Родина. Глава 18

               

               
                18

                Родина.

         И, вот, я вновь в дороге! Вновь перестук колёс на стыках рельс, покачивания из
 стороны в сторону  как в люльке, постоянно меняющийся пейзаж за окном. И самолёты, и
 корабли, и автомобили - всё это мне знакомо, но это - не то:  я привык к поездам, я
 люблю этот транспорт, для меня это особый мир. Иногда мне казалось, что я могу ехать
так от станции до станции, поглядывая в окно или дремая с книгой на полке - и сутки, и
 неделю, и... всю жизнь.
         Проводник хорошо объяснил мне: как можно сделать остановку по пути следования,
и где и у кого получить нужную отметку в билете. Поезд прибыл в И. ночью, и я решил, что
 нет  никакого смысла выходить в город с вокзала - уже не ходил никакой транспорт, да и
 меня никто не ждал.
         Вокзал мне понравился: старой постройки, красивый и ухоженный, в два этажа, с
 колоннами. Большой, гулкий, с красивыми узорами на стенах и колоннах, с огромной
 картиной на потолке и великолепной люстрой посередине. Много я видел вокзалов, но  все
 они были похожи друг на друга, а такой - есть только в И.. Можно, наверное, было взять
 койку в комнате отдыха, но мне не хотелось спать, и я всю ночь бродил по вокзалу, по
 перрону, выходил на привокзальную площадь, курил и вслушивался в ночной шум  большого
 города; города, откуда были все мои предки, мои корни. Я всегда болезненно  ощущал: как
 мне не хватает родственных душ! Мама, одна только мама всегда была возле меня в то
 время, когда я прекрасно знал, что у меня есть и родной отец, и дедушки, и бабушки, и
 двоюродные  братья и сёстры, и весь остальной набор родни! Тем более что я был здесь
на родине семь лет назад и видел некоторых из них, но в то время я не был волен в своих
 поступках, чтоб повидаться со всеми. Правда, я был тогда ещё мальчишкой, и теперь мне
та поездка казалась сном, сладким и красивым.
         Семь лет назад впервые за все года нас с мамой навестила мамина мама, моя
 бабушка Евдокия Васильевна. Впервые мама дала родне знать, что мы живы-здоровы и где
 проживаем. Не помню, как долго бабушка гостила у нас, но, когда она собралась уезжать,
 я... - что ж тут стыдного? - в слезах упросил их, чтоб меня свозили на родину. Они
 сначала ворчали на меня, убеждали, что не надо этого делать. Да и кто меня повезёт
 назад? Да и, вдруг, отец меня увидит и заберёт! И прочее и прочее. Но... или я так
 плакал жалостливо, или отчим смог убедить их, что я уже вполне взрослый, или ещё как-то
 уговорил их, но бабушка взяла меня с собой и сумела не показать отцу, и в обратную
 дорогу посадила меня в вагон, договорившись с проводником, что он присмотрит за мной.
 Вот так вот всё хорошо тогда и получилось. "А как сейчас будет? Я уже здесь, я уже
сошёл с поезда, и на этот раз волен в своих поступках", - размышлял я, пока ждал утра.
         Ещё только-только забрезжил рассвет, а город уже ожил и зашумел, и зазвенел
 трамвайными колесами. Я хорошо запомнил с прошлой поездки, что мне нужен автобус
 маршрута №8, и ехать мне на нём до конечной остановки под красивым названием "Малиновая
 гора". Нашёл я и остановку автобуса, дождался и сам автобус, и доехал куда надо - память
 не подвела меня. Город был старинный, красивый, и на душе было приятно, что он мне
 родной. В пригороде, где я вышел, дома были большей частью частные, но непременно с
 небольшим палисадником и резными украшениями на карнизах, ставнях, воротах.
 Чувствовалось, что здесь старая Россия, здесь наши корни!
         Жаль, что уже не было в живых ни дедов, ни бабушек, а искать малознакомых
 тётушек - не хотелось. А адресов родни по отцу - я совсем не знал. Поэтому я сразу
 направился к бабе Маше, к той самой про которую я помянул в самом начале своего
 рассказа, которая знала всё и про всех. Уж как она была рада, что я зашёл к ней! И слёзы
 были, и поцелуи, и расспросы... Вот тогда-то я и пил с ней чай из блюдечка вприкуску с
