Другой сосед Отто по камере

Когда Отто привели в новую камеру, из-за стола, за которым он читал, поднялся высокий человек и встал около окна в предписанном положении, руки по швам. Но то, как он это проделал, выдавало его мнение, что он не находил это особенно нужным.
Дежурный тоже сразу же заметил:»Ладно уж, господин доктор. Вот вам новый сокамерник!»
«Хорошо!» - ответил мужчина, произвёдший на Отто в своём тёмном костюме, спортивной рубашке и галстуке впечатление больше господина, чем сокамерника. «Хорошо! Моя фамилия Райххардт, музыкант. Обвиняюсь в коммунистической деятельности. А вы?»
Квангель почувствовал в своей холодную твёрдую руку сокамерника. «Квангель» - представился он с задержкой. «Я — столяр. Меня обвиняют в государственной измене .»
«Ах, вы!»  - обратился др. Райххардт к дежурному, который уже собирался закрыть камеру. «С сегодняшнего дня опять две порции, ладно?»
«Ладно, доктор! Я уж сам это знаю!»
И дверь закрылась.
Один момент оба изучающе посмотрели друг в друга. Квангель был недоверчив. С этим утончённым господином, настоящим доктором он должен вместе жить — от этой мысли становилось как-то неловко.
Глаза господина смеялись. И потом он предложил:»Ведите себя так, как если бы вы были одни в камере, если вам так удобнее. Я не буду вам мешать. Я много читаю, играю сам с собой в шахматы. Занимаюсь гимнастикой, чтобы поддерживать тело в форме. Порой напеваю для себя, но очень тихо; это, естественно, запрещено. Будет  это вам мешать?»
«Нет, это мне не помешает.» И почти против воли добавил:» Я был в бункере гестапо, сидел там три недели вместе с сумасшедшим, он был всегда гол и представлял себя псом. Теперь мне ничего так легко не помешает. «
«Хорошо! Но, конечно, было бы ещё лучше, если бы вы  немного радовались музыке. Это единственная возможность здесь, в этих застенках организовать гармонию.»
«В этом я не разбираюсь», - неохотно ответил Отто и добавил:» Это заведение более спокойное, чем то, где я был, не так ли?»
Господин опять вернулся к столу и взял в руки книгу. Он  доброжелательно ответил:»Я был там внизу некоторое время. Да, здесь несколько лучше. По крайней мере здесь не бъют. Дежурные в большинстве тупые, но не полностью опустившиеся. Но тюрьма остаётся тюрьмой, вы это сами знаете. Мне здесь разрешили читать, курить, собственную еду получать, носить собственную одежду и пользоваться собственным  бельём. Но я — особый случай. И арест остаётся арестом. Не просто перестать чувствовать решётки.»
«А вы уже этого достигли?»
«Может быть. Чаще всего. Но не всегда. Если, например, я думаю о своей семье, то нет.»
«У меня только жена. В этой тюрьме есть и женские камеры?»
«Да,они есть, но мы ничего не увидим от женщин.»
«Естественно, не увидим.» Отто вздохнул. «Мою жену они тоже посадили. Надеюсь, сегодня они её тоже сюда перевели.» И добавляет:»Она слишком мягка для того, что ей пришлось вынести в бункере.»
«Мы попробуем об этом узнать через пастыря. Может быть, он сегодня после обеда к нам заглянет. Между прочим, поскольку вы здесь, вы теперь имеете право взять защитника.»
Доброжелательно кивнул Квангелю, надел очки и начал читать.
Сранные эти утончённые господа! - подумал Квангель.У меня к нему ещё масса вопросов, но если он не хочет, Бог с ним. И немного обиженый, занялся своим постельным бельём.
Камера была очень чистой, светлой и не такой маленькой, можно было сделать три с половиной шага туда и обратно. Окно было полу-открыто, и от этого чистый воздух.
