Я бегу, бегу через немогу! Глава 20

 
                20

                "Я бегу, бегу через немогу!"

        Зима в том году наступила как-то сразу, без раскачки: в один день надула
 сугробы по пояс, а в ночь и к утру разведрило - и ударил мороз под двадцать градусов.
 Нашей роте  в ту ночь досталось стоять в карауле по части, так даже овчинный тулуп
 поверх шинели и огромные валенки на ногах - не спасали от жгучего ветра. И запомнились
 те сутки и тот караул мне на всю жизнь: что-то старое сломалось во мне тогда, и что-то
 новое народилось.
         С самого утра и весь тот день  наш гарнизон от старших офицеров и до последнего
 солдата, что сидел на "губе", - наводили "марафет", так как ожидался приезд "большого
 начальника". Поэтому все всё "драили" и чистили, белили и красили, всех "загоняли и
 задёргали" и потому все были "на нервном срыве". И хуже всего было то, что каждый
 участник этого "бедлама" понимал: уедет завтра этот начальник - и всё станет
по-прежнему. Даже нашей роте, заступающей в ночь в караул, - не дали отдохнуть "как
 положено по уставу". Только за час до "развода по караулам"  освободили от суматохи,
 чтоб мы привели себя в порядок, подшили свежие воротнички к гимнастёркам, почистили
 обувь, проверили оружие.
          В этот час, как и все последние дни, рядом со мной оказался Федя Ёлкин, из
 "молодого" призыва. Его кровать находилась прямо надо мной на втором ярусе, мы даже
 тумбочку делили одну на двоих.  У меня с ним сложились почти дружеские отношения с
 первого дня, как он поступил в нашу роту "зарядным" в один из экипажей. Маленький,
 круглоголовый, рыжий Федя был необыкновенно терпеливым и исполнительным, но в то же
 время замкнутым и необщительным: он не сошёлся ни с кем даже из своего призыва, даже
с земляками, держался сам по себе, и только со мной был более-менее откровенен. Я знал,
 что он перед армией поступал в институт и не прошёл по конкурсу, и у меня было перед ним
 чувство вины: я-то поступил, но бросил, а кому-то баллов не хватило из-за таких как я!..
 Федя иногда любил со мной поговорить, но  всё больше  "пофилософствовать о высоких
 материях". В такие минуты он обращался  ко мне просто по имени, а не "товарищ сержант",
 как того требовал устав, и я с удовольствием разговаривал с ним.
         Но в этот день Федя был более обыкновенного задумчив и молчалив. А в руках у
 него я увидал письмо.
        - Федь, а откуда у тебя письмо? - удивился я. - Или это старое?
        - Нет, сегодня получил, - грустно ответил он.
        - Как сегодня? Нам же сегодня в караул заступать!.. Приказ же есть: перед
 заступлением в наряд - почту не выдавать! Тебе кто дал?
        - Сам взял. Вон, в Красном уголке на столе вся почта нашей роты валяется.
 Почтальон, наверное, оставил. Я смотрел - тебе там ничего нет, - просто и спокойно
 ответил Федя. - Суматоха ж сегодня весь день. Кто почту разносит по ротам - возможно,
 забыл, что мы в наряд идём. А, может, таскаться с ней не захотел... Да вон и у Вадима
 письмо на кровати! - показал он мне на соседнюю кровать, где был небрежно брошен
 распечатанный конверт.
         Я быстро поднял письмо и сунул его в тумбочку Вадима.
         - Аккуратнее надо! Кто-нибудь увидит - и нагорит и Вадиму и ротному! И ты своё
 спрячь - не рисуйся у всех на виду. Зачем тебе лишние проблемы?
         - А где сам-то Вадим? - спросил Федя.
         - В каптёрке. Наглаживается, да начищается до блеска. Он же в наряд в штаб
 посыльным заступает.
         - Да, я заметил:  любит он у начальства на глазах тереться, - усмехнулся Федя.
