле 2008 г. из Иркутска в Улан-Удэ, я увидел ядовито-жёлтый туман над городом.
021. жена – Любовь.
43. Жанна Тарасовна Данчинова 1939. Живёт в Хандагае, Бурятия.
021. муж – Ким ………..
44. Данчинов Леонид Тарасович 1950. Телемастер, живёт в Иванове. Инвалид.
022. жена – Галина Владимировна Рыбакова, русская. Познакомились в костно-туберкулёзном санатории, где лечился и он. Женитьба оказалась счастливой. У них родилась красавица дочь.
45. Нина Тарасовна Мяханова 1952. Выпускница ЦСХИ, гл. спец. плодопитомника, Улан-Удэ. Автор десяти новых сортов облепихи и жимолости.
023. муж – Мяханов Леонид Сергеевич. 1950-2004.
46. Данчинов Владимир Тарасович 1956.
024. I жена – Марина
025. II жена – Галина
47. Гиленова Вера Никифоровна 1921-?. Очень добрая улыбчивая женщина. Жила в г. Навои, Узбекистан.
026. I муж – Хромов.
027. II муж –
48. Гиленова Ядвига Никифоровна. 1931 г. Крещена польской роднёй. Моя кузина. Живёт в Краснокаменске Читинской области.
028. муж –
49. Хогоева Лариса. (27) 1955. Балерина. Была ведущей солисткой ансамбля «Байкал». «Первая красавица Улан-Удэ».
029. 1 муж – Борисов Владимир, солист балета, очень славный человек.
030. II муж – ……..?
50. Мухтеева Людмила Афанасьевна (28) 1955.
Муж – Мухтеев.
51. Дабагурова Валентина Афанасьевна 1956.
031. муж -
52. Дабагуров Виталий Афанасьевич 1978.
53. Матвеева Галина Николаевна. 1947.
032. муж – (?)
54. Матвеев Георгий Николаевич 1950-87.
033. жена -
55. Матвеев Александр Николаевич 1953.
034. жена –
56. Хогоев Андрей Климентьевич 1956-2005. Работал в Якутии,
035. жена – Гармажапова Валентина Балдановна, 1948-2012.

5-е КОЛЕНО
57. Забельский Олег Иосифович 1957-88. (от 33) Рост 2 м. Красавец, баскетболист. Служил в ЗабВО, украсил спину и грудь татуировками. За драку осуждён военным трибуналом. Пользовался успехом у женщин. Умер из-за передоза.
036. жена – ?
58. Забельский Игорь Иосифович 1959. Музыкант. Рост 2 м. Как и старший брат, красавец, дружил с Костей Ханхалаевым, основавшим художественную галерею в Москве. В 2008 г. Ханхалаев издал мой роман «Гонец Чингисхана».
037. жена  - Лариса, 1965-2003, работала в Улан-Удэнской гор. библиотеке на у. Ленина, затем заведовала библиотекой имени Исая Калашникова за Удой.

59. Дмитреева Лариса Фёдоровна 1956. (от 34). Преподаватель, живёт в Турунтаево, Бурятия.
038. I муж – Доржиев Ешинима.
039. II муж –
60. Дмитреева Ольга Фёдоровна. Врач. Живёт и работает в Турунтаево.
040. муж –
61. Дмитреев Сергей Фёдорович, физик, ушедший в бизнес. Екатеринбург. Директор ООО «Вита-техника», поставляющей медоборудование.
62. Бараева Ольга Владимировна 1957. Выпускница МГУ. Журналистка. Журнал «Северные просторы», газета МЧС «Спасатель», шеф-редактор журнала «Морское страхование» (Москва).
63. Бараев Тимур Владимирович 1963. Выпускник Российского университета Дружбы народов - РУДН, Москва. Журналист.
042. 1 жена – Попова Светлана Владимировна,. 1963. Журфак МГУ.
043. II жена – Мельникова Наталья Вадимовна. 1968. Врач.
044. III жена – Боголюбова Татьяна Игоревна, 1958. Окончила филологический факультет МГУ, редактор журналов «Космополитен», «Mens Helfs».
64. Бараева Лариса Валерьевна 1967. Медсестра, менеджер. Москва.
045. муж – Ротарь Николай, бизнесмен. Молдаванин. (Разведён).

