Дом разбитых зеркал

   

                ДОМ  РАЗБИТЫХ ЗЕРКАЛ
    (К истории создания   романа, в жанре письма с авторскими  примечаниями, пояснениями и ссылками  на свидетельские показания  и документы эпохи.  Письмо академику Российской академии  образования, автору  «Педагогической антропологии» Борису Михайловичу БИМ-БАДУ от  1 декабря 2013 года) 
    

      Дорогой Борис Михайлович! Здравствуйте крепко и долго!
      Думал и старался к  дню Вашего рождения  завершить   одну из  глав романа «Дом разбитых зеркал» под рабочим названием «Долгий этап княгини Зины», но, увы, не успеваю! На меня свалился очередной  огромный ком информации, касающейся эпохи  лагерных страданий Вашей  славной тётушки. Материал уникальный, несущий много  нового, негласно табуированного,  потаённого, омерзительно страшного  и бесконечно подвижнического, духовно выстраданного и просветлённого. С ума сойти, но заключительная глава этого романа  должна быть написана мною стихотворением  в прозе!  И этого мало. Всё  здесь складывается непросто. Роман ещё незавершён, но уже  вне моих планов  начинается история его написания.  Всё  чаще возникает вопрос: возможно ли вообще появление  в русской литературе художественного произведения, романа или повести,  с  авторскими примечаниями,  цитатами и ссылками  на документальные источники?  Нонсенс!  Да! Однако, не следует спешить  опровергать безумное новаторство в духе идеологии московского концептуализма,   не следует быть консерватором и ретроградом,  зашоренным эпигоном…
       Посылаю Вам некоторые сведения и  соображения по  окончательному завершению романа, в котором Ваша тётушка Зина является одной из  его  ярких и самобытных героинь. Я был бы весьма  рад  получить  от Вас хотя бы краткий   ответ на это сумбурное моё письмо, мне бы хотелось  знать  Ваше мнение по этому тексту, Ваши веские возражения,  авторитетные предложения, советы и рекомендации…
      В среду, 27 ноября,  я  вместе  с  уже знакомой Вам  Галиной Алексеевной Дениско  с 10-00  до 15-00  брал интервью у  бывшей каторжанки, учительницы иностранного  языка  Елены Павловны Посник. 
      Ей 90 лет. У неё хорошая, ясная, живая  память, о  далёком прошлом вспоминает как о вчерашнем дне, (помнит и называет фамилии, имена и отчества своих  давних мучителей и благодетелей,  даты событий и  мелкие детали происшествий).  Сама за собой ухаживает, готовит пищу и даже  помогает невестке блюсти чистоту в квартире.  История  Новейшего времени её мало интересует, точнее она её презирает:  на фоне того трагического прошлого  наша эпоха для неё мелка, порочна и  ничтожна в торжестве своего   животного  консюмеризма.  Наша пятичасовая беседа касалась двух  тем: «Русская (советская) женщина в немецкой оккупации»  и «Русская (советская) женщина   в  тюремном  заточении  и на каторжных  работах».
      Первая тема, увы, прошла мимо  отечественных и зарубежных исследователей, стремительно уходят из жизни живые свидетели того времени  (Е.П.Постник – одна из немногих!).  Вторая тема, намеченная ещё  Евгенией Гинзбург в её «Крутом маршруте» не нашла яркого воплощения у других писателей и историков.  Этой темы едва коснулся А.Солженицын и её лишь пунктиром наметил А.А.Зиновьев в своих весьма  нелестных для властей воспоминаниях о войне.
      Надеюсь, что  недавние  воспоминания Елены Павловны Посник будут в будущем году  где-нибудь опубликованы, но меня они интересуют в первую очередь как живой и честный  исторический источник для завершения романа «Дом разбитых зеркал», особенно для описаний мытарств  осужденных женщин  во время долгих, многомесячных  этапов и в  пересыльных тюрьмах. 
       Елена Посник попала в Тульскую внутреннюю (политическую) тюрьму в 19 лет. Она была  осуждена  «тройкой» на 15 лет каторжных работ, и  в  20 лет  уже разгружала  баржи со стройматериалами в городе-порте Молотовске (ныне Северодвинск).  Потом  работала  на лесоповале в Тайшете и на  колымских урановых рудниках  близ посёлка  Бутугычаг в роли «носильщицы  руды» (в деревянных с открывающимся дном ящиках за спиной).  Потом, там же на урановых шахтах,  она   выживала   в качестве санитарки и медсестры (и была  единственным  специалистом  по  безболезненным    абортам, без применения наркоза и обезболивающих средств!)
