Душа компании. Глава 15

                15
               
                Душа компании

         Андрей был уже дома и возился со своим мотоциклом. Ещё в конце лета родители
 подарили ему "Восход" - и теперь это была его "любимая игрушка". Я тоже присоединился
к занятию Андрея, и мы вместе перебрали весь мотоцикл: подтянули, подкрутили, смазали,
 отрегулировали что надо. А потом покатались вдвоём за городом по полям, по холмам, по
 оврагам. Не обошлось и без приключений: один раз нас занесло на подмёрзшей грунтовой
 дороге так, что мы оба улетели в канаву. Андрей обошёлся царапинами, а мне не повезло:
 я здорово порезал левую ладонь о разбитое стекло кем-то брошенное здесь. Порез пришёлся
 по артерии, и кровь остановить было очень трудно. Мы так и приехали домой к Андрею: он
 рулил, а я крепко зажал в левой руке носовой платок, который быстро напитался кровью.
 Нина Николаевна хорошо обработала рану, но бинтов намотала так много, что можно было
 подумать, что у меня вся кисть изуродована.
          А к этому времени уже и гости подошли. Я вспомнил, что за неделю до Октябрьских
 праздников в этой семье всегда отмечают день рождение отца Андрея. Я до сих пор не знаю
 его отчества, и всегда звал его просто - дядя Коля - и всё. И было сегодня дяде Коле 68
 лет.  Мне тогда даже в голову не приходило: почему у моего друга такие престарелые
 родители? Ведь и Нине Николаевне было уже за 60! А Андрею только девятнадцать... Но их
 "историю" я узнал гораздо позже, поэтому и расскажу её потом, при случае. Ко мне же они
 всегда относились замечательно, тепло, по-родительски даже. Они очень простые люди
, потому что всю свою сознательную жизнь только то и делали, что работали и работали на
 железной дороге, исправно исполняя всё то, что им поручали, и так  до самой пенсии, и
 никогда никуда не "избирались и не привлекались". Так и прожили свою жизнь. Они из той
 самой замечательной породы людей, которых исключительное большинство: это их руками
 строятся дороги, заводы, города - всё, что вокруг нас и без чего мы не можем
 сосуществовать; а в благодарность за это - мы их не замечаем, не знаем... за
редким-редким исключением.
         Пришла сестра Нины Николаевны - Наталья Николаевна, крупная, сильная женщина с
 хрипловатым голосом, и курящая папиросы "Беломор". Я ни разу не видел её мужа. Да и был
 ли он? - не знаю. Но был у неё сын, Виктор, двоюродный брат Андрею - здоровенный парень
 под два метра ростом. Я с ним виделся каждый раз, когда мы встречались у Андрея. Он и
 раньше был тихоня, сангвиник и увалень, но после того, как побывал в Морфлоте (меньше
 года, между прочем) - совсем стал каким-то... заторможенным. Для меня было полной
 неожиданностью, что он уже вернулся со службы, и только сейчас узнал подробности: почему
 он дома.  "Списали подчистую" - так выразилась его мать.- "Пока учился на берегу морским
 наукам - всё было нормально. А как вышли в первое плавание, нырнули под воду дома, а
 вынырнули неизвестно где - его первой же оказией - домой вернули, и в госпиталь. Я
 ездила, ухаживала за ним. Вот, выходила, домой привезла. А здесь - сколько ног стоптала,
 сколько кабинетов прошла, чтоб позволили его на работу устроить! Вот, кое-как в
 котельную пристроила. Теперь уж, слава богу, лучше. Работник-то он хороший. Вот, только
 ни слова от него не добьёшься: всё понимает - и молчит». А Виктор и впрямь, когда мы
 сидели за столом и поздравляли дядю Колю и разговаривали о том, о сём, о разном, - не
 проронил ни слова, да и не понятно было: слушает ли он нас вообще? - или думает о чём-то
 своём? Так непривычно было видеть это!
         Пришёл ещё дальний родственник дяди Коли, мужчина лет пятидесяти пяти - Михаил
 Иванович. Я много раз видел его в этом доме. Только на этот раз он пришёл один, без
 жены. «Слегла моя Ирина... Совсем ноги отказывать стали», - объяснил он её отсутствие.
 Немного позже, когда мужики вышли из-за стола и удалились на крыльцо покурить, - я и
 узнал подробнее, что случилось в их семье. Я знал Михаила Ивановича как балагура и