65. Хамаев Борис Иосифович 1962. (40). Врач, кандидат меднаук. в Улан-Удэ.
046. жена – Оксана Николаевна. Врач-кардиолог.
047 – 2-я жена Ольга Анатольевна, 1974. Преподаватель БГУ.

66. Панцерова (Хамаева) Елена (Алёна) Иосифовна 8.3.1970. (40). Окончила Саратовскую военно-медицинскую академию. Живёт в Литве, Клайпеда.
048. Муж Панцеров Вадим Григорьвич. 8.3.1970. Окончил Клайпедский технологический университет. Инженер по электронике.
Panzer по-немецки – броня, танк. Так что по-русски фамилия может звучать как Броневой, Танковый, Панцирев.

67. Дочь от Розы Данчиновой (41). Имя не помню. Психически больная.
68. Морходоева (Данчинова) Светлана Кимовна. 1977. (от 43). Бухгалтер Торгового дома «Абсолют». Одна из самых активных в Фейсбуке.
049. Муж Морходоев Борис Сократович. 27.10.1979. Представитель ТГ «Абсолют». Ольхонец. Кроме него у нас был ольхонец Дмитреев Ф.С. Ольхонцы – крепкая порода.
69. Океанская (Данчинова) Жанна Леонидовна 1974. Выпускница Ивановского университета. Доктор филологических наук Шуйского университета. Живёт в Иваново. На редкость красивая, обаятельная женщина.
050. I муж Евгений Петрович Сурков, успешный бизнесмен. Убит бандитами.
051. II муж Океанский Вячеслав Петрович, 1965. Сын подводника, Вячеслав после мореходного училища в Кронштадте прошёл на авианосце «Новороссийск» от Чёрного моря вокруг Африки во Владивосток. Вячеслав окончил филологический факультет Ивановского университета. Стажировался в Париже, в Православном Свято-Сергиевском Богословском Институте, основанном отцом Сергием Булгаковым. Кандидатская диссертация - по А. Хомякову, докторская - по русской метафизической лирике ХIХ века. Доктор филологических наук, завкафедрой Шуйского университета. Автор книг по литературоведению, культурологии и религиозной философии. Российская Академия естествознания присвоила ему звание "Основатель научной школы" как руководителю Центра кризисологических исследований. Учёные, политики, священники Иваново, Шуи, Костромы, Курска, Ижевска, Москвы принимают меры по преодолению кризиса. Помимо всего у Вячеслава Петровича и Жанны Леонидовны есть титулы многодетных родителей. Рад, что в наше байкальское родословие влилась мощная Океанская струя.

70. Мяханова Софья Леонидовна 1979. (45). Менеджер рекламного агентства. Очень милая, энергичная женщина.
049. Муж Константинов, русский. Умер в 2003 г. Красивый высокий парень.
050. Дмитрий Маргулис, гражданский муж.
71. Мяханов Эдуард Леонидович 1981. 45.
72. Данчинов Евгений Владимирович 1978. Рабочий.
73. Данчинова Вера Владимировна 1979.
74. Хромов Николай Николаевич (от 47) живёт на авиазаводе, Улан-Удэ.
75. Хромов Александр Николаевич
76. Лариса Гиленова. 47 (от 2-го мужа) Окончила ВСТИ, живёт в г. Навои. (У неё двое детей, имена, фамилии не известны).
77. Борисова Наталья Владимировна 1973. (от 49), балерина, красавица. Её фото украшало обложку глянцевого журнала, посвящённого Бурятии.
047. Муж – Соктоев Константин Евгеньевич 1968. Живут в Сотниково.
78. Дабагуров Роман 1987. (от 51)
79. Хогоев Виктор Андреевич 1987. (от 56). Славный юноша. Нравится мне.
80. Хандагурова Лидия
81. Жамьянова Елена
82. Мухтеев Виталий 1978
83. Мухтеева Ольга 1986.
6-е КОЛЕНО
84 и 85. Сын и дочь Игоря Забельского. Учились и живут в Израиле.
86. Дмитреева Дарима (59) 1983.
87. Дмитреев Булат 59. 1986. Студент Бурятского госуниверситета.
88 и 89. Сын и дочь Игоря Забельского.
90. Бараев Александр Владимирович 1980. Телохранитель.
048. Жена Пащенко Екатерина Петровна. 1985. Менеджер.
91. Бараева Мария Тимуровна 1991. Студентка РГГУ, Москва.
Мать – Мельникова Н.В., врач.
92. Бараева Карина Николаевна 1988. (от 64).