И пахло здесь приятно; позже Квангель понял, что запах шёл от мыла и  белья соседа. После вонючей камеры гестапо, Квангелю это место казалось светлым и даже радостным.
После того как он застелил свою койку, Квангель сел и стал наблюдать за соседом.
Сам он со школьной скамьи не брал в руки книг, поэтому его удивляло, что такое мог с интересом читать сосед. Как-будто не было о чём подумать...Он сказал, что можно всять адвоката. Но на что адвокат, когда ты приговорён к смерти? Это выброшенные деньги. У этого господина, конечно, всё по-другому. Он немногое нарушил - вот он и спокойно читает. .
Только дважды прервал доктор Райххардт своё чтение. Первый раз, не поднимая глаз от книги, он предложил Квангелю сигареты.
В другой раз Квангель встал на скамеечку, чтобы посмотреть из окна во двор, откуда доносились равномерные шаги гуляющих заключённых.
«Сейчас лучше этого не делать, господин Квангель»,- предупредил сосед. «Надсмотрщики заметят и бросят в тёмную камеру, посадят на хлеб и воду. Лучше попробовать вечером.»

Потом принесли обед. Квангель, привыкший к плохой похлёбке в гестапо, с удивлением увидел, что поставили две большие миски с супом и две тарелки с мясом, картошкой и зелёными бобами. Но с ещё большим удивлением он смотрел, как сосед налил немного воды в тазик, старательно помыл руки и вытер их полотенцем. Налил чистой воды и предложил ему:»Пожалуйста, господин Квангель!» Пришлось Квангелю послушаться и помыть руки, хотя он ничего грязного и не брал.
Потом они молча ели.
Три дня понадобилось, чтобы до Квангеля дошло, что это не была тюремная еда, а собственная доктора Райххардта, которую он разделил с сокамерником. Как и в остальном, он был готов всем поделиться, и мылом, и книгами, и сигаретами. От другого требовалось лишь желание принять.
И ещё пару дней потребовалось, чтобы Квангель преодолел недоверие к др. Райххардту, окружившего его такой неожиданной доброжелательностью...
Окончательно преодолеть недоверие помогло ему одно ночное признание этого господина, когда тот признался, что ещё сильно боится смерти, всё равно от гильотины или от виселицы. Др. Райххардт признался, что часто механически переворачивает страницы книги, и при этом перед его взором он видит не буквы, а серый цементный двор тюрьмы, виселицу с покачивающейся на ветру верёвкой, которая  здорового сильного мужчину за три — пять минут превращает в кусок падали.
Но ещё более ужасным чем этот конец, была его мысль о семье. От него Квангель узнал, что у доктора было трое детей, двое мальчиков и дочь, старший — одиннадцати лет, младшая — четырёх. Райххардта порой охватывал панический страх, что палачи не удовольствуются его казнью, и продолжат месть, отправив жену и детей в концентрационный лагерь на медленную смерть.
С учётом этого, собственная участь показалась Квангелю более лёгкой. Его заботила лишь Анна, но он знал, что до последнего момента она вела себя мужественно, а умрут они вместе, и не останется никого, о ком бы они из-за своей смерти страшились.
Точно, что такое против режима доктор Райххардт совершил, Квангель так и не узнал до самой своей смерти. Ему казалось, что его сокамерник не особенно активно боролся против режима, не участвовал в заговоре, не расклеивал плакаты, не готовил покушения. Он просто жил, согласно своим убеждениям. Он не участвовал ни в каких национал-социалистических мероприятиях, не помогал им ни словом, ни деньгами, но часто пытался предупредить о последствиях. Он открыто высказывался о том, что считает путь, выбранный немецким народом под руководством его правительства, гибельным. Это он говорил всем как в Германии, так и за рубежом. Потому что до начала войны др. Раххардт ещё выступал с концертами и за границей.