 весельчака, который был "душой" любой компании, умеющего рассказывать анекдоты, и
 знающего множество разных историй. Не знаю, кем он работал, но он очень много
"по работе" ездил по стране, побывал во всех её концах, даже был за границей! -
в Финляндии. От него всегда можно было узнать что-то новое, что происходит в стране,
 причём, не из газет, а "вживую". Но... на этот раз он был "сердит", и рассказы его
 были "сердитые", и "с обидой".
        - Ну, ладно, могу я согласиться, что мы строили-строили и построили что-то не то
 и не так. Но зачем же всё ломать? "Зачем же стулья-то ломать!?" - до глубины души
 возмущался он. - Ну, не понятно нам, простым мужикам-лапотникам:  ведь, не Мамай, не
Наполеон, не Гитлер прошёл по Руси с "огнём и мечём" - и всё порушил! Сами всё рвём и
 изничтожаем!.. Вот что страшно!.. Не дурак - и могу понять, что такое "Застой", что
 нужна "Перестройка", даже "Гласность" - могу понять, хотя... тут можно и поспорить: обо
 всём ли нужно трепать; но это долгий разговор... А сына моего, Никитку, кто мне вернёт?
 Ушёл - и сгинул... За что?! Не за Родину даже... на чужой земле... У Ирины моей ноги-то
 и отказали... А я, вот... ещё... - но тяжело было Михаилу Ивановичу говорить: тяжелы и
 скупы были мужские слёзы;  и мы все молчали, и ни словом, ни звуком не могли нарушить
 эту тяжёлую тишину. Сын его Никита был немного старше нас, я его знал, но мало. Попал он
 в "Афган", там и пропал без вести. И никто не мог им сказать: жив ли их сын или... давно
 уж нет его.
         И ещё не скоро вся наша компания за столом  вновь оживилась и разговорилась.
Но, не смотря ни на что, Михаил Иванович не смог изменить своей привычке и скоро все
 внимательно слушали его. Я бы даже сказал, что Михаил Иванович был для нас всех
 собравшихся за этим столом - не просто "душой компании", а "нечто большим": он много
 ездил, видел, слышал, читал, знал, и хорошо и эмоционально рассказывал нам обо всём.
 Поэтому - что там телевизор и газеты! - вот кого мы слушали, вот кому мы верили, вот от
 кого мы впитывали с самого детства "Что такое Хорошо, и что такое Плохо" в окружающем
 нас мире. Вот, к примеру, какие слова его запомнились мне на всю жизнь: "Я могу понять
 Белоэмигрантов, вынужденных покинуть Родину, потому что для них, как ни для кого другого
 не стоял так остро вопрос - Родина или смерть!.. Да, они были вынуждены покинуть
  "родной дом" и обживаться на чужбине. Но и там они как никто другой - не "потерял своё
 лицо": и язык родной, и культуру свою сохранили и детям и внукам передали. Честь и хвала
 им! А нынешние "эмигрантишки"?! Да ни в какое сравнение не идут они тем, первым! Дали им
 сейчас волю - и побежали они как тараканы, как крысы. Да какими бы они "почётными и
 заслуженными" не были, и "мозгами нации", - знать их больше не желаю! У них даже во
 взгляде-то, в глазах-то - и души-то не видать, одни "долляры" горят. Эти способны жить
 только для себя, для своего пуза. За сорок серебренников мать родную на панель пошлют!
  Поэтому они мне - никто, "Ноль", даже хуже! И оправдывают свой поступок тем, что, мол,
 "жизнь у человека одна, и прожить её они хотят со всеми её благами. На то, мол, и жизнь
 дана, чтоб вкусить все её прелести". А как же... а кто же мне тогда объяснит вот такую
 вещь: а что же, у тех ребят, что стояли насмерть под Сталинградом за Родину, - у них что
 - ещё жизнь была в запасе?! - лицо у Михаила Ивановича покраснело от напряжения, и дышал
 он с трудом. - Ну, какими словами можно назвать Могильного, хоккеиста? Что ему не
хватало в жизни? В Америку сбежал, присягу воинскую нарушил! Слышать об нём не хочу!
 Раньше я так хоккей любил, а теперь даже смотреть его не могу: как увижу по телику -
 болит вот тут, - Михаил Иванович показал на грудь. - И, даже кажется от обиды, что там
 по льду одни Могильные бегают и вместо шайбы - слиток из долларов катают... И даже
 лучше, что они поубежали: отечество моё хоть очистится от всякой такой... скверны...
Я, конечно, не имею в виду евреев и немцев, которые перебираются на "историческую
