Как поссорились... Глава 42

                42

                Как поссорились Анатолий Иванович
                с Александром Никифоровичем.


        Илью положили в палату на четверых. Ему досталась кровать в переднем углу у окна.
 "Постояльцы" палаты тут же стали с ним знакомиться, им не терпелось узнать свежие
 новости с "воли". Но, хотя Илья их разочаровал, что не мог ничего особенного сообщить
 им, - соседи по палате оказались очень приветливыми, дружелюбными. Няньку не надо было
- так они старательно ухаживали за ним: тут же и водички дали попить, и апельсинами стали
 его кормить, очищая их от кожуры и отрывая дольками, и подушку поправили под ним, чтобы
 удобнее было. Илья никак не ожидал от них такого, потому что соседу справа, тоже у окна,
 было восемьдесят четыре года, и он ходил, упираясь на тросточку; а второй прыгал на
 костылях, и было ему под семьдесят. Первого - совершенно седого, в домашней полосатой
 пижаме и в меру упитанного деда  звали - Анатолий Иванович, второго - высокого,
 сухощавого, с огромными натруженными руками и в старом больничном халате - Александром
  Никифоровичем.
       - С нами тут ещё один парнишка лежит, да он с нами в контрах, - показал Анатолий
 Иванович на пустую койку у двери. - Молодой. Ему с нами скучно. Целый день в соседней
 палате в карты режется, или с медсёстрами шуры-муры крутит.
      - К нам он только спать приходит, - добавил Александр Никифорович. - Но и храпит же
 он! Ни хрена спать не даёт, только и торкаешь его всю ночь, чтоб заткнулся... А ты меня
 зови просто - Никифорыч. Не люблю, когда меня навиличивают, я из простых. Не то что, вон
 - Анатолий... да ещё и Иванович, - качнул он головой в сторону старшего соседа и
 улыбнулся с иронией. Скоро Илья узнал, как тут развлекаются эти двое: они могли спорить
 часами, на любые темы, ни в чём не уступая друг другу, поэтому иногда  Илье даже могло
 показаться, что вот-вот, ещё чуть-чуть - и в ход у дедов пойдут костыли и стулья, как
 более весомые аргументы.
       Но как хорошо было Илье, что они были рядом с ним, пусть даже такие беспокойные
и говорливые! Ведь это было так ужасно лежать неподвижно в одном положении целые сутки!
 Это была настоящая пытка для тела. Не верите? А попробуйте!
       А ещё Никифорыч часто крутил ручки у маленького радиоприёмника, и всё старался
 поймать волну ВВС или "Голос Свободы" на русском языке, чтоб услышать самые свежие
 новости о событиях в Москве, но в эфире стоял такой шум и треск, что ему удавалось
 понять только отдельные слова, и то не всегда, и это его очень раздражало: он не верил
 ни единому слову местных, московских радиостанций. Но в первый же вечер, случайно на
 коротких волнах, Илья услышал новости ВВС на английском языке - и перевёл их
 присутствующим на русский язык, и тут же стал лучшим "корешем" Никифорычу.
       - Передают, что счёт погибшим в Москве перевалил уже за сотню, а раненых - и того
 больше, - сказал Илья, и добавил от себя то, что его беспокоило: - Радуются, что у нас
 всё так плохо. Чуть ли ни в открытую говорят, что: чем хуже России - тем лучше Америке.
 Я даже слышал такие разговоры, что некоторые американские политики желали бы поставить
 вопрос о Сибири, что не справедливо, мол, что Россия одна владеет Сибирью, что пора бы
 её поделить "по-справедливости" с Америкой и Англией.
        - Им, что - Аляски мало? - подал удивлённый голос Анатолий Иванович, и даже на
 кровати приподнялся, отложив в сторону газету и очки.
