Любовь лошади

Говорят, что есть люди, очень похожие на лошадей. Есть лошади, похожие на людей. Готов это подтвердить, но еще больше готов и не согласиться.
Сам я уже в возрасте, но когда я был молодым, со мной случилась одна история. Но, наверное, история началась еще раньше, когда я только родился. А родился я от хороших родителей и вырос в красавца, на которого все заглядывались. Мою родословную знают наизусть те, кто занимается разведением лошадей к северу от Фехты, да и к югу тоже, там, где провожая глазами девиц, думают о лошадях. Я ганноверец, но не из простых. Я очень высок в холке, и у меня огромная красивая морда. Мой Хозяин — бывший чемпион. Мне повезло, что я родился здесь, а не как некоторые мои товарищи, кого привезли в вагонах с востока как мясо и продают тем, у кого нет денег на хорошего коня с богатой родословной, и кому сойдет красавец-конь и без нее.
Меня часто фотографировали, но не с целью продать, как других, а на настенные календари, для открыток — это послания моим будущим невестам, а еще для участия в соревнованиях. То есть я — элита, среди людей меня можно сравнить с лордом или джентльменом, а то и с принцем. Моему Хозяину предлагали за меня очень много денег, но он тогда меня не отдал.
Я, как говорится, продукт коневодческого чутья и тренерского таланта. Я наслаждался всеобщим вниманием. Если меня выводили, то за мной обычно толпой шли лошадники и лошадницы. Поэтому у меня есть настоящие поклонницы. Особенно я гордился вниманием красивых, породистых женщин. А в породе, поверьте, я знаю толк. Некоторые из них с удовольствием дотрагивались до меня, и меня тогда будто прошивало электричеством.
Но у меня была одна поклонница, которую я считал своей, то есть как бы кобылой. До определенных границ, разумеется. Она приходила ко мне в стойло через день, а иногда и каждый день. Обязательно готовая к выезду. В высоких сапогах, лосинах, короткой приталенной курточке. В руке у нее был хлыстик, но ей никогда не приходилось им пользоваться, потому что я всегда был послушным и предупредительным. Мне нравилось исполнять ее только-только задуманные желания. Больше всего мне нравилось вытягивать ход, чтобы моя легкая наездница слегка подскакивала в седле.
Я с удовольствием позволял ей покрыть меня потником, накинуть седло, подтянуть подпруги, вскочить на меня. При этом я чуть заметно приседал. Она была стройной и легкой, и мне казалось, что это игра, то есть мы играем в каталки, иногда медленные, иногда быстрые, иногда по кругу, а иногда по лесу. Так добрые отцы катают на закорках своих любимых детей.
Она была плохой наездницей, у нее не было чувства лошади, как у Хозяина. Зная это, я делал все, чтобы она этого не поняла. Она иногда выезжала на Пегом, моем соседе через два стойла. Признаюсь, я ревновал. Но Пегий у нее всегда шел боком, а я — всегда на чистом ходу. Со временем моя манера езды ей понравилась больше, она совсем перестала ездить на Пегом, но ему теперь стало перепадать больше моркови, которую я с трудом выносил в таком количестве.
Она приходила всегда с мешком моркови и кормила меня из рук, любила меня кормить, и если я не ел, то очень обижалась. Она никак не могла понять, что лошади не едят впрок, как люди. Я отворачивал морду, но она все равно совала морковку мне в зубы. Я фыркал. Она любила мой запах, и часто нюхала мой бок, приложившись щекой. Она тоже была высокая, много выше всех, кого я знал, стройнее всех, у нее были длинные ноги, у нее был широкий круп, особенно заметный в галифе, но она была статнее и красивее других. Она легко доставала до моей гривы, любила ее расчесывать и чистить щеткой мои бока.
Она приходила каждый раз в новых сапогах, это как если бы я каждый день менял подковы. Сколько у нее было сапог, мне было трудно сосчитать. Если она вдруг не была в сапогах, мне нравилось лизнуть ее в открытое место между мокасином и коротким галифе. Она никогда не носила чулки. Это место было открытым и невероятно вкусным. Мне также нравился ее запах. Он был какой-то восторженный, а не потно-кислый, как у других. Она своим запахом могла довести до счастливого гармоничного состояния глупого жеребенка, у которого кроме запаха матери и молока ничего нет.
Мне тогда казалось, что она когда-то могла быть лошадью, потому что у нее было много схожего с кобылами, с которыми я был знаком. На одних я тратил свое семя, на других не потратил бы никогда. Но с ней у меня даже мыслей таких не было, хотя она была из тех, на кого стоит тратить семя.