- А, вот, ты почему-то заступаешь в караул и, даже, не разводящим - ведь ты же сержант!
- а простым часовым, да ещё на дальний пост.
         - Это, Федя, у меня принцип такой:  чем дальше от начальства - тем меньше
 проблем, и крепче спишь.
         - А я думал... – начал, было, Федя, но замолчал.
         - Что думал? - переспросил я его.
         - Думал, что это... тебя из-за сегодняшней ночи... Я плохо спал сегодня и
 слышал, как дневальный будил тебя, и ты ходил с ним в каптёрку после полуночи, когда
 товарищ лейтенант ушёл куда-то. А в каптёрку ночью - только "деды" могут вызвать.
        - Откуда знаешь: куда и зачем "деды" вызывают? Что: и тебя уже "вызывали"?
        - Да… - неохотно ответил Федя. - Было... в самом начале, как после карантина в
 роту поступил...
        - Да, ходил я нынче ночью, только не в каптёрку, а в туалет, - поправил я Федю.
        - Да уж! - не поверил Федя. - А дневальный, зачем будил и звал? Я же слышал.
        - Так... и разговор состоялся в туалете, - усмехнулся я. - Правда, цивилизованной
 беседы не получилось: я и рот раскрыть не успел, как чем-то шарахнули меня сзади.
 Очнулся, когда уже под умывальником водой отливали. Трусы! Шакалы! Сначала сзади
 "вырубили" меня чем-то по башке, а претензии свои высказали только потом, когда я
 соображать начал мало-мало. Впятером на одного. Точно - шакалы. И живут одним днём:
им и в голову не приходит, что в любой момент мы вместе - и они, и я, и ты - с оружием
в руках можем оказаться в Сумгаите или в Фергане... А там... Как там под пули идти,
когда у тебя за спиной такие гниды? - я вздохнул тяжело.
       - Это Долбня тебя? - поинтересовался Федя шёпотом.
       - Нет, этот "козёл" и "горилла" волосатая - руки не марают, у них для грязной
 работы "шестёрки" есть. Они же только недовольство своё высказали, что я ездил в отпуск,
 а они за два года не то что отпуска домой не получили, но и в увольнительной-то бывали
 всего несколько раз; вот и обиделись на меня. А пуще всего, что я им с отпуска  не
 привёз ничего: ни домашних "харчей", ни "откупного", ни спиртного. Сказали, что "борзею"
 я, их ни во что не ставлю, не "уважаю". Потому и решили они меня "поучить" "дедов"
 уважать. Только я, Федя, таких обид - не прощаю. Я злопамятный. Будет и на моей улице
 праздник!
          - Не связывайся ты с ними, Илья: они дурные, и сила на их стороне, -
 посоветовал мне Федя.
         - Не-ет, - покачал я головой. - У них не сила, а сволочная дурь, и им спускать
 нельзя.  "Дерьмо" должно знать своё место. И я знаю, что я с ними сделаю! Я только
 сейчас придумал, - улыбнулся я. - Будут они у меня свои вонючие портки стирать!
        Федя удивлённо посмотрел на меня, но спросил не о том, о чём я ожидал.
        - Илья, ну почему они такие? У них, что - мамы не было? Они, что - в бандитских
 притонах выросли?
        - Не знаю - как они росли, а здесь, уже в нашей роте - я слышал - ещё те "деды",
 к которым они попали "молодыми" - поиздевались над ними хорошо: говорят - Долбня неделю
 сортир зубной щёткой чистил. А теперь и "отрывается": уверен, что всё ему с "рук
 сойдёт". А дома будет рассказывать: как он тут "геройски Родине служил".
        Несколько минут мы сидели молча.
        - Правда, Илья, а как же ты в отпуск попал? - искренне удивился Федя, даже палец
 себе уколол иглой и скорее сунул его в рот, чтоб не было больно и кровь не выступила.