        - Да причём тут Аляска и все эти…?! - чуть не взревел Никифорыч, видимо "задетый
 за живое". - Всё дело в нас! Вот, в нас во всех! Это мы все виноваты, что довели страну
 "до ручки", что с нами смеют так разговаривать! Вы, что - не видите, как наши толпами
 бегут туда, к ним, и готовы штиблеты их чистить, языками их вылизывать до блеска, готовы
 Родину с дерьмом смешать, гопак перед ними танцевать?! А всё почему? Почему мы такими
 стали? Да потому, что наши правители, начиная с Троцкого, Сталина и Берии - со своим
 народом обращались как с дерьмом, будто не людьми они управляли, а... скотами:
 расстреливать - так тысячами, в лагеря - так миллионами! В холуёв нас превратили, в скот
 безмолвный, с которым можно делать всё, что вздумается. И мы всё это терпели восемьдесят
 лет - и привыкли, будто так и надо, будто мы такими и должны быть. Привычка наша
 скотская - всё терпеть, вот в чём вся причина!
       Временами Илья бы подремал, очень слаб был - да слишком активными и разговорчивыми
 были его "старички", да медсестра каждые два часа приходила к нему и ставила
 обезбаливаюший укол в верхнюю часть ноги, так как ему поворачиваться нельзя было, чтоб
 подставить ей более удобное место для укола;  а потом ещё и систему в руку, в вену
 подключила;  да укольчик в живот сделала, а на вопрос Ильи: "А этот для чего?" -
 ответила: "А чтоб кровь пожиже была, а не вязкая. Так сердцу легче работать».
       - А когда мне можно надеть хоть что-нибудь? А то стыдно так лежать, - спросил её
 Илья.
       - Ты гляди - ожил! - рассмеялась громко и весело медсестра, а вместе с ней и все
в палате. - А был-то такой смирненький, такой послушный, как дитё новорожденное: хоть
 подмывай, хоть пеленай - никакой реакции. Ты же под простынёй и одеялом, не совсем же
голый. И шевелиться тебе нельзя, а нам укольчики ставить надо. Целые сутки, и днём и
ночью будем тебя беспокоить. А мы... этого добра насмотрелись! Нас можешь не стесняться.
 Я тебе, вон, утку принесла. Под кровать поставила. Если понадобиться - говори, сестрички
 помогут. Или дедулей своих попроси, тоже помогут. Они хорошие.
       - Да, я уже знаю. Познакомился с ними, - улыбнулся Илья, посмотрев на своих
 соседей, которые сидели при посторонних такие тихие и смирные, что невозможно было не
 улыбнуться, наблюдая за ними, и зная, что они могут быть очень даже "буйными", но и
 всегда готовы прийти  на помощь - только пожелай он что-нибудь.
       - А вещи твои все здесь, - приоткрыл одну из дверок шкафа Анатолий Иванович. -
 Все, которые Нинка принесла, медсестра. Потом, подниматься сможешь - проверь, а то...
 мало ли.
      - А портфель там есть? - спросил Илья, даже попытался приподнять голову.
      - Есть. Вот он! - показал Илье его жёлтый портфель Анатолий Иванович.
      - Там - документы. Я ж в командировку ехал. В Таганрог. Сегодня в десять вечера
 самолёт до Ростова-на-Дону. А я - вот... Не знаю - что теперь будет.
       - Всё нормально будет, не переживай ни о чём. Главное - жив остался. Это важнее
 любых командировок, - успокаивал его Анатолий Иванович.
       - На-ка вот, апельсинов поешь, - подошёл к Илье Никифорыч, вновь неся с собой
 целую авоську крупных оранжевых плодов. - Куда сколько мне их натаскали! А я их - не
 очень... Не беспокойся, лежи - как врач сказал, не двигайся. Я тебе их сам почищу. -
И он подсел к Илье на кровать с краю, и стал кормить его, подавая по нескольку сочных
 долек.
       - Спасибо вам большое!.. - скромно, стесняясь за свою беспомощность, поблагодарил
 его Илья. - А здесь, в Москве-то... видимо, скучно не бывает. Постоянно - да что-нибудь
 случается, происходит, да такое, что потом всю страну лихорадит, - добавил он, чтоб
 поддержать разговор, который перебила медсестра.
