Жизнь - приятная штука! Глава 43

                43

                Жизнь - приятная штука!

         На девятый день утром у Ильи сняли швы, и прошло это на столько безболезненно,
 что он удивился, и долго потом смеялся сам над собой за то, что переживал всю ночь:
 вытерпит ли он эту боль или нет? К утру у него даже "медвежья болезнь" случилась: зовут
 его в "перевязочную", а он из туалета выйти не может. Но хирург, присутствующий при
 перевязке, остался очень доволен тем,  как затянулась рана у Ильи, и согласился на
 выписку его из больницы: уж очень тот упрашивал и убеждал, что у него теперь всё хорошо
 заживает и не болит.
         Это был счастливый день в жизни Ильи. Он собрался и переоделся за пять минут,
 хотя бумаги на выписку пришлось ждать целый час. Никифорыча выписали ещё дня за два до
 этого, из старых остался только Анатолий Иванович, который страдал сахарным диабетом и
 кучей других болезней; особенно его беспокоили ноги, с которыми колдовали хирурги,
 поэтому он и лежал в хирургии; но попрощался он с Ильёй тепло, как с хорошим товарищем.
 Даже всплакнул на прощание и пожаловался, что "бабка" его дома после инсульта лежит и не
 поднимается и проведать его не может,  и, если кто из них первый умрёт, то и проститься
 они не смогут.
         - Ничего, Анатолий Иванович, вас непременно вылечат и на ноги поставят, и вы
ещё с бабкой своей вальс танцевать будете! - подбадривал его Илья.
         - Спасибо тебе, Илья! Вот видишь - какой ты человек хороший, не то, что этот
 "недобитый кулак"! Ты пойми, парень: мы-то все перемрём... в своё время, а тебе-то жить
 дальше. Но ты знай, и запомни... обязательно запомни, что коммунисты... особенно те,
 первые, - совсем не дураки были, и цели их, идеи - были хорошие, светлые. Разве это
 плохо: чтобы все честные, трудолюбивые люди - жили хорошо, счастливо? Чтобы никогда
один человек - не был хозяином другого человека? Но... у нас же как? Хотим: как лучше,
но непременно всё испортим... Как сейчас говорят: "человеческий фактор" подвёл... Да,
не ангелы делали революцию. А сейчас-то чем лучше? Вон - и тебя подстрелили... Да и
 грязи... столько грязи нам досталось разгребать! Но, ведь, и много хорошего сумели мы
 сделать! Разве - не так? Ещё вспомните вы нас, ещё не раз вспомните!.. Ещё пожалеете,
 что так круто всё переломали, что мы восемьдесят лет собирали по крупицам и строили
для вас... Прощай, парень! А тебе я верю: всё у тебя будет хорошо.
          А ещё Илья был очень рад тому, что за эти дни в больнице - бросил курить:
оба соседа были некурящие и поддерживали его, да и он первые сутки лежал неподвижно,
не вставал с кровати, и это помогло ему перетерпеть желание курить, а потом и включилась
 в нём "сила воли", да и медсёстры "гоняли и ругали" тех, кто курил в туалете и прочих
 потаённых местах больницы, а Илье было бы очень неприятно, если бы его тоже  уличили в
 чём-то нехорошем и при всех ругали бы как нашкодившего мальчишку. И вот настал день,
 когда он вышел на улицу, а рука его уже не тянулась к карману за сигаретами! А ещё было
 приятно то, что его курточка-ветровка ещё дома Дашей была свёрнута аккуратно и лежала в
 портфеле, потому осталась целой, и сейчас он надел её и радовался, что она закрывает на
 нём испорченный пулей и заштопанный им свитер. И вообще было ему приятно после болезни
 остаться живым, выздороветь и вновь во всю грудь дышать прохладным осенним воздухом, и
 радоваться, что скоро он сможет встретиться со своими любимыми: Дашей, сыном и маленькой
 дочуркой! Он и не ожидал, что так сильно может соскучится по ним!
         Илья быстро шёл по мокрым после дождичка незнакомым Московским улочкам и улицам
 к станции метро, но в то же время с интересом рассматривал всё, что окружало его. Шёл и
 радовался жизни. И, нежданно-негаданно, что-то сильно "ёкнуло" у него в груди и  в
 волнении забилось сердце, когда слева от себя за ветвями почти совсем оголившихся
  деревьев, он увидел блестящие, после дождичка, купала церкви и чистые, белёные её
 стены. Илья остановился, всматриваясь в то, что видел перед собой, и, вслушиваясь в то,
 что делалось в его груди; и повернул к церкви.
         Он помнил, как его мать и её кума водили его и Настю в церковь, и священник