      Отбыв  почти 15 лет  каторги (за вычетом  8-ми   «зачётных» месяцев  на урановых рудниках), она считает, что в результате всех мытарств ей   «в жизни крупно  повезло».  Первая часть её (ОПУБЛИКОВАННЫХ) лагерных  воспоминаний так и называется: «Я счастливый человек. Эпизоды из жизни».  Хотя в конце беседы она призналась, что если бы не такая долгая каторга, «съевшая целиком юность и   молодость», то может она  стала бы великой, известной женщиной. Из её воспоминаний для себя  я впервые узнал,
- что самыми суровыми и несовместимыми с жизнью были  Колымская и Нарымская каторги, а также  Мордовские  лагеря, где отбывала свой срок  жена «врага народа»  княгиня Зина, Ваша тётя; 
-что немецкая оккупация в  первые  шесть  месяцев  войны  для наших женщин  была весьма сносной,  случаи насилия   над ними  со стороны немцев  были весьма редкими (как объясняет это сама Елена Посник, «немцы ещё не успели проявить себя  как насильники и  мучители»). При этом она жалуется на наших «доблестных освободителей и мстителей» – наших   советских офицеров из Красной Армии и  войск НКВД.  Из-за одного такого  «офицера-мстителя», из-за его домогательств, она вынуждена  была с матерью  убежать из  отчего дома ночью, под бомбёжкой  в соседний районный городок, где жили родственники убитого на финской войне отца.  Женщинам и девушкам надо было доказывать советским властям, что они не являлись «фашистскими подстилками», что обращаясь на  немецкую биржу труда, они думали в первую очередь о своих семьях, о хлебе насущном, а не  о райской жизни в Великом Рейхе. Многие девушки женщины становились жертвами клеветнических доносов в НКВД и СМЕРШ  своих односельчан и соседей по коммунальной квартире.  Освободители иногда вели себя хуже оккупантов, шантажировали  девушек и женщин, склоняли   к соитию  под  угрозой отдать их под суд за связь с оккупантами, «насиловали их грубо как завоеванный живой трофей» Одним словом,   война не терпит  джентльменов, их там даже поэту   найти почти невозможно.
      Иногда  у Елены Посник создавалось впечатление, что большевистская  власть как бы мстит  советским  женщинам и девушкам-комсомолкам за то, что они, оставленные на милость врага своими защитниками, продолжали  жить  и выживать  в новых условиях и  обстоятельствах, «не помышляя о массовом самоубийстве».  Елену Павловну до сих пор возмущает  графа-вопрос в личном деле каждого советского человека: «Были ли Вы и Ваши родственника в оккупации?». Она считает позорным делом  властительных мужчин мстить своим  женщинам за то, эти женщины, будучи оставленными, нашли в себе дерзость  жить дальше и продолжать  заботиться о потомстве.  Многих таких женщин стригли наголо, как и во Франции.  Но если их там    стригли  прямо на улицах   для общего позора, оставляя жить на свободе, то наших женщин в СССР лишали свободы, отправляя их по доносам на каторгу,  стригли   наголо  в санитарных целях  и  для  всеобщего позора.   
-  что освободившихся  из лагерей  женщин  местные работники НКВД   оставляли жить до старости в  Колымском  крае, им не давали документов, разрешающих  выезд на  «материк», на «большую  землю», в родные места. На Колымской каторге всегда был излишек представителей «сильного пола» и  острый дефицит «слабого пола». Здесь, однако, нельзя всё объяснять   трогательной заботой партии и правительства о приросте  народонаселения в этом  «мёртвом крае», где почти всегда «хмурое безмолвие: ни дерева, ни птички, ни одного живого звука». Дело  заключалось  в ином.  Дело в том, что  как  в тропиках, так и за Полярным кругом, даже в самых гибельных местах  герои оперетты Кальмана  пели  и продолжают петь:  «Без женщин  жить нельзя на свете,  нет! Они нам украшают белый свет!». На Колыме женщины  после выхода на волю становились самыми дешёвыми и  бесправными  в мире сексуальными рабынями,  ибо потребность в них у вольнонаёмного состава, у военнослужащих  внутренних    и всех родов войск  была очень  велика.
- сексуальное рабство освободившихся из лагерей женщин и  оставшихся жить на  каторжном поселении  являлось составной частью  трудового рабства  ссыльных и спецпоселенцев. При этом необходимо отметить, что  страшная подневольная жизнь в женских лагерях мало чем отличалась от  жутких условий существования на спецпоселениях  и «вольных посёлков» при лагерях. 
      В БЕЗЫМЛАГЕ, в АЛЖИРЕ (лагерь жён изменников  Родины), в ТЕМ(НИК)ЛАГЕ (Мордовские женские лагеря), в ТАЁЖЛАГЕ ( мужские лесные лагеря усиленного и строгого режима и женские промзоны),  УСТЬВЫМЛАГЕ( таёжные посёлки и лагеря Княж-Погоста), на  БАМЛАГЕ ((спецпоселения  для  семей раскулаченных крестьян и вышедших  на  поселение в населённые пункты  при  Байкало-Амурской магистрали из  тюрем и лагерей строгого режима уголовников-рецедивистов), в ДАЛЬЛАГЕ (  Колымские  женские и мужские лагеря  при урановых шахтах – женский лагерь «Вакханка») сексуально рабство как самих молодых  сиделец ГУЛАГА, так  и рождённых ими  в неволе детей, «дочерей ГУЛАГА было обычным явлением и являлось одним из главных условий выживания на биологическом уровне.
      В этих и  прочих  запредельно   жутких  подразделениях архипелага ГУЛАГ  начальники  женских и мужских ИТЛ, коменданты  спецпоселений, командиры  подразделений внутренних войск НКВД и их заместители имели  абсолютную  власть над жизнью и смертью   подневольных и абсолютно  бесправных женщин и  мужчин в эпоху большевистского ига  ВКП(б)  -  Второго Крепостного  Права Большевиков.