         - Да-а уж! - согласился с ним Никифорыч. - Я, вот, прикинул - и сдаётся мне, что
 пострадал ты, парень, от снайпера за свой портфель: уж очень он яркий у тебя, издалека
 виден. Да и откуда ж и кто знает, что ты в нём нёс в Белый дом? Може - документы важные,
 а може - и бомбу! - пошутил Никифорыч. - А за рубашку и майку не беспокойся: я скажу
 своим - они принесут тебе; а твои выкинуть придётся - не достираешься. А свитер - ничё,
 холодной водой прополоскаешь, просушишь на батарее - и сойдёт.
          - Спасибо вам, я деньги отдам за рубашку и майку. Что, они так сильно замарались?
          - Ну, ещё бы! - усмехнулся Никифорыч. - Крови-то вытекло из тебя - немерено!
- надо полагать... Я, вот, о чём хочу поговорить с тобой, Илья, - с Анатолием об этом не
 поговоришь нормально, а ты поймёшь сразу. Вот ты, Илья, конечно ж знаешь - кто такие
 американцы? Нет, и не было никогда, такой нации на земле, такого народа - так ведь?
Это - со всего света съехались туда авантюристы, преступники, ну и те - кто без
роду-племени, отечества своего незнающие или не в ладах с ним, - вот и получилось
 такое... сообщество - американцев. И возомнили они себя... чуть ли не господом богом,
 что только они знают: как надо жить всему остальному человечеству! Есть, конечно, и
 среди них нормальные люди - да единицы... Так вот, Илья, Москва и живёт и строится по
 тому же принципу. Чтоб найти в Москве коренного москвича - это надо ещё постараться.
 Тоже все сюда понаехали, все - кто мнит себя... ничуть не меньше, чем гением, и на
 другое - не согласен. Мой сынок тоже в эту струю попал, - махнул Никифорыч рукой, чтоб
 опередить неприятный вопрос Анатолия Ивановича. - Да не об нём сейчас речь. Я о том
 говорю, что Москва возомнила себе, что она - это и есть Россия, а мы все остальные,
99% - быдло, не способное ни мыслить, не решать что-либо серьёзное. А то, что это быдло
 кормит, и кормило их всегда - это им побоку. Вот ты же, Анатолий, - тоже из деревни, а
 теперь москвич? И Ельцин приезжий, с Урала, и Хасбулатов, и прочие, и прочие... И все
 москвичами теперь себя мнят, потому и решают вопросы за всю Россию. А вот ты, Илья, и
я - сибиряки, и живём в Сибири, и даже не пытаемся указывать всем остальным - как  жить
 дальше. Нам не до революций! Мы просто живём, работаем, детей плодим, отечество
 защищаем, когда нужда в том случается. Вон, мой младшенький сын, что сейчас за меня в
 лесничестве всем управляет - уж пятерых мне внуков настрогал! И все - умницы и
 работящие, и по фигу им все эти революции. Я ни разу не видел, чтоб сын у телика сидел,
 пялился на футбол и пиво дул бочонками. Зато в тайгу может уйти на неделю, а то и
 больше. И здоров - во! Поздоровее меня будет и ростом и... ручищи-то поболее моих!
       - Да, а ты, случайно, - в Афгане не воевал? - вдруг спросил он Илью.
       - Нет, не успел. Без меня... обошлись. А тут, вот... подстрелили, свои же.
       - Какие ж они свои? Это ж - коммуняки! Им не привыкать. Раньше в подвалах на
 Лубянке стреляли, да по лагерям  в Гулаге. Свои - своих! Ни счесть!
       - Всё вам коммунисты виноваты! - обиделся Анатолий Иванович - Это, вот, из-за
 таких, как ты - недобитых кулаков - сейчас и твориться такое. Жили же нормально. Так
нет - вам Перестройку подавай! Вот она - Перестройка-то ваша, демократия, - всё более и
 более сердился  Анатолий Иванович. - А тех, что по лагерям ссылали - значит было за что
 ссылать, зазря бы не ссылали.
       - Это ты, вот, ему, пацану можешь такие басни рассказывать! - вспылил Никифорыч,
 даже с кровати встал и на костыли упёрся. - А я-то хорошо помню - жил уже в те времена.
