Замещающий учитель

ХУЛИО РАМОН РИБЕЙРО, ПЕРУ

Вечером Матиас и его жена пили свой безрадостный чай и жаловались на  обнищание среднего класса, на то, что каждый день надо ходить в чистой рубашке, на цены на транспорт, на всё новые законы – то есть о чём говорят в сумерках бедные супруги, как вдруг услышали гулкие удары в дверь, и когда открыли её, ворвался доктор Валенсия, с тростью в руке, с наглухо застёгнутым воротником.
 
– Дорогой мой Матиас! У меня для тебя прекрасные новости! С сегодняшнего дня  ты учитель! Не говори мне нет… подожди! Я уезжаю на некоторое время за границу, и поэтому решил оставить тебе свои уроки истории. Должность не так уже велика, конечно, да и жалованье не ахти какое, но для тебя это отличная возможность начать преподавать. Со временем получишь ещё уроки, откроются двери других школ, кто знает, может, и до университета доберёшься… зависит от тебя. Я всегда в тебя верил. Просто несправедливо, что человек твоего уровня, грамотный, с высшим образованием должен зарабатывать на жизнь, работая в какой-то конторе. Нет, сеньор, это нехорошо, я первым это признаю! Твое место в педагогике. Чего тут думать! Я сейчас же звоню директору, что уже нашёл себе замену. Не будем терять время, меня внизу ждет такси. Обними меня, Матиас, и скажи, что я твой друг!

Прежде чем Матиас открыл рот, доктор Валенсия позвонил в школу, поговорил с директором, в четвёртый раз обнял своего друга и исчез как привидение, даже не сняв шляпы.

Несколько минут Матиас стоял и размышлял, поглаживая свою роскошную лысину, бывшую предметом развлечения детишек и ужаса домохозяек. Энергичным жестом он заставил замолчать открывшую было рот жену, молча подошёл к буфету, налил себе портвейна, припрятанного для гостей, не торопясь с наслаждением выпил и долго смотрел на свет фонаря.

– Всё это меня не удивляет, – сказал он наконец. – Человек моего уровня не может быть предан забвению.

После ужина он заперся с кофейником в столовой, отряхнул свои старые  конспекты и приказал жене, чтобы никто ему не мешал, даже Бальтазар и Лусиано, его сослуживцы, с которыми он обычно играл в карты по вечерам и отпускал  непристойные шутки в адрес конторского начальства.

В десять утра Матиас вышел из дома, хорошо подготовившись к вступительной лекции и с некоторым нетерпением отмахиваясь от жены, которая шла за ним по коридору, снимая последние пушинки с его выходного костюма с жилетом.

– Не забудь прибить карточку на дверь, – сказал Матиас, прежде чем выйти. – Чтоб было видно отчетливо: Матиас Паломино, учитель истории.   

По пути он мысленно проверял разделы предстоящего урока. В течение всей предыдущей ночи он не мог  избавиться от радостного трепета, пока, пытаясь охарактеризовать Людовика XVI, не наткнулся на слово «Гидра». Эпитет этот использовался в XIX веке и уже устарел, но Матиас по своим манерам и книгам, которые читал, всё еще принадлежал к прошлому веку, из-за чего сам тоже казался немного устаревшим. Последние 12 лет, когда два раза подряд переносился его экзамен на степень бакалавра, он больше не открывал  ни одного учебника и даже не пытался хотя бы раз поднапрячь свой несколько вялый дух. Свои академические неудачи он приписывал недоброжелательности комиссии и специфической амнезии, которая беспощадно нападала на его каждый раз, когда он должен был доказать свои знания. И поскольку он не смог получить звание адвоката, то пришлось смириться с прозой жизни и галстуком нотариуса: и если не по знаниям, то, по крайней мере, по внешнему виду он всегда соответствовал своей должности.

Очутившись перед фасадом школы, он внезапно приостановился, немного  растерянный. Большие часы на фасаде показывали, что он пришел на десять минут раньше. Чтобы излишняя пунктуальность не выглядела несколько напыщенной,  он решил пройтись до угла. Проходя мимо школьных ворот, он увидел привратника с угрюмым выражением лица, который смотрел на улицу, заложив руки за спину.

На углу парка он остановился, достал носовой платок и вытер лоб: было немного жарко. Тени от сосны и пальмы смешались, и это напомнило ему стихи, автора которых он так и не смог вспомнить. Он уж решил повернуть обратно – часы на здании мэрии только что пробили одиннадцать – когда за окном магазина грампластинок увидел бледного человека, который смотрел на него. С  удивлением он отметил, что этим человеком было не что иное, как его собственное отражение. Украдкой глядя на себя, он подмигнул, как бы желая развеять это несколько унылое выражение лица, на котором отразились бессонная ночь с кофе и учебниками. Но отражение не только не исчезло, но и продемонстрировало новые гримасы, и Матиас убедился, что это его лысина грустно торчит между космами на висках, а усы лежат на губах с видом  абсолютной капитуляции.