93. Хамаева Полина Борисовна 1990. Студентка Томского университета, факультет маркетинга.
94. Хамаев Кирилл Борисович. (65) 1999. Ученик СШ-49 г. Улан-Удэ. Участвовал в экспедиции «В потомках наше имя отзовётся». 2013 г.
95. Хамаев Дмитрий Борисович. (65) 2006.

96. Тышкенов Максим Николаевич. 1993. Учёба, работа - ?
97. Тышкенова Филарет Николаевич. 1995.

98. Панцеров Владислав Вадимович. 66. 22.1.1994. Учится в Англии, университет, отделение медиа. Информационные технологии телевидения.
99. Панцерова Алина Вадимовна. 66. В 2013 ученица 6 класса гимназии в Клайпеде. Член сборной Литвы по художественной гимнастике.

100. Морходоев Мэргэн Борисович. 21.5.2005. (от 68)
101. Морходоева Элеонора Борисовна. 8.8.2009. (От 68).
102. Соктоев Максим Константинович (77). 1992.
103-104. Двое детей Ларисы (76) в г. Навои, Узбекистан.
105. Суркова Анна Евгеньевна. Дочь Данчиновой Ж.Л. (69) от 1 брака.
106. Океанская Валентина Вячеславовна. 69. 2005 г/р.
107. Океанский Лев Вячеславович. 69. 2007 г/р.
108. Океанская София Вячеславовна. 69. 9.5.2009 г/р.
109. Океанская Галина Вячеславовна. 69. 25.3. 2011.

7-е колено
110. Тышкенова. имя ? Дочь Филарета. 2013 г/р.
111. Бараева Елизавета Александровна. 88. Род. 23.2.2009 г. Очень похожа на меня характером. Так же картавит, как я в детстве. Всё схватывает на лету. Хороший музыкальный слух.