 Если ты такой правильный и партийный всю жизнь - то растолкуй мне, дураку,  - за что вы
 сослали и отца и мать, и всех моих братьев - в Сибирь, в Алтайскую тайгу, на озеро
 Телецкое? Да какие ж, язви вас в душу - мы кулаки были? Мы сами, вот этими руками всю
 жизнь землицу пахали да навоз ворочали. Никого не просили, батраков не нанимали! Да, мы
 - не голодали, в рванье - не ходили, все как один и читать и писать умели, да, ведь, всё
 потому, что - не ленились, вкалывали день и ночь! А у вас-то, у коммунистов да
 комсомольцев - глаза-то были завидущие, а руки - загребущие, всё у нас отобрали, а моих
 родителей с нами, с малышами - в самую глухомань сослали. Да вот, назло вам - выжили мы;
  и там, даже в войну - с голоду не пухли, потому что - работали и работали, и подачки от
вас не ждали, и тайга нас и кормила и согревала. Ещё Николай Васильевич Гоголь говорил:
сошли русского мужика хоть на Камчатку - он и там не пропадёт. И на чужое не позарится -
 своим трудом проживёт. Не то, что вы - дармоеды! секретари партийные, одним словом –
 члены!..
       - Вот-вот, не добили вас тогда... Кулаки вы - недобитки! Вот вы и повылазили изо
 всех щелей - и страну развалили… - попытался и защищаться и наступать Анатолий Иванович,
 даже с кровати поднялся навстречу противнику и взял, в затрясшиеся вдруг руки, свою
 тросточку.
        - Не надо сваливать с больной головы на здоровую! Не надо свои промахи - на
 других спихивать! - ещё пуще зашумел Никифорыч, даже Илья напугался:  как бы ни
 подрались деды. - Знающие люди говорят, и врать не будут: когда эта троица алкашей в
 Беловежской пуще с похмела, с перепоя подписали бумаженцию о развале Союза, - Ельцин -
 перво-наперво давай названивать в Вашингтон Бушу - а не в Москву, не своему народу, -
 что вот, мол, друг мой Джоржик, - радость-то, какая! - нет больше Союза, тебе, мол, и не
 снилось такого счастья:  Гитлер не смог сломать нам хребет и подмять под себя, а мы,
 вот, сами разбежались, и выполнили то, о чём ты и не мечтал, а ты нам в благодарность за
 это - "дай-ка подачку: народу на сухари, а нам на дачку!" Не веришь мне - так проверь, и
 узнаешь: какая она правда-то горькая! - Никифорыч так расшумелся и был так возбуждён,
 что даже медсестра заглянула в палату и попросила всех вести себя потише, потому что
 "это больница, а не место для митингов".
        - Хорошо, хорошо, сестричка! - успокоил её Никифорыч. - А, вот, было бы
 прекрасно, милая, если б ты мне давление смерила, а то оно что-то прыгает у меня.
        - А вам это надо?! - невероятно искренне удивилась девушка. - Врач будет делать
 обход и всё замеряет, что надо. И таблетки даст, если надо. А сейчас перестаньте шуметь!
 - и ушла, а Никифорыч  плотнее прикрыл за ней двери палаты.
        - Враньё всё это! - не поверил Никифорычу Анатолий Иванович.
        - Какое - враньё?! - возмутился Никифорыч, и тут же продолжил спор с противником.
 - Я сам видал по телевизору. А ты что - не смотрел, как он в Америку ездил и перед всеми
 журналистами и перед Бушем пьяный кривлялся и плясал, с красной рожей и на ногах еле
 держался? Показывали же! Рисовался: вот, мол, какой я - русский медведь! Конфетку дадите
 - так ещё не так перед вами спляшу! А ты говоришь - враньё!.. Да что тут говорить? И я
 сам встречал людей, и сестрёнка моя знакома со многими - потому что училась в
 Свердловске, в политехе, - и те люди лично знали Ельцина, и земляков его; и все в один
 голос утверждают, что он ради власти мог и через людей переступать! - амбициозный мужик,
 но самое страшное - пьяница. Вот и пропил Россию! Те, кто близко знает его, - никто
 хорошо о нём не отзывается... А, вот, ты, Илья, ты самый молодой среди нас и тебе ещё
 долго-долго жить... Как ты-то смотришь на всё это?
