10. Без Надежды

Май 1998 года. 22 часа. Кухня Анны Михайловны.

После получения  высшей квалификации настроение у нашей героини было такое, словно она   разгрузила вагон угля,  а работодатель  не только заплатил ей обещанное по договору, но ещё подарил ей  вагонетку с орхидеями и  премию в объеме годового заработка выписал.

Экзаменов нынче у  неё  не было. Коллеги   на свои  её не пригласили, чтоб, не дай Бог,   увидела она, как  они    лезвиями  ошибки  скребут и синей пастой правят работы  детей «нужных» родителей, повышая заодно себе качество.   

В общем,  душа Анны пела.  Следующий учебный год был для школы юбилейным,  и   высококвалифицированная литераторша, поймав волну творческого вдохновения, сочинила по этому случаю  «Юбилейный вальс».

Чтобы не забыть текст и мелодию, Анна Михайловна  включила магнитофон на запись, взяла в руки гитару и тихонечко запела:

Знойное лето промчалось,
Веселые дни торопя.
Вот и опять повстречалась
Школьная наша семья.

Друг мы о друге скучали,
Веселые дни торопя,
Зовут Заозерные дали,
Своей красотою маня…

Анна перебирала струны гитары и, закрыв глаза, представляла, как со своими восьмиклассниками соберется 1 сентября, и они хором споют:

Знает пусть в каждой квартире
Школьной семьи детвора,
Что самая лучшая в мире
Школа СЕДЬМАЯ моя!
               

               
                ***

Анна закончила песню, отмотала пленку и приготовилась к прослушиванию записи. Неожиданный  телефонный звонок прервал её на самом интересном месте.

- Кто это? Чего так поздно! – подбежала она к телефону.

- Ты сидишь или стоишь? – спросила её коллега.

- Стою, - сказала Анна.

- Лучше сядь, - посоветовала она и без паузы  выпалила: Надя  Полесова под поезд бросилась. Сегодня. Днем. В три часа.

 
В три часа Анна была на комиссии в гороно. Ей присваивали квалификацию. Как же так? Что такое? Зачем?

 - Надя. Девочка моя, - забилась   в Анином  мозгу  страшная новость. На ум и через час ничего не приходило, а в висках стучало: Нади нет.  Девочки  нет. Надежды больше нет.

Целую ночь Анна Михайловна привыкала к этой мысли, вытаскивая из своей памяти всё, что было связано в её жизни с Надеждой.

                ***

Девятиклассница Надя Полесова никак не могла пересдать математику. Всю весну ходила она на зачеты, но  все время получала «двойки».

Скоро последний звонок, а она одна-одинешенька со своей проблемой.  Перебирает в памяти зазубренные формулы, и всё вроде правильно с задачками и примерами делает, но верного решения не получается.

И никто помочь не может. Бабушка с дедушкой, увы, не математики. У них сад с огородом.  На репетиторов денег нет. Мама на трех работах. Без зарплаты. На её плечах два младших братика и пьющий отец.

Да и не такая она, Надя, чтобы взваливать на  кого-то свои заботы и проблемы.

В то весеннее утро Надя в шестой раз пришла к учителю  математики и узнала, что зачет отменяется, потому что  к экзаменам она  не допущена.   

Не спавшая ночь  ученица, выйдя из школы,  решилась идти не к бабушке с дедушкой, с которыми жила, а к маме с братишками. Путь был далеким, но привычным, и лежал он вдоль железной дороги.

Надя шла  медленно, смотрела на зазеленевшие посадки, останавливалась, когда мимо с  железным скрежетом проносились поезда. Она заглядывала в окна вагонов и электричек, а люди ехали куда-то и не обращали на неё никакого внимания.

Надя шла по гравию осторожно, боясь поцарапать каблуки у туфель: новых не будет, вдруг придется на выпускной в этих идти.  Вспомнив об этом, она  задохнулась от  леденящей душу мысли: «Выпускного не будет! Для НЕЁ не будет: ЕЁ НЕ ДОПУСТИЛИ К ЭКЗАМЕНАМ!»