Оглавление 11.11.13
1933-1942. Ангара …………………………………..2
Совхоз ПВЗ………………………………………4
Кумыска………………………………………….7
Первый класс ……………………………….......15
Молька ……………………………………….....16
Начало войны …………………………………..21
Чилита из Читы ………………………………...25
Зажигалки, голуби, японцы …………………...28
Скитания ………………………………………..29
1943-44. Ильинка ……………………………………34
Двухэтажка, два барака ………………………...36
Гадание на конюшне …………………………...39
О Зощенко в столярке ………………………….40
Помощь по хозяйству ………………….……….42
Дрова ……………………………………….……43
Мои первые кони ………………………….........46
Песни отца ……………………………….……...50
Кочевная падь …………………………….…….51
Сверстники ……………………………….……..53
Селенга ………………………………………….56
А рыбам ведь больно …………………………...61
Ежегодная дань …………………………………65
На побывку с фронта …………………………...69
Художественная самодеятельность ……...........71
Правда среди неправды …………………...........77
Каникулы в санатории ………………………….82
Поход на Пьяную ……………………………….85
Ахреевский остров ……………………………...87
Посиделки ……………………………………….91
1944-1945. Учёба в городе ……………………..........96
        Дом пионеров …………………………………...100
«Верхнеудинск миленький городок» …..….......102
Чехов на Байкале ……………………………......105
Проезд Цесаревича ……….…………… ……….110
Поезд «Ученик» ……….……….…… ………….114
Директор и учителя ……….……….……….........118
Рынок……………………….……….………….....121
Отравление …………………..………..………….124
Пожары ………………………..……………….....125
День Победы …………………..………………....129
Эшелоны на Восток ……………..…………….....131
Пополнение лошадей ……………..……………...132
Трофейный трактор ………………..……………..135
Новые дороги ………………………..……………137
Котелок и кораблик …………………..………......139
Призрак в тайге ………………………..………….140
1945-1946. Десять способов самоубийства ….………143
Национальный вопрос ………………………........146
Нелюбовь к электричеству ……….……….…......151
С квартиры на квартиру ………….……….………153
«Otto Horn Breslau» .……………….……….….......155
Восковая доска …………………………….………161
Драки ……………………………………….………162
1946-1947. Радость победы ……....................................165
Пленные японцы ………………….……………….168
Антигэсэриада …………………….……………….170
Дядя Макс ………………………….………………173
Легенды о Шулукшине …………….……………..179
Первомайская 13 …………………….…….............185
Новый учитель Пастернак ………………………..187
Сватовство лейтенанта …………………................188
Снова Молька ………………………………...........190
Улей-олон ……………………………………….....193
Иркутск ………………………………………….....196
1947-1948. Улица Свободы ……………………………203
В цирк на пробирушку ………………….…………205
Боксёрские страсти …………………….…….…….207
Ах, медсёстры! ………………………….…….……213
Охота пуще неволи …………………….…….…….218
Загон на Байкале …………………………...............221
Тепло сугроба ………………………………….……224
Хамар-Дабан – щит и меч …………………….……225
Тайны Саян ………………….....................................227
Красная рука …………………………………….......232
Как я ртуть искал ……………………………………233
1948-1949. Экспедиция Окладникова ……….………….239
«Ваши помыслы светлы и чисты» ………….………243
Квартира на Папанина ……………………................252
Новогодние ёлки ……………………….……………255
Математические сны ……………………….………..256
Летающие русалки …………………………………..259
Дарвин, Второв, медитация… …………………........263
За шишками ………………………….……………….265
Шаманская земля ……………………..………………269
Ветер смерти …………………………….……………273
На съёмках «Андрея Рублёва» …………….………...276
Духи Чёрной пещеры ………………………….…......279
Эйнштейн и Эрлэн-хан ………………………………284
1949-1950. Променад …………..……………..….………..287
Увлечение стрельбой …………………………….......288
Страсти по архиву …..…………….……..……….......290
Начало дневника ……………………………………...291
Ловцова падь ……………………………….................295
Письмо из Эстонии …………………...…....................296
Кем быть? ……………………………....……………...299
У Гергесовых …………………………......……………300
«Падение Берлина» …...………………..….….……….305
Олимпиада ……………………………………...……...307
Мечта о медали …………………….……..….….…….309
ЧП на черчении ……………………….….….…..…….316
Песня зека ………………………………….…………..318
Финиш учёбы ………………………….……..…..……320
Выпускные экзамены …………………........................323
Решил стать философом ………….…...........................328
«Итак, всё кончено» ……………………………..….…333
Герои «Улигера» ….……………………………..…….337
И вечен род …………………………….….……….......350
Байкал – святыня России ………….……..……………354
НЛО, пещеры памяти и Книга судеб ….………..........358
Родословие Бараевых ……………….….……...............364
Родословие по матери………….....................................383
Оглавление …………………………………………......392
Аннотация …………………………………………395
Фотографии ………………………………………396-409

11.11.13. 409 стр. 766.600 знаков. 19,1 листа.





АННОТАЦИЯ
Семейная сага (улигер) - о жизни древнего рода Прибайкалья. Пять родичей расстреляны в 30-х годах. Пятеро погибли в Великой Отечественной войне. Несмотря на голод, скитания, семья выстояла. Таёжное детство - охота, рыбалка, сенокос, верховая езда закалили малыша. Трофейное пианино «Otto Horn Breslau» и томик Гейне помогли услышать арию Далилы, увидеть на Селенге таёжную Лорелею, полёт эльфов и валькирий. Встреча Эйнштейна с хозяином подземного царства Эрлэн-ханом пробудила интерес к предкам-шаманам.  История семьи показывает обрусение бурят. Окончив школу, парень из тайги поступает в Московский университет.
Владимир Бараев родился 5.2.1933 в Иркутской области, вырос в Бурятии. Окончил школу в Улан-Удэ, МГУ им. Ломоносова, работал в прессе Бурятии, Казахстана, Кубани, Москвы. Автор книг «Высоких мыслей достоянье» (М.1988), «Древо: декабристы и семейство Кандинских», (М.1991), «Гонец Чингисхана» (2008 г.), «Альма-матер: Под бременем познанья и сомненья» - роман о МГУ, «Улигер о детстве». Лауреат премий «Литературной России и Союза журналистов Москвы. Член Байкальского писательского союза (Улан-Удэ)