        - Я? - растерялся и не сразу нашёлся и ответил Илья. - Я думаю... и мне даже
 страшно становится: как много в людях ненависти накопилось, ужас сколько ненависти!
 Порой так и кажется, что в один прекрасный день мы все от этой ненависти порежем и
 передушим друг друга, перестреляем! Куда доброта подевалась, милосердие? Ведь, все мы
- не вечны, и те, кто гадость делает... А какая память об них останется? Потомки же
 проклинать будут! Одни будут им памятники ставить, а другие - дерьмом марать эти
 памятники...      
       - Ругать власть - все мастера, а, вот, сами-то - ни на что не способны! - не
 сдавался Анатолий Иванович.
       - Ругаем - потому что есть за что!.. А мы во власть и не рвёмся! - уже махал
 руками Никифорыч, стоя посреди палаты как оратор. - А его я, как увидал первый раз по
 телеку, когда его в Москву Первым секретарём перевели, - сразу сказал: этот своего не
 упустит! Этот власть из глотки вырвет, ни перед чем не остановится. И, как в воду
 смотрел, - вон, в собственный народ из танков бабахает!
        - Не он же из танка стреляет! – раскрыл, было, рот Анатолий Иванович, но
 собеседник перебил его.
        - Ну не будь таким наивным, Иваныч! Ну, никак без его приказа здесь не обошлось!
 Ну, ты-то не пацан же! Я понимаю: Пётр Первый был тоже мужик крутой, но тот всё делал и
 жил для России!  Алексашку Меньшикова лупцевал за воровство, а сам только для России
 всё... для России!  И умер, потому что застудился в Неве, спасая людей, народ свой, хоть
 и царь! Улавливаешь, Иванович, разницу? А эти правители наши - на что они способны? Эко
 достижение: по Москве с народом в автобусе проехался! Пыль в глаза пустил! Всё - ради
 власти, но только не для народа!.. И отпрыски нынешних... олигархов и чиновников - где
 все учатся? Не-ет, они все нашим образованием брезгуют! Все своих чад в Парижи да в
 Кембриджи пристроили, за деньги.
       - А то твой хвалёный Пётр, да и Михайло Ломоносов тоже, - разве не там же наукам
 учились? - перебил Никифорыча с довольной улыбкой от своих познаний российской истории
 Анатолий Иванович; да тут же и пожалел о своих словах, потому что противник его аж взвыл
 от возмущения.
       - Да, учились! Но учились для пользы отечества своего! Великими стали, потому что
  всё для пользы России отдали, университеты строили. А нынешние чада, отпрыски
 зажравшихся чинуш - они и домой-то не вернутся. Огромное "наплевать" им на родину! Они
и живут-то одним днём и только для своего пуза. Нет у них в голове "отечества", есть
 только: "всё продаётся и всё покупается; у меня есть деньги и власть, значит - я ворочу,
 что хочу, и закон мне не указ; а совесть, честь, отечество - это для вас, придурков".
Я могу голову свою на отсечение отдать, что отпрыски нынешних президентов наших вполне
 могут за границу не только для познаний ездить и фазенды там скупать, потому что дома им
 делать это "не престижно", но и жить там постоянно, даже гражданство российское, родное
 - сменить на тамошнее. Какие отцы - такие и их детки! Но мне страшно то, что эти "отцы"
 - нами командуют, нас учат - как нам жить! А, если мы не согласны, - так танками нас
 расстреливают!.. - Речь Никифоровича была столь эмоциональна, что он устал, выдохся,
 остановился, и потянулся за бутылкой с водой.
       - Александр, я что-то не пойму - за кого ты? - развёл руками Анатолий Иванович.
- И коммунисты тебе - первейшие враги, и новая власть, которая порушила всё, что
 коммунисты создали - тебе не по душе! Какого же лешего тебе надо? Царя - что ли? Петра
 Первого? Так - нет его, и не будет уж...
        - Да по мне - хоть царь, лишь бы о людях пёкся, и прежде об отечестве
 беспокоился, а не о власти ради власти, не о партиях своих и своих безмерных амбициях,
- твёрдо и ясно высказал свою позицию Александр Никифорович.