        - А я и не просился ни в какой отпуск, так вышло, случайно... Да и то осенью
 было, на учениях. Правда, ученья были - так себе -  жиденькие:  денег-то шибко нету...
 каждый снаряд стоит - оё-ёй сколько! а дома - продукты по талонам, сам знаешь. Ну и - из
 экипажа проверяли в основном - командиров танков. В общем - командир за всех отдувался.
 По тревоге среди ночи - мой экипаж первым выехал из бокса, а проверяющие это отметили.
 Потом на полигоне я за механика-водителя проехал всю полосу препятствий на "отлично" -
 как потом мне сказал ротный. А потом я за наводчика стрелял из танковой пушки сходу, и
 так повезло мне - ну подфартило в тот раз! - что с первого выстрела мишень срезал
 начисто, что второй выстрел делать было не во что. Вылезаю из танка - думаю: ну,
 попадёт! А проверяющий, генерал, - меня за руку схватил и говорит: "А слабо тебе,
 сержант, с пистолета в мишень попасть? Ваш комполка - я знаю и уверен в этом - за всю-то
 вашу службу вам и пистолет-то в руках подержать не давал! Хотя вам, как командирам, -
 положено уметь им пользоваться, а в боевой обстановке - и при себе его иметь». И дал мне
 пистолет и три патрона. "Хоть одним, - говорит, - попади!"  А мне в тот день ужасно
 почему-то везло, прям - кураж какой-то напал на меня! Ну, я... и попал: в семёрку, и два
 раза в девятку! Вот так и отпуск получил...
        - А я слышал про этот случай от ребят. Сначала думал - байки это. Потом слышу
 разговор, что это сержант из нашей роты. Только не знал, что это они про тебя! -
  рассмеялся Федя. - Значит - это правда?!
        - А письмо-то тебе от подруги? - поинтересовался я, чтоб переменить тему.
        - Нет. От сестры. Она старше меня. Уже в городе живёт, в общаге. Работает там...
 на фабрике. В нашем же посёлке ничего нет кроме цемзавода. Весь посёлок только и живёт и
 держится цемзаводом. Все жители только и знают что... работу, дом, телевизор. По
 выходным - пьянку, - и всё! Ничего у нас в посёлке больше нет. Школа и та - восьмилетка.
 Я старшие классы заканчивал в городке, он от нас в ста двадцати километрах... ближайший.
 В интернате жил и учился. А в институт поступал в областном центре. Да разве нам
 угнаться знаниями за городскими? - Федя усмехнулся. - А тут сеструха пишет, что...
 предки мои... совсем спиваются. Особенно мать... Вот, ты же любишь свою маму? И другие
 любят, и не могут не любить, а я... а я, наверное, плохой сын...
         Я посмотрел на Федю, мне было ужасно жаль его... и так и хотелось
 посочувствовать, подбодрить!
         - Вот, скажи, Илья - зачем живёт человек? - вдруг спросил он. - Я не знаю.
И никто не может мне ответить, сколь ни спрашивал.
         Я тоже машинально хотел сказать: "Родили нас... вот и живём», - но промолчал,
 хотя мне понравилось, что и Федю волнует то же, что и меня.
        - Вот, изобрёл человек колесо и им теперь пользуются все, - продолжал говорить
 Федя, - Гагарин в космос слетал - тоже для всех, подвиг для всего человечества. И так
 далее. Это я к примеру. И наберётся таких гениев и героев - пусть тысяча. Ну, а мы-то
 остальные, для чего живём?  Живём, хлеб жуём - и всё?
        - А как же, к примеру, Каракумский канал? Он тоже - для всех, - возразил я. - А
 строили-то его тысячи таких, как мы с тобой, которые и не гении и не герои. И, что б
 Гагарин полетел, - миллионы трудились. Так ведь? Я так думаю, Федя: каждый из нас -
 неповторим. Нет и не будет никогда такого, как ты или я. Только мы ещё не знаем с тобой
 - где мы можем пригодиться, в чём наш талант.