 родину", - это совсем другая статья», - добавил он, заметив, видимо, вопросы в наших
 глазах, потому что знал о нашем друге - Володе.  И много, много чего Михаил Иванович
 говорил в этом же духе - и мы слушали его, и были с ним солидарны, и переживали вместе
 с ним.
         Я слышал такое выражение: "Бегут, как крысы с тонущего корабля"; так вот -
Михаил Иванович, это человек из той породы, что не побежит с корабля ни при каких условиях,
а будет до последнего дыхания бороться за его "живучесть".
         Да, к нашей компании присоединилась ещё и Галя, подруга Андрея. Она только что
 подошла, но одна, без подруг. Так что на этот раз мне не суждено было познакомиться с
 девушками, о которых рассказал мне в нашей беседке Андрей. Галя была хорошенькая,
 молоденькая, худенькая девочка с украинскими чертами лица и с чёрными блестящими
 глазами. Андрей сразу заметил, что Галя мне понравилась, что я оценил её, и радостно
 улыбнулся мне и подмигнул через стол.
         - Нет... Ну, сотню раз был в Москве, сотню раз её проезжал, а такой, как сейчас
 она стала  - никогда не думал её увидеть! - качал головой Михаил Иванович. - Что
 делается!.. Даже говорить не хочется... Или вот... в последний раз, думаю: чего по
 вокзалам толкаться? - Пошёл я в Лужники, дай думаю - футбол посмотрю. В тот день наши
с турками отборочный матч играли. Я - в кассу. Билетов - ни-ни! Но тут же, в открытую
 шныряют дельцы и билеты предлагают. И за какую цену? Как вы думаете? Ни в две, ни в три
 цены - в десять раз дороже! Вот, подлецы!  И тут же наша доблестная милиция ходит, и всё
 это безобразие видит и... ничего не видит! О-ох! - тяжело несколько раз вздохнул
 рассказчик. - Ну, попал я на футбол. Игра была - так себе: вымучили один мяч за всю
 игру. Но самое интересное было потом, из-за чего я и запомнил всё это! Потом, когда игра
 кончилась и все попёрлись на выход. И в воротах получилась пробка, ни туда - ни сюда.
 Сдавили меня - дух вон! А потом - как даванули! Я чую - у меня что-то на лбу зашипело и
 завоняло вдруг горелым мясом.  Я потом сообразил, что это я в чей-то окурок упёрся! Во
- до сих пор отметина! - показал он нам на коричневое пятно посередине своего широкого
 лба на лысеющей голове. - Сначала больно было, жуть! А тут ещё, когда вся эта толпа
 вывалила со стадиона, то все мы тут же попали в живой коридор: и справа и слева в три
 ряда - конная милиция! Все кони - один к одному, как подобранные, голова к голове -
 щелочки нет. А лошадки-то ещё головами машут. Обучены так - что ли? И чуть зазеваешься
 или вовремя не пригнёшься - так она тебя своими зубищами - и клац! Ух!.. Так вот
, толпой, чуть ли не строем - и всех в метро согнали. А там уж - кто куда... Да, надолго
 я этот окурок запомню!
         - Или вот ещё. Это мне Сашка Мурашкин рассказывал. Послали его с тремя
 релейщиками подстанцию ремонтировать в село Гужово. Это всего-то километров двести
 отсюда, в тайге. Вообще-то, глухое место; я те места знаю. Но не в этом дело - а в
 людях, которые там живут. Вот, интересный народ! Будто инопланетяне! Сашка Мурашкин
 говорит: пока он со своими релейщиками туда добрался по тайге, по бездорожью - уж совсем
 завечерело. Они туда - сюда - никого найти не могут! Наконец, достучались. Не пускают
 переночевать! У столетнего деда просят: дай хоть напиться! "Нету воды" - отвечает. Да
 как же "нету", если колодец вот он? "А кружка у вас есть?" - спрашивает. Нет у нас
 кружки. "Тогда и воды - нету!" - ворчит дед. И так и не дал! Ребята запсиховали, хотели
 уже - на машину - и назад в город. Да на почту набрели. Давай звонить председателю. Так
 и так, мол, для вас же приехали электроэнергию чинить, чтоб вы тут совсем от цивилизации
 не отбились, а вы нам ни ночлега, ни жратвы. Но и председатель что-то промямлил,
 пробубнил невнятное. Но потом пришёл, отвёл их к какой-то бабке. А та им - вот на такой
 сковороде, - Михаил Иванович показал руками, каких огромных размеров была эта сковорода,
 - зажарила им штук тридцать яиц, не меньше! Так Сашка Мурашкин говорит, а он врать не