 сахаром-рафинадом и она рассказала мне про мою родню, и как я родился. Это был тот самый
 рассказ, с которого начинается это моё сочинение.
         - Да-а! Времечко-то как бежит! - охала баба Маша. - Уж совсем я стара стала...
 Знаешь, Илюшка, что такое старость? Я только сейчас поняла это. Это, когда тебе уже
 ничего не надо! Ни на себя одёжи, ни в дом ничего... Есть кусок хлеба на сёдни - и
 ладно... Уж чужой век я, наверное, заедаю:  сейчас уж и люди-то все другие, не то, что в
 моё времечко. Вы даже говорите по-другому, даже смотрите на все вещи иначе, чем мы. Ведь
 нам такое пережить довелось! Не дай вам Господь такого!
         Я хотел успокоить старушку, но она отмахнулась от моей жалости.
        - Да ты не бойся! Непременно повидайся с отцом. Он по сменам работает: то в день,
 то в ночь. В какую сейчас? Не знаю. Да жена-то его, Анна Ивановна, - всё одно дома. А
 она баба добрая, приветливая, - ты её не бойся. И братья твои, Володька да Олежка, если
 не в школе - так тоже дома. Вот и познакомишься с ними. То-то рады-радёшеньки будут! Всё
 же - родная кровь! - Напутствовала меня баба Маша, когда я засобирался прогуляться по
 посёлку. - А, ведь, и мать твою Анной же зовут? Надо же: как специально Лёшка-то
 выбирал! И эта - Анна. Вот что любовь-то делает! Твою-то он уж очень любил, я-то помню,
 - тяжело вздохнула она.
         И я не удержался - спросил:
         - Баба Маша, а как же... та... красавица с косой... Валентина, что обещалась
 ждать отца-то моего, когда его... судили?
         - Илюшенька! Да такие - как Валька - в девках не засиживаются! Она здесь-то
 дважды замужем была, а потом и вовсе в Ленинград уехала... зачем-то. С тех пор - ничего
 об ней не знаю. Спрашивала у её родни - да они... отмахиваются да морщатся, не говорят.
 Всё, мол, она - "отрезанный ломоть".
         И ещё я не выдержал, спросил:
         - А... а дядя Коля как же? Он-то как живёт? Брат-то отца...
         - А что ему сдеется? - удивилась баба Маша. - Не долго он скитался по Сибири-то,
 по стройкам, - вернулся. Работает на заводе. Живёт где-то в центре. Я уж его давнёхонько
 не видала. Но знаю точно, и люди подтвердят, - с твоим отцом они до сих пор в контрах,
и до сих пор друг дружку обходят за версту, чтоб не встречаться. Вот уж как. Даже на
 похоронах у матери - я сама видела - делали вид, что не замечают друг друга.
         Я довольно быстро нашёл "каменный" дом Ольшаниных. Действительно, на всей улице
 - это был единственный оштукатуренный и белёный дом с мансардой и маленьким балкончиком.
 Все остальные дома были из брёвен. Да, это был тот самый дом, где жили когда-то мои
 дедушка и бабушка, и где двадцать лет назад случилась та трагедия, которая разлучила
 моих родителей... И поехала моя мама "мыкаться по белу свету", а отец "потерял" нас
 навсегда. Сейчас здесь жила  моя тётя Елизавета с семьёй, как мне пояснила баба Маша.
 Но... я несколько минут ходил под окнами дома и вдоль изгороди - и никого не увидел. А
 стучать в калитку - не стал, потому что мне впервые пришла в голову неприятная мысль,
 которая вдруг остудила во мне весь мой "родственный" пыл.
          "А кто я такой для всех этих моих родственников? - подумалось мне. - Они меня
 никогда не видели, не знают. И сейчас... ну, познакомлюсь... поговорим мы, поулыбаемся
 друг другу, и... я вновь уеду на год, а то и больше. Может, навсегда... Я для них -
 просто:  как "экзотика", как пришелец... Ничто нас не связывает... никакие дела и
 интересы».
          И настроение моё весьма и весьма испортилось. И пошёл я далее уже совсем не
 весёлый, и сердце не колотилось в радостном ожидании. "Да и будний день сегодня. Все
на работе», - успокаивал я себя.
         В другом конце посёлка, на другой улице без труда нашёл я и старенький дом
 бабушки и дедушки по матери, в котором гостил я семь лет назад. Кто из родственников
жил теперь в нём - я точно не знал; как-то не было у меня ни с мамой, ни с бабой Машей
  разговора на эту тему. И тут я походил под окнами минут пять, покурил, а в калитку