Немного уязвлённый увиденным, он резко отошёл от окна. Из-за сильной духоты летнего утра пришлось ослабить узел атласного галстука. Но когда он дошёл до ворот школы, огромное сомнение одолело его, хоть по нему не было видно: сейчас он не смог бы точно сказать, Гидра – это морское животное, мифологический монстр или стилистическая фигура этого доктора Валенсии, который прибегал к подобным речевым оборотам, чтобы разгромить своих врагов в Парламенте. Озадаченный, он открыл портфель, чтобы проверить свои записи, когда заметил, что портье не сводит с него глаз. Взгляд человек в униформе пробудил в нём – в его сознании маленького человека – какие-то нехорошие  ассоциации, и не в силах избавиться от этого чувства, он пошел в противоположную сторону.

На углу он остановился, тяжело дыша. Гидра уже не интересовала его: этот  вопрос вытащил на свет  другие, более актуальные. В его голове всё перемешалось. Кольбер, английский министр, горб Марата на плечах Робеспьера, и каким-то ухищрением его воображения, александрийские изыски Шенье оказались на устах палача Самсона. Придя в ужас от этого хаоса в голове, он стал безумно оглядываться по сторонам в поисках продуктового ларька: у него пересохло в горле от невыносимой жажды.

В течение четверти часа он тщетно искал магазин в близлежащих улицах: в этом районе были только парикмахерские. После многочисленных кругов он неожиданно вышел прямо к магазину грампластинок, и его лицо вновь появилось в нижней части окна. На этот раз Матиас внимательно посмотрел на свое отражение: вокруг глаз появились два тонко очерченных тёмных круга, которые были не чем иным, как кругами страха. 

В замешательстве он отвернулся и уставился на парк. Его сердце прыгало, как птичка в клетке. Несмотря на то, что стрелки часов отсчитывали время, Матиас словно окоченел, погрузившись в какую-то ерунду: сначала считая ветки на дереве, потом пытаясь прочитать рекламу, скрытую листвой.

Колокольный звон в церкви заставил его очнуться. Матиас понял, что уже давно пора. Задействовав все свои достоинства, включая даже такие сомнительные, как упрямство, ему удалось сочинить нечто убедительное, и, сбитый с толку из-за потерянного времени, он ринулся в школу. С каждым шагом его смелость возрастала. У ворот он глубоко вдохнул и принял вид делового человека. Он уже входил в ворота, когда, подняв глаза, увидел на крыльце рядом с привратником целый конклав седых мужчин, облаченных в сутаны, которые нетерпеливо  смотрели на него. Одного вида этой неожиданной композиции, напомнившей ему судейских присяжных времён его детства, было достаточно, чтобы включить всё многообразие оборонительных рефлексов, и быстро повернувшись, он метнулся в сторону проспекта.

Шагов через двадцать он понял, что кто-то идет за ним. За его спиной раздался голос. Он оглянулся – это был привратник.

– Простите, –  сказал тот, – не вы ли сеньор Паломино, новый учитель истории? Братья ждут вас.

Матиас отвернулся, красный от гнева.

– Я сборщик налогов, – сказал он резко, как будто оказался жертвой постыдного  недоразумения.

Привратник извинился и повернул обратно. Матиас дошёл до проспекта и оказался в парке, бесцельно бродя среди людей, идущих за покупками, вслепую споткнулся о бордюр, чуть не разбив себе лицо, и, наконец, опустился на скамейку, пристыженный, отупевший, как будто бы вместо мозга у него был сыр.

Когда дети, возвращающиеся из школы, начали резвиться вокруг, он очнулся от своего оцепенения. Все еще сбитый с толку, под впечатлением мысли, что был предметом унизительной аферы, он встал и направился домой, бессознательно выбирая извилистую дорогу. Это отвлекало. Реальность ускользала от него через все щели его воображения. Он думал о том, как в один прекрасный день по воле случая он станет миллионером. Только придя домой, и увидев жену, которая в фартуке ждала его у дверей квартиры, он осознал свой огромный крах. Тем не менее он попытался взять себя в руки, попробовал улыбнуться и приготовился встретить жену, которая бежала навстречу ему по коридору с распахнутыми объятиями.

- Как все прошло? Как прочитал лекцию в классе? Что говорили ученики? 

- Великолепно! Все было здорово! – бормотал Матеос. – Мне аплодировали! – но почувствовав руки жены, обвившие его шею, и в первый раз увидев в её глазах пламя неукротимой гордости за него, он низко склонил голову и безутешно зарыдал.



JULIO RAMON RIBEYRO, PERU, 1975

Перевод с испанского Шахризы Богатырёвой


Рецензии
тютя-матютя... блин, что ж так жалко-то? почему жалко их, серых и слабых людей?

Шура Сашко   09.10.2015 21:42     Заявить о нарушении
жалость сильного к слабому)

Шахриза Богатырёва   10.10.2015 19:54   Заявить о нарушении
На это произведение написано 7 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.