 станет. Ну, и буханку чёрного хлеба дала - и всё! Чай ребята сами вскипятили во дворе
 паяльной лампой в котелке... Так Сашка Мурашкин говорит, что они там за три дня едва с
 голоду не сдохли, и зареклись навсегда ездить в то село. И другим в городе наказали не
 ездить туда. Пусть без света сидят, раз вера у них такая дремучая. Спиртного они не
 пьют, табак - вообще не терпят. И говорят, что та бабуля после ребят всю избу свою
 скоблила и мыла, да щётками тёрла, чтоб, значит, духу нашего там не было, - во как! А
 ещё говорят, что они в баню всей семьёй ходят, и мужики и бабы, и снохи и зятевья - все
 разом. Правда, только семьями. Чужим - нельзя. Во, какой ещё народ у нас есть!.. Вот
 тебе - и Москва, и деревня Гужово, и всё это - наша Россея... Ничем её не измерять,
 никому её не понять... Но я люблю её и такой - она моя Мать, она моя Родина! И я буду
с ней жить, и для неё служить, пока жив. И никакой Рейган - мне не указ! Вот им всем от
 меня!! - и Михаил Иванович поднял вверх и показал кому-то не то кулак, не то фигу; уж
 очень он разгорячился.
         - А, вот, как-то в газетах писали - не то в "Комсомолке", не то в "Труде" - про
 Агафью Лыкову. По-моему, "Таёжный тупик" называется статья. Не из одной ли они секты? -
 предположила Наталья Николаевна.
         - Навряд ли. Лыковы скрывались со времён революции в Саянах, в горах. А эти
 здесь, рядом, и ни от кого не скрываются, - заметил ей Михаил Иванович. - Да! А вы
 заметили: какие объявления стали печатать в газетах? Порою - похлеще анекдотов можно
 встретить. Например: "Ищу мужчину для серьёзных встреч, ростом не ниже 180
 сантиметров"!.. Я, как услышу эти 180 сантиметров - так мне волей-неволей непременно
 слышится, что она просит подать ей кусок мяса с костями размером в 180 сантиметров,
 потому что она сама без мозгов и без души, из того же куска мяса с костями! И нет для
 неё ничего прекраснее этого: ни неба, ни звёзд, ни морской лазури, ни музыки. И совсем
 ни к чему ей душа и струны в ней... А ну-ка, Андрейка, подай-ка мне гитару. Хватит
 болтать - пора и песни попеть. Да, кстати, а известно ли вам, что Наталья Гончарова
была на десять сантиметров выше Пушкина, и было у них четверо прекрасных ребятишек? И
 красавица была, и умница!.. Э-э, да я  гляжу:  как я подарил тебе её на день рождение -
 так ты к ней ещё ни разу и не притронулся, - погладил Михаил Иванович гитару. - А
 говорил:  учиться хочу! чтоб девчонки все таяли передо мной! - передразнил он Андрея.
-  Давай, учись! Будешь первым парнем на деревне! И на старости кусок хлеба будет!
           Михаил Иванович несколько раз перебрал по струнам, прислушиваясь - как они
 настроены, а потом запел. Да как запел! Я уже несколько раз слышал прежде песни в его
 исполнении и под гармонь, и под гитару, и совсем без музыки, и знал, что у него голос
 сильный и хороший, но так, как он пел в этот раз... ничего подобного от него не ожидал
 никто, не только я. Чего уж тут стыдиться? - не у одного меня навернулись слёзы! Мы все
 сидели, не шелохнувшись, чтоб ни один звук не смог помешать ему.
             Ты у меня одна - словно в ночи луна,
             Словно в степи сосна, словно в году весна.
             Нету другой такой ни за какой рекой.
             Нет за туманами, дальними странами...
                (песня Юрия Визбора)
               
          
          
         Кончил петь Михаил Иванович, а мы все сидели "ни живые - ни мёртвые",  дышать
 боялись, а женщины потихоньку глаза протирали от слёз. Мне даже подумалось в ту минуту:
 "Многие мечтают: увидеть бы Париж - и умереть! А я бы...  сочинил бы что-нибудь подобное
 этой песне, чтоб вот так пели все её, и чтоб так за душу брало - и знал бы я тогда, что
 жизнь моя прожита не зря! А Париж - пусть другие смотрят, и умирают».
         Да, слушать - не переслушать было Михаила Ивановича, да и он мог, наверное,
 сутками занимать всех, и не в тягость, а в удовольствие, - но надо было мне идти домой.


               
                16

                В тёмном парке на узкой тропинке...