         Федя не отвечал, думал, а я продолжил размышлять, потому что Федя оказался
 первым товарищем моим в армии, с которым мне было приятно беседовать.
        - Вот, к примеру: я навсегда запомнил свою первую учительницу, Аллу Маркеловну.
 Мы тогда жили в тайге на лесоразработках, в маленьком посёлочке. И название у него было
 тоже какое-то лесное - "Малая Сова" назывался. И вот там я пошёл первый раз в первый
 класс. И набралось нас всего в том посёлке учеников десять с первого по четвёртый класс.
 И, вот, в вагончике на колёсах сидим мы за столиками, все такие разные, а она - такая
 молодая, только с училища, ещё совсем девчонка - и занимается с каждым из нас по
 отдельности: кто с четвёртого класса - тому природоведение объясняет, мне - букварь,
 например, и так остальным. Я читаю: "Мама мыла раму", а мой сосед дроби решает. Вот так
 было у нас вначале. Потом, правда, мы переехали в город. Но эту учительницу я забыть
 никогда не смогу. Стоит она, бывало, у окна и плачет, наверное, тоже сокрушается, что
 мечтала быть... полезной всему человечеству, а тут - с малышами бестолковыми, и вокруг
 бескрайняя тайга! А мы все притихнем и ждём, когда она успокоится. Это я сейчас думаю,
 что ей надо было не плакать, а гордиться: она же такая молодец была! Просто - умница!
 Очень жаль, что она тогда не понимала этого... Вот, так и мы с тобой когда-нибудь,
где-нибудь - и пригодимся. Гагарин - один, а нас - много, но мы все нужны, каждый
по-своему - но нужны!
        Но поговорить нам дальше не дали и мы побежали на построение в наряд, в караул.
        И вот, в студёную полночь, оставшись один на один со своими мыслями, зайдя за
 угол ангара от ветра, где раскачивался фонарь, - я вспоминал этот разговор и ворчал:
  "Ну, Федька, - разбередил же ты меня!.. Да, все хотят не просто жить, а быть
 счастливыми. И каждый тянет одеяло на себя... И мама хочет быть счастливой - а мне этот
 Николай неприятен... Я тоже хочу жить так, как мне нравится - а мама говорит, что я её
 мучаю... И Зоя хочет быть счастливой... И отец мой тоже... У каждого своя правда, своё
 счастье. А в итоге - мы все мучаем друг друга... И как быть? Как жить?.. Как жить так,
 чтоб всем было хорошо?.." - я решительно не знал этого. - "Чтоб и волки были сыты, и
 овцы целы!"
         "А, может, Федя и прав - мы всего лишь песчинки в этом мире, такие
маленькие-маленькие, никчемные? И я - тоже такая малюсенькая  песчинка из шести
 миллиардов подобных. И - не стань меня вдруг - и ничего, ведь, не изменится в этом
 мире!.. Я - не гений, не герой, я - самый обыкновенный... Даже талантов никаких нет.
Мир ничего не потеряет, если меня не станет... Может, без меня и Зое, и маме, и всем
 остальным - жить станет проще, легче. Я же никому мешать уже не буду!.."
         И настолько эта мысль понравилась мне, и так навалились вдруг на меня все мои
 переживания и о маме, и об отце, и о самом себе, что я несколько раз прошёлся по посту,
 а мозги мои всё ворочались и ворочались на одном месте, будто заевшая пластинка. Мне аж
 жарко стало от таких размышлений, и я остановился. Ветер рвал полы моего тулупа, а я и
 не замечал этого и не слышал его свиста и завывания. Но я услышал шум моря, и сильный
 голос пел где-то там: "И пуля-дура вошла меж глаз Ему на закате дня... - Музыка и песня
 действовали на меня магически! - И не успел сказать  он в этот раз: Какое мне дело до
 вас до всех, А вам до меня?.."