 крестил их там, но с тех пор в церкви он не был и крестик на шее не носил. А тут...
 "ноги сами понесли его". Илью очень смущало то, что он не умел креститься, знал - как,
 но не смел, поэтому он и взошёл на высокое крыльцо  не решительно, всё оглядывался по
 сторонам: не заругается ли кто на него. Ему было стыдно и боязно. Но ему повезло:  не
 было ни службы, ни наплыва посетителей-прихожан. Сразу же внутри церкви справа за
 столом, с разложенными на нём иконками, книгами и свечами - сидела в платочке женщина,
и он невольно остановился: не то, чтобы спросить разрешения пройти дальше, не то просто
 от того, что растерялся. Но быстро решил, что разрешения "войти в церковь" - не
 спрашивают, и, немного поколебавшись, купил у женщины свечку, а потом вспомнил, что
 свечи ставят или "за здравие" или "за упокой" - потому спросил: как это сделать
 правильно - он же ничего не знал.
        - Вон, прямо на столике свечи горят - это "за здравие", а дальше пройдёшь и
 справа увидишь столик со свечами - там - "за упокой", - пояснила женщина Илье; и он с
 удовольствием заметил, что она на него "ни капельки" не сердится за его невежество, и
 прошёл далее и поставил зажжённую свечку на столик перед какой-то иконой "за здравие",
а потом прошёл дальше, где его меньше всего могли видеть, и с огромным интересом стал
 рассматривать великолепные росписи и иконы, и прекрасное убранство церкви. "Боже мой!
 Как здесь красиво и... умиротворённо!" - так и кричало всё у него внутри от восторга.
         И почти нечаянно, уверенный, что его никто не видит, Илья сложил обе руки у
себя на груди в районе сердца, и про себя, чтоб никто посторонний не мог его услышать,
а только тот, к кому он и обращался, он проговорил... медленно, не спеша, вдумчиво;
и слова его были  искренни и шли из самой глубины его души:
        - Господи!.. Прости меня за грехи мои... Конечно же - грехов у меня навалом, а
я и не всегда замечаю их!.. Прости, пожалуйста, и грехи моих родных и близких! Прости,
 пожалуйста, и вразуми нас: как правильно жить нам? Неразумные мы... И благодарю тебя,
 Господи, за всё!.. За всё!.. что живы мы... Помоги нам, пожалуйста, и сохрани нас  для
 добрых дел... А, главное... единственное, о  чём прошу... - Илья на секунду задумался.
  - Прошу - подскажи мне как-нибудь: в чём мое предназначение, то есть - в жизни?.. Для
 чего-то же ты дал мне жизнь? Даже, вон... сохранил её, чтобы я жил и дальше. Значит...
я так понимаю: я ещё не исполнил того, для чего я был рождён. Разве, не так? Подскажи,
 вразуми, пожалуйста... Спасибо, благодарю тебя, Господи, за всё! - закончил  вдохновенно
 Илья, глубоко вздохнул и почувствовал вдруг, что ему уже совсем не стыдно - если его и
 услышал кто-нибудь нечаянно. Он даже улыбнулся от приятных ощущений, и ему даже
показалось, что святой с ближайшеё иконы одобрительно посмотрел на него. И когда он
вышел на улицу, то в груди его и во всём теле была такая лёгкость, будто сама земля
подталкивала снизу, чтобы он мог летать. А дышалось-то как легко! Он был очень доволен
 собой, что насмелился и побывал в церкви!
         Только в этот день он смог хоть немного разглядеть столицу: её широкие улицы,
 высотные дома, великолепное Метро, - а то по приезде домой и нечего было бы рассказать,
 что видел в Москве! Ведь в день приезда были только вокзалы, а потом вой сирены скорой
 помощи...
         Илье надо было именно сегодня до двух часов дня добраться до метро "Каширская"
- там у него предстояла встреча с незнакомым ему Юрием Сидоркиным. Поэтому он так
 настойчиво уговаривал медперсонал больницы выписать его.
         Ещё два дня назад, когда выписывали Никифоровича, и за ним приехал его сын
 Евдоким, который уже прочно обжился в Москве - и было назначено Илье и это время, и это
 место. Тогда Илья и увидал впервые представителя так называемых "Новых русских".
 Конечно, он и раньше встречал людей хорошо одетых, например - директора предприятия,
 который носил великолепный импортный костюм, но... сын Никифоровича был иной: и одежда
 на нём, и золотая цепочка на шее, и никогда невиданные Ильёй часы на руке, и большое
 обручальное кольцо на безымянном пальце, и рубашка, и туфли, и чистовыбритое лицо, и