      Именно  вооружённое до зубов местное начальство этих самых многочисленных  Волголагов, Печорлагов, Сиблагов и Дальлагов  единолично решало, где в каком посёлке жить,  кому именно  из заключённых и ссыльных на ком жениться и за кого  выходить замуж.  Они, таким  образом, негласно присвоили себе власть, которой обладали  над крепостными  крестьянами  помещики-крепостники в  эпоху  Екатерины Великой.  У  некоторых высоких начальников-чекистов на спецпоселениях было установлено и средневековое право первой ночи.  У  некоторых были свои гаремы (как и у майора в отставке помещика Измайлова в 1857 году, который за свои издевательства над крепостными девушками был судим и отправлен в Сибирь  на каторжные работы).  Гордые и непокорные  замужние женщины и  девушки подвергались со  стороны  «Хозяина  зоны»  чудовищным унижениям и принародному  надругательству и   позору.  Частично об этом поведал мне в своё время  художник-иконописец Алексей Глебович Смирнов, который расписывал уцелевшие и реставрированные храмы  на Верхней Волге,  в бассейне Печоры в Мордовии, Чувашии и Марийской АССР. В его критической статье к роману «Княж-Погост» под мрачным названием «Хроника «Красной Ямы» нет ни капли преувеличения и вымысла.  Необходимо отметить, что насилие над женщиной  в местах заключения перед войной и во время войны было значительно меньше, чем после войны и после  Большой Амнистии  Лаврентия Берии. Историки ГУЛАГА объясняют это  нечеловеческое и жестокое насилие над женщиной, прежде всего,  «пережитками недавней, самой   жестокой в мире войны», а также реформами в самой системе ГУЛАГА. Насилие и надругательство над женщиной, по их мнению, началось тогда,  когда  бывшие колонии-поселения  были разделены  по половому признаку и  контакты   зэков с зэчками, с поселенками и вольнонаёмными женщинами стали считаться грубым  и дерзким нарушением режима  содержания осужденных.  Таким образом, в местах лишения свободы создание семьи стало  затруднительным,  оно зависло от многих факторов – от простого везения, от   тюремного  срока, от статуса, от вида работы, но в  большей степени от расположения начальства.  Как показывают воспоминания  детей ГУЛАГА, и  в местах неволи  нередко возникало крепкое, сильное и светлое чувство любви, создавались крепкие семьи. Но чаще случались любовные трагедии, в которых лирическая драматургия построена,   чаще всего, на  состоявшейся, «неравной» или вообще  на несостоявшейся любви. Браки  офицеров конвойных войск, браки конвоиров с зэчками и  спецпоселенками  заключались весьма  редко, о них потом  долго ходили легенды.  О несчастной любви в мире  тотальной неволи говорят нам   «женские» тюремные и лагерные песни тех лет.  Одну из них мне напела на прошлой неделе,   Елена Павловна Посник,  песню  начала  50-х годов, когда у заключённых женщин вместо платка на голове  был новый  убор  -   берет  синего цвета:
               
                Он красиво умел говорить,
                Не собьёшь на фальшивом ответе…
                Только нет, он не может любить
                Заключённую в синем  берете…
      
      О гаремах лагерного начальства из    взрослых женщин, зрелых девушек и несовершеннолетних девочках в последние стали рассказывать сами дети ГУЛАГА.  О самом главном и самом страшном человеке  в посёлке  Гонже (БАМЛАГ), о  коменданте   спецпосёлка  по фамилии Семенец  рассказала  в Книге Памяти Галина Алексеевна Дениско (в девичестве Дорошкина). Перед  комендантом Семенцом заискивали все без исключения, «потому что он один мог дать разрешение на выезд в соседний посёлок в больницу (в Гонже  не было больницы)».  Этот лютый  комендант Семенец был найден повешенным  в туалете собственного дома в 1955 году с запиской на груди «Собаке собачья смерть». А спустя несколько месяцев в соседнем  спецпосёлке Магдагачи повесился  и его сын-школьник  Саша (ровесник  Гали Дорошкиной),  оставив после себя записку:   «Я не могу больше так жить».  Нравы в посёлках такого типа были жестокие.  В них  на работу  в промышленной зоне и в новые лесопункты присылали на поселение, тех. кто отбыл свой срок в тюрьмах и лагерях БАМЛАГА, среди которых было много уголовников.  Много было и беглых рецидивистов бамовцев,  которые делали набеги  на  посёлки спецпереселенцев и ссыльных. Они отбирали у людей одежду, еду, насиловали женщин и девочек и убивали их, если они  стойко сопротивлялись.   Для детей ГУЛАГА слово «бамовец» навсегда осталось  синонимом слова «бандит». И сегодня о них о своём  ссыльном детстве вспоминают с ужасом. Многие из них, кто иногда навещает своих родных, живущих там и сегодня, заявляют, что  там спустя полувека ничего  к лучшему не  изменилось. Над этими  бывшими лагпунктами и спецпосёлками  до сих пор виснет ПРОКЛЯТИЕ. Там и сейчас, хотя с тех пор выросло 2 поколения людей, часты неестественные смерти людей, там продолжается их стремительная перманентная  деградация.
      Последствия  жуткого, бесчеловечного   образа жизни в  бесчисленных посёлках ГУЛАГА в далеких 1933-1949 годах, когда в великом  Заточении было сформировано народонаселение  «нового типа» из уголовников-профессионалов, рецидивистов  и нормальных подневольных людей, озлобившихся  на свою судьбу, до сих пор сказываются на  нашей общественной жизни.  Они  будут сказываться  ещё долго,  до  самой смерти последнего славянина на земле.