         Окружающий мир перестал для меня существовать...
         Так я постоял, не помню, сколько времени, отрешённый... А потом снял с плеча
 автомат Калашникова, посмотрел на него внимательно, даже во внутрь ствола заглянул -
не забился ли он снегом? Снял с правой руки двупалую солдатскую рукавицу и потрогал голым
 пальцем курок.
         "Холодный! - почему-то удивился я, как будто ожидал чего-то другого. - И как
 люди... стреляются?.. вешаются?.. под поезд бросаются?.. Это ж, какой силы должна
 быть... обида? горе?  отчаяние? чтоб расстаться с жизнью!.. Ведь потом её не вернёшь!
не исправишь ошибку!.. Зато, какой быстрый способ избавиться от всех проблем! Ещё со
 времён Сталина говорят: нет человека - и нет проблем... Что - слабо? Струсил? - с
 ехидцей спросил меня мой внутренний голос. - А, ведь,  это так просто и быстро! Даже
 боли не успеешь почувствовать! Только обожжёт на какое-то мгновение - и всё! Все
 проблемы кончатся! Тишина и покой... вечный покой!.. Зубную боль же терпишь, а тут
 что?.. А как же душа? С ней-то, что будет в тот момент, когда... когда палец курок
 начнёт нажимать? Что будет с ней эти... мгновения, доли секунды, когда уже будешь знать,
 что сейчас... вот сейчас будет сильный толчок в грудь, в сердце, боль!.. Что она? Как
 она переживёт это мгновение? Застынет от страха, от ужаса? Или..."
         " Боже мой! Как всё это быстро произойдёт! - ужаснулся я и поднял глаза вверх,
 туда, где должно было быть небо, но ничего там не увидел. - Какой же я!.. Слаб и жить...
 и застрелиться..." И тут на меня что-то нашло: ведь я такой - если что задумал - то
 непременно захочу ТО попробовать и исполнить, непременно добиться цели...
         И я уж оглянулся по сторонам, высматривая: куда бы приспособить автомат, во
что бы его упереть, чтоб удобнее было дотянуться до курка... "Дурак! Я же его даже с
 предохранителя не снял и не передёрнул!" - выругал я сам себя. И в этот момент в ночи,
в стороне послышался приглушённый стрекот, будто кто горохом сильно бросил в стену:
"Трр-р!.." И тут же всё затихло, даже ветер скукожился будто, замер от ужаса. Мне, вдруг,
 враз стало холодно, жутко холодно, так холодно, что мороз пробежал по телу, будто я
  голым оказался на ветру. А потом бросило в жар, и я в одно мгновение пришёл в
 себя! Я метнулся к столбу, на котором был телефон. Трубка была очень тяжёлая и холодная
 - рукавицу-то я где-то обронил.
        - Караульное помещение? - кричал я. - Это четвёртый пост! Я только что слышал
 выстрелы на шестом посту!
        Мне ответили, что они "тоже слышали и лейтенант с ребятами уже побежали туда!"
        Далее время потянулось чрезвычайно медленно. Я уже не стоял на месте, а
 беспрестанно ходил по посту туда-сюда, даже опустил огромный воротник тулупа и держал
 автомат в руках "на изготовку". Потом я видел, как в сторону шестого поста прочертили
 фары какой-то машины, и проурчал мотор.
        "Там же Федька стоял!.. Федька! - как молния, как электрический разряд ударила
 меня мысль, и мне стало страшно... очень страшно. Нервный озноб затряс меня...
        ... Потом пришла моя смена, мрачная и молчаливая. На все мои расспросы только
 грубо выругались: "Салага!.. Застрелиться - и то не сумел!.. Весь живот себе разворотил
 и кровью истёк!.. Дурак!"
         - Жив? - спросил я, ещё надеясь на лучшее.