Надя замедлила шаги. Надо подумать, что она  скажет дома. Наверное, придется сказать так:

«Здравствуй, мама. Прости меня: я не оправдала твои надежды. Меня не допустили к экзаменам. Я не получу аттестат. Я никогда не поступлю в вуз. Я, мама, никем не стану. Я не вытащу тебя и братьев из этой конуры. Я не смогу быть вашей опорой. Не надейтесь на меня. Никакая я не надежда. Потому что я тупая. Я самая тупая дебилка. Я дурра. Дурра. Понимаешь, мама, я  идиотка. У меня мозги дебильные! И мне осталось только… »

Надя вздрогнула от  грохота промчавшегося мимо товарняка. Стало опять тихо, и опять зашуршал под ногами гравий. Только теперь она шла уже обратно.

«Что скажет мне мама? Прогонит?  Ударит? Заплачет? Её, конечно же, вызовут в школу. Будут стыдить. Узнают все знакомые про этот позор: дочь-то тупая, до экзаменов не допущена!»

Надежда  ходила вдоль линии. Туда и обратно. Часа два. Ощущение пустоты и осознание того, что всё кончено, не отпускало её. В глазах темнело. Кровь отхлынула от головы. Потом снова прихлынула  и, застучав молоточками в висках, заложила уши так, что Надя на несколько секунд оглохла.

От  пронзительно – длинного  гудка  девочка вздрогнула и улыбнулась.     Когда показался состав  скорого поезда,  Надежда сложила на обочине стопочкой книжки с тетрадками, решительно подошла к рельсам и за 20 секунд до встречи с ним легла на шпалы, вытянув руки по швам.

Расчет оказался верным до секунды. Никто ничего не успел: ни обезумевший машинист, ни одинокие прохожие.

Только майский жук изо всех сил  жужжал: «ЖЖЖ...ЖЖЖ...ЖЖЖИИИТЬ!». Но его сбило первым.
               

                ***

Ты лежала в гробу в непривычном  ситцевом  платочке и была похожа на Аленушку с шоколадной обертки. 

Твоя мама гладила твоё бледное лицо и  хрипела: «Доченька! Зачем?!  Зачем  ты это сделала?!»

Бабушка задыхалась от удушья и  теряла сознание.

Это в «Школе» у Гай-Германики  одноклассники у гроба  плачут в раскаянии  и  даже целуют усопшую.  Враньё.

Твои одноклассники прятали глаза, кривили носы и губы.   

В их числе был и ОН. Тот, которого ты тайно любила.

Он с трудом скрывал на своем лице брезгливость.

Был и клоун Додошка,  который все годы учебы  на уроках только дурачился, но имел, в отличие от тебя,  по всем предметам, в том числе и по математике,  «троечки». Потому что его папа был полковник.

Были и те девочки, которые смеялись над тобой из-за твоих бедных нарядов и шипели за спиной: «Надя, купи лифчик!».

Была и твоя единственная подружка, которая знала о том, что ты в тот день сделаешь ЭТО, но никому не сказала.

Слёз не было. Потому что ты им испортила праздник.

Из учителей было двое. Классный руководитель и Анна Михайловна.
 
Если бы ты видела сейчас своих братиков, забившихся от страха  в угол тесной общежитской комнатенки, почерневшие от горя лица отца и матери, то встала бы.

Потому что смотреть на это было выше человеческих сил.

Любила ли ты их?   Зачем ты это сделала?

Похоронили тебя на новом кладбище в Зайково.

Там было в ту весну всего две «улицы».

Через 15 лет тут будет лежать полгорода.  Область займет в стране лидирующие позиции по  нежеланию молодежи жить.

А ты была первая.

И звали тебя Надежда.