- «Мероприятия по очистке лагерей».  Долгое время  в научной и художественной литературе бытовало мнение, что массовые расстрелы узников ГУЛАГА в основном пришлись на начало  Великой  Отечественной войны, сразу же после  нападения Германии на СССР. Почти все   историки утверждали, что  большевики боялись массового перехода   на сторону немецко-фашистских захватчиков в первую очередь тех граждан, которые были смертельно обижены советской властью – сотен тысяч ссыльных раскулаченных крестьянских  и казачьих  семей Донского и Кубанского края.  Боялись, что на сторону немцев перейдут также и политические  узники тюрем и лагерей: русские интеллигенты и славянофилы, православное священство, а также ярые идейные враги  большевизма – монархисты, анархисты, кадеты, эсеры и троцкисты.   Действительно в советских тюрьмах находилось много осужденных за шпионаж, измену Родине,  за повстанчество,  терроризм,  там  было много «идейных» кулаков и белоказаков, эсеров и прочих антисоветских элементов. Особенно много  заключённых такого рода было в системе Севвостлага, Сиблага  и Дальлага.
      Представляли ли эти заключённые опасность для советской власти, находясь в столь глухих местах? И да,  и нет.  Всё зависело от исхода войны.  В первые дни войны были срочно уничтожены войсками НКВД   заключённые  Каргопольлага и Архбумлага.  Почти одновременно истребительными отрядами НКВД были  расстреляны  вместе со стариками и  детьми ссыльные кулаки и спецпереселенцы  таёжных деревень, расположенных   в Архангельской области (вдоль старого «Ломоносовского тракта»).  Сегодня у меня есть все основания утверждать, что такого рода очистки лагерей, ИТЛ и  спецпоселений от разного вида  «антисоветских элементов и врагов народа» после 1942 года не практиковалась. Во время войны продолжала действовать давняя, довоенная очистка подразделений ГУЛАГА от «нежелательного контингента»  в первую очередь в чисто  экономических целях -  массовые расстрелы  так называемых  «доходяг» - больных, истощённых голодом и непосильной работой заключённых, мужчин и женщин, выжатых до конца и непригодных для дальнейшего использования на «общих работах». После великих строек социализма и завершения глобальных проектов по индустриализации страны,  в эпоху Большого террора  в Бамлаге, Дальлаге, в Ивдельлаге, в Темниклаге (в мордовских и уральских лагерях) скопилось очень «усталых, старых зэков и старух-кошёлок», осужденных по 58 статье и за антисоветскую пропаганду. Они требовали лечения, сносного питания и занимали в бараках места,  в которых  нуждались вновь прибывшие  «враги народа». Чтобы  не кормить этих «бездельников, тунеядцев и социальных паразитов» их периодически уничтожали и зарывали в общих траншеях  вблизи   лагерных пунктов. Так, например, накануне и во время военных событий Хасан. на основании  специального постановления ЦК ВКП(б) по  очистке  Дальневосточных  лагерей от 1 февраля 1938 года (1) было  с 16 марта по 16 августа в г. Свободный было  репрессировано по  1 категории (расстреляно)  12 тыс. человек. (2) 
      Для того, чтобы успокоить здоровую и пока ещё трудоспособную часть контингента ИТЛ лагерное начальство распускало среди заключённых слухи о том, что речь идёт о «ликвидации неисправимых и  не саморазоблачившихся  перед партией  разного рода оппортунистах, эсерах, уклонистах, ренегатах и всякой троцкистской сволочи».
      Вот  почему так испугалась Ваша  тётя, княгиня Зина, когда до неё дошли  слухи об уничтожении по лагерям и тюрьмам  эсеров и троцкистов. Ведь она  была  ЖВН и ЖИР (женой врага народа и женой изменника Родины). 
      Борис Михайлович! К сожалению, мои немногочисленные,  но высокоинтеллектуальные читатели  почему- то считают, что и роман «Княж-Погост» и роман «Дом разбитых зеркал» являются продолжением «лагерной темы» и репрессий  1937 года.  Уверяю Вас и всех, что  это далеко не так. Может быть, я  и соглашусь частично  с  писателем и главным редактором журнала «Знамя» Сергеем Ивановичем  Чуприниным, который сказал мне ещё в 2004 году, что я  «опоздал со своими страшными   лагерными  сагами как минимум на десять лет, сегодня это никому не интересно, сегодня иное время, иное общество, иная политика».
      Но все эти мои  опусы написаны  о другом – о крахе Великой Легенды о Человеке, а это тема на все времена до скончания века сего. Когда я работаю  над своими художественными («полудокументальными») опусами, меня всегда донимают  «жгучие» вопросы: когда началось сакральное «убиение младенчика» в пользу наследственной власти и когда вступил в силу  кармический Закон Воздаяния в отношении  жильцов Дома Разбитых Зеркал?
       Мой очередной роман «Дом разбитых зеркал» - это роман  не только о  репрессиях 1937 года, а роман о жуткой  повседневной земной  реальности, внушающей мыслящему человеку   ВОИСТИНУ МИСТИЧЕСКИЙ СТРАХ.  Это роман также на сто процентов реалистичен, как и  100%  мистичен.  Его герои, пережив  земной ад «большевистского рая», могут  уйти  на Небеса Обетованные   только в том случае, если  окончательно станут  мистиками и  теософами. Об этой странной метаморфозе душ человеческих писал ещё  Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита».
       Дорогой Борис Михайлович!