vbaraev@yandex.ru. Моб. 8-916-364-32-99. Тел. дом: 8-495-685-21-80


ФОТОГРАФИИ
1. Семья Бартуковых и Бараевых. Слева направо: Василий Бартуков, его дочь Оня, её мать Сыбык Багаева с сыном Платоном на коленях, сзади – её брат. Далее моя бабушка Сэсэг Багаева (она сестра Сыбык). Рядом Дуся Бартукова, дочь Василия и Сыбык. Стоит Иван Бараев с сыном Володей, моим отцом, на руках. Правее – его сестра Тандюр Бараевна, в замужестве Багланова. При переписи записали Баклановой. Фото 1908 г.

 

 

2.1935 г. Первое в жизни фото Вовы Бараева. Ему 2,5 года. Совхоз ПВЗ.

3.Верхне-Берёзовский санаторий в 1939 г. лечил раненых на Халхин-голе.
Мой отец третий слева во втором ряду. Крайний справа – Исай Альцман.
Внизу справа – Е.Д. Богомолова. В центре – главврач госпиталя.
 
 

4. Ильинский санаторий «Красная лилия». 1946 г. Слева лечебный корпус, справа – жилой дом. Три левых окна нижнего этажа – квартира Бараевых.
 
5. Надо урезать карту снизу и укрупнить путь от Улан-Удэ до Ильинки и Байкала.

 
6. В.И. и Е.П. Бараевы и дочь Роза; В.К. и Б.Д. Цыбиковы с сыном Борей; Валера Бараев, Гена Данчинов, Толя Бирюков с мамой Евгенией Александровной; врач Мария Павловна Кострицкая; зав. механической В.Е. Писарев. В дверях стоит А.П. Данчинова. Впереди сидит её дочь Роза. Фото 1946 г. На крыльце 2-этажного жилого дома.






 

7. Евдокия Прокопьевна и Владимир Иванович Бараевы.
1947 г. В лесу у санатория.



.
 

8. Сидят на лавочке (слева направо) В.И. Бараев, Е.А. и Н.А. Абыков, нарком здравоохранения БМАССР 1937-47 гг. с сыном Борей. А.Т. Трубачеев, первый нарком здравоохранения БМАССР в 1923-37 гг. рядом – неизвестный. На крыльце - водители минздрава и Валера Лапочкин (Хайбулин), ставший врачом. В майке дедушка Сизов.
Фото 1946 г.

 

9. Фото 1947 г. Семья Бараевых: Роза, Владимир Иванович, Вова, Валера и
мама Евдокия Прокопьевна.



 

10. Триумфальная арка в честь проезда цесаревича Николая.
(В главу «Верхнеудинск миленький городок»).














 

11. Максим Ильич Шулукшин, 1945 г. (Дать в главе «Антигэсэриада»)



 

12. Гора Могой-ула. На переднем плане моя дочь Оля. 1961 г.
(Дать в главе «Русалки»).













13. Улигершин Альфор (Александр Васильев),
наш дальний родич.
(Дать в главе «Снова Молька»)










 

14. К главе «На съёмках «Андрея Рублёва» 1.10. 1965 г. В.Бараев – справа.





 

15. Проспект Победы в Улан-Удэ. В 3-м сероватом доме справа жил я в 1948-49 гг.
(К главе «Квартира на Папанина»)





16. Юные декабристоведы на крыльце музея Бестужева в Новоселенгинске. Левее меня руководитель эспедиции В.И.Петров. Справа – правнучка Бестужева Н.В. Гомбоева-Редько. За ней её дочь Надежда Ситникова, прямо над ней на крыльце – её дочь Лена, прапраправнучка Н.Бестужева. 2008 г. (с. 406)

17. на с. 407 – Владимир и его брат Валерий (усатый) на встрече с родичами на поляне на Верхней Берёзовке под Улан-Удэ.

20. На с. 408 - Потомок декабриста Константина Торсона Антон Кондратьев (Улан-Удэ) и потомок Николая Бестужева Лена Ситникова (Новосибирск) над Селенгой, где упокоились их знаменитые предки. 2011.