Хозяина я не любил — хозяин брал от меня все, что мог. Ей же я отдавал все, что мог сам.
За конюшней начинался лес. Тот самый Тевтонский лес, о котором так много известно и где в старину полегло много лошадей. В нашем углу он был с распадком, заросшим высокой сосной, за ним рос смешанный лес с холмами и узкими тропами, высоким кустарником и поваленными деревьями. Была ранняя осень, когда еще не поймешь, куда клонит природа, и только солнце задумчивее и грустнее, чем летом. Однажды, в такой день, мы забрели в самую даль, туда, где до смотровой вышки рукой подать, взобраться на которую — несбыточная для коня мечта. И тут я услышал ружейные выстрелы. Я сам повернул назад, мне хотелось скорее вернуться домой, чтобы уберечь ее от опасности. Я летел через кусты дикой малины, ободрал ноги и бока, перепрыгивал через траншеи и канавы. Потом на нас вышли егеря, и я, перескочив через их головы, поджав под себя ноги, оказался на широкой дороге, в конце которой виднелись ворота нашей конюшни. Я влетел на площадь в центре построек конюшни, как герой, спасший свою наездницу, гордый и счастливый — это был классный финиш, восторг перехватывал мое дыхание, а она, перепуганная и бледная, рассказала о случившемся Хозяину, и тот запер меня и не выпускал трое суток. Я стоял, опустив голову в угол, а все вокруг смеялись, потому что Хозяин громко сказал, что меня понесло. Это он сказал с ее слов. Сам бы он так даже подумать не мог. А для коня это настоящий позор.
Тогда я впервые подумал, что между нами, лошадьми и людьми, что-то не так. То есть мы иногда сливаемся в единое целое, а иногда не понимаем простых вещей. Тогда я впервые подумал, что жаль, что лошади лишены дара речи.

В тот год было жаркое лето, стояли невыносимо жаркие дни. Она впервые пришла в конюшню в сарафане, зашла в соседнее стойло и стала торопливо менять одежду в дальнем углу. Я поднял голову, и мне через перегородку стала видна она вся, какой я ее еще никогда не видел, ее грудь, ее бедра, она совсем обнажилась и стояла как простая лошадь, и тут я не удержался фыркнул; она испугалась и подняла на меня взгляд. Наши глаза встретились, и я заржал. Она выпрямилась, схватила блузу, прикрылась, но ниже груди все было открыто, я впервые увидел треугольник волос. Я не смог сдержаться и снова заржал, встал на дыбы, а она со страху сильно перетянула меня хлыстом по морде. Мне было больно, я опустил голову, закрыл глаза. Морда горела, но остудить ее было нечем. Я стал на оба колена. Из левого глаза, на который пришлась вся сила, текла жидкость.
Она быстро оделась и выбежала из конюшни. Больше она ко мне не приходила. Я перестал есть и пить, мне было ужасно жаль, что так все произошло, но я нисколько не чувствовал своей вины, потому что все мои чувства в тот момент не были направленны на нее, а были криком моей плоти.
Я ослеп на один глаз. С тех пор меня больше не пускали в лес за конюшней, только замкнутыми кругами в манеже, все время в одну сторону, здоровым глазом к барьеру. Ни о каких новых призах речи уже быть не могло. У меня остались только заводские обязанности. Шоры теперь скрывали мою слепоту, и мир мой ограничился узкой световой полоской.
Я стал калекой. А кому нужен одноглазый конь? Все в моей жизни переменилось, и хозяин, и прислуга перестали относится ко мне как прежде, и даже из молодняка перестали на меня смотреть с восхищением и завистью, больше с жалостью, а некоторые с осуждением за то, что я так глупо распорядился своей карьерой.
С этого момента началась моя старость.
На другой день, на третий, и до сих пор, когда я уже не так красив, но умудрен опытом, я не мог понять, что же все-таки произошло и почему она ко мне больше не вернулась.
Бойкие жеребцы из простых часто, особенно по ночам, рассказывают, что бывали такие случаи, когда, ну сами знаете, это когда бы я вместо кобылы... Они говорят, что именно так появляются на свет кентавры. Но я в это мало верю. Врут, скорее всего, потому что я сам ни разу кентавров не видел. Один старый конь сказал, что женщины давно разучились рожать от нас. Похоже, это все сказки. Чтобы женщина родила кентавра, ее надо сперва застрелить, как ту кобылу, которая никак не могла отелиться. Неужели она могла подумать, что я хотел заделать ей кентавра?

Прошло время. Она построила себе возле дома конюшню. Об этом Хозяин говорил нашему конюху, который до сих пор ходит за мной и ворчит, что нельзя сначала ездить лошадь, работать ее, а поездив, бросить. Благодаря ему я еще в отличной форме.
Потом я узнал, что она все-таки приходила к нам на завод и взяла себе жеребца. Говорят, нарочно одного из моих. Жаль, что не зашла с ним ко мне. Я бы посмотрел, кого она выбрала. Похож ли он на меня, или на кобылу-мамку? Если на меня, то мне было бы очень приятно дальше коротать мою непутевую жизнь.
Однажды я, если так можно сказать про лошадь, уныло шатался по замкнутому кругу. По внутреннему кругу, слева, меня обогнал молодой жеребец. Я его не видел, но молодость могу услышать по легкости хода и нежному топоту ребячьих ног. По запаху я почувствовал, что это он. От него пахло знакомым ароматом ее прикосновений.
Это означало, что она отдала жеребца моему Хозяину в работу и за ним будет ходить мой конюх. Это только считается, что лошадей объезжает хозяин-чемпион, но нами занимаются его работники, они нас любят, и мы их любим. Я остановился, чтобы его разглядеть. Резвый, красивый, с характером, больших призов, наверное, брать не будет, но может, как у людей, будет тихо счастлив в своем стойле. Может, оно и к лучшему.
Я ускорил ход, Резвый пошел за мной. Я шел впереди, рассекая широкой грудью воздух, он следом, попадая в ногу.
«Смотри, как держит голову», - сказал про него Хозяин.
«Пусть гоняет своего пацана», - ответил конюх.
«Пусть, может, чему научит. Смотри, как молодой ему подражает».
Я заржал, я был бесконечно счастлив.
Моим счастьем лошади.


Саади Исаков     Берлин 2013 год