Как же мы без тебя, без Надежды, теперь?

               
                ***

Анна Михайловна учила Надю с 5 по 7 классы, а потом этот класс у неё забрали и передали другому учителю.

Анна Михайловна не видела свою ученицу два года, потому что занятия проходили в разные смены. Но она  очень хорошо помнила эту девочку. И особенно её чистые и синие, как летнее небушко, глаза.

Ах, какая это была старательная ученица! Как она хотела всё знать! У неё не было и не могло быть двоек. Она слушала учителя с затаенным дыханием, ловила каждое слово.

Будучи по природе робкой и застенчивой, Надя умела преодолеть себя и всегда знала материал и  отвечала  на вопросы учителя  четко и смело.

С математиком Анна Михайловна работала в одном кабинете несколько лет. И была невольной свидетельницей « методических приемов» её работы.

Ей ничего не стоило сказать стоящему перед ней ребенку:

- Если у тебя голова так тупа, что ничего не соображает, то пойди и положи её на рельсы. Зачем она тебе, голова?

               
                ***

Звенит звонок на первый урок второй смены. Анна Михайловна собирает за шкафами свои вещи, надевает пальто, берет тяжелую сумку с тетрадками и идет тихонечко через весь класс к выходу.

Математичка сидит на стуле и грозно смотрит на жертву у доски. Губы поджаты, спина прямая, голос сух и резок. Тишина гробовая.

Анна Михайловна оглядывается на детей и не узнает их: неужели это тот самый 7Г? Шумный, горластый, задиристый.  Дети сидят сгорбленные. Смотрят только в тетрадь.

Однажды Анна Михайловна не выдержала и сказала классному руководителю:

- Сделай что-нибудь! Этот удав  когда-нибудь превратит  твоих детей в кроликов и съест.

- Это  сильнейший математик школы! – услышала она в ответ.

- Трудно работать, когда дети не любят? – не выдержав,  спросила Анна напрямик у своей коллеги.

- Мне не нужна их любовь! Мне нужны знания! – резко ответила  математичка и  в тот же день написала на Анну докладную за то, что та ушла и не закрыла в их общем кабинете форточку.

Как Анна ей позавидовала тогда! Ведь она без любви детей, без их тянущихся рук и глаз уроки вести  не могла. Её предметы должны были быть самыми любимыми и желанными для всех учащихся.

А для этого она их, детей несмышленых,  сама очень-очень любила, жалела и лелеяла так, словно сама их и  родила.

Эта любовь сжигала её сердце, опаляла душу, но и крылья дарила. 

А у коллеги было все  легко и просто: знаешь – «три», не знаешь – «ноль».

«А вот  ты, слышишь, именно ТЫ,  -  НИКОГДА не будешь знать математику на «три». Это я тебе гарантирую!» - раздавалась угроза  в адрес очередного "тупорылого" ученика сильнейшего математика.
               
                ***

Уголовное дело закрыли за отсутствием состава преступления.

Директор школы на педсовете, подводя итоги года, в двух словах оправдала коллектив: никто не виноват.

До экзаменов эта ученица была допущена, о чем есть запись в протоколе от такого-то числа.

Проблема глубже. У девочки ещё в четвертом классе при анкетировании выяснилась склонность к суициду.

Хороша и мамаша: подбросила ребенка к бабке с дедкой.

И потом весна, любовь.   Так что  естественного отбора никто не отменял. Больные и слабые из жизни уходят первыми и всегда по доброй воле – это истина бесспорна.

Потом слово предоставили психологу школы, которая подтвердила, что анкеты были.

И всё. Перешли к другим вопросам.

               
                ***

Психолог, избегая взгляда Анны Михайловны, ссутулившись, юркнула   после  выступления на крайнее сидение первого ряда и уткнулась лицом в свои колени.

А Анна ещё раз вспомнила, как полгода назад  готовила к отчету журнал класса коррекции.