       Короче:  несколько дней  Илье скучать не пришлось - так были накалены страсти и в
 этой палате, и в Москве, и по всей необъятной стране нашей. Но хорошо хоть дальше шума,
 упрёков и обвинений в палате - не заходило. И на этот раз - Анатолий Иванович взял
 полотенце - и вышел в коридор, даже дверь за собой не прикрыл: счёл разумным -
 отступить, временно.
       - Вот всегда он так: как прижму его к стенке - так убегает. Правда-то глаза колет!
 - всё ещё возмущался Никифорыч. - Ведь он за всю свою жизнь - ни дня не вкалывал, ни
 разу! Он мне сам рассказывал. Всю жизнь на руководящих должностях. Он рассказывал мне
с надеждой, что напугает меня своей биографией! То он комсомольский вожак на деревне,
 агитацию вёл по раскулачиванию, то партийный секретарь в колхозе. Ну - ладно - в войну
 партизанил, комиссаром был, тут я - пас перед ним, потому что - молодец: за Родину
 воевал. А потом - опять партийный... член, секретарь в районе, с баб-колхозниц последнее
 сдирал, голодом морил, лебеду да крапиву жрать их заставлял, всё до зёрнышка выметал для
 города!..
       - А я с женой до сих пор живу в лесничестве на Алтае у Телецкого озера, потому что
 нет ничего прекраснее тамошних мест! Просто - рай для души, лучшего лекарства не найти.
 Одна природа - и никакой цивилизации. Я тебе адрес дам - приезжай непременно к нам,
 может, и ты там останешься, чем городской вонью-то дышать. Понравился ты мне, парень,
 сразу понравился. А я в людях разбираюсь. Жаль мне тебя: душа у тебя чистая. А в городе
 - сломают тебя, сволочей здесь - не счесть! А там - заповедник, в лесничестве работники
 нужны. И средствами помогут на первое время, и избу новую тебе быстренько справим.
 Правда, туристы в последнее время всё чаще стали наезжать, а иногда и пакостить - всякие
 люди попадаются... А в Москву я попал, потому что к сыну приехали с жинкой. Выучился он
 тут и обжился, и женился тут. А сейчас и дело своё заимел, и крутится в нём. И пока мы
 гостим у него - он меня в больницу-то и определил, не то так... не то за деньги - не
 говорит мне. Хотя и так понятно, что сейчас за деньги - всё можно достать и сделать. А
 бог ума моему сыну дал - деньги делать он научился, да и вертится-крутится целыми днями,
 а то и без отдыха. А мне не мешало бы ноги подлечить: натрудил я их за свою жизнь оё-ёй
 как! Тайга-то на Алтае необъятная! Поди, сам знаешь, недалече же от нас живёшь, сам
 сибиряк.
       - Я, вообще-то, родился ближе к Уралу, но... большую часть прожил с матерью в
 Сибири, в Н.. - начал было рассказывать Илья, но в этот момент на всём этаже больницы
 наступила "гробовая" тишина, и Илья и Никифорыч тоже враз замерли, потому что прямо
 напротив открытой двери их палаты находились раздвижные двери грузового лифта, и сейчас
 к нему два парня-санитара подкатили каталку, а на ней кто-то лежал накрытый простынёй с
 головой...
       Так за разговорами, за медицинскими процедурами, обедами и дремотой - проходили
 дни. Через сутки Илье разрешили подниматься. Было ещё больно, но и терпеть было можно.
А когда он немного окреп - то постирал свой свитер, замаранный кровью, благо все вещи
 находились прямо в палате. А потом и починил и заштопал всё, что потребовало ремонта с
 помощью иголки и ниток, которые ему положила в портфель заботливая и догадливая Даша,
 даже маленькие ножницы нашёл он там же, и ножичек-складешок. Когда Илья занялся этим
 делом, то сразу у всех жильцов палаты тоже нашлось, что починить и подштопать, и все
 хвалили заботливую умницу-жену Ильи.


                43

                Жизнь - приятная штука!