 стучать не стал, не насмелился. Да и за воротами гавкала собака и гремела цепью, а никто
 её не окликнул, не подал голоса.
         У меня уже закралось сомнение: "А стоит ли и к отцу идти?.. А зачем же я тогда
 сошёл с поезда? Ведь, у меня цель была: непременно увидать его! Ведь, я думал... я
 убедил себя! - что стоит мне его увидать - и я буду знать: как мне жить дальше... Я,
 ведь, и впрямь не знаю: как мне жить-то дальше!" - ворчал я на себя, направляясь к
 пятиэтажкам, что виднелись вдали. Да, в прошлый мой приезд на родину было лето, июль,
 цвели липы и воздух благоухал медовым ароматом; и я был мальчишкой, и всё мне было
 интересно и "внове", и не мучили меня всякие такие мысли "о завтрашнем дне"...
         И так: сомневаясь, ругаясь, успокаивая себя, отгоняя дурные мысли, чуть ли не
 силой толкая себя вперёд - я пошёл в сторону микрорайона из нескольких "хрушёвок". По
 пути мне пришлось пройти по маленькой площади, где было несколько магазинчиков и пару
 ларьков, и людей было поболее, чем в иных улицах. Я бы и дальше прошёл и ничего не
 заметил, занятый своими мыслями, если б неожиданно не стал участником местной жизни.
 Прямо возле проезжей части обнимал столб сильно подвыпивший мужик. Мало бы кто обратил
 на него внимание, если бы он не орал на всю округу во всю силу, на какую ещё был способен:
        - Живой я!.. Во-от, живой я ещё!.. Вот вам всем! - и пытался изобразить руками
 непристойный знак и показать его прохожим, но стоило ему для этого отпустить столб, как
 он терял устойчивость, путался в руках и вновь хватался за опору, и вновь орал во всю
 мочь: "Живой я! Живой, чёрт вас побери!.." - и свободной рукой стучал себя в грудь.
 Невольные свидетели этой сцены - кто шарахался от него подальше, кто плевался и ругался,
 кто специально останавливался понаблюдать: что дальше будет, и ухмылялся.
        - Алкашина! С утра уже нажрался до чёртиков! - ворчала старушка, которую мужчина
 чуть не задел, размахивая руками. - Чтоб тебя!.. Глотку только драть и можешь, оглашенный!
        Он и ко мне потянулся, пытаясь схватить за рукав, чтоб притянуть к себе для
 разговора, "в свидетели", да я отдёрнул руку и прошёл мимо: уж чего-чего, но только с
 пьяным связаться сейчас мне не хватало. "Живой! - с досадой подумал я. - Живой только
 для того, чтобы проспаться и вновь искать "на опохмелку" поскольку - "колосники горят".
 А, ведь, был "живым", когда родился и в школу ходил, и, должно быть, надежды подавал;
а сейчас - живой труп, человеческие отходы, отбросы... И зачем родился и жил?.." И я
 вновь, уж в сотый раз начал накручивать себя на тему: "О смысле жизни". Но оглянулся
 назад, потому что стало тихо. Алкаш уже не обнимался со столбом, а валялся ничком на
 дороге и все проходили мимо него спокойно и равнодушно, как будто это было самое
 обыденное дело: человек, лежащий на дороге. "Неужели и я смогу так... опуститься, если
 не смогу найти своего места в жизни?! - невольно подумал я с содроганием. - Нет уж!
 Лучше уйти по-тихому... Раз! И будто не было тебя. И никого не мучить».
         С такими мыслями я и не заметил, как поднялся на третий этаж панельного дома и
 нажал звонок.
         Дверь мягко открылась. Передо мной стояла не высокая, немного полная, но
 приятная на лицо женщина, таких же лет, что и моя мама. Её маленькие, серые глаза
 спокойно смотрели на меня, как бы собирали информацию, чтобы вспомнить: кто такой этот
 солдат? Но я опередил её вопросы.
        - Здравствуйте. Здесь живёт Алексей Афанасьевич Ольшанин?
        - Да...
        - А вас зовут Анна Ивановна?
        - Да...
        Я потоптался с ноги на ногу.
        - Я... я Илья Ольшанин... Сын... старший сын Алексея...
        Но я не договорил, потому что вдруг лицо Анны Ивановны всё расплылось в улыбке.
       - А я смотрю - ну, знакомое лицо! А кто таков - не могу вспомнить! - радостно
 вскликнула она и потащила меня за рукав шинели в квартиру. - Боже мой! Да как же ты