       Недавно. На прошлой неделе,  женщины из Общества жертв политических репрессий (председатель  –  Рушинская Нина Ивановна и её заместитель – Дениско Галина Алексеевна) ещё раз подтвердили факт грубого  нарушения  прав родственников репрессированных в архивах РФ.   Грубо нарушаются права родственников репрессированных в 1932-39 гг. ХХ века (реабилитированных  в 1954-69 гг.) граждан СССР,  том числе  детей  и жён  «врагов народа».
     В первое десятилетие  реабилитации жертв политических репрессий (1954-1964) родственники реабилитированного «врага  народа» не имели права без разрешения работника архива КГБ (который стоял рядом или за спиной читателя)  фотографировать, или снимать рукописную копию документа из  уголовного дела своего родственника.  Во  время ознакомления с делом, ряд документов этот сотрудник-архивист  закрывал от читателя  плотным белым листом бумаги или картонкой. О каком-либо вскрытии  конвертов с секретными документами под сургучной печатью подшитых в   такое расстрельное дело не могло быть и речи. Процедура ознакомления  с делом репрессированного была  очень неприятной, нервной, оставляла за собой у родственников неприятный осадок  на всю жизнь. Но с этим «пустяком» можно было бы  как-то сжиться и смириться, если бы  перед родными репрессированных открывалась истина. Однако  ознакомление с такого рода делом ничего  им  не даёт.  Истина полностью не  открывалась.   Как правило,   из такого дела невозможно  узнать самого главного:     за что именно, за  какое преступление    был арестован, осужден «тройкой »и  расстрелян их родной человек.  Наконец,  где похоронен  осужденный  на смерть родственник.  Ответ на этот  главный вопрос таится в Деле, в конвертах за сургучной печатью!  То ли  несчастный Имярек  стал жертвой своего слишком  болтливого языка, то ли  своего бурно выраженного  инакомыслия. То ли он стал жертвой политического извета, Чёрной зависти, Ревности и Алчности, стал очередной  жертвой  «политически бдительного» Алоизия Могарыча, пожелавшего через  верноподданнический  донос расширить свою жилплощадь под мирным  советским «утомлённым Солнцем».
      Взять хотя бы дело Вашего дядюшки Айдинова Ивана Христофоровича (Дело № 17581 от  14.12.37г.; Р- 9479).  Когда  я  с Макаром на Лубянке весной 2009  года знакомился с ним, то  видел эти,    до сих пор  засекреченные,  под сургучными печатями  «чёрные пакеты».  Из допросов Ивана Христофоровича мне и Макару  стало ясно,  что ни в каком  «троцкистской  боевой  банде»  Иван Христофорович участвовать не мог в силу своего характера, возраста, положения учёного-чиновника  Наркомтяжпрома.    За своё  безрассудное критическое отношение к «великим переломам» народного хребта во время коллективизации он вполне мог стать жертвой  политического доноса.  За  свои смелые суждения по поводу экономики социалистического хозяйства и новых технологий завтрашнего дня на уровне  разработок Николы  Теслы  и  «красного барона», гениального авиаконструктора, астрофизика и телепата Роберта  Людовиговича   Бартини (1897-1974).  Иван Христофорович вполне мог стать жертвой  одного из стукачей,   которые  тогда  плотно  окружали «вольнодумца» Серго Орджоникидзе.  Интуитивно я догадываюсь, что Иван Христофорович и его супруга Зина стали жертвой зависти одного из подчинённых Ивана Христофоровича, который, использовал удобный момент (самоубийство Серго Орджоникидзе) и  решил через политический донос занять его место начальника Управления «Главанилин» и его только что полученную со всеми удобствами  роскошную квартиру. Если  это так, то   Дело № 17581 от  14.12.37г.; Р - 9479  является для меня   обычным, типичным для того времени, «типовым» делом той эпохи, таким же, какими были  однотипными в начале реабилитации  новые  жилые дома-«хрущёвки». Истина скрывалась в одном из  запечатанных в деле конвертах! (Какая  трогательная  у властей забота о  ныне живущих потомках   красных доносчиках и убийцах-антропофагах!).  И какое  равнодушно  презрительное  отношение  российских  властей  к прошлым  страданиям детей  ГУЛАГА и «врагов народа».
     Вполне возможен и второй вариант – это  чрезмерное  усердие  репрессивных органов по перевыполнению  плана по уничтожению  на производстве   троцкистских элементов. Как это  было  перед войной на Мытищинском вагоностроительном заводе (в 20-е годы это   ММЗ имени Льва Троцкого).
       Там в 1938 году   работники  Мытищинского РО УНКВД  Московской области Фабрикант, Меламед  и Прелов через начальника спецотдела ММЗ С.В.Верёвкина  арестовали всё руководство ММЗ, почти всех начальников цехов и их заместителей, многих ценных специалистов – русских, немцев, поляков, латышей, всего 77  человек. Полуграмотные, но усердные  чекисты сами сочиняли  протоколы допросов арестованных по списку  Веревкина,  сами составляли обвинения.  Слава Богу, дело до  Клима  Ворошилова и он попросил руководство  НКВД  разобраться с этим «осиным гнездом» на  заводе оборонного значения.  Два  чекиста районного масштаба за фальсификацию и фабрикацию следственных дел были наказаны  лишением свободы на разные сроки лишения свободы (Н.Д.Петров к 10 годам ИТЛ,  а  П.С.Харлакевич  к 5-ти годам ИТЛ),
      Остальные отделались лёгким испугом,  во время войны сделали неплохую карьеру по борьбе с «паникёрами,  пораженцами и саботажниками на  военном производстве». Во время реабилитации. На допросах в качестве свидетелей в 1956 году работников ММЗ как жертв  политического террора,  вели себя нагло и свою вину  по составлению фиктивных протоколов допроса не признали. (3)
     Некоторые  из них (например, бывший  начальник Мытищинского РО НКВД Соловьёв)  стали почётными чекистами и  получили   после отставки по выслуге лет солидные («ветеранские») пенсии. Двое чекистов явились  прототипами героев моего романа «Княж-Погост».  Почти все  работники  ММЗ были  реабилитированы во времена  «хрущёвской оттепели», некоторые совсем  недавно. Но расстрелянных по сфабрикованным  обвинениям рабочих и инженеров ММЗ уже не вернёшь, а высший  принцип «Мне  отмщение и  Аз воздам» почему-то  не спешит срабатывать  уже на протяжении жизни трёх поколений  невинно замученных.