 короткая стрижка - всё было необыкновенно прекрасное. Евдоким был очень похож на отца:
 такой же высокий, с огромными ручищами. Илья тогда в первый раз удивился
 "несоответствию" наряду сына - "прикид" его отца, даже тот же старый больничный халат,
в котором "щеголял" Никифорыч, был уж очень контрастен для всех, кто их видел вместе.
Это потом жизнь Илье "показала", что чем богаче человек - тем он экономнее, даже скупее,
 даже для самых близких людей: они могут покупать яхты, целые замки на Лазурном берегу,
 но при этом их самые близкие родственники будут проживать где-нибудь в "Тьмутаракани"
в "избушке на курьих ножках". Евдоким и в палату-то вошел, как к себе домой: будто и вся
 больница давно куплена им или находится на его "содержании" - уверенный в себе, деловой,
 и, будто, в палате всех остальных, кроме его отца, - и не было вовсе: ни на кого даже не
 взглянул, не поздоровался.
         - Ну, собрался? - обратился он к отцу, подавая ему костыли, от которых тот
 отказался, так как уже мог относительно хорошо ходить без них. - Бумаги на выписку
 сейчас принесут.
         - Да-да, готов... сейчас, - бормотал Никифорыч, поторапливаясь, что Илье не
 понравилось: потому что поведение старика было похоже на заискивание перед сыном, - но
 тут же он и обрадовался, что ошибся, потому что Никифорыч довольно смело и уверенно
 спросил: - Слушай, сына... я тебе уже говорил насчёт... вот - Илюшки. Хороший человек.
 Надо ему помочь. Ему в Ростов надо, а самолёт его давно улетел...
         - Может ещё... можно ещё что-то восстановить?.. - запротестовал Илья.
         - Да уж! Можешь своим билетом теперь только подтереть... сам знаешь что, -
 заворчал по-стариковски Никифорыч. - Никто тебе его восстанавливать не будет... А лучше
 бы ты послушался меня - да домой подался! И на хрена тебе этот Таганрог? Твоя "боевая"
 рана всё спишет, - пошутил он.
         - Нет... не могу я так. Люди же послали меня, надеются, что я... А я! Они же
 доверили мне… - запротестовал Илья.
         - Вот-вот, на таких, как ты - и ездят все, кому не лень, - упрекнул его
 Никифорыч. - Ну что - сможем ему помочь? - вновь спросил он сына.
         - Да. Товар из Турции морем идёт. Мишка в Новороссийске встречает. Я сегодня
  поездом поеду, с таможней дела утрясать. А ты, - обратился он к Илье, - если до
 четырнадцатого выпишут - составишь Юрке Сидоркину компанию. Всё ему на КамАЗе веселее
 будет сутки в дороге коротать. А что - твой завод ещё работает, не обанкротился? -
 спросил он.
         - Нет. Пока работаем. Да и... мы же выпускаем такие приборы, которые...
 Насколько я знаю - такие приборы делает только наш завод. В Союзе больше никто их не
 делал... Есть ещё один, но в Германии. А их приборы - за валюту, а наши-то - за рубли.
         - А что - ещё кто-то покупает их у вас?
         - Ну, а как же?! Без наших приборов - ни один... нормальный станок работать
не сможет!
         - Хорошо хоть так, - проговорил Евдоким. - Так я Юрке накажу, чтоб взял тебя
с собой. Он парень надёжный, с ним не пропадёшь.
         - А ты не боишься - его одного гонять? - поинтересовался Никифорыч.
         - Порожняком - дойдёт... А тут ещё такой... ответственный попутчик ему! -
 пошутил молодой бизнесмен. - Доедут. Не впервой.
         И Евдоким прямо на газете "Аргументы и Факты", которую читал Илья, и которая
 лежала у него на тумбочке, написал название станции метро и адрес, где Илья может найти
 водителя КамАЗа, а так же номер телефона, по которому он должен будет позвонить, чтоб
 его встретили или сказали, куда ему прийти. И ещё раз Евдоким предупредил:
         - Учти: дольше, чем до трёх часов дня - он ждать не сможет. Ему ещё целую ночь
 баранку крутить в дороге.
         - Может... мне прокатиться с ними за компанию? - спросил Никифорыч неуверенно.
         - Сиди уж! Без тебя обойдутся, - осадил его сын. - А ты, случайно, на КамАЗе
не работал водилой? - спросил он Илью.
         - Нет. Я только на танке... могу, - улыбнулся Илья.
         - Ну... танки нам пока не нужны. Слишком много от них шума и вони. В Москве,
 вон, до сих пор от них воняет. И лишний шум нам - ни к чему.


                44

                "Афганистан болит в моей душе".