 хорошо-то сделал, что приехал к нам! То-то отец с ума сойдёт от радости!.. Да какой же
 ты хорошенький, да как похож-то на него! - она обняла меня за плечи и поцеловала. - А
 Алексей - на работе. Но ты же непременно дождёшься, не уйдёшь же! - начала она раздевать
 меня и подталкивать вперёд, в зал. - Ой, как он переживал, что не повидал тебя прошлый
 раз! - качала она головой. - Ведь, бегал на вокзал - да не поспел: ты уж уехал! А потом
 и к бабке... к твоей носился. Я уж боялась: как бы он... не натворил там делов! - так уж
 он осерчал тогда на... бабушку твою! Извини, не помню - как её звали.
         Анна Ивановна провела меня в небольшой зал с одним окном, чистенький,
 скромненько обставленный обыкновенной мебелью и посадила меня на диван.
         - Уж ты, Илюша, пожалуйста, не убегай на этот раз. Повидайся с ним непременно,
- упрашивала она меня, как будто я отказывался от встречи.
        Она так радостно хлопотала вокруг меня и расспрашивала, и сама всё время говорила
 и говорила, что я и не заметил, как она накрыла для меня маленький столик перед диваном:
 появилась и жареная курица с гарниром из картофеля, и лёгкий салат из капусты, и чай с
 разными сладостями. Она всё это сделала, даже не спрашивая меня: хочу ли я кушать -
 будто только и ждала меня всё утро.
         Я уже не помню - о чем мы проговорили часа два, даже не заметил, как и время
 пролетело. Помню только, что эта женщина мне понравилась, мне с ней было легко. А в
 полдень и братья мои прибежали из школы. Володе было двенадцать лет, а Олегу - десять.
 Это надо было видеть, какими восторженными и ожидающими глазами они смотрели на меня!
 Как они завидовали мне, моей военной форме! Как они гордились, что у них теперь есть
 брат, да такой "большой, и сильный, и важный! И сержант, и танкист"! А они мне
 понравились особенно тем, что вели себя достаточно скромно и излишне не надоедали с
 расспросами - чувствовалось хорошее воспитание; только глаза выдавали их  чувства.
         Но я не смог слишком долго сидеть с... "новыми родственниками". Наговорившись
 досыта, наевшись "от пуза" - я "заёрзал", начал искать причину - выйти на улицу.
Во-первых, курить уже хотелось, а не хотелось, чтоб они знали о моей вредной привычке.
 Во-вторых, я уже не знал: о чем с  ними ещё говорить. В-третьих, я всегда представлял
 себе встречу с отцом один на один. А Анна Ивановна, со своей стороны, ужасно боялась,
 что я опять "потеряюсь"! Но, слава богу, мне как-то удалось убедить её, чуть ли не
 поклясться, что я никуда не денусь, непременно встречусь с отцом, а пока "хочу
 пройтись... по родне... по городу".
        И ещё помню: когда я вышел на улицу - лицо моё горело, будто я вышел из бани, -
а на дворе было прохладно. Но более всего я был удивлён... впечатлением, что осталось во
 мне от только что пережитого и виденного. А более всего меня поразило то, что в квартире
 не было ни одной вещи - ни одной! - по которой можно было бы представить себе... о
 пристрастиях, о наклонностях, увлечениях живущих в этой квартире людей: стандартная
 квартира, стандартная мебель, - ничего лишнего, ничего личного! Только чистота и
 порядок... А мне-то всегда думалось, что "раз я весь в отца", - как упрекала меня мама,
 - то и у него... то и его должны были мучить те же мысли, что и меня, и он должен был
 так же как я... "искать себя, искать своё место в жизни".  А, если, он нашёл уже и знал
 "для чего живёт" - то и вещи, и "гнездо" его, в котором он живёт, - непременно должны
 были выдавать его увлечения. А тут - ничего!.. Даже у девчонки, у школьницы Насти был
 свой уголок, где висели на стене вырезки из журналов с самолётами и стюардессами; даже
у мамы клубки с шерстью и разные вышивки из цветных ниток мулине, - выдавали их увлечения
 и занятия. А что уж говорить обо мне? В "моём углу" можно найти всё: от самодельного
 телескопа до литературы по медицине, и другой всякой всячиной. А тут - ничего!

               



                19

                "Я придумал тебя..."