       Вероятно,  будет бессмысленным, малодушным и подлым делом  оспаривать неоспоримый постулат: если есть власть, то должна быть и ответственность у власти и у каждого  человека во власти на любой её ступеньке.  Иначе в обществе всё чаще будут   происходить поражения любви и добра, всё больше будет в мире побед  зла.
       Борис Михайлович! Мой визит с Макаром в  архив на Лубянку был для меня неожиданностью, ведь я  никогда  не имел   никакого родства с  Айдиновыми.  Макар меня взял туда как историка-архивиста, как писателя. Он думал, что дело Ивана Христофоровича уникально во всех отношениях, что оно прольёт ему и мне  свет на  подлинную историю  ВПК и всей тяжёлой промышленности СССР накануне второй мировой  войны.
       Но меня это  архивное дело интересовало  по иной теме,  в совершенно  иной социально-психологической плоскости.  Уже тогда у меня и в мыслях не было  написать нечто подобное  «Детям Арбата» Рыбакова или же  «Крутому маршруту» Гинзбург.  Уже тогда был написан первый вариант «Княж-Погоста», о котором  Макар сказал как о произведении весьма далёком от  тюремно-лагерной прозы  конца ХХ века. Одним словом,  тема «советской каторги» как  идеологического  оружия против системы тотального насилия уже тогда мне казалось была  вполне раскрыта  писателями на основе своего печального  и трагического опыта.
       К сожалению,  многие читатели  продолжают считать «Княж-Погост» неким продолжением  романа Солженицына  «Архипелаг ГУЛАГ», а меня  эпигоном  этой самой  «лагерной прозы». Но если это нужно  для дела, если это нужно  для молодого читателя, я с этим покорно мирюсь и соглашаюсь. В конце концов мне как автору «Княж-Погоста», «Дома разбитых зеркал» и избранных сочинений «Убиение младенчика» всё равно. Что и как о моём творчестве будут говорить  критики и политологи, важно, чтобы мои опусы читала молодёжь.(4)
       Я тогда не знал о германском Законе  о праве на информацию родственников жертв политических репрессий (Закон об архиве «Штази» и снятии грифа «секретно»), согласно которому родственникам  жертв репрессий выдаются все без исключения  засекреченные  по данному делу материалы в  первую очередь, а вот исследователям-историкам только по усмотрению органов  государственной безопасности.  Знал бы я об этом, то  уговорил бы  тогда Макара вскрыть на правах родственника один из этих  чёртовых  конвертов!  Ведь тогда над нашим  столом никто  из работников Лубянки не стоял!   В конце концов, конверт можно было неслышно и незаметно  вырезать  бритвенным   лезвием, и спрятать под одеждой. А если бы кто и  заметил, то и что из этого? Какое бы наказание грозило  Макару и мне  за такое «хулиганство» ради  поиска Истины?  Можно было бы тогда устроить хороший показательный суд, на котором  Макар   из обвиняемого быстро бы превратился в обвинителя: «Гражданин России Макар Бим-Бад против Правительства РФ. Дело о попранных правах родственников  жертв тотального насилия». 
      Я понимаю, Борис Михайлович,  мечтать не вредно. Понимаю, что для этого нужно иметь хотя бы минимум гражданского мужества, нужно обладать священным чувством  родовой памяти, чтить своих предков и всегда бороться за честь и достоинство  своего рода.  Если этого в человеке нет, то ему незачем  и некем  гордиться, тогда любой оппонент  будет прав, когда скажет: «Твой отец и дед пошли против государственной власти и  народа, они совершили государственное преступление, сами признались в  измене Родине и их не за что реабилитировать»…  В самом деле, по  лживому доносу  мучился  человек или в силу своих идеологических заблуждений и злого умысла?
      Такого рода засекреченность развращает власть и её  кровавых лакеев, исключает всякую надежду на торжество  Справедливости и на  кармическое Возмездие. В современной Германии,   бывшие  коммунистические функционеры и работники «Штази», а также лица в корыстных целях активно сотрудничавшие  с  ГБ,  согласно новому закону  выброшены из общества, вычеркнуты из общественно-государственной жизни страны, на многих из них распространился  пожизненный запрет на профессию.   
У нас же,  всё наоборот.   У нас именно  КГБ и ЦК ВЛКСМ  изменили СССР и разрушили его.  Разрушили  Советскую  империю  как раз те, кто когда-то  мучил и уничтожал ни за что  расстреливал «без права на гроб и могилу»  сотни тысяч   верных  её слуг и рабов!