Прошло много времени пока столяр Квангель в некотором смысле смог себе уяснить, какой деятельностью занимался др. Райххардт до тюрьмы. Но совсем понятно это ему так и не стало, в самой глубине души он не  считал деятельность др. Райххардта работой.
Сначала, когда он услышал, что сокамерник музыкант, он подумал о музыкантах, которые играли в маленьких кафэ, где люди танцевали, и ему стало смешно, что такой  сильный и здоровый мужчина мог заниматься такой несерьёзной работой. Это было как и чтение, чем то ненужным, чем развлекаются утончённые люди, у которых нет нормальной работы.
Райххарду пришлось много раз объяснять старому мастеру, что такое оркестр, и что делает дирижёр. Евангель всё время спрашивал: «И тогда вы стоите перед вашими людьми с палочкой и даже сами не играете?»
«Да, это так.»
«И только за то, что вы указываете, когда начинать играть и как громко, только за это вы получаете кучу денег?»
Др. Райххардт соглашался, что это было так.
«Но вы  же сами можите делать музыку на скрипке или пианино?»
«Да, могу. Но не делаю этого, по крайней мере никогда перед публикой.Посмотрите, Квангель, ведь это же как у вас: и вы умеете строгать, пилить и забивать гвозди. Но вы этого не делали, вы наблюдали за другими.»
«Да, чтобы они побольше сделали. Потому что вы перед людьми стояли,они быстрее и больше играли?»
«Нет, конечно этого не было.»
Молчание.
Вдруг Квангель добавляет:»И только музыка... Посмотрите, когда мы в хорошие времена работали, не только гробы, но и мебель делали, шкафы, книжные полки, столы, тогда мы что-то делали, на что можно было посмотреть! Самая хорошая работа сто лет могла простоять. А музыка — когда вы кончаете, от вашей работы ничего не остаётся.»
«Нет, Квангель, радость в людях от хорошей музыки, она остаётся.»
Нет в этом пункте они никогда не смогли полностью договориться.
Маленькое презрение к такой деятельности у Квангеля осталось. Но он видел, что этот человек был порядочным, честным, не изменившим себе под угрозами и всеми ужасами. Он оставался всегда доброжелательным и готовым прийти на помощь.
С удивлением до Квангеля дошло, что др. Райххардт не только к нему так относился, а ко всем сокамерникам. На несколько дней к ним в камеру поместили маленького воришку, опустившееся ничтожество. И этот тип использовал доброжелательность доктора, надсмехаясь над ним. Он выкурил все его сигареты, крал хлеб, обменял его мыло у надсмотрщика для своих целей. Квангелю очень хотелось этому типу надавать, о, он бы его заставил вести себя по-человечески. Но доктор был против такого перевоспитания, он взял вора, воспринимающего его доброту как слабость, под защиту.
Когда типа, наконец, увели, когда обнаружилось, что он в своей непонятной злобе так разорвал на мелкие кусочки фотографию жены и детей доктора, что её невозможно было восстановить, и Квангель в гневе сказал:»Знаете, доктор, я порой думаю,что вы действительно слабый. Если бы вы мне сразу же разрешили поставить типа на место, этого бы не случилось» На это дирижёр ответил с грустной улыбкой:»Хотим мы стать такими, как те другие, Квангель? Ведь это они уверены, что могут своими побоями заставить нас поверить в их идеалы! А мы не верим в главенство силы. Мы верим в доброту, любовь и справедливость.»
«Доброта и справедливость для такой паршивой обезьяны!»
«А вы знаете, как он стал злым? Знаете ли вы, что он теперь защищается от доброты и любви, потому что боится, что если перестанет быть плохим, нужно будет жить по-другому? Если бы он у нас хотя бы 4 недели остался, вы бы почувствовали действие.»
«Нужно бывать и твёрдым, доктор!»
«Нет, не нужно. Такое предложение извиняет всякое отсутствие  нелюбви, Квангель!»

на фото Альфред Шмидт-Зас, с которого частично списан доктор Райххард