         - Какой там!.. - махнули мне безнадёжно в ответ ребята. - Сегодня генерал
 приезжает с проверкой, а тут такое!.. Ох, у кого-то звёздочки с погон полетят!.. И чё
 этому придурку не жилось?
         "Дурак! - Вот и всё, что сейчас сказали бы и обо мне... а меня бы уже - и не
 было..." - вдруг подумалось мне,  и к горлу подкатил комок тошноты и ноги не хотели
 слушаться... и я весь ослаб.
        Уже в караульном помещении я узнал некоторые подробности. При Феде нашли записку.
 Я её не видел, даже не знал, когда он успел её написать, поэтому дословно пересказать не
 могу, а только со слов ребят, которые прибежали на выстрелы и нашли его тело, а в
 кармане шинели записку. Он писал примерно следующее: никого, мол, не хочу винить в своей
 смерти, но и жить больше нет никакого желания, потому что и дома нет никакого просвета,
 и в институт не поступил, и девчонки не любят таких неудачников, и в армии ничего нет
 хорошего, потому что в ней всем заправляют не командиры, а "деды" - дембеля, "паханы" -
 будто в зоне.
        А спустя четыре часа, уже под утро, я вновь стоял на том же посту, было так же
 холодно и ветрено.
       "Никак небо расчистилось! - заметил я. - Вон, и Венера видна... Да какая ж она
 сегодня большущая и яркая!.. Какая красота!.. А я бы мог уже ничего этого не увидеть...
 Эх, Федька - Федька! Эх, зря ты это сделал! И страшно то, что  не вернуть уже ничего!..
 Вот, ещё один ушёл от нас... из жизни, и такой молодой, как та девчонка на рельсах...
И что это на меня нашло? Ещё ничего не сделал, ещё и не понял даже - для чего родился и
 жил? - а уже сдался... И почему мы такие слабые, безвольные? Почему не цепляемся за
 жизнь всей силой, какая только нам дана? Ведь другой-то жизни уже не будет, никогда!
 Нет, "надо жить, надо любить, надо верить!"- вспомнились мне слова из романа Льва
 Толстого. - Да, надо жить... Раз жизнь дана - то и мы на что-нибудь сгодимся! - твёрдо
 решил я и во мне неожиданно, внутри меня, разлилось тепло. - Да, жалко Федю… но как же
 можно не радоваться, что Венера сегодня такая красивая, и яркая?! Как можно не
 радоваться, что жизнь на Земле продолжается?! И снег кружиться, и ветер толкает в спину,
 и мороз обжигает щёки!.."  Много, ох много о чём я передумал в ту ночь! А в голове
 почему-то, будто заклинило, - всё вертелась бесконечно песня: "Гори, гори, сияй моя
 звезда..." А потом всё повторялось заново: " Гори, гори моя звезда, звезда любви,
 приветная..." Я смотрел на яркую, такую красивую и манящую Венеру и всё твёрже и твёрже
 убеждал себя: "Ну, уж нет! Мы ещё поживём!.. Мы ещё всё попробуем, чем люди живы! Я ещё
 ничего не видел и не пробовал - а уже сдался, уже и лапки кверху!.. Ну, уж чёрта с два!
 Да и должок ещё надо отдать "козлам", спросить их: за что я должен уважать сволочей?..
 Только дождаться, когда проверяющий уедет, а то... Федька и так многим нервы попортит
 и... и "показатели", и я могу под горячую руку попасть..."
       И так тепло-тепло и хорошо становилось мне на душе с каждой минутой морозного
 рассвета, что постепенно начали  забываться все неприятности...
       А утром в караульном помещении, улучив свободную минутку, я сел за большой общий
 стол, прижался спиной к батарее отопления, достал из кармана чистый лист бумаги и новый
 конверт, и написал на нём: " Город А.. Улица Стахановская, дом 12, общежитие АХБК
 (хлопчатобумажного комбината), Наташе Резник». А ниже в скобках дописал: "Передать 
Даше А.".


                Конец второй части.