      Что я хочу  Вам этим сказать?  Я считаю, что  мне не имеет смысла второй раз  идти на Лубянку в архив и  ещё раз знакомиться там  с делом  Айдиновых  без вскрытия этих  самых  чертовых, чёрных конвертов! Мне хочется знать истину. Мне хочется знать, кто или что  сломал и/или сломало их судьбы? Мне хочется узнать, зачем и для кого  жили эти люди? Почему, в конце концов, их жизнь и жизнь их  потомков также оказалась напрасной?  Интересно, что думают  об этом наши антропологи, политологи и социологи,   теологи  и богословы, идеологи всех мастей  и направлений? 
      Завершая работу над романом «Дом разбитых зеркал», осмелюсь сказать  Вам, что Вашей тёте Зине Айдиновой (урождённой Львовой) жилось в СССР не  хуже миллионов её  советских граждан и гражданок. Зина  никогда не знала, что такое голод, ни в 20-е годы, ни в Голодомор  1932-33 годы, ни в мордовском лагере. Зина была женой крупного  советского чиновника, представителя советской номенклатуры. Она жила в своём мире, у неё было особое окружение. К счастью, она не являлась творческой личностью, она не была человеком от искусства, не стремилась стать поэтессой, ваятелем или художником, и соответственно не являлась сверхчувствительным, «утысячерённым человеком» (Марина Цветаева) и это её спасло от безумия и самоубийства. Можно ли Зину назвать счастливым человеком? Считала ли себя  Зина Айдинова, как и живущая ныне Лена Посник, счастливой женщиной? Мы этого от Зины никогда не узнаем. Мне кажется, что на фоне миллионов сломанных женских судеб, Зина Айдинова – чуть ли ни баловень судьбы.    Ей, как и политзаключённой  Евгении  Гинзбург,  крупно повезло. Обе выжили, не стали инвалидами по здоровью, вернулись психически нормальными к своим уцелевшим родственникам. Адаптировались, успокоились, угомонились. Теперь им надо было думать о спокойной старости, о внуках и  внучатых племянниках, о Вечности, наконец!  Чего ещё надо в этой жизни человеку, чудом избежавшему общего могильника? Как пелось в одной советской песне о счастливой  матери-крестьянке, у которой  оба сына  целыми и невредимыми вернулись с войны:
                Повезло ей, повезло ей, повезло –
                Оба сына возвратились на село…
                ……………………………………….
                Руки целы, ноги целы – что ещё?
      
      Зина Айдинова была молодой, здоровой, красивой женщиной, не чуралась грязной работы на скотном дворе, любила домашних животных, умела за ними ухаживать. Любовь к животным и ко всему живому  не позволила мудрой княгине Зине после лагеря   разочароваться в людях вообще, она продолжала жить великой Легендой о  совершенном Человеке. Эти поиски  человечности в людях, веру в совершенного Божественного Человека она, как сумела,  передала своему любимчику Макару Бим-Баду и Вам, Борис Михайлович.  И я рад, что эти утомительные поиски совершенного Человека продолжаются  до сих  пор в Вашем лице, в Ваших научных трудах и педагогических исследованиях. Ваша замечательная «Педагогическая антропология» продолжает неизменно оставаться моей настольной  книгой во время моих  писательских трудов. 
      И всё-таки роман «Дом разбитых зеркал» не об этом!  Мне хочется  увидеть в осколках разбитых старых зеркал  то незримое, которое помогает иногда увидеть ближайшее будущее. Чтобы увидев его я сам и мой  читатель, ещё раз, может в последний раз сказал сам себе: «Жизнь не кончена. Легенда о совершенном Человеке ещё жива!  Жизнь продолжается, надо жить и любить!»
      А ещё мне хотелось бы узнать, каково приходится на Небе  душе человека, который  напрасно  жил на земле, в «Доме разбитых зеркал»?   
      На этот вопрос мне никто не ответит.  На этот вопрос я должен ответить  себе  сам. Для этого и надо мне завершить роман «Дом разбитых зеркал», не так ли, дорогой мой, Борис Михайлович?

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ  АКАДЕМИКУ РАО  Б.М. БИМ-БАДУ:

1. Вот выписка из этого постановления ЦК ВКП(б): 
       «1 февраля 1938 г.
       IV.  Мероприятия по очистке Дальневосточных лагерей.  Принять предложение НКВД СССР об утверждении дополнительно намеченных к репрессированию по Дальневосточным лагерям 12 тыс. заключённых, осужденных за шпионаж, террор, диверсию, измену Родине, повстанчество, бандитизм. Дела на эти категории заключённых рассмотреть до 1 апреля 1938 г. на тройках по рассмотрению бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов. Все 12 тыс. чел. репрессировать по 1 категории.
      Впредь обязать НКВД  СССР в Дальневосточные лагеря осуждённых  за шпионаж, террор, диверсию, измену родине, повстанчество  и бандитизм не направлять. Также не направлять в эти лагеря и лиц японской, китайской, корейской, немецкой, польской, латышской, эстонской и финской национальностей и харбинцев, независимо от характера преступления, за которое они были осуждены». (Любопытно при этом отметить, что прежний «революционный интернационал», который был в «Стране негодяев» (С.Есенин) на первых порах  оплотом  большевизма,  его защитой в войне против русского народа,   стал крайне опасным  для  большевиков накануне второй мировой войны – А.А.).