Листала его, выискивая недочеты: кто из учителей тему урока не дописал, кто оценки забыл выставить.

И неожиданно «вылистала» страницу, из которой узнала, что в её классе вот уже  целых полгода ведутся психологом уроки-консультации.

- Не может быть! – вспыхнула от  негодования Анна и спросила у детей: Дети, у вас были такие уроки?

- Нет, - отвечают.

- Ну, может быть, вас на беседы к психологу по одному вызывали?

- Нет! - кричат ученики. – Она  к нам только в прошлом году с анкетами приходила.

Анна смотрит на страницу, и она, страница эта, говорит ей: «Да. Уроки были. Вот даты. Вот список детей. Отмечены пропуски. Аккуратно записаны все темы коррекционных  занятий».

Анна Михайловна вошла в кабинет психолога, положила перед ней журнал с открытой страницей и спросила:

- Вам, такой молодой, ещё только начинающей свою трудовую биографию, не стыдно  ЭТИМ заниматься? 

Вас совесть не мучает, когда вы деньги  незаработанные получаете?

- Мои дети больны, и они нуждаются в вашей помощи не на бумаге, а на деле!- добавила Анна. – Будьте добры – отработайте!

Девушка - психолог бледнеет, теребит пальцы и молчит. Но затем испуг в глазах  сменяется ненавистью.

Анна идет к завучу и коротко, не по чину,  бросает:

- Во втором полугодии я такую фикцию не потерплю! Наведите порядок!

               
                ***

Анна Михайловна сидела на педсовете каменная. Она не верила своим глазам и ушам: кому  ОНИ  врут?!

Почему не уволили психолога, который  обнаружил ЭТИ проблемы аж  ПЯТЬ лет назад?

Почему медицинская комиссия, которую проходят все дети перед экзаменами, не нашла у ребенка никаких отклонений?

Почему при расследовании не допросили всех учителей и одноклассников?

Почему выводов для профилактики не сделали?   

Почему не дали высказаться учителям?

Почему  не проанализировали работу классного руководителя? 

Почему, наконец, не распустили  ВЕСЬ педагогический  коллектив, который  проявил вопиющую и преступную халатность, забыв о главном своем предназначении -   ОТВЕЧАТЬ  за здоровье и жизнь доверенных ему детей?



Коллектив молчал.  Промолчала и Анна Михайловна. И не потому, что ей не дали слова или она была труслива.   

Просто ей говорить было некому: единомышленники отсутствовали.

А со стеной разве можно разговаривать?

Всем стали нужны  разряды. И желательно, высшие. Гонка началась. 

И никто у Нади Полесовой  так и не  захотел попросить прощения.


                ***

Всю вину за случившуюся трагедию Анна Михайловна возложила перед Богом  на себя.

Ей казалось, что если бы она не бросила этот класс два года назад, то девочку можно было спасти. 

Мысль об этом терзала Анну весь отпуск.  Денег на полноценный отдых не было. Всё лето она просидела дома. От тяжелых мыслей ею постепенно  овладевало чувство безысходности, беспомощности и одиночества.

К сентябрю она так расхворалась,  что  почти месяц  провела на больничном. 

Ей не хотелось идти  на работу.  Ей было неуютно работать в этом коллективе.

Коллектив платил ей взаимностью.

«Всё! Заездили клячу – надорвалась!» -  воскликнула  Анна Михайловна  и написала заявление об уходе.

Его подписали в тот же день.

- Тебя, Анна, боятся, как атомную бомбу! – звонили на дом ей сочувствующие  коллеги. – Зря ты уступила им. Мы тебя в депутаты хотели выдвинуть, а ты легко сдалась, без боя.

- Я не воюю, - ответила Анна.

- А Жорка в суд заявление подал, чтобы тебя защитить!

- Умоляю, не надо войны! Оставьте меня. Я устала.

            
                (продолжение следует)

  http://www.proza.ru/2013/12/03/1507