(Сборник  «Список жителей Москвы  и Московской области, репрессированных  по ст. 58 УК РСФСР, осужденных тройкой УНКВД по ДВК расстрелянных в БАМЛАГЕ. Ссылка РГАСПИ. Ф..17. Оп.162. Д. 22. Л.121-123. См. также -  «Дети ГУЛАГА» / М.,2012/ с. 374)
     2. Справка из «Материалов оперативного учёта №1 и акты приведения приговоров троек УНКВД по Дальневосточному краю на заключённых в исполнение» УВД Хабаровского края.   
     «10 августа 1938 года  осуждено тройкой  УНКВД по ДВК  559 человек, расстреляно с 0 до 4 часов утра 372 чел., в т.ч.  женщин – 4, пенсионеров -62. молодых людей – 46.
      За четыре расстрельных дня осуждено 2149 чел., расстреляно  1819 чел, в том числе женщин –  43,  пенсионеров  – 212, молодых людей  – 249.
В городе  Свободный на БАМЛАГЕ  за семь расстрельных дней с 0 до  4 часов утра  было расстреляно 837 человек «без права на гроб и на могилу».  (Внимание! Чекисты на местах сами определяли,  кто  именно,  из расстрелянных ими заключённых,  имел право на гроб и захоронение по-человечески, а кто не имел. В своём стихотворении «Смерть акмеиста» я  предположил, что труп  поэта  Мандельштама был всё-таки положен  в нижнем белье в гроб и захоронен в отдельной могиле.  (Анатолий  Апостолов.  За Храмовой стеной».  М., 2013,  с.175).
      Увы, сегодня я,  имея новые данные об «очистках»  советских лагерей и тюрем от «человеческого балласта, ставшей ненужной биомассы» перед войной, во время  ВОВ и после войны, уже так не считаю. Сегодня я корю себя за то, что ещё год назад,   пытался  хорошо думать о наших героических   чекистах, об этих радетелях национальной и государственной безопасности, среди которых якобы  ещё много   способных на великодушие благородных Штирлицев, в чьи сердца «иногда стучится милосердие» (Михаил Булгаков).
     3.  Архивно-следственные дела  №251888 от 31-03 1958г.; и  арх./след. Дело №62257 от 28.08 1938 г.; Архивные фонды УФСБ по г. Москве и Московской обл. 
      4.   В оргкомитет Бунинской премии (ходатайство о присуждении роману «Княж-Погост»  премии имени Ивана Бунина)               
      «Правление Мытищинского общества жертв политических репрессий   ходатайствует о присвоении Бунинской премии   роману «Княж- Погост», отпечатанному в Учебном центре «Перспектива» в 2013г  (автор - Апостолов Анатолий Геннадьевич). Для членов нашей организации, испытавших на своих судьбах гнёт репрессивной  государственной машины в годы сталинских репрессий, эта тема известна не понаслышке. А постоянное сотрудничество  нашей организации с  Апостоловым А.Г. даёт нам  моральное право выступить с такой инициативой.
       Тема сталинизма как метода управления своим народом  в сегодняшнем обществе является болезненно – пограничной.  Именно по ней проходит  раскол  общества на два  непримиримых  лагеря.    В своём романе «Княж-Погост» автор идёт шире понимания сталинизма как  эпохи репрессий.   Он масштабно – разносторонне  раскрывает гибельность для общества  и  всей цивилизации  методов нравственного и физического насилия над личностью.
      На самых разных живых свидетельствах и документальных фактах, сопровождаемых собственными глубоко выстраданными  психолого – философскими раздумьями,  Апостолов показывает нравственное падение уровня цивилизации там, где начинается попрание  свободы личности. Тема государственного насилия при этом  непосредственно оказывается связанной с темой  разложения личности во всех её проявлениях, в её неминуемой  деградации.  Государственное  насилие, утверждённое в ранг политики, порождает вседозволенность  в методах управления личностью и, как  следствие,  неизменно пробуждает в человеке самые низменные инстинкты. Выводы, к которым ненавязчиво приводит читателя автор, таковы, что ЛЮБОЕ  насилие над свободой личности одного – единственного человека приводит к падению уровня цивилизованности   всего общества.
     Роман «Княж – Погост»  являет собой  абсолютно  новый подход к теме  не только сталинских репрессий, но и теме  насилия над личностью вообще.  Никакое улучшение общества не возможно в принципе до тех пор, пока в нём властвуют насилие и несвобода.
      С потрясающей душу пронзительностью  автор романа одной  его главой  «Агнешка Нарымская»  показывает  положение женщины в ГУЛАГе, насилия над ней духовного и физического. В чудовищной расправе над 15 – летней девушкой, её полной незащищённости  от окружающего  мира  легко усматривается аналогичность судеб  миллионов женщин в тоталитарном обществе, где женщина – прародительница жизни – низведена до скотского состояния.  В этом мире, где нравственность как нематериальная субстанция  не востребована государством и не  поддерживаема им,  не нашло себе место ни сострадание, ни  человеколюбие  - качества, веками культивируемые  обществом.
      Абсолютная оригинальность построения романа,  главы которого соединяются только замыслом самого автора,  даёт возможность  нахождения своего  читателя в разных главах романа и побудит его к духовному совершенствованию.
   Надеемся, что роман «Княж – Погост»  займёт своё место в ряду достойных произведений, характеризующих эпоху насилия в России  ХХ  века.
 
                Председатель правления                (Рушинская Н.И.)

1 декабря  2013 года